Вторую седмицу жили мы с Иваном в большом сарае. Добротное строение, возвышаясь над всеми, выглядело много лучше покосившихся куреней, имело несколько выходов и давало хороший обзор сверху. Спали, зарывшись в заготовленное с лета, сено. Тепло. Запах душистой травы напоминал родную станицу и время отрочества.
Поручик «лечился» во всю ивановскую. Днём спал, когда один, а когда и болгарка вертлявая его навещала. По вечерам ходил страдать по турецкой барышне в господский дом. Там и ужинал. Нашел себе занятие, будто и войны кругом не было.
Вшнипылся в эту турчанку, как чёрт в сухую грушу! С разбегу, до искр из глаз!
Может у графъёв так принято. Грезить об одной, а солому мять с другой. Ох, накажет Бог… Неправедная жизнь всегда боком выходит. Такие грехи одной молитвой не замолишь.
С девками как-то справлялся, а вот верхом ещё ему рановато, к тому же иногда пугал меня, падая на колени, зажимая голову руками. Выл тихонько, вращая покрасневшими глазищами. Если не знал, что контузия, решил бы, что падучей страдает. Ну как с таким к своим пробиваться, подведёт в самый неподходящий момент. Только и тянуть уже дальше нельзя – негоже отсиживаться при наступлении.
Сарай я сам выбрал, можно было в любой хате квартировать, хоть в болгарской, хоть в турецкой. Можно в воинском доме, но не хотел я свободу свою ограничивать. Мало ли куда мне ночью понадобиться отлучиться. Да и потеряться, если что, из сарая было легче. Только лошадей своих добыть нужно было.
Целый день мотался по окрестностям, выискивая следы и выслеживая группки дезертиров. Попутно охотился по мелочи. Болгарам запрещалось охотиться и дичи хватало. Иногда готовил сам, но чаще отдавал в любую хату, потом приходили снедать вместе с поручиком. Дичи всегда приносил больше, чем нужно на двоих, к тому же шкурки оставались хозяевам, так что все были довольны.
Группки попадались пешие. Небольшие и не страшные. Оружейный запас быстро бы вырос в небольшой арсенал, если бы не раздал винтовки гайдукам, да крестьянам из знакомого села. Безоружных турок не трогал. Иногда, по ночам одиночки пробирались к крайним хатам, просили еду. Им давали. Жалели.
В целом, жизнь в имении успокоилась. Неспешные дела местных жителей вернулись на круги свои. Мирные крестьяне занимались скотиной, да делами домашними. Гайдуки же теперь, с новыми ружьями, когда возвращались со своих постов в имение, раздувались от гордости. Защитники, едрёна вошь!
В болгарском селе тоже сколотил самооборону в десяток стволов. Каждый день, хоть час, старался заехать, обучить крестьян воинской науке.
Поручик, заворочался в сене, подпёр рукой голову:
- Николай, как вы до Сербии добрались?
Я вздохнул, неймется Ивану, не избежать вопросов.
- Морем, вместе с паломниками.
- Младший брат - моряк, писал, освободим от турок христианские страны, откроется короткая дорога через тёплые моря, хоть в Европу, хоть в Африку. Единое христианское пространство от Тихого океана до Греции.
- Ну, не знаю, на счёт единого, нужно хорошо поработать. Сербский народ расколот тремя разными религиями, а ещё там магометане босняки и албанцы. Болгарию ещё не освободили, а среди болгар разговоры, что сербский Ниш, это Болгария. Если наш Государь, не возьмёт эти земли под твёрдую руку, как Кавказ, здесь сто лет порядка не будет. Вон, приказчик несколько раз интересовался, когда русские придут, чьё именье будет.
- Как чьё? У него хозяйка есть.
- Турчанка?
- Что, у нас в России богатых иноверцев нет? Станет подданной не Османской Порты, а что тут будет, не знаю. Может республика, как Франция или королевство болгарское. Грабить государь Император не позволит. Эта война за Веру, а не за сало.
Я подобрел, невольно заулыбался. Сглотнул.
- О, Вань, какое у меня дома сало! Да с чесноком! А девки какие! Враз турчанку забудешь! - я подмигнул. - На фортепиано играют, стихи французские декламируют, а верхом, извините граф, не хуже вас держатся. Хоть рысью, хоть аллюром.
- Да ладно тебе, - добродушно посмеялся поручик, - я в училище всегда призовые места брал по джигитовке. Ты лучше про черкесов расскажи, как у вас сейчас с ними.
- Линии держим. Тысячных набегов уже нет. Сотенные редко, а так… Десяток-другой абреков проползут, как ужаки. Табун угонят или стадо, мы к ним отбивать, с обязательным прибытком. Невинные, скажешь, пострадают? Нет невинных. Через земли свои пропустили, кормили, укрыться помогали? Так что всё по справедливости. Черкесы разные. Есть мирные, христиане есть. Есть православные, но в основном иноверцы. Если б османы не настрополяли, давно мир был. Народ отважный и по-воински умелый. Струсить черкес может только тогда, когда точно соплеменники не видят, иначе позор на весь род, а память у них длинная. Но если задружишь с черкесом, кунаком станешь, никто из его соплеменников худо тебе не сотворит. Беда, что народностей около тридцати, а языков ещё больше. Друг с другом или по-турецки, или по-русски договариваются. Когда деды наши по повелению матушки Екатерины с Днепра на Кубань перебрались, в местах, Суворовым указанных, крепости стали строить и крепостицы, многое перенимали у черкесов. Одежда у них удобнее. Они же, от века в этих местах жили. Обычаи некоторые, сноровку конную заимствовали. Их приёмы рубки соединили с казачьим умением, тоже веками выкованным.
- А, правда, что обреки с кинжалом, вблизи весьма опасны? – загоря-чился Иван, привставая. Уж больно сомнительно ему было очевидное. Видно раньше много рассказов слышал, да не видел никогда.
- Истинно так, - заверил я и перекрестился.
- Даже против шашки?! – усомнился поручик и головой покрутил, словно в кителе, и ворот сильно давит. Я улыбнулся:
- Бери шашку, давай вниз.
Нож, даже в ножнах, короче кавказского кинжала. Покажу, что знаю.
- Руби!
- Как? – с готовностью отозвался граф, желая подыграть.
- Как хочешь. Руби. Да не переживайте, господин поручик, я знаю, что говорю, - снова улыбнулся я, подбадривая «противника».
- Ну, смотри! – довольно пробормотал граф, наверное, решив меня проучить и показать что-то хитрое из своих коронных приемов.
После нескольких неудачных попыток, Иван опустил свой трофей и опёрся спиной на сено. Задышал тяжело. Утер пот со лба.
- Рановато мне ещё железом баловаться, но вообще - здорово! Научишь?
- Можно, только зачем это тебе. Стреляешь неплохо. Пуля всё одно быстрее. Давай наверх. Собраться мне нужно.
- Николай Иваныч, давно спросить хотел, зачем вы в Сербию подались, я так понял у вас и дома хлопот хватает, раз Государь Император ни одной части с ваших линий в Болгарию не взял.
- Расскажу, но только когда к своим пластунам вернёмся. Всё расскажу, только тебе одному всё открою. Истинной цели даже земляки не ведают. Давай, граф, лезь.
- Что так рано, куда тебе торопиться - до ночи далеко.
- Лошадей добрых добыть нужно. Вся загвоздка в них. Не на этих же клячах к своим выходить. Однако, сколь езжу, даже следов не видел. – Я потер переносицу, чувствуя за собой вину, что не могу найти лошадей, как не стараюсь. Нахмурился, когда увидел легкую улыбку графа. Оно и понятно, может я для него и герой-лазутчик, но сам-то я грыз себя изнутри за невезение. Чтобы уйти от больной темы, продолжил.
- Я, тут покумекал, в сторону Софии нужно уходить, к казакам Гурко. От Софии османам одна дорога, к сторожащей Шипку армии Османа-паши. Не сегодня-завтра какая-нибудь турецкая часть на постой в имении расположится. Как они к нашей французской байке отнесутся, не ведомо. Не желаю в ощип, как кур попасть.
- Как там наши, небось, отпели нас. Боюсь подумать, что с Прохором, - загрустил Иван.
- За старика не боись, Гриц Прохору пропасть не даст.
- Если сам Грицко вырвался тогда, из этого чёртова ущелья. Как вспомню… демоны, демоны. Кругом демоны. Из камня, из земли выходят и сеют вокруг смерть. Страшно. Думал, пули их не берут, когда стрелял.
- Но стрелял же?
- Стрелял.
Я кивнул, продолжая:
- И попадал. Не было чертовщины никакой, то домыслы твои, фанта-зии. Господь бы от нечистого уберег. Против людей бились. Просто воины черкесы искусные, умеют маскироваться – горы для них дом родной.
- Да понимаю я, - вздохнул Иван, - тогда страшно было.
- Тогда всем страшно было. Не боятся только дурни. А за Грица не тревожься. Лихой казак, опытный пластун: такой может камнем или кустом обернуться, в двух шагах пройдёшь – не заметишь.
Приладил к револьверу сыромятный ремешок, повесил на шею. Проверил несколько раз, ладно ли из-за пазухи вытащить. Нож примотал к лодыжке, винтовку и шашку к седлу приторочу, чтоб издали не разглядели.
- А ты, Иван Матвеевич, ответь, почему так плохо солдат учите. Из пушек палить научили, а в рукопашной, мужичьё сиволапое. Да и из ружей палят абы как. В бою, без команды позицию выбрать не умеют. Обычные крестьяне, только в форме.
- Так ведь побеждают! – загорячился поручик.
- Не от уменья, исключительно из-за характера русского, - сказал я и поднял перст, призывая Бога в свидетели.
Иван настаивать не стал:
- Может ты и прав, а с другого бока, не хотел бы я, такого как ты, умельца, на своих землях иметь. И, не дай бог, пару десятков таких. Не поделят мужики чего, пустят друг – другу юшку из носа. Прикажу выпороть обоих - конец склоке. А такого выпори, попробуй! Боюсь и представить, что будет.
- Ничто, у нас любых порют, кто казачий устав нарушит. И холодная в каждой станице имеется. Разбушевался, трошки посиди, охолонь. Весной, когда землю межевать начинают, такие сшибки бывают, мама дорогая! Насмерть рубятся.
Посмотрел на графа, подчеркивая слова жестом, ведь тема межевания земли очень острая – должна каждого за душу тронуть, и обомлел. Не слушал меня поручик толком, внезапно потеряв интерес к беседе. Стоит лыбится, как гимназист худенький, словно не и с молодым воином разговаривал только что. Погрузился в думы, заулыбался тайным мыслям. Да, только от кого тайные? Я вздохнул. Взял в руки стебелек сухого клевера, завертел в руках, смотря в поблекший цветок, трепетно вдыхая в себя ароматы сенокоса детства. Не знаю с чего начать, чтоб не обидеть. Кто поймёт этих графьёв?! Чудная порода.
- Ваня, разобрался бы ты со своими бабами по Божьи. Пора нам собираться в путь-дорогу – пришло время, а ты навертел тут – лаптем не расхлебать. Сам-то не устал от такой карусели?
- Карусели? Какой карусели? О каких бабах ты говоришь? – нахмурился поручик, выходя из своих мечтательных грез. Засопел. Горячий и обидчивый. Мальчишка и есть. Не убила война юношеского запала. Хорошо. Улыбнулся спокойно, продолжая объяснять, как малому дитю:
- Да о Малике твоей, да о скаженной Иванке, ходит, озорничает, то титьками к стене прижмет и смеется, то бесом, как зыркнет и, ненависти столько, что хоть фитиль подставляй. Того и гляди рванет баба.
- Ненависть? Да откуда? Всегда ласковая такая. Не пойму. Молоко нам носит! Пироги! А какие песни нежные напевает. Что-то наговариваешь ты, Николай. Хорошая девка. Горячая. Кровь с молоком, да и только. Грустит что-то в последнее время иногда. Так может, сохнет по какому-нибудь кузнецу. Обычное бабское дело. – Граф подобрел, вспоминая болгарку, морщинка на переносице разгладилась, заулыбался, усы с узкой полоской седины, затопорщились.
- Ага. По кузнецу, - уныло протянул я. – К тебе бегает, забыв про стыд и людскую молву, а сохнет по кузнецу. - Так и хотелось графского сынка сдернуть с облака, да вернуть на землю. Да только понимал я, что Иван к служанке никак не относится. И чувств у него к своей кобыле больше, чем к красивой девчушке. Совсем голову болгарке вскружил, та ходит, как чумная, а он не понимает очевидного. Да только в делах сердечных я не советчик, потому что видим мы происходящее совершенно по разному. Поручик расслабился, лёг на спину, закинув руки под голову, зашуршал сеном, и, наконец, мечтательно протянул:
- Я ведь, Николай, жениться надумал. После войны такую свадьбу закачу с недельными балами. Ты первым будешь в списке гостей приглашенных. Я так решил! Уж больно ты мне по нраву, товарищ, военной судьбой мне даденный.
- Почту за честь, - поблагодарил я несколько обескураженный от столь искренних и горячих речей, мало веря в приглашение, а потом осто-рожно спросил, - на ком?
- Вестимо на ком! На госпоже Малике! Чувства наши взаимны! Поцелуи горячи, да уж больно коротки и скрытны, - Ваня грустно вздохнул, припоминая волнительный момент, и доверительно сообщил, посвящая в свои любовные страсти, - через платок позволила целовать. Представляешь? Я эти губы на всю жизнь запомнил. Ах, друг мой, что это был за поцелуй! Полжизни не жалко. Смотрю на неё – искрится вся. Спасибо, Господу, что дал мне такую любовь. Видно, заслужил я – не зря нехристей бьем.
- А Иванка? – сдуру ляпнул я. Пожалел тут же. Кто за язык тянул. Но граф даже в лице не изменился. Посмотрел рассеяно на меня, вскользь, продолжая витать с образом турчанки в облаках.
Я кашлянул, прочищая горло. Толстая мышь-полевка, напугавшись, чуть не сорвалась с потемневшей балки крыши, засеменила быстрее лапками, мелькнув хвостом на прощанье, пискнув, скрылась в соломе. Надо бы кота принести, видел рыжего красавца на покосившемся заборе возле осевшей хаты. Вроде бесхозный, тогда уже мяукал, намекал и просился в гости. Изловлю, да принесу графу, пускай бавит. Почему раньше не додумался? Глядишь, отвлекся бы от любовных утех.
- Что Иванка? - не понял поручик, сбиваясь с мысли. – Плакала от счастья моего, когда услышала – я же с ней первой новостью поделился, вот здесь и лежала, как ты, она ведь понимает через слово, жаль, еще плохо говорит, но старается. Да, что ты все про служанку? По нраву что ли? Такую и выкупать не надо, только свистни, сама через круп лошади ляжет – бери, как трофей с войны.
- Так вот откуда бесы в глазах, - тихо сказал я, вспоминая тревожный образ молодой женщины, ведь чувствует всё, волнуется, вот и бесится.
- Что? – Иван устало присел, откинулся спиной в сено.
- Такого трофея мне не надо, - пробормотал я и жестко хлестнул себя клевером по голенищу сапога. Поблекший цветок оторвался и улетел в труху у старой лестницы.
- А я бы взял, - пожал плечом поручик, прослеживая взглядом полет цветка. – Хорошая девка. Может Малика и возьмет к себе служанкой, когда ко мне начнет собираться.
Я покачал головой. Бессердечный, что ли со всем? Да, нет. Вон разговоры все о Малике. О любви.
- Не понимаю я тебя, граф, когда ты шутишь, а когда правду говоришь.
- Что здесь смешного, - лишь пожал плечом в ответ поручик.
- Малика мне вряд ли откажет. Любит же.
Под разговор тряпицу размотал, предохраняющую винтовку от пыли и соломы, тут заскрипела дверь сарая. С блюдом прикрытым рушником, бочком вошла Иванка. С порога застрекотала, пряча глаза. Съехал вниз, к опьяняющему запаху горячей сдобы. Рот сразу наполнился слюной. Есть, вроде, совсем не хотелось. Откусив жёлто-коричневый кружок, половину мягких кружков высыпал и завернул в рушник – в дорогу.
- С творогом, - сказал графу, набитым ртом. Иванке - Лезь наверх, подсадить? - сделал движение к тому месту, под которое якобы собирался подтолкнуть. Девка шарахнулась, чуть стряпню не рассыпала.
Мы с поручиком заржали, что жеребцы, так что в поиск я отправился с отличным настроением.
Заседлав кобылку, ещё раз вошёл в сарай, две пары глаз смотрели из-под крыши, с удивлением. Сняв шапку, пафосно прочитал, невесть откуда выплывшее четверостишье казака – поэта:
З моїх снів ти утичеш над ранок,
Терпка як, аґрус, солодка як біз.
Хочу снить чорні локи сплута;ні,
Фіалкові очі мокрі від сліз.
- Колко красиво –отозвалась задумчиво Иванка.
- Это, вроде, про любовь? – спросил граф.
- Е за любовта.
– Ты, Вань, французские стихи ей почитай, они про любовь на всех языках понимают.
И вышел на улицу, осторожно притворив дверь, весьма довольный собой. Кобыла косилась, когда усаживался в седло, всё ждала гостинца. Потрепал по шеи, как мог, успокоил. Сахар в этой жизни не нам. Трогай, сивая, дел впереди много.
После пирогов и доброй, отзывчивой Иванки, разморило. Спать захотелось. Ничего поделать с собой не мог – глаза слипались. Руки кое-как застегнули крючки на штанах. Иванка прилегла рядом, гладила меня по груди, щекотала соломинкой. Прикосновения несколько минут назад, такие сладостные, сейчас раздражали.
- Перестань, - попросил, как можно мягче, давя зевок. Соломинка медленно поползла к поясу.
- Кому сказал?! - хотел снять руку, а получилось, оттолкнул. Девушка поникла, скукожилась, улыбка погасла. Слезы в глазах набухли. Сразу сон прошел.
- Иванка! Да будет тебе печалиться. После таких утех, я всегда строгий. Не хнычь, дурёха, не помышлял тебя обидеть. Хочу отдохнуть – мешаешь. Понимать должна. У меня же вечером дела.
- Шалить? – неуверенно предложила Иванка, чисто по девичьи. Под стать моменту улыбка заиграла, неясная, вот-вот погаснет.
С досадой хлопнул ладонью по сену, подняв облако пыли.
- Отстань, говорю. Тебе только шалить. Кормить и шалить, что я тебе бык-производитель! А, всё одно ничего не понимаешь.
Видя, что гневаюсь, не удержалась, по щеке скатилась крупная слезинка. Только этого мне не хватало: видеть бабьи слезы, перед встречей с Маликой. Чтобы смягчить момент отчуждения, попросил:
- Принеси воды. Напиться хочу.
Ох, и расторопная служанка, только сказал – кружка уже в руке. Надо бы у Миколы денег занять, да дать пару червонцев на прощанье.
- Скоро уеду. Понимаешь? Время приходит, - сказал я, как можно проникновеннее, дотянувшись до коленки.
- Понимаю. – Кивнула головой Иванка. – И я?
Вода не пошла в горло. Подавился. Утерся, заботливо протянутым рушником.
- Я же на войну. Ты – нет.
- И я, - быстро закивала головой, глаза засияли, моментально высохнув от слез, опять затараторила, - И я. Бери с собой, а? Верной буду, любить буду. Всегда рядом буду. Сапоги снимать, стирать, ребеночка рожу. Дни, ночи вместе. Ты и я. Хорошо.
- Чего хорошего? – удивился я, потом, пожалев девушку, продолжил, - там же война. Там смерть танцует в зареве пожара. Пропадёшь, дурёха – вздохнул я, - А если каждый себе бабу возьмёт, что тогда получиться?
– Войне конец! Хорошо будет.
Тут я, представил, что в палатке баба под боком, и у командующего артиллерией и его денщика. Весь наш горный лагерь заполнен скандалящими между собой тётками. Вот двое не поделили верёвку у палатки, чьи подштанники будут первыми висеть. Вот Прохорова баба сцепилась с бабой командующего, чей котелок на костре первым греться будет. Точно наступит войне конец, правда, если турки, таким же манером воевать согласятся. Через месяц оба войска, скрытно, соблюдая все законы маскировки, удерут куда-нибудь подальше, скажем в Египет или Ливию. Попразднуют, отдохнут и опять друг - дружку резать начнут.
Усмехнулся от такой картины. Настроение опять поднялось, а эта дурёха сидела отвернувшись, и даже плечами своими округлыми, давала понять, что сердится.
- Тёзка,- сказал, как можно ласковее, перекатился поближе, погладил спину.
- Ну чего ты, глупенькая, вот кончиться война, приеду свататься, тогда и заберу с собой. Встрепенулась под рукою, как кутенёнок ласковый, схватила руку целовать начала.
- Знаешь… - крутилась у меня одна мысль тайная, не хотелось доста-вать ее из глубин душевных, но видно настал момент.
- Да? – Иванка приблизилась ко мне, затаив дыхание, лихорадочно заглядывая в глаза, ловя каждое слово.
- Я хочу устроить твою жизнь.
- Да? - Она, кажется, не дышала, окаменев. Лицо заострилось.
- Очень ты мне по нраву. Хочу, чтобы все по-людски было.
Иванка заплакала, засуетилась, больно дернула, так что в спине кольнуло, и стала целовать лицо. Я поморщился. Передёрнулся брезгливо – неприятно от чужой мокроты. Да, и не по нраву мне было, когда меня перебивают, даже поцелуями.
- Хочу просить Малику, чтоб взяла тебя в служанки. Понимаешь? Не думаю, что невеста откажет мне в такой малости.
Иванка подняла голову, недоверчиво смотрела на меня, наверное, не веря счастью своему. Отлично я придумал. Даже гордость почувствовал. Понять девку можно – не каждый день так жизнь устраивается – запомнит счастливый момент навсегда.
- Не понимаю, - пролепетала она.
- Не понимаешь? Так, что не понятного? Возьмет тебя, будешь гувернанткой, когда дети появятся, а пока прислугой побудешь. Я думаю Малику по весне забрать, да с матушкой знакомить. А там обвенчаемся, когда графиня благословит. Ты же будешь рядом всегда. Поможешь Малике быстрее Православие понять и окреститься, а то, когда ещё она русский выучит?! Рада ли, прелесть моя? Счастлива теперь? Хорошо ли я придумал и позаботился о тебе?
- Хорошо, - прошипела Иванка, меняясь в лице, - хорошо.
Странная перемена. Вскочила, обдав порывом холода. Ногой притопнула, провалилась тут же в сено. Лицо исказила, когда выбиралась, зашипела что-то быстро, тыкая пальцем. Полезла на коленках к лестнице. Сноровисто и привычно. Шипеть и пальцем, не переставая грозить. Ничего не понятно. Чисто ведьма! Поморщился, при виде чужой дикости и невоспитанности. Покачал головой осуждающе. Иванка сплюнула трижды и слетела с лестницы, в дверях столкнулась с кем-то, вроде сдавленно обругала. Яростно. Темпераментно. Удивила меня так, что и желание появилось. Мыкола, что ли вернулся? Не вовремя.
- Куда же ты, дуреха? - крикнул в след, ожидая, что сейчас прибежит обратно. И точно, как в подтверждении моей догадки, лестница заскрипела, на сеновал поднимались. Я усмехнулся – дворовые девки, такие предсказуемые. Сейчас приголублю и утешу, всё и пройдёт. И, вдруг как молнией, дурак ты, поручик. Девка необразованная вмиг поняла. Даже если заберу, с её бесами, под юбкой, не сможет она, ждать год, когда я на месяц в году, в отпуск приеду, да ещё с женой тебя этот месяц делить.
Чего же делать? Микола, чего-то намекал, жаль не внимательно слушал. А, а, а, выбраться от сюда нужно, а потом видно будет. Может судьба распорядит, всем моим невестам только слёзы по мне, оставит.
Лестница жалобно скрипнула, раздалось совсем не Иванкино кряхтение, над краем сеновала показалась знакомая лысоватая голова. Пенсне блеснуло, поймав лучик света. Мужчина неестественно улыбнулся и стряхнул с редких волос длинную соломинку.
- Шевалье? – неуверенно сказал доктор, плохо скрывая своё волнение. – С вами всё в порядке?
- Конечно. Спасибо за беспокойство. Поднимайтесь, любезный, будем, есть пирожки или как они у вас называются.
- И пить бренди! – Доктор поднял над головой сосуд, показывая пузатую бутылку. Несноровисто перебрался на сено.
- Не рановато, мэтр?! А впрочем, чёрт с вами.
- До обеда, не рано. Это для аппетита надо. В медицинских целях. Я вам, как доктор говорю. Сейчас осмотр проведу. Выпьем, исключительно, за дружбу народов. По чуть-чуть. Патриотические чувства просятся наружу! Славяне – братья на век.
Вынимая из кармана стаканы, доктор присел рядом. Бегло осмотрел голову. Поморщился, делая какие-то выводы. Видя, что я за ним наблюдаю, улыбнулся сразу. Оттопырил большой палец. Посмотрел, свежа ли повязка – казак поутру крутил, прикладывая к заживающей ране на спине бальзамы знакомой ведуньи. Встряхнул бутылку, показывая чистоту напитка, и стал разливать в стаканы свой плохенький напиток с дымком, Мыкола, так его сразу, паленкой назвал, как только первый раз запах учуял. Где сейчас казак? Мне бы с ним ехать. Надоела немочь.
- По чуть-чуть, в медицинских целях - сказал доктор, заискивающе улыбаясь, протягивая мне половину наполненного стакана.
Что надо? Зачем пришел? Вопросы вертелись в голове, но ответ еще предстояло выяснить. Я вздохнул, принимая стакан.
- За вечную дружбу наших народов, - напомнил лысоватый хитрец, - до дна.
- Давайте выпьем, мэтр, за Ваших замечательных учителей, - предложил, тайно надеясь увести разговор в сторону.
- Какое прекрасное время было, я Вам уже рассказывал, что учился в Сорбонне. Париж. Девушки. Вино. Здесь, - он похлопал себя по макушке,- копна густых, непокорных волос. Здоровья хватало на бессонные ночи с вином и девушками, а утром под строгими профессорскими глазами резать трупы и латынь, латынь, латынь. Но Ваш фокус с гасконским диалектом, я раскусил сразу. У меня было много друзей с юга Франции.
- За Сорбонских профессоров, до дна, - эхом отозвался я, выпивая и закусывая аппетитными кружками с творогом.
- За молодость!
- Ух! Как вы такое пьете?!
- Быстро, и чуть-чуть морщась! – Доктор торопливо налил по второй. Не уверенно предложил. - За дружбу народов?
- Сударь, не таите, зачем пришли?
- Беспокоюсь о вас.
- Так ведь на поправку иду, сами говорили, что теперь мне доктор не нужен, - недоуменно сказал я, понижая голос, и переходя на доверительный тон, - мы вот решили, что пора уходить.
- Правильно решили! Я потому вас и навестил! – горячо начал доктор. – Русский корпус так наступает, что стали появляться турецкие части! Уходить вам надо немедленно. Не ровен час, перекроют войска дороги или какая-нибудь часть займет имение - быть беде! Раскрыть могут вас! Тогда горе всем и мадмуазель Малике.
- Да, знаю, - поморщился я.
- Будь здоров!- На ломанном русском сказал доктор и приложился к бренди. Выпил до дна.
- Уйдем скоро. Ночью, утром - не знаю. Добудет мой друг коней и уйдем.
- Хорошо, - сказал доктор и вдруг поник головой, захлюпал носом. Напился что ли? Не похоже. Быстро слишком. Уж больно натурально всплакнул.
- Просить вас хочу об одолжение, шевалье.
- Любезный, отблагодарю. Денег пришлю с первой оказией. Не волнуйтесь.
- Нет, - доктор замотал головой, - не надо денег. Просить о другом хочу!
- Слушаю, - осторожно сказал я.
- Шевалье, оставьте шельму. Привык к ней, сил нет. Не забирайте с собой. Как сами-то выберетесь неведомо, а вдруг с турками столкнётесь. Пропадёт девка ни за что, сгинет моя шельма-вьюнок.
- Шельма? - Сначала не понял я.
- Иванку мою. Она же вещи уже неделю собирает! Не таится! Смеётся надо мной! Говорит, как ей хорошо с русским будет. Боюсь, пристрелить смогу! Или зарежу - совсем тихим голосом закончил старый философ.
- А как же гуманизм и человеколюбие?
- Оставьте, шевалье, доктора, даже такие образованные как я, всё равно остаются людьми, не чуждыми обычных человеческих чувств и поступков.
- Что-то когда во мне железками своими ковырялись, не заметил у Вас человеческих чувств.
- Это как раз профессиональное, я про другое…
- Уж, не про нежные ли чувства? Вы, о любви? – опешил я.
- Любовь - химия. Нет любви, - вздохнул доктор, Поболтал бутылку, на слух, определяя, как много осталось содержимого, - понял, что скучно без нее станет. Беспросветно. Дни без солнца. Тоска. Привык я к ней. Без нее со всем сопьюсь. Мне тут и поговорить больше не с кем. У Вас вся жизнь впереди. Зачем она вам, шевалье? – Я вроде призадумался,
- Ну. Э… Не зачем, - согласился я с доктором. – Чудная больно. Оставлю.
- Правда?! – изумился медик.
- Истинный крест, - я перекрестился. Доктор повеселел. Поверил. Я и не думал его обманывать.
- Должен же я вам, в конце концов, – успокоил я его в конец и сам протянул стакан.
***
К дороге я решил править полем, но постовые у развилки, стали сигналить одетыми на винтовки шапками.
- Конный отряд, вон там, час назад прошёл шагом. Нас не заметили.
- Тамам, тещиккурле. Хорошо, спасибо.
Теперь нужно принять решение. С одной стороны, нужно запутать следы, чтоб непонятно было, откуда взялась моя кобыла на дороге, но так я рискую не догнать этот отряд. Азарт пересилил осторожность. Я направил свою животину напростец, по полям, на перехват чужих конников.
Нашёл и двинулся по цепочке следов от подков. Следы круче и круче забирали в сторону позиций 3-й армии Османа-паши. Значит не дезертиры, ну мне-то разницы никакой. Хуже, что следы вели в сторону то ли большого сада, то ли небольшого леса. Во всяком случае, из-за деревьев, увидеть верховых было нельзя. Я же в белом поле был как на ладони.
Можно было сделать привал, перекусить, дать лошади отдых. Дождаться темноты и далее преследовать, рассчитывая издали увидеть костёр, попробовать, спешившись подобраться к отдыхающим кавалеристам. План имел одно уязвимое место, если они оставили на границе леса заслон. Тогда солдаты сразу поймут, что я иду по их следу и тут тоже есть варианты, но все не хороши для меня.
Другой способ сблизиться, найти место захода и двинуться вдоль деревьев, через пол версты завернуть в лес, стараясь по ржанию выйти на всадников.
Ржать жеребцом я умел, как заставить заржать кобылу, знал. Я всмотрелся в мерзлую землю. Конники здесь останавливались. Навоз, пучки соломы, пепел от выбитых трубок. Жёлтые пятна на снегу. Сделаю короткий привал и я. Снял седло, обтёр лошадиные бока от пота, укрыл своим полушубком и попоной. Кобылка у меня слабенькая, а может, все силы её понадобятся. Поводил ее по кругу, чтоб сердце лошадиное успокоилось. Насыпал в торбу пару горстей ячменя, больше пока нельзя. Достал ватрушки, половинкой поделился. Сам пожевал, осторожно бросая взгляды на лес.
Всё, хорош, отдыхать. Пора. Укоризненно так кобыла посмотрела, боком, попыталась уклониться от седла.
- Ты чего? Отдохнула, пожевала, потник сухой тебе подложил. Брюхо надуваешь, чтоб ремень не давил, а вот кулаком под рёбра, сразу на две дырки затянул, вот теперь нормально, а то сбросишь меня, в самый важный момент.
Теперь осторожненько, неспешно к лесу. Винтовку и шашку приторочил слева, чтоб из леса не было видно, но так, чтоб легко можно было достать. Нагайку на левую руку, ремешок револьвера наружу. Лишь бы сразу не стрельнули.
А чего в меня стрелять? Ну, трусит на плохенькой кобыле, не торопясь одинокий всадник. Не военный, не вооружённый. Кому такой нужен -интересен?
За полверсты заржал из леса жеребец, и моя кобылка ответила.
Ага, сторожатся чего-то наездники! Плавненько поворачиваю влево. Через пару минут сзади топот.
- Дур!- кричат по- турецки. Стой, значит.
- Вичин тивар.
А это по-каковски.
Не спеша поворачиваю. Двое важно так укорачивают рысь. Вот так встреча! Чёрные бешметы, черные папахи. Черкесы! Интересно, из того же отряда? По одежде похоже.
- Сашко, друже, встречай своих палачей, даже если не те же самые, всё равно встречай.
Поднимаю пустые руки, показываю.
- Салам аллейкам, баши.
Что вами двигает, ребята. Желание по лёгкому, хоть плохенькую кобылку забрать, вам ведь сторожить поручили. Серьёзное дело, а вы за наживой погнались. Наказывают за это и свои, а тем более пластуны.
Снимаю шапку, вроде кланяюсь.
Горбоносые, высокомерные, лошадки лоснятся, даже оружие не достали.
Левому жеребцу ногайкой по глазам. Шарахнулся назад в сторону, присел на задние ноги. Всадник все силы на то, чтоб в седле удержаться. Правой рукой, без замаха, правому всаднику шашкой по лицу. Завалился назад на лошадиный круп без звука. Чуть вперёд, расчётливо провожу по горлу. Левый справился с конём, шашка над головой, но между нами лошадь его мёртвого друга. Вздёрнул своего аргамака на дыбы, будет сверху атаковать. Страшный удар. Лошадь падает вниз, рука и тело, всё одновременно вниз, только я не рядом, тянуться нужно. Согнутой рукой встречаю удар на свою шашку. Все силы в руку, спину ровно. Ноги изо всех сил упереть в стремена. От удара, кобылка моя присела, но выдержала. Скользнула его сталь по моей, безопасно вниз, почти отрубив ногу мёртвому сотоварищу. А моя рука как пружина разогнулась, врубая шашку в его плечо. Сползать начал мой противник. Сперва наклонился в бок, ниже, ниже, быстрее. Вот свалился как куль.
Спешился, все три уздечки в кулак. По лошадиным бокам пробегала дрожь. Учуяли кровь хозяйскую. В тишине морозного вечера только всхрапывание лошадей и облачки пара изо рта. Второй абрек был жив. Правой рукой бессильно шарил под бешметом. Я покачал головой:
- Не нужно. Молись лучше, только не долго.
Он понял, зашевелил губами. В глазах его не было страха. Боль, досада, но страха не было. Уважаю, достойные враги. Видно закончил, моргнул, мол, готов.
Тогда, прощай джигит.
Итак, два отличных жеребца, а в идеале нужно четыре. Два полных комплекта хорошего оружия, револьвер за пазухой. Не знакомая система, крупного калибра и пули с насечками, серьёзное оружие. Ладно, потом разберёмся. Теперь никого искать не нужно, сами мстить кинутся. Пока трофеи нужно снять. Черкесы, как и мы, всё своё носили с собой. Лошадей привязал в лесу. Затащил в лес трупы. Седельные сумки потом, сначала одежку - черкески тяжелы - есть золотишко. Освободил тела от ненужного груза. Прикормил жеребцов, вовремя Иванка со своими ватрушками попалась.
Неподалёку раздался выстрел, наконец хватились. Побежал между деревьями на выстрел. Приблизившись шагов на двести остановился, отдышался, приготовился.
Раз, два … девять. Лошади навьючены. Всадники в бурках, ещё не беспокоятся. Просто пикетчиков на месте нет. Шагом, без строя идут по следам. Поравнялись, я за деревом замер. Теперь рваную черкеску на куст, эх, времени мало было, я б вам такую залогу устроил!
Разглядев впереди кровь на снегу, двое рванули вперёд. Пора. Из винтовки снимаю одного, выпускаю винтарь из рук, ещё одного из револьвера, бегом вперёд из дыма, пока ближние к лесу разворачивают лошадей, приникнув к лошадиным шеям, Разок прицельно из револьвера и остальные поверху, чтоб лошадей не задеть и задымить пространство.
Подхватил винтовку и к своим лошадкам, шагов пятнадцать успел пробежать, пока выстрелы не раздались. Быстро сообразили, но вряд ли прицельно. Сейчас бешмет на кустике дырявить будут. Попал ногой в ямку. Проехал на пузе, собирая расстёгнутым воротом снег и прошлогодние листья. Получил своей винтовкой по уху и остановился, головой въехав в куст. Запах снега смешался с чем-то летним, вкусным, пахучим, домашним.
Выбрался, потряс головой, опять побежал. Вот и лошади. Стрельба не уменьшалась. Прихватил вторую изрезанную черкеску, пополз к открытому месту. Пятеро спешившихся, полукругом подползали к месту первой залоги, шестой угнал лошадей в поле. Вот с него и попробую начать. Перезарядил револьвер, очистил винтовку. Тщательно прицелился. Отложил. Вытер внутренней стороной шапки мокрое лицо, опять прицелился. Выстрел. Бегом в сторону черкесов. Прилёг за деревом. Лошади разбегаются по полю. Попал в коновода. Двое чёрных вскочили, побежали ловить. Тремя выстрелами уложил. Осталось трое. Теперь им не до меня. Как бы лошадок своих вернуть. Ещё раз шмальнул в одну, убегающую в лес, чёрную фигуру. На всякий случай, без надежды на результат.
Вернувшись к лошадям, выбрал жеребца для себя, к нему надёжно привязал цугом второго жеребца и кобылку из усадьбы. Повёл их шагом по лесу, не удаляясь от поля. Стало быстро темнеть. Пару раз слышал свист, лошадей подманивают. Сделал несколько петель по лесу и уже по темноте снова вернулся в поле. Правее жалобно заржала лошадь. Через несколько минут, нашёл жеребца с застрявшим в стременах черкесом. Это первый, убитый из винтовки. Пуля вошла в голову сзади, так, что в лицо смотреть не стоило. Караван пополнился, а вскоре, с радостным ржанием, к знакомым лошадям прибилась ещё одна справная кобылка под богатым седлом.
Это я, неплохо за Сашка поквитался. Если б напарник был, можно было попытаться и остальных переколоть. В одиночку, к ним этой ночью, точно не подберёшься.
Боевой задор постепенно покидал, тело наполнялось усталостью, а голова безразличием. Так всегда бывает, казалось радоваться нужно, сам цел, невредим. Хороших лошадей добыл, казна, опять же, неплохо пополнилась, а кроме пустоты внутри ничего.
Пару часов водил свой табун кругами, то слева от дороги, то справа и всё-таки направился к болгарам. Переночую в селе, а с утра, заберу Ивана и в сторону Софии, навстречу своим. Сдам графа в полевой лазарет, и с казаками в горы пробиваться. Наверняка Гурко есть, что передать в наш штаб запертого корпуса, а нет - в одиночку пойду. Загостился я здесь, да и золотишко поднакопилось, тяжесть уже чувствуется. Треба в сундучок наш железный пересыпать. По прикидкам моим, должно хватить, мечту нашу с батькой исполнить.
В стороне Софии что-то горело. Зарево поднималось всё выше.
Похоже, целая деревенька горит. Неужто, турки, отступая, жжгут сёла мирных болгар.
Сомненья прочь! Направляю караван в село. Заодно самооборону проверю.
Не обнаружив охраны, поднял Дончо, показал зарево, объяснил, что завтра - послезавтра, нужно ждать гостей. Дружный ружейный залп заставит даже сотню врагов подумать, стоит ли связываться. Ни какой военной цели их село не представляет. Покажете решимость - турки уйдут. Только спать всем сразу не следует.
Из темноты появилась фигура, оказавшаяся одним из болгар из отряда самообороны. Оказывается он сидел на чердаке крайней хаты и меня видел.
- Узнал, по этому, не поднял тревогу.
- Как же ты меня узнал ночью?
- У нас верхом так никто не сидит.
Вот те вареники с вишней! Я об этом не подумал, нужно научиться копировать турецкую посадку.
Трое мужчин разного возраста смотрели на далёкое зарево. Тревога заполняла сердца.
- У меня в этом селе дядька и братья двоюродные с семьями - сказал мужик, все дружно перекрестились и зашептали:
- Спаси и сохрани…
- Церковь там была, на праздники ходили исповедоваться и причащаться.
- Не горюйте раньше времени, братушки. Живы останетесь - отстроите краше прежней. У нас в России, кто только церкви не рушил, если вера крепка, то и храмы стоять будут.
Болгары, вместе со старшим сынком Дончо, стали помогать с лошадьми, восхищённо цокая языками. Не знаю, что их больше изумляло, то ли лошадиная стать, то ли, что я смог добыть прекрасных животных. Жонка Дончо, уже приготовила повечерять, хозяин рванулся было за вином, пришлось объяснить, что пока война через них не перекатиться, пить нельзя.
- Поверь Дончо, после стакана вина не сможешь точно стрелять.
Сколько замечательных хлопцев пропало, после стопки «для согреву» или «для храбрости». Турки, небось, не пьют, вот они и воины всегда опасные.
Всё, я спать. Хозяйка, толкнёшь, когда на утреннюю дойку пойдёшь. А ты на пост, мухой. Охраняй. Пока не сменят.
Лёг на лавку, овчиной укрылся с головой, выгоняя морозный озноб из костей.