Саня, в окружении лётчиков, техников и иного аэродромного люда, переступая с ноги на ногу и совершенно подавленный руганью комэска, что-то мямлил про папу.
– Какой папа? – раздался голос проходившего лётчика. На нём был кожаный реглан. На голубых петлицах по две красных шпалы.
«Какой папа?» – пронеслось в голове незаконного пассажира.
– Это пацан из Веребья, товарищ майор. Со мной прилетел. Он там всё время около самолётов крутился. На БЗ помогал. Как он забрался в фюзеляж? Да я его…
– Ну, марш отсюда! – продолжал шуметь комэск.
– Подожди, капитан, не кипятись,– тихим голосом остановил его майор и обратился к Саньке.
– Зачем ты залез в самолёт? О каком папе говоришь? – по-доброму сказанные простые слова успокоили комэска и ободрили Саню.
– Я слышал, как Иван Иванович, командир всех лётчиков на аэродроме Веребье сказал ему, – Саня кивнул на комэска, продолжая топтаться, – он сказал, что тебя, вот его, – он опять указал головой на комэска, – встретит Иванов Александр Иванович. Майор. А у меня потерялся папа. Майор Иванов Александр Иванович. Он ещё перед войной уехал в командировку для переучивания на новые штурмовики. Новые штурмовики – это Ил-2. Это я знаю. Вот поэтому мой папа здесь, – говорил Санька, торопясь и захлёбываясь. Он спешил сказать всё. Боялся, чтоб его не перебили. А ещё он спешил убежать куда-нибудь за уголок.
Добрый майор и не думал его останавливать. Он внимательно слушал историю про папу, про полёт. Санька замолчал и опустил голову, глядя на свои «хотящие есть каши» ботинки.
– Ты что топчешься? Хочешь? Да? – спросил майор. – Сбегай за машину.
Санька кинулся за машину так, что у всех вызвал улыбку. Однако, пока он делал свои дела, все молчали. Даже комэск утих. Александр Иванов вернулся и встал на прежнее место. Все вопросительно смотрели на него, на его замызганную телогрейку, на ботинки, у которых подмётки около носка совсем отошли и держались только на протянутых через кожу кусочках контровочной проволоки. Смотрели на его командирскую сумку и лётный меховой шлем. Лица посуровели. Ни одной улыбки. У многих, стоящих здесь воинов, семьи были неизвестно где. И те и другие не знали кто, где находится. Да и живы ли?
Саня решил – ждут его рассказ дальше. Голосом, просящим прощения, он продолжил рассказ о своём приключении «незаконного пассажира».
– Я знаю, что подслушивать старших – плохо. Нельзя. Я и не подслушивал – может быть, там военная тайна. Но фамилия папы, звание, имя и отчество сами влезли мне в уши. И ничего уже я не мог поделать со своими ногами. Они меня сами занесли в самолёт. Не знаю как, – опять затихая, промямлил пацан из Веребья.
– А тебя как звать? – спросил майор. Везло мальчишке, майор был комиссаром полка штурмовиков Ил-2. Боевой лётчик. Нутром Саня чувствовал, что этот майор, так похожий на отца, на его стороне.
– Сашка, – радостно прокричал незаконный пассажир в ответ, окончательно поняв, что гроза прошла.
– А что же ты кричишь? – вновь по-доброму спросил майор Криков.
– Уши что-то заложило. Как после купания, когда вода… – стараясь не кричать, уже более спокойно, ответил Саша.
– Значит, Сан Саныч? – то ли утвердительно, то ли вопросительно проговорил добрый майор.
– А виноваты во всём ноги? Ноги, которые не слушаются хозяина и
несут его туда… – с улыбкой продолжал Криков, то ли сам с собой или для окружающих.
– Да, был у нас разговор с майором Ивановым о его семье. Но у него есть сведения о том, что и жена, и сын погибли при бомбёжке. Рад он будет, что сын нашёлся. Воскрес, – и обратился к Сане.
– У командира сейчас боевой вылет. Работает по переднему краю, – майор Криков повернулся к красноармейцу, стоящему чуть поодаль у деревянной скамейки, на которой стоял какой-то железный чемодан. Этот чемодан уже давно привлекал внимание сына майора Иванова.
– Радист, ноль третий на связь ещё не выходил? – обратился комиссар к бойцу у скамейки.
– Нет. Пока молчат, – ответил радист. Голос бойца-радиста показался Саньке женским и знакомым, боец чуть растягивал окончания слов. Незаконный пассажир повернулся к радисту и увидел, что этот красноармеец – девушка. Он увидел Тоню из Заборовья, сестру той «тётки», которую «стая» готовилась ограбить.
«Вот почему она вдруг пропала тогда из деревни! Вот где она – в армии! Надо же встретиться сейчас», – лицо Саньки стало морковным. Он отвернулся от майора, от командира эскадрильи, в фюзеляже самолёта которого прилетел, от лётчиков и техников и стал рассматривать железный
чемодан.
Добрый майор увидел интерес Сани к радиостанции. Да, она его очень заинтересовала, но ещё больше хотелось спрятать своё смущение от встречи с Тоней. Но, кажется, она его не узнала.
– Это – антенна, – показал майор на штырь. – А это, – он показал на железный чемодан на деревянной скамейке, – сама радиостанция.
– «Второй фронт». Американцы-союзники нам прислали, – с улыбкой уточнил Криков. Объяснял он с нежной грустью. Сане казалось, что он вот-вот погладит его по голове, как гладил папа.
Незаконный пассажир слушал внимательно. Подошёл к другой скамейке, на которой верхом, как на коне сидел ещё один боец, мужчина. Он крутил двумя руками генератор, вырабатывающий электричество для радиостанции.
Это была одна из первых компактных стартовых радиостанций в авиации Красной армии. Ею пользовались при взлёте и посадке самолётов, то есть вблизи аэродрома. На большее у неё не хватало мощности. По радио было удобней командовать самолётами. Удобней, чем молчаливыми
флажками, руками или знаками, выложенными на земле. Поставлялись такие радиостанции в Советский Союз из Америки, по Ленд-лизу. Спасибо за это «второму фронту».
В громкоговорителе что-то потрескивало. Стартовая радиостанция работала. Сквозь шумы начали прорываться отдельные слова.
– Межа… Межа… Ноль пятый…Я ноль пятый. Подходим к вам. Парой. Парой, а за нами сзади – тройка. Ноль третьего ведут.
Над лесом появились два штурмовика. Один отстал от другого. Они выпустили шасси и снижались для посадки. После приземления быстро освободили посадочную полосу и нырнули в лес, словно за ними кто-то гнался. Вмиг самолёты были спрятаны под маскировочными сетками.
Вдали, над лесом, появились ещё три штурмовика. Передний, покачиваясь с крыла на крыло, летел как-то неуверенно. Струйки белого дыма или пара тянулись за хвостом Ил-2. Над ним, чуть приотстав, летел ещё один такой же самолёт. Третий шёл рядом с передним, сбоку от него.
– Межа, посадку ноль третьему с ходу. Третий, третий. Выпускай шасси. Хорошо. Пошли колёса. Полоса перед тобой. Садись, – командовал тот, который шёл рядом с явно раненой стальной птицей. И не только самолёт был подбит, видимо и пилот ранен. Самолёт заходил под углом к посадочной полосе, неуверенно снижаясь. То нырял вниз, то вновь выравнивался в горизонтальный полёт.
Криков выхватил микрофон из рук девушки-радистки.
– Ноль третий, ноль третий. Подверни влево, – Ил-второй майора Иванова качнулся влево, почти не изменив направление полёта. Земля всё ближе и ближе.
– Молодец. Убирай газ. Подбирай, подбирай, – инструкторские
фразы чётко повторял Криков в микрофон.
Самолёт майора Иванова с силой ударился колёсами о поверхность посадочной полосы. Подпрыгнул и опять коснулся земли. Накренился на крыло. Резко крутанулся, очерчивая, как циркулем, почти правильную
окружность вокруг упёртого о землю правого крыла. Шасси, сработанные крепко, по-русски, с запасом прочности, выдержали этот удар. И резкий разворот выдержали тоже. Но энергию поступательного движения разворотом не погасишь. И штурмовик, «летающий танк», продолжал гасить её в вираже на земле. Наконец, вальсирование самолёта прекратилось и, гася последние капли инерции, он медленно, нехотя встал на нос. Да так и затих, задрав свой хвост в небо. Все бросились к самолёту.
«Папа! Папочка! Что с тобой?» – билось в голове Сани. А ноги опять не повиновались хозяину – теперь приросли к месту, где он стоял.
Уткнувшись носом в поверхность земного шара, с закрученными спиралью лопастями винта, «Ил» стоял и, словно, думал:
«Задранный в небо хвост, как у кота? Я же не кот. Я – железная
птица. Боевая. Героическая!» – качнувшись раз, другой, он упал на хвост.
От удара о землю задняя часть самолёта отвалилась. Нос же обратился к небу. Всё, что осталось от самолёта: мотор, кабина, пушки, пулемёты… . Всё это гордо и печально смотрело вверх, в ту стихию, для жизни в которой он был создан. Остатки боевого оружия прощались с землёй, с небом, с людьми. Самолёт, хотя и мало что от него осталось, был горд и печален. Горд потому, что выполнил молчаливую просьбу смертельно раненого лётчика. Воздушный боец, сквозь затуманенное сознание, не разжимая губ, скорее мысленно, повторял одну и ту же фразу:
«Дотяни, миленький…» – и «Ильюха» дотянул до своего аэродрома.
А печалился оттого, что не сберёг самого главного своего человека – лётчика.
Техники быстро открыли бронированный фонарь пилотской кабины. В ней от двигателя уже тянулся язык жирного маслянистого пламени. Оно лизало руки и лицо пилота, уже изрядно обгоревшие. Отсоединили привязные ремни. Вытащили из кабины. Лицо лётчика было покрыто волдырями. Они продолжали набухать и расти.
Санька справился со своими ногами и уже стоял рядом с Криковым. Перед ними на носилках лежал майор Иванов. Санька опять словно окаменел.
Вот Он лежит. Лежит человек, к которому сын стремился всё последнее время. Его единственный родной человек, о котором он ночами и днями думал. О встрече с которым столько мечтал. Рисовал в своём воображении, как он увидит на фронте папу. Как бросится к нему с радостью. Папа ответит ему тем же. Обнимет его своими сильными и добрыми руками. Ласково скажет: «Где же ты был, сын мой?».
Сейчас папа лежит перед ним на носилках. Обгорелое, неузнаваемое лицо. Ноги Саньки опять приклеились к земле. Он не мог шагнуть, не мог сдвинуться.
Криков нагнулся к майору Иванову. Тот приоткрыл глаз. Один глаз. На второй свисал клок обгорелой кожи.
– Майор, сын твой здесь. Нашёлся, – медленно, стараясь внятно произносить слова, сообщал Криков. Он очень хотел доставить своему боевому товарищу последнюю радость. Иванов открыл уцелевший глаз ещё больше.
– Г-ээ..н? – чуть слышно прошептал. И Криков услышал: «Где он?»
– Сан Саныч, иди, – подтолкнул Криков Саньку к носилкам. Тот нагнулся к отцу. Полуживой, обгорелый майор Иванов хотел поднять
руку. Но она только чуть шевельнулась и осталась на месте. Оцепенение Саньки прошло. Он придвинулся совсем близко к лицу отца. Оно было неузнаваемо. От всего шёл запах горящей человеческой плоти. И от кожаного реглана совсем не пахло касторкой. Не было того чудесного родного запаха, который знал и любил Саня. Вокруг стоял резкий тошнотворный запах сгоревшего масла, бензина и человеческого…
– Ва… Ва… В-се-нь…, – прошептал майор Иванов и замолк. Замолк навсегда. Только слёзы крупными горошинами катились по его щекам, оставляя влажные полоски на вздувшейся коже.
– Папа! Папочка! – закричал, взвизгивая фальцетом, Саня. Он не обратил внимания на «Ва-с….». Он слышал, папа назвал его «Санька».
Майор Иванов выполнил главную обязанность боевого лётчика. Его шестёрка Ил-вторых, разнесла в пух и прах колонну фашистских танков. Он вернулся на свой аэродром. Приземлился на своём аэродроме. Его боевой «Ильюха» услышал своего пилота – дотянул.Сейчас они умирали вместе – человек и металлическая птица.
Пламя уже погасили. Только чёрный дым продолжал струиться из-под капота двигателя. Самолёт умирал и, так же, как пилот, плакал. Плакал кровяными слезами. Тёмно-бордовая гидросмесь из сломанной стойки шасси самолёта каплями стекала по металлу и уходила в землю. Последний и скорбный знак печали проявлял человеку его железный товарищ, только что бывший с ним одним целым.
Санитарный автобус с огромными красными крестами на боках и на крыше увёз майора Иванова Александра Ивановича в полевой госпиталь.
Сан Саныч Иванов стоял рядом с майором Криковым, опустив голову. Он не знал, что ему теперь делать. Его синие глаза видели свои драные ботинки и серую с ещё чуть пробивавшейся зелёной травкой, весеннюю землю. Поднимая голову, мальчишка видел удаляющийся санитарный автобус. Эта машина с красными крестами увозила только что найденного папу.
«Что делать?» Стало страшно. Холодок пошёл по ногам. В глазах начали расти горошинки слёз. «Как-то странно он назвал меня: Ва… Ва-а-сс…нька. Санька?..», – продолжало звучать то, что отец хотел сказать, но так и не смог. Только сейчас начали доходить до сознания сына последние сказано-несказанные слова папы.