1
Ночь выдалась на удивление темной; подобно густому черному туману окутала окрестные земли тьма и никакой свет – будь то даже теплый, пламенный – не желал с нею бороться. Бесполезно высилась в небе луна, серебряное блюдо неправильно круглой формы, безразлично мерцали вокруг нее холодные звезды. Изумительно тихо, покойно. И могло даже показаться совершенно невероятным, что всего несколько часов назад солнце со своей недостижимой высоты сочилось раскаленным золотом, плавя, наверное, и сам воздух. Ведь в таком случае должно еще небосводу ласкать глаз человеческий мягкими красками тлеющего заката… Но вместо этого бугрилась над горизонтом (аккурат там, где некогда и скрылось царственное светило), тяжело ворочая дородными боками, грозная туча. Беспардонно заслонив собою прощальные солнечные лучи, она грозилась вскоре поглотить и все небо, чему подтверждением служила явственно ощущаемая духота, какая обычно бывает перед дождем…
Внизу же был лес. Безмолвным исполином, преисполненным сознания собственной силы и важности, распростерся он на многие лиги вокруг, скрупулезно повторяя своими телодвижениями рельеф местности: взбираясь на вершины пологих холмов, низвергаясь в низины, чем приобретал определенно сходство с беспокойной водою горной реки. Кое-где, подобно морщинам на старческом лице, пересекали его дороги, тропы; имелись и тронутые топором лесоруба места, но, тем не менее, это был, как и встарь, местный владыка, коего не любили беспокоить без особой надобности…
Отчего вдвойне удивителен тот факт, что, свернув с дороги, уже более получаса пробирается все глубже и глубже в лес небольшая группа всадников.
Что их туда ведет?
Почему именно сейчас?
Да и кто, в конце концов, они такие?
В поиске ответов на эти вопросы, необходимо проследовать за ними под раскидистые шапки высоких деревьев, что образовывали над головой второе небо; туда, где блуждал меж могучих и не очень стволов легкий ветерок, несмело волнуя воздух, заставляя колыхаться понурые ветви, где листья трепетали и бархатом звучал со всех сторон их недовольный шепот; где чутким слухом так же можно было уловить свидетельства того, что сон здесь властен не над всем…
2
— Долго нам еще ехать, Финеас?
Звук человеческого голоса, который и при свете дня не часто раздавался в этих местах, в столь поздний час оказался неожиданно громким, отчего тот, кто осмелился нарушить застенчивую ночную эвфонию, вздрогнул, равно как и его спутники.
Их было трое. Дорога в это время года любила тешить себя калейдоскопом причудливых гримас, в которые обращались лица путников, обволакиваемых вздымающейся пылью, посему одеты наши всадники были по-простому, чтобы не жалеть о попорченных вещах. Темные, неопределенного цвета плащи струились с плеч на лошадиные крупы; лица были спрятаны под накинутыми на головы капюшонами. Ночью! Подобный облик давал богатую пищу для человеческого воображения при попытке хоть как-то опознать этих людей. Однако, долго размышлять по сему поводу и не требовалось, ибо лошади их однозначно обличали знатных господ – поводья таких красивых, сильных и гордых животных просто не могла держать рука простолюдина. Никак не могла!..
Да и, кстати, все были при оружии!
— Трудно сказать, — ответил, но уже более тихо, тот, к кому и был обращен вопрос, останавливая одновременно с этим лошадь. Остальные последовали его примеру.
— Мы заблудились?
— Нет, вовсе нет, — поспешил успокоить явно обеспокоенного спутника Финеас Трувор. — Направление верное, в этом я абсолютно уверен. Не могу лишь точно сказать, сколько времени нам еще потребуется. Но мы уже недалеко.
О том, чтобы усомниться в сих словах, не было и речи. Голос его – голос человека, не имеющего привычки к бессмысленному сотрясанию воздуха, отчего сам по себе оказывал гораздо большее воздействие, нежели сказанное им.
— Что ж, это радует, — устало вздохнул первый. — Хотелось бы поскорее со всем этим покончить…
— Не могу не согласиться!
Эти слова, произнесенные третьим всадником, ничуть не умерившим свой сильный голос, были первыми, сорвавшимися с его уст за последнюю пару часов. Немудрено, что они застали двух других врасплох, ударили по их ушам тяжелым молотом.
— Уже довольно долгое время, — беззаботно продолжил тем временем ранее безмолвствовавший, кажется, изрядно довольный произведенным эффектом, — мне не приходилось принимать участия в подобном, с позволения сказать, мероприятии. Но память о тех мгновениях еще достаточно свежа и неприятна, чтобы в определенной степени досадовать на вас, многоуважаемый Утэр.
Ровным, медленным движением, сопровождающим собственные слова, он скинул капюшон. Открывая миру немолодое уже, но и не старческое лицо. Резкое. Угловатое. Левую щеку наискось бороздил застарелый шрам – память о бурных военных днях, которую скрывала аккуратная борода, видимо, для того и отпущенная. У висков имелась легкая седина.
Но если бы Утэр и Финеас не знали этого, то навряд ли разглядели бы в темноте.
— Маркус, — протянул Утэр Варагон и, чуть помедлив, так же открыл лицо свое. — А я уже было подумал, что ты так и будешь молчать до самого конца.
— Была такая мысль, — кивнул Маркус Глабр.
— И очень хорошая! Жалко, что она лишь на мгновение посетила твою голову.
Маркус тихо рассмеялся.
— Неужели тебе столь неприятно мое общество?
— Ты выбрал крайне неудачный момент для изъявления своих жалоб, — заметил Трувор, — действительные они или шутливые. — Нахмурился: — И с каких это пор ты с нами на вы? Хватит паясничать.
— Присутствие твое здесь вовсе необязательно, — напомнил Варагон. — Что-то не нравится? Разворачивайся.
— Ох, как вы на меня ополчились. Будто это я ваш противник!
— О! А вот это можно устроить…
— Не горячись, Утэр, не стоит, — вскинул руки Маркус. — Я здесь лишь потому, что тот парень…
— Томас Рид, — подсказал Финеас.
— Он самый, да… Потому что он меня заинтриговал. Он явно дал понять, что желает видеть нас троих. Мне интересно почему.
— Ты наверняка будешь разочарован, — сказал Трувор.
— Не исключено, но от меня не убудет.
— Зато нам одно расстройство!
— Утэр… — вкрадчиво произнес Финеас.
— Я спокоен! — как-то очень несогласно с собственными словами дернулся всем телом Варагон; затем он похоже, взял себя в руки. — Спокоен. Черт возьми, Финеас, нет нужды опасаться каждого моего неосторожного слова.
— Есть и была всегда, — невозмутимо ответил Трувор, — а последние несколько месяцев я только тем и занимаюсь.
— Но тебе это по душе, так ведь?
— Маркус, — зазвенел металлом голос Финеаса Трувора, — тебе тоже лучше помолчать. Мы будем очень признательны за это.
— Как пожелаете, господа, как пожелаете… Позвольте только один последний вопрос.
Это была плохая идея. Как оказалось, даже очень. Но прежде чем Финеас успел высказать свое мнение по этому поводу, Варагон его опередил.
— Черт с тобой, валяй, — брякнул он, желая поскорее отделаться от назойливого спутника.
— Мне любопытно: мы находимся в твоих владениях, Утэр, так отчего же не ты наш проводник?
Последовала пауза. Недолгая…
Варагон рассмеялся.
— Какая глупость! Мои владение обширны, — гордо провозгласил он, — и тебе это известно не хуже других. Однако, у меня самого достаточно дел и в столице. Я не часто совершаю прогулки подобные этой. Особенно в такую глушь.
— Уж не чаще, чем наш дорогой Финеас.
— Удовлетворен?
— Более чем. Памятуя о том, как вел дела твой отец, я теперь ясно вижу, что ты небрежен и невнимателен, так что вполне мог и не уследить за…
Маркус замолчал.
— Мог не уследить за чем? — сдавленно переспросил Утэр. Нервный смех секундой назад смело с его лица будто резким порывом ветра.
— Не бери в голову, — махнул рукой Маркус и, вздохнув, будто облегчил душу, он стукнул пятками по крупу своей лошади, направляя ее туда, куда вся троица держала путь до этого. На лице играла улыбка, противная для Варагона, которую тот не видел, но ощущал всем своим взбудораженным существом.
Не стерпел. Хлестанул своего скакуна что было силы плетью по боку, рванулся и преградил Маркусу путь. Лошадь последнего шарахнулась было в сторону от неожиданного препятствия, негодующе засопев, но хозяин ее удержал.
— Мог не уследить за чем?! — возопил Варагон, полностью потеряв самообладание. — За кем? За ним? Ты ведь имеешь ввиду моего сына, да?
Маркус не ответил. Похлопав, успокаивая, свою лошадь по гриве, он поднял на Утэра свой внимательный и немного насмешливый взгляд.
В противоположность Глабру Утэр для своего аналогично не юношеского возраста был, если дать слово даме, «чудо как хорош!». Ладно сложен, силен (Маркус же, надобно заметить, не следил за своим телом должным образом и немного обрюзг в талии), на выразительном мужественном лице всегда готова была заиграть обворожительная улыбка, в глазах – озорной блеск. Светлые волосы, достававшие до середины шеи, служили сему удачным обрамлением.
Маркус смотрел на него и видел все эти любимые женщинам черты, но отметил, что в данный момент Варагон бы дамам не понравился. Множество бессонных ночей, опустошенных винных бутылок и послужившие сему причиной стыд, гнев и боль открывали истинного его. Грубого, надменного, мстительного! Такого, каким Глабр его помнил…
— Да, Утэр, я имел ввиду его.
...К сему в придачу, что-то змеиное было в его облике, голосе; что-то, что было присуще только этим гадким созданиям.
— Значит, ты веришь всем этим клеветникам, — зашипел Варагон, — этим лживым псам, только и способным, что лаять тебе в спину? А может, ты один из них?!
Рука его скользнула под плащ, ладонь коснулась ребристой рукояти меча.
Финеас Трувор возник между ними, заставив лошадь Глабра (до чего же нервное животное!) вновь перепугаться и отступить. Он схватил Утэра за плечо и, чтобы обратить на себя его внимание, отвесил пощечину.
— Держи себя в руках! — не повышая голоса, но вместе с тем исключая всякие пререкания, произнес Трувор. Взял Варагона за шиворот, встряхнул: — Помнишь, зачем мы здесь? Помнишь, для чего?
— Не моя вина, что Маркус не послушал тебя.
— Твоя вина в том, что ты пошел на поводу у зарвавшегося мальчишки! Тебе не хуже других известно, что он забияка, бретер. Никто бы не осудил тебя, проигнорируй ты этого юнца, никто бы не обратил внимания на его слова. Вместо этого ты публично вызвал его на поединок. Да к тому же и на его условиях!
Финеас отпустил Утэра:
— Это было очень неразумно с твоей стороны. Очень! Но решение принято и теперь надлежит все сделать правильно. Ваши, Маркус, друг с другом дрязги не для чужих глаз и ушей. Посему, отложите это на потом. Хватит необдуманных поступков.
— Томас Рид, — прохрипел Варагон, несколько успокоившись, — назывался другом моего сына. Он был вхож ко мне в дом, считался всегда желанным гостем. Ныне же по каким-то собственным преступным побуждениям или по чьему-то наущению он является одним из тех, кто клеймит моего мальчика предателем и вором. У него хватило наглости на то, чтобы трубить об этом в моем доме и в моем присутствии!.. необдуманный поступок? Не-ет, ни в коем случае. Я заставлю его заплатить за ту грязь, которой он поливает имя моего сына и мое.
Его качнуло в седле: Варагон будто пьяный, не выпив, однако, ни капли за этот вечер, сидел на лошади.
— Продолжим путь, — сказал Трувор.
— Отсюда, пожалуй, я сам могу ехать впереди, — сказал Утэр и покосился на Глабра, — все-таки это мои владения.
Свистнула в воздухе плеть, обрушиваясь на мускулистые бока лошади Варагона. Два прыжка, и она вместе со своим хозяином скрывается в чаще.
Финеас вздохнул. Теперь и он быстрым движением сбросил капюшон, как будто тот мешал ему свободно дышать. Провел ладонью по лицу.
— Он еще больше несдержан, чем раньше, тебе так не кажется?
— Ты же с прежней прямолинейностью избавляешься от ненужных ушей.
Глабр удивился, кажется, совершенно искренне:
— Да? Я думал, что был довольно аккуратен.
— О чем ты хочешь поговорить?
— Успеется. Время еще есть, Утэр нам больше не помешает. Пойдем.
…Они ехали бок о бок и даже в темноте без особого труда можно было заметить, что Трувор, пускай и плечи его были слегка поникшими, возвышался над Глабром почти на целую голову. Из всех троих именно он – высокий и худощавый, сухой, можно даже сказать – выглядел наиболее старым. Бледное вытянутое лицо сплошь испещрено морщинами, тонкие губы плотно сжаты. Длинные волосы, убранные в хвост, на деле всего лишь светло русые, отдавали, особливо в данный момент, какой-то пепельной серостью.
Но более всего в заблуждение вводили глаза: умные, но равнодушные, по-старчески усталые. И это все при том, что Финеас Трувор не старше Варагона.
Однако кое-что можно было отчасти объяснить и довольно просто. Взгляд. Финеас действительно устал. Ему чертовски хотелось спать…
3
А лес между тем шептал! Шептал беспокойно, взволнованно и если до сего момента его было неслышно, то в воцарившемся заново безмолвии глас его обрел твердость, уверенность. Но не ясность.
Чуткий слух, порядком отвыкший уже от дневной суеты, отчетливо улавливал где-то вдалеке остатки дневного щебетания, его бледное эхо. Гукал изредка филин. То тут, то там слышался несмелый шорох, невнятное... бормотание; сухие ветки, устилающие землю, хрустели под легкой поступью лишенных сна лесных обитателей и лошадей. Прерывисто дышал ветер.
То был красивый, завораживающий язык, вот только произносимые на нем слова оставались для большинства людей тайной за семью печатями. А так ведь хочется, порою, знать, что скрывается за этим!
Ветер, листья, сухие ветки!
Чем хочет поделиться с нами природа? О чем желает предостеречь, о какой опасности? На многие вопросы нашлись бы ответы, многое можно было бы понять.
Но до тех пор лишь ветер… листья… сухие ветки…
Тревожно!
4
Молчание длилось недолго.
— Финеас.
— Да?
— Почему ты до сих пор с ним?
Трувор остановил лошадь. Он даже несколько опешил. Подождал, пока Глабр окажется достаточно близко… Финеас понадеялся, что, быть может, неправильно истолковал услышанное, что Маркус имел ввиду нечто совершенно иное.
Но нет – все верно.
— Ты издеваешься? — вырвалось у него.
— Нет.
— Это шутка, — убежденно твердил Финеас Трувор. — Это твоя очередная и, как водится, очень плохая шутка.
— Больше никаких шуток, — покачал головой Маркус.
— Так что же? Ты хочешь сказать, что прогнал Утэра, бередя при этом еще кровоточащую его рану, ради того, чтобы я ответил на такую ерунду?
— Чтобы ты честно ответил на такую ерунду, Финеас.
Что-то изменилось. Голос. В нем больше не было недавних насмешки и яда. Они испарились. И тем не менее Финеас не верил.
— Это не имеет смысла.
— Может быть, — хмыкнул Маркус.
Продолжил он лишь через некоторое время.
— Насколько я помню, Финеас, — Глабр вздохнул и Трувор, собравшийся было двинуться дальше, замер, — раньше ты всегда был благоразумен, рассудителен. Никогда не делал ничего, не подумав; не принимал никаких важных решений, не взвесив предварительно все «за» и «против». — Невесело усмехнулся: — С малых лет ты выгодно отличался от своих друзей-шалопаев. Всегда казался сдержанным и ответственным… взрослым…
Последовала непродолжительная пауза, но Финеас не спешил вставлять свое слово. Тирада обещала быть долгой, но хоть начало и оказалось довольно неприятным, он намеревался дослушать ее до конца.
Маркус меж тем натянул поводья, разворачивая лошадь и приглашая Финеаса за собой. В очередной раз набрал в легкие воздух и заговорил все тем же размеренным тоном, в котором, однако, улавливались некоторое облегчение вкупе со степенно нарастающим волнением.
— Столько лет прошло! Кажется, будто не виделись мы целую вечность, да? В мире за это время произошла масса событий, причем кое-что не без моего непосредственного участия, — Маркус указал на свой шрам. — Но вот, что удивительно: вернувшись из дальних стран, я обнаружил, что здесь все по-прежнему. Кто-то безусловно возвысился, кто-то был низвергнут, кому-то не повезло даже умереть, но я не об этом. Кто глупым был – глупцом остался, кто был слепцом…
— Остался слеп, —закончил Финеас. — Так?
— Именно, — кивнул Глабр. — Ты упорно не желаешь видеть Утэра таким, каков он есть на самом деле. Все его поступки ты извиняешь тем или иным образом, помогаешь ему. Со мной было так же. Ну, почти: раньше мне все это казалось чрезвычайно забавным, я стремился подражать ему, его бурному характеру и безмозглой уверенности в себе. Но сейчас все иначе! Совсем. Мы уже не молоды: еще немного времени и возраст начнет брать свое. Все, что связывало нас, осталось далеко позади, в прошлом.
Глабр, похоже, терял самообладание. Слова, им произносимые, временами вздрагивали, будто ужаленные плетью.
— Что же самое главное – мы уже не такие бедные сироты, как в те давние времена. Кем мы тогда были? — Он презрительно прыснул. — Да никем, мы ничего из себя не представляли. Брошенные и бездомные… До сих пор не могу взять в толк, что побудило старика Варагона взять нас к себе и дать каждому имя. Ныне же, уверен, даже оставившие нас с тобой родители не узнали бы своих ненужных чад. Высокий чин, солидный доход. Ни твоя, ни моя судьба не зависят более от его милости, мы вольны делать все, что хотим и на что способны. Посему, прошу тебя, ответь: что тебя держит подле него? Почему ты не оставишь этого человека одного, разбираться со всеми его постоянными проблемами самому, как и подобает мужчине!
И он замолчал в ожидании ответа. Дыхание его заметно потяжелело. Лоб покрылся испариной. Но он быстро совладал с собой.
А Трувор, странное дело, улыбнулся. Трудно сказать, что вызвало у него такую реакцию, поскольку он и сам толком не знал – много хороших и не очень мыслей роилось у него в голове, пока он, не прерывая, внимательно слушал все накопившееся у Маркуса внутри за многие годы, наболевшее. Хотя… Он пожал плечами. Бессмысленно, пожалуй, это отрицать: определенное удовлетворение доставляло осознание того, что Маркусу тоже приходится сейчас несладко.
— Зачем тебе это? — облизнул высохшие губы Финеас.
— Тебе сложно ответить?
— Нет, не сложно. И я отвечу…
— Но?
Трувор пристально посмотрел на Глабра.
— Кажется, будто не виделись мы целую вечность, так ты сказал? Двадцать один год, Маркус, если ты изволил забыть, двадцать один год. Действительно, сродни вечности! И все это время ты, похоже, совершенно о нас не вспоминал, жил своей особенной, далекой от нас жизнью. А сейчас такая… речь. Неужели тебе самому не кажется это странным, неправильным?
— У меня были причины уехать и попытаться устроить свою жизнь вдали от этих мест, ты это знаешь. Но это вовсе не означает, что я о вас не вспоминал.
— Ни разу не приехал нас проведать, не написал ни единой строчки.
— Разве я сказал, что воспоминания были приятными?
— Хм… Очко в твою пользу, — Финеас ощутил болезненный укол. — Но у нас были точно такие же, если не большие причины уехать. В особенности у Утэра.
— О да, с этим трудно поспорить!
— И тем не менее, — проигнорировав иронию, говорил Финеас, — мы остались и справились со всем вместе, пережили это.
— Что ж, Утэр тогда страшно испугался, что ему влетит от отца, узнай тот обо всем. Наверное, это было непросто преодолеть.
— Ты забываешься, Маркус! Не одному тебе пришлось тогда тяжело.
— Но один только я, кажется, в полной мере осознаю тяжесть нашего преступления!
— Преступления, — скривился Трувор. — Ты явно преувеличиваешь. То был несчастный случай: Утэр оступился, мы же все сделали правильно.
— Оступился?.. Правильно?.. Ты меня поражаешь! Две жизни оборвались в ту ночь из-за него… из-за нас!
— Не драматизируй, не стоит. Я там был и нет смысла в лишних красках, коими ты стараешься приправить давние события. Что случилось, то случилось. Нам остается лишь жить дальше.
— Жить дальше, — Маркус вздохнул. — Знаешь, мне как-то сказал один добрый знакомый – пожилой офицер. После моего первого сражения – небольшой стычки с авангардом противника, когда я убил человека… двух, если быть точным… собственными руками. Не помню дословно, но… когда вся жизнь твоя проходит в убийствах, когда от твоей руки или по твоей воле едва не каждый день погибают люди очень важно знать зачем и во имя чего все это делается.
Там, на поле брани, все было предельно ясно. Я смирился. А что случилось двадцать один год назад, как ты изволил мне напомнить, а? Что и зачем?
Маркус поймал взгляд Финеаса. Трувор, не оправдав ожиданий, не отвел глаза.
— Несчастный случай, — твердо проговорил он, — и только… И не пытайся выдавить у меня слезу, это процесс чрезвычайно кропотливый и неимоверно долгий, явно не стоящий требуемых усилий.
— Ради него ты готов и на подлость, и на убийство… — прошептал сокрушенно, Глабр.
— На подлость?.. На убийство?.. — Финеас будто попробовал эти слова на вкус; пришел его черед терять над собой контроль: — Не буду отпираться. Да… да! Я на многое готов, на любую грязь. Тебе хочется знать почему? Так и быть, удовлетворю твое любопытство: потому что он мой друг, Маркус! И не кривись, не надо. Я давным-давно уже понял, что тебе неведомо истинное значение слов «дружба», «верность». Первое же серьезное испытание заставило тебя отвернуться от своих друзей, почти братьев. Заставило бросить все и умчаться как можно дальше отсюда, в армию, на войну. Туда, где по-твоему, лязг мечей и грохот пушек должны были заглушить голос внезапно проснувшейся совести!
— Я больше не мог здесь оставаться. Абсолютно все здесь, каждая проклятая мелочь напоминала мне о том, что мы сделали.
— Мне тоже, — продолжил Трувор, — мне тоже. Но в отличие от тебя я не пошел легким путем, не захотел причинять боль своим близким. Утэр и его отец очень много сделали для меня… для нас с тобой, черт тебя дери! Подобрали на улице, одели, накормили. Дали имя, в конце-то концов, ты сам это сказал! И я им за это безмерно благодарен. А ты?.. Даже на фронт тебе помог отправиться старик. Помог получить хоть и невысокую, но военную должность, и это при твоих-то скудных познаниях в ту пору. И чем ты отплатил, позволь спросить? Ненавистью к его родному сыну…
Финеаса бросило в жар. В ушах стучало. Сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди и ускачет галопом прочь.
Но Глабр молчал. Пламя речей быстро поутихло.
— Ты даже ни разу не был на его могиле, — пробормотал Финеас.
— Мне понадобилось много времени, чтобы свыкнуться с собой. А вернулся я совсем недавно, ты же знаешь.
— Знаю.
Тишина… долгая и тягостная для обоих. Будто все вокруг умолкло. Лишь дыхание лошадей беспокоило слух, да их робкие шаги.
Вокруг меж тем становилось светлее. Медленно и по чуть-чуть, так что поначалу изменения были едва заметны, но совсем скоро – вполне даже ощутимы. Лес редел. Сильнее подул ветер, тупо ударяясь в грудь, заставляя плащи трепетать.
Вот уже и звезды показались сквозь разверзнувшиеся кроны деревьев.
Громыхнуло.
— Почему ты вернулся? — спросил вдруг Финеас, делая остановку, когда впереди забрезжил конец лесного массива. — И зачем поехал с нами? Ведь не из-за того же, что Томас «пригласил»?
— Мы были друзьями, все трое, — ответствовал Маркус, — и в свое время я не успел с этим попрощаться. За сим я и вернулся. — Улыбнулся: — и практически сразу оказался в самом центре событий. Но, наверное, нельзя придумать лучшего способа распрощаться с прошлым, чем вспомнить его всех красках. Поддаться и поучаствовать в чем-то подобном.
— Наверное.
— Но после этой ночи – все! — твердо провозгласил Глабр.
— Да будет так, — кивнул Трувор и, ударив пятками по мускулистому крупу лошади, рванулся вперед, оставляя деревья позади.
5
Надвигалась гроза. Небо большей частью заслонила туча, но продолжала тянуть свои прожорливые щупальца вперед, без всякой жалости гася звезды и явно готовя ту же самую участь и для более крупного светила. Из ненасытного чрева все громче и громче доносился раскатистый голодный рык… А луна, будто предугадывая события, засияла ярче в свои последние мгновения! Молочно-белый свет жемчужными капельками соскальзывал с округлых боков, а затем – неосязаемым дождем устремлялся вниз, разбиваясь о листья деревьев, орошая землю.
Ветер усилился, осмелел. Повинуясь его воле, воздух упругими потоками метался в пространстве, ударяя то в спину, то в лицо, то окатывая с боков. Лес начинал волноваться, предвкушая бурю.
Кажется, где-то вдали сверкнула молния.
И только большой старый дуб, много уже повидавший на своем веку, оставался невозмутимым. С годами пышные его одежды порядком поизносились – то тут, то там безжизненно торчали неоперенные листвою кривые ветви – да и сам он, кажется, немного сгорбился. Но корни его крепко держали землю и силе этих объятий могли бы позавидовать более молодые деревья.
Ветер будто боялся этого старца! Гуляя по округе, лишь слегка трепал его верхушку…
Дуб стоял на почтительном расстоянии от остального лесного массива – едва не посредине широкой поляны, от края которой начали свое движение три темные фигуры. Три всадника.
Однако, кроме них поблизости был кое-кто еще. Их ждали.
Снова, и уже не вдалеке, сверкнула молния… Гром…
6
— Что так долго? — спросил Утэр, когда Трувор, выскочив из леса, оказался подле него. В ответ тот пожал плечами:
— Мы не торопились.
— А следовало бы, — с укоризной произнес Утэр; взгляд его буравил появившегося следом за Финеасом Глабра. — Он уже здесь.
— Один? — изумился Трувор.
— Конечно же нет! Со своим секундантом…
Варагон поднял руку и указал в сторону одинокого старого дуба, что рос метрах в пятистах от них. Под его сенью шевелились смутно различимые силуэты. Люди? Лошади?.. Не разобрать. Трувору было ясно только то, что их несколько. Утэр, возможно, видел лучше.
— Интересно, кто это, — пробормотал Варагон. — Кто согласился ему помочь?
— Скоро узнаем, — посулил Финеас, — но до того дай мне, пожалуйста, обещание, что не будешь искать драки и с ним.
Утэр рассмеялся.
— Я безусловно не в себе, Финеас, но не настолько же, чтобы бросаться на всякого неприятного глазу.
— Вообще-то настолько.
— Хм… Я даю тебе слово! Томас поплатится за свое предательство, но ни к кому более у меня претензий нет. Разве что у них самих нет в определенном месте соответствующего зуда.
— Чудно, — вздохнул Трувор и коротко посмотрел на Глабра, но никакой реакции на слова Варагона тот не обозначил. — Тогда нам нет больше причин медлить.
Он натянул поводья и слегка «пришпорил» лошадь. Глабр поступил аналогичным образом, а Варагон, сграбастав кожаные ремни в кулак левой руки, взмахнул плетью в правой. Два рысака и иноходец начали движение каждый своим естественным аллюром.
На мгновение поляна озарилась холодным светом молнии. Грянул гром, заставив содрогнуться и само небо.
Их и в самом деле было двое. Впереди – под деревом. Один находился рядом с лошадьми, стерег их, но по всему было видно, что происходящее мало занимало этого невысокого человека в плаще и странной широкополой шляпе. Он сидел на выступающем из земли корне без движения. Зато второй – очевидно менее равнодушный – заметив приближающуюся тройку всадников, широкими шагами со своей стороны принялся сокращать расстояние до них.
И сомнений в том, кто этот второй, было немного. И тем не менее Маркус спросил:
— Это Томас?
— Да, — подтвердил Утэр, — кто же еще.
Он притормозил своего скакуна.
— В чем дело? — сдвинул брови Финеас, остановившись и обернувшись к нему.
— Думал, все будет несколько иначе? — спустя пару секунд попробовал догадаться Глабр, не получив ответа первый вопрос.
— Да вы только взгляните на него, — выпалил он, не повышая голоса, — на то, как он идет… Черт, я не могу видеть его лица, но знаю, что он сейчас скалится во всю свою наглую рожу! Неужели ему сейчас не полагается хоть немного бояться, злиться или… не знаю!.. Что-нибудь в этом роде?
— Если бы это была его первая дуэль – возможно, — заметил Финеас.
— Он молод, — произнес Маркус, — и поскольку не видел настоящей битвы и настоящей смерти, считает все происходящее не более чем игрой, а себя – игроком. Причем довольно неплохим, принимая во внимание его репутацию.
— Не выходи из себя, — предупредил Трувор. — Ни в коем случае, слышишь? Крепись, иначе не сможешь победить.
— Но если все-таки окажешься в выигрыше, — вставил Глабр, — то лучше, наверное, чтобы Рид остался жив. — Утэр хлестанул Маркуса взглядом, на что тот махнул рукой: — так просто, во избежание лишних вопросов со стороны общественности.
— Это от него зависит….
— Приветствую!!
Он был уже близко. Томас Рид! Высокий и красивый молодой человек двадцати шести лет от роду. Светловолосый; приятный с лица, источающего свежесть и здоровье наряду с озорной надменностью и лукавством в глазах; мощный телом, плавные, но вместе с тем и быстрые, уверенные движения которого хорошо показывали, что досуг Томаса куда более разнообразен, нежели у многих других, подобных ему, молодых богачей.
При иных обстоятельствах встреча с ним могла бы показаться весьма приятной.
Одет он был в простую светлую рубашку и потертые кожаные штаны. Руки, затянутые в перчатки, держали ножны со спрятанным в них клинком.
Как и сказал Утэр, Рид улыбался.
— А я-то грешным делом уже начал подумывать о том, что вы решили оставить меня одного в этом страшном местечке…
— Мы бы с удовольствием, — холодно отозвался, спешиваясь, Финеас Трувор, — но правильнее будет довести начатое до конца… пускай и вопреки всем правилам.
— Ах, если бы и в самом деле были какие-нибудь правила! — покачал головой Томас Рид. — В действительности мы имеем дело не более чем с традициями… или даже сводом рекомендаций к тому, как наилучшим образом следует разрешить конфликт между двумя цивилизованными людьми.
— И тем не менее, Томас, ты им пренебрег, — Трувор сощурился, непроизвольно склоняя голову чуть-чуть набок.
Улыбка Рида стала еще шире.
— Это так мило: продолжаете говорить за него, — констатировал он и бросил через плечо Трувора: — Вы тоже здесь!
— Утэр Варагон мой старый… знакомый, и я не мог отказать ему в своей поддержке. Но, насколько я успел понять, это удовлетворяет и твоим пожеланиям, так что, — Глабр развел руками, — вот он я, и все довольны!
— Действительно.
— А кто твой спутник, Томас? — спросил Трувор. — И почему он продолжает нас игнорировать? Не думаю, что мы такие уж незаметные. Откуда подобное неуважение?
— Вы, верно, решили, что это мой секундант, — Рид как будто даже смутился суровости слов Трувора, — на деле все несколько иначе. Я приехал сюда со своим слугой.
— И почему я не удивлен, — шевельнул шубами Маркус.
— К сожалению, у меня очень мало друзей и никто из них не удостоился чести быть приглашенным к вам, — он перевел взгляд на Варагона, показавшегося из-за спин Глабра и Трувора. — Мне не у кого было просить помощи. — Он пожал плечами: — Да и зачем? Когда все закончится, между нами не останется разногласий, а вы, господа, подтвердите для всех, что поединок прошел честно и на равных. В ваших словах никто не усомнится и, по-моему, этого вполне достаточно.
И улыбка в очередной раз заиграла на лице его.
— Не пора ли нам начать?
Ему не ответили. Утэр скинул плащ, свернул его и убрал в притороченную к седлу сумку. Рид жестом пригласил противника следовать за собой.
— А теперь, — скрещивая руки на груди, молвил Глабр, когда дуэлянты отдалились от них на некоторое расстояние, — позволь спросить тебя. Я, конечно, ожидал такого, но… скажи мне, как так получилось, что у нас все идет через задницу?
— Тебе легко говорить, — ответил Трувор, — с одной стороны обезумевший от горя отец, с другой… как бы выразиться помягче?..
— Опустим.
— Да… Словом, попробуй тут организовать все должным образом.
— Ты и не старался, так ведь?
— Я решил, что в сложившихся обстоятельствах будет лучше поступиться кое с чем, дабы разрешить конфликт как можно скорее.
— На тебя не похоже.
— Может быть. Но подумай сам: реши я все отложить до того момента, как Рид бросит строить из себя невесть какую важность, Утэр захирел бы вовсе. А тут что? Мальчик решил поиграть по своим правилам, Утэру все равно, а мне и подавно. Пускай. Кто-то из них свое получит и разойдемся по мирному.
— А если нет? Если они решат пойти до конца?
Финеас Трувор громко вздохнул и усмехнулся. Нехорошо усмехнулся… и пристально посмотрел на Глабра.
— Скажем так, я озвучил наиболее желаемый из вариантов развития событий, но это отнюдь не означает, что я не рассматривал остальных.
И, протянув руку, продемонстрировал то, что было спрятано в небольшом свертке у седла. Лунный свет паскудным образом отразился от клинка стилета и металлических частей заряженного пистолета, ярко проиллюстрировал произнесенные до того слова.
— Я был не прав, — сказал на это Глабр.
— В чем?
— Это очень на тебя похоже.
Утэр Варагон думал, что не выдержит – столь велик был соблазн! В тот момент, когда Рид дерзко повернулся к нему спиной, меч Варагона, алчущий крови, едва не выскочил из ножен… но Утэру удалось сдержать этот порыв. Однако, чем дольше Томас демонстрировал беззащитный тыл своему противнику, тем менее недостойной и более радужной вырисовывалась перед оным перспектива покончить со всем одним верным ударом исподтишка.
Рука дрожала, готовая в любую секунду схватиться за оружие.
— Чувствуете?
Томас остановился. Утэр тоже.
— Что я должен чувствовать?
На пути из голосовых связок наружу слова, казалось, царапали неожиданно пересохшее горло.
— Капает.
И вместе с тем, как Рид протянул вперед руку раскрытой ладонью вверх, Утэр ощутил на своем лице робкие прикосновения мелких дождевых капель, присылаемых ветром. Это были холодные, неприятные прикосновения.
— Вы любите дождь?
Ответа не было. Но Томас не особенно то его и ждал.
— Конечно же нет! Должно ведь у нас быть хоть что-то общее.
Он развернулся, сверкнув в лунном свете сталью своего клинка; отбросил в сторону опустевшие ножны. Варагон живо рассек воздух широким, почти театральным взмахом своего бастарда.
— Нет, — Рид отступил на пару шагов, предупреждая яростную атаку, с какой на него, вне всякого сомнения, собирались обрушиться в следующую секунду. — Не сейчас!
Он засмеялся. Сухо и холодно, без намека на веселье, которое, вроде бы, переполняло его при встрече. Казалось, вообще без эмоций.
Утэр испугался.
— Мне еще есть, что сказать.
— Довольно! — зарычал Варагон. — Хватит. Я не за тем сюда пришел, чтобы слушать твои очередные бредни… Проклятый сукин сын, дерись! Де…
Он согнулся, зайдясь в безудержном кашле. Резкий порыв ветра, предательски ударивший в лицо в самый неподходящий для того момент, затолкал остатки пламенной тирады обратно в глотку.
— Не стоит так горячиться, — Томас изобразил на лице немного участия. Совсем чуть-чуть. — Вы слишком вспыльчивы. Это скверно, очень скверно… и опасно! Об этом нельзя забывать. Ведь даже одна секунда помешательства, в которое впадает разъяренный человек, может доставить ему массу неприятностей. Об одной такой секунде можно сожалеть потом многие месяцы или годы… не так ли?
Утэр, неровно дыша, поднял на него свой непонимающий взгляд.
— Двадцать один год, например…
Глаза Варагона расширились.
Неожиданно для себя Маркус спросил:
— У тебя только один пистолет?
— Тот я приготовил для тебя, — ответил Финеас.
Глабр удовлетворенно кивнул, не преминув чертыхнуться про себя при этом. Трувор рассчитывал на него и это было неприятно. Рассчитывал небезосновательно, а это было неприятно вдвойне.
— Мое оружие всегда при мне, — добавил Финеас. — А что?
Глабр смотрел на человека под деревом – на неподвижный, почти сливающийся с окружающей его тьмой силуэт. Томас назвал его слугой, но Маркус в этом сильно сомневался. Он ощущал смутное беспокойство…
Глабру определенно не нравилась его проклятая шляпа!
— Я почти уверен, что очень скоро тебе придется им воспользоваться, — не отводя глаз от подозрительного субъекта, сказал Маркус. — А при всех прочих твоих достоинствах стрелок из тебя неважный.
Трувор пожал плечами.
— Кажется, они начинают, — заметил он чуть позже.
— Удивлены?
Пожалуй, это еще мягко сказано.
Варагон справился с кашлем, восстановил дыхание и попытался взять себя в руки, насколько это было возможно в сложившейся ситуации. Он отступил на несколько шагов, его мотало.
— Я не понимаю, о чем ты.
Голос по мнению Утэра прозвучал достаточно твердо.
Рид поморщился.
— Прошу, не разочаровывайте меня. Столько сил и времени ушло на подготовку этого мгновения, а вы самым варварским образом разрушаете все мои планы! Отнекиваетесь. — он презрительно хмыкнул: — Признаться, я ожидал от вас большего.
— Рад, что не оправдал твоих ожиданий.
Томас вздохнул и Варагон напрягся. Пока еще редкие дождевые капли становились все тяжелее.
— Вы слишком напряжены, — заключил Томас. — Это затрудняет беседу. Пожалуй, вас все же стоит немного растормошить.
И он нанес удар. Ринулся на Варагона, одним прыжком преодолев разделяющее их расстояние с намерением ужалить его прямо в сердце. Стремительная, но совершенно безнадежная атака! Утэр без особого труда, одним лишь движением кисти отвел летящий в него клинок в сторону; одновременно с этим сделал шаг в другую, рубанул в ответ. Уходя от удара, Рид упал на одно колено, став боком в своему противнику, предпринял очередную попытку достать его: сталь снова встретилась со сталью! И завершая разворот, начатый при отражении этой атаки, Утэр ударил Томаса ногой по лицу.
Рид сумел немного смягчить удар. В нужный момент он дернул головой и оттолкнулся ногами от земли, заваливаясь назад. Перекатился, встал на одно колено в нескольких шагах от Варагона, опершись на свой меч.
Варагон замер. Все случилось слишком быстро и требовалось немного времени, чтобы мысль его смогла поспеть за телом: он не дрался уже очень давно, но оно, очевидно, помнило многое. В голове чуть прояснилось. Легкие мерно вбирали в себя воздух. В руке все еще ощущалась приятная вибрация, напоминающая о недавнем столкновении клинков. Утэр чувствовал в себе силу! А Рид меж тем ощупывал свою челюсть, принявшую на себя тяжесть его сапога.
Утэр медленно направился к нему. Он позволил себе улыбнуться: если это все, на что Рид способен, то нет никаких причин для беспокойства. Этот щенок получит по заслугам и – по возможности – если окажется достаточно смышленым, чтобы закрыть свой поганый рот – отделается по большому счету лишь растоптанной гордостью…
— Ты помнишь ее? — Томас сплюнул, поднял глаза на приближающегося Варагона. — Ту девушку, с которой встречался в лесном домике?
Варагон взмахнул мечом.
Что ж, раз Томас того хочет…
Утэр уже был подле него. Вместо ответа он нанес яростный удар, замахнувшись из-за спины. Томас блокировал: душераздирающий металлический стон был подхвачен ветром и вознесен к небесам, что ответили громом и молниями. В следующее мгновение, оттолкнувшись от земли, Рид врезался плечом в грудь Варагона и тот, потеряв равновесие, рухнул на спину.
— Конечно помнишь! — продолжил Томас. — Как же иначе! Ведь ваши отношения длились более шести лет! Для вашего возраста и различия в социальном положении это было удивительно долго. Два года безумной, обжигающей страсти, после которых ты свил в лесной чаще небольшое, но уютно гнездышко, чтобы она жила там припеваючи, скрывая прелюбопытнейшее следствие ваших частых встреч.
— Замолчи! — прошипел Утэр.
— Ты любил ее!
Варагон зарычал. Он набросился на Томаса, обрушивая на него удар за ударом свою ярость!..
Остановились столь же стремительно, сколь и начали: клинки скрестились, и противники оказались лицом к лицу на расстоянии не более нескольких сантиметров. Дыхание обжигало…
— Кто тебе рассказал?
— Теперь мы понимаем, о чем идет речь! — восхитился Томас.
Утэр оттолкнул его от себя.
— Кто, Томас?
— Мне никто ничего не рассказывал.
— Лжешь!..
— Я делаю это довольно часто, — Рид согласно закивал. — На твою беду, это не тот случай.
Но Варагон не верил. Немыслимо. Невозможно! Обо всем знали лишь…
Быстрые, беспорядочные мысли роились в его воспаленном мозгу испуганными, ослепшими насекомыми, которые то и дело натыкались друг на друга в своем паническом метании. Они искали выход, им был нужен свет! И им показалось, что он был найден.
— Маркус, — прошептал он, и на уста его выползла скверная улыбка. — Как же я раньше не догадался. Зачем еще он здесь? Жалкий сукин сын. Подлый трус!.. Захотел моей смерти, но выйти против меня сам не отважился.
— С чего ему желать твоей смерти? — Рид казался удивленным.
— Не имеет значения.
Утэр не знал, но это и в самом деле мало волновало его сейчас. С другой стороны, он был уверен, что добра ему Маркус точно бы не пожелал.
Но Рида такой ответ явно не удовлетворил.
— Неужели это он? Неужели это он все подстроил. Подставил меня под твой меч, а сам стоит в сторонке и наслаждается зрелищем? — Он покачал головой: — Подумай, Утэр! Хоть раз в жизни воспользуйся собственными мозгами, напряги память и вспомни ту проклятую ночь.
— В этом нет нужды, — огрызнулся Варагон, — я все прекрасно помню во всех, дьявол их побери, подробностях! Не знаю, зачем это тебе, но нас было тогда только трое: я, Финеас и Маркус.
— И ребенок! — ухватился Томас за ниточку и продолжил свою страшную затейливую вязь: — Что сталось с ребенком, Утэр? С тем маленьким мальчиком, чью мать ты убил прямо у него на глазах?
Утэр прыгнул, описав оружием изящную дугу от бедра. Рид сделал шаг назад. Варагон ударил снова, силясь достать до ухмыляющегося лица Томаса. Тот поднырнул под его рукой, сделал выпад…
Утэр закричал! Клинок вошел, добрался до кости, и от плеча по телу потекла, подобно яду, боль… Жидкий огонь! В глазах потемнело, ноги подкосились, а меч выпал из его дрожащих пальцев. Он бы лишился чувств, но Томас не дал ему упасть.
— А я скажу, что сталось с тем мальчиком, Утэр, — прошептал Томас в самое ухо Варагона; левой рукой коснулся его волос, улыбнулся: — Мальчик вырос.
И отстранился, резко выдернул меч из раны, одежда вокруг которой уже изрядно побурела. Утэр опустился на колени. Дождь хлестал его по лицу своими налившимися плетьми. Ветер шумел.
Последний луч луны блеснул драгоценной россыпью в потоках низвергающейся с неба воды…
— Я давно мечтал сказать это, — молвил Томас, опускаясь на оно колено перед Варагоном. — И в самом начале своего пути представлялось мне это несколько иначе. Но не будем же жаловаться на судьбу!
Варагон посмотрел ему в глаза и увидел там то, что заставил его содрогнуться.
Он увидел там себя…
— Здравствуй, папа, — произнес Томас Рид.
Они услышали крик. Короткий, пронзительный. Этот отчаянный возглас достиг их ушей тогда, когда глаза ничего не могли уже различить, а в следующее мгновение оборвался, прибитый дождем к земле…
Но они узнали голос.
Финеас вздрогнул (ведь этот крик мог означать все, что угодно, даже самое худшее), а Маркус обернулся. Вперив вопрошающий взгляд в черноту под капюшоном своего спутника. Чернота ответила секундным замешательством, а после, не говоря ни слова и без лишней суеты, Трувор достал второй пистолет и аккуратно, стараясь не намочить, передал Глабру. Тот безропотно принял оружие. Он знал, что за сим последует и пускай ему это и не нравилось, Маркус твердо решил этой ночью быть на стороне тех, кого когда-то с гордостью именовал друзьями.
Без колебаний.
Они двинулись. Быстрый шаг их отдавался противным хлюпаньем в уже насытившейся влагой земле. Но пройти им случилось недолго.
Маркус первым заметил его. Точнее, боковым зрением уловил черную широкополую шляпу: совершенно неожиданно этот странный человек оказался прямо между ними, будто материализовавшись из воздуха, из темных потоков исторгаемой небом воды. Глабр ничего не успел сделать, как, впрочем, и Финеас Трувор, принявший на себя первый удар…
От неожиданности Трувор едва заметно вскрикнул, когда затянутый в перчатку кулак влетел ему слева под ребра. Он скрючился и отшатнулся. Маркус выбросил вперед руку со стилетом, полученным от Финеаса, но неизвестный перехватил ее и сжал с такой силой, что оружие попросту выпало из потерявших чувствительность пальцев. Короткий толчок в грудь выбил весь воздух из его легких. Глабр едва устоял на ногах. Тем временем Финеас вскинул пистолет, направив дуло в спину необычного противника. Тот, заметив это, дернулся. Плащ его уплыл в сторону. Раздался выстрел, а за ним и крик ужаленного пулей человека… И не успел еще Маркус, схватившись за плечо, рухнуть навзничь, как тот, кому в действительности предназначался этот горячий укол, уже переместился одесную от Финеаса. Стальные пальцы сомкнулись на кисти, сжимавшей пистолет.
Трувор понял, что произойдет в следующую секунду. Понял это по тому, каким взглядом проклятый демон в шляпе окинул его вытянутую руку. Он увидел это с леденящей кровь медлительностью и отчетливостью, как будто время в столь неподходящий момент вдруг решило замедлить свой ход.
Одно движение. Один тошнотворный звук.
Финеас закричал, и левая его рука непроизвольно потянулась к правой, повисшей в неестественном и пугающем безволии. Он упал.
Маркус перекатился на живот, поднимаясь на четвереньки. В этот момент он снова услышал недвусмысленный хруст и крик Финеаса. Замер. К горлу подступил ком. В последнем полном злобного отчаяния порыве он развернулся на коленях, вскидывая пистолет. Безуспешно! Оружие выскочило у него из рук, а от удара, за сим последовавшего, он потерял сознание.
— Поговорим о днях минувших. О том, почему мы оказались здесь в эту славную дождливую ночку. О том, что произошло в нашу последнюю встречу в качестве отца и сына… Ты слушаешь?
— Да.
— Чудно.
Нет, совсем не чудно. Никоим образом! Утэр стоял на коленях, мучимый холодом и болезненной пульсацией в правом боку, которая в такт биению его сердца отмеряла последние минуты его жизни.
Он устал. Боже, как он устал! Поскорее бы пришел конец этой комедии.
— Знаешь, а ведь я любил тот дом. Любил играть в лесу: вокруг ни души, но мне никто и не нужен. Только то, что под рукой и мое воображение. Звучит заманчиво, права?
Утэр не поднимал глаз. Не мог, не хотел.
— Иди к черту, — сдавленно бросил он.
— К черту, — задумчиво повторил Томас. Он ступал медленно, поигрывая мечом. Кружил, подобно хищной птице, наметившей свою добычу; подобно акуле, почуявшей кровь. — Хотя, чего еще ждать от человека, который все это разрушил.
Холодная сталь обожгла щеку Варагона плоским ударом.
— Она готовилась к твоему приезду. С самого утра занималась уборкой, ожидала тебя с минуты на минуту. Все что-то мыла, скоблила, вытирала отовсюду пыль. Но приехал ты только за полночь, да еще и не один, а со своими дружками.
Мама сразу отправила меня наверх, на чердак, где мне была устроена постель. Но я ее не послушал. Ты приезжал так редко, и еще реже мне позволялось тебя видеть. В общем, стоило ей отвернуться, как я спрятался в шкафу…
—Зачем ты мне все это рассказываешь?.. — спросил Утэр, но Томас не обратил на это никакого внимания.
— Стоило тебе переступить порог, как она бросилась к тебе на шею, стала покрывать поцелуями. Премилая сцена! Честно. Вот только ты к великому ее удивлению не отвечал на эти ласки, был угрюм и не весел. И вообще приехал не за тем, чтобы в очередной раз ощутить сладость ее объятий.
— Я помню все это не хуже тебя!.. Перестань.
— Ты приехал сообщить ей о том, что твой отец в ярости! Что это древнее чудовище каким-то образом прознало о твоем столь заботливо укрытом от чужих глаз сокровище и грозится уничтожить оное, испепелить, стоит тебе только ослушаться его воли. А воля его такова, что ты немедленно должен был разорвать свою позорящую его имя связь с простолюдинкой. — Томас засмеялся: — Ты там такого наплел, что без улыбки, пожалуй, и не вспомнишь. Твой почтенный батюшка был без сомнения против союза с моей матерью. Он прочил тебе в жены девушку из богатой и знатной семьи. Но он не мог тебя заставить! У старика было мягкое сердце, которым ты играл и так, и эдак… Однако, тебе здорово удалось напугать меня тогда.
Варагон отнял руку от раны. Кровотечение уже несколько ослабело, но силы продолжали карминовой жидкостью (казавшейся черной) покидать его тело.
— Молчишь, — продолжал Томас. — Значит, верно я говорю. Ты всего-навсего понял, где для тебя выгода и решил покориться отцу.
— Я с самого начала понимал, что это не навсегда! — неожиданно для себя ответил Утэр. — И никогда не убеждал ее в обратном. Я думал, она тоже понимала.
— Но это было не так.
— Ты все видел, — закивал Варагон, решившись, наконец, поднять глаза на своего сына. Томас Рид замер на месте. — Ты все помнишь! Помнишь, что я обещал ей содержать вас обоих… Обещал обустроить новый дом, гораздо лучше той захудалой избушки, нанять прислугу… Я все обещал! Даже устроить в будущем твою судьбу… — Губы его дрожали, а на глаза, широко раскрытые (упругий дождь уже сходил на нет) навернулись слезы. Но очень скоро Утэр заметил это: отвесил самому себе пощечину, сграбастал свою слабость в кулак. Закричал: — Я не виноват, что она обезумела! Не виноват!..
— Я это и не утверждаю.
— Тогда для чего? Зачем?
— Моя мать была влюбленной в тебя до беспамятства молоденькой дурочкой. Против правды не попрешь. Но все-таки она была моей матерью. Это ведь должно что-то значить, да?..
Утэр снова понурил голову. Оперся на руки, чтобы не зарыться лицом в грязь.
— Ох, как она кричала! Ругалась на тебя такими ядреными словами, которых я тогда даже и не знал. Билась посуда. Будь она сильнее в дело, наверное, вступила бы мебель… Но она ограничилась лишь брошенным в тебя стулом. Я помню. Помню, как ты пытался ее успокоить, но одновременно с этим закипал и сам. Беда обязана была случиться быстро. И случилась, когда в пылу истерики мама схватилась за нож. Ты попытался его отобрать – она порезала тебе руку. А дальше…
Томас замолчал. Ненадолго, но это не укрылось от Варагона, как и то, почему он это сделал.
— Тебе тяжело, — не без удовлетворения констатировал Утэр. — Понимаю…
— В конце концов, — затараторил Рид, прочистив горло, — нож оказался у тебя. Ты ударил ее три раза; испугался содеянного и убежал, оставив ее истекать кровью… на полу. Твои друзья вскоре вернулись и подожгли дом, а я все смотрел. Сидел в шкафу и смотрел, не в силах пошевелиться. Я… даже моргнуть боялся. Сидел, пока не стало тяжело дышать. Только тогда я сбежал.
Томас присел на корточки, чтобы посмотреть Варагону в глаза.
— Мне было всего пять лет. А теперь, после стольких лет, ты здесь, передо мной. Так что ты пока понятия не имеешь, что я чувствую.
— Двадцать один год прошел. Это долгий срок.
— Такие раны не заживают.
— Если постоянно о них вспоминать. — Варагон усмехнулся: — Знаешь, забавно. Столько лет ты ждал своего часа, чтобы заставить меня страдать, как страдал сам когда-то… Как, наверное, думаешь, страдала она. А я даже не помню твоего настоящего имени!..
И разразился истерическим хохотом, брызнув Риду в лицо слюной.
Томас поддержал его улыбкой:
— Осталось последнее.
— Ты слишком много болтаешь, — покачал головой Утэр. — Я уже начинаю думать, что от твоих бредней сдохну быстрее, нежели от твоей руки.
Самообладание Томаса Рида пустило трещину, через которую Варагону удалось получше разглядеть своего мучителя. Это придало ему сил. Он осмотрелся и увидел совсем рядом – на расстоянии вытянутой руки – меч. Достаточно было улучить подходящий момент…
— Не беспокойся, я быстро…
Удар пришелся под правую лопатку. Томас, присев на одно колено, приложил достаточно усилий, чтобы клинок прошел сквозь тело, найдя выход в районе солнечного сплетения. Утэр закричал… вернее, попытался. Из-за пробитого легкого с уст его сорвался только кровавый всхрип.
— Теперь я точно медлить не буду, — прокомментировал Рид, возвращая клинок себе.
— Ах ты… сукин…
— Знаю, знаю, — отмахнулся Томас, — и кто я, и чей я – все знаю, но здесь мы все уже обсудили. Речь теперь пойдет не обо мне, а о другом твоем сыне. — Он плотоядно усмехнулся, глядя на то, как Варагон сплевывает кровью, выкашливает из себя остатки жизни: — Было бы бесчестно не поведать о постигшей его судьбе в тот момент, когда ты встретился лицом к лицу со своей, не правда ли? Так вот… Я убил его!
Дрожащей рукой Варагон нащупал свой меч в траве перед собой, обхватив рукоять скрюченными одеревенелыми пальцами.
Ну, конечно! Что же еще расскажет ему этот проклятый выродок о пропавшем без вести мальчике? Утэр ждал этих слов и приготовился уже им не верить, но через раны на теле так легко подобраться к самому сердцу человека!..
— Рэндом… — продолжил Томас. — Хороший мальчик. В определенный момент я даже пожалел о том, что ему выпало быть твоим сыном, что придется с ним так поступить, но другого пути для меня не было. Я привык доводить начатое дело до конца.
Он говорил быстро, ровно, не сводя с Варагона пристального взгляда.
— Он был зол на тебя тогда. Очень! Мальчику хотелось избавиться от отцовской опеки, едва закончившему обучение военному делу молодому офицеру – настоящей службы. Рэндом пытался получить назначение в действующую армию, за рубеж, но ты ему этого не позволил. Максимум, которого смог добиться твой сын, это отправка на неспокойный юго-восток нашего государства. — Усмехнулся: — Но и тут ты умудрился все испортить! Ему было приказано встать во главе относительно небольшого отряда солдат и конников и сопроводить груз золота через небезопасные земли в столицу. Поездка туда и обратно!.. Он пришел ко мне. Он жаловался, что ты не даешь ему жить своей жизнью. Я же, услышав главное, почти не обращал внимания на его нытье. Я увидел возможность, которую не намеревался упускать…
Я выяснил у Рэндома все, что только было ему известно на тот момент об объеме груза, предполагаемом маршруте и численности придаваемого ему отряда. Мне даже спрашивать не пришлось – настолько он был возмущен твоим вмешательством, что сам разразился этими сведениями. А у меня были друзья среди так называемых мятежников, которым очень понравилась предоставленная мной информация.
Он держался хорошо, если тебя это утешит – не спасовал, когда обнаружилась засада. Дал отпор! Причем такой, что потери с нашей стороны оказались несколько больше, чем я предполагал. Кажется, Рэндом даже лично зарубил двоих, прежде чем я до него добрался.
— Как? — прошептал Варагон. — Как… ты это сделал?..
Томас не ответил ему. Лишь отметил скупо:
— Теперь ты понимаешь, что я чувствую.
Дождь уже закончился. Ветер затаился в кроне величественного дуба, боясь вздохнуть в ожидании развязки.
— Ты смог оставить все произошедшее позади. У меня это не получилось. Год за годом меня мучили эти воспоминания, то и дело вставая передом мной, когда я закрываю глаза. Довольно! Я устал. И сегодня положу этому конец. Из моей головы в твою…
Томас Рид отвел меч за спину для удара.
Сейчас!.. Пришло время для последнего рывка. Утэр дернулся вперед, поднимая меч перед собой для отражения удара. Ему казалось, что он уже видит изумление на лице Томаса в момент столкновения клинков и, пользуясь возникшим замешательством, выпускает кишки этому грязному выродку!..
Ублюдок… Бастард… Дурная кровь!..
Но руки его были слишком слабы, а ноги даже не шелохнулись. Утэр Варагон так и не успел понять этого, когда ударом Томаса его же собственный меч, выставленный вперед, сокрушил его череп с мерзким звуком лопающегося арбуза. Голова его осталась на плечах, только отвратительная, сочащаяся темной кровью полоса прошла от макушки и до подбородка между глаз.
7
Лес просыпался. Медленно и робко, озираясь по сторонам, выискивая минувшую бурю в лучах занимавшегося рассвета. Туча уже давно скрылась за горизонтом, оставила за собой лишь неясные, пенистые разводы на небе, а обильный дождь, пролитый ею, – лужи да холодную грязь. Птиц вот-вот уже должны начать свою беспечную песнь. Ветер, вынырнув из своего укрытия, уже бегал в предрассветных сумерках.
Пахло свежестью. Пахло утром.
Три тела лежало на земле, на открытой небу поляне. Три всадника (лошади их были неподалеку). Один – с застрявшим в наполовину разрубленной голове мечом – погасшими глазами смотрел на восток, где над деревьями разливался светлый пурпур, книзу краснеющий, а повыше переходящий в темную, глубокую синь. Двое других зарылись лицом в землю чуть-чуть поодаль. Они были живы. Они дышали!
Но вот вдруг стон! Полный боли и отчаяния стон вырвался из груди одного из них. Он очнулся: весь в крови, с переломанными конечностями. Осмотрелся, скорчился в жалкой позе, закрывая лицо одной здоровой рукой от людей, что склонились над ним. От их взглядов. От их голосов… Не помогало! Он попытался уползти.
Разум этого человека помутился и очень скоро те люди это поняли.
К нему устремился звук одинокого выстрела.
8
Маркус открыл глаза. Сначала один, увидевший перед собой сырую землю, а немного погодя и второй, которому в поле зрения попался еще и кусочек неба. Затем он медленно закрыл их и снова открыл – так же поочередно. Первая его ясная мысль была о том, что зримое им небо наверняка мало отличается по цвету от синяка под глазом.
Кряхтя, он перевернулся на спину: неспешно и аккуратно, через правое плечо, поскольку левое настойчиво твердило о том, что если ему и удастся живым встретить этот новый день, то без засевшего в плоти сувенира он точно отсюда не уйдет. Он вздохнул: воздух удивительно приятно наполнил легкие, даже боль как будто отступила. Но во рту было сухо, и земля скрипела на зубах.
Голова раскалывалась. Маркус поднял руку и коснулся пальцами лица. Кажется, рассечение. Небольшое! Что ж, все не так плохо, как могло бы быть, судя по ощущениям.
— Очнулся? Ай, как хорошо, — Томас подошел к нему с пистолетом в руке. — Солнце уже вот-вот поднимется, а с делами еще не покончено.
— Тогда не медли – делай, что задумал. — отозвался Маркус, чуть приподнявшись на локте. — Давай, заканчивай! Остался ведь только я?
— Да, — охотно подтвердил Томас Рид со своей обычной улыбкой.
Глабр кивнул, опустив глаза.
— Значит, ты решил убить троих… — пробормотал он. — Три жизни за одну?
— На пути сюда я убил гораздо больше.
— По-твоему, это правильно?
— Это должно быть правильно!
Маркус снова посмотрел на него. Томас переоделся. Облачение его было столь же просто, сколь и ранее, но сухо и не измято. Он присел на корточки рядом с Глабром.
— Когда ты понял, кто я?
— Только что.
— Я столько времени был на виду, — хмыкнул Томас, — прямо у него под носом. Но даже он не узнал меня.
— Это не так просто, как тебе может показаться. — Маркус присмотрелся: — У тебя его глаза. В остальном ты, похоже, пошел в другую родню.
— Да. Дурная кровь!..
— Он так сказал?
— Таких слов во время нашей пылкой беседы не прозвучало, но он так думал, я уверен.
Помолчали. Глабр вздохнул:
— Чего ты хочешь, Томас?
— Прошлые наши встречи были слишком коротки, — без промедления ответил тот. —А я хочу узнать тебя чуточку получше, прежде чем… попрощаться.
— Это для чего же, позволь поинтересоваться?
— От этого зависит, каким будет наше прощание, Маркус. И то, верно ли я поступлю в этом случае, верное ли приму решение.
Теперь усмехнулся Глабр.
— А с ними ты, значит, верно поступил? Верное принял решение?.. Финеас…
— Поправь, если ошибаюсь, — решительно оборвал, сдвинув брови, Томас, — но у тебя было его оружие, когда мой друг вас остановил, и вы следовали его затее. Так?
— Ты тоже играл нечестно!
Улыбка, исчезнувшая было с лица Томаса Рида, вернулась, как ни в чем не бывало.
— Все мы хороши! Лжецы, предатели, убийцы… Пожалуй, другой участи мы и не заслуживаем.
— Финеас никого не убивал. Мы все заслуживаем наказания, но это Утэр ударил ее ножом, а не Финеас.
— Да, зато он свернул ей шею, — как будто даже беззаботно обронил на это Рид и слова его повисли в сладком утреннем воздухе.
Глабр молчал. Небо светлело.
— Вот уж не думал, — заговорил Томас через некоторое время, опустившись для удобства на одно колено, — что мне еще и тебе нужно будет напоминать о событиях той ночи… Она была еще жива, когда вы вошли в дом, еще дышала. Финеас побледнел, когда увидел ее, но (надо отдать ему должное) сдержался, а вот тебя тотчас вывернуло наизнанку. Помнишь это? Вижу, что помнишь… А помнишь, что он сказал потом, когда тебе стало немного лучше?
— Найди ребенка...
— Найди ребенка! — Томас удовлетворенно кивнул, не столько услышав, сколько прочитав ответ по движению обескровленных губ. — И ты принялся за дело, а сам он тем временем подошел к ней. Присел и обнял. Только спустя годы, когда довелось приобрести некоторый опыт в таких делах, я все понял.
— Я не видел, — прошептал Маркус. — Я ничего не видел.
— Конечно, не видел! Ты искал. И право, интересно ты тогда занимался поиском. В первом же шкафу в нескольких шагах от открытой двери и от твоего друга ты обнаружил маленького испуганного мальчика. Видимо, это был как раз тот ребенок, которого нужно было найти. Но ты сам был настолько испуган, что, встретившись с ним взглядом, мигом захлопнул дверцы. Ты не рассказал о нем и, обегав затем весь дом, доложил, что он пуст.
— И ты уже заставил меня пожалеть об этом!
— Трусость и нерешительность в определенные моменты могут иметь опасные следствия. Тогда ты еще не знал этого.
— Зато теперь знаю, что из-за моего малодушия погибли люди. Много людей! Но что-то мне подсказывает, что не все они заслуживали подобной участи. Невинные! И кто знает, сколько еще примет смерть от твоей руки.
— Много, в этом можешь не сомневаться… Только это уже не твое дело.
Маркус услышал неторопливые шаги у себя за спиной. Они приближались и вскоре Рид, глянув поверх головы Глабра, коротко кивнул кому-то на немой вопрос…
— Прошу меня извинить, — произнес он, поднимаясь на ноги, — но нам пора. Был рад встрече.
Он направил пистолет прямо Маркусу в лицо. Глабр не отводил взгляда. Он упорно смотрел в черное дуло, намереваясь встретить пулю с широко раскрытыми глазами, но в тот самый миг, когда палец Рида нажал спусковой крючок, зажмурился. Задержал дыхание…
Щелк!..
Выстрела не случилось. Маркус не открывал глаз, но уловил перед собой небольшую возню. Затем Томас рассмеялся:
— Расслабься! — весело воскликнул он, хлопнув его по плечу (по больному, отчего тот невольно открыл глаза и вскрикнул). — Осечка! Видимо, зачем-то ты еще нужен на этом свете. Твоим друзьям придется развлекаться на новом месте без тебя!
Он облегченно вздохнул, осмотрелся и, бросив своему спутнику: «Идем!», зашагал прочь. Ступал он широко, шаги его быстро удалялись. Исчезали в мягких лесных звуках.
Маркус тяжело дышал, будто охваченный лихорадкой, ноздри его бешено раздувались, а грудь вздымалась, как кузнечный мех. Горло словно стянуло тугой петлей. Пот ручьями струился по телу. Ослабев, он рухнул на спину.
Послышалось ржание лошадей.
— Это ведь была не осечка! Сукин ты сын!..
— Прощай, Маркус! Мы квиты.
Они ускакали.
Солнце встало. Новый день начался.