— Архипелаг гулаг!
— Гулаг архипелаг!
(из советского политического анекдота)
Вот говорят, человек – существо слабое, безвольное, трусливое даже. Да, увы, все так. Мы можем быть и слабыми, и безвольными, и трусливыми. Особенно, когда речь идет о посещении зубного врача. Нет-нет, не сейчас, мои дорогие соотечественники, не современного сто-ма-то-ло-га или, еще красивее, дан-ти-ста, который за твои денежки ласково усадит тебя в комфортабельное кресло, больше подходящее для межгалактических путешествий, включит релаксирующую музыку и сделает крохотный укольчик в десну, который ты даже не почувствуешь, потому что до этого он обезболил это место специальной мятной пластинкой, от чего во рту теперь плавает такой чудесный вкус. Дальше вся твоя забота только что лежать, раскрыв рот, и даже челюсти не надо напрягать, ибо их удобно поддерживают деликатные силиконовые распорки. Лежи себе да мечтай. А хочешь - спи.
Так вот нет, дорогой соотечественник, я не про элегантное запланированное посещение дантиста, а про надрывный визит к настоящему бесплатному постсоветскому, даже, пожалуй, постперестроечному зубному врачу. Пошли мурашки по коже? Ну, правильно, так и должно быть. Потому что легко сейчас быть смелым и цивилизованным, а ты поди попробуй справиться со своими демонами – слабостью, безволием и трусостью - тогда, когда никакого наркоза и даже обезболивающих тебе по определению не светило. Их просто не было. Даже за деньги. Да и денег не было. Эти демоны начинали грызть тебя задолго до визита к врачу, заставляли тянуть до последнего, пока адская физическая боль взбунтовавшегося зуба не пересиливала душевных мук и страданий.
Так было и со мной. Справедливости ради, надо признать, что случилась та история уже не в советские времена, а в тяжелый и голодный постперестроечный год, когда продуктов-то было не достать, а чего уж говорить про наркоз для какого-то шестого зуба. В советские времена, надо сказать, она не могла случиться по определению. Почему? А вот читайте - и узнаете.
В общем приехала я перед зимней сессией к бабушке в Подмосковье, чтобы, так сказать, в тиши, без общаговского шума и гама, спокойно подготовиться к экзаменам. И буквально с первого же дня начала меня терзать нестерпимая зубная боль. Платных кабинетов тогда еще в Подмосковье вроде не было, а в регистратуре местной поликлиники, несмотря на «острую боль», записали меня на прием лишь через четыре дня, то есть аккурат перед самым отъездом назад, в институт. Делать было нечего, приходилось ждать, пачками пить анальгин, от которого и раньше-то не было никакого толку, а в «лихие девяностые» и подавно.
Но надо было чем-то занять вышеперечисленных демонов, от которых у меня слабели ноги и временами даже темнело в глазах. Учебники не помогали. В то время я как раз купила модную тогда книжку «Архипелаг Гулаг» А. Солженицына, толком не зная о чем она, с ней и приехала к бабушке. Открыла ее и сразу поняла, что к страданиям физическим сейчас прибавятся страдания духовные. Прочитав несколько страниц, я почувствовала, как демоны окончательно взяли надо мной верх, и позорно сунула книжку обратно в сумку. Уж лучше учебники.
Тем временем настал день визита к зубному врачу. Собрав все свое мужество, и подгоняемая пульсирующей болью, пришла я в это жуткое место. Старый бурый кафель на полу, старый белый кафель на стенах, за окном решетка, за решеткой – серое январское небо, голые осины. И посередине этого хлорного аскетического застенка, как трон, стоит самое настоящее пыточное кресло. А рядом пыточный столик с пыточным инвентарем. Демоны взвыли, стали тянуть меня назад. Зуб тоже взвыл – и проскрежетал мне прямо в мозг: «если сейчас уйдешь, сука, я тебя в Москве доканаю!» В общем, поняла я, отступать, и в правду, некуда – позади Москва.
И подступили ко мне эти ироды в почти белых халатах , и стали смотреть меня, и ковырять во мне какими-то железками, и с грохотом швырять их потом в эмалированный сиротский тазик. И, наконец, вынесли свой вердикт. Ну что, говорят, милочка, будем нерв удалять. Сейчас рассверлим, положим мышьяк, запечатаем пломбой, а через две недели придете. За это время мышьяк убьет нерв, и мы его удалим. Но я, говорю, не могу ждать две недели, я послезавтра уезжаю, у меня сессия. А изуверы-иноверцы мне в ответ: что же это вы, милочка, так затянули. Придется тогда завтра нерв живьем удалять. Все равно на ночь положим мышьяк, может хоть чуток не так больно будет. Куда уж больнее, спрашиваю набитым ватой ртом. А они мне: это вы, милочка, просто не знаете, каково зубной нерв живьем удалять, по сравнению с этим ваша нынешняя боль – укус комара.
Пока мой мозг переваривал эту метафору, они набросились на меня, растянули мне рот, добрались до пульсирующего болью зуба, безжалостно рассверлили его, начинили ядом и законопатили, как будто так и было.
«Ждем завтра.. Кстати, учтите - обезболивающих у нас нет. К восьми. И не опаздывать».
Восемь утра. Я всегда ненавидела это время. Оно неизменно связано у меня с больницей, проколом безымянного пальца острым пером, выдавливанием из него капельки крови, которую тянет через стеклянную трубочку вампир в белой шапочке. Со стылыми поддонами из нержавейки, в которых валяются помутневшие использованные шприцы. С запахом хлорки и нашатыря, с металлическим лязгом, эхом носящимся по холодным белым коридорам, и с хмурыми темными очередями из старух и орущих детей. А теперь это время накрепко связано у меня еще и с зубным кабинетом.
Домой я примчалась, под улюлюканье и завывание демонов, которые вопили мне в одно ухо: уезжай прям сегодня, черт с ним с этим зубом, бросай все, беги. Зуб не оставался в долгу скрипел свои угрозы в другое ухо, дескать, могу превратить укус комара в укус тысячи ос. В смятении чувств я бросилась собирать сумку. И на дне ее обнаружила Солженицына.
Это был знак. Что если попробовать вытеснить физические страдания страданиями духовными? Я взяла «Архипелаг», залезла под плед и начала читать. Буквально с пятой страницы моя собственная зубная боль отошла на задний план. «Malleus Maleficarum», написанный полубезумными католическими садистами-инквизиторами в пятнадцатом веке, вероятно, просто померк бы по сравнению с талантом Александра Исаевича. Перед мои мысленным взором плыл жуткий клоповый шкаф, населенный тысячами голодных кровососущих жучков, в который помещали несчастного заключенного и тот или умирал от ужаса, боли, клоповой вони и потери крови или подписывал признательные показания и доносы. Пытка бессонницей и голодом на протяжении недель. Избиение палками, резиновыми дубинками, прямо по позвоночнику, по костям вроде лодыжек, где особенно больно. Взнуздывание веревкой, протянутой через рот и привязанной к ступням, чтоб ты пару суток полежал брюхом на холодном бетонном полу как рыба на льду. Про раздавливание мошонки несчастного кованным каблуком и про машинку, зажимающую ногти, даже вспоминать не хочу.
В общем, сердце мое почти остановилось, когда я читала весь этот со вкусом описанный ужас. Но что меня еще больше удивило, что были люди, которые не ломались, не подписывали выбитых пытками признаний и доносов на друзей, знакомых и коллег. Собственная физическая боль и то, что я прочла у Солженцына, породили такое смятение чувств, что откуда-то из небытия выплыла и окрепла странная мысль: ну если они это выдерживали и не ломались, то неужели же я не выдержу удаление какого-то несчастного нерва?
Эта мысль пронзила меня током от головы до пят. Я была напряжена, как тетива лука. Я звенела, как стрела. Я была взведенным курком. Я пестовала это состояние, дорожила им, боясь расплескать до завтрашнего утра. Я думала только про «Архипелаг Гулаг». Ненавидела и думала.
И в этом нерасплесканном состоянии я приехала к восьми утра к зубным врачам. Палачи гремели пыточным инвентарем, пошучивали по-врачебному, садистически медленно натягивали резиновые перчатки, но я сидела со стеклянным взором и видела им только «Архипелаг Гулаг». Единственное, что кольнуло меня тревогой и чуть не разбудило демонов паники, когда пыточных дел мастера стали приматывать мои запястья к ручкам кресла брезентовыми бинтами. Зачем это, заволновалась я. Ну, а ты, говорят, милочка, как хотела, ты сейчас нас за руки начнешь хватать, кричать и лягаться. И нагнулись, чтоб привязать мои ноги к креслу. Но я взмолилась, уговорила их не делать этого, пообещала, что ни за что не буду лягаться. Почему-то ноги было особенно страшно связывать.
И дальше началось.
Не буду уподобляться Александру Исаевичу и смаковать подробности поистине адской процедуры. Скажу только, что они были правы - кричать и лягаться было бы в самый раз, но коль дала слово, то я только стонала и мелко сучила ногами. Когда же все кончилось, я едва разлепила зажмуренные, залитые слезами глаза и сползла с пыточного кресла, то увидела удивленные глаза врачей.
Надо же, говорят, какой у вас высокий болевой порог, барышня. Мы никогда такого не видели.
Да порог у меня нормальный… обычный порог – я еле ворочала языком, с трудом собирала мысли – просто… я перед вами… Солженицына читала… вместо наркоза... рекомендую…
И ушла.
А придя домой, первое, что я сделала – вышвырнула «Архипелаг Гулаг» в окно.
Все.