В дверь постучали громко и настойчиво, когда молодой Эфтвен курил после скромного ужина. По характеру стука он понял что-то недоброе.
- Открывай, засранец, могильщик хренов, - послышалось с улицы.
Эфтвен настороженно и спокойно открыл дверь, ему в лицо в тот же миг ударили комья и лохмотья его творений, отданных на продажу ещё две недели назад.
- Эфтвен, ты позоришь ремесло, все наши семьи и каждого из нас, кто поддержал тебя, кто дал тебе приют, сам знаешь.
Низкорослый толстяк, не входя, на пороге перемнулся с ноги на ногу и криком завершил\:
- Мертвецы, Эфтвен, ты сделал мертвецов!
Толстяк развернулся и пошел прочь. Эфтвен провожал его взглядом с горечью и стыдом. Закрыв дверь, он задумчиво прошептал «Таковы мои фигурки. И даже если мертвецы, то все равно живые…». Толстяк был управляющим товарообменом между городом ремесленников и внешним миром. Город Ремесел обменивал фигурки для Души на всё, что имел.
Фигурки для Души – Анимы, статуэтки самых разных размеров (как создатель пожелает), вступающие в жизнь призывающих их хозяев в самом разном качестве, как Душа хозяина пожелает. Статуэтки танцуют и поют, берегут жизненные силы, подбадривают игривым взглядом, за кого-то даже плачут или сидят с детьми.
..... Творения Эфтвена, лежавшие разорванными у его ног, видимо не справились с задачами хозяев. Почему? Как? С этими вопросами он через пару дней направился к толстяку.
- Понимаешь, люди дали им свои чувства, если не Душу, а они… помирать, сворачиваются в три погибели и падают замертво. Твой тлен, Эфтвен, меня больше не интересует.
По закону и смыслу такого ремесла создатель «проверить» свои фигурки не может, они лишь раз могут принять Душу призвавшего, её мир, чувства – кому что достанется. «Не стоит более… не стоит более лепить грустные и тоскливые морды. Такие Анимы, видимо, не способны забрать у хозяев подобное. Зря я это затеял вообще. Не суть это жизни, ни моей, ни других». Так думал Эфтвен, возвращаясь от толстяка домой, не желая все-таки расставаться с волшебством. И через пару дней закончил другую, совершенно другую Аниму.
Молодая девушка с зелеными глазами задумывалась для тех, кто доверит ей хранить гаснущее тепло Души и некую нелепую детскую веру в несбыточное. «Вот, вот, именно… нелепую», - упрекал себя Эфтвен.
Когда десять лет назад, ещё в тринадцатилетнем возрасте, он покидал Город Ремесла на несколько недель, покинул его на десять лет. В чужих землях произошел с ним несчастный случай на дороге, повлекший беспамятство и бесчувственность. Бродяжничал, ютился в лазаретах, пока однажды во сне не увидел родной город и волшебство, которым владела его семья. Мельком вспомнив суть себя, он воодушевился, а добрые люди помогли вернуться домой.
Вернувшись домой, возмужавший, но не повзрослевший, он застал родных врасплох. Вознамерившись преодолеть смущенную, стесненную обстановку своего «воскрешения», решительно взялся за ремесло. Лепил животных и вот… три первые фигурки для Души он отдал низкорослому торговцу.
Молодая же Анима с зелеными глазами отражала нехватку чувственности и тепла. Взгляд у неё был, словно врачебный, лечащий, обезличенный и нетребовательный. Эта фигурка была обречена быть разорванной или всю жизнь разрываться.
- Мой милый Эфтвен, ты словно мальчик и дурак, ибо нельзя нам класть в Анимы свои проблемы и желания. Они чужих не выдержат и через пару дней умрут. И не удивительно. - Так говорила Элайва, сочувствующая подруга Эфтвена. – Куклы?!. Мы не кукол делаем, братец, и не сказку, и не игрушки. Мы для людей делаем, а ты снова сделал, скорее, для себя. И она только с одним тобой, наверное, умрет. Твое «гаснущее тепло» - это огонь жизни, от которого ты отдалился. И ещё неизвестно, чья в этом вина. А твоя «нелепая детская вера в несбыточное» всего лишь от незнания чудес. Эта зеленоглазка извергает твои же сомнения, поставь её в подвал, чтобы никто не видел… Оное в прошлом, а ты, мы – здесь.
Эфтвен отнес куклу в подвал, присел перед ней и призвал поцелуем в лоб:
- Бери эту Душу, - а про себя добавил, – Всё равно умрёт. Бросил её в темный угол и ушел с желанием делать живые фигурки для живых Душ.
Его творения больше не возвращались к нему, он поверил в свои навыки и много работал. Работал и со своими чувствами, начиная ощущать жизнь иначе, по-новому, называя это – по-настоящему. Однажды ночью настоящее не давало ему уснуть. И став с ним одним, живым, погружаясь в сон, он расслышал в шелестении вечера тихое пение. «По Душе как…а?», - заметил Эфтвен про себя и, обняв Элайву, уснул.
Запыленная и чумазая, брошенная в подвале Анима, преодолевая сковывавшую её косность забытья, пела все громче и проникновеннее.