Этот роман начинается так, как он точно не должен
начинаться, с точки зрения большинства
современных литераторов.
Но именно так начинается этот роман.
ОСЕНЬ
В этом году осень слишком уж идеальна. Планомерно желтеющие листья на солнце как тлеющие угли. И вот-вот они уже вспыхнут, поддетые острым, пронизывающим ветром. Вот-вот они разгорятся всей осенней палитрой.
Кое-где уже заметался огонь, кое-где замаячили очаги возгорания.
Он стоял и смотрел на шестиэтажное здание, в которое уперся, и которое закрывало вид на тонкую исхудавшую речку Смоленку, петлявшую в пожелтевших зарослях кустов и деревьев «Черного» парка. Раньше здесь находился мемориал из камней, посвященный жертвам блокадного Петербурга. Теперь на его месте стоял памятник некоему армянскому деятелю, а газон, начиная с ранней весны и до поздней осени, был устлан отдыхающими, которые загорали и жарили шашлыки.
Он знал: немного левее росла рябина, как она однажды сказала, «посаженная вверх ногами». Он так и не понял тогда, говорила она правду или шутила. Правее ; лавочки. А прямо у реки – старый диван, который кто-то выбросил, и теперь он служил местом комфортного отдыха для бомжей и дворовых собак.
Он отвернулся от речки, которую ему рисовало воображение, и пошел в обратную сторону.
Сегодня он еще не ложился спать.
Он всю ночь провел на улице на Васильевском острове. Нет, не потому, что развели мосты, и он не мог попасть в центр города, где снимал квартиру, а потому, что здесь чувствовался запах залива и, казалось, ветер был наэлектризован переполняющими его чувствами.
Здесь жила она.
Эта сухая осень наконец-то позволит ему насладиться сиянием кленов, пронизанных солнечными лучами. Когда на фотографиях ее лицо приобретет размытые очертания, обволакиваемые этим золотым светом, она будет смотреть на него и улыбаться.
Эта осень подарит ему все до единой рыжеватые родинки на ее ключицах и плечах. Обдаст его пряным, немного с горчинкой, запахом ее тела. Он наконец-то скажет ей, что никогда не желал никого так, как ее. Никогда не любил никого, как ее. Он скажет ей, что будет бороться за нее до последнего. Он будет молить ее об одном-единственном поцелуе, если она не захочет провести с ним жизнь.
Эта осень подарит каждый сантиметр ее тела. Отдаст каждый звук ее голоса.
Получалось, пожалуй, слишком патетично, но это было то, чего он хотел больше всего. В этот самый момент. В это утро. Такое красивое рябое утро.
Она.
Она.
Она.
Сегодня она проснулась непривычно рано. Солнце уже сочилось сквозь красную штору, благодаря чему в комнате оно больше походило на заходящее. Окна в доме были длинные, но узкие, как и вся комната. На потолке красный свет струился спокойной рябью благодаря фактуре шторы из органзы и морщинистому стеклу, которое когда-то давно, еще до ее рождения, было отлито вручную, а потому не было современно ровным. Это было не истеричное, летнее, режущее глаза и удушающее своим появлением солнце. Нет. Идеальное. Теплое красное солнце заходящего лета.
Она встала, прошла на кухню, поставила чайник и села за стол. Кухня была в форме буквы «Г», от чего (несмотря на паспортные 7 метров) казалась заметно меньше. Она приобрела свои очертания из-за того, что из ее площади был выделен участок для туалета. То есть часть кухни стала туалетом. Прямо к окну был пододвинут маленький старый стол на массивных резных ножках, который сделал еще ее прадед, и четыре деревянных стула, купленые на «Ленфильме». Из-за того, что сами сиденья в кадр не входили, на них тратиться не стали и просто привинтили шуруповертом к каркасам деревянных стульев обыкновенные фанерки. А после того, как фильм был отснят, разваливающиеся стулья выставили на продажу на сайте, где она их и нашла. Она проклеила стулья, покрасила фанерки морилкой и пилочкой для ногтей зашлифовала края. Дальше по периметру находилась газовая плита, мойка и разделочный столик, на котором стояли банки, приправы, фильтр для воды, сушилка для посуды, чашки, ложки, вилки, ножи.
Она хотела закурить, но вспомнила, что докурила пачку сигарет, и на утро не осталось даже привычной заначки, которую она обычно оставляет на такой случай. Она встала из-за стола, выключила чайник, накинула пальто и спустилась в это идеальное утро. Красный цвет шторы подготовил ее к солнцу. Она открыла тугую дверь подъезда и решительно шагнула.
Из-за того, что она давно не курила, обоняние было не готово к восприятию всей этой свежести. Не было ни пыли, ни выхлопных газов, ни испарины плавящегося асфальта, как это бывает летом.
Свежий воздух моментально наполнил легкие, и снова захотелось бросить курить. Захотелось идти и идти по Большому проспекту, пока не упрешься в Финский залив, чтобы посмотреть вдаль и не увидеть горизонта. Чтобы почувствовать вольный ветер, который носится по открытому пространству без преград. Чтобы стать ему единственной преградой. И чтобы он столкнулся с ней и разбился вдребезги, орошая и оглушая всей тяжестью своей безразмерности.
- Тося!
Тося посмотрела по сторонам.
Убедившись, что никого нет, зашла в темный, неуютный, гудящий холодильниками магазин. Взяла кофе и четыре пачки сигарет, чтобы лишить себя необходимости в ближайшее время выбираться из дома. Вышла из магазина, сделала первую за сегодня глубокую затяжку и трезво окинула взглядом обшарпанные дома желтого цвета.