Семнадцатое сентября прошло спокойно. Утро этого дня было таким же, как и предыдущие, только, может быть, немного тише обычного. Во всяком случае, таким оно казалось дежурившим в эту смену Лиз и Норме. Самое пристальное их внимание было направлено, конечно, на непосредственную «виновницу торжества», которой предстояло сегодня перенести не один тяжелый час, однако, к их облегчению, никаких тревожных сигналов не было и в помине. Кристина Прайор совершала все повседневные действия невозмутимо и как нужно, ничем не выдавая ни страха, ни нервозности. Трудно было сказать, отдает она себе отчет в том, что должно произойти или нет, но Лиз казалось, что все-таки отдает. Все они понимали, что ждет их вечером «дня икс», по крайней мере, на уровне рефлексов. Накануне ее навестил брат. Худой как щепка. Он жил где-то на границе штата, в большом неухоженном доме, который принадлежал их родителям, и занимался продажей подержанных автомобилей. Все это Кристина рассказывала по вечерам с такой гордостью, будто он был владельцем универмагов «Таргет». Она провела с ним два часа, и в камеру вернулась какой-то оживленной. Лиз сочла это хорошим знаком. Складывалось впечатление, что Прайор подвела итог всему и теперь была готова двинуться дальше.
В целом, день проходил безмятежно. Утром она посмотрела по телеку кулинарное шоу (кажется, это были «Правила моей кухни»), возмущаясь вопиющим непрофессионализмом участников и судей. Ее соседки как-то притихли – может, им было жаль ее, а может, они пытались представить себя на месте Кристины, тем более что всем им предстояло через это пройти. Только Магдалина, верная себе, напутствовала Прайор в соответствующей ей манере – проповедью, излишне пересыпанной, на взгляд Лиз, ветхозаветными карами. Около двенадцати в камеру Кристины зашла Клодия Гамильтон – как всегда, аккуратная до зубовного скрежета в своем костюме с юбкой, подтянутая и свежая. Она предложила побеседовать с преподобным Бэззилом. Кристина не отказалась.
Все распоряжения она уже отдала брату, сказала она, но для души разговор со священником, надо думать, не повредит. Вообще держалась она на удивление спокойно, такой стойкости от нее в блоке не ожидал никто. После душа пришло время последней трапезы. Тут она устроила себе настоящий праздник: заказала целую гору «бигмаков» и два больших молочных коктейля. С благословления Клодии все это было доставлено по адресу. При этом она подумала, что Прайор, по всей вероятности, не удастся справиться и все пойдет наружу. Такое уже случалось. То ли желая произвести впечатление своей непоколебимостью, то ли просто успокаивая саму себя, одна девица с невозмутимым лицом заказала роскошный ужин, который умяла с поразительным для человека в ее положении аппетитом. А потом, уже в коридоре, ее стошнило прямо на серую форменную юбку Мейм Поттер.
Но Кристина все-таки справилась. Выглядела она нормально и даже бодро, а когда ровно в шесть Клодия, вместе с еще двумя надзирательницами, зашла к ней во второй раз, сказала:
- Я совершенно спокойна. Совершенно, видите, Клод?
- Вижу, - ответила начальница, не обратив ни малейшего внимания на фамильярность. – Ты просто молодец, Кристина.
Прайор немного приосанилась от этих слов. Из камеры она вышла уверенной, твердой поступью. Оставшиеся заключенные провожали взглядом двинувшуюся по коридору процессию с таким видом, будто это был, ни много ни мало, вояж принцессы Уэльской. Впереди – Кристина, со «сцепкой» на запястьях и лодыжках, слева – Мейм Поттер, справа – Лиз, завершали шествие еще два конвоира.
- Счастливой дороги, - тонко, сдавленно произнесла Руфь, когда они проходили мимо ее камеры. Она стояла у своей сетки и смотрела на Кристину глазами, увеличившимися вдвое.
Прайор замедлила шаги и повернула к ней голову.
- Спасибо, - в ее голосе звучала безмятежность – и больше ничего. – Извини, что обзывала тебя чистоплюйкой. Ты не виновата, что у тебя крыша съехала.
- Да, - печально согласилась Руфь.
- И я не виновата. Просто свихнулась в один день – и теперь я здесь. А почему? Может, это Бог? Неужели это Бог так со мной обошелся?
- И кто не несет креста своего и идет за Мною, не может быть Моим учеником, - немедленно откликнулась Магдалина.
- Значит, все-таки Бог, - тоскливо вздохнула Кристина. – А почему? Ты знаешь, Магдалина? Знаешь?
- Воля Божия благая, угодная и совершенная.
Кристина отвернулась и, опустив голову, медленно побрела дальше. Вместе с ней двинулись и конвоиры.
- Эй, медведица, - это была Джилл Стайн. – Не раскисай. Выкинь из головы эту чушь. Ни хрена эта святоша не понимает. Удачи тебе и счастливого пути.
Но Прайор как будто не слышала ее.
Лиз подумала, что она при своих габаритах без труда раскидала бы всех сопровождающих, но, похоже, эта мысль не посещала ее даже в виде минутной фантазии. Кристина шла покорно, действительно напоминая цирковую медведицу, которую ведут на представление. Только в данном случае представлению суждено было стать последним.
У самого порога «усыпальницы» (как называли между собой камеру смерти заключенные) она разрыдалась. К счастью, идти не перестала и на пол не повалилась – в таком случае ее не поднял бы никто.
Лиз растерянно уставилась на Мейм, однако та и бровью не повела. Наклонившись к Прайор, она тихо сказала:
- Кристина, осталось немного. Ты была таким молодцом. Возьми себя в руки, самое плохое уже позади.
Неизвестно, то ли она усилием воли справилась с собой, то ли собственное имя, услышанное из уст самой свирепой своей надсмотрщицы, придало ей сил, но Прайор, следуя указанию, и впрямь взяла себя в руки, хотя лицо ее из просто бледного сделалось зеленоватым. В белую, стерильную камеру смерти она вошла, не сопротивляясь. Мейм подумала, что ни одну женщину им не приходилось затаскивать силой, отдирая пальцы от дверных косяков – даже такую, как Кристина Прайор. Что ж, нужно признать, что мы умеем умирать, подумала старая надзирательница. Правда, она не знала наверняка, как повела бы себя на месте приговоренной.
Преподобный был уже тут как тут. Он одарил Кристину долгим, пронзительным, всепрощающим взглядом. Судя по всему, это несколько подбодрило ее: плечи расправились, дыхание немного выровнялось. Мейм и Лиз помогли ей забраться на кушетку. У Лиз мелькнула задним числом мысль, не надломится ли кушетка под ее весом. Но все было в полном порядке. Не сговариваясь, они вдвоем принялись пристегивать Кристину – Мейм взяла на себя правую руку и ногу, Лиз работала слева. Им пришлось изрядно повозиться с ремнями на животе и груди, которые, казалось, были готовы лопнуть на мощном теле Прайор, но в конце концов все получилось. Во время этой операции она не издала ни звука. Третья надзирательница тихо подкатила к кушетке металлический столик с трубкой, которая тянулась в соседнее, скрытое от глаз помещение, где, подобно античной сказке, перерезалась нить жизни приговоренной. Кристина краем глаза увидела эту трубку. Челюсть у нее задрожала.
Это была уже третья по счету казнь, в которой принимала участие Лиз. Она знала наизусть весь алгоритм, спроваживающий заключенную в мир иной, однако именно после этого действия мысли ее отчего-то начинали путаться, и, если бы не Мейм, она бы нарушила последовательность этого ритуала смерти. Она украдкой взглянула на Бэззила, на его непоколебимое, мужественное лицо, темные волосы, твердые мышцы рук, которые не могло скрыть одеяние священника. Настроение у нее совершенно необъяснимо поднялось. Она набрала в грудь побольше воздуха и стала прямо.
В камеру зашла начальница Гамильтон. Быстро окинула взглядом пристегнутую Кристину, проверила ремни, трубку. Совсем как врач, делающий осмотр пациента перед операцией.
- Все хорошо? – спросила она негромко. – Нигде не давит, Кристина?
- Нет, мэм, - с трудом размыкая губы, ответила Прайор. – Со мной все в полном порядке. За исключением того, что я скоро умру.
Клодия взглянула на нее не без сочувствия и сделала знак Мейм. Та быстро вышла за дверь, чтобы через некоторое время появиться в компании невысокого, тщедушного мужчины с большим родимым пятном на левой щеке. В камеру он зашел, съежившись. При виде него глаза Прайор вмиг наполнились слезами. Она дернулась – словно хотела протянуть к нему руку, но в этом ей было отказано. Клодия и надзирательницы покинули камеру. Начальница давала на прощание ровно десять минут – этого требовал регламент.
- Признаюсь, я никак не ожидала от нее такого, - сказала Мейм в коридоре. На скамьях за плексигласовым стеклом уже собирались свидетели – кое-кто из тюремной администрации и несколько журналистов. Казнь выдалась довольно малолюдной. – Она держится достойно.
- Будем считать, что нам повезло, - отозвалась Клодия. – От такой, как она, можно ожидать чего угодно.
- Кажется, мне пора на пенсию, - Мейм поправила очки.
- Почему? – серые глаза Клодии удивленно распахнулись.
- Потому что я, кажется, начинаю испытывать нечто вроде уважения к Кристине Прайор, - ответила Мейм. – Только никому ни слова, ясно? Я должна унести это с собой в могилу.
Клодия не удержалась от легкой, едва заметной улыбки.
Когда истекло положенное время, они вернулись в камеру и увидели, что Бэззил одной рукой обнимает брата Кристины за плечи, другую держит на лбу самой Прайор, и все трое, закрыв глаза, истово читают какую-то молитву. Эта картина заставила сердце Лиз сжаться. Благослови тебя Господь, мысленно обратилась она к Бэззилу. Благослови тебя Господь за эти минуты, которые ты облегчаешь несчастной на кушетке. Словно получив ее посыл, Бэззил открыл глаза и посмотрел на нее. Лиз поспешила отвернуться. Ей не хотелось, чтобы он видел жар, бросившийся ей в лицо.
Мейм проводила брата Кристины на положенное ему место на скамье свидетелей и вернулась вместе с мистером Стоуном – тюремным врачом, терпеливо дожидавшимся своего выхода в помещении с капельницей. Высокий, но сгорбленный, с редкими седыми волосами, он бесшумно подошел к Кристине и принялся вводить иглу в ее левую руку. Та скрипнула зубами от боли, мистер Стоун все понял и дал ей тридцать секунд на передышку. Потом ввел еще одну иглу, в правую руку. Кристина смотрела на него большими, влажными и какими-то одурелыми глазами. На ее белой робе под мышками проступили огромные серые пятна пота. Закончив свою работу, врач так же безмолвно, как тень, скользнул в соседнюю комнату, где ему предстояло наладить капельницу. Не стоит лишний раз упоминать о том, что мистер Стоун в своей области обладал опытом таким же внушительным, как и Мейм на посту главной надзирательницы.
Вместе с ней Лиз стала приподнимать кушетку с помощью специальной ручки. Этот момент она не любила больше всего – приговоренная, с иглами в венах, испытывала сильные мучения ради того, чтобы зрители за плексигласовым стеклом могли видеть ее лицо и слезы. Кристина зашипела от боли; на шее у нее вздулись вены, скулы напряглись до предела. Щадя ее, Лиз и Мейм оставили кушетку на минимальной высоте. К черту, ни к чему добавлять ей лишних страданий. Прайор застонала сквозь сжатые зубы.
- Потерпи еще немного, - шепнула ей Лиз. – Еще совсем чуть-чуть.
Клодия принялась зачитывать приговор. Она соблюдала идеальный темп, делая каждое слово максимально отчетливым, Находящиеся в камере не могли видеть собравшихся за стеклом (а свидетели, напротив, видели все прекрасно), однако Лиз думала, что брат Кристины сидит на своем стуле в первом ряду и не сводит глаз с широкого, залитого слезами и искаженного гримасой лица сестры. И, наверное, вспоминает, как она объясняла ему принцип решения задачек на два действия и учила забрасывать мяч в корзину на заднем дворе. Как утешала и разбиралась с обидчиками на правах старшей, взрослой сестры. Что ж, в мире есть хотя бы один человек, который будет оплакивать детоубийцу Кристину Прайор.
Клодия зачитала приговор до конца.
- Кристина Мередит Прайор, - произнесла она твердым, звучным, хорошо поставленным голосом. – Вы желаете сказать что-нибудь?
Прайор перевела на нее красные, распухшие глаза. В них была мука – но не от физической боли, а словно от самой себя.
- Да, благодарю вас, мэм. Я бы хотела сказать, - тут она запнулась, но быстро проглотила слезы и продолжила: - Я бы хотела сказать, что совершила самое ужасное из всего, что можно было совершить – убила собственных детей. Я заслуживаю более тяжелого наказания. Бедные мои крошки, я иду к вам. Надеюсь, вы сможете меня простить.
Лиз и Мейм опустили кушетку в прежнее положение. Преподобный снова положил ладонь ей на лоб. Кристина закрыла глаза. Клодия кивнула и сняла очки. Это был знак мистеру Стоуну, который уже успел – всегда успевал – привести капельницу в полную готовность. Мистер Стоун знал, что от него требуется. Спустя мгновение по трубкам побежал яд, сперва лишающий сознания, а затем навеки усыпляющий сердце и мозг. В этот момент Лиз показалось, что тишина в камере зазвенела, и где-то далеко запели Иерихонские трубы.
Все прошло как по маслу. Через пять минут Кристина Прайор отправилась к своим детям, которые, хотелось верить, действительно простили ее. Лиз решила, что, если ее последние слова были искренни, она заслужила это прощение в полной мере. Да и могли ли долго держать зло на беспутную мать два малыша, даже очутившись по ее прихоти на небесах? Вполне возможно, что они скучали по ней. Пусть эта встреча принесет Кристине Прайор радость. Аминь. Большего пожелать ей все же не выходило.