«Отечество создано прахом умерших»
(А. де Ламартин)
Мой дедушка Фурсов Максим Ксенофонтович, участник русско-японской войны 1904 – 1905 годов, награждён тремя Георгиевскими крестами четвертой, третьей и второй степени и солдатской медалью. Как говорится в наградных документах, «за мужество и храбрость, оказанные им в боях с японцами».
На войне был он разведчи¬ком 123-го Козловского пехот-ного полка и после 1905 года в звании унтер-офицера вышел в отставку по болезни.
Эти сведения я получила из книги Дмитрия Бутрыма и Игоря Маркина «Знак отличия Военного ордена Св. Георгия. Списки пожалованным за русско-японскую войну 1904 – 1905 гг.» (2006г.).
Дедушка родился в 1879 году, где и в какой семье – не знаю.
Рос он сиротой, окончил школу кантонистов («кантонист – солдатский сын, прикрепленный со дня рождения к военному ведомству и подготовлявшийся к несению солдатской службы в особой низшей военной школе (в России в первую половину XIX века), как сказано в Толковом словаре Д.Н. Ушакова.
Воспитан он был воякой и большим патриотом. Сохрани-лось его стихотворение «Как я ехал на японскую войну», напи-санное им каллиграфическим почерком с «ятями» и «ерами».
Однажды мой старший брат Иван обнаружил у бабушки на печке какие-то старинные бумаги. В одной из них прочитал, что наш дедушка вместе с другим «охотником» (так назывались тогда в русской армии разведчики) пробрались в тыл врага, подожгли фанзу, в которой сидели японские солдаты и, когда японцы стали выскакивать на улицу, кололи их штыками. За этот подвиг дед был «пожалован рублём из полковой казны».
Как рассказывала бабушка Александра Гуреевна, на фронте он был ранен в обе ноги, несколько суток полз по снегу, как Алексей Маресьев в Великую Отечественную войну, и добрался-таки до своих. Вылечившись, опять воевал. Из армии был комиссован по инвалидности, вроде бы приобрёл астму на войне.
Я хорошо помню эти ужасные приступы у него, когда мне казалось, что он не сможет больше дышать. Но через, не знаю, сколько минут – мне они казались вечностью, – дедушка вдруг делал свистящий вдох и приходил в себя. В те годы – умер он в 1954 году – не было, видно, аэрозолей, которые сейчас помогают астматикам снимать приступы. А может, какие-нибудь средства были, но только не в селе Курской области, где он жил.
Бабушка рассказывала, что дедушка был на приёме у государя Николая II, который тот устроил для героев русско-японской войны. Царь самолично вручал каждому боевые на-грады и именные серебряные часы. А по окончании званого обеда каждый герой получил в подарок серебряный столовый прибор, которым он пользовался за столом, и скатерть с надписью на углах «Боже, царя храни» с буквой «ер» в слове «Боже».
Эта нарядная жаккардовая скатерть с жёлтыми, блестящими, как золото, буквами и узором салатного цвета долго хранилась у нас в семье: она досталась моей маме в при-даное, когда та выходила замуж. Мы этой нарядной скатертью накрывали стол на Пасху, Троицу, 1 Мая и другие праздники. А потом, глупые, изорвали на тряпки. Я, помню, мыла пол такой тряпкой!
На приёме у каждого героя спросили, где он хочет жить после войны и чем заняться. Так дедушка получил от царя разрешение поселиться в Москве и патент на право владения магазином по торговле винами.
Дедушка как-то приехал в гости к товарищу в город Ливны Орловской губернии, где жила семья бабушки. Она рассказывала, что познакомились они на Троицу на гулянии. Статная, высокая красавица Саша Гревцева понравилась ему с первого взгляда, и он посватался за неё.
В Москве молодая семья поселилась где-то у Красных ворот (теперь там станция метро «Красные ворота»). Здесь в 1912 году родилась их первая дочь, моя мама Антонина Максимовна.
Магазин «Винополье» давал неплохие доходы. Но в 1917 году всё рухнуло.
Революцию дед не принял. Семья вскоре переехала в Тульскую область, на станцию Щёкино, что недалеко от имения Льва Толстого Ясная Поляна. Пожили они там недолго и перебрались в село Вторые Тербуны Большеполянского района Курской области. После Великой Отечественной войны была образована Липецкая область, и эта территория вошла в новую область, а район стал называться Тербунским по названию ближайшей железнодорожной станции Тербуны Юго-Восточной железной дороги.
Почему они уехали из Москвы? То ли дедушка думал от революции спрятаться в сельской местности, то ли сухой, здоровый климат средней полосы подходил ему, астматику, – теперь спросить не у кого. Дедушка был немногословен и строг, и, вообще, ни он, ни бабушка ничего нам не рассказывали о прошлом семьи.
Началась коллективизация. К этому времени у дедушки с бабушкой уже было четверо детей: два сына и две дочери. В колхоз дед не пошёл. Он не хотел быть в одной артели с теми, «кто был ничем, а стал всем». Он считал, что беднотой они были потому, что не умели и не хотели ни учиться, ни работать. Ему не нравилось, что они курят, пьют самогон, сквернословят, бьют своих детей и жён.
Члену правления колхоза, счетоводу, приглянулась стар-шая дочь Антонина. Он прислал сватов, но она не хотела идти за него. Счетовод намекнул, что семью единоличника «раскулачат», если девушка не примет его предложение.
Мама рассказывала, как приходили к ним с обыском, но кроме детей по лавкам ничего не нашли. Правда, тщательно исширяв штыками соломенную завалинку (насыпь на земле у основания стен), члены «комиссии» обнаружили припасенные для холодца к Рождеству свиные ножки и «конфисковали» их.
Под нажимом отца Антонина согласилась принять пред-ложение счетовода. Но жить с ним было невозможно, и через некоторое время она, оставив маленького сына Сашу у своих родителей, уехала жить в райцентр Тербуны за двенадцать километров от села. Сняла квартиру, работала в ателье мастером по пошиву женской одежды – портнихой она была от бога, талант этот открылся у нее еще в детстве.
Сына отец отобрал, чтобы поставить на место строптивую жену. Но она не вернулась, он завёл другую семью, а мальчик жил несколько лет с его сёстрами. Потом мама всё-таки Сашу забрала. Да он там и не нужен был никому!
Саша рассказывал мне, что был он вечно голодный, гряз-ный, ноги – в цыпках. Маму свою он не помнил, а сестры отца учили его бояться «тётки», которая, приезжая на выходные к родителям, поджидала мальчика где-нибудь на улице, чтобы хотя бы посмотреть на сына. Завидя ее, он убегал.
Тогда она стала приручать его. Сначала просто проходила мимо. Он увидел, что тетка красивая и вроде не злая, и уже не убегал. Но, когда она однажды попыталась дать ему угощение, он спрятался: ему же говорили, что она его отравит! Тогда она положила кулёчек на траву и сказала, чтобы он взял его, если захочет. Когда она отошла, он схватил его и, отбежав на безопасное расстояние, развернул. Попробовал – вкусно! Это были пряники, которых он раньше никогда не видел и не кушал.
И с тех пор он стал ждать, когда придет тетка и принесет угощение. Однажды она уговорила его пойти к ней в гости. Накормила, искупала, смазала ножки, надела на него чистые штанишки и рубашечку, которые сшила сама, потом, как обещала, отвела обратно. Ему все это понравилось, и он сам стал прибегать к дедушке и бабушке. А потом остался у них насовсем.
Но вернёмся к истории дедушки. Георгиевские кресты – они были серебряные – и медаль пришлось обменять на про-дукты, чтобы семья не умерла с голоду. А за часы с дарственной надписью от царя деда даже как-то арестовали, но потом всё-таки разобрались, что он не «белый офицер», и отпустили.
Семья жила трудно, поскольку люди они были городские и сельское хозяйство вести не могли. Выращивали только кар-тошку, немного овощей, да несколько яблонь, смородиновых и вишневых деревьев росло в саду. Дедушка славился своей грамотностью и писал для селян всякие прошения, какую-то ещё помощь в хозяйстве оказывал, и они платили ему продуктами из своего натурального хозяйства.
В Великую Отечественную войну дедушка с бабушкой по-теряли обоих сыновей. Бабушка до конца своей жизни – умерла она в 1968 году в 82 года – ходила в траурной одежде.
Старший сын Дмитрий Максимович служил матросом на Балтийском флоте, в конце войны лечился от ранений в воен-ном госпитале в Казахстане. Сошёлся там с девушкой, которая работала в этом госпитале. Она ждала от него ребёнка, но Дмитрий умер, и она уехала домой в село Дросково Орловской области. Родила сына Сашу, через некоторое время погибла, попав в Орле под трамвай. Мальчика растила её мать. Моя бабушка Александра Гуреевна ездила иногда навещать внука, посылала посылки, я писала им письма под ее диктовку.
Младший сын, Иван Максимович Фурсов, перед войной окончил Землянское педагогическое училище в Воронежской области, год отработал учителем начальных классов в селе Вторые Тербуны, потом был призван в армию. Прислал письмо, что учится на курсах танкистов, которые были организованы в зда¬нии того же педучилища.
Бабушка однажды ходила пешком в Землянск – километ-ров пятьдесят от села Вторые Тербуны – навестить сына. Видела она его несколько минут. Когда подошла к воротам, новоиспечённые танкисты – учились всего месяц – спешно рассаживались по танкам. Бабушка только успела обнять сына на прощание, и танковая часть отправилась на фронт.
Иван Максимович пропал без вести под Смоленском. По-следнее письмо от него было получено в июле 1941 года. Сколько и куда только не писал дедушка после войны – ни-чего узнать о судьбе сына не удалось. Сгорел в танке, считали дедушка и бабушка. Очевидцы рассказывали, что видели горящий танк, из которого никто не выбрался.
Моя мама и её сестра Зинаида уехали от родителей ещё до войны, так что дедушка с бабушкой остались одни.
Году в 1952-м дед написал письмо Сталину.
Он сообщал о том, что одного с ним года рождения, что воевал в русско-японскую войну, с которой вернулся инвали-дом, по состоянию здоровья поселился в сельской местности. Он перечислил свои боевые награды, написал и о том, как по-страдал от большевиков за часы, полученные от царя. Но он, мол, не виноват, что тогда Россией правил царь. Что воевал-то он за Родину – и сейчас, если бы мог, не пожалел жизни за неё. О том, что в Великую Отечественную потеряли они с бабкой сыновей-кормильцев. Что в сельский магазин мало привозят хлеба, а так как из-за приступов астмы он не может стоять в очереди, хлеба ему не достаётся. И он просит товарища Сталина распорядиться выдать ему разрешение на покупку хлеба без очереди.
Дедушка прочитал письмо бабушке. Та расплакалась: «С ума сошел! Тебя, арестуют, расстреляют!». Он бросил в печку своё послание, а когда она ушла в церковь, написал новое и отправил его из районного почтового отделения заказным письмом по адресу: «Москва, Кремль. Товарищу Сталину».
Примерно через месяц в райком пришёл ответ из Кремля, подписанный каким-то важным лицом. В бумаге велено было отпускать Максиму Ксенофонтовичу Фурсову продукты из сельского магазина без очереди. Деда вызвали в райком, пока-зали письмо. Было сделано и соответствующее распоряжение.
Деда зауважали на селе ещё больше, даже районное на-чальство перед ним шапки снимало. Когда Максим Ксенофонтович входил в магазин, все почтительно расступались и пропускали его к прилавку. Наверное, он был первым льготником!
Дедушка был верующим, много читал, не курил, всегда ходил пешком, даже к нам в райцентр Тербуны за 18 километров от Вторых Тербунов.
Умер он в 1954 году на 76-м году жизни. В последнее время тяжело болел, не вставал с постели. Как-то утром бабушка вошла со двора в избу, а он спрашивает:
– Саня, ты медичку из больницы вызывала?
– Нет, Мося! – ответила бабушка.
– Только что около меня женщина в белом стояла… Зна-чит, это смёрточка моя приходила!
И вскоре скончался.
Похоронен Максим Ксенофонтович Фурсов на кладбище в деревне Бурдино близ села Вторые Тербуны Тербунского рай-она Липецкой области. Много лет на его могиле стоял крест, а несколько лет назад мой брат Иван, подполковник в отставке, установил на нем парадный портрет дедушки со всеми его на-градами.
Может быть, кто-нибудь, проходя мимо, поклонится праху героя!
2012 г.