Глава первая.
Запах смерти.
-Даналин повесился!-эта новость быстро распространилась по цеху! Её передавали друг другу тихо, полушёпотом. Как будто Колька мог услышать! Словно его ещё боялись! Но семейное "Колька" уже заменилось в коротких разговорах на официальное холодное "Данилин". Никаких подробностей никто не рассказывал и не обсуждал. Просто :"Данилин повесился!"- "Надо-же!"- и всё! Впрочем, нужно было работать, отложив разговоры на обеденный перерыв.
Когда начальник цеха подошёл ко мне, я уже знал ужасную новость.
Мазовита предложил мне поехать от завода на похороны Данилина.
Я согласился. Это было лучше чем сносить постоянные нападки и издёвки быдла, или начать на них отвечать ко всеобщей потехе! К тому-же мне хотелось увидеть Людочку и может быть как-то поддержать её!
Вместе со мной Мазовита отправил моего знакомого- немца Ивана-(Йогана)-фон Буча.Йоган настаивал на том, что его предками были немецкие дворяне и не упускал случая прибавить к своей фамилии немецкую дворянскую приставку "фон", за что над ним посмеивались. Надо мной-"ходячим анекдотом: евреем-рабочим" просто издевались. Это нас с Ёганом сблизило. Вообще в послевоенном СССР немцы и евреи играли одну и ту-же обидную, унизительную роль козлов отпущения, хотя делали для страны, может быть, и побольше других!
Местком выделил грузовик. Мы с Ёганом ехали в кузове. На лацканы прикололи булавками фотографии Кольки. Снимки были небольшие, как на пропуск- наложенные на двойные квадратики материи:сразу под самим снимком чёрные-поменьше, под ними -красные-побольше, и снизу раздвоенные, как ласточкин хвост или флаг...
Грузовик затормозил во дворе.
Мы спрыгнули на асфальт.
Возле многоквартирного дома стояли микроавтобус "Рафик" и белые "Жигули". Рядом переминались с ноги на ногу музыканты. На солнце блестела медь духовых инструментов. Присутствовала и обычная в таких случаях кучка зевак.
Мы вошли в подъезд.
Возле открытой двери квартиры Данилиных стояла прислонённая к стене крышка гроба, обтянутая красной материей. Вдоль и поперёк её пересекали 2 чёрные ленты, образуя крест.
В прихожей бросилось в глаза завешанное чёрным зеркало в металлической узорчатой раме. Я представил, как, должно быть, Людочка смотрелась в это зеркало, прежде чем выйти из дому, и у меня защемило сердце.
Колька лежал в гробу. Лежал как-то особенно тяжело вдавливаясь головой в подушку. Сквозь задвинутые шторы просачивался скудный свет. В зале, где стоял гроб, царил полумрак. Но можно было различить черты колькиного лица. Они стали более резкими. Нос заострился.
Гроб был обтянут красной материей а по бортам обит чёрными лентами.
На стене висели остановленные часы с застывшими стрелками и безжизненно свисавшим неподвижным маятником. Дверцы шкафа и экран старенького чёрно-белого телевизора покрывала ниспадавшая чёрная ткань.
На стуле сидела старая женщина в чёрном. Усталость пригвоздила её руки к коленям, ссутулила спину. В покрасневших глазах старой женщины уже не было слёз-была только усталость. Следами от слёз казались морщины на щеках.
Рядом с гробом прохаживался нервной походкой энергичный мужчина. Его лысину обрамляли наполовину седые волосы.
Людочка стояла вполоборота между матерью и гробом. Уточка смотрела то на брата, то на мать. На Кольку с нежностью, на мать с беспокойством. Она хотела быть и рядом с братом, и рядом с матерью, от которой боялась отойти.
С кухни вошла молодая стройная женщина в чёрной косынке. Женщина несла поднос с выпивкой и закуской.
-Подай им-бесцветным голосом произнесла старуха.
Женщина направилась к нам, но энергичный мужчина остановил её:
-Не сейчас! Им гроб нести! Потом своё выпьют!
- Колькина бывшая-чуть слышно шепнул мне на ухо Буч, едва заметным кивком указав на молодую женщину. Но я и сам уже догадался. Точнее почувствовал.
Из кухни, следом за бывшей колькиной женой вошёл молодой, хорошо одетый мужчина. По нетвёрдой походке было видно, что он уже успел набраться. Мужчина быстрым движением взял с подноса стопку водки, выпил залпом под осуждающим взглядом энергичного лысого, крякнул, и не закусывая подошёл к гробу. Он уставился на Кольку мутными от выпивки глазами
-Колян! Братуха!-вымолвил мужчина глухим голосом.
Молодая женщина поставила поднос и тоже подошла к гробу.
Старуха ещё больше ссутулилась.
Головка Людочки стала вздрагивать. На глазах Уточки показались слёзы. -
-Толик!-укоризненно произнёс лысый и покачал головой.
-А я чего?-пробормотал Толик, повернув к лысому раскрасневшееся лицо-Я ничего! Я!-но не договорил и замолчал.
-Пора!-вдруг засуетился лысый-Мелочь! Ложим ему в ноги мелочь!
Поддерживаемая Людой, старуха встала со стула.
Между колькиными ногами и стенками гроба лысый стал заталкивать медные монетки.
-Теперь взяли! Вы сюда, в ноги! -указал лысый мне и Бучу-Там тяжелее всего! Подняли! Понесли!
Действительно, гроб так тяжело надавил на плечо, что я чуть не упал. Но всё-таки выстоял и выпрямился! Мы понесли Кольку.
-Вы берёте крышку-командовал за моей спиной энергичный лысый...
Гроб задевал углами за исцарапанные непристойными надписями стены подъезда. Жёсткая ткань обивки натирала шею. Я стал сосредоточенно смотреть под ноги, боясь оступиться на крутых бетонных ступенях. Сзади донеслось бормотание Толика:"Колян! Ну и врезал же ты мне тогда! Но я обиды на тебя не держу!"
Во дворе мы поставили гроб на подставку напротив кузова грузовика. Задний борт кузова был откинут. Мать, Людочка, Толик, бывшая колькина жена, лысый, я с Бучем и представитель Профкома, приехавший в кабине грузовика, встали рядом с гробом.
Подошли и зеваки.
Послышались их приглушённые реплики:
-Ишь колькина бывшая! Выгнала мужика! Теперь приползла!
-Не прогони она Кольку, а приласкай, может, и не повесился-бы парень! А сейчас от всего,что она на кухне настряпала,что толку?! Колю никакими лакомствами из гроба не подымишь! Раньше надо было ему готовить!-и всё в этом роде...
Но тут пожилая мать склонилась над гробом, словно над колыбелью младенца, и заговорила, сначала тихо, потом всё громче:
-Коленька! Вставай! Вставай сынок! Посмотри! Мы все тебя любим! Ты всем нам нужен! Открой глазки!-она говорила глухо, с надрывом, но с таким непередаваемым никакими словами чувством, что если-бы существовал Б-г, он воскресил-бы Кольку!
Под конец пожилая женщина почти кричала!. Она откинулась назад и посмотрела куда-то вверх, как не уверенная в своей игре актриса, ищущая поддержки у галёрки.
Людочка мягко и нежно обняла мать за плечи:
-Мамочка! Он уже там!- тихо произнесла Уточка, подняв затуманенные мечтательные глаза на голубое и ясное весенне небо с чистыми белыми облаками!
Лысый подошёл к музыкантам. Те взялись за инструменты. Глухо ухнул большой барабан. Надтреснуто ударили тарелки. Не в лад зазвучали трубы и из всей этой какофонии сложился похоронный марш.
Гроб стали поднимать на грузовик.
Молодая стройная женщина вытерла платочком глаза и сопровождаемая Толиком направилась к белым "Жигулям", дверцы и капот которых кто-то уже успел измазать грязью.
Второе лирическое отступление.
Как видно из предыдущей главы, похороны-вещь довольно не приятная...
Почему-же я согласился участвовать в этом мероприятии? Колька не был мне ни родственником, ни другом...
Проще было отказаться, и, отработав смену, вернуться домой, не получая тех тягостных впечатлений, которые всегда остаются от похорон...
В начале предыдущей главы я кратко сказал о том, почему принял такое решение... Но, что-бы его причина стала понятнее,пишу две последующие главы..Их цель-показать, каково было еврею-рабочему в заводском коллективе-рассказать об этом более подробно, чем в нескольких предложениях предыдущей главы!...
Названия глав:"Андропов" и "Марат".
Прочитав эти главы,читатель поймёт почему они так называются... Действие в них происходит за 2 года до основных событий повествования...Но за это время положение еврея-рабочего в рабочей среде к лучшему не изменилось!!!...
Глава вторая.
Андропов.
Я уже писал,как меня "доводили" на Холодильном заводе работяги.
-Ты-ходячий анекдот-еврей-рабочий! Все ваши -учёные,начальники...Что-же ты в работяги подался? Умом что-ли не вышел? Ты У О-(умственно отсталый)!-и всё в таком духе...
А так как я не матерился на каждом слове-(и вообще не матерился и не матерюсь)-не рассказывал и не слушал похабных анекдотов,не трепался о донжуановских подвигах-то работяги решили, что я-"не мужик,а баба". По-ихнему-педераст-(то есть пассивный гомосексуалист)-и относились ко мне соответственно! Находились среди них и такие,что пытались меня "домогаться"-по-работягски грубо и нагло-но это уже другая история! Скажу только, что мне было среди этого двуногого скота очень и очень тяжело,но своё достоинство я сохранил,а,главное-таким как они- не стал!!!...
В начале 1983-го года,кажется в марте, Андропов посетил Дальний Восток,выступил в Биробиджане.
В своей речи новый Генсек КПСС призвал евреев ехать в Биробиджан,огласил программу развития Еврейской Национальной Автономной области.
По этой программе переселенцам давались подъёмные,выделялись льготные ссуды на обзаведение хозяйством,приобретение коровы,и т.п.
Печать, радио, и телевидение кинулись пропагандировать положения, выдвинутой Генсеком программы.
А на меня посыпались новые насмешки и издёвки работяг,мол,что в Биробиджан не едешь? Коровки боишься-(ваши-же все трусы)-впрочем не стану повторять-тяжело и противно вспоминать эти гадости!...
Однажды,доведённый больше обычного,я,придя с завода домой сказал,что уехал-бы в Израиль-там все рабочие-евреи,и никто меня не будет называть ходячим анекдотом и умственно отсталым за то, что я-рабочий!
Дед-(ему было тогда уже 80,но старик ещё оставался в здравом уме и в твёрдой памяти)-отложил газету,посмотрел на меня и спросил
-А ты жил когда-нибудь среди евреев?
-Нет!-признался я
-А я жил!-сказал дед-И не хотел-бы снова среди них оказаться!...
Только живя в Израиле я понял всю правоту и мудрость моего деда-(мир его праху!)...
Но это тоже другая тема...
А на 8-е марта работницы Холодильного завода пели популярную тогда песню Аллы Пугачёвой,но по-своему
-Жизнь невозможно повернуть назад! Еврея ни на миг не остановишь!!!-и ржали хлеще кобыл! К сожалению,в этот хор вплетался и чистый голосок Людочки-Уточки,на которую я посматривал ...
А программа по развитию Биробиджана и переселению туда евреев быстро заглохла,как и другое начинание Генсека Андропова - предпринятая тогда-же-в начале 83-го года попытка методом комсомольско-молодёжной ударной стройки обновить и расширить Ростовский завод Сельхозтехники...Видать,не нашлось достаточно комсомольцев-добровольцев,как и еврейских переселенцев на Дальний Восток...
Глава третья
Марат.
Они приставали ко мне так-же ,как хулиганы в тёмном переулке пристают к девушке
.-Дай,а! Один раз! Раз мне,раз ему!...Ты-же Петя! Не пьёшь,не куришь,по-нашему не ботаешь,по-Машке не шлёпаешь,значит ты- Петя!"-("Петя" по-ихнему означает "Петух",то есть педераст,пассивный гомосексуалист).
Они стоят ,загораживая путь,от них не уйдёшь!
Молчать? Молчание для них-подтверждение их правоты,подтверждение того, что ты -"Петя"-молчишь-значит правда!
Отрицаешь-тоже значит правда,просто боишься признаться!
- Так ты не боись!-подмигивают и смеются.
Всему цеху морду не набьешь! Один в поле не воин! Однажды попробовал "повоевать" с Колькой-сам-же потом оказался виноват! Впрочем,это отдельная тема,может быть,когда-нибудь расскажу об этом случае подробнее...
Работал на шкафном конвеере один кавказец по имени Марат-высокий,широкоплечий,физически очень сильный,но ужасно вспыльчивый и драчливый. И очень высокого мнения был о себе,и обо всех кавказцах! При нём плохо о них не скажи-сразу драться лез! Вот работяги ему говорили,что я что-то плохое о кавказцах сказал-и Марат прибегал драться со мной
-Я тебе покажу какие мы! Дерись,если ты мужчина!-а на заверения, что ничего плохого я о его земляках и соплеменниках не говорил,как и вообще о них ни слова не сказал,Марат орал,округлив налившиеся кровью глаза:
-Ты не мужчина,раз отказываешься от своих слов! Ты трус! Баба! Тьфу на тебя!!!-тут на крик прибегало начальство и разъярённого Марата уводили,а работяги ржали -разумеется так,что-бы вспыльчивый кавказец не слышал-его бешеной силы и увесистых кулаков работяги побаивались...Марат руками поднимал холодильник не хуже подъёмника! На шкафном конвеере этот кавказец подымал готовые шкафы холодильников и ставил на главный корнвеер,где к шкафам приделывали моторы,морозильные камеры,двери,дверцы "испарителей" и т.п.-для Марата такая перестановка шкафов была не столько работой,сколько просто так-забавой,поразмяться!..
Донимала меня и "мелюзга",типа школьников-практикантов или устроившихся подработать на каникулы,когда давал ей отпор-та бежала жаловаться старшим,и старшие работяги приходили разбираться со мной:
-Ты зачем маленьких обижаешь?!-думаю,они этих "маленьких" и подсылали ко мне,а может быть,те видя безнаказанность старших-тоже хотели поиздеваться...
Короче-не было такого дня,который я смог-бы отработать спокойно!
Когда по утрам говорил маме:
-Я на работу идти не хочу!"-мама отвечала:
-А ты через не хочу!
Когда говорил перед уходом,что с быдлом работать не могу,мама напутствовала:
-А ты через не могу! ...
С другой стороны,чем мама могла мне помочь? Уйди я на другой завод-там было-бы то-же самое-контингент-то везде одинаковый. А если-бы я не работал-посадили-бы за тунеядство,как сына моей учительницы математики из вечерней школы Майи Дмитриевны. Да и не смогли-бы меня дома содержать-денег и так не хватало на неработавшего студента Костю и его семью!
Мне Костя говорил,когда я заявлял что не хочу работать:
-Ешь да пей,тюлюлюй! Поправляйся!...
А каково было мне на работе? Я как-то сказал:
-Такое впечатление,что банда разбойников сбежала из разбойничьего леса на завод и установила там свои бандитские порядки!- на что дед ответил:
-Когда Хрущёв выпустил сразу много заключённых-они это всё с собой и принесли!...
Впрочем,и дед мне ничем помочь не мог! Когда он отправился на Холодильный найти управу на Кольку-(после того,как я с Колькой подрался из-за его наглых гомосексуальных ко мне приставаний-Кольку тогда выгнала жена и он ходил злой на весь мир и искал на ком бы сорваться)-дед когда пришёл-забыл за чем,и я оказался во всём виноват! Деду было тогда уже 80 лет-тот случай стал первым проявлением его склероза! А потом я и поговорить с дедом не мог-старик всё забывал и на каждом слове переспрашивал о чём речь-в конце концов я бросил с ним откровенничать..
Завершая Второе лирическое отступление.
Теперь читатель может себе представить ту атмосферу, которая меня окружала на Холодильном заводе:по сравнению с тем, что мне каждый день приходилось выносить на работе, похороны производят не самое тягостное впечатление...
Впрочем, в одном работяги были правы-еврей в рабочие идти не должен!...Они это понимали-("Все ваши начальники да учёные")- и по-своему поддерживали нормальное положение вещей, не давая еврею места в своей среде, выживая еврея оттуда, потому что это-не его среда!...
Теперь можем продолжать повествование...
Глава четвёртая.
Похороны.
Через откинутый задний борт, напоминавший опущенную челюсть, гроб втащили в кузов грузовика.
Возле белых "Жигулей" Толик попытался обнять бывшую колькину жену, но та его отстранила, бросив: "Не сейчас!"- и села за руль. Толик плюхнулся на заднее сидение.
Мы с Бучем ехали в "Рафике" вместе с музыкантами. Те говорили о своих делах: мол, хорошо что подвернулась сегодня эта "халтура"-на кладбище ещё немного подудим и деньги получим!
Я корил себя за то, что не подошёл к Людочке, не поддержал, не сказал ласкового слова!
Мысленно сравнивал Люду с её мамой.
В словах и поведении пожилой женщины мне виделись какая-то наигранность, театральность, фальшь. В том, как она кричала с надрывом, затем
откинулась назад и посмотрела куда-то вверх, как не уверенная в своей игре актриса, ищущая поддержки у галёрки.
Она показывала соседям, что убивается по покончившему с собой сыну, как и положено любящей матери!
Соседи будут говорить, что, дескать, мать Кольки вела себя как подобает, и её жалеть!
Но в пожилой женщине сквозила только усталость! Усталость от постигшего её горя... А может быть и от непутёвого сына она устала так, что дальше некуда?
А Людочка не кричала и не плакала у гроба брата! Но сколько неподдельной искренности было в её словах:"Мамочка! Он уже там!"- и в её глазах, затуманенных скорбью и мечтой, словно смотря на небо она узнавала в лёгких и чистых весенних облаках черты брата. И в том как мягко и нежно она обняла мать...
Конечно, соседи будут осуждать Людочку за то, что она не плакала, не голосила перед гробом. Будут говорить что Людка-плохая сестра, бесчувственная-ни слезинки не проронила, и даже на брата в гробу не смотрела. а куда-то вверх уставилась! Уж не ангела ли в небе увидала?! Вот блаженная! Или просто дура!
А соседки долго будут бросать Людочке колкие насмешки! Мол, ходит как утка, так не захотела ли и полетать? То-то так в небо глядела!
Это было ясно из насмешек зевак, которыми те сопровождали погрузку гроба!
Мне стало очень жалко Уточку!
И тут я понял, почему не подошёл к ней и не сказал те слова утешения, которые повторял себе всю дорогу!
Я боялся сочувствием привязать её к себе!. Я не мог идти в ту среду, в которой жила Людочка!. Эта оскотиненная среда была мне чужда и враждебна, она не принимала меня, я был слишком "не из их стада." Или "стаи". И забрать Уточку оттуда я тоже не мог!
Поэтому я решил не подходить к Людочке и ничего ей не говорить! Моё сердце больно сжалось! Я отвернулся и стал смотреть в окошко "Рафика", что-бы никто не заметил набежавшую слезу.
Перед микроавтобусом ехал грузовик с гробом. За "Рафиком" мчались белые "Жигули".
Вдруг по встречной полосе промчался радостно сигналя свадебный кортеж. Машины были украшены яркими лентами и разноцветными воздушными шариками. На бампере головной машины сидела наряженная кукла.
-У одних свадьба, у других похороны И всё в одно время-негромко промолвил сидевший рядом со мной Буч-Такая это штука-жизнь!...
Наша кавалькада въехала на кладбище и здесь замедлила ход.
Мы неспешно ехали сначала по центральной аллее, похожей на широкую и ровную улицу, по обоим сторонам которой тянулись напоминавшие огороженные домики могильные памятники, и ограды.
Постепенно аллея становилась всё уже и всё круче поднималась в гору. Памятники за окном "Рафика" мельчали и наконец сменились неказистыми обелисками.
Перед очередным подъёмом наша кавалькада остановилась.
Мы вышли. Людочка бережно поддерживала уставшую мать. Все кого-то ждали.
Наконец появился энергичный пожилой мужчина. Это был тот-же лысый, только в шляпе. Он шёл уверенной решительной походкой. Все потянулись к нему
-Ну что, Боря?-выдохнула пожилая женщина.
-Дядя Боря!-с надеждой произнесла Людочка.
-Борис Александрович-произнёс один из музыкантов, по-видимому главный, подавшись вперёд.
- В общем так -заговорил Борис Александрович-Батюшка отпевать отказался!-при этих словах пожилая женщина устало повесила голову а Людочка по-детски всхлипнула
-Я и упрашивал. И деньги предлагал... На храм-продолжал Борис Александрович-Ни в какую! Нельзя самоубийц отпевать! И всё! И крест запретил ставить!-произнося эти слова, Борис Александрович смотрел вниз, на носки своих ботинок.
Наступило томительное молчание. Оно продлилось лишь секунду! Затем Борис Александрович окинул всех своим прежним решительным взглядом, поправил шляпу и уверенно произнёс
-Ничего! Без попа обойдёмся. Понесли! Дальше не проехать- Вы-обратился он к музыкантам-Там сыграете! И всё!
Мы несли гроб вверх по узкой крутой тропинке. Весенняя грязь скользила под ногами, налипала на ботинки. Вверх по склону горы поднимались террасы, на которых рядами выстроились покосившиеся пирамидки обелисков с именами, фамилиями и датами жизни погребённых. Музыканты пыхтя тащили свои инструменты. Над открытым гробом, громко каркнув и тяжело хлопая крыльями, пролетела жирная ворона.
- Ишь ты-буркнул Борис Александрович-Учуяли уже!
На краю самой верхней террасы зияла свежевырытая могила. Земля вокруг неё была разбросана крестом. Рядом курили двое могильщиков. Борис направился к ним.
-Всё в порядке, Борис Александрович-тихо сказал один из могильщиков-Землю крестом разбросали, как Вы и велели... Хотя для самоубийц этого делать не положено.
Борис Александрович что-то тихо спросил. Могильщики так-же тихо ответили. Затем оба перекрестились...
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...