И персона не замедлила прибыть. На следующий день, около полудня, когда улёгся ветер и низкие серовато-белые облака, похожие на клочья шерсти повисли без движения, застрекотал мотор, а вскоре объявился окрашенный в цвета полярной авиации голубой с красными крыльями, «кукурузник», незабвенный «русс-фанер» времён Великой Отечественной войны. Сделав над деревней пару кругов, он пошёл на посадку и приземлился на лёд замёрзшей реки. Из кабины высадился невысокий человек в унтах, лисьей дохе и в песцовой шапке с опущенными ушами. Он махнул пилоту рукой — самолёт развернулся, дал газу, взмыл в воздух и улетел.
Группа встречавших во главе с председателем сельсовета сопровождала прибывшего (а это был ни кто иной, как майор Сытов) до конторы на некотором расстоянии, будто чувствуя за собой какую-то вину. Следователь госбезопасности хмурился, испытывая от увиденного некоторый внутренний дискомфорт. Он мог бы выразить своё состояние словами «однако же занесло меня, чёрт побери», но самодисциплина — качество, крепко внедрённое в сознание каждого истинного военнослужащего, не позволяла даже мысленно выражать какие-либо протесты. Старшему следователю госбезопасности надлежало выполнить задание, и к этому, хмурь брови, не хмурь, следовало готовиться по всем правилам следовательского искусства, имей ты на сердце, всё что угодно, пусть это будет даже тяжесть или пустота. Кстати, именно и то, и другое, в странном и для него непривычном сочетании, и ощущал в своём натренированном сердце майор госбезопасности Сытов. В любом деле, большом или малом, он всегда начинал с наведения элементарно порядка. Войдя в помещение сельсовета, прибывший покрутил носом и попросил хорошенько проветрить его и впредь в нём не курить, пояснив что на табачный дым у него аллергия. Затем он показал пальцем на изрядно замусоренный пол и ровным каким-то бесцветным голосом попросил подмести и, если такое возможно, то и вымыть. Наконец он подошёл к печке, приложил руки к дымоходу и, похоже, ладони он не обжёг, потому что печка уже сутки была не топлена. Приезжий нахмурил белёсые брови и уже не попросил, а приказал истопить печку, чтобы в помещении можно было нормально работать. Сняв верхнюю одежду, а затем и китель с погонами, и оставшись в свитере с вытканными из жёлтой шерсти оленьими головами на груди, он присел за стол, постучал пальцами по столешнице и представился.
Старший следователь госбезопасности майор Сытов. Можете называть меня просто товарищ Сытов. И у меня к вам первый вопрос: употребляете ли вы пищу мясо моржей?
Председатель поднял глаза к потолку и часто-часто заморгал.
- Мясо моржей? Моржатину? Какую?
- Обыкновенную, ту что из туши моржа, — пояснил прибывший.
Председатель озадачился и, потирая лоб, принялся припоминать.
- Однако, наверное, было, но очень давно, — и, поколебавшись, добавил, — когда, и не упомню.
- Отлично, — прокомментировал гость, — меня это вполне устраивает. Если случится, мне это блюдо прошу не подавать. Договорились?
Майор, привычно всё отмечая и констатируя, бегло оглядел стены. Подметив, что ни на одной из них нет портретов вождей, и лозунгов, необходимых для мобилизации трудящихся на труд, и ни в одном углу не стоят красные флаги, совершенно необходимые при проведении демонстраций, следователь госбезопасности нахмурился и покусал губу. Он мысленно произнёс: «Как нехорошо. Придётся кое-где доложить и кое с кого спросить», — и пообещал себе непременно вернуться к этому вопросу. Но для начала ему предстояло правильно объяснить суть своего визита местным властям и общественности, если таковая в Катайке существует. Сомнения на этот счёт у майора возникли ещё на подлёте к деревне, когда её немногочисленные строения стали просматриваться на фоне сверкающих на солнце снегов. Поэтому, мысленно оценив ситуацию, он принял единственно правильное решение: временно отложить знакомство с общественностью и сосредоточить внимание на представителях населения. Представители во главе с председателем сельсовета, проследовали в помещение вслед за прибывшим, имея на лицах, учитывая особу и должность гостя, плохо скрываемое напряжении. Гость же старался, как и полагается работникам деликатного ведомства, развеять их опасения, назвав встречу деловым совещанием. Он попросил присутствующих говорить всё что угодно, делясь с ним самым сокровенным, как с чутким родственником, который готов ради помощи уступить им последнюю рубашку. В беседе майор проявил некоторый интерес к застрявшей в деревне экспедиции зоологов и заочно пообещал им скорейшую встречу. Завершив беседу, следователь ещё раз напомнил о приведении конторы в нужный для работы порядок.
Приглашение зоологам последовало уже на следующее утро, когда стены конторы потрескивали от непривычной жары, а остатки рыжей половой краски, чудом уцелевшей от подкованных каблуков посетителей, лоснились и поблескивали от солнечных лучей, проникавших через протёртые стёкла единственного окна. Майор госбезопасности сидел на председательском месте — на табурете за столом, вовсе не при форме, а в толстом вязанном свитере с парой рогатых оленей на груди, и взгляд его глаз цвета холодной морской воды был если не ласков, то во всяком случае вежлив и доброжелателен. Силантий Никифорович был полон готовности плести следственную паутину и коварно заманивать подследственных в свои сети. Он был умудрённым специалистом своего дела, и на этом стоит остановиться подробнее.
Конечно, майор имел все необходимые сведения о сыне известного профессора, и даже больше того — он мог сообщить некоторые деликатные подробности его рождения: уж такая у майора была профессия — знать много больше, чем простые смертные. Ведь случись обстоятельствам в прошлом несколько поменять направление, фамилия молодого зоолога приобрела бы совсем другое звучание. Всё это, как он любил иногда выражаться, беседуя с коллегами о профессиональных делах, лежало у него в кармане, но он вовсе не собирался его извлекать. Зачем? Чтобы вызвать у клиента настороженность и отчуждение? Дудки, настороженность и даже паника клиента могли только повредить ходу расследования. Не на это рассчитывал искушённый следователь, а на доверие к себе, естественно, не как к отцу родному, хотя в принципе случалось и такое, а как к представителю власти, которая неусыпно печётся прежде всего о благополучии клиента. Для большинства следователей это был испытанный психологический приём, но поскольку майор госбезопасности Сытов вкладывал в него изрядный ломоть своего личного опыта, он не без основания считал этот приём своим личным, который за всю его многолетнюю следовательскую практику всегда срабатывал. По своему опыту майор знал, что на белом свете существует великое множество наивных людей, полагающих, что добрый следователь прозрачен как хрусталь, и поэтому все его мысли и желания на виду, однако все они по простоте душевной заблуждаются, и это старо как мир — у каждого следователя, если он не из того же теста, что и подследственный, всегда в головушке есть затемнённое местечко, где прячется задняя мысль, о которой он помалкивает, расточая улыбки или, наоборот, проливая притворные слёзы, держа её в резерве, как секретное и бьющее точно в цель оружие. Сыщик, если это настоящий сыщик, а не случайный субъект с ксивой в кармане, должен предвидеть возможные повороты — ох, сколько же их случается, когда он копается в мусоре, который почему-то называется фактами — повороты, хитрые и загадочные, когда всё ставится с ног на голову, повороты, превращающиеся в зигзаги, в хитросплетение того, что профессионалы называют версиями, и которое предстоит распутать, разложить по полочкам, и подперев голову ладошкой, прикидывая так и эдак, выбрать одну, может быть не самую верную — в конце концов, видимо, только Всевышний знает, какая из них есть единственно истинная.
Вот и сейчас, располагающе улыбаясь, майор уже имел в арсенале предположений такой вариант развития событий, когда опрошенный мог в одночасье превратиться в свидетеля, а со временем, если этого потребуют обстоятельства, в обвиняемого, тянущего за собой цепочку сообщников, состоящих с ним в сговоре, цепочку, берущую начало в высоких сферах — там, где даются распоряжения. Каждый следователь, а следователь — это уже не человек, а работник органов, существо, наделённое подозрительностью, а иначе и быть не может: неподозрительный следователь всё равно, что сыскная собака, лишившаяся чутья. Ни больше, ни меньше. И, конечно, майор Сытов обязан был подозревать не только сидевшего перед ним будущего кандидата, а может быть и доктора наук, но и его начальников, давших ему на первый взгляд странное поручение искать неизвестно что и неизвестно где, в котором, если посмотреть на него с пристальным вниманием, возможно имеется особый скрытый смысл.
- Располагайтесь удобнее, разговор предстоит обстоятельный, — произнёс майор со вздохом, якобы сожалея, что отнимает время у занятого человека, и в то же время показывая, что служба есть служба, а служба обязывает, и добавил: во-первых, хочу уверить Вас, что рад познакомиться с таким замечательным исследователем Арктики, как Вы, в обстановке, как бы поточнее выразиться, приближенной к натуре, почти на дрейфующей льдине.
Майор счёл, что шутка удалась, и улыбнулся.
- Я бы хотел исключительно в целях расширения своего кругозора — профессия, понимаете ли, скучная, с образованными людьми нечасто удаётся общаться — побеседовать о целях Вашей, полагаю, очень важной и в тоже время трудной экспедиции. Но это чуточку потом, а сначала я попрошу Вас выслушать меня внимательно. Ведь Вы, полагаю, догадываетесь, что я прибыл сюда не случайно, не беглых оленей разыскивать, не так ли?
Приглашённый с готовностью подтвердил, что в этом он ни минуты не сомневался, и, ощутив смутное беспокойство, почувствовал, как у него засосало под ложечкой, будто он и в самом деле был носителем какого-то секрета, который обязался не раскрывать ни при каких обстоятельствах. Носителям опасных секретов, и это доподлинно известно, всегда становится не по себе в присутствии лиц, которых этот секрет может заинтересовать.
- Есть у меня желание познакомить Вас с одним любопытным сюжетом, — произнёс майор, обводя взглядом голые стены помещения и мысленно сетуя на отсутствие вдохновляющих портретов и лозунга. — Один из капитанов гитлеровской подводной лодки, если хотите, могу назвать его имя — это некто Пауль Зигман, который промышлял морским разбоем в наших северных водах и, избежав заслуженного наказания за свои зверства, после войны укрылся в Соединенных Штатах Америки, издал там книгу о своих, с позволения сказать, подвигах. Конечно, как большинство битых фашистов, хвастает, преувеличивает, но дело не в этом. На одной из страниц своей книжки этот фашист, представьте себе, сообщает, что высадил на скалистом мысу, который очень напоминает по своему очертанию один из здешних мысов, по приказу главного разведывательного управления, едва ли ни по приказу самого Канариса, агента и его помощника в целях шпионажа и диверсий, и что эти двое, по его мнению, растворились в безлюдной тундре. Два агента в тундре. Вы, как все истинные исследователи, человек любознательный, можете спросить, что делать шпионам и диверсантам в практически безлюдной тундре, за кем шпионить, какие проводить диверсии?
После этих слов майор поднял левую руку с растопыренными пальцами и слегка потряс ею в воздухе, призывая слушающего не спешить с ответом.
- Вы скажете, что шпионам и диверсантам здесь делать нечего, но у меня на этот ответ заготовлен новый и очень простой вопрос, а именно: зачем явились сюда Вы? Ведь не для того же, чтобы расписаться в книге почётных гостей, которая, полагаю, у хозяев этой деревеньки и не водится. Надеюсь, Вы не станете отрицать, что перед Вами поставлена важная государственная задача, и это записано в Вашем командировочном удостоверении —иначе зачем Вам было забираться в эту деревню и по ночам жечь в лампе казённый керосин.
Майор откинул корпус назад и по-обыкновению прищурился, наблюдая за реакцией собеседника. А собеседник был полон напряжённого внимания. И тогда майор госбезопасности продолжил.
- Так может быть эти два диверсанта явились сюда в качестве незваных гостей с той же целью? Сведения о советской тундре, как возможного театра военных действий, согласитесь, ценная информация для шпиона любого ранга. Однако дела у них могли пойти не так гладко, как бы того хотелось, и кроме того, имелся выбор — либо бродить по тундре, либо, как говорят пилоты, отправляясь в дальний рейс, считать тундру промежуточным аэродромом, чтобы, сменив личину, а этому они тоже обучены, проникнуть вглубь советской территории и уже там развернуться на полную катушку. Но диверсанты — это люди, они не летают как птицы, не оставляя следов, они обязаны были наследить, и эти следы время, образно выражаясь, ещё не успело засыпать песком, и нам очень важно их отыскать. Согласитесь, кому как ни Вам, опытному исследователю (майор госбезопасности не смущаясь пошёл на лесть) с намётанным глазом, имеющему намерение посетить отдаленные уголки тундры, проявлять должную бдительность. Я думаю, Вы её проявили и будете проявлять.
Майор прервался и зорко всмотрелся в сидящего на скамейке зоолога, буквально пронзая его сверлящим взглядом. Прищепкин такого внимания не выдержал и опустил глаза, а следователь госбезопасности, сменив строгость на дружеское расположение, прибавил.
- Это, конечно, не приказ, но Вы как советский человек, беззаветно преданный родине и делу партии, не откажете нам в этой просьбе. Не откажете же?
Зоолог мысленно встал по стойке смирно и устно засвидетельствовал, что готов выполнить любое задание родины и партии. Однако на его душу после таких заверений, увы, почему-то лёг тяжёлый камень.
Допрашивающий потёр руки.
- Ну вот и отлично.
Он поднял глаза к потолку, якобы припоминая что-то, вот так неожиданно забытое.
- Кстати, Вы здесь не первый день, с кем-то уже успели пообщаться, может даже располагаете кое-какими сведеньями. К тому же вместе с Вами в деревню прибыла команда. Я понимаю: работяги народ простой, грубый, но ведь и грубость бывает показной, притворной, а на самом деле под маской грубости можно прикрыть любые намерения, в том числе опасные для государства. Не так ли, молодой человек?
У Прищепкина тотчас вспотело под ягодицами, вспотела и спина, лицо тоже норовило покрыться капельками пота, приятное интеллигентное лицо вдруг безобразно перекосилось.
«Ну, погоди, Драная морда, Репнев, — подумал он, с нарастающей как снежный ком ненавистью. — Я с тобой рассчитаюсь, ты у меня ещё попляшешь».
И он уже было открыл рот, но случилось совсем непредвиденное — дверь распахнулась и вместе с клубами морозного воздуха в контору ввалился молодой оленевод с багровым от холодного ветра, совершенно круглым лицом, в малице с капюшоном, надвинутым на чёрные узкие, сверкающие задором глазки.
- Начальник, купи оленя, хороший олень, жирный!
И следственную паутину как ветром сдуло, а коварно расставленные сети лопнули едва ли не пополам. Кто мог такое ожидать? Во всяком случае, не майор госбезопасности Сытов. Это уже было выше всякой меры — он привстал из-за стола, опёрся ладонями о столешницу и с негодованием обратил свой пылающий взор на курящийся от морозного пара дверной проём, откуда тянуло холодом — молодой оленевод забыл захлопнуть дверь, не так уж часто доводилось ему открывать и закрывать двери, потому что в привычном ему жилье — чуме, вполне обходились и без оных.
- Какой ещё олень? Почему не закрываешь дверь? — заорал майор, срываясь на визг.
Оленевод от такого приёма опешил, недоуменно взглянул на дышащий холодом дверной проём, как бы вопрошая: а зачем его закрывать? Уже с меньшим энтузиазмом он разъяснил, что жирный олень лежит у него на нартах, и что он готов продать его за тысячу рублей. Последнее совершенно вывело экономного майора из равновесия.
- Тысяча рублей за оленя! Откуда такая цена, спекулянт?
Спекулянт никак не мог объяснить запрошенную цену, стоял, растопырив руки, и стал очень похож на напуганного пингвина, а майор, выскочив из-за стола и с яростью захлопнув дверь, уже в полную силу занялся воспитательной работой, разъясняя незваному гостю, что заламывать столь немыслимые цены для советского человека, пусть даже и живущего в тундре, не просто неприлично, но даже позорно.
Сердцу сотрудника госбезопасности по раз и навсегда заведённым правилам полагалось быть горячим, а рукам — холодными. Правда, температурный режим в груди сотрудников деликатных органов по очевидным причинам никогда не определялся в градусах. Сердце могло быть тёплым, или горячим, а могло достичь и состояние кипения. Майор был крайне возбуждён. После изгнания оленевода из помещения ему остро захотелось послать ко всем чертям бородатого зоолога. И нужно сказать, что это был редчайший случай в его следственной практике. Срывать же злость на подследственных, а особенно на свидетелях, считалось среди его коллег поведением не достойным профессионала. « Ай-яй-яй!»—мысленно воскликнул Силантий Никифорович. Майору потребовались усилия, чтобы взять себя в руки.
«Ну что может сообщить мне этот папенькин сынок? — думал следователь, подавляя раздражение. — Какие капитаны, масоны, свёртыватели пространства могут существовать среди этих снегов и льдов — это же край земли? Дурью мается наше начальство».
Наконец майор справился с эмоциями, встряхнулся и принял присущий сотрудникам его ведомства официально-назидательный вид. Для пущей важности он постучал пальцем по столешнице.
Сделаем, товарищ Прищепкин, так: свою информацию Вы изложите на бумаге, а потом мы с Вами ещё раз побеседуем. Силантий Никифорович любезно предложил посетителю сесть за стол на своё место и положил перед зоологом чистый лист бумаги. Сам же он отошёл к печке, прислонился к ней спиной, впитывая стареющим телом благодатное тепло. Севший же за стол зоолог ерошил волосы на голове, теребил бороду, вертел в пальцах карандаш и никак не мог придумать мало-мальски правдоподобную версию о принадлежности работяги Репнева к иностранным разведкам. Шпион из него никак не складывался. От умственных усилий у него зачесалось тело. От отчаяния он был готов пойти на попятную, но знания, полученные в институте, всё-таки помогли. Он написал то, что теснилось в его возбуждённой голове, а именно: «Репнев беглый зэк и негодяй, каких мало на свете, он заслуживает суровой кары, и его следует немедленно арестовать». Текст, написанный размашистым почерком, уместился на половине стандартного листа.
- Отлично, — произнёс майор, — принимая написанное и как бы взвешивая бумагу на ладони, и задал единственный вопрос о Капитане.
- Что Вы слышали о такой персоне?
Игорь Прищепкин посмотрел на допрашивающего с недоумением.
- Вы имеете ввиду капитана сейнера, который уплыл, не дождавшись моего прибытия?
Сытов мысленно сплюнул.
- Нет, уважаемый профессор (от нахлынувшего раздражения он не смог удержаться от иронии), я имею в виду сухопутного капитана, но без погон на кителе, который, по нашим предположениям, затаился в здешней тундре.
Силантий Никифорович догадывался, что задал вопрос, который работники органов про себя называют птичкой, пущенной на авось. Зоолог, сын профессора, за время своих мытарств на побережье встречал тюленей, песцов, однажды даже белого медведя, но никак не сухопутных капитанов. Связанного ответа на свой вопрос майор госбезопасности, естественно, не получил.
- Вы свободны, — произнёс в конце концов уставший майор, отпуская зоолога на все четыре стороны.
Когда дверь за посетителем закрылась, он неторопливо скомкал оставленный зоологом листок, подержал в руке и сделал попытку сунуть его в карман брюк, но остановился, расправил бумагу, достал из кармана спички, которые, будучи некурящим, на всякий случай всегда имел при себе, и спокойно сжёг её, сдунув со стола пепел. Впереди его ожидал допрос председателя сельсовета. Интуиция же, основанная на опыте, подсказывала, что и эта встреча успеха ему не сулит.
«Это же форменный валенок. А был ли у нас, следователей, случай, чтобы «валенок» не говорил глупостей? Нет, такого случая наш брат, следователь, увы, не помнит», — подумал он не без уныния и вздохнул:
- Эх, ты жизнь солдатская. Но этого, как этот папенькин сынок его назвал-то? Да, Драная морда. Эту Драную морду придётся всё-таки допросить. Для порядка. А председателя оставим на закуску.
С Репневым майор не церемонился. Он властным жестом показал ему на скамью и посоветовал сесть. Но тот и не подумал садиться, стоял, заложив руки за спину.
- Не хочешь сидеть, стой, усмехнулся майор. — Можешь и стоя отвечать на вопросы. Советую для твоей же пользы ничего не утаивать. По нашим данным, — он похлопал ладонью по лежавшей на столе папке, показывая тем самым, что знает о приглашённом много больше, чем тот думает — приём обычный в следственной практике, хороший намек, что подследственному врать нет никакого смысла, — тебе на этом побережье известен каждый песец, а уж человек тем более. Отвечай, что ты знаешь о гражданине, которого местные зовут Капитаном? Где ты его видел в последний раз? О чём беседовали? Как он выглядит? Имеет ли особые приметы?
Драная морда, как он про себя для удобства стал называть Репнева, стоял в расслабленной позе, заложив руки за спину, демонстрируя к следователю госбезопасности явное пренебрежение.
- Гражданин начальник, я много видел капитанов, но трезвых только на море, а пьяных только на берегу. Всех не упомнишь, а особенно если при встрече глаза залиты.
Драная морда смотрел на следователя без вызова, но и без намёка на страх. Взгляд у него был свинцово тяжёлый. Майор же в свою очередь привык строгим взглядом ставить допрашиваемого на место. Но с Драной мордой не получалось: приглашённый очи долу не опускал.
- Что, среди твоих знакомых капитанов не было ни одного трезвого и приметного? — уточнил майор. — Неужели ни один не запомнился?
Стоявший слегка переменил позу.
- Нет, гражданин начальник, все как один пьяницы и без примет. Забулдыги и грубияны. Чуть что — и кулаком в морду.
Последние слова следователя немного развеселили.
- Неужели сразу в морду? Не говоря ни слова, кулаком по лицу?
- Именно так и бывало, — подтвердил Репнев.
Майор с интересом всмотрелся в физиономию допрашиваемого, как бы пытаясь пересчитать украшавшие его шрамы, вздохнул и коротко бросил: «Свободен», добавив мысленно: «А председателя к чёрту».
Следователь госбезопасности Сытов никогда не числился в человеконенавистниках, даже врагов советской власти он ненавидел со скидкой, по его понятию, на невежественность. Внутренний мир Сытова был уравновешен, но после допроса Репнева случилось такое, что нарушило это равновесие. Майор вдруг почувствовал себя обманутым, попавшим в ложное положение, как бы малость дураком, будто он был, как в насмешку, командирован, чтобы поймать какую-то тень. Кто-то подсунул ему, видавшему виды, тёртому офицеру, подлянку. Такое он никогда и никому не прощал. Кто это мог быть? Коллеги, свои родненькие? Возможно. Ой, как возможно. От них и не такого можно ожидать. Спят и видят завистники, как бы подставить Сытова. Однако кто-то их навёл, наверняка кто-то из этих каналий штатских. Выявить нужно. И уж он постарается, не оставит себя в дураках. Силантий Никифорович прошёлся взглядом по пустым стенам, стенам без портретов вождей и плаката, сплюнул и погрозил своим ненавистникам сухоньким кулачком. «Мы это хорошо запомним. Мы обидчиков не прощаем». И, наконец, вздохнув, достал из заднего кармана брюк плоскую из полированной стали фляжку столь удачной конструкции, что при желании её можно было поместить и в боковой карман пиджака, отвинтил крышку, тоже сделанную с умом, так, что она могла служить ёмкостью для жидкости, и нацедил в неё ровно двадцать пять граммов, вдохнул испускаемый напитком аромат, и лишь потом выпил. Выпив, следователь государственной безопасности Сытов провёл тыльной стороной ладони по губам, положил на стол чистый лист бумаги и чётким почерком, несколько напоминающим вавилонскую клинопись, составил текст радиограммы в центр с просьбой отозвать из командировки на материк.