Название «Куйбышев» мне не нравилось всегда. Как не нравился «Горький», в котором родился, и «Свердловск», в котором служил. Это касается и всех других городов, переименованных в своё время большевиками. Я уже с юности считал это несправедливостью. Так был воспитан.
Стоял город несколько столетий, было у него хорошее имя, намоленное и, казалось, въевшееся напрочь в кровь. И вдруг в Питере, а потом на Москве появились какие-то полуграмотные архаровцы. Да просто фанатики, вообразившие свои деяния незыблемыми и вечными, превосходившими достижения всех предыдущих поколений. Поломали и разграбили почти все, что создали их предшественники. А до кучи занялись ещё географией. Переименовали в честь себя десятки старинных городов. Герои же! Куда до них Петру и Екатерине, да и всем прочим. С карты Империи одним махом исчезли такие красивые названия как Симбирск, Вятка, Нижний Новгород, Пермь, Екатеринбург, много чего. Даже Питер! В их числе оказалась и Самара.
Но что я презирал еще больше — это реакцию своих современников. Им все эти топонимические пертурбации в основной массе были «до фонаря». Куйбышев так Куйбышев, — какая разница? Хоть жопа! Лишь бы у самого все было тепло и сладенько. Сейчас эту публику называют «либералами», хотя «либерасты», на мой взгляд, было б точней.
Тесть мой, бывший в оккупации, так говорил про немцев:
—Не надо было им перечить, и все было бы хорошо.
Я не любил с ним встречать День Победы.
Тогда я ничего не писал. Да если и пробовал бы, публиковаться всё равно было негде. Взгляды, которые не совпадали с мнением государства, существовали только на кухнях у некоторых слоёв в какой-то степени продвинутой интеллигенции. Пошушукались, попили водки и разошлись.
Моя трибуна — пивная. Частенько, войдя в раж, я взывал к окружающей пьяноватой публике:
—Ну, как вы считаете, мужики?
Кто-то кивал, кто-то отмалчивался, кто-то смотрел, как на полоумного. Страх он и есть страх, как и невежество, хотя я говорил только о названии их родного города.
Сказать правду — ещё не значит быть героем. Достаточно просто любить свою страну. История и есть часть любви. По крайней мере, понимания, что родился ты не в капусте без рода и племени. Я знал, что когда-нибудь правда восторжествует. Это как девять месяцев у женщины, которые заканчиваются всё равно чем-то новым.
И вот ночь. Аэропорт Курумоч. Я только что вернулся из командировки. Стоянка автобусов. Возле одного единственного «Икаруса» вертится мужик с чемоданом. Туда-сюда. Места никак себе не найдёт.
—Скажите, а на Куйбышев где маршрут? — не выдержав, обращается он к шофёру, курившему рядом.
В глазах водилы — удивление, раздумье.
—А это тебе что? — сообразив, наконец, тычет он в новенькую табличку на лобовом стекле. С гордостью. Как соучастник исторического триумфа.
На табличке впервые за многие десятилетия забвения — имя
САМАРА!
Я даже прослезился тогда от восторга. Хоть что-то из моих пожеланий дошло до Господа.
Шёл февраль 1991-го. Теперь это прошлое. А вот на Украине всё ещё впереди. Там не учат настоящую историю, мажут её всякой мерзостью и наступают, как мы когда-то, на старые, вонючие грабли безумия.