… Амалия напрасно надеялась на лучшее. Светлый период минул. На Фабера волнами накатывала депрессия, сменяясь подъёмом, словно был близок некий перелом, и его раны всё острее и чаще открывались, и на Амалию изливалась его неудовлетворенность, нетерпеливое ожидание, а Амалия становилась заложницей его мрачных раздумий, переполняемых его чувств.
Каждое соитие грозило неизвестностью. Начиная любовную игру, Фабер смотрел в её глаза, и на неё накатывали чужие воспоминания. Строго говоря, полёты над чужим Миром принадлежали тоже не её жизни. Иногда ей казалось, что у неё за плечами и впрямь трепещут крылья, иногда – что она крадёт чужую память. Амалия поймала себя на странном чувстве, что теперь всматривается в глаза Фабера так, будто надеется прочесть в них то, что их ждёт...
Ведь всё начиналось так радужно и красиво! Насколько безобразны и мучительны назойливые напоминания и всплывающие картины костров, настолько желанны и прекрасны полёты! Амалии казалось, что она преображается в неведомую Ами. Нет, не казалось – она была Ами! Экстаз охватывал девушку, когда невесомые, но мощные крылья разворачивались за спиной, она ощущала себя могущественной повелительницей пространства и времени, она не боялась ни боли, ни мучений, ни давно знакомых страданий, ни новизны или полной неизвестности. Она знала, как с ними справиться, как трансформировать боль и разрушение, она знала, что такое возрождение. И ещё – она любила Силя, она была его частичкой, она умела усмирять его демонов, умела вылечить, развеселить или разжечь страсть, наполняющую дуалов новой энергией…
Она терпела, но обещанное прозрение, момент истины, умение избегать опасности, сверхконцентрация сил в критический момент не наступали, и она отчаялась стать настоящей подругой Фабера или достучаться до его разума.
То первоначальное ощущение таинства, волшебства, экстаза, вдохновенного полёта быстро истаивало, словно его и не бывало, оставляя смутную тоску по несбывшемуся.
И тогда его любовь стала превращаться в пытку. Это было похоже на месть – изощрённую, злую месть: отчаявшись заставить её превратиться в иную женщину, таинственную утраченную Ами, Фабер невольно, сам себя не контролируя, транслировал в её сознание бесчисленные огненные фантомы, отзвуки того самого, единственного костра, где сгорели его крылья, где погибла его возлюбленная, умевшая целить.
Амалия терпела, когда он раздражался, полагая – согласно урокам – что ему необходимо избавиться от демонов, изгнать зло из памяти, но всё время задавала себе вопрос: а почему я? За что это мне? Почему счастье должно чередоваться с мукой и физической болью? И много ли ещё зла и боли скопилось в душе и прошлом Силя?
Полно, в прошлом ли? Разве это она горела? Нет, это невозможно! Её кожа по-прежнему чиста и прекрасна. Солнце в глазах никогда не превращается в сжигающий огонь. Видения остаются видениями. Да, она любит Силя – но не в той, а в этой, нынешней жизни! Амалия понимала лишь одно: она видит глазами Фабера. Это были его воспоминания, его горе и его радость. Но это была не её память. Или такова оказалась сила его безумия, что она не просто видела и слышала, но – полноценно и насыщенно - жила…
Почему он так делает? Разве это любовь? И не лишится ли вскоре разума она сама? Наверное, права Музана, и его нужно лечить. А заодно – и себя тоже. Срочно. Иначе она его потеряет.
- Силь, я должна поговорить с тобой…
- Опять о Знании? Ты его носишь в себе. Я лишь пытаюсь вытащить его наружу, ибо Путь не открывается, демоны преградили дорогу…
- Силь, - сжавшись в комок, закричала ему Амалия, словно боясь, что он не слышит. – Силь, я помогала тебе! Я сделала всё для тебя, вплоть до предательства! Я стояла рядом с тобою – там!
- Но ты не вспомнила, - возразил он спокойно.
- Но я не желаю больше жить чужой жизнью! Я жила тихо и мирно, я никому не причиняла зла или боли. Ты выдернул меня из моей жизни, заставил вспоминать то, что со мной не происходило. Но мне нечего вспоминать, я не Ами, и никогда не стану ею!
Фабер вздрогнул, словно она его ударила.
- Ты в этом уверена? Разве, летая над Океаном, ты не чувствуешь за спиной потоков чистой энергии? Разве тебя не избрали из тысячи, как самый лучший сосуд? Ами, неужели уход из нашего дома так сильно изменил тебя?
- Силь, в твоей голове всё спуталось, ты всё время уходишь в прошлое. Боль утраты превратилась в затмение. Пощади меня и себя, не будь жесток. Почему нельзя жить счастливо здесь и сейчас?
- Потому что я не имею права жить счастливо, Амалия. Бог – это гармония. Нас выбирали строго – самых гармоничных и прекрасных. Я был добр, я умел лечить, я рвался защитить свой родной Мир. А теперь я изуродован, Амалия. Я бескрыл. Урод не может быть Богом. Бескрылый не может быть добр. Если я вернусь в свой поруганный Мир, я не смогу стать его защитником и воином.
- Силь, если так, почему ты просто не отпустишь меня?
- Отпустить? Твоё призвание – быть рядом со мной! Ты мне необходима. Без тебя я бессилен. Ты говоришь, я живу в прошлом? Прошлое и будущее едины. Идём со мной, ты увидишь ещё кое-что, кроме прошлого. Ну?
Он схватил её за руку. Амалия сопротивлялась, но глаза Силя стали наливаться синевой, её воля и сила уже ничего не значили. И вот они уже стояли против страшного окна, межпространственного Виртуала. Жгучий, иссушающий ветер ударил в лицо, ослепительный зной ударил по глазам. Жёлтая, выжженная степь встала перед взором. Кутерьма мошкары после прошедшего стада. Бурые кучи навоза там и сям, высохшие и закаменевшие. Горячая, хрусткая трава под ногами…
Амалия окончательно убедилась, что Силь – душевнобольной, а его гипнотические возможности колоссальны и чудовищны, и холод пробирал душу и разум: «Какие ещё доказательства мне нужны?» - говорила она себе с горечью. – «Кажется, я сопротивлялась, как могла. Больше у меня нет сил. Нет сил! Я и так слишком долго терпела! Я чудовищно устала»…
Сопротивлялась, как могла? Но разве она могла ему противиться? С того момента, как он вошёл в неё и заполнил без остатка, в ней не осталось места ни для кого другого.
Но существовать так было невыносимо. Ложась рядом, она дрожала, не зная, что ей ожидать. Полёты над океаном и горами сменялись кошмарами - нестерпимо жарким полыханием костра. И даже когда Силь тащил её в свою счастливую память, она всегда была с привкусом горелого мяса. Так Фабер снова и снова напоминал ей об утрате, словно она была в ней виновна. Виновна в том, что не осталась там вместо крылатой Ами.
Но ведь она любит Силя и хочет быть рядом с ним. Разве это – вина? Сны и постоянные напоминания, призрак страшного окна истерзали Амалию. Её тошнило при одном взгляде на мясные блюда, она питалась одной зеленью, исхудала.
Просыпаясь, словно возвращаясь из путешествия в рай или в ад, Амалия не могла понять, кто она? Ей пришлось тайком выписать успокоительные и принимать их каждый вечер. Страх немного смягчался. Но не уходил насовсем. А тот, последний сон, переполнил чашу её терпения.
- Что это, Силь?
- Это наш очередной Мир, Ами. Тот, что был предназначен жребием.
- Откуда ты знаешь?
- Я знаю всё.
- И что мы будем там делать, Силь? Он бесплоден и отвратителен!
- Организовывать миссии. Нести любовь, знание, силу. Лечить. Любить друг друга. Спасать. Говорить с народом о Космосе. Пробуждать в нём стремление к развитию.
- А если они не захотят?
- Необходимо, чтобы захотели. Это необходимо всему содружеству Миров. Общему прогрессу.
- А потом? Что потом?
- А потом нас сожгут на костре.
- Нет, Силь, нет!
- Да, Ами. Так кончается каждый Круг, каждый Поворот Колеса. Мы сгораем, доказывая бессмертие богов, – и переходим в новый Мир, и продолжаем жить и любить, чтобы опять сгореть.
- Почему так жестоко, Силь? Неужели нет других способов?
- Вспомни, и у вас, на Земле, иногда учат плавать жестоким и экстремальным методом: просто бросают в воду. Спасаться из любой ситуации, грозящей неминуемой гибелью – это должно стать рефлексом! У вас это называют телепортацией. Она существует.
- Но это невозможно! Невозможно продолжать жить, умерев! Силь, ты сходишь с ума. Почему ты не хочешь просто жить в моём мире? Жить тихо, счастливо, и любить, не доставляя страданий?
- Наше предназначение, Ами, то, чему нас учили в Монастыре-питомнике. Ты забыла?
- Но я не хочу больше гореть! Нет! Не-е-ет…
…Картина сменилась. Перед её глазами теперь метались сотни бурых, блестящих от пота лиц, рук и ног в одном нескончаемом хороводе, лиц прекрасных и уродливых. Сотни рук тянулись к ней, пытаясь дотронуться, пощупать, схватить, сотни губ улыбались, хихикали, гоготали, заходились в смехе. Сотни глаз горели вожделением, злобой, удивлением, благоговением и страхом.
Люди брели по бескрайней, выжженной солнцем равнине, все в одном направлении, к далёкой невысокой сопке, на которой возвышались столбы. Амалия силилась разглядеть, что притягивает их всех, что веселит и пугает. О Боги! Чувство, что она знает это, кольнуло болезненно и обречённо. Она поняла всё, когда смогла разглядеть на плоской верхушке деревянные столбы, и под ними вязанки хвороста. Такие же вязанки везли на горбатых спинах маленькие степные ослики...
- Силь, кто они? – испуганно вскрикнула Амалия.
- Они называют себя тарапуры – по имени своего Солнца, Тара. Наш следующий Путь. Тут мы будем работать после инициации.
- Я не хочу тут работать. Тут ужасно! – Амалия разрыдалась. Силь обнял её нежно и печально.
- Я люблю тебя, Ами, люби и ты меня… Поодиночке нам не спастись!
…Они шли в середине толпы, в рваных одеждах, когда-то бывших серебристо-голубыми, связанные грубыми верёвками. Босые ноги покрылись ссадинами, ссадины кровоточили, и пыль милосердно присыпала их серой пудрой. Мышцы ныли, волосы на непокрытых головах раскалились, глаза слезились от света, мир мутился, непристойно выплясывало знойное марево. Сопка приблизилась внезапно, рывком, словно они вдруг перенеслись на несколько часов вперёд. Вверх тянулась лестница, вырубленная в спрессованной, сухой земле и выложенная плоскими камнями. Местное святилище, место обряда жертвоприношения Иссушающему и Сжигающему Солнцу Тара. Сейчас в жертву собирались принести их, нежданных пришельцев, ненужных праведников, беспомощных проповедников, опасных искусителей, обманщиков и демонов, призванных, чтобы разгневать истинных Богов степного Мира.
Южным Тарапурам не нужны новые Боги, у них уже есть свои, жестокие и беспощадные, и они рассердятся, если Южные тарапуры станут слушать пришельцев. Пришельцы и так уже изрядно навредили – свели на нет эпидемию бычьей язвы, посеяли семена раздора и новых религий в северных краях, научили по-иному обрабатывать землю и находить воду, строить более совершенные жилища, повсюду лечили самых бедных и отверженных – вместо Великих Вождей. Они смели бродить по их землям, оскверняя обычаи и нарушая запреты!
Силя и Ами подталкивают тычками в спину. Ами падает – от безмерной усталости ноги отказывают ей. Силь подхватывает её прежде, чем стражник ударит их палкой. Они поднимаются по широким ступеням, почти ползком, ничего не видя вокруг.
На последней ступеньке их схватили ненавистные коричневые руки, подтащили к столбам. Ами подняла голову – море голов, море глаз, выжидающих, настороженных, восторженных – какая славная жертва! Люди галдели, приплясывали, завывали и извивались в такт звяканью цепей и гроздьев медных тарелочек, связками висящих на поясах – некоторое подобие тарапурских денег. Иссушающее и Сжигающее Солнце должно умилостивиться, прекратится бескормица, укоротится сухой сезон, заполнятся ручьи, быки найдут пищу, взойдут и зацветут маки, приносящие блаженство, покой и счастье. А вдалеке от сопки по степи разбрелось бесчисленное стадо гигантских чёрных быков, от которых зависела жизнь тарапуров.
Ами подняла голову ещё выше – вот оно, изумительное небо над степью! Далёкое и равнодушное – прозрачные сиреневые облака, струящиеся гирляндами из одной-единственной, далёкой точки над горизонтом, из которой обычно нисходит Ночь. Солнечные стрелы, пронизывающие их радужную ткань, лёгкие и невесомые, но такие безжалостные к людям.
Ами повернула голову к Силю, они глядели в глаза друг другу, и Силь кивнул ей, подбадривая: всё хорошо, так и должно быть, они будут друг в друге, и спасутся. Спасутся, чтобы уйти в новый Мир…
Силь, ты слышишь, уже затрещал хворост, сухой хворост, который займётся в одно мгновение – неужели ты не знаешь, что сейчас будет?.. Милая, мы сгорим, так надо, ты выдержишь свой груз, ведь ты – верный спутник, растворитель боли…
Силь, мои ноги жжёт, всё сильнее, кожа краснеет, дым бьёт в лицо, глазам больно смотреть, сделай что-нибудь, ты сильный, ты сможешь – чего же тогда стоит твоё учение?..
Не отводи глаз, милая, и мы будем друг в друге, наша боль прольётся вовне и уйдёт в небытиё, ты так хорошо умеешь убивать боль! И когда пламя взовьётся выше головы, я смогу открыть Путь и увести нас по ледяной, Бриллиантовой дороге – мы взлетим туда свободно и легко…
Взлетим? Но ведь у нас нет крыльев, нет крыльев, нет…
Амалия кричала, задыхалась, билась и – проснулась в объятиях Фабера, в особняке Тырнова, на втором этаже, в мирной, прохладной спальне, среди ночи, продолжая кричать. Горел ночник. Фабер склонился над ней испуганно:
- Что с тобой, милая?
Амалия оттолкнула его: - Ты еще спрашиваешь?
- Страшный сон?
Она кивнула, всхлипывая: - Страшный, гадкий, ужасный, невозможный... Мне было так плохо! И разве тебя не было рядом? Ты был рядом! Не прикидывайся!
- Понимаю… ты отрицаешь, но они приходят сами, не спрашивая позволения… Эти сны о будущем… Значит, память жива! Моя Ами!..
- Ты… ты безумец! Я тебя ненавижу! Что ты со мной сделал? Я не могу нормально спать! Я... я… я хочу домой…
Но Силь целовал и ласкал её, шепча чужое, странное имя, и его раны на спине пылали огнём, а глаза дарили забвение, и Амалия плавала в блаженном забытьи и не могла не любить его, не могла не любить…
Однажды, когда Амалия снова попыталась уговорить Фабера лечь в клинику, он в ярости схватился за кнут.
- Силь, за что ты мне мстишь? – рыдая, прохрипела Амалия.
- Я сделал всё возможное, чтобы ты вспомнила, - ответил Силь с горечью. – Но ты не моя Ами. Ами была вместилищем моих обид и моей боли, она растворяла их и возвращала в пространство чистоту и целомудрие. Она была хранилищем радости и удач, мудрости и терпения. Я не могу тебя заполнить…
- Но ведь я люблю тебя, люблю – разве этого мало? Ты просто сошёл с ума! Окончательно!
Но Силь покачал головой и вышел из комнаты. Кнут волочился за ним. «Сошёл с ума!» - она выкрикнула это в беспамятстве, но разве это не было правдой?
Силь Фабер – душевнобольной, и это уже необратимо. Как Тырнов и Тисса его терпят, не видя очевидного? Или это – их потаенное развлечение, или они сами такие же… Амалия связалась с сумасшедшим, это яснее ясного, пора признать бесспорное. Амалии стало страшно. Как она была глупа!
Так больше не могло продолжаться. Она потеряет себя в нём, она потеряет себя в чужих пространствах и однажды никогда не выберется оттуда, а она хотела жить счастливо с Фабером здесь и сейчас.
«Кто я для него? Механическая кукла. Он меня не любит. Вернее, он любит не меня. Он любит утраченное. Он ревнует меня к нему. Но разве я не все сделала, чтобы стать утраченным? Слиться с ним? Неужели для этого нужно… сгореть?? Не в диком сне, а в реальности? И неужели он не видит, что я уже горю? Какое безумство!»
Амалия содрогнулась, каждую клеточку тела пронизала дрожь, паук страха сковал грудь, навалился на плечи, и она обернулась, словно за нею и впрямь гнался огненный факел. Зубы выбили дробь.
Но разве она не у него училась выдержке, терпению и воле? Значит, она выживет без него, и отныне запрещает себе даже думать о нем. Прочь! Прочь из этого дома! Навсегда!
Поэтому… поэтому если бежать - то сию минуту, и быстрее. Если он любит, он вернётся за ней. Раскается. Упадет на колени. Захочет измениться.
Дождавшись, когда в доме станет тихо и пусто, Амалия собрала скромные пожитки. Сиреневая клипса-капелька и удивительное кольцо остались на туалетном столике.
Вернуться к Эдвину, как советовала Музана? Но возможно ли это?
Амалия поднялась и подошла к зеркалу. На неё глянуло измученное лицо, старые, больные глаза с синевой вокруг. Она превращается в старуху! Эдвин может запросто выгнать её – и будет прав!
Амалия вздохнула и приказала себе не думать о внешнем виде, взять себя в руки.
Эдвин примет её. Не может не принять.
Тихо-тихо ступая, крадучись, Амалия покидала тихий, замерший дом Тырнова, сад, стынущий в ожидании скорой осени. Влажные островки раннего снега, сырой воздух с запахом плесени, промозглый дух от реки, пепельное небо, скучные, мокрые сосны… Как они были прекрасны!
Скорее, скорее, пока он снова не заставил – одним зовущим, страдающим взглядом, одним трепетным прикосновением – вернуться… Он – опасный маньяк. Садист. После пожара он помешался. Она боится его. Она больше не хочет видеть под гипнозом его жуткие, мрачные, убийственные фантазии. Господи милосердный, и почему она так долго терпела? Ведь она так слаба! А уйти было так просто!
Дорожка вела к шоссе чинно и неторопливо, ей некуда было спешить. Но Амалия бежала, как преступница с места преступления, и дорожка неслась ей навстречу.
Пробравшись сквозь заросли, она через хорошо замаскированное расширение между прутьями в решётке сада, в самом дальнем углу, вылезла наружу и побежала. Глотая слёзы, Амалия бежала туда, где гремело, сверкало шоссе. Где мчались машины, где веселились люди, где текла нормальная, привычная жизнь. Не добежав до шоссе, свернула и ринулась вдоль него – лишь бы подальше от развилки.
… Её подобрал старый самодостаточный седан.
- Доктор Фриллинг к вашим услугам, госпожа. Девушка нуждается в помощи?
- Всё в порядке, доктор. Я в полном порядке!
- Вы лукавите, дорогая, на вас лица нет. На вас кто-то покушался? Вы от кого-то убегаете? Вам грозит опасность? Насилие?
Да, она от кого-то убегает, но этот кто-то не опасен. Просто супружеская жизнь так не похожа на медовый месяц…
- Ах, юность, иллюзии и идеалы, любовь без оглядки и разочарования… Вы ещё помиритесь, да, вот увидите – он придёт за вами, станет просить прощения, умолять вернуться, даже бухнется на колени – в жизни так бывает. И вы всё простите ему, но долго будете делать вид, что ни за что, никогда… Да, да, вам непременно захочется помучить его! Ох-хо, я всё знаю, мне всё известно! И не спорьте!.. Но только если он законченный подлец и мерзавец – тогда ни за что, никогда…
Амалия не помнила, что ещё она наговорила доброму доктору Фриллингу, спешащему домой с вызова в резервате, и о чём ещё они разговаривали, и что она отвечала, механически улыбаясь и сооружая на лице беззаботное выражение – она без конца передёргивалась, вздрагивала и думала только об одном: что подумает Силь? Что он скажет, если встретит её снова, и что скажет ему она, и сможет ли взглянуть в его глаза, и как примут заблудшую Эдвин и семья Эбервилл? Что, если доктор Фриллинг прав – она всё простит и послушно пойдёт следом, собачонкой? Нет, ни за что! Никогда!
- Амалия!
- Ты мне не рад? Даже не пустишь в комнату?
Эдвин попятился вглубь комнаты, настороженный и напряжённый. Но у Амалии был такой вид, что он испугался за неё, и все его обиды начали протекать, точно песок сквозь пальцы. Что поделаешь, если он любит её так сильно, что готов простить любые выходки, даже измену и предательство!
- Где ты была? Муза и Лис сбились с ног, тебя разыскивая! Что с тобой происходило?
Но Амалия протянула руки, и настороженность растаяла, Эдвин обнял её с тоской и щемящей жалостью.
- Милая, милая! Ты здесь, ты вернулась! По-настоящему? Без обмана? О Боги! Что с тобой? Ты бежала? Ты устала? Ты сама не своя. Ты ужасно выглядишь. Тебе надо принять ванну, отдохнуть…
- Да, да, я вернулась, - шептала она, и слёзы раскаяния текли по щекам. – Больше не надо меня искать. Я здесь. Я никуда не денусь…
Эдвин покрывал поцелуями её лицо, коротко остриженную голову.
- Родная, ты больше не уйдёшь?
- Я вернулась навсегда. Мне было так больно, так плохо, Эди, утешь меня!
- Он тебя… бил? – осторожно спросил Эдвин, не веря своим ушам. – Он поднимал на тебя руку? Он унижал тебя? Опоил наркотиками – и унижал?
- Нет, нет, нет, нет! – она помотала головой. – Он… он не бил меня. Но…
- Что «но»? Ответь! Надо сообщить в полицию.
- Нет, не надо! Он не делал ничего дурного! Он… только раз ударил меня!
- Раз? И полраза довольно! Я не желаю слушать и вызываю полицию... Пусть они расспрашивают его о художествах своими методами.
- Я всё сама расскажу тебе, Эд, только не надо полицию и не спрашивай сейчас!
- Амалия, я обязан знать! Я вызову полицию, и плевать на приличия! Он должен быть наказан!
- Он и так наказан, Эд. Его тело изуродовано, душа сломлена. Его вырвали из детства, заставили гореть, и он… запутался, сошел с ума. Он пытается склеить её, душу, но… не вполне успешно.
- Амалия, послушала бы ты себя, что ты несёшь? Ты ещё во власти этого маньяка? Здесь уже не полиция, здесь скорая психиатрическая помощь нужна!
- Нет, Эд. Он не маньяк. Он – не этого мира. Просто… ему не удалось пройти инициацию. И теперь демоны одолевают его, чтобы не допустить возвращения. Если бы всё, что нужно, произошло вовремя, всё было бы иначе. Он ушёл бы, как и многие другие, в свой предназначенный мир – учить и дарить жизнь, знание и гармоничных детей. Не смейся! Просто я поняла, что не гожусь для роли спутницы.
- Я и не смеюсь. Мне совсем не смешно. Напротив, волосы дыбом. Мне очень жаль тебя. Я всё-таки вызову врача. Позволь мне сделать это для тебя, милая!
- Эди, я хочу всё забыть, и скорее! Лучше целуй меня! Люби меня! Сию минуту, пока не начала вспоминать! Пожалуйста!
И Эдвин не мог не сдаться. Их вторая ночь любви была странной и нереальной, Эдвину казалось, что это дурной сон. Амалия часто вздрагивала и стонала, всё время к чему-то прислушивалась и смотрела на Эдвина пустыми глазами, так, что ему становилось страшно, и он пытался утопить страхи в нежности и ласках – ведь это его Амалия вернулась к нему!
Утреннее пробуждение в объятиях Эдвина не смыло с души и тела тревоги и тяжких предчувствий. Она выскользнула из постели, улыбнулась бывшему жениху и, нагая, покинула спальню. И это видение кольнуло Эдвина, сжало сердце предощущением ненастья – эпизод повторялся. Значит ли это, что за ночью воссоединения последует разлука?
Пока Амалия приводила себя в порядок в ванной, Эдвин в халате прошёл в гостиную прослушать деловую почту. Спокойнее, Эд, спокойнее. Впереди – уйма дел, ему нельзя позволять себе расслабиться, иначе всё полетит к чертям – всё самообладание, которое он так долго собирал воедино по крохотным крупицам, всё крепкое благополучие и равновесие. Он уже дважды откладывал важные встречи и визит к адвокату – больше подобное не повторится! Теперь-то уж он имеет полное право наказать этого Фабера – проходимца, вора, клоуна, садиста! Наказать материально – конфискацией имущества и собранных средств. Физически – лишением свободы. И морально, ибо Эдвин готов был немедленно жениться на Амалии, показать её личному врачу-психотерапевту, дабы уберечь её от дальнейших срывов, а попутно разрушить аморальную империю Фабера, его отвратительную секту!
…Бесшумно открылась дверь. Эдвин, задумавшись, не сразу заметил это.
Горн, старый дворецкий, тихонько покашлял, чтобы привлечь внимание хозяина.
- К вам посетитель, господин, - доложил он.
- Какие посетители, Горн? – сморщился Эдвин. – Во внеурочное время! Отошли их! И впредь звони, а не вламывайся в комнату!
- Простите, хозяин.
- Ну, что ещё?
- Посетитель уже здесь, и он один. В кабинете.
- Какого чёрта он там делает? Почему ты его впустил? Выгони! Вызови полицию!
- Он прошёл туда сам и не уходит. Велено вам доложить, что Силь Фабер не уйдёт, пока вы не выйдете к нему.
- Дьявол! Мерзавец! Урод! – Эдвина передёрнуло от ярости. Он вскочил и, оттолкнув Горна, влетел в кабинет. Силь Фабер, стоящий спиной к двери, обернулся не спеша, оглядел юношу сверху вниз холодным, оценивающим, невозмутимым взором.
- Какое вы имеете право здесь находиться? – гневно вскричал Эдвин. – Мелкий вор! Насильник! Вы – преступник, и я намерен сейчас же вызвать полицию!
- Я имею право здесь находиться, - возразил Фабер. – Здесь моя жена, и я пришёл, чтобы забрать её.
- Что? Жена? Как вы смеете называть её женой?
- Амалия, скажи, я прав?
Изумлённый Эдвин обернулся – Амалия стояла в дверях, одетая и подтянутая, комок стальных нервов.
Амалия кивнула: - Он говорит правду, Эдвин. Мы – муж и жена. По закону.
Эдвин потерял дар речи. Он пошатнулся.
- Ты всё-таки лгала мне? Амалия, ведь ты не уйдёшь? Я дам тебе кров и защиту. Тебя здесь никто пальцем не тронет. Мне плевать на то, кто он тебе, но не плевать на то, что он с тобой вытворял! Он должен понести наказание, чтобы больше никогда никого пальцем не тронуть! Он закончит дни в самой далекой астероидной тюрьме! Я…
- Она не нуждается в защите, она сильнее тебя, - перебил Фабер. - Ами, ты идёшь?
Амалия кивнула, точно кукла на верёвочке, и сделала шаг вперёд. Эдвин схватил её за руку, дёрнул к себе: - Я тебя не отпущу! Тобой манипулируют!
Фабер схватил Амалию за другую руку и потянул к себе.
- Какое право ты имеешь… подонок! Отпусти её!
- Молокосос! Ты ещё и командуешь!
- Отпустите меня! – вскрикнула Амалия, и оба мужчины одновременно разжали руки. Амалия отступила к Фаберу.
- Прости, Эд…
- Амалия! Стой! – крикнул Эдвин. – Одумайся! Он снова будет издеваться над тобой! Он – маньяк! Его ждёт электрический стул!
Амалия улыбнулась, беспомощно, безнадёжно, и эта улыбка показалась Эдвину жуткой.
- Я не могу не пойти за ним… Эд, я не могу удержаться. Я люблю его…
- А-ма-ли-я! – Эдвин снова попытался схватить её за руку, Амалия отпрянула.
Тогда Фабер протянул руку, и Амалия сама вложила свою в его ладонь – ладонь захлопнулась, точно капкан. Или – наручники.
- Идём, Ами, идём, - ласково произнёс Силь. – Нам пора.
- Амалия, куда ты пойдёшь? Он был нищим и нищим остался. Вспомни – со мною ты была баронессой, наследницей империи Альтиц, теперь ты нищая и бездомная. Мои камни не спасут вас…
- У нас есть дом, - сказал Силь мягко. – Ами знает это. И мы идём туда. В свой дом.
За ними захлопнулась дверь. Минуты две, брошенный вторично, нет, брошенный давным-давно и не единожды, Эдвин стоял истуканом. В голове его разверзлась полная пустота, гулкая и зловещая. Потом он затопал ногами и ринулся к стилизованному телефону, долго смотрел на него бессмысленным взглядом. Ткнул дрожащим пальцем виртуальную кнопку памяти. Телефон набрал номер Музаны.
- Муза? Это я, - мёртвым голосом произнёс Эдвин. - Он только что был у меня. Он… он увёл Амалию. Снова. Насовсем.
…Амалия и Фабер молча покинули дом Эдвина, пересекли обширный, пустынный сад. Ни садовник, ни охранник не посмели их окликнуть или задержать. Амалия шла, точно во сне. Да, именно так, это был сон. И её с Силем дом тоже был во сне.
- Куда ты повезёшь свою бездомную жену, Силь?
- В усадьбу Тырнова Пуща.
- Но это дом Хончо Тырнова. У нас нет своего дома. Ты обманывал?
- Это наш дом, Ами, я его выкупил, - терпеливо объяснял Силь. – Просто он был до сих пор оформлен на Тырнова. Но Тырнов бесприютен – он давно пропил и прокурил свою жизнь. Я вытащил его с самого дна, из наркопритона, и очистил от скверны. Он возродился, вновь стал творцом. Теперь он будет строить Храм. А эту усадьбу строил дед Тиссы, художник Барон Фэреди. Слышала о таком?
Амалия кивнула.
- Хончо Тырнов был любимым учеником Фэреди. Барон сделал его равноправным наследником после того, как дочь его после восстания вместе с внуками отбыла на астероид. Но деда нет в живых уже почти двадцать лет. Настоящее имя Тиссы – Амадея. Она с детства – сирота, и жизнь её намучила. Она попала в рабство, бежала, потеряла брата. Она была идеальным дуалом для Хончо. Как Хончо – идеальным другом и учеником.
- Почему… была?
- Амадея погибла, защищая нас. Меня и тебя.
- Погибла? И ты позволил? Ты не спас её?
- Она сумеет вернуться, Ами. Она обязательно вернётся.
- Ты сам… в это веришь? Или снова кормишь фантомами?
- Я это знаю. Не здесь и не сейчас – но вернется.
- А если она захочет здесь и сейчас? – закричала Амалия, не утирая слёз. – Ты говоришь и сам в это не веришь?
Силь нежно провел языком по мокрой дорожке, слизывая соль.
- Ты в этом убедишься, - мягко произнес он. – Хончо – мой преемник, и рано или поздно она с ним встретится.
- … Защищая меня… идеальный дуал… вернётся… - повторяла Амалия с горечью. - А кто же я?
- Идеальная возлюбленная.
- И со своими возлюбленными боги поступают так, как ты?
Фабер помолчал.
- Я раскаиваюсь. Я вымолю прощение.
- Опять слова. Силь, ты сказал, что выкупил дом. Значит, у тебя были деньги?
- Ваш мир нестабилен. Слишком много ушло мимо смысла. Твои деньги восполнили убыль.
- Были деньги! Тогда зачем нужны были все эти мучения, сбор подаяний?
- Желание помочь и добрые помыслы – вот энергетическая основа для будущего Храма, Ами. Вот что мы накапливали! Накапливали, чтобы заложить фундаментом. Твоя сила беспримерна. Идём, идём, Ами, докажем всем, что это так, и что с нами чистый свет и жар!
Они сели в машину. Фабер был спокоен, деловит, уверен в себе, даже умиротворён. Он вновь обрёл себя. Он держал руль одной рукой, другую положил на её колено. Затем заглянул ей в лицо, и она слабо улыбнулась: они возвращаются домой! Их губы встретились…
Машина неслась, словно сама по себе, по утреннему шоссе. Машин было немного – раннее воскресное утро. Царило неприветливое, моросливое небо с рваными голубыми окошками и остатками ватных облаков, постепенно убегающими на запад; клочки никак не желающего таять снега по обочинам, деревья – ни живые, ни мёртвые…
Их губы не размыкались сотни лет. Шли дожди, светило солнце, жара и сушь сменялись ледяной изморозью, цветущие кисти – голыми ветками. Менялись монархи и президенты, а они парили между Небом и Землёй, сливаясь в любовном танце, и Океан дышал на них целебным солёным дыханием, и поддерживал в воздухе, не позволяя опуститься слишком низко…
…Машина запрыгала по просёлку, свернула на другой, снова выехала на шоссе, миновала мост через Деволицу, опять съехала на просёлок, уже вдоль реки, потом резко повернула прочь от реки, вглубь империи берёзовых рощ и сосновых перелесков. Эта Земля, этот Мир был не только удивительно красив, он был великолепен!
Вот и усадьба. Их усадьба. Их ли? Всё так запуталось, что Амалия уже и не знала, чему верить и радоваться ли известию. Дом, лёгкий, светлый, талантливо построенный, единственный в своём роде, прекрасный дом казался ей вместилищем кошмаров, наваждений, оживающих в голове чужих воспоминаний.
Она не хотела, чтобы эта жизнь оказалась её жизнью, не желала её проживать, ей было хорошо в своей собственной жизни. Но лишь только она делала шаг в проём несуществующего окна, чужая память завладевала ею беспрекословно, подчиняя себе, чужая жизнь вторгалась в её жизнь, чужие чувства заставляли принять и пережить их. Она не хотела превращаться в Ами, боялась этих превращений, подобных смерти. Она хотела остаться любимой подругой и женой здесь, а не там, остаться Амалией, урождённой фон Альтиц. Амалией. А-ма-ли-ей!
Но никто не слышал её беззвучного крика. У нее было проводника и поводыря в том Мире, она растеряла друзей в этом…
Пустынный дом встретил тревожной, настороженной тишиной. Тишина висла в воздухе, липкой паутиной заполняла углы, свешивалась с потолка, колыхалась вместе с занавесками, глумливо смотрела кукольными гротесковыми глазами. Ёжась под этими взглядами, Амалия прижималась к мужу и боялась оглядываться. Воздух, казалось, был наэлектризован.
Фабер и Амалия поднялись наверх, в свою спальню.
- Прими душ, Ами. Смой чужие прикосновения и взгляды, чужие слова и помыслы. И я тоже омоюсь. Мы должны быть чисты. В этот долгожданный день.
Амалия смотрела в его глаза, от которых невозможно было оторваться. Дрожь и сладость пробегали волнами по её измученной душе и телу. Силь… Она не желала больше никого другого. Ей не нужен никто, кроме этого жестокого Бога. Это – Любовь?
Вода текла по их лицам горячими слезами. Силь без труда подхватил её на руки – и перенёс на ложе.
«Сейчас мы полетим!» - с замиранием сердца, с восторгом и жадностью подумала Амалия. Она осязала, ласкала кончиками пальцев страшные рубцы и шрамы на нежной, живой коже. Они, казалось, оживали под её лёгким касанием, по ним пробегали токи и крохотные искорки, отдавая в неё электрическое покалывание и дрожь: несуществующие крылья желали вырваться наружу – и Амалия всем сердцем, всеми силами души желала одного: чтобы это произошло! Крылья – вот что нужно им, чтобы выполнить предназначение и стать свободными и счастливыми!