Глава 33. Жены и трамваи
Свадьбу отгуляли тихо. Ни Мария, ни Антон не имели склонности к социальному пафосу. Хороший ресторанчик, три с половиной десятка друзей, родители с двух сторон. Простенькое платье, минимум цветов и никаких лимузинов. Без танцев, без торта, без профессионального тамады, без средств массовой информации, если не считать Нестора Ивановича, но он в эти часы был не на службе.
А был Нестор Иванович, как всегда, нетрезв и весел. Нина суетилась и старалась оказать максимум внимания родителям невесты. Те, в свою очередь, вели себя скромно и были почти незаметны за праздничным столом. В организации события они никак не участвовали, и даже дорогу и проживание родителей Маши оплатил Нестор Иванович. На следующий день они так же тихо отправились домой, в маленький неразличимый на карте городок в депрессивной части страны, хоть родители Антона радушно предлагали погостить на Кисельной, 8, не ограничивая срок пребывания.
Так Маша стала хозяйкой в арендованной квартире. С этого момента началась ее сказка, а сказка Антона окончилась. Навсегда. И не потому, что Маша была плохой женой. И не потому, что семейная жизнь тяготила Антона каким-то особым, изощренным образом. Просто оказалось, что семейная жизнь – это иное метафизическое состояние.
Юноша перестал быть мальчиком и стал мужем.
Нетрезвые непредсказуемые посиделки по вечерам продолжали иметь место, однако стали как-то тише. Гости, сами того не признавая, поглядывали на Машу и ждали ее молчаливого сигнала к отбою. Да и сам Антон печально отставлял стакан и шел чистить зубы, стоило Маше посмотреть на мужа со снисходительным укором.
Материнская забота превратилась в женин уход. Маша готовила, стирала, убирала и не отказывала в интимной близости. Теперь – именно не отказывала. Как кошка прячет коготки, окончив мышиную охоту, Маша спрятала и свой охотничий арсенал. Сексуальные инициатива, провокация, фантазия, изобретательность – все это было сложено в гардеробной и забыто за ненадобностью. Туда же отправились соответствующие игрушки, белье и прочие спутники эротических забав. Для регулярного использования - в меру необходимости - были извлечены несколько наиболее употребительных поз, движений и сопроводительных звуков.
В прочих отношениях Маша продолжала проявлять мягкость, уступчивость и, во избежание споров, занимала согласительные позиции. Вот только в согласительстве этом ощущалось ныне такое сопротивление материала, такое убедительное «ты прав, но…», что Антону проще было изменить собственное решение, чем настаивать на своем.
За последние несколько месяцев Антон успел привыкнуть к присутствию в личном пространстве одной женщины, к звучанию одного голоса, к близости одного человека, поэтому переход от жизни холостой к жизни семейной прошел сглажено, без резких скачков. Вчера – сто дорог и свобода маневра; сегодня – все то же, но с оглядкой.
Нет, Антон не постригся в монахи, он продолжал быть мужчиной светским, в невинных грехах отказывать себе не собирался. Но теперь подруги стали именоваться любовницами, а проведенное с ними время называлось изменой. И пусть Антон упрямо держался прежних привычек, но какой-то недобрый ангел незримо парил за спиной, делая пар в сауне слишком жарким, вино, выпитое не дома, кислым, а стрелки на часах – слишком прыткими.
- Женщин будет много, - некогда наставлял нетрезвый отец. – Женщины будут разными. В жизни мужчины каждому состоянию, каждому чувству, каждому желанию соответствует своя женщина. Женщина-джаз, женщина-блюз, женщина рок-н-ролл. Но всегда будет одна, к которой ты будешь неизменно возвращаться…
- Универсальная? – ляпнул тогда Антон. Ему было всего лет тринадцать, папины слова казались праздной болтовней подвыпившего человека. Пошутить в такие минуты над родителем Антон считал своим святым долгом.
- Без такой женщины мужчина еще не состоялся как мужчина, - завершил тогда наставление отец после минутного молчания.
И вот теперь у Антона была Маша. Антон состоялся. Течение жизни продолжало нести Антонову лодку через быстрины, омуты и пороги, но теперь в этой лодке, кроме гребца, появился еще и рулевой. Вернее, рулевая. Рулевая правила мягкой, но уверенной рукой. Пусть по течению, но вдоль нужного берега и с заходом в нужные порты.
Институт был окончен, начались трудовые будни – неновый отель, где, казалось, даже в стены въелись запахи табачного дыма и пороков «на час». Молодой специалист быстро освоил должностные обязанности помощника администратора, а через пару месяцев получил собственную смену в три уборщицы, которых тут помпезно именовали горничными, да одну кастеляншу. Правда, вместе с карьерным ростом пришла скука в обнимку с разочарованием. И снова Антон задумался о верности выбранному пути.
А еще пожаловало в гости финансовое напряжение. Нет, конечно же, не нужда, не бедность, не разорение, а именно напряжение – некая неловкая финансовая неупокоенность.
Отец продолжал погашать аренду квартиры, но, как и обещал ранее, позволил Антону все остальные траты нести самостоятельно, дабы «не унижать главу молодой семьи назойливой родительской опекой». Новоиспеченный «глава» и сам понимал, что началась взрослая жизнь и пора принимать на себя обязательства: есть профессия, есть работа, теперь будущее в его мужских руках.
Непритязательная до замужества Мария и в замужестве оставалась непритязательной, но непритязательность жены и непритязательность подруги – это две большие разницы. Подруга не имеет претензий к мужчине в целом, иначе какая же она подруга? Проще найти новую, чем переубедить старую. Жена не имеет претензий к мужчине в целом, за исключением той части, где этот мужчина – муж. И тут уже приходится смиряться или переубеждать старую, потому как не искать же вечно новую жену.
- Мужчина, который подает на развод, - любил повторять папа, - либо не умеет выбирать женщин, либо не умеет их воспитывать.
Безусловно, ни о каком разводе речь не шла. Антон был по-прежнему увлечен женой, любил ее и уже не мог представить в ночной постели рядом с собой другую женщину. Вот только эта странная финансовая неупокоенность…
И денег, вроде, хватало: еда в холодильнике была, под кухонным столом всегда стояла бутылка-другая виски, в гардеробе висела шуба, а раз в неделю Антон и Маша шли ужинать в ресторан. Крупную сумму, что подарил отец на свадьбу, решили пока не трогать – пусть она станет заделом для мечты о собственной, не арендованной, квартире. Правда, Маша любила путешествовать, и Антон понимал, что летом все-таки придется урезать неприкосновенный запас.
Этот неприкосновенный запас, эти несколько тысяч в твердой валюте, с одной стороны, успокаивали – в трудной ситуации всегда будет, на что попереться; с другой стороны, не давали покоя – а не потратить бы их на что-нибудь полезное, не откладывая на эфемерные мечты…
Регулярные семейные траты разительно отличались от случайных холостяцких расходов. Сложенных вместе двух заработных плат, что составляли семейный бюджет, хватало ровно на месяц. Одалживать не приходилось, но и откладывать не получалось. Со временем Антон понял, что бегает в беличьем колесе, не имея возможности вырваться, расправить плечи и глубоко вздохнуть. Именно это состояние – Антон называл его про себя «состоянием маршрутного трамвайчика» - и вызывало вышеуказанное финансовое напряжение. Деньги для семьи оказались тем же, чем являлось электричество для трамвайчика: есть напряжение – есть движение, но бег по рельсам прекращается, как только заканчиваются отпущенные на месяц лимиты. Такое положение дел представлялось настолько безысходным, что Антон загрустил.
Жаловаться было некому. Можно было бы сходить к отцу, а еще лучше, к маме. Отец напоил бы дорогим виски или вином, мать дала бы кучу полезных советов, после чего родители обязательно бы вручили пару месячных зарплат в качестве утешения и временной поддержки. Но Антон все же чувствовал себя главой молодой семьи, а потому должен был решать текущие проблемы самостоятельно. Подростком он так ждал, когда настанет счастливая взрослая жизнь, когда не нужно будет делать уроки, когда спадут все оковы родительского контроля, когда придет долгожданная свобода.
Независимость пришла – вот она, но что ж так не радостно и не свободно? Трамвайчик каждое утро выходил на маршрут, делал нужные остановки на работе, в магазине, у телевизора, а потом вновь возвращался в депо семейной постели. И вот эти рельсы, сомкнутые в заколдованный круг, как уроборос, пожирающий собственный хвост, эти вечные рельсы лишали радости и покоя, как монотонный протяжный звук в «музыкальной» пыточной камере. Это навсегда – сегодня все будет так же, как вчера, а завтра все будет так же, как сегодня.
Антон делал отчаянные прыжки из стороны в сторону, убегал на обочину трамвайного маршрута, пил крепкое, менял женщин, зависал с Юркой, все еще холостым, в барах и саунах. Иногда Антон читал, бренчал на гитаре, пытался что-то собирать: монеты, книги, солдатиков… Но денег не становилось больше, перспективы не казались светлее, а жизнь не делалась проще. Каждое утро – три уборщицы и кастелянша в небольшом прокуренном отеле, пьяные гости, их накрашенные спутницы-проститутки или натянуто улыбчивые подруги-любовницы под ручку. Расчет за полсуток, редкие чаевые, очередная случайная знакомая, два по сто в ближайшем баре, Маша и яичница на завтрак, три уборщицы и кастелянша…
Антон снова начал курить. Просто потому, что на работе нужно было коротать время между посетителями, а еще потому, что перед сном нужно было выйти на балкон и, втягивая вместе с никотином ночь, найти в небе маленькую желтую точку Венеры. Очень нужно.
Иногда Антон выходил не на балкон, а на улицу. Брел к ближайшему ларьку, брал пару бутылок пива и долго кружил по дворам, думая ни о чем, глядя в никуда. Ночь сгущалась, фонари горели не везде, и порой создавалось впечатление, что он заблудился в темном лесу, под высокими мрачными сводами вековых деревьев. Однажды он и сам не заметил, как такая ночная прогулка привела на знакомую поляну. В центре поляны стоял знакомый желто-серый камень. На камне была выщерблена цифра три.