Теперь уже сложно воспроизвести в памяти то время, когда мы не собирались в нашем кафе. Да и не хочется. Но ведь случился когда-то тот день, когда я впервые открыл дверь этого заведения, расположенного вниз по улице, потом налево и мимо двора. Вход находится именно со стороны жилой части здания. А окна выходят на центральную улицу города, так что можно сколько угодно любоваться затейливым оформлением многочисленных витрин и прохожими, которые одним своим подчеркивают – они горожане, да не просто мелкого городишки, а крупного мегаполиса. Всё в них говорит об этом, даже то, как ловко они умеют носить несочетаемые на первый взгляд предметы гардероба. Входная же дверь кафе «Маджента» находится со стороны жилого двора, здесь спокойно и малолюдно. Такой резкий контраст центральных улиц и того, что происходит за их пределами, характерен для крупных городов.
Что и говорить, день, когда я нашел кафе, вспоминается не сразу. Но если отвлечься, подумать о том о сём, кинуть пару дротиков в стену, то вдруг нужное воспоминание сбрасывает с себя темное покрывало, и мне видится тот вечер. Будний день. Время такое, когда большинство поглядывает на часы, торопя последние рабочие час-полтора. Я же успел принять последнего пациента, выписать рецепт, ободряюще улыбнуться – всё это сразу после обеда. Затем, несколько неотложных дел, и я освободился.
Зачем пошел в это кафе, уже и не вспомню. Вероятно, не в меру общительный пациент завел сию мысль в мою голову: побывать где-нибудь. С первого взгляда «Маджента» не отличается от других подобных заведений. Кое-какие атрибуты, создающие уют; симпатичная официантка лет двадцати сразу предлагает мне меню. Столы по большей части свободные. Люди приятные с виду и те, от которых я сел подальше. Повар готовил мой заказ. И судя по времени ожидания, он действительно это делал вручную и из настоящих продуктов.
Прошло минут десять, и на пороге возникла компания из шести человек. Мужчин и женщин было поровну, так что догадаться несложно – пары. Я уткнулся взглядом в поверхность стола, жалея, что не ношу с собой книгу. То были не просто пары, а пары счастливые. Ругать их вообще-то не за что. Как вшестером, так и по одиночке они не вызывали неодобрения. Добродушно вежливые с официанткой, улыбчивые, симпатичные, спокойные, они не пытались произвести впечатление на кого бы то ни было. Общались на свои темы, негромко смеялись общим шуткам. Я же пытался смотреть в окно или прослеживал лабиринты узорчатой скатерти. Вид чужого счастья угнетал. Лучше бы я просто завидовал. Но нет! Оно было привлекательным, а я его не желал. Это хуже, чем нормальная зависть, потому что, раз я не хотел этого, чего тогда оставалось ждать от жизни.
Решил закурить. Знака, запрещающего сигареты не было, но я всё равно предпочёл выйти на воздух. Накинул плащ, как вдруг рядом появился невысокий седой мужчина, скорее даже, старик.
- Вы хотите курить? - обратился он ко мне. - У нас есть балкон. В том зале. Вы и остаться можете там. В смысле в той второй комнате.
Удивленно смотрел я на внезапного собеседника. Что ему нужно? Почему с любезной настойчивостью предлагает остаться в зале с балконом. «Может, какая-то старая знакомая попросила его», - мелькнуло у меня в голове. Но, хотя я не был расположен к встречам, любопытство взяло верх. Быстро покурив на балконе (где никто ко мне не присоединился), я вновь вошёл в этот второй зал. Он оказался гораздо меньше первого, даже если к его площади прибавить балкон. Зато кресла здесь стояли непринужденно, а не вокруг столов, был темно-бордовый диван, шахматный стол с двумя стульями, обеденных же столов – всего два. Один из них занимал странного вида человек, раскладывающий то ли незамысловатый пасьянс, то ли и вовсе бездумно ища карты одной масти.
- Желаете остаться?
Снова тот старик. Любезность его теперь больше походила на довольство человека, удачно разыгравшего сложную партию. И всё же было в нём что-то располагающее. Я начал импонировать ему, несмотря на странное наше знакомство.
- Да, пожалуй. Но почему Вы меня пригласили? Чем этот зал…гм…отличается? – я не был уверен в правильности выбранного глагола.
- Вам неуютно в основной комнате, так? И раз эта подходит больше – оставайтесь.
Здесь он впервые широко улыбнулся и протянул руку:
- Яков Степанович. Хозяин заведения.
Так я оказался в нашем (теперь называю его так) зале. Постепенно он наполнялся. Сначала хозяин, завершив какие-то дела, присоединился к моему обществу. Он сел за шахматный стол, раскрыл невзрачную тонкую книгу и принялся расставлять фигуры. Вся его поза от слегка напряжённых плеч, до полуулыбки на и без того добродушном лице, говорили о том, что об этом моменте он думал весь день.
Никакого внимания на его занятие не обращал паренек за пасьянсом. Впрочем, и на его лице блуждала улыбка, которая, как я догадывался, не сходит никогда. Я размышлял, не заговорить ли с ним научного интереса ради, как Яков Степанович, будто опомнившись, опередил меня:
- Не представил Вам нашего Гришеньку.
При названии своего имени паренек оторвался от занятия:
- Это я. Гриша. А тебя как зовут?
Он смотрел заинтересованно и с такой благожелательностью, какую только и встретишь, что у детей да блаженных.
Я представился Алексеем. И Гриша продолжил:
- Я играю. Это мне Яков Степанович подарил. Мне нравится, - отчитался он и вернулся за примитивную свою игру.
- Хорошо, - похвалил его старик, затем снова обратился ко мне, - вреда от него никакого, незлой он. Живет у сестры с ее семьей, ночует, точнее. А остальное время всё здесь. Деда я его знал. Дружили мы семьями.
Он замолчал. Поправил ладью. Расположив ее аккурат посредине клетки, и закончил рассказ:
- Григорий помогает: принести, унести, полы вымыть. Услужливый он. А по вечерам вот, ему в радость, нам не в тягость.
Изъяснялся Яков Степанович в несколько старомодной, приятной для слуха манере. Я был не против послушать его историй, но он замолчал, ушёл с головой к своим ферзям и пешкам.
Примерно через четверть часа появились остальные члены этого странного собрания. И я уже понял, что и сам стал одним из них. Не хотелось ни возвращаться в основной зал к его нормальному веселью, ни искать себе другое прибежище. Здесь я нашёл то же чувство ничем не обременённой расслабленности, какое мы всегда имеем в своих жилищах, и, вместе с тем, в кафе я был в обществе. Видел людей, слышал, при желании мог перекинуться парой фраз, а мог молчать.
Вернулся я – после того, первого раза – спустя несколько дней. Всё это время было радостно думать о том, что где-то стоит кафе, в котором неторопливо проводят свои вечера Яков Степанович и Гриша. Спустя месяц, я знал и других завсегдатаев нашего клуба. Не всегда наши посещения совпадали, но позже мы удивительным образом, безо всякой специальной договорённости, стали выбирать схожее время. Были и те, кто появлялся редко, или утрами, лично знаком я с ними не был.
В моём же окружении была еще женщина. С ней я познакомился в следующий приход и про себя, повинуясь первому впечатлению, назвал ее «женщина, которая много курит». С ней мы легко разговорились, она спросила моё мнение касательно строительства высотного здания в центе города. Благо, кое-какой информацией я располагал. Женщина эта во многих вопросах умнее меня, да и вообще многих людей. Типичная интеллектуалка, она мало заботится о внешности, хоть и замужем. Выкуривает едва ли не треть пачки за вечер и умеет найти общий язык с каждым, кто ей интересен. К дурачку нашему относится с какой-то материнской добротой. Хвалит его, приносит то сласти, то карточки с картинками.
И всё-таки…всё-таки чаще она молчит. Молча курит, глядя в пустоту и посылая кубы дыма в городское пространство, возвращается с балкона и молча же читает старые журналы, иногда сыграет партию – другую с Яковом Степановичем. За их игрой любит смотреть Илья Михайлович – человек в летах, инженер. Сам он редко чем-то занят. Всё больше наблюдает. Носит вышедший из моды костюм. По приходу, всегда вежливо здоровается с дамами, мужчинам жмёт руку. Гришу же будто и не замечает, но, видно, что не от неприязни или брезгливости – на такое он не способен – а от внутренней неловкости. Словно бы не знает он, с какой стороны к нему подойти. Завершив церемонности, усаживается Илья Михайлович в кресло, откуда ему в приоткрытую дверь видно, что происходит в основном зале.
Самое большое внимание, даже привязанность, уделяет он еще одной женщине из числа постоянных вечерних посетителей. Относится к ней как к внучке, принимая ее возраст за более молодой, чем на самом деле. Он единственный не замечает ее красоты, и стороннему наблюдателю, наделённому хотя бы мельчайшим интересом к человеческой натуре, очень любопытно, да и, чего уж, приятно наблюдать, как входит в комнату эта молодая женщина, красивая, уверенная, и будто несколько более спокойная, чем другие люди; как видит она своего доброго друга, почти родителя; и как тянется к нему. В этот миг жесты ее приобретают детскую нежность, глаза светятся той чистой добротой, которую только и чувствуем мы к родителям, да собственным детям. После они беседуют. Она заботится о нем: приносит чай, альбомы со старыми фотографиями городов. Конечно, не похожа она ни на хлопотливую наседку, ни на женщину, заигравшуюся в ребенка. Она это она. И привязанность к старику ничуть не тягостна ей. А, как думается мне, напоминает о давно ушедшем родственнике.
Глядя на Ольгу, невольно размышляю, сколь многообразна человеческая натура. Не всегда, конечно, есть люди простые. Они как бы не занимают много места в Земном пространстве. Многообразные же натуры, чаще женщины, они – совсем другое дело… вы и сами стали бы частью их истории.
Когда Ольга входит в комнату, Вы это замечаете. Знаете, подобное бывает с влюблёнными. Но эта женщина такова, что Вам не обязательно даже быть с ней знакомым, чтобы захотеть понять глаза при ее приближении, что бы ни занимало Вас в этот момент. И уже после знакомства, узнав ее, Вы все равно не привыкнете и каждый раз будете снова замечать ее.
Впрочем, может случиться, что за всю жизнь Вам не посчастливится встретить кого-то подобного. Был день, когда я увидел ее впервые. Когда оторвался от книги, желая лишь кивком поздороваться или познакомиться, если передо мной окажется новый человек. Ведь тогда я еще мало кого знал. (Хотя до сих пор случается видеть новые лица в нашем зале). Помню, как мы приветствовали друг друга. К счастью, я не смущаюсь при виде привлекательных женщин. Помню и то, как впервые разговорились и как пустой наш разговор стал вдруг более осязаемым. Она процитировала Чехова, я Маркеса. Мы рассмеялись. Сказали каждый что-то умное. Замолчали на некоторое время. Она застегнула верхние пуговицы пальто – мы стояли на балконе – спросила о психиатрии. Признаться, некоторые ее замечания заставили меня перелистать пару специальных изданий.
Но нет, я не был влюблён в неё. Как не влюблён и сейчас. Но знакомство с ней – это как дополнительная ступень взросления, хоть я и старше годами. За всю жизнь можно не увидеть картин Ван Гога или Вермеера - не страшно. Но если увидите, если сможете проникнуться сложным, необычным искусством, то повзрослеете, получите в награду новые чувства, взгляд, понимание.
Со стороны может показаться, будто я уделяю ей излишнее внимание. Но если Вы бывали на моем месте, то поймете. Быть красивой, само это действо, являлось для нее будто второй профессией. Я, например, будучи врачом, не могу не оказать первую помощь, сославшись на то, что несчастный оказался вне стен моего учреждения. Также и Ольга, подвластная любым человеческим недугам, оставалась собой – женщиной, несущей талант красоты. Непостижимое умение, которому предшествовали воспитание, образование и, несомненно, события, сформировавшие однажды внутреннюю силу, которая не даётся женщинам, да и людям вообще, просто так.
Во взгляде ее постоянно виделась толика грусти, не светлой, но глубокой, давно пережитой и от того, будто случайной. И мне пришла мысль, что и глубокий ум и наблюдательность развились в ней из постоянного присутствия этого чувства. Словно бы невозможность обыкновенного веселья вынудили ее разум занять себя чем-то иным.
** **
В один из вечеров Ольга всё беседовала с нашим инженером. Говорили о самолётах. Он что-то объяснял ей.
- Зачем тебе это? – спросил я, прощаясь. На –ты мы были с первого дня знакомства
- Илья прилетает.
И она улыбнулась с несвойственным ей, редким кокетством.
Ушла, не пояснив.
Разумеется, позже я узнал. Ольга работала учительницей. Сначала меня удивил этот ее выбор, но позже, я и не смог представить профессию, услышав о которой, я подумал бы: «Да, именно этим она и должна занимать себя». Была не замужем. Однако сложно представить ее совсем одинокой. Это глупо и незачем ей - избегать общества. Несмотря на то, что каждый из нас именно так и оказался здесь.
Ольга сбегала от общества в наше кафе. А от самой себя сбегала к нему. Илья - пилот международных авиалиний. Он нечасто бывал в городе. Но какое это имело значение, когда сама она не желала быть уникальной, когда безо всякой грусти расставалась с ним, когда знала, что ни одна глупая случайность никогда не встанет поперек их четко отмеренного календарем романа. По-своему счастливая в дни его приездов, она пропускала встречи в кафе.
Илья не был, да и не смог бы стать членом нашего собрания. Он любил жизнь и умел быть ее частью. Ольга, и каждый из нас – мужчин и женщин – не скрывали от самих себя, что едва случилось задуматься о таком, заново влюблялись в наше пристанище и его «похожих на меня» обитателей. И выцветшая за ненадобностью грусть напоминала вдруг о красках внешнего мира.
Постепенно мы начинали проводить в обществе друг друга всё больше времени. Внешнее – работа, люди, необходимость быть где-то и делать повседневные вещи – обязывало, и лишь в собственных квартирах или в стенах кафе мы расслаблялись. Долгое молчание, вынужденная мономания, как то шахматы или старые фотоснимки, и невысказанная, а возможно, и не каждым осознаваемая, привязанность друг другу.
А из общего зала, как и всегда ранним вечером, пытаются пробраться в нашу тишину голоса чужестранцев. Посетителей не много. Вторник, рабочий день у большинства не окончен. Официантка справляется в одиночку, вторая девушка должна явиться через пару часов.
Яков Степанович и женщина, которая много курит, играют в шахматы. Инженер, Ольга и я читаем. Гришенька сосредоточенно раскладывает карты на столе. Всеми владеет чувство приятной расслабленности. В любую минуту мы можем переместиться в общий зал. Но не делаем этого. Ни один не поднимется и не уйдет, не позовет остальных, не станет добровольно искать встреч с незнакомцами.
Илья Михайлович поднимает голову и замечает с улыбкой: «Уже на трёх». Как по команде отрываемся от своих дел и глядим на стену. А дело вот в чём. Рядом с кафе строили четырехэтажное здание причудливой архитектурной формы. И вот третий этаж. Работали быстро. Сейчас это привычно. Недолго ждали того дня, когда разошлись рабочие, убрали леса, и перед лицом города явилось молодое, не знавшее ни снега, ни уличной пыли здание. А на стену нашей комнаты через одно из окон упала тень.
Несмотря на то, что чаще мы приходим в кафе вечерами, случается собираться и днём. Так мы сидели однажды в обед и, помнится, вели непривычно для нас оживлённую беседу. Женщина, которая много курит, говорила о построенном напротив здании. Инженер тогда обратил наше внимание на тень, которая после обеда появилась на стене. Прежде она была бесформенным пятном, но в тот раз (верно, из-за убранных лесов), мы увидели на стене нечто, напоминающее существо на четвереньках. Чем дольше мы смотрели, тем легче различали и ноги, и голову. Оттого, что столько народу его видели, существо-тень стало нашим.
Оно жило своей жизнью. Спустя несколько часов повзрослело, став на обе ноги. А вечером солнце, уходя, коснулась лучом неразгаданной части здания, и Тень наша чуть уменьшилась, и уже нечеткая на фоне общего полумрака, обрела в помощь третью ногу.
С тех пор Илья Михайлович неустанно отмечает по часам форму и чёткость Тени. Рисует график, сверяется со временем.
Когда нас много, и есть настроение, мы радуемся появлению Тени, добродушно посмеиваемся над собой. И дурачок наш, Гриша, смеется тоже. Его мозг не в состоянии превратить пятно на стене в живое существо, дорисовать мысленно. Он видит лишь то, что доступно физическому зрению. Но всегда вместе с нами глядит на стену, и раз мы веселы, то и он тоже.
** **
Сидим уже довольно долго. Я совсем погрузился в воспоминания. Меж тем, поздний вечер. Небо взрывается цветами закатами. Угадывается даже этот редкий оттенок не то красного, не то синего – маджента. Тень наша на трёх ногах, почти как в загадке сфинкса. Пройдет не более пары минут, и она исчезнет. Темнеет в комнате. И вот мы сидим, сами ставшие силуэтами. Еще минута. Это становится опасным, так можно и вовсе исчезнуть.
Ольга поднимается, включает свет. Ее красивое лицо не выражает никаких эмоций. Да и все мы делаемся величественно-спокойными. Свет возвращает нас к жизни: шахматам, фотографиям, книгам, гришиному пасьянсу, разговорам, сигаретам, словом, ко всему, что есть у нас здесь.
Женщина, которая много курит, зовет меня на балкон. Иду за ней. Ольга заваривает чай. Яков Степанович просит Гришу закрыть дверь, ведущую в основной зал. Поднимается помочь Ольге с посудой и начинает неторопливую свою, приятную беседу.