При единении и малое растёт,
При раздоре и величайшее распадается! (Саллюстий)
Моего отца разрывная пуля встретила 9-го мая 43-го года под Курском, но наповал не сразила, а ещё 6 лет мучала его. Но он не считал себя мучеником, человеком был жизнерадостным, и даже то злополучное утро вспоминал не с горечью, а с сожалением, что рановато бой начался – очень уж славно в лесочке, где стояла их рота, курские соловьи в ту пору пели!
Своим жизнелюбием в достаточной мере отец поделился и со мной, наверное, поэтому и живу долго. Хотя читаю уже мало, редко смотрю телевизор, а, чем-то занимаясь на кухне, чаще прислушиваюсь к голосам из радиоприёмника.
Это повествование я услышала в 2001 году, когда по Петербургскому радио очень немолодая женщина рассказывала о своей судьбе. Вот как оно звучало: - В начале войны она из Ленинграда эвакуировалась в Казахстан, там выучилась на дежурную, сопровождающую железнодорожные грузовые составы. Было в ту пору ей 20 лет, росточком – полтора метра! В зимнее время на валенки и фуфайку надевала она ещё и тулуп, обвешивалась тремя сигнальными фонарями и в этой амуниции спешила к последнему товарному вагону, взбиралась на заднюю площадку и, как сторож, сопровождала состав по всему пути следования. Морозы же в Казахстане под сорок градусов, а то и ниже и, чтобы противостоять силе ветра, всю дорогу она держалась за тормозное колесо, каким в те годы оснащались площадки. Бывало - замерзала так, что на конечной станции, когда состав останавливался, не могла ни рук разжать, ни с места сдвинуться! После войны вернулась в Петербург и работала до самой старости. А пенсия – полторы тысячи!
Слушая этот рассказ, я вспомнила свою мать, которая в 41-м тоже эвакуировалась из Ленинграда, только не в Казахстан, а в Кировскую область. В колхоз в Шестаковском районе мать попала в составе таких же, как она, с детьми и без детей, из разных мест эвакуированных женщин.
Их там никто не ждал. Местные жители наградили их кличкой «выковыренные», но так как слово трудное и не всякому по зубам, первый слог опустили и стали называть приезжих «ковыренные»!
Колхоз и до войны был небогат, а уж во время войны и говорить нечего! Все мало-мальские рабочие места полегче (пекарня, скотный двор, зернохранилище) были заняты селянами, а вот на лесосплаве работать стало некому – мужики-то на фронте. Поэтому председателю колхоза и было предложено – пусть лесом занимаются «ковыренные»!
Мать в горнице за занавеской сняла у хозяйки угол, заодно упросив хозяйку приглядывать за ребёнком, а сама взялась за багор, топор и пилу.
Круглый лес лежал в штабелях на берегу и женщины вручную, перпендикулярно штабелям спустив с берега по два кругляка, скатывали по ним брёвна в воду. Мать научилась орудовать багром не хуже мужика. Сталистая проволока, разрывая верхонки, ранила руки, а от воды и холода они стали похожими на гусиные лапы.
Мать и её напарницы вязали на воде плоты, и если нога в резиновом сапоге соскальзывала с мокрого бревна, а работница не успевала перескочить на другое – то падала в воду, бывало, что и калечилась! После осени пришла зима и река встала. «Ковыренных» отправили в лес заготавливать древесину к весеннему сплаву. Помогал им в этом старенький трактор, таскавший волокуши на берег!
Теперь хочу рассказать о том, что услышала чуть позже.
Ведущая Петербургского радио пригласила в студию депутата Законодательного собрания, (простите, фамилию запамятовала). Передача шла в прямом эфире. На вопрос петербурженки: - Почему блокадников никак не могут уравнять в правах с участниками Великой Отечественной войны? – депутат извиняющимся голосом ответил, что он и депутат Госдумы Оксана Генриховна Дмитриева уже давно пытаются решить этот вопрос положительно, но пока это им не удаётся!
Следующий вопрос прозвучал так: - Почему малолетним узникам концентрационных лагерей, если они не работали в Германии, в этот раз не будут выплачивать компенсацию?
Позвонившая на радио женщина считала это крайне несправедливым и гневным голосом полувопросительно – полуутвердительно сообщила: - Нас – узников в Петербурге много! Нам что – дорогу Путину и Шрёдеру перекрывать? (повторюсь, это был 2001 год)
Я не знаю, что ответил депутат на этот вопрос. В таких случаях я выключаю радио.
Спросите, почему? Отвечу.
В семнадцати километрах от городка, где живу, стоит большое село Важины. Когда Германия первый раз выплатила деньги узникам, в селе этом на площади шла бойкая распродажа ковров, хрусталя и прочего ширпотреба. Я работала там и была невольной свидетельницей происходящих событий. Две женщины разговаривали:
- Шура, ты погляди! Зинка-то твоя вчера ковёр купила, сегодня другой тащит! Вот счастье-то подвалило! Вот уж подвалило!
На что Шура резонно замечает:
- Кто ж знал, что такое случится? Моя мать с нами эвакуировалась и работала на армию, а её сестра – мать Зинки – осталась дом свой беречь! Вот финны и отправили её в лагерь в Петрозаводске, и Зинка родилась уже там..
- И в лагере, - продолжала Шура – пусть худо – бедно, но их кормили, и финны пленных не обижали; а наша мать от зари до зари за палочки трудилась, и как я выжила – один Бог знает, а брат – умер!
Шура рассказывала это спокойно, а вот баба Аня, постарше Шуры, пришла за хлебом и, увидев, как осчастливленные Германией озабоченно и деловито спускают халявные деньги, на всю площадь раскричалась:
- А мы-то? Мы-то за что работали в войну? Ой-ой-ой! Страм-то какой!
Не знаю, кого она срамила? К ней подошёл молодой человек и что-то шепнул ей на ухо. Она засуетилась и, промолвив:
- Ладно, сынок! Пойду, пойду! Да лучше б и не приходила, не расстраивалась! – тяжело опираясь на палку, пошла прочь.
А небольшая деревушка в другой стороне от щедрот иноземных с месяц, а то и больше, не просыхала! Бывшие малолетние узники ходили друг к другу из дома в дом; иногда до соседа дойти не могли и, блаженно улыбаясь, падали возле дороги. Но пили не только узники. На последние гроши пили и те, кто после войны вместе с ними сидел за одной партой, работал на птицефабрике или в поле, но волею судьбы во время войны на родной земле подбирал колоски. Вот они пили, стиснув зубы.
Случалось, что и зверели, ибо нестерпимо было видеть, как на язвительные выпады односельчан:
- Санька, ты много-то не пей! Дармовые деньги скоро кончатся, а до следующей халявы можешь и не дожить! – расхрабрившийся мужичонка, размахивая у магазина недопитой бутылкой, слезливо выкрикивал:
- Завидуете, да? Это вы струсили и уехали, а мы с маманей тут остались! А теперь я пим, гулям и никого не боим!
Чем дальше уходят от нас военные времена, тем больше возникает мифов и домыслов о якобы нечеловеских условиях проживания мирных жителей, отселённых от линии фронта в места временного содержания в города Олонец и Петрозаводск в 1941-1944 годах.
Но эти «нечеловеческие условия» почему-то всплыли незадолго до компенсации, и усиленно муссируются последние десять лет! Тогда как малолетние узники сразу после возвращения сами и рассказывали, что финны в лагерях без причины никого не наказывали; хоть скудно и голодно, но кормили; а самые маленькие – пусть редко, но пробовали и сгущёнку, и галеты; не возбранялось и начальное обучение.
Кроме того, все пленные пересчитаны. И об этом свидетельствуют объективные данные, как выживших - так и доживших до наших дней.
А что были умершие, так законы военного времени везде суровы, будь то лагерь под Петрозаводском, прифронтовая полоса или действующая армия!
В финских лагерях не было ни фашистов, ни гестаповцев; родителей с детьми не разлучали; пороли же за воровство, лень и другие провинности!
Кстати, карательных мер в то время хватало с избытком и на родной стороне!
В эвакуацию отправляли, не спрашивая: кто-то гнал скот; кто-то детей, оборудование сопровождал! А уж в сторонушке далёкой ребятишки не то, что галеты или сгущенку, а матерей родных не видели!
Победу же ковали не в оккупации, а те «Прокляты и убиты», о ком писал ушедший недавно В.П. Астафьев; те искалеченные и израненные солдаты, а в их числе и мой отец, умерший в 36 лет; да те полуголодные старики, подростки и женщины, работавшие на армию! И кого пощадила судьба – они не попали в плен! Только вот пощадила ли? Ведь случись что-то подобное сейчас, то, учитывая опыт прошлого, прежнего патриотизма уже не будет! Ибо печально сознавать, что бывшие враги оказались мудрее, чем родное государство! Может, поэтому мы, как нация, начинаем вымирать!
У Германии бы поучиться! В сорок пятом побеждённая, в начале девяностых незначительной суммой в виде компенсационных выплат разделила Россию на два лагеря. А тут и наш Президент решил подыграть Западу, наделив узников хоть и небольшими, но льготами. А согласно закону сохранения: если в одном кармане прибыли, то в другом ровно столько же убыло! И этот эпизод на несколько поколений останется в генетической памяти народа, победившего фашизм!
Пару лет назад в районной газете появилась моя статейка, которая вызвала неоднозначные отклики, но мой телефон с неделю разрывался от звонков. Звонили люди знакомые и незнакомые, рассказывая мне свои истории, не менее трогательные и печальные, чем повествования узников, с той лишь разницей, что старость у этих людей подорвана не только материально, а в большей мере – духовно!
И я дала себе слово, что когда-нибудь, хоть вкратце, опубликую их.
Вот некоторые из них:
1. Учительница из деревни Юксовичи: - Когда бывшие малолетние узники получили компенсацию, в деревне стоял пир горой! Наша мать в это время уже доживала последние дни, не вставала и мы – дети ухаживали за ней. – Чего это в деревне так весело? Там поют, и там…? – спрашивала. И мы не стали объяснять ей причину веселья, потому - что она ускорила бы её кончину. Так как всё своё здоровье мать потеряла в тылу, когда горбатилась, как каторжная! Да и мы лиха хлебнули!
2. Н.В. Семенишина (в девичестве Анчукова): - Из Подпорожья на паровозе – кукушке доехали до Вонозеро. Прилетели самолёты, началась бомбёжка. Мать и тётя спрятались под вагонетки, а я забралась под граммофонную трубу. После этого, толкая вагонетки, добрались до местечка Укозеро, поселились в конюшне. Пришли финны, нас накормили, но конюшню заставили освободить. Отправились в деревню Чога (Каковичи), в яме зарыли вещи и пошли дальше. Жители окрестных деревень давали продукты только в обмен на вещи, поэтому мать вернулась за вещами. По дороге попала к финнам и была отправлена в Петрозаводск. Мы же до Бабаево шли пешком, а потом три месяца добирались в Новосибирскую область. Завшивели, под вагонами друг у друга их щёлкали, многие отставали от поезда. В Татарске меня определили в детский дом: ходили по огородам, копали мороженую картошку. В Татарске была птицефабрика, и куриные тушки отправляли в армию, а ноги и головы кур – в детский дом. Но есть хотелось всегда, поэтому у местного населения клянчили всё! В 43-м меня определили в железнодорожное училище в Новосибирск, там же при вокзале грузили вагоны. Через год отправили в Челябинск, куда из Ленинграда был эвакуирован тракторный завод, в то время выпускающий танки. Вот на этом заводе и работала. Мать же в 42-м в лагере родила моего брата и рассказывала, что её с грудным ребёнком финны работой не загружали. Она была рукодельницей: за вязание и вышивку, которые нравились финским женщинам, имела дополнительную еду. И теперь брат, который вырос на руках матери, - узник, а я…!
3. Кишенко А.П. (в девичестве Мохова): - С нами – двумя младшими мать уехала в Ярославскую область и там работала в колхозе. Основной пищей были щи из крапивы, лебеда, да гнилая картошка! Всё остальное уходило на фронт! А старшая сестра попала на Урал, где при ФЗО ( фабрично-заводское обучение ) уже в 13 лет работала на заводе, занимаясь изготовлением пороха.
4. Павлова М.Т. (в девичестве Сусарская): - До войны жили на перегоне в Вачозеро, что возле Токарей. Отец – путевой обходчик, имели огород, держали скотину. В семье 6 человек детей: мне – старшей 13, младшей – полтора месяца. Последним эшелоном, который вёз раненых, вывезли и нас. Прибыли в гор. Туринск Свердловской области. Поселились опять же на перегоне в сараюшке. Ходила по домам местных жителей: кому – полы намою, кому – на сенокосе помогу, кому – скотину обихожу! Хозяйка накормит и с собой даст когда литр молока, когда – пол литра. За 7 километров несу банку домой – там же пятеро младших, и думаю: - только бы не споткнуться, да ношу драгоценную не разбить! А дома младшие уже очисток картофельных на железной дороге насобирали. Мать на мясорубке их пропустит, мукой приправит, и молочко моё кстати! Сидим за столом 8 человек, варево хлебаем и радуемся – сегодня оно беленькое! Когда 14 исполнилось – взяли на работу в бригаду путевых рабочих. Рост – метр сорок! Кувалду поднять не могла, а с лапой, молотком и костылями управлялась. Женщины постарше меня жалели. Говорили: - «Махонька ты наша!» А когда в Токари вернулись, то мать сказала: - Наши соседи у финнов жили не хуже, чем мы в Туринске! Не надо было нам уезжать!
5. В.Е. Акимова (в девичестве Бородачёва): - Сразу после школы стала работать телефонисткой на почте. С матерью и братом жили в Винницах в собственном доме, отец ушёл на фронт. Пришли наши войска, корову забрали, из дома выселили. Всех местных жителей отправили в деревню Немжа. У меня рабочая хлебная карточка на 400 граммов, у брата – иждивенческая 200 граммов, матери карточка не положена – она колхозница. Жили очень голодно, колоски собирали. А когда вернулись в Винницы, от дома практически осталась одна крыша, так как в войну солдаты ремонтировали в нём технику!
6. Архипкова Т.И. рассказывает о родителях своего мужа, отец которого мальчишкой попал в лагерь в Петрозаводске, но не один, а с матерью. Мать на работу не гоняли, т.к. кроме него, у неё ещё двое детей было. Мать на еду меняла вещи, какие захватили с собой. Но большого голода не видели, минимум дважды в день еда пленным полагалась. Очень строго относились к тем, кто воровал. Следили за чистотой, заставляя живущих в лагере заниматься уборкой, т.е. обслуживать себя!
7. А вот мать мужа (в девичестве Левичева) не была ни в плену, ни в эвакуации. Отец ушёл на фронт, она же со своей матерью осталась в Шапше Лодейнопольского района, где и жили до войны. Рядом проходила линия фронта. Военные сразу же угнали корову и вывезли весь урожай. В доме не осталось ничего! В деревню вошли наши солдаты, вот они и подкармливали! Случалось, останавливались в доме на постой и просили мать приготовить им еду. В таких случаях мать что-нибудь из продуктов сэкономит и для себя. Но это был такой мизер – от голода маленькая девочка так распухла, что два года ходить не могла! Ноги - как брёвна! Всё и лежала на печи!
Теперь свёкор уже умер – продолжает Т.И. Архипкова, - а свекровь живёт в одном доме с сестрой мужа, находившейся в лагере; и у свекрови льгот никаких, а свояченица – узник!
Этим, пожалуй, пора завершить воспоминания о лихих годах! Подобных же историй бесконечно много, так как война потопталась в каждой семье!
Конечно, и блокадные 900 дней ни для кого не прошли даром! Но после отмены карточной системы в Ленинграде прилавки ломились от продуктов: вся страна понимала – какие жертвы понёс блокадный город!
Тогда как в Кировской, Вологодской, Новгородской, да и других областях вплоть до шестидесятого года в сельских магазинах не было ничего! Ассортимент товаров состоял из семи наименований: соль, спички, керосин, папиросы, водка, гармони, да хомуты! А за буханкой тяжёлого пеклеванного хлеба очередь выстраивалась с пяти часов утра!
Всё меньше остаётся блокадников, которых наконец-то уравняли в правах с участниками войны! Но с начала войны история разменяла уже седьмой десяток! И не секрет, что без войны и блокады уходит послевоенное поколение, а средняя продолжительность жизни мужчин – 58 лет! Льготников же становится всё больше и больше! Только вот одеяло дырявое – на всех не хватает!
Да и власть имущие поскромнее жить не хотят! Разве можно ущемлять себя любимых?
А случись, первый досточтимый борец с привилегиями отказался бы от льгот, да чуть-чуть потуже затянул поясок, глядишь, и работникам тыла прибавочка бы вышла! Ну, скажите на милость, зачем ему начальник протокола? Все его ратные дела и подвиги уже давно запротоколированы, а на безбедную жизнь, какую ведёт сейчас – отдыхает, да путешествует – разве не хватит президентской пенсии?
Похоже, не хватит! Халява – она ведь как ржа, разъедает всё и вся!
Говорящих голов всё больше, работящих рук – меньше! И льготы для одних приходится изыскивать за счёт других. Таких, как бывшая железнодорожница из Казахстана, которая ещё жива и ничего не просит, а лишь недоумевает – как же так? Как Шура из села Важины, которая не будет перекрывать дорогу Путину и Шрёдеру! У неё на это нет времени. Она держит корову и подкармливает своих внучатых племянников. Сестра же её Зина – и раньше прикладывалась к рюмке, а после «узниковских» выплат спилась совсем! Глядя, как подростки уплетают молоко и творог, Шура лишь вздыхает:
- Ах, Зинка, Зинка! Сколько через твои руки денег прошло, а всё прахом!
Пройдёт ещё лет сорок и какой-нибудь …надцатый правитель, чтобы потешить своё тщеславие и стать «Человеком Мира», вновь вздумает облагодетельствовать нынешних переселенцев, находящихся в лагерях рядом с Чечнёй. Они пересчитаны, организации Красного Креста и Красного Полумесяца оказывают им благотворительную помощь, а недавно вышло постановление, что на восстановление разрушенного жилья им выделяются огромные суммы денег. Но живётся им несладко! А те, кто уехал в холодную, необъятную Россию и, ничего не требуя у государства, пытаются сами устроить себе достойную жизнь. Им что, легче? Кто их считал? И полумесяц у них над головой, и крест только на шее!
Так, может, пора перестать делить общество по лишениям военных лет, а то очень уж стыдно перед теми, кто не вернулся! А ещё больнее перед мальчишками, погибающими в наше время! Или мёртвые сраму не имут?
Компенсационные же выплаты не всем пользу принесли, а уж сколько смуты в головы заронили!
Мой отец дождался капитуляции Германии и после трёх операций умер 9 мая 1949 года. Страна праздновала День Победы! Он похоронен в городе Слободском Кировской области. В тот весенний день в округе разливались вятские соловьи. После его смерти мать с тремя детьми переехала поближе к Родине – в Ленинградскую область, здесь и умерла.
9-го мая, когда на улице звучит торжественная музыка, а люди идут на митинг, я еду на кладбище к матери, где безмолвно стою, вспоминая отца!
2003 год