Аннотация
Какой блогер не мечтает однажды проснуться знаменитым и богатым.
На своем опыте не раз убеждался, что мечты сбываются, если приложить усилие, а также постичь несколько простых истин, которые и приведут к успеху.
Говорят, чтобы стать хорошим блогером, достаточно одного процента литературного таланта и … девяносто девять процентов каторжного труда.
По поводу каторжного труда, я бы поспорил. Если занимаешься любимым делом, любой труд сладок.
Куда важнее найти себя в запутанном Лабиринте Судьбы, остановившись в последнее мгновение на краю пропасти самому и удержать других от этого рокового шага.
И если вы все еще не расстались со своей мечтой, значит, эта книга для вас.
Глава первая
Звонок застал меня в тот самый момент, когда я выходил из своего бунгало. Это был Мишель…
“Па, ты меня не жди. Я сейчас в Иерусалиме. Тут такое дело наклевывается… Короче, меня свели с одним хозяином небольшого магазина по продаже дорогих сувениров. Это в Старом городе. Его зовут Антон. Короче, ему нужны клиенты. И за каждую покупку он отстегивает не хилый гешефт…”
“Он из наших?” - зачем-то уточняю я. Мне не верится, что в Старом городе Иерусалима открыл лавчонку кто-то из вчерашних репатриантов.
“Араб из местных…”
“А имя почему русское?” - мне становится не по себе. Учащенно забилось сердце.
“Он православный христианин…”, - коротко бросаешь ты. И я понимаю, что тебя уже не отговорить делать свой маленький бизнес, суливший большие деньги в том месте Иерусалима, где частенько случаются конфликты…
“Вот как!”
“Па, мне рекомендовали его как очень порядочного человека”, - уловив тревогу в моем голосе, говоришь ты.
“Но мы собирались сегодня сходить в тот парк, что у моря. Где мы частенько бывали с твоей мамой…”, - пытаюсь ухватиться за последнюю соломинку.
“Бизнес есть бизнес! Я не могу, как последний лох, упустить очень серьезные бабки. А туда мы еще сходим. В другой раз…”.
Когда дело касалось его чёртова бизнеса, он просто переставал меня слышать…
***
Давненько не устраивал себе скромных пикников на природе. А вчера вдруг уговорил сына сходить в тот парк, что возле самого моря, где мы когда-то сидели с тобой за покосившимся столом. Только ты и я. Нашего Мишеля тогда только что призвали в Армию. И чтобы скрыть тревогу, мы старались отвлечь себя частыми вылазками на природу.
Это было в том году, когда американцы аккурат между парком и морем установили батарею «Пэтриот”.
Уж и не помню теперь, откуда в те дни ждали ракет. Вроде, из Ирака…
Это теперь они так часто прилетают, что мы, кажется, уже привыкли к ним. Возможно, из-за “Железного купола”, который изобрели наши умельцы и благодаря которому мы чувствуем себя в относительной безопасности.
Но в тот раз ракеты, по счастью, так и не прилетели. И американские солдаты, обслуживающие установки, снялись и ушли так же неожиданно, как и появились.
А мы тогда славно посидели с тобой. По воле Всевышнего, то был последний наш уик-энд. Потом ты долго о нем вспоминала и мечтала, что мы вот-вот снова отправимся туда. И я, едва удерживая слезы, запивая сигаретный дым крепким кофе по-турецки, согласно кивал головой...
Спустя годы, я молил Всевышнего, чтобы он подарил мне хотя бы во сне те мгновения, когда мы были с тобой в том парке, но… Он, похоже, не внял моим молитвам или просто не услышал меня.
***
И вот я снова здесь, разворачиваю пакет, вытаскиваю малосольные огурчики, пару бутербродов, гроздь винограда и бутылочку «фанты» - то немногое, что нравилось тебе при жизни.
«С днем рождения, дорогая моя! Для меня ты до конца останешься молодой…»
Я знаю, что ничего из этого не смогу съесть. Горький комок застрял в горле…
Последние годы без тебя превратились для меня в тысячу лет Одиночеств. Почти как у Маркеса, только помноженное на десять.
Впрочем, у каждого Одиночества свое Времяисчисление…
Жаль, что сын занят и не смог прийти на твой день рождения. Но дела есть дела. Он у нас с тобой хорошим вырос. Немного шебутной, но такой уж у него бизнес. Но мы как-нибудь придем вместе…
* * *
С той ночи, как ее не стало, во мне словно что-то оборвалось. Наверное, жизнь. Я еще существовал, но даже с большой натяжкой это вряд ли можно было назвать жизнью.
Картины далекого и близкого прошлого громадным валом обрушивались на меня, готовые раздавить и унести в океан воспоминаний, откуда было не так-то просто вернуться без посторонней помощи…
Надо было срочно возводить мост между прошлым и будущим. Но хрупкое настоящее не годилось для этого в качестве строительного материала.
Я часто засыпал голодным, так и не притронувшись к остывшему ужину, потому что любое прикосновение к еде уносило меня в прошлое. И с этим невыносимо было жить…
Всё в опустевшем доме пахло печальным прошлым, словно сюда никогда не проникали солнечные лучи по утрам, а угрюмые стены не слышали звонкого детского смеха или мирного разговора по вечерам за чашкой ароматного чая.
Иногда мне казалось, что я всегда был одинок. Просто не заострял на этом особо внимания. Жил и жил по инерции, совершенно не думая, что было вчера и что будет завтра. Наверное, я просто не задумывался над тем, что это за временные категории: вчера, завтра, живя лишь текущим, словно песок сквозь пальцы, сегодняшним днем…
И когда ее не стало, я вдруг обнаружил, что у часов есть стрелки, отсчитывающие секунды, минуты и часы. А еще у Времени есть утро, день, вечер и ночь, которые складываются в сутки, а те - в недели и месяцы. И так год за годом, всё ближе к финишу.
Видя мое состояние, Мишель настоятельно переселил меня в когда-то давным-давно, еще в той жизни, купленный по случаю домик у моря.
Наверное, про себя он рассудил, что оставлять меня одного в квартире на четвертом этаже довольно рискованно...
***
- Ты не представляешь, сколько стоит Вифлеемская Звезда… - Он называет цену и я в сомнении качаю головой. - Не веришь?
- Тебе виднее, - говорю, всё еще не остыв от вчерашнего. Я просидел в парке до полуночи, а он так и не заглянул туда. Хотя бы на минутку…
- Этот сувенир, чтоб ты знал, идет на расхват. Сметают, как горячие пирожки в январе…
- Значит, людям некуда девать деньги…
- И это говоришь ты, в общем, верующий человек.
- Если ты о Нём, так Он должен быть в душе каждого, а никак не в побрякушках…
Глава вторая
… Ты была против покупки этого несуразного домика в состоянии полного разрушения, словно после точечной бомбежки.
И дело даже не в том, что это нечто, с трудом напоминающее жилье, требовало капитального ремонта, а значит, и серьезных вложений. Тебе отчего-то сразу не пришлось по душе место, в котором располагалось это… сооружение. Но, возможно, причина крылась совсем в другом. Район как район, расположенный совсем близко от моря и главной приморской магистрали.
Что до полного “раздолба», то на этот неоспоримый факт можно было бы и глаза закрыть с учетом символической цены, за которую было куплено это нечто, называемое в купчей домиком. Шестьдесят тысяч баксов за место под солнцем да еще у самого Средиземного моря... Кто бы что ни говорил, но это вполне удачная сделка. Ну и еще десять тысяч баксов на ремонт и въезжай, живи и радуйся…
Ты наотрез отказалась въезжать! Даже тогда, когда внутри и снаружи дома всё засверкало сплошным новьем, которое буквально манило расположиться на открытой веранде, усевшись в кресло вот за этот столик, чтобы выпить чашку ароматного чая с лимоном и вприкуску с маленьким счастьем.
Помнишь, мы тогда на шуке Кармель отыскали маленький чайный магазинчик, где продавались чаи со всего Света и на любой вкус и кошелек.
Мы остановились на этом чае – удивительно вкусном с тонким ароматом жасмина. Он напоминал мне студенческие годы в Свердловске: тамошний вокзал, поезд Пекин-Москва и контрабандный чай, которым приторговывали проводники...
Ты никогда не бывала на Урале, но и тебя вполне устраивал аромат жасмина. Мы ведь родились с тобой в Прибалтике, в тех местах, где росло много жасмина. И куда бы нас не забрасывала судьба, мы всегда помнили о своей малой родине…
И потом, я всегда умел вкусно рассказывать о казалось бы простых вещах. Нет, я к тому времени еще не достиг уровня безумно любимого мною Антона Павловича, который о чернильнице мог бы написать так, что читатели рыдали бы в голос. Тем не менее, какие-то элементы пронзительности в моем творчестве вполне просматривались...
А тогда ты сказала, что здесь ты никого не знаешь и тебе трудно будет осваиваться среди незнакомых людей на новом месте.
Да, тогда тебе уже с трудом давались новые знакомства. От твоей былой коммуникабельности не осталось и следа. И это было вполне объяснимо с точки зрения твоего страшного недуга, о котором мы старались не говорить, словно от нашего молчания он мог исчезнуть...
* * *
И мы остались в своей прежней квартире, на четвертом этаже. Это было нашей ошибкой, потому что там не было лифта. И каждый раз спускаться или подниматься для тебя было жуткой мукой...
Что до домика, который с легкой руки Мишеля нарекли «бунгало», мы вполне удачно сдали его в аренду. И все последние годы тут припеваючи жили совершенно чужие люди.
Ты не любила говорить об этом бунгало. Я же втайне радовался удачной покупке, по сути, хорошему вложению, которое росло из года в год. И сейчас, спустя годы, при удобном раскладе вполне могло потянуть на сумму в десять раз превышающую первоначальную.
Но с тех пор, как я остался один, этот факт перестал меня радовать.
И только тот прежний чай с легким ароматом жасмина, казалось, поддерживал во мне все эти годы искорки жизни, не давая окончательно угаснуть памяти. Не смотря на свое жалкое существование, я отдавал себе отчет в том, что память угасает с полным угасанием жизни. А у меня еще оставалась парочка незавершенных дел в этом расхристанном Мире.
Об одном из этих дел я даже себе признаться лишний раз боялся, дабы не доводить себя до очередного – четвертого инфаркта, который, не исключено, может оказаться завершающим аккордом моей непутевой жизни.
Иногда казалось, что если я реализую это «дело», то окончательно порву с прошлым. А мне не хотелось бы этого делать. Ведь это было последнее, что у меня осталось, и рвать нить, связующую меня с тобой я не хотел. Это всё равно, что предать память, как мне тогда казалось.
Так или иначе, но я избегал контактов с теми, кто положил глаз на мое бунгало, и готовыми выложить за него кругленькую сумму.
Даже не знаю, как это объяснить, но это всё равно, что лишиться самого сокровенного, без права им обладать даже в воспоминаниях.
А мне этого не хотелось бы…
* * *
Я сижу в уютном кресле на веранде и листаю толстую тетрадь с короткими записями, которые я сделал в те дни, когда готовился к уходу в Мир, где меня ждала она. Я искренне верил в то, что вот сейчас она сидит на ветке в ожидании меня, и покачивает в задумчивости ногой – такой милой и родной...
Я делал короткие записи, потому что многословие было совершенно ни к чему, если ты решил уйти.
«Уходя – уходи...»
***
И было утро…
И был Человек, неуверенно ступающий по кромке моря босыми ногами.
Не отошедшие ото сна волны, нехотя слизывали следы усталого путника. Но даже и без следов, оставленных на мокром песке, я без особого труда мог определить, откуда он пришел и куда держит путь…
* * *
... Осень на исходе. Обострение. А я всё еще продолжаю жить. И в этом на сегодня мое маленькое счастье или трагедия. Поди, вот так сразу разберись...
***
... Старый Эзра, сгорбившись, бредет по нашей улочке, мимо моего бунгало, толкая впереди себя груженую продуктами и напитками тележку. Наверное, опять ждет на побывку солдата-сына…
Уже четверть века ждет, позабыв, что оттуда не возвращаются. Но никто не говорит ему об этом, боясь разрушить его хрупкое счастье…
***
... Геккончик квакает. Наверное, приветствует меня. Или прощается до позднего вечера.
Днем гекконы обычно спят, в отличие от людей, которые после ночи снов и мечтаний, всё еще надеются, что им удастся схватить свою Жар-Птицу за дивный хвост…
* * *
... Две вороны уселись на солнечной батарее и призывно каркают. Похоже, решили устроить разборку с упертым Удодом, который наверняка сотворил с ними что-то постыдное, а теперь скрывается.
Птицы, как люди, любят урвать из того, что плохо лежит, и ищи ветра в поле.
* * *
... Садовник приводит в порядок сквер, ловко состригая лишнее с пышных кустов. Откуда ему знать, что вырастает лишнего у этих существ, радующих глаз людской. Да и задумывался ли он хотя бы разок о красоте цветов и кустов?!
«Тут всё дело в экономии воды...», - попытался было растолковать он.
И мне отчего-то сделалось не по себе. Я подумал: а что если на нашей Планете вдруг наступит жуткий дефицит воды, неужто часть людей придется лишить...
О нет! Только не это…
.* * *
Подобно инвалиду после многолетней неподвижности, я снова пытаюсь учиться ходить…
Омертвевшая душа почти не способна чувствовать. Долгие годы обитания в собственной скорлупе, разрываемой болью и безысходностью одиночества с того самого дня, как ты ушла, казалось, не оставили мне шанса. Все это время я общался лишь с тобой, пытаясь распознать твой силуэт в Мире Теней...
* * *
Я проснулся сегодня чуть свет: то ли от странного сна, то ли от весеннего томления души. А может, это звуки мотыги разбудили меня. Я распахнул окна.
Солнце еще не успело залить до краев своими теплыми лучами нашу милую улочку, а в палисаднике наяривал мотыгой садовник, срезая траву…
Я спросил его, зачем он это делает: ведь зеленая трава лучше голой земли.
- Или ты надумал разбить цветник?..
На что он ответил мне белозубой улыбкой, особенно выделяющейся на его приветливом лице цвета крепкого кофе:
- Ноу хибру! Ноу инглиш! Ноу мани! Ноу...
Понятно: ноу счастья. Да и откуда ему взяться для обездоленного нелегала из соседнего Континента.
Его бархатный голос, щедро пропитанный жалостью, перебил вопль удода. Паренек даже вздрогнул, будто его врасплох застала миграционная полиция. Но я-то знаю все про нашего удода: он терпеть не может, когда кто-то осмеливается говорить громче его...
Не бойся, парень, хотел было успокоить его, миграционная полиция сюда не забредает, а мы тебя не выдадим. У нас здесь это не принято. Ты ведь мирный нелегал, ищущий Счастье на Земле, текущей молоком и медом…
Но, увы, я все еще не освоил язык его племени, хотя и не теряю надежды.
Зато внезапно вспомнились долгие отлучки сына, который, как и этот нелегал- садовник, мотался по белому Свету в поисках себя. А может, с другой целью, в которую не имел права меня посвящать. В отличие от этого парня, мой Мишель свободно владел четырьмя языками и ему не нужна была мотыга, чтобы заработать на приличный сэндвич.
Глава третья
Уже третий час он болтает со своим другом по скайпу. Тот "завис" в Стокгольме и теперь советуется, куда лучше податься - в Копенгаген или Лондон. Он делает свой маленький бизнес, который недоступен моему пониманию. Нет, ничего криминального. Бизнес вполне даже благородный. Но я все равно не понимаю…
Далеко от дома, вот так мотаться по свету, полагаясь, в сущности, на авось. Хотя... чем он собственно рискует? Всегда может вернуться домой, в Страну, где никогда не бывает зимы. Вернуться в отчий дом…
Я слышу из своей комнаты, как он шмыгает носом. И Мишель инструктирует друга, чем лучше лечиться. Мне не понятно многое из их оживленной беседы, хотя они и разговаривают сейчас по-русски. Я не понимаю, для чего все это? Разлука с семьей, одиночество в чужом городе…
Как-то завел об этом разговор с сыном, и он мне сказал: "Вспомни себя молодым и свою жажду к перемене мест." И я умолк, потому что мне нечего было возразить. А когда нечем крыть, то благоразумнее промолчать.
Но я почти счастлив. Да, я счастлив, что мне не надо сидеть в скайпе и по три часа инструктировать своего сына, как именно лучше приготовить чай с лимоном и медом, чтобы избавиться от простуды. И какое лекарство принять.
Откуда мне знать, какими лекарствами пользуются в Париже или Лондоне, Сиднее или Гонконге, в Торонто или Нью-Йорке. И еще в дюжине огромных мегаполисов, в которых сын пропадал целую вечность, как мне тогда казалось. Потому что разлука с единственно близким человеком всегда кажется вечностью.
Банально? Возможно. Но иногда есть смысл задуматься и о банальных вещах.
Боже мой, молю я Всевышнего, только бы он опять не сорвался в очередное путешествие по Планете.
Лучше я буду прислушиваться из своей комнаты к этой спокойной и рассудительной беседе с другом, застрявшем в Стокгольме.
И в то же время я чувствую некую неловкость: ведь это именно я сказал ему однажды: "Довольно мотаться! Остепенись уже..."
И он послушал. Из-за жалости ко мне? Вот этого я точно не хотел бы принять. Из-за того, что сам устал от этих бесконечных перелетов и вояжей?
А может, причина крылась совсем в ином? И он просто решил взять тайм-аут. А потом снова сорваться - внезапно и неотвратимо, потому что: "Так надо, па!..."
Я посмотрю в его огромные, как у мамы, глаза и проглочу горький комок. И не стану его отговаривать, потому что это бессмысленно. Ибо - так будет надо!
А пока я приготовлю ему самый лучший на свете чай с лимоном, медом и свежей веточкой мяты. Он будет морщиться, но в его глазах, умеющих очень многое скрывать, я сумею разглядеть сыновью благодарность.
А что еще надо отцу для счастья?
* * *
После Поминальной Молитвы свет в конце пресловутого тоннеля погас. И я вдруг понял: больше не напишу ни единой строки.
Я смирился с творческим бесплодием, как рано или поздно смиряется женщина с тем, что ей не суждено уже родить ребенка. И должен признаться, совершенно не страдал от этого. После твоего ухода все остальное потеряло смысл. Тем более никчемные потуги попробовать жить дальше…
Меня даже перестала интересовать дальнейшая судьба романа, изданного в Штатах незадолго до твоего ухода.
… Ты погладила глянцевую обложку, не открывая глаз, потом мою руку, словно благословляла меня. Но я-то понимал, что тебя уже не волновали мелкие земные радости. Ты готовилась к Вечности. А она поважнее даже самого крутого бестселлера…
Зато наша вездесущая тетя, позвонившая из Кливленда через недельку после выхода в свет романа, была в полном восторге. Но я ей не поверил. Я всегда сомневался в ее английском. Я то помнил, как по буквам с третьего раза она с трудом записала его название, окончательно добив меня уточнением, как правильно пишется слово «Armageddon» - с одним или двумя «d», будто это имело для нее большое значение.
Милая чудачка, как, впрочем, почти все одесситки, она, казалось, жила в каком -то придуманном ею же самой мире. Она жаждала поболтать со мной о литературе, а мне нестерпимо хотелось повыть на Луну…
Я не сдержался тогда, за что корю себя до сих пор, и впервые в жизни нахамил ей, посоветовав написать это зловещее для меня слово «Armageddon» с тремя «d», чтобы уже было наверняка…
* * *
Но я, кажется, отвлекся, растекаясь мыслью по древу. Это из-за жуткой, нечеловеческой усталости. Не так-то просто вчерашнему инвалиду даются первые шаги. Каждое движение души схоже с жалкими потугами пленника, пытающегося распилить изящной пилкой для маникюра грубые стальные решетки темницы.
***
Мишель по-прежнему пытается уговорить меня открыть свой блог.
- Хотя бы выговоришься. Да и френды поддержат в случае чего. Сколько можно гонять свои мысли в собственной голове. Так и рехнуться недолго.
- Не утрируй.
- Я же не слепой: у тебя временами уже “крыша едет”.
- Ты думаешь, так просто раскрутиться начинающему блогеру?
- Но я же раскрутил свой блог.
- У тебя он по-английски.
- Какая разница? Тем более, тебе есть, чем поделиться с читателями.
Он явно намекал на ту толстую тетрадь, которую я старательно прятал. Но, увы, мой сын оказался куда глазастей, чем я думал.
Не скажу, будто я пропускал мимо ушей его наставления.
Но меня тормозил извечный вопрос: “Что может начинающий блогер?”
Способен ли он быстро достичь желаемой высоты, чтобы стать более-менее популярным?
И как скоро исчезнут сомнения, что пишешь не на ветер, уносящий твои "откровения" в никуда, а действительно для публики, которая твои посты принимает или не принимает, но, тем не менее, читает.
Увы, начинающему блогеру суждено бегать по замкнутому кругу, как белке в колесе, чтобы однажды остановиться и сказать себе: довольно, гори оно всё синим пламенем.
Можно, конечно, успокоить себя тем, что якобы пишешь для себя любимого. Но так ли это? Или каждый день жить в ожидании чуда, что вдруг однажды утром проснешься известным блогером, а еще лучше - богатым. И у тебя появится много друзей-читателей, которые действительно будут ждать твоих постов.
И тогда ты скажешь себе: а не пора ли в путь-дорожку, чтобы посмотреть Мир и рассказать о нем своим друзьям.
Мечты-мечты…
* * *
После того, как ты покинула меня, я многое разучился делать. Но кое-чему и научился. Например, несколько раз в год приносить тебе букет цветов.
В последний раз я пришел с цветами в день твоего рождения, аккурат за две недели до Судного Дня, это были, кажется, желтые хризантемы…
Вот видишь, с памятью у меня стало совсем худо. Но зато я запомнил их аромат. Ты бы наверняка сильно удивилась, если бы я сказал, что хризантемы пахли вереском. Но с другой стороны, как еще должны пахнуть цветы, купленные на кладбищенском развале…
Впрочем, мраморной плите совершенно безразличен аромат цветов. Но, судя по неугасаемой боли, он все еще не безразличен мне.
* * *
Арье кричал до полуночи...
Он орал громко и пронзительно. Наверное, был обижен если и не на весь Мир, то уж на своих родственников точно.
- Похоже, он сильно опрохвостился, - сказала вездесущая соседка Батья, - и его перестали приглашать в гости, на традиционный шабатний седер. И он уже вторую неделю не в силах с этим смириться. Вот и срывает зло на жене и сыне.
Бедный Арье. Мне его было искренне жаль. Но еще больше себя. Я просто всеми клеточками своей усталой души ощущал, как вопли из его луженой глотки буквально на куски разрывали тишину ночи.
Долго не мог уснуть...
Как странно устроен Мир, думал я, вот кричит человек, совершенно не осознавая того, что, он гораздо счастливее меня, заблудившегося в Лабиринте собственной Судьбы.
В какой-то момент пришла в голову мысль: а не повыть ли и мне на Луну? Но в последний момент отказался от этой затеи.
Наверное, я все еще стремился блюсти себя, не опускаясь ниже плинтуса.
* * *
Чтобы хоть чем-то отвлечь себя от горьких мыслей, я делал наброски в толстой тетрадке, совершенно не думая об их дальнейшем предназначении. И только Мишель, как выяснится позже, уже знал, что делать с этими пронзительными записками.
Что ж, молодые быстрее ориентируются в этом жестоком Мире…
Не могу сказать, будто я не интересовался блогами, сайтами, группами в социальных сетях. Но всё прочитанное не трогало меня совершенно и, тем более, не давало стимула к собственному творчеству, не говоря уже о том, чтобы завести собственный блог.
Меня вполне устраивала тетрадь…
* * *
Вспомнилось вдруг из той далекой жизни...
... Однажды с бабушкой пошли по воду.
Набрав пару ведер ледяной, прозрачной воды, она ловко подцепила их дужками коромысла. А я задержался у колодца. Момню, что-то крикнул в его глубины. Мне отозвалось глухое эхо. Тогда я плюнул в него. Бабушка с укоризной покачала головой и печально сказала:
"Никогда не плюй в колодезь, из которого придется напиться..."
Больше я никогда в жизни так не поступал. А слова запомнил. И даже потом узнал, что они вовсе не принадлежали ей. Но тогда я их понял слишком буквально. Очень уж малым был.
* * *
Тихий вечер, со звоном в ушах… Еще пару лет назад, чтобы ощутить себя в Африке, достаточно было проехать пять остановок на автобусе. Сегодня достаточно просто распахнуть окна моего бунгало...
Неужто снова допоздна будут раздаваться вопли и душераздирающее улюлюканье? За какие грехи - испытание?
Вчера они умолкли далеко за полночь. Да и то лишь после полдюжины грозных рыков утомленного Арье, прозвучавших жалким блеянием целомудренного ягнёнка на фоне неуемного шабаша под бубны.
От усталости в ушах звенят колокольчики...
________________
(Тель-Авив, март 2018)
__________________________
© Copyright: Александр Акишин, 2018
Свидетельство о публикации №218030800096