...Редакция переехала, об этом сообщалось в наклеенном на водосточную трубу обтрёпанном листке, и он отправился по указанному в листке новому адресу исключительно ради любопытства. Никаких дел у него в редакции не имелось и он ни на что там не рассчитывал. Центральная улица -- то ли Тверская-Ямская, то или Бродвей, определить было сложно, планы всё время смещались, плыли -- во много рядов шелестела шинами по пересохшему асфальту, ревела моторами и пылила. Давно не выпадало дождя. Если обернуться -- ну так обернись! обернись! -- то в отодвинутой триумфальной перспективе можно увидеть -- да нет, нельзя: угол загораживает, и увидеть можно только внутренним зрением сквозь кирпичную кладку под гранитной облицовкой -- если обернуться, то посреди звенящей дымной пустоты перед увенчанной шпилем гостиницей "Пекин" можно увидеть изваянного в камне Маяковского, океанический мегафон, исполинского человека-глыбу: "Я волком бы выгрыз бюрократизм, к мандатам почтения нету..." -- Небось ожидали избитую цитату про широкие штанины? А фиг вам!.. -- Слепо пялилось в белый день электрическими лампочками пустое казино с ливрейным швейцаром перед вертящимся зеркальным входом. Мостовая там выложена гранитными шашечками -- из гордости. Нужный подъезд выходит прямо на тротуар, справа и слева от подъезда операционно сияют до нечеловеческого блеска отмытые витрины бутиков -- сознание не зафиксировало названий -- и дверь подъезда, высокая, состоящая из захватанных стёкол и из резных модерновских волн, покрытых несметными один поверх другого слоями масляной краски, последний по времени слой бурый, дверь составляла разительный контраст с витринами и смотрелась между ледниково сияющими витринами бутиков настолько инородно, как если бы эту штормового резного дерева дверь специально вставили тут – якобы неизвестно кто вставил -- в качестве входа в параллельную реальность, в величественные руины последнего бастиона Века джаза. Так оно, собственно говоря, ведь и было.
Слева от двери в тоже многократно перекрашенной рамочке вместо фамилий жильцов всунуты многочисленные карточки туристических агентств, фирм по торговле недвижимостью, мелких офисов, массажных кабинетов, брокерских контор. Имелась визитка гадалки -- "...снятие сглаза..." "...исправление кармы..." -- и, среди прочего, и тот самый логотип рядом с номером помещения на четвёртом этаже.
Дверь поддалась с трудом, туго, никакого домофона предусмотрено не было, зато вестибюль окутал прохладой, желанной после раскалённой улицы. Он начал восхождение по лестничным маршам. Почти сразу же следом дверь опять отворилась и в вестибюль вплыла, меланхолично осматриваясь, несколько более чем средних лет бесцветная девушка со свисающей на спину до самых ягодиц русой косой, с холщовой сумкой через плечо. Встречается типаж словно бы слегка сонных вечно юных барышень, незаметно для самих себя проживающих, а то и уже в изрядной мере проживших, как растянутое сновидение, собственную жизнь в поисках или в ожидании трудно с налёту сказать, чего именно. Беглого взгляда было достаточно, чтобы определить, что вошедшая девушка под сорок пять -- непременно поэтесса и непременно разведённая, что в холщовой сумке через плечо навалом помещаются многочисленные -- обязательно туманные, обязательно отстранённые, обязательно "сложные для понимания" и оттого охотно или неохотно, в зависимости от направления, печатающиеся в некоммерческих альманахах -- поэтессины стихи и что путь поэтесса со стихами держит туда же, куда путь держит и он -- в редакцию того же самого журнала на четвёртом этаже.
Пришлось ускорить темп.
Пропускать поэтессу в редакцию вперёд себя не хотелось: потом получится долгая бодяга, и он заторопился вверх по лестнице через две ступеньки, и струйки пота снова, как и на улице, начали стекать под майкой по груди и по спине, и из под мышек, это не было неприятно. На лестничных площадках попались: усатый мужчина восточной внешности в банном халате, возможно факир; толпящиеся стайкой кузнечконогие секретарши с пахитосками в мундштуках; поодиночке и по нескольку выбритые до синевы клерки в твёрдых воротничках; чуткие, как газели, платные партнёрши для танцев; помятые проходимцы с виноватыми взглядами ручных спаниэлей; уборщица с ведром и шваброй; облампашенный дурень-генерал; вытянувшая дудочкой накарминенные губы лесбиянка при трости, фраке и монокле; почтальон; японка с плакатиком против запрещения экспериментов в области генной инженерии. И ещё разные. Пришлось миновать группу возбуждённых артистов цыганского ансамбля, которых тут же на лестнице вязали милиционеры. Стены пестрели нацарапанными словами из трёх букв, свастиками, пробитыми стрелой сердцами, эмблемами футбольных клубов, стихами, телефонными номерами нимфоманок и неприличными частушками. Телефоны были почему-то пятизначными и начинались не с цифры, а с буквы.
Победно оставив поэтессу далеко за флагом, на целых два пролёта ниже себя, он толкнул дверь с нужными цифрами -- здесь на двери тоже присутствовала Венера в мехах -- и без стука вступил в занимаемое редакцией помещение...
"Шорох за спиной громыхнул в расслабляющей тишине островной хижины, как взрыв петарды. И тут же сзади пробежали -- мягко и торопливо.
Последовала быстрая возня.
Резко разворачиваясь и с ходу пружиня на полусогнутых, приподнявшись на носки, играя мышцами, роняя мешающий журнал, одновременно выкинул левый кулак вперёд, чтобы с самого начала держать противника на дистанции, а правый локоть прижал к корпусу, готовя правый кулак к прямому в челюсть. Центр тяжести на выставленную ногу. Подбородок вниз, взгляд исподлобья, плечи опущены, пресс напряжён -- отбитая на автомате боевая стойка...
В комнате никого не оказалось. Кроме него самого, разумеется. Готовящийся удар попал бы в абсолютно пустой воздух. Лишь колыхались в солнечных столбах потревоженные пылевые потоки.
В окошко любопытно заглядывала ветка барбариса.
Книжные стеллажи подавленно молчали.
Фотографический портрет смотрел иронично.
Что за...
Щека задёргалась в тике.
Тут гулко хлопнул об доски наконец долетевший до пола журнал и понизу снова метнулось, протестующе мяукнуло, дробно простучало по доскам мягкими лапами.
Кошки!
Вашу-машу: кошки!..
Чёрная с белой грудкой, как её... -- Катя! -- чёрная с белой грудкой Катя короткими бросками гонялась за куцей Маней, а та улепётывала, не желала общаться. В конце концов оторвалась от преследования -- вскарабкалась, обрываясь когтями, по краю стеллажа, затаилась наверху и таращила оттуда бессмысленные голубые зенки.
Кошки играли в пустом доме в свою отдельную игру, к людям касательства не имеющую.
Загнав куцую Маню на верхотуру, чёрная, ликующе задрав хвост, прошлась по полу, а после, благодаря победе над Маней преисполнившись уверенности в собственных возможностях и преодолев недоверие к незнакомому человеку, принялась тереться об его всё ещё выставленную вперёд для лучшего упора ногу, сперва при этом утробно урча, а после требовательно мяукая.
Преодолевая брезгливость, нагнулся и почесал кошку за ухом.
Та зажмурилась, снова поурчала, как будто внутри заработал и выключился маленький моторчик, как вибрирующий позывной сотового телефона, а после снова принялась мяукать, всем видом давая понять, что пора снизойти к её, кошки, совсем не второстепенным насущим нуждам.
Ишь, тоже ведь божья тварь...
Жрать, небось, просит...
Неплохое, кстати, предложение. И выпить ради укрепления духа после имевшего место визита коммандос-подрывников с их дознавательными методами.
В холодильнике по сравнению с прошлым разом продуктов чудесным образом прибавилось. Очевидно, домоправитель расстарался, не забросил обязанностей, хотя на глаза и не показывается: проявляет в отношении гостя тактичность. Колбасы теперь насчитывалось три вида, включая палку дорогой сырокопчёной. Стояло несколько новых жестянок рыбных консервов и пластиковая коробка джема, лежал сыр в целлофане, масло. Внизу холодильника -- вполне разумно с учётом климата, и от плесени, и от термитов -- сложено несколько батонов в упаковке, в морозилке громоздились крабовые палочки. Пива же, напротив, поубавилось, в углу валялись пустые банки.
На холодильнике обнаружились электрическая плитка и эмалированная кастрюлька на случай, если постояльцу придёт фантазия приготовить чего-нибудь горячего, а также совершенно новый электрический чайник китайского производства. На таких обширных запасах и с таким оборудованием реально продержаться и куда дольше запланированных дней.
Водопроводный кран отсутствовал: водопровод не предусматривался, только в душевой за пределами. Поленившись выходить, просто вытер ладони о штаны и вначале накрошил в одноразовую тарелку вареной колбасы для кошек, поставил в сторонке. Кошки -- чёрная Катя и покинувшая свой пост на стеллаже куцая Маня -- принялись аккуратно питаться, не мешая друг дружке и не оспаривая тех или иных кусочков.
На поверку кошки оказались существами неконфликтными.
Для себя он изготовил бутерброд с маслом и с лучшей колбасой из тех, какая нашлась, сверху положил пластинку сыру, запил соком из пакета.
К пиву даже не притронулся и долго нюхал из горлышек, выбирая выпивку: местным самогоном он был сыт по горло. Наконец нашёл бутылку сухого мартини, предварительно попробовал на язык -- в самом деле мартини! -- налил из бутылки до половины стакана, после натряс кубиков льда из формочки, глотнул.
Внутри сразу отлегло.
Ну вот, теперь нормально...
Ещё бы покурить для полного кайфа.
Безо всякой надежды щёлкнул пальцами. Ничего не произошло.
Ладно, облом...
И тут заметил возле бутылок с самопальной и с фирменной выпивкой -- в некоторые бутылки, как показала проверка, был действительно налит, вопреки ярлыкам, обычный самогон – заметил за пакетами с кухонными приправами распечатанную золотистую пачку "мальборо". Вытряхнул сигарету, прикурил от зажигалки, блаженно затянулся. Оставив кошек пировать дальше, вернулся в комнату. Поднял с пола оброненный журнал, -- мелькнул знакомый логотип, Венера в мехах, -- отряхнул обложку, положил назад на стол..."
В предбаннике старушка-гардеробщица, уютно вязавшая в кресле полосатый чёрно-красный шарфик под образком с лампадкой и поглядывавшая поверх очков в экран дряхлого телевизора, подробно и доброжелательно расспросила: к кому, зачем -- наплёл вполне удобоваримо -- и только после, решив про себя, что посетитель -- человек приличный и достойный быть пропущенным в серьёзное учреждение, переадресовала в глубину, к редакторше литературного отдела.
В кабинете литературного отдела всё стало понятно сразу.
Редакционная дама, уставшая от пожизненного пребывания в комсомольской юности, вяло замахала из-за конторки на редкого посетителя:
"Всё занято... На год вперёд... И читать не стану..."
Да и не требуется, собственно, образ-то рухнул...
Всё-таки он ощутил разочарование.
В том, что недостатка в рукописях журнал в самом деле не испытывает, убедиться было проще простого: и главный редакторский стол, и ещё два дополнительных стола вдоль стены, и место под столами на полу в несколько слоёв были завалены пухлыми картонными скоросшивателями. Стопки пожелтевших разлохмаченных бумаг возвышались и на стульях, оставляя свободными только два, на одном из которых редакторша и сидела. Не без тайного самодовольства нащупал в заднем кармане магнитный диск в плоской пластмассовой коробочке, приготовленный совсем для другого издания.
В редакторшином "нам ничего не надо, у нас всё есть" с кивком на завалы проскочило смутно знакомое...
Убедившись в безопасности пришлого татя на предмет графоманства, редакторша наградила позволеньем присесть на второй свободный стул -- он сел, закинул ногу за ногу -- и они мило провели среди завалов безвестных текстов десять минут в беседе на общие темы. Их ни разу не прервали, ни так, ни по телефону. На этом визит посчитался завершённым и он вполне удовлетворённо покинул усталую комсомолку и редакцию в целом. В ожидании своей очереди давешняя поэтесса маялась в предбаннике, выламывала пальцы.
Почти ровно через полгода, вечером в декабре, довелось снова проходить по тротуару мимо той самой двери. Министерско-ресторанная громада на углу всё так же загораживала памятник Маяковскому, темнея верхними ярусами и сверкая огнями понизу, где билась ночная жизнь. Сиял “Пекин”. Витрины по бокам от той двери по-прежнему сверкали аптекарской чистотой и в каждой из витрин теперь висели объявления о распродажах, но бутики помещались уже другие, не те, что в прошлый раз, и скучали другие манекены в других одёжках. Казино в двух шагах успело закрыться, а после снова открыться под новой вывеской, обратившись в зал игровых автоматов. Ресторанчик тоже в двух шагах, но по противоположную сторону, сменил интерьер, название и швейцара. Световые рекламы переливались различными цветами газоразрядных трубок в аккуратно прибранной столичной слякоти, снизу из решёток метрополитена веяло теплом, жирно блестели чугунные колонки гидрантов, ветер садистически изголялся над растянутыми поперёк улицы сырыми баннерами: "...ARMANI JEANS..." "...les parfums pour homme l'ADIEU aux ARMES..." "...fast at Tiffany's..." "...to have or have not..." "...SPLENDEURS NATURE..." Один баннер сумел оборваться, замотался жёлтой простынёй вокруг фонарного столба. Никто не обращает внимания. От перекрёстка, со стороны Сороковых улиц, доносятся автомобильные гудки, перекрываемые полицейскими трелями: там образовалась пробка. Уличный музыкант-пуэрториканец, обвешанный значками, кутается в шарф, бренчит на банджо отмороженными пальцами: "Ай-йа-йай!..". Упущенное ребёнком розовое пятнышко воздушного шарика зигзагами улетает ввысь, в бесконечный створ вздымающихся десятков этажей. Небоскрёб маячит верхним срезом: "PANAM". По тротуару в обоих направлениях без остановки двигаются толпы людей разнообразного облика. Большинство с пакетами.
Дверь оказалась заколоченной поверх модерновских волн куском фанеры, рамочка со списком офисов вообще исчезла, под дверью неряшливо натоптано строительной побелкой. Место несло печать глобального ремонта.
И никаких следов редакции.
Его начали толкать, мимоходом хмуриться, придерживая шляпы, и лишь один из бесконечной череды прохожих, пожилой высокий негр со спортивным велосипедом -- передвигаясь пешим порядком, негр вёл невесомый серебряный аппарат рядом, как послушное животное, небрежно прихватив за гайку в середине гнутого руля -- лишь один прохожий заговорщицки подмигнул на дверь:
"Что, братишка, ностальгия?.."
Имел ли прохожий негр с ручным велосипедом в виду тронувшийся в небытие мировой истории подобно "Титанику" пароход Века джаза или снова переехавшую -- закрывшуюся? утонувшую в пучине времени заодно с пароходом? -- редакцию молодёжного журнала, так навсегда и осталось непонятным.
2006