Без родины 2 - Глава 24

               
                ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

  Брат Федор заканчивает молиться. Перекрестившись, он взглядом показывает мне, что пора начинать чтение. Но  едва я открываю рот, «чертов оркестр» издает  такую жуткую какофонию, что я едва ли не глохну,  а дракон  сильно толкает крестьянку, которая  все еще продолжает свои устные излияния соседке.    Женщина оглядывается по сторонам, но не найдя, кто ее побеспокоил,    суетливо  поправляет платок на голове.  Придя  в себя, она облизывает губы и  спрашивает у келейника пронзительным голосом:
– А вот интересно, почему вы без очереди «блатных» пропустили? Мы здесь вторые сутки, и не впервые такое наблюдаем! Безобразие! Надо писать номерки на руках  и устраивать переклички. Тогда те, кого вы проводите втихомолку, уже не проскользнут!
  Народ в коридоре, недовольный условиями и долгим ожиданием, проявляет интерес к ее словам.  Черти сразу  принимаются перемещаться   в толпе,   шепча в уши людей  и раздавая    тумаки налево и направо.
– Когда дело касается церковных вопросов, мы проводили,  и будем проводить  священнослужителей, и их добровольных помощников,  без вашего согласия! – громко произносит брат Федор, обращаясь и к женщине, и к очереди одновременно.
– Да разве тех, кого вы только что провели  к о. Владимиру,   можно назвать священнослужителями? – возмущается  сидящая на подоконнике  молодая мамочка с двумя детьми, –  на клоунов похожи,  хиппи какие-то!
–  Послушайте, это не мы к вам пришли, а вы к нам! – не совсем дружелюбно   говорит, видимо, от природы замкнутый брат Федор, – и  должны принимать наши порядки такими, какие они есть.  Вполне возможно, что сейчас придет автобус, посланный губернатором, и наш старец, из уважения к властям, будет принимать его пассажиров  в ущерб остальным паломникам!
– Какое безобразие! Мы  напишем письмо к митрополиту! И  о вас, Федор, упомянем обязательно! Такого, что вы тут себе позволяете, ни в одном монастыре нет! – громко возмущается крестьянка, глядя на келейника с неприязнью.
– Так и  старца, принимающего мирян, тоже  ни в одном монастыре нет! – говорит ей  брат   и   делает жест, которым показывает мне, чтобы я скорее начинал.  Дрожащим от волнения голосом  я читаю:
– Блажен муж ...
    Реальность тут же  изменяется,  я  со св. книгой оказываюсь  под пепельным небом в ужасной местности, состоящей из застывшей магмы,  фонтанирующих гейзеров и булькающей лавы. Дракон из  смешного дракончика  превращается в огромное  черное существо, наблюдающее за мной издалека пылающими, как жерло вулкана, глазами. А черти, до этого похожие на маленьких смешных обезьянок, становятся отвратительными созданиями размером с человека.  У них  в руках не приятные глазу музыкальные инструменты, а длинные багры, наподобие пожарных, которыми они  пытаются вытащить    душу из моего тела. И всякий раз, когда им удается  за что-то зацепиться, то ли за блудную страсть, то ли за  гордыню,  произносимые мною слова  псалма  отталкивают  багор, и  душа остается при мне.
  Слышится рев  недовольного дракона, от чего местность сотрясается, а  огненная лава извергается из всех щелей. Напуганные черти достают цепь, такую старую и ржавую,   будто они используют ее с Адамовых времен, и набрасывают  на меня.  Я чувствую  губительную  для души тяжесть  ее звеньев,  и в отчаянии  сжимаю  нагрудный крест так, что пальцы белеют.
  В пепельном небе возникает радуга, знамение  завета  Бога с человеком. Черти нехотя расступаются, услышав ангельское пение, и пропадают совсем, когда сама пречистая Богородица,  сойдя с радуги, касается меня посохом и произносит: «любимец мой, отныне ты будешь под моим покровом».
  Она подает мне маленький свиток,   чтобы я  проглотил его.  На вкус он горький, но после вкушения по телу разливается сладость мёда небесного, и  я понимаю, что теперь сияю,  словно звезда, а лицо горит особым, Серафимовым огнем.
    Ощущая  райское блаженство, я вижу престол Божий  и  Троицу  во славе своей. «Ты, Господи» – только и могу произнести  от переполняющих меня  чувств, и слезы радости обильно текут по моему лицу.
     В таком   состоянии   брат Федор  буквально вталкивает меня  к о. Владимиру.
     Против ожидания старец оказывается не таким уж и старым, лет не более шестидесяти. Сидит в сильно  потертом  кресле, и внешне напоминает скорее  школьного учителя, чем  пророка земли русской. Из-за обилия икон в комнате,  я  опять «вижу»  ангелов и святых, а   с расписанного о. Феофаном  потолка  слышу «глаголы неизреченные», повествующие о создании мира.
    Мысль об Алексее заставляет меня поинтересоваться  у о. Владимира:
– А только что, у вас отец с дочерью,  были? Я  не заметил, когда  ушли.
–  Тут одна дверь, – произносит резким голосом о. Владимир, – каким путем они зашли, таким и покинули помещение.
–  Очень жаль, что  со мной не попрощались! – с досадой говорю я.
– Это почему? – спрашивает о. Владимир.
  Я хочу сказать, что собирался  «раскрутить» Алексея на  пожертвование, но во время сдерживаюсь и говорю то, что, по-моему,  соответствует моменту:
– Вопрос, который они хотели  задать, меня тоже волнует. Надеялся узнать, какой вы дали ответ.
– О будущем России? –  колко глядя на меня слезящимися глазами, недовольно хмыкает старец.
– Да, –  отвечаю я,  здороваясь  за руку  с подошедшим ко мне  святым   раннехристианской эпохи.
– Странные вы люди, честное слово! – недовольно произносит о. Владимир, – я вам что, дельфийский оракул? Я–то, откуда знаю?
– От Бога!– с  вызовом говорю я, про себя подмечая,  от старца  совсем нет света. А это, между прочим,   показатель!
– Будущее России неразрывно связанно с будущим всего человечества, а его, как известно, ожидает второе пришествие Христово. Когда? Бог не открывает  людям времена и строки,  он апостолам не сообщил  дату. Спасение собственной души  – вот, о чем нам надо думать!  Если каждый из нас спасется, то и нация спасется… но твой приятель  Алексей  спрашивал только о сохранении материальных ценностей. Я не смог ему ответить. – Отрешенно    произносит  о. Владимир.
– « Пожалуй, о. Корнилий  прав, что ходит к о. Илии.  Не знаю,  что будет с о. Владимиром дальше,  но  старец из него пока, никакой. Я бы на его месте, и то лучше справлялся». – Думаю я.
– А что  за шум, в коридоре? –  прислушавшись,  спрашивает о. Владимир.
–  Так …  есть недовольные тем, что мы без очереди прошли. – Говорю я,  думая, что пора  уходить.
– И как же вы  умудрились? Нахальством взяли? – спрашивает о. Владимир.
–  Нет! Я с о. Корнелием  на курсах учусь, он попросил   келейников, чтобы нас провели.
– О. Корнелий? – задумчиво произносит о. Владимир, – ах  да, вспомнил! Иеромонах, который теперь  приписан к пустыни. Вы тоже, как и он, считаете себя достойным святости? Поэтому без очереди  ко мне ходите? – спрашивает старец, и с интересом  разглядывает меня, как  диковинку.
– « Жаль, что  он не видит мир таким, каким его вижу я.  Тогда не спрашивал бы. И зачем я  к нему  зашел?» – думаю я, но   потом  вспоминаю первую встречу с епископом Георгием, и, желая благословиться на дорогу, хоть и не без  внутреннего сопротивления, однако    становлюсь на колени:
 – Я не считаю себя достойным святости. Грешен, батюшка! Благословите!
  О. Владимир добреет и осеняет меня крестным знамением.  Я целую ему руку, как положено по уставу. Вновь  происходит нечто необычное:  исходящий от меня свет исчезает, впрочем,  как  и  «райские видения». Я с изумлением  вижу, что комната на самом  деле заполнена   отвратительными  жабами, которые, часто моргая  выпуклыми глазками,  что-то ловят длинными языками в окружающем нас воздухе.
– Неужели здесь столько мух? – растерянно спрашиваю я, озираясь.
– Эти,  словами питаются. – Говорит о. Владимир. –  Конечно, в монастырях со строгим уставом, где мирян на  территорию не пускают, их почти нет. А нам вот, приходится с ними  жить! –  Он вздыхает, а потом  неожиданно спрашивает. –  Зачем  ты  приехал ко мне? Я грешник  более тебя,  сам видишь.  Неужели  мне на твои вопросы отвечать?
– Да у меня не вопрос! Скорее, ситуация. – Говорю я, против воли  краснея под взглядом  о. Владимира,  –  взялся за восстановление храма, но не ведаю, есть ли на то воля божия.  Правильно ли я поступаю, взвалив на себя такой труд?  Да и  учеба на курсах,  предполагает рукоположение. Но я уже в таком возрасте… – мою речь прерывает  старушка, о которой я уже  забыл. Скрипнув дверью и впустив на секунду коридорный шум, она  появляется в комнате.
– Ох, батюшка, прости меня, прости! – стуча тросточкой по полу, старушка решительно идет   к о. Владимиру, – я на секунду, только отдам тебе подарочек, и пойду. Дождь, как из ведра! Опоздаю на автобус, до дома  сухой не доберусь!
– Ладно, ладно, что у тебя там? – явно обрадовавшись ей больше, чем мне, произносит о. Владимир.
  Старушка достает из сумки икону  и торжественно вручает ее о. Владимиру.
– Вот, батюшка, как ты просил. Светочка постаралась для тебя. Ты уж помолись, чтобы у нее заказы появились, давно  не было!– говорит она, и когда он, довольный, ставит икону на ближайшую полку,  старушка вручает ему несколько листов бумаги, – проект иконостаса  в  нижний храм, посмотри на досуге!
– Посмотрю, и если что,  позвоню к Свете! – говорит о. Владимир, благожелательно улыбаясь.
–  Тогда, батюшка,  я, твоими молитвами, пойду! – говорит старушка, в который раз целуя ему руку.
– Да ты не торопись, подожди в коридоре! Тебя до дома молодой человек довезет, –  говорит о. Владимир и показывает на меня.
– Ангела тебе в помощь,  батюшка, спасибо! –  говорит старушка, и, отвесив поясной поклон сначала старцу, затем мне, выходит.
  Жабы, пришедшие во время появления старушки в сильное движение, медленно успокаиваются. О. Владимир некоторое время смотрит на них, потом  его взгляд перемещается на меня, и он пытается вспомнить, о чем мы говорили.  Если честно, я  и сам запамятовал. К счастью, старец припоминает тему разговора:
–  Если  храм восстанавливается для  спасения человеческих душ,  такая работа угодна Богу, и  происходит согласно   божьей воле.
– Но какие–то признаки того, что я на верном пути,   должны быть! – не отступаю я.
– Конечно! –  улыбается о. Владимир, –  через пост, смирение, молитву, которые всегда сопутствуют настоящему подвигу, у тебя  должны появиться  добродетели.  А  если  научишься молиться  за других людей, как за самого себя, то тогда и твое рукоположение будет угодно Богу.
– А научи меня такой молитве, батюшка! –  прошу я.
– Научил бы, если умел. У нас не тот монастырь, где такую науку преподают, – говорит о. Владимир,  и еще раз благословляет меня, тем самым показывая, что аудиенция закончена. Поклонившись старцу в пояс, я покидаю его..