Родители с утра до ночи работали на колхозной ферме. Мать уходила с рассветом, возвращалась домой часов в одиннадцать, делала дела по хозяйству, в пять вновь отправлялась обратно и находилась там до девяти вечера. Отца видел еще реже. Временами он даже ночевать не приходил, спал на ферме, поскольку они дежурили с другими пастухами по очереди, следили за порядком, принимали роды у коров и прочее. Поэтому я был фактически предоставлен самому себе. Утром просыпался, умывался, одевался и бегом в школу. Уходил не евши, у нас дома вообще не было принято завтракать, это было что-то из разряда аристократического. Да и голод по утрам особо не чувствовался. А вот возвращался со школы голодным как волк. Но, увы, ритуал под привлекательным названием «обед» у нас была предельно упрощен, поскольку у матери не хватало времени готовить. В лучшем случае дома ждала огромная кастрюля нехитрого супа с макаронами или крупами, картошкой и томатной поджаркой. Но я такие супы, мягко говоря, не любил, особенно поджаренный лук в них. Если он попадал мне в рот, сразу же тошнило. Поэтому приходилось тщательно выбирать его из миски (а ели мы только из них) и только тогда приступал к трапезе.
Возвращаюсь, значит, в один прекрасный день со школы. Как всегда, ужасно голодный, но настроение приподнятое, сам не знаю почему. Смотрю – рядом с печкой дежурная кастрюля с тем же супом. «Сколько можно?!» - думаю, - «Не лезет уже». Время было зимнее и, как всегда в такую эпоху, у нас в подвале стояли два ящика – с вяленными свиными окороками и салом. Помимо этого, в соседней комнате, которая не отапливалась, на большом столе, покрытом клеенкой, лежала огромная туша свиньи. Красивенькая такая, беленькая, лежала на спине с раскинутыми в стороны руками и ногами. Естественно, без потрохов и головы. По поводу последнего небольшое отступление.
Отец всегда откармливал для дома на зиму одного-двух поросят. Кормил их по специальному рациону, который определял сам и тонкости которого он прекрасно знал. Чаще всего кормили разными кашами из круп, которые ставили на печку на ночь и они варились до самого утра, туда же добавляли картошку, ботву некоторых растений, которые собирала мать. Кстати, аромат от этого котла шел превосходный, аж сам был не прочь попробовать. Каждый день давали немного кукурузы и обязательно желудей, которые собирали про запас в лесах. Дополнительно выпускали хрюшек погулять. Наш дом располагался на краю села и они с удовольствием шли в рядом расположенный лес, где росли платаны, дубы, дикие яблоки, груши сливы, плоды которых они поедали с удовольствием. Там же они рыли землю, лакомились найденными кореньями.
Насытившись, спускались к речке, где ложились в грязь и в ней же засыпали. Но достаточно было матери крикнуть «куц-куц-куц-куц!», как они, навострив уши, вскакивали и с визгом бежали к ней, зная, что их ждет вкусный обед. Мать сначала их мыла, терла бока и спину одной рукой, другой поливая ковшиком воду. Они у нас всегда вырастали ручными, беленькими, чистенькими, веселыми. Только после «душа» мать давала им есть. Наевшись, они должны были поспать несколько часов, после чего мы их вновь выпускали на прогулку. Такой режим определялся отцом и нам вменялось строго-настрого его соблюдать. Цель была одна – вырастить высококачественное мясо и сало (да простит нас господь!).
К декабрю милые поросята превращались в упитанных хрюшек весом 150-160 килограммов. Я настолько привыкал к ним, что с приближением часа «икс» во мне начинали нарастать тревога и печаль. С наступлением морозов, ближе к новому году, отец принимал решение. Даже сейчас, много лет спустя, тяжело это вспоминать. Я убегал из дома и, находясь где-то далеко от него, затыкал уши и так сидел долго, боясь услышать… А слышать было что. И возвращался домой, когда уже все было кончено…
Но, не будем забывать, что повествование-то о голодном мальчике, только что вернувшемся со школы. Так вот, окорока и сала в тот день тоже не хотелось. Они тоже достали. Дома было прибрано, тепло и уютно. Весело горела буржуйка, на которой стоял наш бронебойный чайник. Большой такой, тяжелый, 5-литровый, с толстой деревянной ручкой и лебединым носиком, из которого мягко струился пар.
Взяв нож, я пошел в соседнюю комнату, где на столе лежал мой недавний приятель. Но отодвинем в сторону сентиментальности, а то испортим мальчику аппетит. Подойдя к его задней ляжке, половина которой, да и других тоже, собственно отсутствовала по причине наших частых набегов, я не без труда отрезал хороший шматок плотненькой мякоти. Частенько созерцал как отец жарил мясо на печке, именно от него и научился делать то же самое, причем получалось весьма ловко и быстро. Взяв мокрую тряпку, я протер участок на поверхности печи, разрезал кусок мяса на две тонкие половинки, посолил и шлепнул их на печь. Мясо тут же зашипело и комната наполнилась прекрасным ароматом.
Зашел в подвал и вытащил из бочки немного понтийского сыра с плесенью, из другой – несколько стеблей соленого борщевика. Куски мяса аккуратно перевернул, нарезал себе хлеба, мягкого, ароматного, еще вчера испеченного, налил из трехлитровой банки чашку малинового компота, все это поставил на стул возле дивана. Через пару минут было готово и мясо.
Включив наш старенький черно-белый телевизор, я приступил к трапезе. Мясо было ароматным, мягким и сочным, аж брызгало во рту. И душе вдруг захотелось не только хлеба, но и зрелищ. Только вот телевизор подводил – изображение то появлялось, то исчезало. Однако его секреты я знал прекрасно. Пара ударов «по голове и почкам» сделали свое дело – появилась картинка. Шла передача на тему гигиены питания школьников. Боги, видимо, в тот день решили добить меня. Показывали упитанного мальчика примерно моих лет, который только что проснулся, умылся-оделся и сел за стол завтракать. Голос за кадром академичным тоном объяснял, сколько школьнику необходимо калорий за день, какое количество белков, жиров и углеводов и прочее. Стол был накрыт белоснежной скатертью, на которой лежали несколько тарелок с хлебом, сыром, колбасой и какая-то непонятная коробочка с крышкой, в которой, как потом оказалось, было масло. Отдельно стояла баночка с вареньем и ложкой внутри. Упитанный мальчик сел за стол и заправил за ворот салфетку. У меня аж отвисла челюсть с недожеванной плотью поросенка. Далее ему налили что-то из высокого чайничка серебристого цвета. И мальчик начал есть. Сначала бутерброд с хлебом, сыром и колбасой, затем с маслом и вареньем, запивая каким-то явно очень вкусным напитком. Ел не спеша, медленно, как и рекомендовал человек за кадром. Наевшись, он вытер губы салфеткой, встал, надел пиджак, нацепил на плечи ранец и гордо удалился из кадра.
«Вот это да!» - подумал я, - «Вот это, понимаю, питание! Наверняка колбаса очень вкусная, да и сыр, и масло с вареньем! Вот бы такое попробовать! Не то, что наше масло, которым в подвале переполнены все кастрюли и ведра. Кому оно нужно, ножом не порезать?! И сыр наверное получше нашего вонючего овечьего, целая бочка его стояла. И варенье наверняка особое, не то, что наше ежевичное, малиновое, кизиловое и прочее, которых на полках в подвале стояло куча банок. Вот это, понимаю, жизнь!».
Закончив трапезу и передав продукты в объятия пищеварительных соков, я прилег на диван. В печке весело трещали дрова. Сквозь отверстия в ее двери на стену и пол падали живописные дрожащие блики. В комнате была уютная жара. Вскоре мои веки сомкнулись и в сладком полусне я тихо прошептал себе: «Живут же люди! Буржуины наверное».