в самых ярких воспоминаниях современников
Имя любого человека способно обрастать мифами, тем более, человека выдающегося, известного. Миф – это творимая реальность, по мнению великого русского советского философа Лосева, обогатившего мир людей, советских и не советских, многотомной историей античной эстетики.
Образ любимого народом поэта Николая Михайловича Рубцова оброс не только всевозможными мифами, но и легендами, быличками, притчами, сказками, выдумками.
Маяковский, с которым у Рубцова были сложные отношения, обмолвился о будущих своих мемуаристах, на сленге музейных работников во времена СССР называвшихся «воспоминатели»: «к решёткам памяти уже понанесли посвящений и воспоминаний дрянь».
Все воспоминания нужно делить надвое. Фактор же объективности в них равен часто нулю. Любой «воспоминатель», прежде всего, вспоминает о себе самом любимом.
Но бывают исключения.
На мой, взгляд, самые яркие воспоминания о Рубцове принадлежат его товарищам по учёбе в Литературном институте Льву Котюкову, Ладе Одинцовой, Владимиру Андрееву и сотоварищу по Горно-химическому техникуму в Кировске Николаю Шантаренкову.
В этот же ряд ставлю книгу Нинель Старичковой «Наедине с Рубцовым». Как отметили исследователи творчества Рубцова, Белков, в частности, Нинель Александровна путает иногда даты. Но это не столь важно при общей их искренности, качестве, которое Рубцов больше всего ценил в поэзии и людях.
Лев Котюков написал о Рубцове свой «Роман без вранья»: о весёлой студенческой жизни, совместных с Рубцовым пьянках-гулянках, рассеяв по ходу повествования множество интереснейших фактов.
Котюков донёс до читателя не только образ Рубцова-повесы и гуляки в пушкинско-моцартианском духе, но и образ Рубцова-Поэта, интеллектуала, остроумца.
Когда скрывался в огнях и зимней мгле большого города троллейбус номер № 3, увозивший в уют московской квартиры подружку из общежития Литинституа, во времена Рубцова и его соучеников располагавшегося по адресу: «Зелёный дом, Бульвар молодых дарований» (ул. Добролюбова), поэт цитировал любимого Блока: «Всё счастие моё на тройке в сребристый дым унесено».
Или вот такой перл в хорошем значении этого слова от Котюкова. (Кстати, Гоголь придумал выражение «перл создания», имея в виду литературный опус). Но потом слово «перл» применительно к литературному творчеству стали употреблять в уничижительном смысле.
«Рубцов любил Гоголя. «Скучно жить на этом свете, господа!» - говаривал он иногда грустным вечером… А в нескучную минуту, как бы совсем невпопад шумного толковища, с тайной горечью произносил: «Так, брат, как-то всё… С Пушкиным на дружеской ноге». А желающих быть с поэтом на дружеской ноге было в преизбытке. «Колюня! Колян! Колюха!... исторгалось из пьяных, прокуренных, бездарных глоток».
Кроме шуток, Котюков очень убедительно пишет о том, почему Рубцов после гениального своего белого стиха «Осенние этюды» перестал их писать. Анатолий Передреев сильно это стихотворение раскритиковал, в тайне, по мнению мемуариста, завидуя Рубцову.
Или такая деталька мелькнула в мемуаре. Котюков как-то выручал Рубцова из вытрезвителя, разыграв целый спектакль. Когда милиционер, наконец, вывел Поэта из кутузки, чтобы отдать на поруки общественности, одет он был не очень опрятно. Но! На Рубцове была белая шёлковая тенниска. Шёлковая! Дорогая, значит. Видно, сохранилась с тех времён, когда Рубцов получал на Путиловском заводе большую зарплату рабочего.
Стипендии студентам хватало как раз на «трёхразовое питание» - три раза в неделю.
Кстати, не случайно сошлись приятели Рубцов и Котюков. Оба они могли быть отнесены к разряду «мальчики-мажоры», по терминологии времён Перестройки СССР. У Котюкова отец был шишка местного масштаба на Орловщине. А Рубцов считал себя сыном видного партийного работника, о чём писал в письме к руководителю институтского семинара поэту Николаю Сидоренко.
Я обратила также внимание на воспоминания соседа Рубцова по дому, во время проживания его в коммунальной квартире на Набережной Шестой армии в Вологде, но, к сожалению, не сохранила в памяти ни своей, ни компьютерной, имя этого человека.
Когда сосед назвал Рубцова сиротой, в ответ услышал: «Сам ты, сирота!» Поэт прекрасно помнил о достатке в доме во времена своего детства при жизни отца и матери. Об этом можно прочитать в его сохранившемся прозаическом отрывке о шумном и многолюдном празднике в доме Рубцовых.
Старичкова утверждает, что её друг в 1969 году работал над двумя повестями: о детстве и флотской юности. Автографы повестей не были обнаружены в квартире Поэта после его гибели. Воспоминания Поэта о детстве и юности щедро цитирует Дербина в книге своих мемуаров.
О мемуарах женщин нужно сделать оговорку, назвав их женскими мемуарами. Они отличаются от мужских массой мелких деталей. Лада Одинцова написала всего несколько страниц о друге, но зато каких!
В них милые подробности студенческого общежитийного быта. Мемуаристкой схвачены неуловимые детали рубцовского образа, пересказаны замечательные истории Поэта о флотской службе, жизни в Ленинграде, ленинградском его романе с дочерью советского полковника, семейной жизни с Гетой, дочери Лене. Есть сведения о политических взглядах Рубцова, информация о самиздатовских изданиях, «ходивших» в общаге, целый пласт уделён литературным его пристрастиям…
Рубцов был убеждённым славянофилом. Ценил Николая Михайловича Языкова – большого поэта и близкого друга Гоголя. Сетовал, что студентам Литературного института дают плохое филологическое образования, пичкая «измами». Тогда и позже в советских гуманитарных ВУЗах изучались: история КПСС, исторический и диалектический материализм, политэкономия, научный коммунизм и основы научного атеизма в ущерб основному образованию. Ещё были странные науки: «марксистско-ленинская эстетика», «марксистско-ленинское литературоведение».
Интересно, что Рубцов при этом не был антисоветчиком, как и большинство советских людей, тем не менее, по ночам слушавших «вражьи голоса» - «Голос Америки» и т.д., хранящих в железных банках из-под печенья, закопанных в огороде, Солженицына и опальный роман Пастернака, читающих, как подметил с юмором Котюков, «под тремя ватными одеялами» разную другую антисоветчину.
Одинцова, например, показывала Рубцову книгу Ломброзо, репродукции Дали и Константина Васильева. Дали Рубцов, вряд ли, воспринял всерьёз, а Константина Васильева заприметил. Суров опубликовал в своей «Рубцовской энциклопедии» письмо Поэта к художнику Константину Васильеву с просьбой сделать рисунки к его книге.
Судьба письма не совсем ясна: послал его Рубцов адресату или просто сохранил в архиве черновик?
Картины Константина Васильева теперь хорошо известны, среди них «Русалка». У этой картины трагическая история создания. Художник посвятил картину сестре Людмиле, которая умерла от странной болезни после того, как искупалась в водоёме, куда сбрасывали радиоактивные отходы.
Девушка сидит на берёзе на фоне омута в глухом безлюдном лесу. У неё длинные роскошные льняные волосы и синие глаза.
Картина вызвала бы у Рубцова целый ряд ассоциаций с обстоятельствами его собственной жизни. Но он «Русалку» не видел. Она была написана, скорее всего, в 1976 году.
У Рубцова тоже была красивая старшая сестра Надя, прекрасно певшая и умершая в семнадцать лет от простуды, полученной на лесозаготовках.
Лесной мотив, вообще, один из преобладающих в творчестве Поэта. Рассказал он Ладе Одинцовой и о своей Русалке – девушке с длиннющей косой, которую он любил. Лада даже запомнила название железнодорожной станции под Ленинградом, где они встречались в старом деревенском доме – на даче её отца-полковника, не желавшего видеть «бедного» работягу Рубцова мужем своей дочери. Советское общество отличалось кастовостью – негласной, но всеми признаваемой.
Девушка училась в Институте культуры на дирижёра и научила друга распознавать голоса редких птиц в птичьем хоре. Вот такая милая деталь из лав стори Николая Рубцова.
Одинцова подарила нам ещё один рубцовский адрес. От этой станции рукой подать до Невской Дубровки и до Приютина, где жила всем поклонникам Рубцова известная теперь Тая Смирнова. Считается, что ей посвящено стихотворение Рубцова «Букет». А, может быть, не только ей? Где она теперь и жива ли, полковничья дочь, зазноба Рубцова, учившая его различать в птичьем хоре голоса редких птиц и подарившая Гению свою первую девичью любовь?
Вряд ли, мемуаристка ошиблась с названием станции. Уж, очень оно сказочное и рубцовское.
Менее известны воспоминания о Рубцове его друга Владимира Андреева, хранящего «Звезду полей» с дорогим автографом. Имеется в библиотеке Андреева также сборник «Сосен шум» - последний прижизненный сборник стихов Поэта.
Эта книга у него без автографа автора. Вышла она в 1970 году. Тогда же состоялась последняя встреча институтских друзей в кассе Курского вокзала в Москве. Она была чисто случайной.
Стоял ноябрь 1970 года. Андреев покупал билет на поезд в Харьков, где жила его мать. Рубцов его окликнул, сильно обрадовавшись встрече, хотя времени у Поэта было в обрез: в прямом и переносном смысле.
Рубцов ехал в Горький (Нижний Новгород). Он брал билет на отходящий поезд. Подошёл к окошку с раскрытой красной книжкой члена Союза писателей СССР и с фразой «Дайте билет русскому поэту на отходящий поезд до Горького».
Друзья отметили встречу в вокзальном кафе. Рубцов угощал портвейном «777». Потом обнялись в последний раз на пороге, что у русских не принято, на ступеньках отходящего в Горький поезда.
Я спросила у Андреева, а какого роста был Рубцов? Говорят, что был маленького роста.
Андреев ответил, что, мол, маленького роста, конечно, 165 сантиметров. Ничего себе маленький! Ну, не метр же пятьдесят девять!
И была у него особая метинка: коричневые пятнышки на лбу, кажется, с правой стороны.
Когда Рубцов читал свои стихи, а читал их Рубцов, по словам Андреева, как никто: потрясающе! – он наклонялся вперёд и превращался в орла. Между словами делал большие паузы, нагнетая лиризм. На чтение в их комнату № 326 в общежитии Литинститута набивалось столько людей, что нельзя было закрыть дверь!
Воспоминания о Рубцове Николая Шантаренкова можно прочитать в моём изложении на сайте «Душа хранит» под рубрикой «Мемуары».