Отец моей соседки Нади, Тарас Иванович крепкий ещё мужчина, лет под восемьдесят. Давно уже на пенсии. Где работал, не знаю, но подозреваю, что очень высокую должность занимал. А вот где именно?.. Сам не лезу ни к кому с расспросами, а он никогда мне не рассказывал о своей бывшей работе. Вроде и не работал нигде и никогда. Дочь его, как-то, было обмолвилась, что отец её заслуженный преподаватель. Может и преподаватель, но дело не в этом. Все кто его знают, сходятся в одном – очень умный мужик, с огромным жизненным опытом, с
разносторонними знаниями и интересами, словом, не голова у него, а прямо дом советов. Появился он у нас где-то, год назад. Жена у него года два или около этого, как померла, и он сильно загрустил, очень затужил прямо белый свет ему стал не мил. И как-то вечером, друг его позвонил Наде и объяснил ситуацию. Сказал, что очень плох отец её, морально подавлен, есть не хочет, ничего ему уже не мило, того и гляди сам на себя руки наложит. Надежда сильно разволновалась и сразу же прибежала ко мне. Рассказала об этом разговоре и попросила меня приглянуть за домом и кормить собаку. Я согласился. И рано-раненько на следующее утро она с мужем Лёшей, выгнали машину из гаража и рванули в сторону столицы.
Так, через пару дней Тарас Иванович, появился в доме дочери. А буквально, ещё через несколько дней вернулась в родительский дом от свекрови и их дочь Татьяна с мужем Ваней и сыном Данилком. И жизнь забурлила - сразу четыре поколения зажили в одном большом доме. Тарас Иванович поначалу был угрюм, нелюдим, но постепенно жизнь в такой большой семье расшевелила его и успокоила. Данилко постоянно крутился возле прадеда, который ему всегда что-то рассказывал, чему-то учил. Мальчишка всё время познавал что-то новое, ему это нравилось, и свободное от уроков время он часто проводил с Тарасом Ивановичем, что-то помогал ему и постоянно засыпал прадеда вопросами.
А по весне, работая в саду или в огороде, мы хорошо видели друг друга через сетку-рабицу, что разделяла наши участки. Сразу только приветствовались, перекидывались несколькими словами, затем, лучше раззнакомились и понемножку стали беседовать. Постепенно Тарас Иванович и со мною разговорился, взгляды на жизнь у нас были похожи и мы довольно таки быстро сблизились.
Пришло лето. И вот как-то, сижу я в тенёчке беседки, чай пью и чтобы время даром не терять рассматриваю толстый журнал с фотографиями известных картин. Погода замечательная, птички поют, пчёлы жужжат, цветы пахнут, на душе полное спокойствие, а я сижу, душистый чай попиваю… Словом благодать, это один из нечастых спокойных моментов, когда живёшь и жить хочется. Вдруг от забора, что отделяет наши участки, послышался громкий голос:
- Привет, Юрич! А я к тебе по делу.
Ко мне так обращается только Тарас Иванович. Он выказывает мне уважение, называя по отчеству, хоть и сократил его для удобства в произношении до минимума и в тоже время обращается на ты, очевидно подчёркивая этим, что он намного старше по возрасту. Я оторвал глаза от страницы, смотрю, за калиткой, что мы оставили в заборе, для удобства ходить друг к другу, стоит подтянутая фигура седовласого соседа.
- А, Тарас Иванович, заходите, открыто, - сказал я и машинально перевернул страницу журнала.
В калитку зашёл крепкий худощавый мужчина, среднего роста, с коротко подстриженными седыми волосами. Он плотно закрыл её за собой и бодрым шагом зашёл в беседку. Я положил журнал на стол, поднялся, пожимая протянутую мне руку.
- Садитесь, - предложил я, указав глазами на свободный стульчик возле столика. – Сейчас вместе чайку попьём. Хотите? вам с лимончиком сделаю?
- Нет-нет, я буквально на пару секунд, - очень быстро заговорил он, слегка улыбаясь и тут, взгляд его попал на страницу журнала. - Я хотел одолжить на пол часа… - глаза его вдруг прямо впились в страницу журнала и он резко замолчал на полуслове, на лице добродушное выражение сменилось на очень серьёзное.
Я не понимая, что привело к такому резкому изменению настроения, проследил за его взглядом. На открытой странице была фотография картины Малевича «Чёрный квадрат».
- Что нравится? – спросил сосед, указывая пальцем на станицу, а глазами прямо впился в меня колючим, испытывающим взглядом.
- Ну-у-у, - неопределённо протянул я, быстро сообразив, что его чем-то так неприятно зацепила эта картина. Но чем?
- Ни, ну-у-у, Юрич, а говори, как есть! – прямо с строгими нотками в голосе заговорил он, сверля меня колючим взглядом.
- Ну, говорят, что картина талантливого…
- То, что они говорят, я и сам знаю, а ты скажи, что сам-то по этому поводу думаешь? – наступал на меня Тарас Иванович.
- Все специалисты сходятся во мнении, что Малевич…
- Ага, точно! Малевич - гений, «Чёрный квадрат» - шедевр. А я тебе скажу, что ерунда это, а не картина. И ничего ценного в ней нет, и не представляет она никакой культурно-художественной ценности. Подумаешь гений! Подумаешь шедевр! Да таких квадратов, каждый умственно отсталый ученик любой спецшколы по сотне в день нарисует! И ты тоже скажешь, что они гении, а мазня их шедевры?
Я молча смотрел на него удивлёнными глазами, не понимая, почему он так распалился. А сосед вроде, как-то уже с неприязнью, вопросительно смотрел на меня, ожидая ответа. Это меня сбивало с толку, мне было неприятно от такого не дружеского взгляда. Я не мог понять, что его разозлило, и от этого не мог собраться с мыслями.
- Моя тёща, а она женщина была далеко не глупая, - прервал он молчание, и с раздражением в голосе заговорил Тарас Иванович вновь, - увидев этот «шедевр», стала напряжённо всматриваться в картину, а затем, повернув голову ко мне, удивлённо спросила: « - Её, что мухи так густо засидели, что совершенно ничего не просматривается?». Я был ещё молод, от её слов мне стало смешно и, прикусив щеку, чтобы не рассмеяться, тыкаю пальцем в название. Она, прочитав, со вздохом сказала: «Когда людям нечего сказать, то они, прикрывая свою пустоту, напускают
туману, говорят загадками, словом, делают вид, что знают что-то такое что недоступно другим для понимания». И она тысячу раз права. Разве это искусство?
Тарас Андреевич горячился и я видел, что возмущение его искреннее. Понял, что он категорически не приемлет новых течений в искусстве. Мне бы промолчать, как-то успокоить, перевести разговор на другое, и вместо того, чтобы сказать: я подумаю над вашими словами, в них, конечно, что-то есть, и потушить его нервную вспышку. Но я, повинуясь вдруг охватившему меня игривому настроению, решил перевести всё в шутку и совершенно с серьёзным видом, повёл атаку на соседа.
- Нет, дорогой Тарас Иванович, вы всё упрощаете, сводите к примитивизму. Нельзя так подходить к произведению искусства. Да вы смотрите шире, подумайте над тем, что художник хотел этим сказать? Включите воображение. Подумайте, какие ассоциации вызывает у вас эта работа? Какие картины всплывают у вас в воображении, глядя на неё? Что вы сейчас видите?
- Что я вижу? – видно автоматически повторил он мой вопрос, в упор глядя на меня и твёрдо заговорил: - Да, ерунду я вижу! Несмелый рисунок первоклассника.
- Нет! Это поверхностный взгляд. Вы глубже всмотритесь в картину, – напористо вёл я наступление на Тараса Ивановича. – Всмотритесь. Это же картина загадка. Да вы смотрите шире, включите воображение и подумайте: что этим хотел сказать художник?
Тарас Иванович во все глаза смотрел на меня, но уже с слегка растерянным взглядом, он видно всерьёз задумался о моём здоровье.
- Но он же что-то хотел этим сказать, выразить? – продолжал я, тайно в душе радуюсь, что загоняю его в угол.
На лице у Тараса Ивановича появилась даже растерянность, глаза забегали, то на картину, то на меня. Во взгляде появилось явное беспокойство и он внимательно уставился на меня с сочувствием, как на тяжело больного. А я твёрдо тыкал пальцем в фотографию и ему ничего не оставалось, как перевести взгляд на неё.
- Всмотритесь! Неужели вы ничего не видите?
- Не вижу! Ну, что по-твоему хотел сказать Малевич? Скажи, что сам-то ты видишь, Юрич? – вместо ответа, забросал меня вопросами Тарас Иванович, уже без неприязни, но при этом очень внимательно смотрел мне в глаза.
- Что я-а вижу?...
Ошарашил меня сосед вопросом, и я, в первый момент, даже растерялся, так как никогда об этом не задумывался и, по правде сказать, сам ничего не видел кроме чёрного с потресканной краской квадрата. Но нужно было держать марку, раз я уже решил просветить соседа и затронуть его воображение, благодаря которому можно прочитать мысли самого автора.
- Что я вижу? – повторил я, таращась на фото картины, так как уже и самому стало интересно, что же я сам-то увижу, что мне подскажет воображение и вдруг выпалил первое, что пришло в голову: - Да художник хотел показать, что тёмной-тёмной ночью шахтёры вышли из забоя.
Теперь сосед с нескрываемым удивлением уставился на страницу журнала и с полминуты молча, но придирчиво рассматривал, этот чёрный квадрат, затем твёрдо и категорически заявил: - Брехня!
- Почему, «брехня»? – теперь искренне удивился я и стал объяснять: - Ночь тёмная-тёмная, хоть глаз выколи, шахтёры вышли из забоя все, с ног до головы, в угольной пыли, вот их и невидно!
- Соображай, Юрич, - шахтёры вышли из забоя, они же радуется, что ВЫШЛИ. ВЫШЛИ ЖИ-ВЫ-МИ! Радуются, что их не привалило, что не задохнулись они от газа. Ты когда ни будь видел вышедших из забоя шахтёров? – тут он вопросительно посмотрел на меня, ожидая ответа.
- Конечно, видел! – выпалил я. – Все, с ног до головы, чёрные-чёрные в угольной пыли.
- Я не о том, что они чёрные, а о том, что они же РАДУЮТСЯ. Радуются всему: и свежему воздуху, и широкому простору, и пению птиц и высокому небу. Они всему радуются. Они разговаривают, шутят, смеются.
- Ну, да - радуются. Конечно, радуются! И эти радуются! Очень радуются! – никак не мог сообразить я, что же хочет мне втолковать Тарас Иванович.
- Так, где же они тут радуются? Где они тут шутят, улыбаются, смеются?
- Да невидно же! НОЧЬ же чё-ё-ёрна-ая-а! А смех и шутки картина передать не может – это же картина, а не магнитофон.
- Да я не звук прошу, а отображение на полотне радости. Где улыбки? А у шахтёра припорошенного угольной пылью улыбки-то ослепительно белые! Ты видел улыбающихся шахтёров? У них же на чёрных лицах ослепительно белозубые улыбки. Тут никакая ночь не смогла бы скрыть эти сверкающие улыбки. А где они? Где? – спрашивал он, твёрдо тыкая пальцем в страницу.
Теперь призадумался я. Действительно на чёрном фоне лиц сверкающе белые зубы, даже ночью, могли быть и видны, хотя бы несколько приглушенно. Хоть в дымке, хоть неясно, но должны просматриваться.
- Правильно улыбок нет, - в раздумье согласился я. – Значит, они не улыбаются.
- Что? совсем не рады, что вышли живыми из шахты? Да? – въедливо спросил Тарас Иванович, слегка улыбаясь.
- Они грустят. Точно грустят! Печалятся сильно, - быстро выдвинул я новую версию.
- Ага, точно, печалятся и видимо именно потому, что вышли живыми? – аж засветился весь от широкой улыбки Тарас Иванович, подумав, что загнал меня в угол.
- Да нет! Грустят, потому что сегодня их товарища привалило в забое, - с кислым выражением лица объяснял я, будто бы и на меня распространилась их большая печаль.
- Как привалило? – даже слегка растерянно спросил Тарас Иванович, глянув мне прямо в глаза очень серьёзным взглядом.
- Как? Как? Насмерть привалило. Вот они и не улыбаются. Грустно всем. Печально. Товарища жалко. Понятно?
Снова Тарас Иванович молча смотрит на картину, наклоняя голову, то в одну сторону, то в другую, даже вздохнул тяжело.
- «Ага, сопереживает видно», - подумал я и уже тайно улыбался в душе.
Но Тарас Иванович, поджав губы, почесал себя указательным пальцем за ухом и вдруг снова твёрдо выдал:
- Брехня!
- Но почему «брехня»? – как уколотый этим словом подскочил я и почувствовал, что уже начинаю немного нервничать из-за упёртой непонятливости соседа.
- Потому что брехня! – твёрдо заговорил Тарас Иванович и бодренько с улыбочкой продолжил, - Я согласен, им не до смеха, но почему нигде глаз не видно? Шахтёры что? все в землю смотрят? Что? никто из них не смотрит прямо, перед собой на дорогу? Никто не возвёл глаза к небу с немым укором?
От этого аргумента я вмиг успокоился и немного поразмыслив, согласился:
- Ну, что же? Вполне резонно.
Тарас Иванович с лёгкой улыбкой смотрел на меня, победно поблёскивая глазами. Мне было досадно, но я ещё не собирался сдаваться и, совершено неожиданно для него, быстро выдвинул третью версию:
- Ладно, другой вариант. На картине показано, как негры ночью уголь тырят.
- Что-о-о? – переспросил Тарас Иванович и наставил ухо ближе ко мне, очевидно подумал, что ослышался.
- Ну, что-что? Что здесь непонятного? Уголь негры ночью воруют.
Тарас Иванович во все глаза смотрит на меня, не веря своим ушам, а я ему быстренько дорисовываю картину:
- Да, прямо с угольного склада и крадут! - четко произнёс я и победно посмотрел на соседа.
Тарас Иванович с недоумением уставился на меня и, только, хотел было что-то сказать:
- А…
- Да, рты у них закрыты, они не разговаривают, чтобы зубы не блестели, ведь боятся бестии, что их могут услышать, - своим быстрым ответом опережаю его вопрос.
- А-а… - снова было раскрыл рот сосед, чтобы спросить.
- Да-да, на глазах у них тёмные очки, чтобы не сверкать белками глаз, - победно рапортую я, предупреждая его вопросы и объясняю: - Боятся спалиться. Опытные воры!
В душе я уже торжествовал и радостно смеялся.
- А что, они лопатами на машину грузят? – хитро прищурив правый глаз, быстро спрашивает Тарас Иванович.
- Никакой машины, никакого звука мотора, никакого света габаритов, никаких лопат. Тырят по старинке – руками нагребают в мешки и уносят на плечах. Абсолютно никакого шума. Охрана ничего не слышит, ничего не видит, сидит у себя в каморке, пьёт беленькую, - быстро рассказываю я и чувствую что не могу больше сдержать смех и больно кусаю себя за язык.
- А-а-а … - только и успел произнести Тарас Иванович.
- Мешков тоже не видно - не первую ночь крадут паршивцы, так что все мешки уже чёрные от угля, - протараторил я, невзирая на сильную боль в языке, понимая, что перестарался с прикусом.
Тарас Иванович быстро и слегка растерянно взглянет, то на меня, то на картину, снова на меня и сразу на картину. Наконец полураскрыл рот намереваясь что-то сказать, но вдруг передумал, лицо его стало сердитое и он, резко повернувшись, быстро зашагал к калитке. Я не ожидал такого поворота и громко спросил его в след:
- Тарас Иванович, куда же вы? Что вы хотели одолжить?
- Та, - в сердцах резко и коротко махнул он рукой, как бы говоря: - «Отцепись» и стремительно вышел в калитку.
Хорошее, задорное настроение мгновенно улетучилось, перестало быть смешно. И стало как-то очень нехорошо на душе, досадно на себя, за то, что ни за что, ни про что обидел человека из-за какой-то глупой картины. Вот если разобраться: нужно ли было мне что-то придумывать, что-то доказывать? На пустом месте разозлил хорошего человека! Да я сто лет не видел этой картины и чтобы ещё сто лет не видел, то верно ничего бы не потерял. И надо же было мне перевернуть страницу, когда я уже не смотрел в журнал? И надо же было, чтобы именно эта картина попалась ему на глаза? Такая досада разобрала меня, за то, что валяя Ваньку, обидел хорошего человека, что уже ничего и в голову не шло. И приниматься за работу уже не хотелось, так как думалось только о том, как выйти
из этого неприятного положения. Но через минут пятнадцать, нервного самопожирания, я пришёл к той мысли, что пусть сосед немного успокоится, а через пол часа я достану из подвала бутылочку холодненького креплённого винца и пойду к нему. Извинюсь за своё глупое поведение по отношению к пожилому уважаемому человеку и разопьём мировую. Только я успокоился в этой мысли, как смотрю, сосед назад, через свой сад чуть-ли не бегом к калитке направляется. И по тому, как он спешит, я понимаю, что неприятности у меня ещё не окончились.
- «Ишь как сильно нервы его разобрали, что прямо летит ко мне, даже голову вперёд выставил, вроде бы как боднуть собирается», - подумал я. Но делать нечего, вздохнув глубоко, приготовился выслушать всё то, нелестное, что приготовил он мне в своей разгорячённой голове.
Как только он вбежал в калитку, я понял, что он не бодаться бежит, а согнулся вперёд немного потому, что двумя руками перед собой несёт какую-то развёрнутую, свисающую прямоугольником светлую ткань. Забежав в беседку, он шагнул к столу и громко командует:
- А ну, быстро прибирай свою чашку и вазочку с печеньем!
Я удивлённо смотрю на него, но не спорю, забираю со стола свою чашку с остатками чая.
- Быстрей, быстрей освобождай стол - мне свеженаписанный шедевр положить нужно.
Он согнувшись над столом аккуратно положил прямоугольную ткань, очевидно отрезанный кусок от старой простыни и выровнявшись отступает на полшага назад. Перед моими глазами открылся нарисованный масленой краской светло-голубой прямоугольник.
- Ну, что скажешь? – с задорным видом поблёскивая глазами, громко спрашивает Тарас Иванович.
- Да, знаете? Даже затрудняюсь, что-либо сказать, - ответил я неопределённо, прекрасно понимая, что сосед прибежал ко мне с таким победным видом, чтобы отомстить, или верней сказать отыграться. Я уже смутно стал догадываться, как это он собирается сделать, но он не давал мне времени всё обдумать.
- О-о-о! Вижу, что своим шедевром свалил тебя наповал. Смотрю - у тебя даже дыхание перехватило, - громко и слегка торжественно говорил Тарас Иванович, глядя на меня смеющимися глазами.
- Да вроде дышу пока ещё нормально, - ответил я.
- Ну, как? Оцени мою картину, выполненную в стиле модернизма, кубизма или верней супрематизма - вдруг спросил он, указывая искрящимися глазами на полотно.
- Да, я право не понимаю, что вы имеете в виду? – медленно заговорил я, глядя на старую ткань, разложенную на столе с свеженакрашенной геометрической фигурой.
- Не придуривайся, Юрич! Давай, любитель и знаток абстрактного искусства, рассказывай, что видишь ты на этом полотне?
- Голубой прямоугольник, - сдвинув плечами, негромко ответил я.
- Не просто голубой, а небесно голубой.
- Небесно голубой, - соглашаюсь я.
- Можно сказать, что цвет ясного глубокого весеннего неба.
Я, соглашаясь, кивнул головой, молча глядя на эту геометрическую фигуру.
- Ладно, рассказывай, что ты видишь? Ну, давай! - подгонял сосед меня.
- Да, что? А почему прямоугольник, а не квадрат? – быстро задаю глупый вопрос, желая увести разговор куда-нибудь подальше от этого куска старой простыни.
- Потому что всё то, что я хотел передать в своём произведении, в квадрат никак не вмещалось, пришлось картину сделать немного шире, вот и вышла она прямоугольной формы. И вообще, не нужно сравнивать с квадратом! Это два разных шедевра! То просто «Чёрный квадрат», а это нечто божественное! Хоть и в прямоугольнике. Но не отвлекайся - рассказывай.
Я чувствую себя в глупейшем положении, не знаю, как из него выкрутится, просто тупо смотрю на ткань, в голову, как назло ничего не приходит и вдруг замечаю, что в правом нижнем углу краска тремя струйками сделала потёки, очевидно, когда сосед нёс ко мне, левый край простыни держал немного выше правого и она потекла.
- Да что рассказывать? из вашего «шедевра» вон в правом углу краска тремя рукавами пыталась убежать, - попробовал я пошутить.
- Нет, это не краска пыталась убежать – это переизбыток чувств, вложенных мною в картину вырывается наружу, за пределы полотна. Но хватит, Юрич, отвлекаться. Давай включай своё богатое воображение и рассказывай, что я хотел передать зрителю своим произведением искусства, а я с удовольствием послушаю.
- Да что говорить?
- То, что видишь! Или верней, то, что рисует тебе твоё богатое воображение, то и говори.
Я молчу, пытаюсь собраться с мыслями, но Тарасу Ивановичу невтерпёж и он подгоняет меня, подсказывая.
- Вот как ты правильно заметил, Юрич, что в правом углу картины имеются три потёка, но это неслучайно краска потекла тремя рукавами, это намёк на троицу. На Бога отца, Сына и Святого Духа. Это намёк на то, что картина преисполнена глубокого, нет… глубочайшего духовного смысла. Она изображает нежное весеннее небо и в такой ясный день, когда природа пробудилась от зимней спячки, души умерших устремляются в небеса, к Богу. Видишь?
- Где души? – спрашиваю я, вглядываясь в нежность голубого неба.
- Где-где? На полотне! Угадывай их интуитивно. Как я тебе изображу невидимое?
- Ну, да. Ну, да, - соглашаюсь я и чувствую, что уже с каким-то слабым интересом вглядываюсь в полотно.
Тарас Иванович очевидно увидел или верней угадал моё просыпающееся любопытство, с воодушевлением продолжил:
- Смотри! Видишь? Души на пути к Господу Богу сопровождают Ангелы-хранители. Одни…
- А где Ангелы? – перебиваю я соседа, во все глаза всматриваясь в полотно.
- Да, не тупи, Юрич! Включай воображение! Это же модернизм! – твёрдо произнёс Тарас Иванович и продолжил: - Обрати внимание, что одни Ангелы сопровождающие души радуются, а другие очень печальные. Радуются Ангелы тех душ, которые при жизни в человеческом теле не грешили. А печалятся…
- Ангелы грешников, - перебиваю я его, показываю, что прекрасно понял его мысли.
- Верно, - подтвердил улыбающийся Тарас Иванович, и продолжил свою мысль: - они опасаются встречи с Богом, прекрасно понимая, что для их подопечных, ничего хорошего эта встреча не сулит.
Воцарилось молчание, мы оба смотрели в нежно-весеннюю голубизну прямоугольника.
- Ну, как картина? – прервав тишину, негромко спросил Тарас Иванович.
- Шедевр! – восторженно произнёс я и мы, взглянув друг другу в глаза, весело рассмеялись.
Насмеявшись от души, я на минутку задержал соседа, а сам быстро спустившись в подвал вынес оттуда бутылочку красного креплённого вина.
- Хочу попросить у вас прощение. Я не хотел вас обидеть – просто поддался такому глупому азартному чувству, хотел пошутить и стал чушь нести, - говорил я разлив в фужеры вино и подавая один соседу.
- Ладно, глупости. Забыли, - сказал он и мы, чокнувшись, выпили.
Вино было приятное ароматное мы молча пили смакуя. Каждый думал о своём и вдруг снова мне на глаза попал чёрный квадрат. Я мимовольно задержал на нём взгляд и неожиданно для себя сказал в слух:
- Но всё-таки он что-то хотел этим сказать?
- Ты о чём? – спросил Тарас Иванович.
- Да, всё о том же – о квадрате, - ответил я.
Сосед допил вино, облизнул губы и поставил пустой фужер на стол. Я, ожидая его ответа, налил ему снова аж по самые края. Тарас Иванович отпил пару глотков и задумчиво молчал, внимательно уставившись в правый угол потолка, вроде там нашёл нужную ему мысль и она так его захватила, что он прямо не мог от неё оторваться.
- Но всё же, автор что-то хотел сказать этой картиной? – не унимался я.
- Конечно хотел, - вдруг согласился Тарас Иванович поднявшись со стула и так же задумчиво посмотрел в квадрат.
- «Вот, наконец-то и его что-то осенило», - с радостью подумал я и заторопил: - Что же, по-вашему, хотел сказать Малевич?
- Да он не просто хотел сказать, он это довольно ясно сказал, - задумчиво произнёс Тарас Иванович и снова замолчал, углубив взгляд в картину.
- Да, что же он сказал, по-вашему? – торопил я, так как мне не терпелось узнать его новое мнение.
- Он, по моему, очень выразительно показал, что при написании этой картины у него не было ни мыслей, ни образов и что в самой голове его было также темно и пусто, как и в этом квадрате.
Я молча, вопросительно смотрел на соседа, напряжённо думал над его словами.
- Понимаешь, Юрич, - начал Тарас Иванович объясняя. – Когда умный знающий и занимающийся искусством человек хочет сотворить нечто такое, чтобы все, только увидев, ахнули. А для реализации этой задумки, немного недостаёт таланта, то он благодаря своему уму решает выразиться настолько примитивно, что искушённые в искусстве и знающие его умственные способности люди становятся в тупик и напрочь отказываются верить в то, что это пустышка. И уже сами начинают придумывать глубокий смысл, который якобы несёт это произведение. Да ещё сам автор, будучи умён, начинает говорить очень туманно, загадками, недомолвками, лишь бы создать мнение, что он знает больше других, мыслит шире и глубже других, но не хочет это
высказать прямо, потому что умные люди его и так понимают. А если ты не понимаешь – значит, ты дурак, а зачем дураку что-то объяснять? Это неблагодарное дело, так как объясняй не объясняй, дурак всё равно ничего не поймёт. А ведь никто не хочет казаться дураком, даже если смутно в душе чувствует, что не блещет умом. И ещё чем меньше у человека ума, тем сильней его желание казаться умным. Понимаешь? Вот автор сказал, что это шедевр! Что это икона авангардизма и повесил её на выставке в Петербурге высоко в углу как икону. Вот тут главное, чтобы хоть один сказал: - «Да, в этом что-то есть!». Будь уверен, что найдётся
и другой кто подхватит это, а там как снежный ком будут поддакивать посредственности, чтобы не создалось впечатление, что они глупее других и не понимают того, что всем понятно, как божий день. Никто не хочет выглядеть глупым, а тем более дураком!
- С этим не поспоришь, так как всё правильно и всё логично, но…- сказал я, внимательно, выслушав соседа и оборвал мысль.
- А что тебя ещё смущает? – удивился Тарас Иванович.
- Неужели умный, имеющий большой опыт мужик пустился бы в такую авантюру, чтобы написать бессмыслицу.
- Вот и доказательство! – воскликнул сосед ткнув в мою сторону пальцами раскрытой руки, ладонью в верх. - У умного человека это в голове никак не укладывается и он невольно для себя начинает придумывать глубокий смысл!
Воцарилась тишина. Я думал над словами Тараса Ивановича, он молчал, давал мне возможность всё хорошо обдумать. Через несколько минут я глубоко вздохнул и посмотрел на соседа. Он вроде бы только этого и ждал, сразу же быстро заговорил:
- Так, ладно. «Шедевр» свой я тебе дарю. Вставь его в красивую рамочку и повесь в своём кабинете. Пусть эта несравненная картина «Вознесение душ» напоминает тебе о человеческой хитрости и глупости. А я как-то на днях её подпишу. Поставлю автограф. Словом сделаю, как положено, а сейчас пусть сохнет.
Тарас Иванович вышел уже из беседки и вдруг резко остановился и обернувшись сказал:
- Птфу, чуть не забыл: я ж за дрелью приходил. Дай мне её на полчаса.
Я вынес из гаража дрель, молча дал соседу и вернулся назад в беседку. Взял в руки чашку с остатками холодного чая, отпил глоток и снова мои глаза остановились на квадрате. Я задумчиво разглядывал его с минуту и вдруг, мне пришла в голову новая мысль:
- «Может это никакой не квадрат, а простой гробик горбуна карлика? Карлик был маленький, а горб большой, вот и гробик вышел квадратный», - подумал я и сразу же перевёл глаза на «Вознесение душ» улыбнулся и пошёл работать.
Правильно сосед сказал, что если мы захотим, то сумеем отыскать тайный глубочайший смысл в любой, даже самой нелепой глупости.