Мой неподвластный интерес к чтению книг рождался весьма медленно. Я не преувеличиваю на сей счёт, чтобы показаться скромным и не отношусь к этому со снисхождением. Интерес к чтению если и был, то не искренний. Пропаганда чтения, это просто популярная идея для тех, кто уверен, что станет умнее благодаря чтению. У меня действительно не было интереса к чтению книг, и тенденция к этому напрочь отсутствовала. Другими словами, я ненавидел подобное занятие и совсем не думал о том, что когда-нибудь стану читать книги. Подразумеваю, что не только чтение остановилось для меня перед стеной, но и всё остальное во мне тоже происходило не быстро или было приостановлено для лучших времён. Скорее всего, что-то осталось недоразвитым или вообще не зачиналось. Иначе мои случайные познания оповестили бы меня о своём присутствии. Вначале такому, как я заурядному мальчишке, казалось, что читать книги, это такое же увлечение, как коллекционировать марки или разбирать и собирать велосипед. А когда коллекционируешь одно, другое тебя интересует меньше, если вообще интересует. Я коллекционировал марки и немного нагрудные значки. В коллекции значков попадались и медали времён второй мировой войны. Это были несколько медалей, оставшиеся от деда. Где они сейчас, мне неизвестно. Тогда многие мои сверстники, по совместительству соседские мальчишки и школьные товарищи - одноклассники и ребята из параллельных классов занимались тем же. Кто-то коллекционировал что-то ещё, а у кого-то были копилки и схроны, где они откладывали свои сбережения. Спустя несколько десятилетий можно себе представить, кто и кем был, глядя на то, кем и кто стал. Были марки для хранения в альбоме - по-настоящему коллекционные издания и марки для азартной игры. Мы играли на подоконниках школы, на партах, на скамейках и на полу. Первым пробивал тот, у кого больше марок. Игрок собирал стопку и хлопком ладони по ней старался перевернуть картинкой вверх. Перевернувшиеся марки считались трофеем или выигранными. Иногда среди потрепанных марок в игру выступала новенькая коллекционная: какой-то смельчак с намерением погарцевать перед другими игроками приносил ценное добро из домашней коллекции. Потом эти новенькие марки превращались в потрёпанные и смешивались с кучей других. У каждого игрока в кармане имелось внушительная стопка марок. Это даже было видно по оттопыренным карманам. Учителя школы особенно не препятствовали подобному увлечению подростков. Они на переменах проходили мимо играющих, делая вид, что не замечают то, чем заняты учащиеся. Наверное, это и правильно, с точки зрения занятости подростков. В конце концов, марки это же не игральные карты. Проблемы с воспитанием учеников, за которыми нужен глаз да глаз появлялись позже, когда игроки перешли на эквивалент по серьёзней: играть в марки стали на деньги, потом и вовсе марки сменились монетами, начеканенными на государственном монетном дворе. Играли в орёл и решка. Игрок в сомкнувшихся ладонях трусил жменю монет и бросал на игральную поверхность - те же самые подоконники, парты, скамейки и пол. Монеты, повёрнутые решкам, считались выигранными. После сброса кучи у трусившего были ходы до тех пор пока по одной монете стуком о поверхность он мог перевернуть каждую монету в отдельности. Если монета не переворачивалась, ход переходил к другому игроку.
Книги тогда меня ещё не интересовали за исключением больших и красочных энциклопедий. Они были нашпигованы цветными картинками, схемами и фотографиями. Было невозможно отказаться от того, чтобы погартать искусно выполненное издание с гашёными страницами. Эти энциклопедии по сей день стоят на моей полке для книг. Признаться сказать, я не удосужился с тех пор открыть их. Думаю, пусть так и стоят закрытыми, оставаясь в памяти большим, чем есть на самом деле. Всему своё время и место. Иногда меня увлекали журналы науки и техники, которые попадались во время лазанья по чердакам и чуланам, где я оказывался случайно. Сейчас я даже не вспомню хоть какую-то предысторию этих чердаков: как я туда попадал, но фрагменты, картинки и даже состояние, которое я тогда испытывал, отпечатались яркими впечатлениями в моём сознании. Видимо уровень осознания при виде чего-то близкого сам сонастраивается и магнитом притягивается к тому, что формирует человека, как единую форму существования. Сейчас я по-прежнему не откажусь от любопытства и, если среди чердачного хлама попадётся старая книга, то проверю её содержимое обязательно и, пожалуй, с ещё большим интересом. Возможно, залипну на какое-то время, если текст окажется интригующим и манящим. Вряд ли найденную книгу прочитаю от начала до конца, но пару страниц исследую, как собака, шастающая из стороны в сторону, попав на чужую территорию. Но попаду ли я теперь на чердак? Ведь я даже не посматриваю в ту сторону, откуда берётся начало моих представлений. Я пропускаю минулое, не смотря на спонтанные воспоминания о том, что формировало моё бытиё.
Тогда меня интересовали самокаты на подшипниках, велосипеды и мопеды. Не знаю, был ли это искренний интерес или моё исследование искало форму определения в социальной среде, тем не менее, я следовал очередному увлечению без раздумий. По крайней мере, я не встретил сверстников, которые подходили бы к выбору увлечений с определённым замыслом. Мне казалось, что в детстве любое увлечение не было выбрано, а появилось по чьей-то воле и намерению. Ведь все живут под влиянием чего-то и кого-то. Особенно данная теория оправдывала мои догадки, когда я внимательно вслушивался в речь родителей тех, кто чего-то желал. Сразу было видно, откуда ноги растут. Многие мои сверстники с тех пор почти не изменились и уверенно следуют тому, о чём их просили с самого детства. Многие построили дом, посадили дерево и вырастили сына. Какой получился дом, не сгнило ли дерево, а сын росший, как огурец на грядке уже не суть важно. Задача, можно сказать, выполнена и все смыслы соблюдены. Традиция закреплена на доску почёта.
Увлекаясь чем бы то ни было, я с поглощением уходил в то, чем занимался, но мне всегда чего-то не хватало в каждом увлечении. Разумеется, мои интересы не были ограничены так просто. Уже тогда меня притягивала идея пробуждения, о которой я ещё не слышал. Эта идея рождалась сама собой, потому что наблюдение за людьми, сравнение их поведения со своим было для меня процессом самообучения. Я учился вписываться в среду, чтобы занять в ней своё место. Оставалось только определить это место, варьируя между типами и образами, случайно попадавшимися мне на глаза и на слух. Когда я слышал что-то, и меня захватывала интрига, то по инерции появлялось сравнение. Не может быть, чтобы я понимал по-другому, не как все, думал я. Стыдливо оборачиваясь на сверстников, я интересовался пониманием других и не мог понять, почему понимаю ещё что-то. Как будто информации оказывается чуть больше. Об этом чуть, о большем, а где-то подробном, мелком или крупном уже никто не слышит и не желает слышать. И потом, когда подводятся относительные итоги, подтверждается, что у тех, кого я подразумевал в ответственном решении, как раз выдавали все с недопониманием или скудно. И хотя это не имело принципиального значения, тем не менее, отражалось на чём-то ещё - на всём с чем имел дело человек. Словно позиция ко всему относиться субъективно и есть принцип, которого придерживаются упрямо. Почему я стыдился того, что могу чувствовать, видеть и слышать что-то ещё, откуда во мне эта комплексующая натура мне до сих пор неизвестно.
Запах бензина казался чем-то близким, но не настолько, чтобы игнорировать другие симпатии. Для мальчика, росшего в среде обычного спального района, основанного возле градостроительного предприятия, интересы могли быть прописаны в судьбу без поправок с момента рождения. Чаще так и происходит, если в силу не вступит хотя бы один неожиданный сценарий. Появится такой сценарий или останется тот, что был, всё равно придётся обслуживать или отрабатывать то, что должен. Но если вдруг дополнительный сценарий всё-таки случился, то гадай - куда он заведёт, к чему обяжет и будет ли подарком за сознательный выбор. Вряд ли кому-нибудь об этом станет известно.
На тот момент при выборе работы в будущем профессия водителя могла бы стать наиболее привлекательной и единственно возможной для мальчика, которого мучили вопросом о будущей профессии. Поэтому я заявлял о ней стандартной заготовкой, чтобы взрослые дяди и тёти не утруждали себя ещё более глупыми и дежурными вопросами при контакте с подрастающим поколением. На самом деле я ни разу не мог представить, что нужно желать и кем быть заранее. Я никогда не мог выбрать. Я даже не особо перебрал варианты, а предложений не было или они меня не привлекали. Возможно, я не мог понять, что на кого-то следует походить или не мог заставить себя ограничиться выбором, чтобы определяться. Не смотря на стихийность подобного мышления, моё поведение придерживалось принятых манер, и я выглядел, как все. Тем более, мне, можно сказать, нравились увлекательные занятия, которые были связаны с техникой и конструкциями. Подобные увлечения, а особенно способ их удовлетворения не всегда приветствовался родителями. Мальчишеские познания сопровождались опасностью и порчей одежды, а иногда это отражалось в ссадинах, порезах, синяках и ушибах. Не смотря на убедительные предостережения и даже умилённые предупреждения с угрозами и даже откровенный шантаж родителей, одежда вымазывалась в мазут, рвалась по швам, отмечалась внушительными затяжками и чаще не подлежала восстановлению. Бывало, одежда проходила через такие испытания, после которых уже не могла использоваться и как ветошь. Художественное украшение одежды при помощи паяльника или искрами от воспламеняющихся предметов, а также жидкостями неизвестного химического состава было естественным. Перебирая технику, можно было не только испачкаться, но и пораниться. Почти каждое увлечение могло принести травмы и увечья, граничащие с серьёзными физическими последствиями. И если несчастный случай не стал связан с тобой напрямую и обходился лёгким переживанием, то информация о чьём-то неудавшемся эксперименте заставлял задуматься. Земля полнилась слухами об авариях на дорогах, где пострадал очередной малолетний велосипедист, кого-то нашли утонувшим в озере или реке, кто-то упал с высоты на соседней стройке, кому-то оторвало пальцы самодельным взрыв пакетом и т. д. и т. п. Но мальчишеский задор оставался непоколебим и лишь свидетельствовал об увлекательном приключении в мир механики, химии и металловедения. Юношей я постигал мир увлечённым и азартным. Мне нравилось всё, чем занимался, не смотря на то, что мой мир был ограниченным. Ясно то, что я рос похожим на всех юношей и не чурался своих притязаний к распространённым в естественной среде занятиям. И хотя я рос обычным юношей, мне всегда было невдомёк: почему увлечение чем-то не развлекало меня так, как других, или, скажем, не было настолько заманчивым и одновременно значимым, чтобы рассмотреть в этом возможную альтернативу.
Русскую литературу, которой приписывали странное дополнение "классическая", я стал почитывать без интереса. Школьная программа приобщала детей к чтению всякой белиберды без разбора. С пафосом и всегда амбициозно называясь классикой, художественная литература всегда метила в претенденты на абсолютный вид образцов и примеров для подражания. И меня это настораживало. В том, что я читал и что, кстати, считалось программой обучения в системе образования, почти никак не отражало мало-мальски полезное для применения в современной действительности. Странная манерность в укладе жизни, описанной в художественной литературе девятнадцатого и двадцатого веков, навевало тоску. Не смотря на это, моё воображение на счёт книг идеализировалось до тех пор, пока я не открывал какую-то из них. Прочитав пару-тройку предложений, становилось ясно, что ничего особенного дальше не произойдёт. Я не мог провалиться в необычайную реальность с первых строк. Может мне не везло с выбором книг, однако это были мастодонты русской литературы, которыми восхищались. Те, кто ими восхищались, заботили меня меньше всего. В отсутствии вкуса у этих людей я был уверен более чем. Тем не менее, я был вынужден листать эту литературу и перебирать во рту не пережёванную мякоть многословия. Читая бессмысленные строки такой литературы, я не мог найти хотя бы что-то, что могло меня удивить с точки зрения эталона морали или нравственности. Из читаемого я не мог подобрать для себя хотя бы элементарную житейскую мысль, с которой пошёл бы по жизни. Иногда прочитав некоторые строки, было стыдно за автора, который, к слову сказать, мог не только грамотно писать, но и красиво формировать предложения. Единственное, на мой взгляд, что могло оправдывать этих писателей, которые создали основные массивы художественной литературы, так это то, что им платили построчно или по главам. Видимо, они и сами чувствовали, где не додумали, не досочинили, не доделали свои произведения. Но что поделаешь, сроки по контракту, аванс и вознаграждение, оплата нужны паче искусства и творчества. Кушать хочется всегда, особенно, если голоден. Следовательно, если даже где-то прослеживалось что-то похожее на мысль, то её нужно было расписать на несколько страниц: разделить на множество персонажей, аргументируя дурацкими подробностями, типа вспотевшую шею, волнительные вздохи и ахи, а также пепельницу, стоящую по центру стола. Автор преследовал несколько целей и одна из них, это количество текста, за который заплатит издатель. Поэтому рассчитывать на то, что авторы будут изъясняться предельно лаконично, как того требует мастерство мышления, не приходилось. Моё чутьё меня не подводило – я не брался за чтение, если не желал этого. И школьная программа во главе с её представителями – учителями русского языка и литературы, после очередного совета в учительской ничего не могла с этим поделать. Я изображал простофилю, надеясь, что невыученное домашнее задание сойдёт с рук. Максимум, что я мог себе позволить, это поинтересоваться у некоторых зубрил в классе о содержании книги. Я просто перед уроком, на перемене, находил наиболее заинтересованного читателя и спрашивал у него о сюжете из книги, которую он читал на выходных. В непринуждённой беседе задавал вопросы о том, где происходили события, кто главные персонажи и о чём они говорили между собой. В итоге у меня получалось написать сочинение по главам, которые были заданы на дом, но не были мною прочитаны. Я в каком-то смысле обходил систему, но у меня не было мотива и желания обманывать её. Всего лишь обходил, испытывая дискомфорт и вину. Переживал по этому поводу не сильно, но трогательно. Просто делал себе одолжение и как будто брал в долг, откладывая ответственное отношение. Тогда я ещё не мог думать о том, что меня используют и употребляют. У меня получалось выкручиваться, благодаря заимствованию чьей-то сознательности, к дисциплине и соблюдению правил поведения. Я делал это на уровне смекалки, в силу необходимости избежать ненужного мне натиска от учителя. Трения подобного толка мне были бы не по силам, и я это ясно осознавал. Очередная неудовлетворительная оценка мне была тоже не нужна. Я ещё верил в мощь учебной системы и не мог представлять иную альтернативу, которая периодически предлагалась примерами некоторых девиаций, слоняющихся типов. Хулиганы и двоечники с АУЕшной тематикой наводили шорох в любой из школ города. Они были известны по прозвищам и многие их боялись. Подобный тип подростков можно было встретить в любом районе города, и они были похожи друг на друга, как две капли воды. Хулиганские группировки имели названия. В частности, в районе Сельмаш, в г. Гомель, тогда расхожими упоминаниями были такие названия, как Хановцы, Лисовцы, Зубовцы и т.д. Меня всегда интересовали лидеры этих группировок. Именно по кличкам лидеров именовались эти группировки. Но как оказалось, это были обычные парни со слегка невротичной натурой, которые не могли терпеть к себе ни снисхождения, ни лояльности. По сути это были юноши с изуродованной детской психикой. Они стали заложниками времени и повелись на предложенный соблазн и сомнительные возможности. Известность этих группировок среди школьников города набирала обороты и ряды бездельников, нарушающих общественный порядок росли, как на дрожжах. Из-за популярности, а может из-за страха за собственную безопасность многие так или иначе стремились получить право принадлежать к какой-нибудь шобле. По вечерам можно было встретить группу подростков, шастающихся по другому району в поиске жертв беспричинного избиения. Таким образом устанавливался контроль над районом. Иногда, чтобы поддержать мнимый авторитет района пацаны собирались в местах проведения городских дискотек и устраивали групповые побоища. У милиции тогда была одна забота: не допустить массовых потасовок со смертельным исходом.
Я не был из числа тех, кто может бояться представителей тех или иных соответствующих организаций. Хотя несколько раз попадал под раздачу подросткового беспредела. Я не боялся, потому что юношей увлекался вольной борьбой и всегда мог за себя постоять. Я даже применял навыки борьбы, когда приходилось держать ответ перед наглыми сверстниками, начинающими постигать судьбу бродяг и будущих арестантов. Иногда, возвращаясь домой с вечерней тренировки, здравый смысл подсказывал мне, что лучше обойти стоящую на горизонте группу пацанов, держащих в руках бейсбольные биты.
Спортом я увлекался серьёзно. Он и был той альтернативой, которая спасала меня от скучной учёбы и лишала повода цепляться за идею вступить в круг доверенных лиц какой-нибудь уличной банды. Занимаясь спортом, я не мог избавиться от переживания, связанного с посредственным отношением к учёбе в школе. Мне с трудом удавалось переваривать учебный материал. Я старался не показывать то, как он меня угнетал. Я унывал по этому поводу и сожалел о том, что не буду поступать в ВУЗ после школы. Настолько неинтересно было постигать процесс обучения в школе. И когда кончалось основное время тренировки, то даже порядком измотанный оставался ещё на минут тридцать, чтобы лишний раз взобраться по канату, качнуть сотни три на пресс и отжаться сотню-другую. Потом уставший и удовлетворённый ехал на автобусе домой, засыпая по дороге.
Теперь я продолжаю с удивлением смотреть на нынешнее образование и не могу понять, почему до сих пор тянут за уши А. С. Пушкина, Л. Н. Толстого, М. Ю. Лермонтова, Ф. М. Достоевского и других писателей. Пичкают этой литературой-мукулатурой детей, надеясь сформировать в них оригинальный образ мышления. Я не против этой литературы в принципе. Она была востребована в своё время, возможно у неё был какой-то свой плюс, но ей нужно давать умирать своей смертью. Возможно, эту и другую литературу следует пройти, как исторический очерк, вкратце, чтобы иметь хрестоматийное представление. Но не как основу литературного шедевра. Меня поражает то, что наряду с так называемой классикой в список рекомендованной литературы не включены, например, труды многих советских писателей. Среди них немало интересных мыслителей, которые в своё время смогли основать свой оригинальный пласт нравственного позитивизма. От сатиры до мистики, от трагедии и драмы до поэмы и прозы. Советская литература эпохи, так называемого застоя заслуживает того, чтобы её включили в обязательную программу школьного образования, наряду с классической. Но делать подбор книг, для детей необходимо обоснованно. Ребятам из министерства образования почему-то невдомёк, что новое поколение заражается умственной инфекцией через отвратительное многословие и жалкое формирование мысли. И вместе с ней продвигается сомнительная норма. Заставляют детей относиться к этой литературе, как к чему-то, что должно определять мировоззрение и составлять основу человека, укрепляя его ржавеющий стержень. В итоге молодёжь на любую вполне понятную фразу всё, что может, это удивить репликой "в смысле". Что можно сказать, когда по сей день внушают такое заблуждение, как «Евгений Онегин» - этот образчик безаппеляционного, глупого бреда. О чём этот роман в стихах? Вполне житейская ситуация: какая-то прыщавая тринадцатилетняя девка из провинции желает отдаться городскому щёголю. У этого Евгения к ней нет влечения, потому что ему это не надо. Известно, что русские бояре с помещичьими гаремами были абсолютной нормой. Они имели возможность совокупляться с девицами из подведомственных им деревень. Девки были в их полном распоряжении. А здесь какое-то прыщавое существо что-то чертит кольцами по окну и что-то там хочет. Женьке все эти проблемы не нужны. К тому же дура может залететь невзначай. И вот этот простофиля через какое-то время встречает прыщавую малолетку, где начинается мораль, так называемая нравственность. И здесь предлагается этот нелепый фарс отношения к жизни.
Мне пытались привить нечто искусственное через сомнительный вкус учительницы – моральных недоучек и отставших от жизни, на мой взгляд. Большинство из них, это разведённые женщины и, как правило, ими воспитывается собственное, уже порядком подпорченное моральными дефектами потомство. Это женщины, не сумевшие разобраться в простых семейных отношениях. Разрушив семейный союз, которому изначально не было дано ни единого шанса, они продолжают уродовать окружение своими представлениями о жизни. Являясь порождением либо неполноценных семей, либо невротичных отношений своих родителей, выросшие капризные девочки пытаются отыграться на ком-то, преимущественно, на мужчинах. Ведь они воспитывались в жалком подобии семьи. Редко встретишь, чтобы мужчина в семье был за главного. Внешне, как будто лидер, а на самом деле всё совсем не так. Обычно отец, глава семьи, это лишь снабженец, не имеющий право голоса. Это член семьи, с мнением которого не считались и не собирались считаться. Изуродовав себя и своё окружение негодующими требованиями, завалив всех близких придуманными обязанностями и превратившись в стерву, женщина-учительница берётся за воспитание чужих детей. Кто её, испорченную и озлобленную, без шанса на восстановление допустил к детям?! Её истерическое понимание природы человека, природы вещей может оказаться фейковым и безнравственным. И будучи у руля, в основе воспитательного процесса, они уверены в своём представлении об идеалах, способных сформировать личность. И такая личность кажется им приемлемой. Они внушают мальчикам девичьи интересы, а девочкам мальчишечьи навыки. И на выходе получаются люди с дурным вкусом, не способные построить здоровые отношения не только в семье, но и за её пределами.
Читая религиозного фанатика Ф. М. Достоевского можно было свихнуться. Но если с самого начала понимать, что не всё читаемое и предлагаемое для чтения является примером для хорошего вкуса, то что-то из прочитанного всё же можно использовать в качестве полезного. Например, макулатура под названием «Преступление и наказание» может быть полезной в том, что если ты что-то «натворил» в серьёз, то ни в коем случае не надо переживать и убиваться. Убиваясь и переживая, ты точно выдашь себя. Относись к совершённому преступлению с необычайной весёлостью. Так называемая классическая художественная литература генерирует миф о человеке, который ничего общего с этим человеком не имеет. Генерируется ложь, которая вводит в заблуждение. Подменяются понятия реального человека. Культура существует сотни лет, а твари, живущие с этой культурой, продолжают уничтожать друг друга в концлагерях. Насилуют, режут, сажают в тюрьмы, рвут друг друга на куски, инициируют боевые действия, организуют масштабные войны. До сих пор актуальны пороки, с которыми когда-то начиналась строиться цивилизация. Культура предлагает некий суррогат человека, не имеющего ничего общего с реальным существом, с его эволюционной историей. И образование предлагает нам ложный образ, с которым нам приходиться выстраивать отношения.
Несомненно, я был и во многом остаюсь наивным, впечатлительным и в чём-то сентиментальным, что в ряде случаев предполагает определённое искажение взглядов на реальность. Внешние оттенки в проявлении людей, которые я наблюдаю в силу своих способностей, наводят меня на однобокие мысли. Я проникаюсь искажённой проекцией. Вероятно, мною делаются неверные выводы. Отравляя себя самонадеянным воображением, я становлюсь знатоком собственной морали, которой тешусь, на радость самолюбию. Удовлетворяю недоразвитое эго, становясь не лучше тех, кого ненавижу. Тем не менее, допуская некую самокритичность, косвенно делаю ставку на те проявления, которые отметил бы, как редкое исключение и особенность. Поэтому на суд выношу лишь то, что отмечаю неоднократно повторяющимся, а однообразие провозглашаю закономерным для упорядочивания. Мне так удобней определяться в своей субъективности, тем более из этого я строю свою примитивную и понятную картину мира, продолжая изучение себя и всего вокруг.
Начиная своё изучение задолго до знакомства с книгами, я уже выбрал определённую стратегию. Она заключалась в скромном принципе: различать между полезным и бесполезным занятием. Но с уверенностью представлять что-то возможное для перспективы я, безусловно, не мог. Поэтому вопрос об определении относительности полезного и бесполезного всегда лежал в основе моего мировоззрения, то направляя, то обескураживая. Так и пролетала беззаботная юность, не воспитывая навыки, которыми можно было воспользоваться в дальнейшем. На самом деле, ведомый чужими эмоциями я принимал их как свои и старался искренне испытывать то же самое, оставаясь, в конечном счете, опустошённым и неудовлетворённым. Мне как будто не хватало чьей-то мудрой подсказки. Как и все, я искал незабвенный опыт, чтобы наладить бытиё своей реальности. Это теперь я вижу, почему в моём характере отразилась черта неуверенности и отсутствие лидерских качеств. Мне не хватало той позитивности и уверенности, когда сила желания сильнее любых условий, где упрямство и настойчивость являются почти одним и тем же внутренним требованием. Поэтому с негодованием отношусь к внедрению такого понятия, как врождённые лидерские качества, считая его искусственным и бессмысленным. А тех, кого называют лидером от природы, разделяю на десять традиционных типов психопатии. Даже до того, когда мне на глаза попалась теория о психопатии, я с подозрением присматривался к, так называемым, лидерам и всегда находил в них самозванцев, которые больше склонны к манипулированию чужими интересами в угоду собственных скрываемых капризов и психических расстройств. Поэтому ничего, кроме подмены понятий и надменную манипуляцию неокрепшим сознанием людей, не задумывающихся над сутью подобных вещей, я не видел.
Мне нравилось большинство из увлечений, которые я копировал, но, к сожалению, даже придаваясь старанию искренности, никогда при этом не испытывал сопутствующих чувств. Я не чувствовал того, что хотел почувствовать. Неоднократно сделав попытки прочитать книгу, меня хватало на пару-тройку абзацев, из которых я не мог понять ровным счётом ничего. Уже тогда я был разочарован тем, что чтение не занимало меня так, как я хотел. Я читал и не понимал смысл. В том, что я не мог понять прочитанного, не было связано со сложностью изложения или из-за непонимания слов. Это не были книги по научным дисциплинам. Это была легко воспринимаемая художественная литература. Причина невосприимчивости текста была лишь в недостаточной мотивации, а порой в её отсутствии, следовательно, мой интерес к информации, излагаемой в книге, терялся среди строк на первых предложениях, и я отвлекался на беспорядочные и случайные мысли. Я переживал нависшее надо мной сожаление по поводу отсутствия интереса к книгам и со скорбью отмечал внутреннее бессилие. И всё же не мог расстаться с мыслью о чтении. Меня беспокоило то, что я останусь безграмотным и недоразвитым. Но сколько бы я не начинал чтение, история повторялась.
Школьная программа не располагала методами, чтобы пустить подобный процесс вспять, и я был посвящён своим переживаниям и следовал вслепую по пути без дорог, тропинок и следов. Преподавательский состав школ, где я учился, не мог заинтриговать меня на длительный срок. Этого отрезка времени не хватало, чтобы запустить интерес к восприятию учебного материала. Информация пролетала мимо, либо насквозь: влетая в одно ухо и вылетая из другого. Не знаю, может мне не хватало авторита преподавателей или их заурядность была ограничена учебной программой… В любом случае я никого не виню и считаю, что некоторым подросткам нужен особый подход, чтобы пробудить возможный потенциал на этапе циклического взросления.
Нехватка нейронов моего восприятия временно компенсировалась инфантильными фантазиями и ранним половым созреванием. Не знаю как у других, но у меня гормональная активность стала проявляться на ранней стадии, начиная с детского сада. Интерес к противоположному полу проявился уже в детском саду, когда я перешёл в среднюю группу. Меня часто подвергали дисциплинарному воздействию, с насмешкой грозя пальцем или всерьёз наказывая за гиперактивность к девочкам. Уже тогда я получал глубокую психологическую травму от неумелых действий молодых и озабоченных воспитательниц, которые выставляли меня напоказ, заставляя стыдиться неизвестно за что. Они высмеивали меня, подвергая испытаниям, при которых рушится хрупкая психика ребёнка. Когда мужское начало высмеивается на глазах у противоположного пола, а в глазах пассивных соперников однородной особи компрометируется, пускай детский, но авторитет, то вероятнее всего образуется комплекс неполноценности и нарушается гармония полового созревания. О последствиях подобного негативного влияния можно не сомневаясь гадать с полной уверенностью. Не знаю, стоит ли рассматривать любую похожую историю, как тенденцию искусственного отбора, создаваемого патологичным слоем населения, но уже поэтому я выступаю за раздельное воспитание мальчиков и девочек на всей стадии полового созревания, вплоть до полного совершеннолетия, до восемнадцати лет.
Мне кажется, случаи, которые могут спровоцировать автоматизм нестабильного состояния людей, необходимо предусмотрительно ограничивать факторами устоявшегося уклада и вековых традиций, чтобы не вызывать реактивности медленного восприятия радикальностью неожиданных предложений и решений.
Не хочется менять вектор повествования, поэтому неотъемлемую идею чтения литературы, как основополагающего метода в формировании и развитии личности, оставлю для идеи воспитания, прибегнув к ней отдельно, в другой части произведения, где намереваюсь предложить углублённое изучение вопроса воспитания в целом.
Я не мог сконцентрироваться на чтении. У меня не получалось вникнуть даже в смысл малой статьи в газете или журнале. Я не мог дочитать до конца предложение на информационных щитах, теряя интерес к информации на начале фразы. Пожалуй, я испытывал не только сожаление, но и стал познавать первые ростки глубокой депрессии, связанной с несовершенством самого себя. И главным прообразом моего страха оказалось настоящее разочарование в возможности обретать смысл. Я уже стал видеть тщетность умозрительных стремлений и не мог принять себя тем, кем был, неистово полагая, что заслуживаю чего-то другого. Первое серьёзное осознание того, что в тебе нет определённых способностей, бьёт по самолюбию и ломает невинность молодого ума. И пока неудовлетворённость не могла сопровождаться чем-то завораживающим, глубинные переживания отравляли ещё простую и доверчивую натуру, которая жила в ожидании предвестника чего-то большого и важного. Перемены оставляли желать лучшего, а я продолжал отвлекаться чем угодно, лишь бы не задумываться над нависшей проблемой самоидентификации, привыкая к ощущению неуверенности и сомнения.
Леность ума и беспринципное отношение к чтению книг вяло переходило в принудительное русло, чтобы добыть мало-мальски необходимый источник информации, так как необходимость держать ответ перед более усердными и уже приобретающими цинизм сверстниками была инстинктивной социальной потребностью бессознательной эволюции. Я как будто сражался с себе подобными, чтобы завоевать своё место под солнцем, трусливо избегая неприятностей. Мне было стыдно перед самим собой, и я не мог определить, как поступить, чтобы не чувствовать подобное. Но источники для необходимой информации не внушали доверия, и мои поиски обрекались на провал. Единственное, что в этой ситуации мне оставалось, это не думать о себе, как о трусе и неудачнике.
Искусственное намерение без мотивации к чтению не позволяло удержать внимание на той информации, которую я считал необходимой для наведения контактов и коммуникаций. Мне по-прежнему не хотелось читать книги по настоящей причине, возникающей одновременно с вопросами и жаждой ответов на них. Я их читал не по велению сердца, а, как и многие наивные люди для того, чтобы выделиться из серой массы, при случае козырнув сомнительной эрудицией. К сожалению или к счастью, я не вращался, как это говорится, среди начитанной богемы, но попадались и такие, кто видел в своей жизни две-три книги и то лишь со стороны обложки, а гордыня и самомнение выходили даже за пределы самого надменного чувства собственной важности. С одной стороны я боготворил таких людей. Потому что они более других не были равнодушны к тем убедительным артефактам, которые становятся частью тебя, если стараешься изучать, познавать, запоминать и делиться.
Желание читать книги казалось мне странным и более всего ассоциировалось с унылой и циничной картиной, где перемещались аморфные зубрилы, которые воспринимались мною брезгливо, а где-то презрительно, как никчемные и бесполезные существа. Эти детские, а потом уже и юношеские впечатления усвоились мною настолько глубоко, что впоследствии взросления закрепились в стереотипе, разобщая меня и отдаляя от благодатного отношении к людям, склоняя к определению специфического образа. Впоследствии, впрочем, и теперь я как по лекалу растлеваю каждого своего собеседника, вынуждая его проявляться в натуре и не могу остановиться, когда вижу, что изрядно потрепал его за слабые стороны, которые тщательнейшим образом скрываются от окружающих. Тем самым, обрекая себя на предвзятое отношение и оценку собеседника, как лгуна, я качусь под откос, словно по законам инерции. И мне кажется, что собеседник не готов к общению со мной, потому что выдаёт желаемое за действительное. Натасканное чутьё и привычка вешать ярлыки на людей в последствии и стала мотивом для увлекательного чтения. Книги с психологически уклоном, где велось описание типов мышления стала неотъемлемой частью моего интереса.
Сейчас я не могу рубить с плеча и винить тех наставников, которыми был опекаем непосредственно с самого рождения, а обращаясь к воспоминаниям ради исследования своих пороков, ставших привычкой для производства избыточных потенциалов, хотел бы составить план изложения и созидательно представить советы, которые ценны, как минимум тем, что за них заплачено страданием и безжалостным лишением свободы выбора по причине безумной глупости и аморфного прозябания.
Жизнь складывалась так, что я не задумывался над последствиями и позволял вовлекать себя в невидимые сети системы, которая приучила меня невольно распределять иерархию маргиналов на "годных" и "негодных" пассионариев. Позволяя себе иногда догадываться, что буду обманут, я по воле искажённой интерпретации привычно и безучастно перекладывал ответственность за ход неправильных впечатлений на невидимую систему. Но мне не приходило на ум, что произошло это однажды, когда я допустил безответственность и мракобесие своих инстинктов. Испытывая оценочную манеру восприятия, не сравнивая, а лишь слегка возвеличиваясь, я уже безвольно стал следовать негативному разделению людей. Не стал искать вопросы и ответы в книгах и выбрал на первый взгляд лёгкий путь самоволия. Несмотря на эффективную мотивацию, скрывающуюся за желанием наблюдать и анализировать, я упускал откровенную возможность, которая давала бы мне долгосрочный карт-бланш - я мог черпать саму мудрость из книг. Но я изобретал колесо, которое катилось под гору ложных форм, выдуманных на скорую руку наивными инфантильными гипотетическими фантазиями. Конструируя свои фантазии из скудных представлений, мне казалось, что я немало знаю и готов понимать больше, чем другие. Поэтому на фоне явных заблуждений, которые я с опытом стараюсь различать, как можно быстрее, мне приходится сожалеть последующим искуплением. Я стыжусь перед совестью за самоуверенное отношение к себе, как к сведущему знатоку, тщеславно полагающему, что умею комментировать глубокие вещи. Наращивая избыточный потенциал, я получал пощёчины и не реагировал на них, как на предупреждения. Я катился под гору, оргазмируя от потоков встречного ветра и не мог понять, что моё положение уже не радужно. Получаемый опыт не приносил плоды для перспективного анализа, а избыточный потенциал, создавал дополнительные условия для ещё большей глупости. Возможно, я, в конце концов, найду причину, чтобы оправдать отсутствие разумности в своих действиях, однако теперь, склонившись над планшетом, мне хочется поделиться советом и в очередной раз напомнить, что единственный способ конструировать своё мнение, это собирать по крупицам мнение тех, кто в чём-то разбирается. А действительным и одним из приемлемых способов для этого являются книги. Безусловно, самостоятельно выбранная информация, какой бы она не была, не может быть лишней. Но рассеянное внимание на хаотичное любопытство выглядит крайне не рационально, учитывая тот индивидуальный и, пожалуй, всеобщий предел, которым в механическом мире всё ограничено, но органично вписывается в поток временного пространства и меряется секундной стрелкой неумолимого отрезка случайных событий, на котором вектор направлен в одну сторону. Теперь ты понимаешь, читатель, что моё понимание людей построено в первую очередь на немалом пути проб и ошибок, и я отчётливо слышу, когда кто-то что-то лепит от себя, не используя нечто рождённое без его участия.
Я могу себе представить смысл выражения, котороё изрёк небезызвестный герой коллективного псевдонима Козьма Прутков - директор Пробирной Палатки, увлекающийся на досуге сочинительством, а сказал он так: Зри в корень! Следуя этому мудрому совету, обращаешь внимание на собственные начала и тормозишь бахвальство бравады, замечая ретивость необузданных жеребцов, подковаванных на скорую руку неумелым мастеровым.
Так или иначе, интерес к чтению книг не развивался сам по себе, и любая попытка читать усыпляла меня в буквальном смысле за несколько секунд. У меня не было мотивов и причин для чтения книг, кроме той, что я упомянул ранее. Возможно, отсутствие интереса к каким-то целям связано с моим неполноценным воспитанием: я вырос без отца и всегда полагался на мнение старших товарищей, случайно возникающих и пропадающих незаметно, не оставляя особого впечатления. И хотя тема безотцовщины не входит в план данной части произведения, тем не менее, приходится показывать, как воспитание тесно связано с потенциалом человека, его возможностями, и какую роль играет во всей судьбе на начальном этапе постижения и развития.
И так, по-настоящему я не брался за чтение и не интересовался им буквально до двадцати одного года пока на пути не повстречался человек, который открыл интерес к иррациональной информации, и который, по сути, перестроил моё мышление на другие каналы восприятия. Возможно, я преувеличиваю значение кого-то в выборе своих предпочтений, а чтение явилось лишь стечением обстоятельств к тому, чтобы созреть в относительном прозрении, но именно с появлением того, кто собственным примером, в шутку называя себя книжным червём, практически привил мне интерес к литературе, я придам основание, достойное почтения и выражу благодарность, чтобы не остаться малодушным. И лишь стыжусь того, что не скор на вежливость и поклонение, когда ко мне поворачиваются лицом, открывая бескорыстные просторы любезности. Я неслучайно обращаю внимание на то, что в выборе деятельности особую роль играет чей-то личный пример. Вероятно, что для некоторых проявлений наш выбор будет зависеть не только генетической предрасположенностью, не только влиянием среды, но и чьим-то поведением, манерой и образом мышления, вызывая ассоциативный резонанс с тем, что однажды было сопряжено с нами, с нашей душой - с нашим естеством и предназначением.
К друзьям, знакомым и товарищам, также к случайно или неслучайно повстречавшимся и, сыгравших определенную роль, повлиявших на меня тем или иным образом я ещё вернусь в последующих частях произведения. Разумеется, любое повествование ещё не раз будет переплетаться с кем-то из участников в моей судьбе, но к непосредственному описанию личностей я перейду в одноимённой части, которую назову бесхитростно и однозначно. У меня пока нет намерения сообщать название той части, которая расскажет о людях, возникших в моей судьбе. Но чтобы прибегнуть к более точному описанию своей личности, мой интерес к описанию хитросплетений потусторонних замыслов не остывает. И как мне кажется, пока я нахожусь в ясной памяти и периодами предаваясь не только осмыслению каждой мелочи своих воспоминаний, а также переживая заново то, что пережил когда-то, мне хочется предоставить полный список тех, о ком идёт речь. Я предоставлю список тех, о ком я писал ранее, когда описывал метод белого листа, где на одной половине написал фамилии, а на другой всё, что с ними связано.
К определённому возрасту меня стали поглощать эзотерические тексты. Несомненно, причина в позывах к обладанию информацией всегда лежит в основе человека и невозможно навязать интерес, которого никогда не было. Можно запутаться и жизнь сразу перестаёт следовать позывам, лишаясь множество возможностей и тогда создаются потенциалы, которые усугубляют и без того сложный и запутанный путь. А ту информацию, которую притягивает естество не обойдёшь стороной. Рано или поздно просыпается суть и жизнь в прежнем мироощущении становится пассивной и бессмысленной. И поэтому внимательное отношение к знакам всегда наводит на мысль о том, что необходимо помнить. И ни что не даёт покоя так, как минимальная доля чувств, от очарования которых зависит любое решение: будь то вдох или выдох. Понимая всё вокруг без преувеличения или с ним, всегда приходится следовать мнению, невзирая на сомнение или уверенность. И в поиске силы за непоколебимостью исчезают признаки прежнего разума, когда прозрению суждено пройти через испытания веры в благоразумие непревзойдённых мнений. Конечно, в этой вере есть смысл, но явно противоположный тому, к чему ведёт душа. Думается мне, что встретить того, кто способен обратить внимание на книги весьма редкое событие и к этому следует привлечь традиции воспитания, которые являются неотъемлемой обязанностью родителей и общества в целом. Конечно, всё зависит от формы управления обществом и его целей. Но я веду речь о свободном и развитом обществе, которое больше похоже на утопию, чем на реальность.
Если учесть, что в период созревания моего странного интереса к чтению, когда интернета не было и любая информация могла поступать через самиздат и уже тогда начавшая печататься многочисленными тиражами эзотерическая, религиозная, научно-религиозная литература, публицистика, психология, современная проза и другие не менее интересные жанры, то и в этом случае мне до сих пор немыслимо положение дел людей, которые жили и продолжают жить в изоляции от информации, которая подобно живой пище является несомненной естественной потребностью человека. Да, более качественной пищи, чем та, что продвигается технологиями общества в доступной форме, но всё же необходимой человеку.
В мою былую молодость не было возможности располагать разнообразием литературы, как мне это представлялось, поэтому моему изумлению мир книг стал открываться через книжный бум, продвигаемый книжными торговцами, орудующими на центральном гомельском рынке. Книги, как правило, везли с книжной ярмарки из города Москва. В то время, впрочем, как и сейчас, это самое изобильное место для продвижения продукции всех известных и, пожалуй, неизвестных издательств. Не смотря на то, что читать я научился случайным образом, а в основном благодаря ленивой, но весьма действенной системе общественного образования, этого хватило, чтобы, заложенный потенциал отразился в скромной любви к изложению мысли, независимо от её обладателя. Я проникся чтением и стал с любопытством вести свой поиск в дебрях мыслей, неизвестных мне авторов. И хотя мне не привили на начальном этапе тех привязанностей, которым бы я всегда был рад безусловно, тем не менее, интерес стал проявляться неожиданным образом и с жадным пылом одержимости. Я стремился что-то найти в тексте, в который вчитывался дважды, трижды, не понимая суть. Почему именно в этот период стала издаваться литература, которой несколько тысяч лет, почему стали появляться контактёры, ретрансляторы, экстрасенсы и маги, и другие загадочные личности, мне не было известно и тогда я не мог думать о подобном, потому что был поглощен образами и расширяющимися горизонтами, которые восполняли мой информационный пробел. Не знаю почему, но с детских лет меня не зацепило то влияние, которым была богата система косвенного и организованного образования дошкольных и учебных общеобразовательных учреждений. Я не был увлечён образами сказочных героев, которые пробивались сквозь черепную коробку в детские мозги родителями и воспитателями, а потом на меня также не смогли подействовать нелепые основания преподавателей в школе, когда я лишь с усмешкой посматривал, как они восхищаются историей других сказочных героев из произведений, так называемой «классической литературы». Скажем так, я на самом деле благодарю то провидение, которое уберегло моё неокрепшее сознание от влияния нелепицы. И хотя на её место не стала какая-то другая воспитательная литература, мой интуитивный интерес был награждён тягой к наблюдению и адаптации людей во внешнем мире на фоне их внутренних переживаний и скрываемых ими бытовых условий. Я не слушал сплетни, или скажем так, не участвовал в их пропаганде, но с любопытством пытался понять причины поведения и его развитие в дальнейшем. И со временем у меня появились более глубокие вопросы. И только тогда я понял значение литературы в своей жизни. Единственное, что я не мог тогда учитывать, это комплекс неполноценности, который, по-видимому, явился причиной отклонения в каждой форме моей невротичной критичности. Не смотря на то, что я не был реактивным психом, тем не менее, на всё реагировал с тем же раздражением, как если бы был им на все сто процентов. На удивление я улыбался в ответ на любое раздражение и особенно там, где приходилось терпеть. К сожалению, я не делал это сознательно. Я не мог осознавать то, что в последствии станет намерением.
В данной части произведения мне не хочется развивать простую и доступную мысль до невероятных размеров способности продолжительно воображать. Однако неожиданное невидимое внутреннее воздействие на процесс желания описать тот или иной чувственный момент образует преобладание воли объять необъятное, вызывая реакцию эмоционального побуждения и способствуя тем самым перенесению на белый электронный лист именно той вербализации, которая сможет как можно ближе передать увиденное к сакраментальному смыслу содержания.