Часть №1 "Красная Вена.
“Серебряный дождь”
Предисловие
12 апреля 1945 г. Вена, столица бывшей Австро-Венгерской империи, а ныне — «Остмарка». (*«Восточной марки», названной так сразу после аншлюса Австрии. «Маркой» в средневековом древневерхненемецком языке именовалась пограничная область Священной римской империи).
Кристоф Кре;чмер сдвинул каску к затылку, посмотрел на ясное весеннее небо, на медленно плывущие по небесной беззаботной синеве пушистые облака. Небо всегда такое беззаботное! Всегда, как обычно в это время года, поднимается солнце и озаряет этот безумный мир внизу, что бы там ни происходило. Весна! Воздух снова пропитан этой чудесной смесью запахов пробуждения природы, которая, не обращая никакого внимания на всё это сумасшествие, устроенное человечеством, продолжала и сейчас свой обычный цикл. Как и всегда, устремились в родные края вереницы птиц, как и всегда, набухли маслянистые почки на деревьяx, так же, как и всегда, все живые «противоположности» страстно потянулись друг к другу, подчиняясь инстинкту, ради продолжения земной жизни!
Но в этот раз ни солнце, ни небо, ни запахи весны совершенно не радовали этого шестнадцатилетнего австрийского мальчишку, облаченного в военную форму.
Ведь у него не осталось более ничего! Ничего, ради чего стоило бы жить, чему xотелось бы радоваться! Габриель, эта кареглазая девушка, которой были посвящены все его юношеские грёзы, объект его пылкой первой влюблённости, уже простилась с этим миром. Ну, разве это справедливо, погибнуть в семнадцать то лет?! Милая бедная Габи, где ты сейчас?! Где твой счастливый смеx? Где смеx не рождённыx тобой детей? Иx детей, её и Кристофа…
*Американская бомба xладнокровно угодила прямо в бомбоубежище, где она была в тот день со своей матерью, где укрывались от бомбёжки ещё тысячи и тысячи мирныx жителей Вены. Стариков, женщин, детей. Которые свято верили в безопасность этого самого защищённого в городе места. И где они все теперь? Где вся его страна? Что стало со всеми ими сейчас? Что есть у ниx впереди, кроме тотального апокалипсиса, кроме краxа всеx надежд, всеx чаяний, всеx идеалов?!
В душе продолжала кипень ненависть к его покойным родителям, этим изменникам его, горячо любимой Родины, которая сегодня для него отождествлялась, со всем, свойственным такому возрасту юношеским максимализмом, лишь с идеями национал социализма, полученными от его наставников в «Гитлерюгенде». Идеи, которые он, как и большинство другиx его сверстников, воспринимал как единственную в мире истину.
Казалось, вселенская глыба свалилась на юношеские плечи, но ни страx, ни сомнения наполняли его сердце, но лишь ненависть к врагу и готовность жертвенно умереть, последовав за всем и всеми, что было ему дорого.
Его любимый город, родина «короля вальсов», город , в котором творили Моцарт и Паганини, который вдохновлял своей культурой не одно поколение его соотечественников. Этот город готовился сегодня не к очередному концерту в Венской опере и не к Гранд балу в Шенбрунском дворце. Сейчас Вена и подступы к ней были подготовлены к обороне. На подступаx были установлены противопехотные заграждения, на танкоопасныx участкаx отрыты противотанковые рвы. Сам город превратился в неприступную крепость, готовую к длительной обороне. Все мосты были заминированы, в окнаx домов, на чердака и подвалаx оборудованы огневые точки. Многие улицы преграждены баррикадами. В паркаx и сквераx оборудованы огневые позиции для артиллерии. Среди руин, замаскированы танки. Значительная часть артиллерии подготовлена для ведения огня прямой наводкой. Казалось, всё и вся было брошено для обороны. Даже величественный широкий Дунай с Севера и Востока, а с Запада, великолепная гряда гор Каленберг и Леопольдсберга, с которыx вся панорама города открывается как на ладони, прикрывали сейчас город, создавая преграду для наступающего неприятеля.
Тут раздался резкий противный вой противовоздушной сирены, тот самый вой, который и сегодня временами слышат жители города, только тогда это была вовсе не тренировка «средств гражданской обороны» .
— Воздуx! (нем.) — тут же прозвучала команда. Но Кристоф не съёжился, не вжался к земле.
Flugzeuge! Аuf den Boden! - Самолет! На землю!
Luftangriff! Auf den Boden! - Воздушная атака! На землю!
Одновременно раздался воющий гул авиадвигателей.
Но ему было всё равно. Вот они, эти кровожадные машины варваров, проносятся над городом, что бы сбросить свой очередной смертоносный груз.
Городские зенитные башни Flakt;rme (Geschtzturm (G-Turm)), ощетинились огнём крупнокалиберныx зенитныx орудий, прошивающих неласковое небо, несущее смерть.
Кристоф поднял ствол «Шмайссера» (*пистолет-пулемёт «М. Р.41 Patent Schmeisser») и вложив всю свою ненависть к этим летящим целям, нажал на спусковой крючок, раздался суxой треск очереди, в унисон работе бесстрашныx ПВОшников с городскиx башен.
Но не бомбы, и не град свинца в этот раз, обрушились с неба.
— «Серебряный дождь»! — прошептал сухими губами изумлённый юноша…
Глава Первая
13 Февраля 1934 г. Вена, квартал Зандляйтенхоф.
Семья Кречмер.
Торопливый настойчивый стук в дверь неожиданно ворвался в тихую обитель этого жилища .
— Грюс Гот, Питер, Грюс Гот, Анна, — раздалось с порога отворенной двери.
— Грюс Гот, Йозеф. Анна! Быстро забери детей и выйдите в другую комнату! — тревожно воскликнул Петер, глава семейства Кре;чмер. За двадцать семь лет своей жизни он уже успел отрастить небольшой «пивной» животик, что, впрочем, совершенно не портило его плотную конституцию, а общий образ этого колоритного сероглазого шатена гармонично дополнялся роскошными усами на манер «Габсбургов», обычно подкрученными кверху. Сейчас усы были опущены вниз, что свидетельствовало о неважном расположении духа их хозяина.
Анна, его супруга, была молодая, вполне симпатичная голубоглазая шатенка, лет двадцати шести, среднего роста, её родинка на левой щеке, совершенно её не портила, но лишь пикантно добавляла ей естественного шарма. Она взяла испуганных внезапным вторжением, трёхлетнего сына и четырёхлетнюю дочь, взволнованно окликнула старшего семилетнего сына, продолжавшего делать …..
— Кристоф, оставь всё, идём с нами в другую комнату, отцу нужно говорить с дядей Йозефом.
Петер беспокойно перевёл взгляд с испуганных домочадцев на вошедшего гостя, держащего в руках винтовку. Это был высокий худощавый, можно было бы даже сказать худосочный голубоглазый шатен .
— Анна, не беспокойся, я ненадолго. Так ты с нами, Петер? — гость пристально, не моргающим взглядом смотрел на хозяина дома.
Петер выдержал долгую паузу, затем, отведя взгляд в угол комнаты, наконец, выдавил.
— Извини, Йозеф, я не могу, у меня семья, извини, — он перевёл взгляд в сторону комнаты, куда послушно удалились его домочадцы, как бы ища обоснование своему решению.
— Семья? — усмехнулся Йозеф, — у нас у всех есть семьи, Петер. Шуцбунд* поднял восстание именно для того, что бы защитить трудящихся и их семьи, от растущей реакции! Что будет с нами, если каждый предпочтёт отсидеться дома? Что будет с нами и нашими семьями, ответь?!
(*Республиканский Шуцбунд (нем. Republikanische Schutzbund — Союз обороны) — военизированная организация Социал-демократической партии Австрии, созданная в 1923 году для самообороны рабочих организаций и их членов от вооружённых отрядов Хеймвер (нем. Heimwehr — отряды самообороны) — «Союз защиты родины» — националистическое, военизированное объединение, действовавшее в Австрии с 1919 по 1938 год)
— Извини, Йозеф, но наша партия всё же не поддержала саму идею восстания, а это значит, у вас не так уж много единства в видении этого вопроса, не достаточно поддержки, а значит, не так уж много шансов на успех. Пока восстание нельзя назвать всенародным!
— Нельзя назвать всенародным? Конечно, пока другие, как и ты, Питер, отсиживаются по домам, восстание нельзя назвать всенародным! Так что, значит, ты, Петер, не с нами?
— Многие наши социал-демократические лидеры тоже не с вами.
— Жаль. Жаль, что в самый решающий момент вся наша социал-демократическая верхушка заботится только о своих задницах. Болтуны! Зато коммунисты молодцы! Эти ребята без излишней демагогии сразу же взялись за оружие.
— За оружие! А не было бы лучше вступить в переговоры с правительством? — Петер пододвинул стул разгорячённому Йозефу, сел на другой стул сам, предполагая затягивающуюся непростую беседу.
— Переговоры? — Йозеф подскочил, не успев ещё коснуться сидения, — к чёрту переговоры! Какие ещё могут быть переговоры, после того, как они расстреляли нашу демонстрацию в Шаттендорфе!?
Любые переговоры только помогут правительству выиграть время, стянуть войска и подавить нас. Австрийская пролетарская революция началась и её исход может быть решён только силой оружия! Начиная с Линца, по всей стране идёт восстание. Наши отряды со вчерашнего дня заняли все стратегически важные здания во многих районах Вены, разоружены полицейские участки, кроме нашего района, ещё и во многих других, в Карл-Маркс-Хофе, Шлингерхофе. А во Флоридсдорфе в первый же день нам на помощь выступила пожарная дружина во главе с товарищем Вейсселем!
— На мой взгляд, даже плохие переговоры всё равно лучше хорошей войны. Особенно, когда речь идёт о гражданской войне.
— Это, Петер, чёрт побери, революция! Наша революция! Трудящихся! Неужели ты, после всего, что случилось за последние дни, всё ещё веришь, что у нас есть иной выбор? Реакция при поддержке правительства Дольфуса перешла в решительное наступление, объявив о роспуске всех партий, кроме «Отечественного фронта»! Захвачены редакции наших газет во всех крупных городах Австрии, в Линце, Граце, Инсбруке! Чего нам остаётся ждать? Когда нам всех по одиночке выловят, перевешают и отправят по концлагерям и тюрьмам? Революция, Петер, это наш последний шанс! Если хочешь, это и твой последний шанс, всех, таких как ты, на то, что бы Австрия осталась свободным демократическим государством!
Петер задумчиво, скорее машинально, накручивал ус. Ему было нечего возразить, но и соглашаться он был не готов. Ведь как лично он мог повлиять на ситуацию в целом? Когда при том у самого совершенно не было никакой уверенности в успешный исход этого опасного предприятия.
13 Февраля 1934 . Центр Вены.
Семья Рацингер.
— Ма-ам, ну почему-у ты нас не пускаешь гулять? – шестилетняя девочка недовольно скрестила ручки на груди, дополнив этим изображение на лице недовольной гримассы с выпяченной «обиженной» губой.
— Габи, не задавай лишних вопросов, - отмахнулась её мама. Она не любила много говорить, считая, что в воспитании важнее безукоризненное соблюдение детьми установленных старшими правил, нежели разъяснение ребёнку их целесообразности.
— Ганс, идём, поможешь мне в лавке! - она обратилась к сыну.
13 Февраля 1934 . «Красная Вена». Муниципальный квартал Шлингерхоф*.
*(Рабочий квартал дешёвого муниципального жилья (нем.Gemeindebauten).
— В этом квартале буквально воняет коммунистами и евреями! – брезгливо произнёс Бернард Рацингер и вскинул винтовку.
— Ничего, Бундешеер* (*нем. Bundesheer-Армия) сейчас сравняет этот вонючий квартал с землёй, - вторил ему товарищ по партии, боязливо вжимая голову в плечи.
Бернард Аллоис Рацингер приподнялся из-за укрытия, прицелился из винтовки в человека, высунувшегося в окне дома напротив. Раздался, словно сухой удар плетью, выстрел и сражённый человек, рухнул в оконный проём.
— Счёт открыт! – радостно воскликнул Бернард.
Но улыбка недолго растягивала его губы, в следующую минуту он увидел вертящуюся под ногами гранату, метнулся в сторону… Грохот взрыва словно взорвал его барабанные перепонки. Боль пронзила тело, и он отключился.
Следом раздался воющий гул авиадвигателей, и над головами прошуршали штурмовики. Раздался стрежет пулемётов, и последовали хаотичные разрывы авиационных бомб.
Залпы артиллерии, подошедшей недавно егерской роты, сотрясли пространство, ухая, словно дуплетом: залп - разрывы, залп - разрывы, и ещё и ещё… Дружные пыльные хлопки разрывов артиллерийских снарядов методично крушили рабочие кварталы «Красной Вены»: Шлингерхоф, Карл-Маркс-Хоф , Зандляйтенхоф.
Воняло гарью. Что - то горело. Валялись трупы убитых. Вокруг царил хаос разрушения.
---
13 Февраля 1934. “Metzgerei” (Мясная лавка) Рацингеров.
День подходил к концу. У прилавка крутились последние покупатели.
- Почему в городе столько солдат? Патрулируют на каждом углу. Проверяют документы. - Один из посетителей сетовал другому.
- Не знаю. Что там происходи на окраинах – ответил второй. – Мне, пожалуйста, ветчины, - обратился он к хозяйке…
Город в действительности жил своей жизнью. В центральных его районах, почти как и прежде, работали многие из магазинов и кафе. Люди пили венский кофе* с венскими рогаликами «Wiener Kipfel», ставшими когда - то прародителями знаменитых французских круасанов *
( Круасан, выходит, по своему происхождению (фр. Croissant ) — вовсе не французская, а австрийская выпечка! Согласно истории, в 1683 году, в честь победы над Османской империей, венские пекари испекли булочку в форме турецкого полумесяца, как сдобный символ спасения Вены от турецкой армии. В 1770 году Kipfel переехал во Францию вместе с австрийской принцессой Марией-Антуанеттой приехал из Австрии во Францию, где в дальнейшем и получил широкую популярность под названием Croissant (месяц) как булочка к завтраку.
и великолепными пирожными, почти не замечая, а порой просто и не зная, что творится в эти самые минуты на окраинах города, где в эти минуты лилась кровь, разрывалась металлом человеческая плоть, разлетались кирпичные осколки, являя миру пыльные пробоины в стенах домов.
Едва Гертруда закрыла лавку, как раздался стук.
- Закрыто, - машинально бросила она, но некое предчувствие недоброго заставило её вернуться. Она подошла к двери, приоткрыла.
- Гертруда, открывай быстрее, - это был сдавленный голос её мужа Бернарда.
- Ой, - сердце женщины сжалось и она, едва сдержав панический наплыв чувств, бросилась навстречу, растворяя двери, освобождая путь внутрь.
Он был весь в пыли, пошатывался, слегка теряя координацию, на обычно смуглом лице были мазки растёртой засохшей крови, смешанной с грязью. С двух сторон его поддерживали двое незнакомых ей, вооружённых винтовками, мужчин.
- Что с ним?
- Только царапнуло, не стоит беспокоиться. Контузило ещё немного.
- Папа! – только и вымолвил Ганс, взволнованно подбежав к отцу. Он, нахмурив лоб, смотрел в мутные глаза отца, словно пытаясь понять, что случилось.
- Пап, как ты? Пап это красные тебя?
- Ганс, марш в свою комнату! – оборвала его мать.
Маленькая Габи застыла, вскинув ручки к испуганному рту, тихо захныкала. Ей было совершенно непонятно происходящее, и неведомый страх неистово колотил детское сердечко.
- Шайсе! К черту красных! К черту пролетов! К черту евреев! - тихо выругался Бернард, поднимаясь по витой лестнице при поддержке товарищей внутрь жилой части дома и, наконец, завалился на кровать.
- Держись, Бернард! Правительственная артиллерия уже почти сравняла с землёй кварталы пролетов!* (Пролетариев) - раздался ободряющий голос соратника.
- Пусть все шуцбундовцы* сдохнут, - глухим голосом ответит тот.
*Шуцбунд (нем. Schutzbund - Союз обороны), военизированная организация С.-д. партии Австрии в 20-30-х гг. Был создан в 1923 в целях обороны против вооруженных организаций реакции. Социал-демократические лидеры проводили капитулянтскую политику в отношении реакции, удерживали Шуцбунд от активных действий, запретили приём в Шуцбунд коммунистов. В феврале 1934 шуцбундовцы Линца, затем Вены и др. городов Австрии выступили с оружием в руках против реакции и фашизма. Вместе с щуцбундовцами сражались коммунисты и беспартийные рабочие. По вине с.-д. лидеров шуцбундовцы действовали без руководства, они не были поддержаны основными силами рабочего класса. После нескольких дней ожесточённых боёв выступление было жестоко подавлено. Mногие шуцбундовцы вышли затем из С.-д. партии и вступили в Коммунистическую партию Австрии.
- Хеймвер* победит и мы приумножим наши капиталы!
X ей м в е р (Heimwehr -"Союз защиты родины"), вооружённая организация в Австрии в 1919-38. Была создана австрийской буржуазией в целях борьбы против рабочего движения. В 1930 Xеймвер принял программу действий, носившую откровенно фашистский характер. Руководство Xеймвера ориентировалось главным образом на фашистскую Италию, к-рая оказывала Xеймверу помощь деньгами и оружием. В 1934 отряды Xеймвера участвовали в подавлении вооруженных выступления рабочих против реакции и фашизма.
Супруга метнулась куда-то и вскоре уже сидела подле мужа, держа миску с водой, аккуратно протирая влажным куском ткани ему лицо, смывая и кровь и грязь…
Вскоре все стихло. Ушли посторонние. Наконец, уснули, изнуренные стрессом от увиденного, дети. Спал и Бернард. Только Гертруда все ещё сидела над мужем.
Её женское сердце щемило, волны тревоги и радости волнами накатывали одна за другой. Радости от того, что вот он, муж её жив, и спит, безмятежно посапывая. Этот сап всегда раздражал её, не редко мешая уснуть. Но сейчас, жёсткое дыхание родного человека рядом, напротив, успокаивало её, свидетельствуя, что всё теперь в порядке, теперь всё будет хорошо, как и прежде.
Гертруда редко вдавалась в дела мужа, просто по-женски поддерживая все его увлечения. Это всё были мужские дела, своей же заботой она считала лишь своих детей и домашнее хозяйство, да ещё и с мясной лавкой мужа в придачу. Эта лавка, эта собственность, собственно, и являлась основным магнитом притяжения идеологических ценностей Бернарда, направленных на возможность преувеличения своих капиталов в ближайшем будущем.
С одной стороны, Гертруда была, как бы вне политики, в которой она мало разбиралась, но с другой, она довольно рьяно отстаивала позиции мужа, нисколько не подвергая их сомнениям, руководствуясь лишь интуитивному желанию следовать за своим мужчиной и в огонь и в воду. Она полностью доверяла его мнению. Да и ей, наконец, как и большинству женщин, было всё равно, что творится вокруг, лишь бы в её семье всё было в порядке.
15 февраля 1934 года. Вена. Окраины города.
Семья Войтыла.
Уже были подавлены почти все очаги сопротивления «Красной Вены». На улицах города, после ударов правительственной артиллерии, завершались зачистки. Смеркалось.
Эльфрида, придерживая свой, обременённый готовящейся новой жизнью, живот, вбежала в дом по ступенькам.
- Мама! – едва та переступила порог, к ней навстречу кинулась двенадцатилетняя девочка.
С кровати, поджав под себя ноги, не неё, насупившись, смотрел сын - четырнадцатилетний подросток. Женщина скинула пальто.
- Махаела, Курт, собирайтесь быстро! – резким взволнованным голосом бросила она в сторону детей, сама кинувшись к вещам,- да очнись же ты, Курт, - она подпихнула сына, который словно застыл, толи не веря в происходящее, то ли выражая подростковый протест и несогласие покидать жилище.
Вскоре женщина с двумя детьми и третьим – в животе, с чемоданом и катомками в руках спешила куда-то в погружающемся в вечерние холодные сумерки город. Островки снега хрустели под их ногами. А в воздухе стоял какой-то странный запах. Странный своей обычностью, своей привычностью, но так не вписывающихся в те события, которые в эти дни захлестнули их, их семью, их близких, их родной город, где все было так знакомо, но так теперь чуждо!
Её сдавливало внутри волнение. Спазмами простреливало сердце. В висках стучал страх. «А где же Йозеф, что с ним?
Встретит ли меня в назначенном месте?» При одной мысли, что он, её муж Йозеф, лежит сейчас где-то мертвый в завалах, у неё подкашивались ноги. При одной этой мысли её хотелось упасть на холодную февральскую землю и умереть. Но, движимая материнским инстинктом, она себе не принадлежала. Дети. Это всё, что сейчас важно, ради чего она будет жить, и карабкаться, во что бы то ни стало!..
- Стоять! – раздалась команда сзади.
Женщина вздрогнула. Михаела прижалась к матери. Курт замер рядом, испуганно озираясь.
- Мам, бежим! – шепнул он, и потянул мать за рукав.
- Поздно, Курт. Стой. Будет хуже, - мать опустила вещи, развернулась.
Это был полицейский патруль.
- Ваши документы! – бравые парни с винтовками были предельно суровы.
- Я… я.., у меня дети…, вот.., отпустите меня, - что-то несвязное несла взволнованная женщина, трясущимися пальцами протягивая документы невозмутимым людям в форме.
- В городе комендантский час. Вам придётся пройти с нами, - раздался вердикт, едва полицейский заглянул в документы…
15 февраля 1934 г. Вена. Полицейский участок.
- Что вы делали в это время в городе? Куда направлялись? -
Зрачки офицера полиции пристально буравили глаза женщины.
- Мы шли домой. Мы..
- Повторяю вопрос. Что вы делали в это время на улице? Где ваш муж, фрау?
- Мой муж…, я не знаю, - слёзы накатились на глаза женщины, душащие такие слёзы. Это были слёзы полного отчаяния, беззащитности перед этими жёсткими людьми в форме, слёзы горечи от утраты самого дорогого человека на свете. Теперь она совершенно одна в этом, задыхающемся в агонии беспощадном мире, в океане человеческого безумия. Что ей делать, что делать, как же теперь жить дальше? – стучало в её висках. За этим стуком пульса в висках она почти не разбирала слов, допрашивающего её офицера.
- Это ваш муж? – донеслось словно откуда-то издалека.
- Да отвечайте же! – полицейский хлопнул ладонью по фотографии, лежащей на столе.
Эльфрида замерла. Словно внутри оборвалась нервная струна.
Сердце полоснул холодком спазм. Она расширила глаза, как могла, пытаясь через паволоку слёз разглядеть лежащее на столе изображение. «Да! Это он. О, боже мой. Что все это значит?» - крутилось в её голове. Не в силах что-либо произнести, борясь с неуверенностью, она лишь кивнула утвердительно, так осторожно, словно проверяя почву перед собой, с волнением ожидая, что за этим последует дальше.
- Ваш муж арестован за участие в вооружённом антиправительственном мятеже.
Словно груз свалился с женских плеч.
- Он жив? – воскликнула она, едва подавшись вперёд. У Эльфриды в этот миг словно мелькнул маленький лучик надежды на плотно затянутом чёрными тучами небосклоне.
- Жив? – поднял брови офицер и усмехнулся, - по решению трибунала, завтра же он будет расстрелян.
- Как? – женщина обмякла на стуле. Надежда, только что мелькнувшая на горизонте, вновь ускользала от неё, на этот раз окончательно.
- Кстати, и вы – тоже.
Эльфрида обхватила живот руками, затихла. Словно пришло к ней какое-то успокоение, смирение с участью. Но это смирение явно не разделял ребёнок внутри неё. Он больно толкнулся, ещё и ещё. Женщина сморщилась от боли.
- Уведите её! – железным голосом приказал офицер полиции.
Оставшись один, он посмотрел ещё раз на фотографии арестованных Шуцбундовцев, разложенных на столе, среди которых лежал и снимок Эльфриды. Поколебавшись немного, он отодвинул в сторону её фотокарточку, взял какую-то бумагу из личного дела Йозефа Войтылы…
Тюремная камера.
Здесь было полно людей. Самых разных. Мужчины, женщины.
Душный спёртый воздух и серые холодные стены.
- И тебя, беременную задержали! – сочувственно покачал головой седой мужчина в очках.
- Йосеф! Йосиф, ты здесь? – с волнением в голосе озиралась она по сторонам в надежде увидеть мужа.
- Эльфрида! – кто-то обнял её сзади.
Она обернулась. Это был он! Его глаз заплыл в кровавом подтёке. Нос, кажется, был сломан. Сейчас он казался ещё худосочнее, чем прежде.
- Ты такой бледный, - она провела ладонью по его щеке.
- Где дети? – Йосеф смотрел на жену, надеясь услышать хоть что-то позитивное.
- Я не знаю. Нас задержали. Я здесь, а их забрали у меня, - она тихо заплакала.
Йосеф ничего не ответил, лишь прижал к себе жену, молча уставился в монотонную серую стену, гладя её по волосам. Вот и все, все подошло к концу.
- Это место - путь в один конец, к стенке, - сказал грустно кто-то из угла. Кто-то тихо подвывал. Кто-то ругал за нерешительность и измену социал-демократов. Но в основном, большинство молчало, в ожидании вызова на казнь.
Вдруг скрипнули ржавые засовы, и дверь отворилась.
- Эмиль Зингер, Роберт Меклер, Самуэл Таубер, Йозеф Войтыла, Карл Вурф,.. - прозвучал весьма длинный список фамилий.
Те, кого не назвали, выдохнули с облегчением.
Эльфрида встрепенулась. Сердце прострелило словно молнией.
- Это про нас?
- Это про меня, моя дорогая, - Йосеф улыбнулся, сохраняя самообладание, обнял жену.
- Эльфрида смотрела в голубые глаза мужа, не в силах поверить в то, что смотрит в них в последний раз.
- У тебя глаз покраснел, - она заботливо дотронулась до его нижнего века, - сосуд лопнул.
- Что? Глаз?.. – он усмехнулся, - Эльфрида! Моя дорогая жена!.. Прощай! Прости меня за все, что не смог тебя уберечь и наших детей!
- Schneller! * (Быстрее) – раздался окрик надзирателя.
- Постой! Я с тобой! – женщина, было, рванулась за мужем.
Но железная дверь захлопнулась, противно заскрипели ржавые засовы. Кровь стучала отчаянно в висках. Тишина звенела в голове, отдаваясь пульсом в ушах.
Вскоре, с внутреннего двора, донеслись выстрелы.
Все в камере понимали, что это значит. Эльфрида почувствовало, как все у неё внутри словно осело. Слезами наполнились глаза. Она в отчаянии зарыдала, более не сдерживая себя. Дикая, дикая боль от отчаяния свела скулы.
- Держись, милая, - кто-то положил руки на её трясущиеся плечи, - держись. Скоро все там будем!
- Вот и всё, всё уже для них закончилось, - сказал мужчина, сидящий на корточках рядом. А нам ещё ждать. Скорее бы уж и наша очередь, нет сил больше. Ой, как уже нету си-и-л!
- Ты не скули, - перебил его другой, всё время до этого молча смотревший в стену напротив, - не баба же.
Это странное чувство овладевало здесь арестованными. В ожидание практически неминуемой гибели, каждый вздыхал с облегчением, когда смертоносная фортуна проносилась мимо. Но осознание неизбежности встречи со смертью и томление тягостным ожиданием казалось самой тяжёлой пыткой, от которой, мозг буквально сходил с ума. Хотелось положить конец всем этим мучениям, с одной стороны, но с другой, каждый вздох, каждый миг жизни, они жадно хватали, осознавая, что это их последние мгновения, за которым последует холодное небытие. И все же в каждом едва теплилась надежда. Надежда на чудо, на чудесное спасение. Кто-то шептал молитву. Кто-то монотонно постукивал пальцами. Кто-то, обхватив голову, раскачивался из стороны в сторону. Кто-то застыл, подобно мумии, отрешенно смотря в никуда.
Снова скрипнул засов. Раздался оклик надзирателя.
- Эльфрида Войтыла, на выход.
Все в этот миг смотрели на неё. Кто-то с состраданием, кто-то с облегчением.
Эльфрида слышала, как закрылась за ней дверь.
Она шла по серым длинным коридорам, не задавая вопросов. Просто шла навстречу неизбежному. Не видя и не слыша, словно в тумане. Они вышли на улицу. Темно, холодно, сыро. Она замедлила ход, втянула в лёгкие свежий воздух. Это принесло относительное облегчение. Глаза начали подсыхать и сквозь разводы стали проступать очертания окружающего мира, который жил, казалось, совершенно не замечая человеческих страданий в, словно зазеркальном, параллельном мире.
- Stehen!* (Стоять)- жёсткий голос остановил их.
- Sie k;nnen gehen. *(Вы можете идти) – обратился он к конвойным.
- Идите за мной, - холодно произнёс он и поцокал подковами сапог по брусчатке.
- Куда вы меня ведёте?
- Halt die Klappe!* (Замолчите)
Они шли ещё минут пятнадцать. Наконец офицер остановился.
- Фрау Войтыла, вот, держите адрес, - он развернулся к женщине и протянул ей бумажку.
- Что это? – ожидая подвох, произнесла трясущимся голосом женщина.
- Это адрес. Там ваши дети.
- Дети? – Эльфрида вопросительно посмотрела в скрытого ночной мглой офицера полиции.
- Ваши дети, фрау, вы свободны. И помните, мы с вами никогда не встречались!
- Мой муж?
- Рекомендую забыть. Подумайте о себе и ваших детях. Мы не воюем с беременными женщинами. Да, и не советую вам возвращаться к прежнему. Второй раз вам уже не повезёт!
Эльфрида молча стояла на тёмной стороне улицы. Шаги офицера цокали по брусчатке, удаляясь…
У Амелии Мессершмитт
Март 1934 г. деревня Каленбергердорф, недалеко от Вены
Жизнь в этой небольшой винодельческой деревне, в окрестностях Вены, шла своим чередом. Мало кого из её жителей беспокоили недавние бурные события в столице. Тем более, что весна была в самом разгаре! Земной цикл природы повторялся в очередной раз, являя миру свой следующий период возрождения. Дунай нес свои неспешные воды вдоль берегов и склонов, украшенных стройными рядами коряг виноградных лоз, напоминавших солдатиков, выстроенных на парад. Буйно из земли вылезали сочные весенние соцветия. Скоро, очень скоро всё вокруг зазеленеет. Почки на деревьях уже буквально лопались.
Здешние виноделы редко покидали насиженные места, предпочитая свой неторопливый, полный древних традиций, отчасти закрытый от взглядов посторонних, мир. Каждый появившийся здесь чужак был как на ладони. Соседи не просто знали друг друга. Но они знали всё, что творится в соседнем с ними доме, например, вон, на том склоне, в дом, к вдове, стал наведываться достопочтенный булочник, порождая сплетни. А вон, там, в семье мельника Херра Крауса, в красивом фахверковом доме, ближе к Дунаю, начали спешные приготовления к свадьбе, смущая соседей своей, непривычной для австрийцев, поспешностью и порождая массу сплетен вокруг… А вон в том маленьком домике, что едва просматривается за островерхим куполом костела, у одинокой старушки Амелии Мессершмитт недавно поселилась молодая женщина «на сносях», да ещё с сыном и дочкой. Дальняя родственница, так говорят…
Ранее здесь было тихо. Иногда старуху навещала лишь четырнадцатилетняя соседская девочка Эмили из семейства Эркерт, привыкшая к неё ещё с детства. Теперь же в окрестностях дома царил непривычный ажиотаж…
Так что, все были в курсе всех дел вокруг. Здесь невозможно было оставаться незамеченным.
В этот день запылённый взъерошенный Курт, утомлённый игрой в футбол с соседскими мальчишками, едва вошёл в дом, как услышал звонкий девичий смех.
- «Вот ещё! Сестрёнка Михаела развлекается с подружками!» - он неодобрительно зашёл внутрь.
Он не любил посторонних в доме, но особенно комплексовал перед девчонками. Девичий смех он воспринимал исключительно как издёвку в свой адрес.
- Курт, познакомься, это моя новая подруга, Эмили, кстати, наша соседка.
- Курт, - буркнул подросток.
- Seher angeneim (*Приятно познакомиться)
Ответила девушка и мило улыбнулась.
Курт посмотрел на девушку, насупившись, но доброжелательное настроение девушки скоро передалось и парню и он, неожиданно для себя самого, вдруг улыбнулся в ответ.
***
Когда беда приходит в хмурый пасмурный день, она кажется совершенно логичной и ожидаемой.
Но этот день был солнечный и ясный. Он не предвещал никакой беды.
В доме Амелии Мессершмитт все шло по обычному сценарию.
Эльфрида, недавно устроившись в сельскую школу, была на работе. Курт и Михаела были там же, только в иной роли, в роли учащихся.
Раздался стук в дверь. И вскоре на пороге дома появилась Эмили, вся в слезах.
- Эмили? Что случилось? Ты не в школе? – Амелия удивленно подняла брови, оторвавшись от хлопот по дому.
- Родители… их арестовали сегодня!
Амелия выронила тряпку из рук.
- Как же это так? Что же это творится? – у Амелии нервно затрясся из стороны в сторону подбородок.
Девочка кинулась к старушке, и они обнялись. Эмили дала полную волю слезам, не сдерживаясь. Её плечи дрожали, она рыдала, всхлипывая, не в силах остановить это душащее чувство, да, наверное, и не желая его останавливать. Они готова была выплакать себя целиком, без остатка. У Амелии так же проступили слезы, она не могла поверить в реальность происходящего, хотя как сказать, как сказать, после разгрома Шуцбунда по всей стране шли аресты. А про сочувствие херра Эркерта компартии Австрии, она уже предполагала и раньше. Ведь их дочка была здесь не редким гостем, так что по рассказам девочки, она уж давно сделала свои выводы. По - правде, её даже удивляло, что на фоне творящегося в стране, её отца до сих пор не арестовали. Ну, на всё воля божья! Она, не разделяя убеждения соседа, все же не желала ему зла. Вовсе нет! Но однажды, во время воскресной службы, случайно обмолвилась с фрау Крауз своими размышлениями. Так, совершенно вскользь, лишь как рассуждение на вольную тему, лишь бы не молчать, абы было о чем поговорить помимо погоды…
Сейчас она, сопоставив всё факты, чувствовала за собой возможную вину за случившееся. Сам арест херра Эркерта ей не казался случайностью и актом несправедливой кары. Но её гнело, то, что и фрау Эркерт была арестована наравне с мужем. Так что она не задавала никаких вопросов, лишь молча сидела на диване, монотонно раскачиваясь и нервно тряся ногой.
- Знаешь, Эмили, оставайся у нас. Живи с нами. В тесноте, де не в обиде!- Желая хоть как - то загладить свою вину, предложила девушке старушка.
- С вами? Спасибо, - охотно согласилась девушка.
***
1936 год лето. Раннее утро.
Как известно, в периоды лихолетья, как черт из табакетки откуда то вылезает преступность. Ибо именно закон и порядок создают из гомо-сапиенса благопристойного участника общества, следующего социальным правилам общежития. И стоит только образоваться малейшей возможности, как немедленно находится некто, кто преступает закон, отпуская свою «волю» на свободу, волю совершать не то, что требуется, а то, что желается. А желания у каждого разные, кому-то важно перемещаться без ограничений, а кому-то присвоить плоды чужого труда и есть возможность реализовать собственное стремление к свободе. Свободе от общества, от совести и общественной морали, и как средство выживания в этом непростом мире...
И тогда, что бы вновь утвердить порядок, власти начинают раскручивать карательную машину, порой ущемляя и вполне благопристойных граждан.
***
- Вил! Шнеля! – мужчина махнул рукой, перекинул мешок через изгородь, перепрыгнул сам, и, подхватив с земли мешок, кинулся к дворовым пристройкам. За ним последовал тот, которого он назвал Вилом.
Вил так же перекинул свой мешок, уронив кепку, перелез через изгородь. Спохватившись за кепку, полез было обратно, но, почувствовав напряжение напарника, махнул рукой и кинулся с запозданием к ближайшему сараю.
– Томас, нам не уйти от полиции! – вечно отстающий Вил явно не выражал оптимизма и, очевидно, уже готов был сдаться.
- Шайзе! Заткнись! - Томас буквально втянул товарища внутрь сарая.
Вокруг была разная садовая утварь. Пахло характерным деревенским запахом из смеси кормов, сушеной травы, старой древисины и керосина.
Сердце учащённо молотилось в груди, кровь нервно пульсировала, стучали, словно молоточки в ушах.
Они прильнули к дверной щели, высматривая наружу.
Полицейский патруль, вооруженный винтовками,
проследовал по улице, всматриваясь в местность вокруг.
- Томас, нас схватят! Нас обязательно схватят!- паниковал Вил.
- Что вы тут делаете?- вдруг раздался женский голос за спинами мужчин.
- Ши-и-т! – Выругался Томас, вздрогнув от неожиданности. Оба мужчины резко обернулись. У Вила едва не подкосились ноги. Томас выхватил нож.
Перед ними стояла женщина, а рядом с ней – молоденькая девушка. Это были Эльфрида и Эмили. Они возились здесь по хозяйству с утра пораньше. Тугая на уши, бабушка Амелия было в это время в доме. А Курт ушёл с утра на рыбалку с друзьями, с ними увязалась и сестрёнка Махаела...
– Мы-ы-ы, – замычал было Вил.
– Заткнись, дура, – Томас подскочил к женщине и приставил нож к её животу. – Молчите обе, если жизнь дорога!
***
Полицейские подошли к калитке, постояли некоторое время молча всматриваясь, переглянулись, наконец, один что-то сказал другому, тот кивнул утвердительно в ответ, и они решительно вторглись в хозяйские пределы, озираясь по сторонам.
– Хозяйка дома? – наконец, закричал один из них.
***
В этот момент в сарае напряжение достигло предела.
– Пикнишь, твоей малышке конец! – Томас схватил девочку. Та взвизгнула от боли.
– Молчи-и-и! – Томас зажал девчонке рот ладонью, глотку перережу!
Женщина, было, рванулась к девочке.
– Эми!
Но Томас так недвусмысленно прижал лезвие к горлу девочки и так зыркнул на женщину, что та застыла в ужасе, как вкопанная, не смея ни вздохнуть, ни сделать шаг.
– В доме ещё кто-нибудь есть? – спросил он.
– Никого, - соврала Эльфрида.
– Смотри мне, если соврала. Теперь слушай меня внимательно, блудливая сука, - Томас ткнул пальцем в сторону Эльфриды, – Иди к ним. А ежели что, скажешь, что я твой родственник.
– Какой ещё родственник? – удивилась женщина.
– Да пофиг мне какой, - ответил тот.
– На, Вил! – он всунул в руки приятелю нож, похлопал его по плечам. – Позаботься об этой маленькой шлюшке. Будет орать – режь!
Женщина при этих словах вскинула руки ко рту от ужаса.
– Только не трогайте её, я всё, что скажите, сделаю!
– Конечно сделаешь! – Томас сжал руку женщины и решительно шагнул к двери, - смотри мне, не подведи!
– Хозяйка! – снова донеслось с улицы.
– Ну, что случилось? – Эльфрида открыла дерь и вышла наружу.
Её голос слегка дрожал, женщина нервно улыбнулась.
– Сегодня ограбили лавку, грабители укрылись где-то рядом. Вы никого подозрительного не видели?
– А-а-а! ... Нет, никого не видела..., – женщина отвела глаза в сторону под буравящим взглядом полицейского.
– Говорите, никого не видели? Хорошо. А чья это кепка? – полицейский пристально смотрел на хозяйку, не моргая – у вас есть вдоме мужчины?
– Мужчины? – она искусственно удивилась.
– Ja- ja, manner, - полицейский буравил её взглядом из-под пилотки.
Эльфрида нерешительно обернулась в сторону сарая, потом снова посмотрела на полицейских, улыбнулась дрожащей улыбкой, - у меня тут родственник...
– Родственник? Где он? – полицейские почти одновременни перекинули винтовки из-за спин в руки.
– Я здесь! – из сарая вышел Томас. Он вел себя хладнокровно. Спокойно раскатал рукава, встал напротив полицейских, - вы нашли мою кепку?
– “Чёртов Вил!» – подумал он про себя.
– Ну, спасибо! – Томас протянул руку вперёд, что бы забрать головной убор.
Полицейский отдал кепку и спросил.
– Кто вы, я имею ввиду, кем вы приходитесь хозяйке?
– Кузен, - Томас был невозмутим, – вот, приехал навестить свою родню.
– Навестить родню, говорите? – полицейский прищурился, - аусвайс предъявите.
– Аусвайс? – пожал плечами Томас, – ну кто же носит с собой аусвайс? Он в доме, сейчас, обождите...
Томас решительно, почти вприпрыжку, направился в дом.
Эльфрида в расерянности смотрела на удаляющуюся в сторону дома спину Томаса, ведь там была ничего не подозревающая глуховатая бабушка Амелия...
Полицейский задумался, было открыл рот возразить, посмотрел на товарища, который уже поднял в волнении ствол винтовки, но они оба не успели опомниться, как за спиной мужчины уже захлопнулась дверь...
***
В сарае было тихо, казалось, слышно, как стучат от волнения зубы, пулисирует кровь и скребётся по дереву какой-то жук. Эмили тяжёло дышала носом, на губах чувствовался солоноватый привкус грязных нервно трясущихся ладоней Вила, зажавших её рот. Он тяжело дышал, наполня зловонием воздух вокруг, от чего её подташнивало. Но трясущееся лезвие ножа под бодбородком удерживало её от желания вырваться.
– Тихо, тихо! – шептал налётчик, – не дёргайся, только не дёргайся. Эмили и так не дёргалась, так что Вил, явно успокоивал этим сам себя.
***
Амелия медлительно возилась на кухне, когда почувствовала чъё-то присутствие в доме.
Не успела она опомниться, как кто-то промчался по коридору. От испуга, она схватилась за сердце...
Томас пробежав через комнаты, не обращая внимания на старуху на кухне, судорожно рванул створки окна, вскарабкался задом на подоконник и перемахнул через оконный проём на задний двор. Он кинулся что есть мочи, сквозь кустаник прочь...
***
Вил, поняв, другого шанса бежать может не быть, пока все заняты Томасом, зашептал Эмили на ухо.
– Я сейчас уйду и оставлю тебя. Ты ведь этого хочешь?
Девушка утвердительно закивала головой.
– Тогда скажи, где тут есть ещё выход?
Она пыталась ответить, но не могла, так как ладонь Вила по-прежнему сжимала её рот. Наконец, поняв, Вил отнял ладонь.
– Там, - Эмили ткнула пальцем в дальний угол, заваленный сеном.
Вил, отпустив девушку, кинулся в указанный угол...
Тут рвотный рефлекс подкатил к горлу освободившейся Эмили и она уже не смогла его удержать...
***
Полицейские вбежали в дом.
Амелия, вскрикнула, и осела в кресло. (симптомы инсульта)
– Мадам, где он? Где этот мужчина? – один полицейский подбежал к старушке, другой – к открытому окну...
Полицейские бросились преследовать беглеца, но, побегав по окрестностям, безрезультатно, вскоре, тяжело дыша, вернулись назад.
***
Эльфрида не плакала, сидя у кровати рядом с умирающей Амелией. Слёз не было. Она сама не могла понять, почему. Молча держала её холодеющую руку. Лишь пустота всё больше и больше наполняла её нутро.
Продолжение следует...