Мономан

Аннотация: Чародей Содал, прибывает в далёкую от столицы провинцию Мортонар, по вызову местного лорда, на земле которого орудует маньяк-убийца. Все улики указывают на то, что душегуб приносит кровавые жертвы, желая призвать одного из Демонов Извне. Содал берётся за расследование, и вскоре начинает сомневаться в причастности Тёмных Сил к убийствам в Мортонаре. Скорее, преступления совершает одержимый манией крови безумец… или коварный хитрец, который желает, чтобы все так думали…

Джонни Рэйвэн

МОНОМАН

Содал кинул взгляд на затянутое серым маревом небо. Нахмурился. Где–то за этой ртутной и безжизненной массой, далеко в вышине, пряталось яркое весеннее солнце. Наступала пора возрождения, ключа жизни – время стряхнуть белую порошу с плеч и окунуться в долгожданную оттепель. Но, только не здесь. Здесь, в Мортонаре, самых южных землях провинции Досконь, о весне никто и не слышал. Даже сама мать-природа.
Вдоль дороги тянулись грязные, чёрно-серые, слегка подтаявшие сугробы; из-под них безуспешно пыталась пробиться дохлая, болотного оттенка, трава. Кривые, высушенные деревья, растопырив голые ветки и раскрывая черные рты в беззвучных криках, напоминали скрюченных столбняком людей. Редкие кустарники, без намёка на зелень, ягоду или цветы, ощерились костлявыми отростками, словно рёбра скелета. Мортонар. Мерзкое место. Не людское.
Содал подстегнул коня; тот недовольно всхрапнув, выпустил облако пара и зачавкал копытами по грязи. Вскоре из-за деревьев показались первые признаки жизни: по развезённой дороге сновали люди, рядом суетливо фыркали лошади, виднелись фургоны и телеги. Затем Содал увидел кровь и тела. Человек шесть лежат хаотично, признаки насильственной смерти на лицо. Живыми оказались солдаты из местного гарнизона – все суровые, мрачные, лица застыли камнем, лишь глаза блестят угрозой. На ветру реял чёрно-зелёный стяг с изображением рогатой головы оленя. Один из солдат, оттаскивавший за бледные лодыжки грузную бабу с задравшимся подолом туники, увидел путника, отпустил ноги покойницы и кликнул остальных. Содал натянул поводья. К нему рысью подъехали трое конных, во главе – бородатый вояка в остром шлеме, со шрамом через левую щёку. Глаза тёмные, колючие, даже злые. Он и заговорил:
– Кто такой?
– Представитель Ордена, маг-консул шестой спирали, Содал Инник. Вас должны были предупредить.
Солдаты тут же расслабились, развернули коней, отъехали. Лицо командира осталось прежним, но глаза потеплели.
– Предупреждали, – кивнул он. – Опасно сейчас по здешним дорогам ездить в одиночку…
– Они ехали группой, – отстранённо ответил Содал, глядя на облепленное комом грязных волос, лицо покойницы, – Но им это не помогло.
Командир проследил за взглядом, нахмурился, поджал губы.
– Верно. От разбойников не спасает общество себе подобных. Только крепкая рука и верный меч. Меня зовут Тавос Харн. Я командир сил его милости, барона.  Едемте, господин чародей.
Двинули коней в объезд ведущимся работам, по краю дороги. Мимо тянулись разграбленные телеги и фургоны; валяющиеся в грязи товары и пожитки наводили на мысли об осколках надежд, разбитых ударом неумолимого рока. И посреди этого безумия, брошенными и уже никому не нужными игрушками лежали изрезанные, исколотые, пронзённые болтами, с пробитыми головами, перерезанными горлами, вспоротыми животами и отрубленными конечностями, трупы. Тут были женщины и даже дети. Мертвецов резво оттаскивали солдаты, укладывали вряд в стороне от дороги. Содал осознал, что ошибся в подсчетах. Погибших было не менее десяти. А может и больше.
– Купцы?
– Не только, – крякнул Тавос, пристраивая коня рядом. – Здесь в округе много сёл и деревень, многие в родстве. Большинство ехало к родным, да не доехало. Лиходеи перегородили дорогу срубленным деревом, а когда обоз остановился, выскочили и посекли. Никого не пощадили, ублюдки! Даже стариков и детей – всех пустили под нож. Бабам повезло меньше, еще и оттрахали перед смертью...
Содал увидел лежащую на спине, миловидную девушку в разодранном платье. Хорошие грудки с острыми сосками, ладная талия, плоский, белый живот. Лицо искаженно мукой, глаза слепо смотрят в небо. На горле глубокая рана с запёкшейся кровью. Ноги широко раздвинуты, являя желанное мужчинами естество. Совсем молодка, не старше восемнадцати. Содал вздохнул и отвернулся.
– Я выделю вам сопровождение, господин чародей. – Тавос кивнул двоим конным, и те рысью подъехали к ним. – В замке вас накормят, дадут отмыться с дороги. С утра предстанете перед его милостью.
– Если всё обстоит именно так, как было сказано в письме, то промедление смерти подобно, – нахмурился Содал. – Привести себя в порядок, я могу и позже.
– Вы, может быть, и можете, – отчеканил вояка, – да вот только его милость не молод, а уже вечереет. Барон примет вас поутру.
Чародей стиснул челюсти, оглянулся на усеянную мертвецами дорогу.
– То, что мы видим здесь – дело рук простых людей. Обычных разбойников. Но ситуация, из–за которой меня направили сюда, намного опаснее. Если в округе действует мономан и он действительно является последователем Запретных Искусств, то на счету каждая…
– Барон примет вас поутру, – отрезал Тавос, суровея на глазах. – Проводите господина чародея в Дартон.
Он вернулся к своим людям, и Содалу не осталось ничего другого, как отправится с конвоирами в баронский замок.


***
   
Утро было таким же серым и мрачным, как и весь прошлый день. Содал, чистый и переодетый, слонялся по тронному залу, разглядывая висящие на стенах гобелены, оружие, щиты с гербом дома. Замок ему не понравился сразу – сложенный из грязно-серых, за годы уже почти черных блоков, построенный на небольшом холме и окружённый высокой крепостной стеной, он больше подошёл бы какому-нибудь колдуну-отшельнику из сказок, нежели простому правителю небольшой провинции. Хотя, мрачности местных пейзажей, он соответствовал. Наконец, спустя почти два часа ожидания, когда чародей уже готов был лезть на стену, лорд Мортонара соизволил спуститься на аудиенцию.
Барон был стар: бледная, сухая и обвисшая морщинистая кожа, песочные бляшки на руках; волосы редкие и седые, покачиваются при каждом шаге; плешивая борода едва скрывает подбородок. Шаркающая походка и сиплое дыхание, кряхтение, покашливание, пошмыгивание – Содал слышал симфонию угасающей жизни в дряхлом, измождённом годами теле. Барон, явно проскочив седьмой, а то и восьмой десяток выглядел живым мертвецом. Однако глубоко посаженые, тёмно-зелёные глаза, были живее всех живых – хваткие, пронзающие, говорящие о крепком уме.
Он устало опустился на трон, тяжело задышал, отпустил пажа и пристально осмотрел чародея. Содал буквально читал во взгляде барона его мысли о себе: молодой, не старше тридцати, рыжие волосы коротко острижены, лопоух; лицо открытое, с аккуратными чертами; голубые глаза умные, но слишком добрые. Мягкосердечный тюфяк, к тому же еще и консул , а не боёвик . Неужели не могли прислать кого–нибудь поопытнее, пожёстче, позубастее?
– Ваша милость,  – склонился в неглубоком, но уважительном поклоне Содал, – от лица великого Ордена Магов, хочу поприветствовать достопочтенного и глубоко уважаемого…
– Бросьте, молодой человек, – неожиданно прервал его барон зычным и глубоким, совершенно не старческим голосом, – Достопочтенный у нас Король. Глубоко уважаемый – его высокопреосвященство, кардинал ле Гольт. А я простой феодал, которому нужна помощь. Так что, давайте оставим церемониал двору и перейдём к делу.
Содал был искренне поражён. Он ожидал увидеть обычного мелкого землевладельца – зажравшегося властью хама и себялюбца, чьё сердце давно уже покрылось наростами жирующей жизни. Но барон Мортонарский, одним только голосом, внушал доверие и выглядел человеком умным, прозорливым и чутким.
– Прошу прощения, что я не смог принять вас вчера. Старость – скверная пора, такая же, как погода за окном. Гадко, сыро, да из постели вылезать не хочется.
– Не извиняйтесь, ваша милость…
– Меня зовут Дован вар Дан. Его милостью, я являюсь для тех, кто состоит у меня на службе. Вы же приехали сюда, дабы помочь, а не служить. Так что, это я в долгу перед вами, ваше чаровничество, а не вы предо мной. Зовите меня Дованом, этого будет достаточно.
Содал, удивлённый еще больше, поклонился, назвал свое имя и положение в Ордене. Затем кратко повторил изложенную в письме просьбу и уточнил, насколько всё серьезно.
– Что-ж, господин чародей, у меня для вас скверные вести. Всё действительно обстоит именно так, как я писал Ордену.
– Когда всё началось?
– Сейчас у нас месяц манно? Значит примерно в обире или ноире позапрошлого года. Первые тела ничем особенным не выделялись – обычные колотые или режущие ранения, убитые – в основном мужчины, почти все найдены неподалёку от кабаков и трактиров. Люд в деревнях живёт тёмный, у них, что не пьянка, то драка, что не драка, то убийство. На такое внимание особо не обращают. Да и попробуй разбери, кто злодеяние сотворил – крестьяне после работы, порой, так напиваются, что сами не помнят, где были и что делали.
Содал кивнул. К сожалению, проблема мелких деревень и поселений, далёких от цивилизации и культуры больших городов, во всех уголках мира была одинакова.
– Но, уже начиная с обира прошлого года, всё изменилось, – прочистив горло, продолжил барон. – Убивать стали чаще, а методы убийства, приняли более… искусный характер.
– В письме вы указывали, что у некоторых жертв… отсутствовали конечности?
– Верно, – кивнул Дован. – Без голов, бывало без рук, иногда – без ног… и это только сперва. Затем началось форменное безумие – люди выпотрошенные словно рыбы, с вырезанными органами, обезображенными лицами, отсутствующими… членами воспроизведения потомства. Первое время мы грешили на разбойников – местная банда уже давно терроризирует округу, мастерски избегая ловушек моих людей.
– Вчера я видел разграбленный обоз на дороге, – кивнул Содал. – Ужасно, когда люди совершают такое с себе подобными, ради… монет. Ради мёртвого от рождения металла.
– Да уж. Что эти аспиды делают с моими поданными, сложно представить даже в страшном сне, – вздохнул барон. – Но разбойники – забота моих людей. Вам же досталась рыба покрупнее, которая уже столько времени искусно хоронится на дне реки.
– Вы уверены, что жертвы разбойников и жертвы мономана убиты не одной и той же рукой? 
– Были подобные мысли, господин чародей, но мы их отмели. Учитывая состояние одиночных жертв… нет. Я точно уверен. Разбойники, эти сущие мерзавцы, которым уже давно заготовлено место в одной из преисподних, хоть и творят грех на земле моей, но ведут себя по-людски. Точнее, их поведение свойственно людям. Им нужно лишь добро: деньги, товары, еда, одежда и прочие награды разбоя. Они убивают, как свора оголодавших волков – быстро и беспощадно, не растрачивая время на издевательства, а затем сбегают на какое-то время в другие земли, искать новую наживу. Но такого нельзя сказать о других жертвах… Вы просто их не видели. Жуткое зрелище. Убийца словно… наслаждается процессом. Получает некое эстетическое наслаждение от содеянного. Даже пропащие души разбойников не способны сотворить подобное. Это делает кто-то… намного страшнее обычных убийц с большой дороги.
– Жертвы были только мужчинами? – тихо спросил Содал.
Ответил барон спокойно, сразу видно – тёртый калач, но даже в его голосе проскользнул хорошо скрываемый ужас:   
– Если бы. Поначалу мужчины. Затем женщины. А потом и дети… Знаете, ваше чародейство, я ведь человек немолодой. За свою жизнь много чего повидал. Прошёл три войны. В первой, которую сейчас называют Доирским Раздором , в возрасте четырнадцати лет, я сражался за деда нашего славного Кинвальда, за Короля Дэйральда Златоглавого. Помню, как сейчас, битву при Сталларе, мы тогда дрались с Литавией, Буано и Рысьим герцогством. Я был оруженосцем у сира Фальдаго Массуна, первого меча королевства, пускай и виссадорца по крови. После сражения на поле осталось лежать тысяч двадцать пять, быть может, тридцать… Как сражался, я не помню. Помню, что очухался от страшной тяжести и вони, среди кучи трупов, ими же придавленный. Мне не хватало воздуха, я ничего не видел, ничего не понимал. Кое-как выбравшись, отупевший и одеревеневший от ужаса, я заметил своего сеньора. Фальдаго был еще жив, правда, лишь чудом… Он потерял левое запястье, ногу, ухо, да какой-то ретивый литавец выколол ему оба глаза. Фальдаго врага убил, но подняться уже не смог. Я опустился к нему, заглянул в облепленные засохшей кровью, чёрные дыры… и он меня узнал. Не знаю как, но узнал. И попросил убить его. Он не мог вынести предсмертных мук, не мог ждать пока Бледня Дева явится по его душу. Я честно хотел выполнить последнее желание сеньора, очень хотел… и не смог. Сопляк, что взять! А Фальдаго умер меньше чем через час, захлебнувшись хлынувшей горлом кровью… Но, прежде чем испустить дух, он выстрадал за всех мужчин, что остались лежать на берегу Саллары, после той биты.
Содал слушал внимательно, ловил каждое слово – настолько его захватил рассказ старого барона.
– Я не должен был попасть на ту войну. Я, с тайного одобрения матушки, учился на медикуса у придворного Мастера наук, опытного хирурга и врачевателя, хотел, как он, людей спасать. Вот только не вышло. Братья погибли вначале войны, я должен был защищать честь дома. Это была моя первая и последняя битва. Дальше я только руководил и наблюдал за сражениями с высот командорских холмов…
Дован вар Дан прочистил горло, осунулся и враз стал усталым и разбитым.
– Людей, правда, в итоге лечил, обучение на подмастерье закончил, но подняться выше, увы, не позволило положение. Отец, когда увидел, что я помогаю престарелому медикусу принимать сложные роды с извлечением младенца путём чревосечения… В общем по ушам я получил сильно, ха–ха! Три месяца потом на ушах сидеть не мог, кхм.
Морщинистое лицо вновь резко изменилось – в нём появилась мужественность и сталь.
– Не так давно, когда нашли очередного убитого ребёнка, я захотел взглянуть… Тяжело, конечно, но я выдержал. И знаете, что, господин чародей? У этого ребёнка – мальчика лет семи – тоже не было глаз. Как у моего покойного сеньора. Их удалили… вместе с языком, носом и ушами. Я смотрел в эти пустые глазницы и вспоминал Фальдаго. Того, лишил жизни выбранный им путь, ибо даже у самого бывалого, смелого и сильного рыцаря, за жизнь, есть лишь одна бессменная спутница – смерть. Но, он сам избрал таковую участь. Знал, на что шёл. Но этот мальчик… слепой, изуродованный мальчик… Он ничего не выбирал. Он даже не дорос до выбора. За него выбор сделал этот мерзкий и богопротивный душегуб, который орудует Костяной Секирой на моих землях.
– И всё же, вы точно уверены, что это дело рук именно мономана, а не разбойников?
– Я ни в чем не уверен, господин чародей, пока не разберусь в случившемся до конца. Но, черт побери, ни один разбойник не будет убивать маленьких детишек и отрезать им носы и языки, просто так, ради веселья! У него даже забрать было нечего! Никакого добра, ничего! Мотивы разбойников мне ясны, хоть это и не делает их лучше, но убивать и уродовать детей? Просто так?! Ради веселья, страсти, ради самого процесса умерщвления? Кто еще способен на такое, как не безумец? Ну же, скажите мне! Вы встречали хоть одного лиходея, который убивал женщину и даже не насиловал её перед этим? Убивал просто ради убийства! Таких попросту нет! Нет и быть не может, ибо за любым преступлением стоит причина! Людям, вот уже сотни и даже тысячи лет, не нужны новые причины для того, чтобы забрать чужую жизнь, причины тому стары, как род человеческий! Зависть, ненависть и личное обогащение! Что из перечисленного было у маленького мальчика?!
Старый барон глубоко закашлялся, в груди заклокотало. Он покраснел и осунулся, утёр брызнувшую на бороду слюну и продолжил тихим, но полным ярости голосом:
– Поэтому, я очень вас прошу, господин чародей… Найдите того, кто это делает. Найдите и уничтожьте. Плевать кто это – разбойники, мономан или приверженец Тьмы! Не ради меня, Ордена, или щедрой платы. Ради этого мальчика, у которого отняли всё, не дав взамен ничего.
Стариковские глаза сверкали сонмом холодных молний. Пускай Содалу и нелегко было выдержать этот взгляд, но он справился. И тихо спросил:
– Прошу прощения, барон, но Орден не занимается ловлей мономанов, какими бы страшными не являлись их злодеяния. В письме было указанно, что вы подозреваете вмешательство Тёмных Сил. Тому есть какие-либо доказательства?
– Есть, – с холодной усмешкой ответил Дован вар Дан. – И не одно. Вам следует поговорить с моим придворным Мастером наук. Он всё вам расскажет… и покажет.


***
 
К Мастеру наук, Содала, вела симпатичная служаночка, лет двадцати. Рыженькая, с аккуратным, вздёрнутым носиком, милыми конопушками на овальном личике и большими, зелёными глазами. Девушка была изуродована – левую часть лица, от виска, до подбородка, занимал старый, волнообразный шрам от сильного ожога. Она пыталась скрыть уродство за прекрасными, рыжими волосами, зачёсанными так, чтобы шрама не было видно, но он все равно виднелся, о чем служанка явно переживала. Вот только Содала, отчего-то, это совершенно не заботило. Девушка была прекрасна всем… даже шрамом. Особенно шрамом. Содал, украдкой поглядывая на неё, подумал о бездомном котёнке, либо щенке. Таких всегда особенно жалко и именно к таким проникаешься искренним чувством, сразу же, как только увидишь. А отметины прошлого, то, что называют уродством, становятся отличительными знаками, как родинки.
Содалу было приятно смотреть на неё. На душе становилось теплее. В Ордене его воспринимали по-другому, да он и сам был почти другим. За плотно приросшей к истинному лику, ставшей почти родной, маской весёлого и отзывчивого человека, который кажется не подозревает в каком мире он живет, а если и подозревает, то относится ко всему спокойно и буднично, скрывалась холодная, можно даже сказать, мрачная личность. Которая уж точно знала, сколько в этом мире дерьма. Видела и смерть, и боль, и ужасные грани той натуры, что обитает глубоко внутри каждого из нас. Натуры хищной и озлобленной, готовой рвать и кромсать на части, лакать кровь и хрустеть костями на зубах. Тёмной стороны человечества, с которой оно борется испокон веков, но иногда, все же проигрывает, отчего и происходит в мире всё то, что порой происходит, хотя, казалось бы, не должно происходить никогда: воровство, грабежи, насилие, убийства и войны.  Но Содал все равно верил в людей. Верил, что однажды светлая сторона одержит верх над тёмной, победит её до конца и выжмет её из себя, словно слезу из глаза. И не будет в мире больше слёз горя. Останутся лишь слёзы счастья.
Сейчас, не смотря на угрюмость общественного настроя и давление непростой ситуации, не смотря на мрачность самой провинции и сложность предстоящего дела, Содалу было легко. Наконец-то не надо было изображать из себя того, кого он привык изображать в Ордене, но кем по факту, никогда не являлся.  И эта девушка… она нравилась Содалу. Нравилась с первого взгляда. И он очень хотел нравиться ней, хотя, как человек рациональный, отдавал себе отчет в том, что всё это глупо – как может по-настоящему нравиться тот, кого ты совершенно не знаешь? Чародей смеялся над собой, но при этом понимал, что хочет узнать девушку больше и ближе. Когда они дошли до покоев Мастера, Содал поймал себя на мысли, что всю дорогу, он пытался поймать её взгляд. И то, как она старалась скрыть своё уродство, только распаляло в нём странное, совсем не рациональное чувство теплоты и нежности.
– Как тебя зовут? – спросил чародей, прежде чем она постучалась.
– Налли, господин, – едва слышно ответила служанка, опустив глаза.
– Налли… Красивое имя. А я – Содал.
– Я рада быть знакомой с вами, господин чародей.
– Зови меня по имени, пожалуйста, – ответил он с улыбкой. – И я не господин, а самый обычный и ничем не примечательный маг.
Его голос, сквозивший теми чувствами, которые Содал переживал в душе, заставил девушку поднять глаза. И ответить ему робкой, но такой искренней улыбкой.
– Ты очень красивая, Налли.
Она тут же залилась краской, опустила взгляд и дёрнула головой, пытаясь закрыть лицо чёлкой.
«Кретин! – отругал себя Содал. – Безмозглый идиот, индюк, осёл тупомордый! Думать надо, что говоришь…»
– Нет, ты правда очень красивая. Я не шучу. Посмотри на меня.
Вновь этот взгляд зелёных и глубоких, как дно морское, глаз.
– Запомни, Налли. Внешняя красота, ничего не значит, ибо она недолговечна, как цветок розы: ею любуются в моменты цветения, но как только лепестки сохнут, от цветка избавляются. Однако, внутренняя красота, сродни хорошей книге – не важно, насколько она стара, потрёпана и высушена. Если ты любишь содержимое, а не обложку, то ты никогда не променяешь её на новую. Понимаешь?
Налли стрельнула одним глазком из-под чёлки и едва заметно кивнула. Содал постарался улыбнуться как можно мягче. В неожиданном порыве, он поднял руку и прикоснувшись к волосам, отвёл чёлку. Чтобы максимально мягко рассмотреть жуткий шрам. На этот раз служанка не опустила глаз, а наоборот взглянула с вызовом, мол, смотри, мне не жалко. 
– В тебе сочетаются обе красоты, Налли. Внешняя и внутренняя. Даже не смотря на эту метку застарелой боли.
– Откуда вы знаете?
– Знаю, что?
– Что во мне есть внутренняя красота. Вы ведь меня… не читали. Только обложку рассмотрели.
Содал улыбнулся еще теплее. Она была неглупа. И нравилась ему всё больше.
– Не знаю… но чувствую. 
Из-за двери послышались шаркающие шаги и громкое бормотание. Она резко распахнулась.
– Кого еще черти принесли с утра пораньше?
Содал обернулся. На пороге стоял высокий, упитанный мужчина, лет пятидесяти на вид. Длинная борода, мрачный взгляд, кустистые брови и абсолютно лысая макушка, обрамлённая ореолом спутанных, тёмно-рыжих волос. Красноватая кожа и мясистый нос говорили о пристрастии к выпивке. Чародей представился. Мастер наук тихо хмыкнул.
– Добро пожаловать в Дартон, господин Содал, – не очень приветливо ответил он и перевёл взгляд на девушку. – Меня зовут Мезин, я здешний муж учёный. А это моя племянница Налли, хотя, думаю, она уже залебезила о себе. Верно, девка? Ну, чего стоишь, вылупилась, как свинья на жёлудь? Привела гостя и теперь трёшься под дверью, сиськи мнёшь, надеешься охомутать уважаемого чаровника? Дура! Он и без этой отметины на роже, прекрасно видит, что ты из себя представляешь! Так что не надейся, губу не раскатывай. Давай, быстро дуй на кухню и принеси нам кувшин вина. И пожевать чего-нибудь захвати.
– Хорошо, дядя.
– Шустрее, бесово отродье! – крикнул ей вдогонку Мезин и повернулся к магу. – Проходите же, уважаемый господин, не собирайте грязь с порога.
Кипящий от негодования Содал, внешне оставаясь холодным и спокойным, шагнул во владения Мастера наук. Об этом человеке он уже составил мнение, но вышибить ему зубы Содалу мешали три вещи – воспитание, осложнение отношений с бароном, и родство Мезина с Налли.
– Вы, как понимаю, по делу о мономане?
– Правильно понимаете.
– Пойдёмте в кабинет. Расскажу, что знаю.
Они оказались в просторном помещении со спёртым, наполненным запахами лекарств, трав и мускуса, воздухом – комнате с множеством полок, заставленных книгами; столов, заваленных инструментами и колбами; холстов, изображающих строение человеческого скелета, мышц, внутренних органов; помещении, которое с первого взгляда давало знать, что оно принадлежит человеку, глубоко и страстно изучающему всевозможные науки. Также здесь сильно пахло винным духом и, словно в подтверждение, на полу валялось несколько пустых кувшинов.
Мезин, тяжело опустившись в глубокое кресло, вкратце поведал историю убийств и описание жертв. Пока что, Содал не узнал ничего нового.
– На данный момент, на счету убивца, свыше полусотни покойников, – закончил свой сказ Мастер. – Из них, последняя десятка – только женщины и дети. И это те, кого нам удалось обнаружить. Еще треть от суммы считаются без вести пропавшими, но все следы указывают на нашего почитателя демонов.
– Вы говорите о демонолатрии?
– О ней самой.
– Откуда такая уверенность?
– Оттуда, господин чародей, – хохотнул Мезин, сверкая щербатой улыбкой. – Мы здесь, хоть и провинциалы, но почитай тоже не глупые. Меня содержат в замке не за красивые глаза, а чтобы я знал многое. Вот и знаю.
Вмиг посерьезнев, Мастер понизил голос и вкрадчиво продолжил:
– Я, когда молод был и глуп, мечтал чародеем стать, хотя тогда уже понимал, что мне не светит. Но, что поделать – сердцу не прикажешь! Так вот, долгие годы, прежде чем осесть в Дартоне, я увлекался историей Магии, разновидностями волшбы, изучал теорию высокого и низкого чаровничества… а также, Запретных Искусств. Знаю и о некромантии, и о синрохтизме , об устройстве Стамноса , Трёх Догматах … И, конечно же, о демонолатрии.
Содал взглянул на Мезина иначе. Безусловно, Мастер наук – высокий и многоуважаемый титул, давался не за просто так, а лишь тем людям, кто провёл долгие и бессонные годы кропления над трактатами, манускриптами и научными работами и посвятил всего себя госпоже науке. Однако, сведущий в магии человек из мирских, не являющийся одним из посвящённых, был крайне редким явлением.
– Я, понимаете ли, в свое время, даже пытался вызвать одного из гениев, – хохотнул Мезин, но тут же посерьезнел. – Ладно вам, не коситесь так! Знаю, что глупо и безответственно, но в те годы, жажда тайн мироздания насмехалась над здравым смыслом. Короче говоря, знаю, как оно делается, читал различные… эммм… работы, неразрешённые к прочтению Инквизицией. 
Содал вежливо улыбнулся. Видимо, под «неразрешёнными» работами, имелись ввиду запрещённые под угрозой смертной казни, книги о Запретных Искусствах.
«Идти на такое ради простого интереса? Рискованный вы человек, господин Мезин, – подумал Содал, продолжая вежливо улыбаться. – Можно даже сказать… одержимый манией.»
– Многие следы преступлений, особенно последних – начиная от способа убийства и заканчивая конечным разделыванием жертвы, имеют крайне близкие к обрядам призыва гения, мотивы, – как ни в чём не бывало, продолжал кудахтать Мезин. – Сходство с тем, о чём я читал буквально на лицо! Помимо прочего, рядом с трупами, зачастую находили напитанные природной магией вещи – вербу, одолень-траву, пучки омелы, миро, семена гактуса. Вы – человек разбирающийся в таких делах, должны понимать, о чем я.
Содал терпеливо кивнул.
– Но самое странное, – еще тише сказал Мезин, – на коже некоторых жертв, были вырезаны… знаки и символы. Жуткие такие, мистические. Придуманные явно не от бедноты душевной. 
Наконец-то проскользнуло то, что заслуживало отдельного внимания.
– Могу я где-нибудь увидеть эти… символы? – спросил чародей.
– Да, конечно! – живо закивал Мастер. – Я знал, что вы захотите изучить их, потому сохранил один экземпляр…
Резво вскочив с кресла, Мезин сбегал к шкафу и вернулся с большим стеклянным сосудом, внутри которого, в мутноватой жидкости, плавала мужская голова. Лицо было распухшим, кожа белая, как снег, а черты – почти неузнаваемы. Истончившиеся чёрные волосы, лениво колыхались, словно водоросли. Содал внутренне содрогнулся от отвращения. Но сквозь муть бальзамирующей жидкости, на лбу покойного, действительно проступал странный символ, вырезанный на коже чем-то острым.
– Плохо видно, – произнёс Содал, прищурившись. – Не могу рассмотреть…
– Не страшно! – живо отозвался Мезин. – Я их хорошо запомнил! Сейчас нарисую.
Он поставил голову на стол, судорожно принялся раскидывать вещи, наконец нашёл кусок пергамента, чернила и перо. Пока рисовал, измазал пальцы, закапал бороду, но все равно, страшно довольный собой, словно ребёнок, сделавший что-то полезное, протянул Содалу изрисованный пергамент.
– Во! Цените, господин чародей. Один в один!
Содал взял бумагу, рассмотрел множество кривых фигурок и закорючек. Действительно выглядело интересно. Только вот ни к одному из известных Содалу знаков Силы – печатей Тьмы, Света или Серых, не имеющих по своей внутренней природе отношения ни к одной из двух сторон – эти ляпсусы не относились. Скорее они напоминали выдумки человека, ошалевшего на почве страсти к недоступному ему, по праву рождения, дару.
– Ну? – нервно топчась на месте бросил Мезин. – Что скажете?
– Скажу, что это очень важные улики, – серьезно кивнул Содал. – Не против, если я заберу себе?
– Конечно-конечно, берите на здоровье!
Чародей спрятал пергамент в складках накидки.
– Ну что? Прав я был? Действительно демонолатр?
– Очень вероятно, господин Мезин. Возможно, Одержимый. Крайне жуткий и опасный субъект, ставший сосудом для гения или даже демона.
– О, да, да! – закивал Мастер. – Я, честно признаться, тоже об этом думал. Когда я первый сказал о том, что это демонолатр, мне никто не поверил! Все грешили на разбойников, но я-то знал правду… Потому и убедил барона послать за вами. Вы же теперь тоже знаете, что это не разбойники?
– Да. Простые люди на такое не способны. Спасибо за помощь. Теперь шансы поймать поражённого недугом безумца возрастают в разы. Вы очень мне помогли, Мастер.
– Я радостью, с превеликой радостью. Можете заходить ко мне в любое время суток!
– Учту, – вымученно улыбнулся Содал.
В этот момент, в кабинет вошла Налли, неся в руках тяжёлый поднос с яствами и питьем.
– Пожалуй, мне пора, – тихо произнёс чародей.
– Как? Уже? – удивился Мезин.
– Чем раньше начну поиски, тем больше невинных успею сберечь.    
– О да, конечно, господин чародей, идите! Помните, что всегда можете на меня рассчитывать!
Содал кивнул, бросил короткий взгляд на служанку и пошёл к дверям, когда услышал за спиной раздражённый голос:
– Чего ты так долго, девка? Не могла быстрее прийти? Видишь, гость уже уходит, из-за твоей медлительности теперь будет голодным ходить. И-эх, дура, дурой! И за какие грехи, ты мне такая, непутёвая, досталась?
– Я бы все равно не стал есть, потому как не голоден, – бросил через плечо Содал, остановившись на пороге. – Не надо её ругать. Я уверен, она спешила, как могла.
– Да? – недоверчиво бросил Мезин. – Ну, как скажете, господин чародей. Ладно, девка, оставляй поднос и убирайся отсюда, мне нужно побыть одному.
Покорный стук поставленного на стол подноса, распалил внутри Содала фонтан холодного пламени.
– Знаете, господин Мезин, – произнёс он спокойно и тихо, – у нас в столице есть такой обычай, – тех, кто называет девками и дурами симпатичных и не глупеньких девушек, тем более – родственниц, обычно, наказывают. Например, выбивают зубы. Или вырывают язык. Чтобы речь улучшить. Но то в столице. А мы в провинции. Иногда мне кажется, что провинциальной жизни явно не хватает некоторых столичных обычаев.
Содал покинул покои Мастера, провожаемый в спину удивлённым и восхищённым, взглядами.   

***

Мортонар представлял из себя пяток деревень, один небольшой городок под неброским названием Город, – Содал тут же оценил всю иронию местного населения – и замок барона, аккурат в центре небольшой провинции. Всё остальное – густые и мрачные леса. До темноты Содал объезжал владения вар Данов, пытался найти места, где происходили убийства, но местный люд боялся даже смотреть в его сторону, не то что говорить с ним. Чародеев, даже в просвещённой и цивилизованной столице, многие недолюбливали – люд всегда боится и ненавидит тех, кто их превосходит, но здесь страх и неприязнь в глазах, в лицах, в жестах буквально зашкаливали. Большинство просто бурчали, мол, знать не знаю, видеть не видел, и скорее уходили прочь, осеняя себя либо Сигной, либо защитными знаками; но находились и те, кто открыто демонстрировал своё отношение к Орденскому посланцу. Одна бабка, ведущая с выгула худую и жилистую корову, когда Содал представился и спросил об убийствах, так на него глянула, что, казалось бы, он сам, только что и совершил при ней все страшнейшие злодеяния, на которые был способен человек. А потом, плюнув в него, благо не попав, она поковыляла дальше, бормоча себе под нос проклятия на головы всех, якшающихся с нечистью, ублюдков.
Вернувшись в Дартон не солоно хлебавши, Содал заставил себя лечь спать, но в итоге, уснул лишь под утро. Вскоре после рассвета его разбудил слуга, сказав, что командор Тавос готов проехаться с ним по округе. Еще до полудня они уже были в сёдлах и ехали в сторону первой деревни, под сопровождением десяти солдат из гарнизона.
– Где произошли первые убийства? – спросил чародей, глядя на вечно хмурого вояку.
– А я, почто знаю? – буркнул тот. – Неведомо мне, кто там был первый… Мне до ваших мономанов дела нет, днём и ночью только о лиходеях и думаю.
Кони месили копытами грязь. После коротенького дождика дорогу совсем развезло, а над головами висели серые тучи, обещая вскоре, повторное окропление. 
– Я имею ввиду, где произошли первые убийства, которые уже точно принадлежали мономану?
– Кхм, надо подумать. – Тавос погрузил пальцы в седеющую бороду, заскрёб подбородок. – Наверное, в Нижней Косе, куда мы и едем. Она и самая большая здесь, не считая Города. В Косе, собственно, народу-то больше всего и погибло. Еще около десятки жмуров были найдены в Верхней, столько же в Пухле и пару в Кухле. В Серовье и Городе, благо, миновало. Хотя, в Городе убили одну шлюху, искололи ножом бедняжку, а потом зверски изрезали лицо – мать родная бы не узнала! – но, как оказалось, это один ревнивый дуралей её порешил. Колотил бедняжку, зверь, и в итоге, когда она отказалась его обслуживать, зарезал. Мы его быстро нашли, вздёрнули на площади, народ порадовали. А то с этими вашими мономанами, да еще и шайкой головорезов в лесах, ужас, что творится! Люд в конец испуган, вот-вот побегут в другие земли…
Содал кивнул. Дальше ехали молча, пока опять не начал накрапывать мелкий дождик. Из серого марева потихоньку, выплывали очертания большой деревни у границы леса. Затем первый столб, на котором висел повешенный, всего в паре ярдов от дороги. Костлявые и давно разутые ноги мертвеца, впрочем, как и лицо, частично обглодали птицы. Вместо глаз на проезжающих мимо людей с осуждением пялились две чёрные дыры. Видимо, с деньгами в провинции дела обстояли совсем уж плачевно, – с бледного тела мертвеца даже портки сняли, отчего скукоженный и почерневший детородный орган жалостливо мёрз на ветру. После третьего висельника Содал не выдержал, поинтересовался, за что вздёргивают.
– За злодеяния, – мрачно ухмыльнулся Тавос. – Мы-ж не изверги, просто так людей вешать.
– А какие, если не секрет?
– Попробуй уже упомни, – фыркнул командор. – Последнего, вроде бы, за убийство. Пьяный дурак, с бабой своей поругался, дал ей в лоб и убил на месте. Пришёл, честно поплакался, сознался. Ну, а мы его честно и быстро, вздёрнули. Да не смотрите вы так, осуждающе, господин чародей. Мы ведь не подтягивали его, чтобы, как яблоко, переспевшее болтался-дрыгался, мучился и портки пачкал перед смертью, а по-людски столкнули с лесенки – там даже почувствовать ничего не успеваешь, шея мигом ломается, что сухая веточка. Милосердие, так сказать, проявляем.
– Не слишком ли жестокое наказание за случайное убийство?
– Убийство случайным не бывает, – буркнул Тавос. – Аль самогон жрать в три горла – это тоже случайно вышло? То-то же! Люди, они ведь только кулака боятся, а на словесные угрозы им срать с высокой башни. А так, и общество, как грится, от погани разной чистим, так и для острастки остальных. Вы же вроде человек учёный, должны такие вещи лучше меня понимать.
– Давно служите у его милости? – решил сменить тему Содал.
– Уж поди лет десять как, – хмыкнул Тавос. – Я сам отседова, из Верхней Косы. Был моложе, хотел славы и битв, уехал в Холмистые Княжества искать лучшую долю. Долго служил в Рысьем Герцогстве у одного лордика, воевал с Дикими , а как хозяин помер, егойный сын выпер меня, даже спасибо не сказал, сука! Вот я и вернулся. Его милость меня принял, поставил командовать гарнизоном. С тех пор и служу.
– Ясно. Тяжело было с Дикими?
– Тяжело. Они-ж не люди – звери! Я за те годы столько навидался, до конца жизни хватит. – Тавос осенил себя знаком Сигны. – Товарищей моих, тех, кто по дурости в плен к ним сдавался, зрел со вспоротыми брюхами и кишками наружу, вокруг шеи намотанными. Дикие на то и дикие – у них поверье даже есть, мол, победив врага, надобно его печень сожрать, сырую, дабы обрести силу побеждённого. Но ничего, как грится, око за око, зуб за зуб… Мы этих тварей, тоже люто били, не жалели даже детей и женщин, ибо они такие же нелюди, как и мужи ихние! Гада давить надо, пока еще в зародыше, не то вырастет и устроит красного петуха.
– Война – всегда ужасна, – мудро подметил Содал. – Хорошо, что они избрали Короля и теперь у нас с ними перемире.
Глаза старого воина налились кровью, лицо побагровело.
– Перемирие?! – рявкнул он, зверея на глазах. – В жопу ваше перемирие засратое! В огне я его видал!
– То есть лучше убивать друг друга, копя в душе ненависть? Не по сигнаритски это…
– Дабы что-то в душе копить, надо её сначала поиметь! – прорычал Тавос. – А те, у кого души нет, и людьми считаться не могут! Так что, не надо мне тут морали читать. Ты, чародей, не знаешь, на что эти Дикие способны были, не видел, что они творили с моими товарищами! На такое наглядишься – сам зверем станешь, на людей кидаться начнёшь! Бешеную собаку следует бить острием по голове и закапывать на отшибе, а не ждать, пока вся пена из пасти выльется…
Командир гневно сплюнул и, подстегнув коня, вырвался вперёд. Содал провожал Тавоса задумчивым взглядом и размышлял над его последними словами.


***

Осмотр мест преступлений ничего не дал. Содал, всё больше уверялся в том, что мономан – обычный безумец, не имеющий никакого отношения к настоящим Запретным Искусствам. Конечно убийца мог знать о демонолатрии, о взаимодействии обрядов и мощи жертвоприношений с магической точки зрения, даже мог быть в курсе о Силе Крови, но связи с мирами Извне Содал не ощущал. Скорее одержимость, свихнувшегося на почве обрывания жизни, человека, который пускай даже, возможно, и мнил себя пособником демонов и гениев, но по факту, просто убивал людей крайне жестокими методами. А значит, мономаном мог быть кто угодно – в одной только Нижней Косе насчитывалось свыше сотни дворов, в каждом проживают от пяти, до десяти человек.
По-хорошему, он мог бы уже ехать обратно, а по прибытию, отчитаться об отсутствии улик для расследования Ордена – обычными психопатами и убийцами чародеи не занимались. Но, взявшись за расследование, Содал, решил во чтобы то не стало довести его до конца. Хотя бы ради пока еще живых, будущих жертв. Ради человечности. И ради – в этом он старался себе не признаваться, но человеку всегда сложнее всех обманывать самого себя – Налли. Рыжеволосая племянница Мастера наук со дня их встречи не шла у него из головы. 
Для полноты картины, Содал решил пообщаться со всеми возможными подозреваемыми. Фабиос вар Дан, сын Дована, по рассказам прислуги, был человеком замкнутым, необщительным и нелюдимым, но это еще ничего не значило. По опыту Содала, закрытые и неразговорчивые люди, обычно бывали намного вменяемей рубаха-парей. Вечером следующего дня Содал, выяснив, где проводит вечера баронский сын и его единственный наследник, подкараулил отпрыска вар Данов на одном из балконов замка. Когда Фабиос вышел на балкон и увидел там незваного гостя, он решил тихо ретироваться, но чародей его окликнул:
– Фабиос? Добрый вечер. Меня зовут…
– Содал. Содал Инник.  Я знаю, кто вы.
Внешне он напоминал отца – те же глаза, те же черты лица, но только в разы моложе, быть может чуть старше самого Содала. Но вот в отличие от зычного, даже не смотря на возраст, баса отца, голос сына оказался очень мягкий, а говорил Фабиос чуть громче, чем шёпотом.
– Красивые здесь виды, – улыбнулся Содал, жестом приглашая его составить компанию. Баронский сын долго смотрел на чародея, затем всё же встал рядом.
– Не такие красивые, как в столице. Здесь всё черное и серое. Хотя, кого–то может и привлекает подобное. Но не меня.
– Вы бывали в Миротауне? – удивился Содал.
– Однажды. Ездил с отцом на именины принца Рэйгальда. Это было давно. Годы идут, а отец не молодеет. Теперь мы редко покидаем родные стены.
– Извините за нескромный вопрос – а где ваша матушка?
– Умерла, во время родов, – ответил Фабиос, спокойно глядя Содалу в глаза.
– Прошу прощения. – Содал изобразил на лице стыд. – Я не хотел тревожить старые раны…
– Бросьте. Я её не знал.
Какое-то время они молчали, наблюдая за темнотой, что опускалась на окружающий замок, чёрный лес.
– Вас не беспокоит ситуация на вашей земле? – наконец спросил чародей.
– Вы о разбойниках? Они везде есть.
– Нет. Я о мономане.
– Ах, о нём, – отстранённо произнёс Фабиос, всё тем же пустым голосом. – Да, наверное, неприятно попасть к нему в руки.
Содал сохранял спокойное лицо. На баронского сына старался не смотреть, но интонацию голоса слушал крайне внимательно.
– Как вы считаете, кто за этим стоит?
– За чем?
– За ужасными убийствами.
Фабиос странно взглянул на чародея, словно тот сказал какую-то очевидную глупость, и тихо ответил:
– Человек.
– Я имею ввиду, есть ли у вас какие-либо мысли, кто именно? – уточнил Содал, чувствуя странный холод в груди. Обсуждать подобные темы, с подобным безразличием, какое было в голосе баронского сына, казалось чем–то противоестественным. Фабиос пожал плечами и отвернулся к лесу. Содалу стало неуютно и неловко, он решил сменить тактику.
– Вы хорошо знаете своих будущих подданных?
– Простите?
– Это вы меня простите за следующие слова, но ваш отец, как вы успели подметить, уже не молод. Рано или поздно, вам придётся принять его титул.
– Ах, вы об этом. Да, наверняка, придётся. Но я не очень хочу властвовать.
– Почему?
– Власть развращает, – сказал баронский сын, не глядя на чародея. – То, за что простого человека судят, осуждают, а затем и наказывают, нередко сходит с рук тем, у кого в руках имеется власть. Она меняет людей. Бывает, до неузнаваемости. А я не хочу меняться. Мне и так… хорошо.
– К сожалению, очень редко наши желания совпадают с нашими возможностями, – философски согласился чародей. – Особенно, когда речь идет о власти. Это и привилегия, и бремя, которое кто-то должен на себя брать. Неужели отец не готовит вас к этому?
На этот раз во взгляде Фабиоса наконец-то появилась эмоция. Содал пытался распознать, какая именно. Сложно. Там явно что-то было… только вот что? 
– Мы редко с ним общаемся, – почти отстранённо ответил сын барона.
– Отчего же?
– Отец… часто занят. Он барон.
– Любой отец должен находить время для своего чада.
– У него много дел. Я не имею права… попрекать его.
Вновь помолчали. Содал, выяснив всё, что хотел узнать, собрался уходить и вежливо поклонившись, попрощался:
– Приятно было с вами побеседовать, господин вар Дан.
– И мне, ваше магичество.
Уже на пороге балкона, Содала догнал голос баронского сына:
– Мне кажется, что даже если вы не найдёте мономана, то все равно можете быть полезным нам, ваше магичество.   
– Вот как? – удивлённо обернулся Содал. – И чем же?
– Уничтожив разбойников. Они ведь тоже убивают людей. Значит заслуживают кары. Если бы вы помогли Тавосу поймать их, то оказали бы всем нам неоценимую услугу. Лиходеи бьют моих будущих поданных на дорогах, с тех самых пор, как в провинции завёлся мономан. Кто-то ведь должен их остановить?
Содал от услышанного едва не потерял лицо. Но, благо, сдержался. И, пожелав Фабиосу доброй ночи, поспешно покинул балкон.

***

– Прошу прощения…
– Не стоит. Всё в порядке.
Налли, скромно, но обаятельно улыбаясь ему в ответ, стрельнула зелёным глазком из-под рыжей чёлки и принялась протирать разлитое вино. Последнее время она часто бывала в покоях Содала, ссылаясь на «важность» гостя. То принесёт чего-нибудь с кухни перекусить, то молока свежего от знакомой доярки, то вина из только открытой бочки. Чародей был не против. Даже совсем наоборот.
Выпивать чародеям, в принципе, не воспрещалось, но всё равно основная масса Избранных относилась к хмельным напиткам довольно прохладно – сказывалась ответственность, воспитываемая в адептах с малых лет, но основная причина заключалась в том, что захмелевший разум терял контроль над спящей внутри Силой. Словно эдакие нетрезвые скачки – чем больше пьешь, тем шустрее мчится конь, тем хуже держишься в седле. Последствия могли быть просто ужасающими. Содал всё это прекрасно понимал. Но в такие вечера, как сегодня, сам Эвэр велел взять небольшую передышку и чуть ослабить хомут нервов. Главное не переборщить.
В голове приятно шумело. По телу растекалось тепло. Слегка клонило в сон. За окном уже стемнело. Уютно трещали поленья. По-домашнему пахло сгораемым деревом. Пламя растопленного служанкой камина освещало покои чародея тёплыми оттенками красного, оранжевого и жёлтого. Своеобразная маленькая осень в пределах одной комнаты.
Сама Налли бросила на растекающегося по креслу Содала очередной «незаметный» взгляд и двинулась к застеленной шкурой кровати, стала взбивать перину и подушки.
– О нём ничего не известно?
– О ком? – переспросил Содал, от хмеля в голове немного глуповато улыбаясь, понимая как он выглядит, но не желая стирать это последствие невинного послабления со своего лица. Отдыхать надо всем. Даже чародеям. 
– О мономане.
Улыбка, словно огарок свечи, медленно начала таять. Содал вздохнул, одним глотком осушил бокал, взглянул на огонь.
– Давай не будем о нем. Не сейчас.
– Простите, господин, – елейно отозвалась Налли, не замечая или делая вид, что не замечает, пристального взгляда Содала на своей фигуре. – Просто я переживаю о людях. Убивец уже стольких погубил. А скольких еще погубит, прежде чем справедливое отмщение обрушится на его чело. 
«Она права, – подумал Содал с лёгкой грустью и повернулся к огню. – Если я не думаю о нем, это не значит, что он исчез или оставил свое поприще. Нет. Пока я здесь расслабляюсь и нахально раздеваю глазами Налли, безумец, возможно, уже подкрадывается к новой жертве… И самое страшное, – я совершенно в растерянности. Пора признаться хотя бы самому себе. Я не знаю, что делать. Вся надежда лишь на чудо, либо на его ошибку…»
– Я найду его, – тихо ответил чародей наконец, вырвавшись из гипноза пляшущих языков огня. – Обещаю.
– Я не сомневаюсь в этом, господин…
– Нет, ты не понимаешь. Я правда положу все силы, чтобы найти его. Если не ради людей, то ради тебя.
Налли, бросив на него откровенный взгляд, залилась краской и отвернулась. Содал отругал себя мысленно. «Если не ради людей, то ради тебя…» – до чего же эти слова звучали глупо и по-мальчишески.
«Хватит, – сказал он себе, собираясь с силами, – ты этого хочешь. Она этого хочет. И плевать я хотел на Мезина. Если ему что-то будет не по нраву… Ему же хуже.»
Он поднялся, слегка нетвёрдо двинулся вперёд, с каждым шагом чувствуя, как быстрее бьется сердце в груди. Налли всё прекрасно видела, но делала вид, что не видела. Она как раз распрямилась от кровати, когда Содал оказался сзади и прижался к ней всем телом. Девушка едва заметно вздрогнула в его руках, но вырваться не пыталась.
– Господин…
– Ш-ш-ш… Я же просил не называть меня так.
– Гос… Содал… что… что вы делаете?
– То, что давно пора было сделать.
– Но, мой дядя…
– Его здесь нет.
– Но, если он…
– Прекрати.
– Я просто не хочу, чтобы у вас были проблемы.
В ответ он взял её за подбородок, аккуратно, но настойчиво повернул и прильнул губами к её губам. Они были мягкими, горячими и слегка влажными. Страшно возбуждающими. Она это почувствовала и буквально затрепетала в его руках, как пойманная бабочка. Первый поцелуй сменился вторым – он был продолжительнее и глубже, чем предыдущий. Содал, уже едва сдерживая себя, повёл руками вниз, нащупал груди с затвердевшими сосками, сжал их, прекрасно всё чувствуя через тонкую ткань. Налли, тихо постанывая, стала тереться о него, в то время как Содал впился губами в её шею. Пальцы нащупали завязки одежды, юбки взлетели вверх, одна за другой.
Он повалил её на кровать, сам себе дивясь – еще никогда прежде Содала на распирало от подобной, звериной страсти. По кошачьи изогнув спину и чуть приподняв таз, Налли обернулась, окинула его томным взглядом зелёного глаза и тихо замурчала.
«Проклятье, – подумал Содал. – Еще чуть-чуть и я сам с ума сойду…»
Затем он скинул с себя одежду и набросился на свою молоденькую жертву. Жертва была не против.

 
***

Содал лежал на постели в своих покоях, под тёплой шкурой, закинув руки за голову и предаваясь размышлениям. На дворе стояла ночь. На груди тихо сопела Налли. Её рыжие волосы рассыпались по его груди. Сегодня им было хорошо. Очень хорошо. Как и все прежние, проведённые вместе, ночи.
Шли дни. Дело становилось странно запутанным и при этом до безобразия простым. В провинции проживало много людей, но большинство из них, были слишком простодушны, дабы учинять подобные зверства и оставаться безнаказанными. На практике, человек, одержимый манией убийства, рано или поздно, но оставляет след, насколько бы он не был хитёр. Почти каждый мономан, глубоко внутри, мечтает, чтобы его поймали, ибо считает себя гением и, как любой гений, желает быть признанным обществом.  Но, учитывая ничтожное количество улик, Содал понимал, что простой крестьянин, кузнец или торговец рыбой, на подобное не способен. Значит оставалось искать среди обитателей замка.
Дован вар Дан отпадал сразу же. Слишком благородный. Это видно по глазам, по голосу, по манере речи. Содал умел разбираться в людях и барона он не подозревал. Но даже если бы тот оказался актёром от бога, старость – вот его главное алиби. Немощный старик просто физически не способен убить коренастого мужика-крестьянина. Тем более столько раз.
Следующим в списке был Мезин – Мастер Наук, «любимый» дядюшка Налли. С одной стороны, он идеально подходил под образ мономана, но с другой – зачем тогда он указал двору на странные символы в местах преступлений или на телах жертв, а затем и предложил вызвать чародея для расследования? Да еще и признался Содалу в том, что в молодости увлекался изучением Запретных Искусств. Конечно, при условии, что Мезин чертовски хитёр, можно было бы предположить, что подобной тактикой он пытается снять с себя подозрения, но Содал чувствовал, что дядя Налли здесь ни причем. Слишком много «но», в его случае.
Еще не стоит забывать про командира гарнизона – Тавоса, однако же, старый вояка был слишком прямолинеен и не сдержан, дабы творить подобное и нигде не проколоться. Даже учитывая его явные психологические отклонения после войны с Дикими. Да, он мог бы убить человека в состоянии опьянения или даже по трезвости, если его хорошенько довести. Но не хладнокровно разделывать своих жертв, что коров на скотобойне. На роль мономана больше подходил баронский сын – отчуждённый, странный, тихий и неприметный… но это было бы слишком просто. Или нет? Содал буквально нутром чувствовал, что дела обстояли куда сложнее, чем он предполагал. И последние слова Фабиоса о том, что разбойники и мономан, начали действовать одновременно, не давали ему покоя. Зачем он это сказал? Явно ведь не зазря! Здесь была какая-то связь. Точно была.
Из-за вороха всех этих тревожных мыслей, чародей уже которую ночь не смыкал глаз, предаваясь глубоким внутренним дилеммам. Он всё больше уверялся в том, что последний из подозреваемых – Фабиос – на роль мономана подходит больше всех остальных. Надо будет побольше узнать о его прошлом. Выведать у прислуги… даже если придётся действовать силой или страхом.
Из размышлений Содала вырвал стук в дверь. Стучал слуга – сказал, что его срочно хочет видеть Мезин. Содал быстро оделся, прикрыл Налли одеялом и вышел из комнаты. Мастер наук выглядел крайне взволнованным – кусал губы, переминался с ноги на ногу, заламывал руки. Увидев чародея, чуть ли не бросился ему на шею, залепетал:
– Ваше магичество, я дико извиняюсь, что среди ночи, но тут такое случилось, не поверите! – Мезин разил винным духом хлеще, чем только опорожнённая бочка. – Короче говоря, попался этот гад! Ну, почти попался! Представьте себе… постойте, вы что… с женщиной? Хо-хо!
Мезин вперился глазами в засос на шее чародея, жадно облизнулся.
– Кого приходуете? Небось одну из служанок? Понимаю, понимаю! Сам, порой, плачу за согретую койку, но вам, думаю, бесплатно достаётся?
Содал, залившись краской, попросил Мастера наук переходить к делу.
– Попался этот ублюдок, говорю-ж! Нашли еще два тела – мать и ребёнка, в овраге на границе леса, возле Нижней Косы. Мономан зарубил их тесаком, затем оттяпал дитятке голову, а женщине – беременной! – вырезал плод, вместе с маткой. Ух, прям уже не терпится взглянуть на трупы, прям мураши по коже!
Содалу захотелось двинуть Мезину по лицу, но сдержался.
– Вы сказали, что он попался?
– Да-да, так и говорю! Его видели!
– Видели? Кто?!
– Местный пахарь, пьянчужка! Нажрался, дубина, в кабаке, получил по шапке от собутыльников и, в итоге, грохнулся спать в поле. Говорит, очухался, слышит, кричит кто-то. Глядь сквозь кусты – а там этот гад, уже тела разделывает, потрошит, словно кур. Ну, пьянчужка-то наш и притих, дождался, когда мономан уйдет, а как портки просохли, тут же бросился в замок, рассказать об увиденном.
Содал, чувствуя, как бешено застучало сердце в груди, придвинулся к Мезину.
– А лицо, лицо-то он видел?
– Не-а, – покачал головой Мезин и тупо поинтересовался. – Зачем нам лицо?
Содал еле сдержал поток брани, успокоился и с горечью произнёс:
– А, как мы, по-вашему, теперь поймаем убийцу?
Лицо Мезина расползлось в мерзкой и плотоядной ухмылке:
– Лица тот пьянчужка пускай и не видел… зато проследил за ним. Теперь мы знаем, где его искать, хе-хе!
Содал на мгновенье перестал дышать. Затем выпилил:
– В путь!


***


Коней гнали не щадя, Мезин, кряхтя и местами даже подвывая, чуть не вываливался из седла, но не отставал; глаза сверкали в ночи безумным блеском. Содал в очередной раз подумал, что, если бы не происходящее прямо здесь и сейчас, он все еще подозревал бы Мастера наук. Сопровождающие солдаты были хмурые, собранные, жесткие. Их глаза обещали тысячелетия боли мономану, если его удастся взять живым. Содал очень надеялся, что удастся.
Ближе к деревне свернули с дороги в поле, заросшее высокой травой, и направились к маленьким огонькам, сверкающим издалека, словно огоньки маяка среди океана непроглядной тьмы. Постепенно, огоньки выросли до размеров горящих факелов, вырывая из темноты фигуры людей. Содал выдул облако пара, зябко кутаясь в плащ. Шелестела трава, шептал в ночи ветерок, но в остальном было чертовски тихо. Даже цикады умолкли, словно ощущая витающую в округе смерть.
– Долго вы, – хмуро бросил мрачный, как каменное надгробие, Тавос. – Идемте.
Прошли недалеко. Прямо на земле, окружённый тёмным бурьяном, сидел худой крестьянин, лет пятидесяти, в облезлом кожушке и смешной шерстяной шапке. Лицо сморщенное, как запечённое яблоко, нос картошкой, глаза блёклые, бегающие, одуревшие и запуганные. Содал кивнул солдатам, те неохотно расступились. Чародей опустился напротив крестьянина.
– Как вас зовут?
Глаза непонимающие уставились на Содала. Затем расслабились и стали смотреть сквозь него. Подошёл хмурый Тавос, пнул мужика ногой, тот тихо всхлипнул.
– Отвечай, когда спрашивают.
– Грон… господин, – прохрипел он тихим голосом.
– Меня зовут Содал. Я чародей из Ордена магов, приехал сюда, дабы поймать убийцу.
Грон на всякий случай кивнул.
– Это вы видели преступление?
Очередной затравленный кивок. Глаза бегают, крестьянин явно напуган. Нет, он в ужасе. В настоящем, животном ужасе.
– Вы видели, где скрылся убийца?
– Д-да… господин.
– Как вам удалось?
Тишина. Тавос замахнулся, Содал остановил его. Крестьянин благодарно кивнул и затараторил:
– Не знаю… очнулся в бреду… ничего не разумею… голова болит. Помню чуть не обоссался. Токма встал нужду справить, как слышу – кричат… Пошёл глянуть, а там уже… уже…
Грон запнулся, губы задрожали, из глаз брызнули слёзы.
– Говорите, не бойтесь, – ободряюще сказал Содал. – Вы в безопасности.
– Там уже… усё. Мертвы… обе.
– Обе?
– Мать с дошкой. Клибовна родня, ага. Ох, горе-то мужику теперь, с ума сойдёт, как пить дать…
– Не отвлекайся, – процедил сквозь зубы Тавос.
– Да-да! Я едва не обделался, супрямо в портки… гляжу, этот гад их ножом… того. Терзает на части, сволочуга. Опосля куски в мешок склаживает, ага. Как кончил, тела отволок в овраг и того… пошёл в лес.
Грон замолчал. С опаской покосился на Тавоса.
– А дальше что? – нетерпеливо спросил чародей.
– А далече… не разумею. Как шёл за ним тоже не помню. Очухался уже в лесу, гляжу – этот упырь в землянке тайной пряшется, под дубом. Её там вжизнь не найдёшь, токма видеть надобно, а так – нет. Ну, ушёл он, короче. А я того… ноги в руки и таков.
– А вспомнить место сможете?
Крестьянин вновь стрельнул глазами в сторону хмурого вояки. Втянул голову, даже, словно бы, меньше стал. И едва заметно кивнул. Содал и Тавос отошли.
– Что думаете? – спросил чародей, закутываясь в плащ. На душе было холодно и мерзко. То ли от погоды, то ли от предстоящего. Но скорее всего – от совокупности.
– Думаю, надо брать ублюдка, – отозвался Тавос, – пока еще есть возможность.
– Этому пьянице можно верить?
– А кто его знает? Но проверить не мешало бы. По крайней мере, тела в овраге действительно нашлись.
– Уже вытащили?
– Да. Сейчас их осматривает этот червяк, Мезин.
– Я тоже хотел бы взглянуть.
Тавос странно на него посмотрел. Так, словно это Содал убил невинных.
– Как пожелаете, господин чародей…
Один из солдат проводил его к трупам. На небольшой прогалине, в свете факелов, на коленях стоял Мезин и, склонившись почти до земли, в чем-то ковырялся. Рядом – раскрытая сумка с инструментами, и двое солдат – бледные, испуганные, старающиеся, впрочем безуспешно, не смотреть на происходящее.
– А, это вы, ваше магичество, – обернувшись, улыбнулся Мастер наук и смахнул испарину окровавленными пальцами, оставив на лбу красный след. – А я тут уже всё изучил! Вот… Полюбуйтесь! Отвратительная, но всё же, очень интересная работа!
Содал, проглотив горький ком в горле, посмотрел. Воздух сильно смердел свинцом, фекалиями и чем-то… неописуемо тяжёлым. Так пахла смерть. На земле, в жёлтом свете факелов, лежали два тела. Первое совсем маленькое – ребёнок лет семи, быть может, восьми. Девочка. Головы нет. Шея заканчивается грубым срубом – края кожи рваные, висят лоскутами, из обрубка торчат перерезанные позвонки. Судя по всему, отсекли не с первого удара. Затасканное, льняное платьице порвано и залито кровью. Одна рука вывернута под неестественным углом, видимо сломана. На груди глубокая резаная рана, оставленная чем-то тяжёлым и тупым. Виднеются куски рёбер.
Второе тело принадлежало девушке – ей было не больше двадцати пяти. Пустые, как у рыбы, глаза невидяще смотрят в ночь, рот широко раскрыт. На перекошенном, бледном лице ярко выделяются уже засохшие пятна крови. Слипшиеся волосы коркой облепили лоб; чуть выше голова заметно промята, торчат осколки кости, на коже виднеются застывшие кусочки розовато-белого содержимого черепа. Умерла от удара по голове. Платье тоже в крови, разорвано, открывая вспухшие груди с острыми, тёмными сосками. А ниже… кровавая бездна. Желудок Содала подступил к горлу. Тело покойницы было вспорото от груди, до промежности. Края раны такие же рваные, как и шея девочки, кожа сдувшегося живота распустилась словно жуткий бутон смерти. Чародей увидел красную, блестящую плоть, нетронутые органы, остатки вырезанной, с корнем, утробы, где недавно созревал ребёнок, которому уже не суждено родиться. Раскрытый живот, теперь пустой и багровый, блестящий жутким блеском, покинутый и мёртвый, казалось бы, сводил с ума. 
– Во чего сотворил, ненормальный! – резюмировал Мезин, отряхивая колени. – Совсем полоумный! Плод вырезал, да еще и как грубо. Словно ржавым мечом работал.   
Содал одновременно ощутил странную пустоту и опаляющую ярость.
– Думаю, она была месяце на седьмом-восьмом. Чутка совсем оставалось до родов. Понять не могу, почто он младенца забрал. Быть может, сожрать решил? Чего вы на меня так смотрите? Кто его, мономана, разберёт! Я где-то читал, что недозревший ребёнок, если скушать в полнолуние, дарует огромную магическую силу…
Один из солдат не выдержал и громко выблевал. Второй еле сдерживался.
– Смотрите, тут самое интересное. – Мезин развернул оголённую ногу женщины и указал на внутреннюю часть бледного бедра. – Видите, а? Точно наш живчик! Его почерк!
Содал придвинулся ближе, стараясь не видеть живот покойницы. Рассмотрел грубо вырезанный символ на ноге женщины. Делали в спешке, чем-то тонким, вроде ножичка для выделки оперения стрел. Но символ, увы, незнакомый – лишённый Силы и какой-либо связи с Энергиями. Такими Падшие  не пользуются. Просто какая-то ничего не значащая чушь. 
– Вот повезло, такой, супрямо, тёпленький продукт разглядеть, а? – ощерился Мезин. – Думаю забрать их к себе, в лабораторию. Я таких свеженьких ещё не встречал. Доселе только уже окоченевшие попадались, а эти ничего! Ещё можно вскрыть, да покопаться в кишочках. Что скажете господин чародей?
Мастер наук был настолько поглощён трупами, что совершенно не видел темнеющее лицо Содала.
– Я вот думаю, надо бы проверить женщину, но особливо, дитятку. Мономан мог их еще и снасильничать, опосля убийства. Как считаете? Вдруг там какие-нибудь следы да обнаружатся, внутри, меж ноженек…
Содал коротко размахнулся и от души врезал Мезину в нос. Хрустнуло. Мастер наук взвизгнул и повалился наземь рядом с телами, схватился за лицо, взвыл, роняя слёзы. Меж пальцев побежало красное.
– Тела закопать и никому не давать трогать. Особенно этому, – глухо приказал чародей солдатам, указывая на Мезина. – А его… умыть и вернуть в замок.
Чародей развернулся и пошёл обратно к Тавосу, слыша за спиной, скулёж Мезина. Над головой висела полная луна. Было холодно и мерзко. Содал очень надеялся на то, что крестьянин вспомнит дорогу к лесной землянке.


***

До землянки добрались к тому времени, когда луна уже блекла, а небо серело. В лесной глуши, посреди непроходимых зарослей, обнаружился небольшой холмик с огромным, старым дубом у основания. После долгих поисков, среди травы, мха и корней, нашлось едва заметное стальное кольцо. Тавос потянул и, словно откупорив бутылку вина, вытащил кусок земли. Тёмный, круглый лаз, небольшой, едва человек пролезет, обросший по краям тонкими корнями, вёл во тьму. Указавший дорогу крестьянин, опасливо стоял в сторонке, явно хотел сбежать.
– Держать этого, пока не вылезем, – приказал двоим солдатам командор. – Остальные – за мной.
– Я тоже иду, – тихо произнёс Содал. Тавос долго на него смотрел, затем уважительно кивнул.
– Как скажете, господин чародей.
Первым пролез Тавос, за ним Содал. Внутри было узко, приходилось идти почти гуськом. Воздух был спёртым, сильно пахло землёй и сыростью. Корни, словно пальцы мертвецов, задевали головы спускающихся людей. Шли долго. Наконец из-за плеча Тавоса проступил свет. Во рту Содала пересохло, сердце забилось быстрее. Ноги стали затекать. Запахи сменились – теперь пахло человеком: потом, кожей, жареным мясом и отхожим местом.
Тавос обернулся, приложил палец к губам и вылез из лаза. Содал – следом, за ним – солдаты. Они очутились в небольшой пещерке, созданной ручным трудом: сверху свисали лианы корней; потолок укрепили деревянными подпорками; у дальней стены виднелась пара ходов, прикрытых шкурами. Между ними висел едва чадящий факел. Тавос, приказав жестами оставаться на местах, подошёл к одному из проходов, слегка отодвинул шкуру, заглянул, скривился. Обернувшись, показал, что там отхожая яма.
Затем, едва слышно ступая по твёрдой земле, двинулся ко второму. Глянул за шкуру и скрылся полностью. Минуты тянулись невыносимо долго. Солдаты заметно нервничали – почти все держали руки на рукоятях мечей и кинжалов. Наконец Тавос вернулся, подошёл к чародею и горячо зашептал на ухо:
– За проходом – кишка, ведёт в пещеру побольше. По центру – костёр, дым куда-то вытягивается. Походу добротно обустроились, уже не первый день обживают.
– Их несколько? – прошипел Содал.
– Человек шесть-семь, но может и больше – в темноте херово видно. Спят, ублюдки, не боятся быть пойманными, но оружие держат рядом, наготове. Сдаётся мне, господин чаровник, что это наши разбойнички…
Содал почувствовал, как против воли, сжимаются кулаки и скрипят зубы.
– Вы уверены?
– Буду уверен, когда возьмём их. Но всё указывает на то, что я прав.
Содал постарался успокоиться, унять дрожь в ногах.
– Надо бы постараться взять их живьем. Хотя бы нескольких. Чтобы допросить.
Лицо пожилого вояки потемнело, глаза угрожающе сверкнули.
– О да… Умрут они не сразу.
Он кивнул Содалу и тихо вытащил меч из ножен. Солдаты сделали то же самое. Тавос быстро и умело объяснил план действий. Затем цепочкой двинулись к проходу. Только подошли, как шкура отодвинулась и прямо на них вышел высокий, бородатый бугай в грязной одёжке. Видимо, только проснулся – зевал на ходу и тёр глаза кулаком.
Столкнувшийся с Тавосом бородач оторопел. Мгновенье смотрели друг на друга. Затем глаза незнакомца расширились, рот открылся, а рука метнулась к поясу с ножом. Тавос молниеносно заткнул ему рот ладонью, придавил к стене и полоснул клинком по горлу. Всё действие произошло в три удара сердца. 
Беззвучно раскрывающий рот бородач, словно выброшенная на берег рыба, медленно сполз на землю держась окровавленными пальцами за горло; Тавос услужливо ему помог. После чего аккуратно положил его на бок и, для пущей уверенности, проткнул шею острием меча, насквозь. Разбойник дёрнул ногами и замер. Командир гарнизона вытер клинок об его одёжку и, обернувшись, приложил палец к губам. Отодвинул шкуру, и все цепочкой последовали за ним. Внутри просторной пещеры было темно – тлеющий костер едва разгонял подземный мрак. Вокруг лежали завёрнутые в шкуры люди. Стоял тихий храп и сопение.
Тавос первым прошёл вглубь, остановился у костра, вгляделся в ничего не подозревающих людей, обернулся и показал на пальцах – восемь. Содал, нервно облизнув губы, кивнул. Солдаты, по жесту командира, рассредоточились по пещере, каждый встал у спящего. Без надзора остался только один. Содал, стараясь унять дрожащие пальцы, крепче сжал кинжал и двинулся к последнему разбойнику. Остановился, заглянул в лицо безмятежно отдыхающего человека. Даже во сне оно было злым, с резкими, как у горгульи чертами, почти гротескным. Мерзким и богопротивным. Звериным. Содал вспомнил слова Тавоса – «бешенную псину следует бить остриём по голове, и закапывать на отшибе, а не ждать, когда вся пена изо рта выльется!». Вояка был прав. С такими по-другому нельзя, но все же следовало взять их под стражу – для дознания, а затем и честного суда.
Тавос показал всем приготовиться брать пленных. Содал, чувствуя, как по лбу стекают холодные и тяжёлые капли, до боли в пальцах сжал рукоять кинжала и повторил про себя, план действий: поднять с земли оружие, отложить подальше, затем дождаться сигнала и, зажав пленнику рот, приставить к шее кинжал. При попытке вырваться – резать без сожалений. Задумавшись и морально подготовившись к предстоящему делу, Содал пропустил момент, когда солдаты стали аккуратно собирать лежащие рядом с разбойниками, мечи, кинжалы и топоры. Вернувшись к своей цели, чародей взглянул на лицо спящего и обомлел. Человек не спал. Он смотрел прямо на Содала – широко раскрытыми, слегка безумными спросонья, глазами.
«Надо убить его! – трепыхнулась в голове запоздалая мысль. – Полоснуть по шее, там, где сонная артерия и яремная вена, чтобы наверняка и сразу…»
Разбойник резко сел, схватился за нож и дико заорал:
– АТАНДА!!!
Содал, от громкого вопля пришёл в себя, шагнул вперёд, занося руку с кинжалом, но кричавший уже сгруппировался, поджал ноги и резко выкинув, ударил чародея в грудь. Содал рухнул на спину, выронил оружие и выгнулся дугой, в беспамятстве снедаемый лишь одной мыслью – дышать! В пещерке загремело, зазвенело и закричало десятками глоток.
Краем глаза Содал видел мелькающие тени, слышал страшные крики, буквальной нутром чувствовал, что рядом льётся кровь. Но соображал плохо. Пытался вдохнуть отказавшимися подчиниться лёгкими. Наконец смог, едва–едва втягивая воздух хриплыми и короткими глотками. Повернулся на бок и выблевал. Горло обожгло кислой горечью. Затем вздохнул уже легче.
Уши резко заполонило воплями и звоном оружия. Прояснилось помутневшее зрение. Рядом кто-то упал, напитывая сырую землю горячей кровью. Содал встретился взглядом с одним из солдат. Единственный глаз умирающего был широко раскрыт, человека трясло, он беззвучно хватал воздух, словно читая немую молитву одному из богов смерти. Из широкой, рваной раны через всё лицо, толчками била кровь. Вместо второго глаза зияла страшная дыра; наружу сочилась красно-белая, тягучая, как яичный желток, жижа.
Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук. Сердце стучит. Кровь стучит. В унисон, прямо в висках, стискивает их, давит.
«Я его знаю… Яник? Ярик? Явик, верно! Хороший паренёк… добрый… был…»
Наконец разум начал лихорадочно навёрстывать упущенное и Содал осознал, что творится вокруг. Увидел свой кинжал, схватил, рывком поднял себя на ноги. Вокруг мелькали силуэты: кто-то кричал, кто-то падал, кто-то умирал, а кто-то, как Явик, уже умер. Кто побеждает было не ясно. Словно оказаться в хороводе тотентанца. Только вокруг все танцуют, а ты – стоишь столбом. Словно тебе отказали в празднике смерти. Но, надолго ли?
Его резко толкнули в плечо, пещера пошатнулась. Содал устоял, увидел лежащего ничком солдата без шлема, с пробитой головой. Из страшной дыры в затылке хлестала кровь, окрашивая белокурые волосы в бардовый оттенок. Виднелись розовато-жёлтые кусочки содержимого черепной коробки.
Чародей едва успел заметить движение и пригнулся – тяжёлая, шипастая палица пронеслась в дюйме от головы. Недолго думая ударил в ответ, наугад. На счастье, попал – рука почувствовала препятствие, клинок вошёл в плоть, на пальцы брызнуло горячим. Выдернув кинжал из живота разбойника, Содал отступил, глядя, как убитый им человек медленно оседает и расплывается, словно почти догоревшая свеча.
Неожиданно увидел Тавоса. Тот, наконец, едва повалил огромного детину в волчьей шкуре на плечах, взмахнул мечом и убил врага на месте двумя точными ударами в голову. Вояка выдохнул, согнулся от усталости, взял секундную передышку. Позади него промелькнула тень с занесённым над головой мечом. Тавос, даже если бы и увидел врага, все равно бы не успел уклониться. Содал действовал по наитию.
Резко вскинул руку, разжёг Стамнос, призвал доселе спящую Силу. По запястью пронеслась дрожь, пальцы обожгло знакомым, слега приятным холодком, кончики укололо сотней иголок. Из ладони и подушечек вырвались тысячи мелких разрядов, за мгновенье сплетясь искрящейся молнией. Грохнуло, сверкнуло бирюзой. Едва уловимый росчерк, оставляя в глазах боль и рябь, стрелой пронёсся сквозь пещеру и вонзился в грудь разбойника. Человека швырнуло в стену, да так, что аж хрустнуло. На пол повалился исходящий паром мешок с костями. Запахло грозой, но сильнее – палёным волосом и горелым мясом.
Тавос, лёжа на боку, ошалело обернулся к почерневшему трупу за спиной. Содал опустил руку, осмотрелся. Сражение закончилось. На ногах, тяжело дыша, стояло трое солдат. На земле кто-то тихо скулил, кто-то подвывал. Остальные не двигались. Пещеру покрывали недвижимые фигуры в разных позах. Чародей облизнул пересохшие губы. Тавос уже был на ногах и носком сапога трогал убитого Содалом разбойника. Тихо выругался, подковылял к чародею, протянул ему руку и хрипло прокаркал:
– Благодарствую… С меня должок.
– Что… теперь делать?
Глаза вояки прищурились, губы скривились. Он смачно харкнул на землю и мрачно усмехнулся.
– Что-что… Собирать жатву, чаровник. Большего у нас теперь нет.

***
 
  Содал стоял на балконе замка. Встречал рассвет. Нежился в первых лучах солнца. Глубоко вдыхал свежий, ни с чем не сравнимый и сладостный, как сама жизнь, запах леса. К сожалению, всех этих чудес человек обычно не замечает, пока едва не лишится. Да и эфемерность от перерождения всё равно длится недолго. Но все же это приятно, чертовски приятно, вновь почувствовать себя живым.
С момента сражения в логове разбойников прошло два дня. В той драке погибли четверо солдат Тавоса и восемь головорезов. Последние двое, включая атамана, умерли спустя пару часов, от полученных ранений. Их предводитель – высокий, лысый мужик, заросший ржавой бородой по глаза болотного оттенка, на смертном одре сознался во всех преступлениях. Содал присутствовал при исповеди.
Его звали Хагольдом. Некогда он являлся мелким йоменом здешних земель, пока их семья не оголодала, а ему не пришлось бросить всё и уехать за лучшей долей. В итоге тянул лямку наёмника последние десять лет. Когда вернулся, оказалось, что оба брата, жена и дочь, ради кого рубился все эти годы, померли от лихорадки. Небольшой надел отобрали и передали другой семье. Будущий убийца просился к соседям на постой, но его отовсюду выставляли, плевались и гнали. Не зная, куда теперь податься и чем зарабатывать на жизнь, Хагольд двинул на юг и со временем попал в банду, разбойничающую южнее Мортонара. Затем, когда атаман помер, он занял его место.
Хагольд рассказывал, с пузырями крови на губах, что так был обозлён на бывших земель, которые не пустили, не пригрели, прогнали обездоленного и побитого жизнью земляка взашей, что захотел отомстить. Это он – рассказывал даже с некой гордостью – привёл свою банду на родину, он придумал дерзкий план, он приступил к его исполнению. Грабили и били людей беспощадно, не оставляя живых. Знали, что их будут искать. Но, также знали, что если в округе заведётся кто-то пострашнее, кто-то более жестокий и страшный, чем разбойники, вселяющий ужас в сердца крестьян своими кровавыми злодеяниями, то все силы бросят на поиски этого «кого-то». Вот и придумали страшного мономана, который убивал женщин и детей, а затем оставлял на трупах жуткие и мистические символы.
С еще большей гордостью, почти бравадой, атаман рассказывал о том, как ему в голову пришла эта идея. У него раньше брат был – хоть и грамотный, но все равно балбес! – который учёным себя мнил, увлекался всей этой дурью волшебной, а все деньги тратил на бесполезные книги. Собственно, брат и обучил его грамоте, а Хагольд, уходя из дома, стащил у него пару книг, да только втюхивать такое доброе было некому. Так и протаскался с лишним скарбом все годы. От безделья листал на привалах, изучал, запоминал. Когда с бандой только начинали убивать и грабить, решил попробовать и сработало – люди тут же зашептались о колдуне-безумце. Дальше было проще: знай только, время от времени прирезай какую-нибудь дитятку с мамкой, да разделывай тела пострашнее. Люд во что хочешь поверит, ты только запугай хорошенько! А резать крестьян, дело-то нехитрое – вся его банда состояла из таких же, как и сам Хагольд, бездушных машин для убийства, которых вылепила и опалила, извечная междоусобица людского рода – Война.
Пока атаман рассказывал свою жуткую историю, слушающие вели себя по-разному. Кто-то из солдат беззвучно плакал. Кто-то, с холодной ненавистью в глазах, смотрел на главаря разбойников. Кто-то не выдерживал и хватался за оружие, но его останавливали первые и вторые, да грозный взгляд хмурого Тавоса. Лишь Содал испытывал странные и смешанные чувства. С одной стороны, он ненавидел это грязное, пропахшее мочой, костром и потом существо, уже не человека, а монстра, которое так сильно обозлилось на земляков, что переступило через последние грани души, которые отделяют дикого зверя от человека. С другой стороны – его было даже немного жаль. Лишь самую малость, ибо Хагольд, с безумным спокойствием в пустых и холодных, как у рыбы, глазах, абсолютно и полностью осознавал, что творил. И, отчасти, в том, к чему он пришёл, думал Содал, были виноваты люди.
В конце концов силы покинули атамана, он закашлялся, рыгнул кровью на грудь и замолчал. Просто сидел, привалившись спиной к дереву, тяжело и хрипло дышал, смотрел на преисполненные ненависти лица и отрешённо ожидал дальнейшей участи. Тавос, то ли сжалившись, то ли не выдержав, а скорее всего – просто устав, вытащил меч, быстро подошёл к атаману и коротко размахнувшись, ударил острием в висок. Хрустнуло, брызнуло, Хагольд беззвучно завалился набок, заливая сочную зелень густым багрянцем. Стекленеющие глаза остались всё так же спокойны. Солдаты закричали от злости, ведь у них только что забрали справедливую месть. Мрачный Тавос, сильно удивив Содала, ответил, мол, месть для дураков и кретинов. А бешенную собаку убивают тихо и быстро, пока не цапнула. Порядок постепенно восстановился.
В пещере нашлись вещи убитых, орудия преступлений и даже отрезанные, уже загнившие и распухшие конечности, после чего сомнений в словах атамана ни у кого не осталось. Когда он испустил дух, его занесли в пещеру, бросили к телам сотоварищей и, срубив подпорки, обвалили всю подземную конструкцию.
– По-хорошему, надо бы сжечь проклятое место, – бубнил Тавос, – но такие твари не достойны очищения огнём, так что пущай гниют и кормят червей.
Вернувшись в замок и рассказав о радостной вести барону и двору, Содал проспал целые сутки. Следующие провёл с Налли, не вылезая из постели, пока девушку не начали хвататься в замке, и ей не пришлось оставить чародея одного. Теперь Содал готовился покинуть замок Дартон и отправиться с отчётом в столицу Доскони – Великий город Бремес, а оттуда уже и в родной Касадир. Из раздумий чародея вырвали тихие шаги за спиной. Он не стал поворачиваться, просто подвинулся, уже зная, кто это.
– Вот и всё, ваше магичество? – спросил, едва слышно, Фабиос вар Дан. – Неужели страшным преступлениям пришёл конец?
– Да. Пришёл.
– Вы рады?
– Конечно.
– Вам следует гордиться собой…
– Здесь мало моей заслуги, – грустно усмехнулся Содал. – Если бы преступления действительно совершал колдун-мономан… А так, всё оказалось гораздо проще и более прозаично. Не зря говорят, что человек человеку – волк. Самые страшные и чёрные злодеяния творимы простой рукой, которую когда-то обидели, оскорбили или нанесли любую другую душевную, но совсем не смертельную рану.
– В большинстве случаев – да, – пустым голосом согласился Фабиос. – Но не всегда.
– Простите?
– Всего вам доброго, ваше магичество. Надеюсь дорога будет спокойной.
Содал, нахмурившись, провожал взглядом удаляющуюся фигуру баронского сына.
«Неужели он что-то хотел мне сказать? – подумал чародей. – Что означали его последние слова? Быть может, что-то важное…?»
Он не успел глубоко задуматься, так как рядом пронеслась стайка птичек, громко щебеча на лету и тем самым ознаменовывая новую пору. Содал улыбнулся тёплому солнцу. Весна пришла. Наконец-то весна.


***

Содал не спеша ехал по южной дороге, держась Касадирского тракта. Под копытами лениво бредущего коня всё так же чавкала грязь, тающие вдоль дороги сугробы были всё такими же грязными, а небо над головой, оставалось всё таким же серым. Но иногда сквозь хмурое марево проступало весеннее солнышко, и тогда пейзаж начинал играть новыми красками. На душе у чародея было легко, безмятежно и спокойно. Впереди ждала дальняя дорога а затем короткие дни заслуженного отдыха.
Единственным, что слегка омрачало сознание Содала, было прощание с Налли. Племянница Мезина отреагировала не совсем так, как ожидал чародей. Нет, конечно же, она была девушкой умной, покладистой и всё понимала – скандалов не устраивала, ничего не просила, не умоляла и вообще почти не разговаривала с ним. Просто молча смотрела, пока он объяснял все причины, почему не может остаться или забрать её с собой. А потом, когда не выдержала, и по щекам побежали слёзы, Налли прижала пальчик к его губам, подобралась ближе, обдав пьянящим ароматом девичьей юности, и на мгновение прижавшись тёплыми губами к холодной щеке, ушла. Содал, как человек здравомыслящий и зрелый, тоже всё прекрасно понимал, но всё равно первое время чувствовал себя виноватым и подавленным. Но вскоре здравый смысл взял верх, и ему полегчало.
Во внутренних складках мантии лежало письмо, написанное баронской рукой. В нём Дован вар Дан сухо, по-деловому, расхваливал заслуги чародея и Ордена в целом в поимке страшной банды, терроризировавшей его владения больше года. Безделица, а приятно. Содал уже почти был на границе Мортонара и соседней провинции Вартандо, когда решил переложить конверт во вьюки – так, на всякий случай, чтобы не потерять. Сунув руку за пазуху, он нащупал письмо, когда неожиданно ощутил кончиками пальцев еще одну бумагу. С удивлением извлёк на свет аккуратно сложенный пергамент. Развернув, с еще большим удивлением, увидел начертанные Мезином символы и рисунки, которые он лицезрел на телах покойников. Содал безразличным взглядом пробежался по каракулям Мастера наук и уж было собрался спрятать обратно, – всё же грешно раскидываться такой дорогой вещью, как кусок пергамента, – когда неожиданно натолкнулся на нечто интересное. Один из маленьких символов, в окружении разноликой братии, привлекал внимание своей простотой и одновременно сложностью. Он был похож на все остальные кренделя и завитушки по соседству, но все же чем-то отличался. Содал вскинул голову к небу, задумался, перерывая в голове все известные ему Печати Силы. Маги Ордена свято верили, что своего врага надо знать в лицо – изучению любых проявлений Запретных Искусств в Ордене посвящали не меньше времени, чем изучению своих знаков Силы. Потому Содал, если и видел этот символ прежде, должен был его узнать. 
«Или мне просто кажется? – мелькнула дразнящая мысль, мысль человека, который устал и не хочет больше думать, а желает лишь отдохнуть. – Наверное, придумываю. Ну откуда здесь взяться настоящей Печати? Выдохни, приятель. Злодеи понесли кару. Дело закончено. Вскоре ты, наконец, отдохнёшь. Брось себя накручивать. Всё – выдумки от усталости.»
Но внутри уже свербело противное и липкое, как слизь, чувство. Назойливый червячок недоверия, который тихо вгрызался всё глубже, едва слышно нашёптывая, – Ты что-то упустил. Что-то важное. И теперь уже слишком поздно…
Или нет? Содал, огромным усилием заставил свою память работать дальше, хотя больше всего ему хотелось послать все навязчивые мысли к чёрту и просто, расслабившись, наслаждаться дорогой. Ведь где-то он уже видел нечто похожее… Вот только где? В какой отрасли? Точно не демонолатрия. И не синрохтизм. Быть может, что-то из анахроничного Низкого Чаровничества? Нет, вряд ли, там Печати едва отличаются от наскальных рисунков первых людей. А здесь всё четко, грамотно и продуманно – ни одной лишней завитушки и точки, ни одного ненужного изгиба или преломления линии.
Содал почти бросил попытки отворить сундук памяти, когда, совершенно неожиданно вспомнил, к какой школе магии относился этот символ. И ощутил быстро разрастающийся холод в груди. В отличие от прочих ютящихся на пергаменте каракуль, привлёкший его внимание рисунок действительно являлся Печатью. И не простой, а очень мощной и сложной Печатью из рода Запретных Искусств. Такой символ невозможно выдумать из головы. А это могло означать лишь одно…
Свернув пергамент и спрятав его за пазухой, Содал развернул коня и вогнав шпоры ему в бока, галопом помчался обратно в Мортонар.   


***


Когда добрался до Нижней Косы, на дворе уже смеркалось. Деревенские ложатся рано, кроме дармоедов и выпивох, которые в отличии от соседей, только к вечеру и начинают жить. Недолго думая, Содал остановился у местной таверны, отдал коня прислуге и вошёл в сумрачное помещение.
Внутри пахло приемлемо, для деревенского двора было довольно чисто. Первые пьянчужки уже собрались за дальним от входа столиком – рубились в кости, пили эль или шнапс, рассказывали друг другу истории и громко хохотали. На только вошедшего даже не взглянули.
Хозяин заведения – шестифутовый детина с бандитской, бородатой рожей, в замызганном фартуке и просторной рубахе на широкой груди, встретил Содала мрачновато, но вежливо, спросил, чего гость изволит. Содал изволил задать пару вопросов, но трактирщик отмахнулся – здесь пьют, а не балакают, а если и балакают, то только, когда пьют. Чародей заказал кружку эля, получив – отодвинул, сразу заплатил за целый бочонок и повторил просьбу.
– Спрашивайте, милчек, – попытался улыбнуться трактирщик, забрав монеты. – Что смогу, расскажу.
Содал спросил. Аккуратно, но в лоб.
– Хагольд? Не. Не припоминаю. Быть могёт и жил когда-то, но давнишно было.
Содал повесил нос, вздохнул. Трактирщик оказался человеком добрым, сочувствующим.
– Да не грустней ты. Сейчас спрошу у своей старухи, погоди.
Он скрылся на кухне, задавая вопрос криком, на ходу. Вскоре вернулся, кивнул.
– Вспомнила баба! Был здесь такой, на отшибе жил, на своей земле, лет десять назад. У него еще два брата были и дочь…
– И что с ним сталось?
– А черт его разберёт. Сбежал куда-то, родня померла от лихорадки.
– А дочь? Дочь его тоже умерла?
– Да все там померли, – отмахнулся трактирщик. – Землю опосля отдали Харвудам, те долго не хотели обживать, сбежать думали тоже, но все-ж остались. И не зря, скажу я тебе, милчек! У них там теперь всё колосится – ух! – любо дорого глядеть.
– Ясно, – кивнул Содал. – Спасибо за ответы. Я, наверное, пойду.
– А эль?
– Выпейте за моё здоровье.
– Как прикажете, милчек, – усмехнулся трактирщик и окунул усы в кружку. Оторвавшись, неожиданно крякнул и пробасил вслед уходящему Содалу:
– Вспомнил я его! Точно. Хагольда ентого вашенского. И родню егойную вспомнил! Дочка у него еще красивешная была, не то шо моя дура… И-эх! Жива она, милчек. Жива-здорова. И брат энтого Хагольда, дядькой еёйный, тоже жив. В замке баронском теперь обитают, в тепле, счастливцы!
– В замке говорите? – тихо спросил Содал, обернувшись. – А как дочку зовут?
– А я помню шоль? Давно дело-то было… Брата звали… то ли Мазишь… то ли Газишь… Не! Точно, вру! Мазин его звали! Мазин! Вспомнил-таки! Во те Сигна, Мазин он был!
В подтверждение своих слов, осенил себя знаком Сигны.
 – Последний вопрос, – еще тише спросил Содал, с замирающим сердцем. – А мужичка одного местного знаешь? Гроном кличут.
– Гроном? А хто-ж этого дармоеда не знает! Голову оторвал бы паскуде – последний раз пил, не заплатил, сволота, пришлось его пинками гнать! Хотя, когда налить просил, говорил, мол, есть деньги. Брехун поганый!
В порыве чувств, трактирщик сплюнул на пол. Затем еще раз осенил себя Сигной и тихо добавил:
– Хотя нехорошо такое о покойнике говорить.
Волосы на затылке Содала, если б были длиннее, уже стояли бы торчком.
– Покойнике?
– Ага, – кивнул трактирщик. – Помер он, несколько дней назад. Я его в ту ночь вышвырнул за неуплату, а он, дубина пьяная, за каким-то чертом в овраг полез, на ногах кривых не устоял и свернул себе шею. Нашли токма к вечеру, уже остывшим. Представляете? Ну, как грится, двум смертям не бывать, одной не миновать. Хвала богам, шо эту банду паскудчиков изловили, которые люд честной на дорогах резали. Говорят, что Тавос, командор солдат его милости, сам есть, лично упырю-атаману голову отрезал. Настоящий мужик! Не то шо некоторые… Еще бы и того безумца поймать, который женщин с детьми потрошит, и вообще заживём! Хотя, сдаётся мне, шо всю эту мерзость, сами разбойнички и творили, для отвода глаз, так сказать… Эй! Вы куды? Сядьте, выпейте на дорожку хоть! И-эх, во люд пошёл… Даже не попрощалси… Совсем совесть потеряли, хамы немытые.

***
 

В замок Содал прибыл уже к ночи. Часовые, узнав, пропустили без вопросов. Его отвели в небольшую сторожку, пока ждал, истоптал все подошвы сапог. Наконец дверь открылась, и в узкий проход нырнул Тавос.
– Господин чародей? – бросил он хмуро, но руку пожал уважительно, крепко. – Забыли, чего?
– Мы можем поговорить с глазу на глаз?
Тавос обернулся на солдат, жестом велел им выйти. Когда остались наедине, Содал объяснил ситуацию, показал пергамент, поведал о смерти Грона. С каждым словом Тавос становился всё мрачнее и мрачнее.
– Я думаю, что он спланировал всё в мгновение ока, – жарко шептал чародей, – как только понял, что оставил слишком явный след в виде Печати. Мастера наук остановить уже было нельзя – он уцепился за улику и поведал о своих подозрениях всему двору. Хагольд, который к тому времени уже либо был завербован, либо вот-вот должен был попасться в руки мономана, получил приказ убивать женщин и детей, оставлять на телах странные символы. Подобная сделка была им только на руку – разбойники грабили люд, изображая преступления мономана, а тот, в свою очередь, тихо продолжал убивать, только уже осторожнее.
– Но, на кой чёрт этот ублюдок Хагольд помогал настоящему убийце? Что ему с того?
– Даже самые пропащие души имеют чуточку света в своих сердцах, – горько усмехнулся Содал. – Хагольд обманул нас лишь в одном – погибла не вся его родня. Двое выжили.
– И кто же эти двое?
– Мастер наук Мезин и его племянница Налли. Они приходились Хагольду братом и родной дочерью.
Тавос тихо выдохнул. Сложив руки за спиной, подошёл к маленькому окошку. На улице уже накрапывало, черные небеса вспучивались и сверкали первыми молниями; вот-вот должна была грянуть гроза.
– А этот червяк? – угрюмо бросил вояка, не оборачиваясь. – Думаете, он не пособничал брату?
– Нет, я уверен, – ответил Содал. – Мезин слишком глуп и труслив для подобного. Помимо прочего, на него нечем давить – он свою племянницу, в отличии от её отца, не жалует. Да и в подобном спектакле его роль не требовалась.
– Так в чем же суть? – рыкнул Тавос. – Я уже теряюсь. Зачем Хагольд помогал ублюдку?
– За тем, что мономан, при котором обитала родня Хагольда, пригрозил ему, что убьет брата и дочь, если атаман откажется ему подчиниться. А, когда настал момент понести кару, Хагольд, уже заранее готовый к этому, сделал всё, что от него зависело, дабы мы подумали именно на разбойников и тем самым забыли про настоящего преступника. Хагольд руководствовался исключительно любовью к брату и дочери, надеясь, что мономан их пощадит, после его смерти.
Тавос долго стоял у окна, молчал, наблюдая за набирающей силу непогодой. Наконец вздохнул и, осенив себя Сигной, обернулся к Содалу.
– Мы должны взять настоящего убийцу. Этой ночью. Сейчас. Во что бы то ни стало.
– Я готов, – ответил чародей.


***

Содал, быстро продумав все возможные варианты развития событий, отправился с Тавосом и шестёркой солдат в покои Мастера Наук, но Мезина там не было. Тревога нарастала всё сильнее. Чародей навестил коморку, где проживала Налли, но и девушки не застал. Выходило так, что, либо они оба отправились куда-то среди ночи, либо… о втором, Содал, даже думать не хотел. Быстро приняв решение, он послал Тавоса проверить, у себя ли Фабиос вар Дан. Вернувшись, командир лишь укрепил подозрения Содала.
– Он часто отлучается из своих покоев ночью?
– Я что, по-вашему, хвостом за ним бегаю? – рыкнул мрачный, как туча, командор. – Дайте подумать… Да, припоминаю. Бывало, встречал его иной раз во время ночных обходов. Но, вы точно уверены, что убивец – сын барона? Почему он, а не кто другой?
– Ни у кого, кроме самого барона, нет большей власти, – принялся объяснять очевидное, Содал. – Фабиос человек странный и отчуждённый, это все знают. Он часто отлучается из замка, ездит один, без сопровождения. Насколько я понимаю, отец его тоже особо не жалует?
– Есть такое, – кивнул Тавос. – Но, все равно, пока что, ваши подозрения – пустая херня, лишь собак смешить.
– Понимаю, – согласился Содал. – Кроме интуиции и предположений, у меня ничего нет, но… попытайтесь понять. Мы, маги, бывает полагаемся на дарованное богами чутье, и оно редко нас подводит. К тому же есть одна вещь, которая волнует меня с того момента, когда я впервые поговорил с ним.
Тавос в ожидании нахмурился и встопорщил усы.
– Он упоминал о некой связи… преступлений. Точнее о времени, когда всё началось. Люди, одержимые манией любого рода, включая убийство себе подобных, зачастую являются крайне неординарными личностями. В чем-то безумными, но в другом – гениальными. Они считают себя, словно бы… творцами. Вольными художниками, понимаете? А любой творец желает быть признанным. Как и мономан – быть пойманным. Понимаю, звучит довольно сумбурно, но я знаю, о чем говорю. Подобные безумцы, благодаря некоему странному чувству внутри, которое отчасти и является проявлением их безумия, бывает, оставляют след, едва заметный, но который мог бы привести правосудие к ним. Фабиос вар Дан оставил мне этот след, когда мы разговаривали с ним на балконе…
Тавос, кусая губы, молчал, мрачно зыркал то на чародея, то на растерянных солдат. Наконец кивнул и тихо произнёс:
– Слишком много замудрённых слов, господин чародей, слишком сложно для понимания головой простого солдата. Но… я вам верю. То, к чему вы меня призываете, является нарушением верности дому сеньора. Нарушением закона! Однако, не имею я права оставить всё так, как есть. То, что делал этот ублюдок, идет против законов божеских. А законы божеские – выше законов людских. Потому – я помогу вам.   
Содал благодарно кивнул и крепко стиснул сухую ладонь Тавоса.
– Не знаю только, где теперь его искать, – вздохнул чародей. – Он сейчас может быть где угодно… творить, что угодно.
– Нет, – мотнул головой командор. – Стража ворот всегда докладывает мне, кто выезжал, особливо ночью. Фабиос сейчас в замке.
– Это, конечно, намного сужает область поиска, но замок огромен, а тайное логово может быть хорошо спрятано. 
Тавос ненадолго задумался, затем его глаза сузились.
– Сдается мне, я знаю где он может быть. Идёмте, господин чародей. Возьмём ублюдка, пока еще есть время…


***

Они стояли в гостевых покоях первого этажа северного крыла замка. Бедно обставленная комнатушка являла собой пример крайне плохого гостеприимства. Из убранства – кровать, комод, сундук, пару канделябров на стенах и густой, ворсистый ковёр на полу. В такие покои знатного вельможу не поселишь.
– Я, бывало, заставал его здесь, – произнёс Тавос, обхаживая комнату. – Он обычно стоял у того окна. Говорил, мол, приходит сюда покумекать о жизни.
– Значит, здесь должен быть тайный проход в его логово. – Содал судорожно обшаривал комнату взглядом. – Скорее всего, он открывается каким-то необычным способом, с помощью механизма. Надо только понять, что именно приводит механизм в действие.
Получив приказ искать любой знак, солдаты и Тавос принялись обыскивать комнату, трогать все возможные предметы, заглядывать в любые щели и потрошить всё, что могли найти. Содал лично пытался сдвинуть светильники, прощупать камни стен, найти скрытый рычаг, но всё без толку.
Спустя долгое время, когда он уже и не чаял что-либо отыскать, Тавос, споткнувшись о густой ковер, приподнял его край. Содал тут же увидел разницу в кладке плит за пределами ковра и под ним. Оттащив тяжёлое покрывало в сторону, они нащупали узкую щель меж двумя плитами, подцепили кончиком кинжала и совместными силами, сняли. Под плитой открывался небольшой, чёрный зев с узкой лестницей, ведущей в кромешную тьму. Какое-то время стояли, разглядывали тайный ход и каждый думал о своем. Наконец, Тавос недовольно крякнул и взглянул на чародея.
– Ну, что? Готовы?
Содал облизнул пересохшие губы и кивнул.
– Первым пойду я, затем вы трое, потом вы, господин чародей, и последними вы трое, – приказал командир, попеременно указывая на людей.
– Лучше двоих оставить здесь, – предложил Содал. – На всякий случай. Если вдруг мы не вернёмся, они должны будут поехать в Орден и передать моим братьям вот это.
Содал протянул одному из солдат пергамент с рисунками Мезина. Паренёк благодарно кивнул, явно не желая лезть в логово мономана.
– Останется один, – кивнул Тавос. – В том деле, которое нам предстоит, важен каждый меч.
Содал спорить не стал. Тавос, сняв факел со стены в коридоре, первым шагнул во тьму. За ним отправились двое солдат. Еще двое ждали Содала. Тот, постаравшись вспомнить всё, чему его учили в Фиалковой Академии, тихо выдохнул, послал короткую молитву Эвэру и встал на первую ступень. Впереди их ожидало суровое испытание. Возможно, даже смертельное. Содал в тысячный раз пожалел о том, что он всего лишь маг-консул. Боёвик в такой ситуации оказался бы куда полезнее. Ведь, судя по найденной Мезином Печати, сразиться им предстояло не с простым мономаном, а с настоящим практиком Запретных Искусств. С некромантом.

***


Каменная кишка с грубо отёсанными стенами уходила всё глубже и глубже под землю. Воздух был влажный и прохладный, люди зябко кутались в накидки и плащи. Тихие шаги эхом разносились по туннелю, угасая где-то на глубине. Перед Содалом маячили фигуры грузных солдат и идущего впереди Тавоса. Командор держал факел над головой, коптя склизкий, заросший мхом и плесенью, потолок.
Наконец они вышли к деревянной двери, незапертой. За ней оказалась комната попросторней, – стены были сложены из тех же серых и плохо отёсанных булыжников, а воздух смердел сыростью и гнилью. Солдаты, нервно осматриваясь, держали руки на мечах и ножах за поясами; Содал поймал себя на мысли, что сам не выпускает рукоять висящего в ножнах кинжала. Катакомбы, судя по всему, покрывали гораздо большую площадь, чем замок – группа людей продвигалась вперёд, минуя комнаты, небольшие залы и коридоры.
Наконец, в запутанном лабиринте показались первые признаки жизни – следы грязи от сапог, прогоревшие факелы на полу, старый мусор и… уже высохшие пятна крови. Содал вышел вперёд, закрыл глаза и сосредоточившись, аккуратно разжёг Стамнос. Волна удушающей Энергии накрыла его с головой. Чужеродная Сила затопила чародея, выворачивая суставы, подгибая ноги, охватывая дрожью, наполняя тошнотой и омерзением. В ней было всё: страх, ужас, страдание, боль, ярость, отчаяние, плачь, холод и… наслаждение. Тёмная Энергия пропитывала каждую комнату и стену, каждый булыжник и плитку пола этого пропахшего смертью места.
Содал осел на землю, из носа хлынула кровь. Тавос успел подхватить, аккуратно усадил, протянул мех с водой.
– Что случилось?
– Я… чувствую его, – прохрипел чародей, стирая красные струйки с подбородка. – Он здесь, совсем рядом. Его Сила, она… ужасающая.
– Кто он?
– Некромант. Повелитель мёртвых.
Солдаты, со страхом в глазах, переглядывались. Тавос хмурился, стискивал зубы.
– Сможете с ним управиться?
– Постараюсь, – ответил тихо Содал. – Но без вас – вряд ли.
– Мы сделаем всё, что в наших силах, господин чародей. Ради погибших мужчин, женщин и детей.
Он протянул Содалу руку, помог подняться.
– Скорее, идём, – благодарно кивнул чародей. – Он не должен почувствовать меня раньше, чем мы его найдём.
Дальше вёл он. Приходилось вдыхать мерзопакостную Энергию убийцы полной грудью. У неё был вкус разложения, запах гнили, ощущение чего-то скользкого, даже склизкого, испорченного и извращённого. Содала подташнивало, мутило и крутило, ему хотелось блевать и выть от ужаса, а еще лучше – бежать без оглядки, запрыгнуть в седло и гнать, лишь бы оказаться как можно дальше от этого ужасающего места. Но он лишь стискивал зубы и пропускал всё это через себя, стараясь как можно быстрее найти выход из запутанного лабиринта. Наконец они подошли к деревянной двери с решётчатым окошком. Сквозь него лился жёлтый свет. Содал заглянул, увидел широкое помещение с несколькими зажжёнными коптильнями, стены, увешанные цепями, столы, заваленные инструментами, холщовые бугристые мешки, под которыми скопились чёрные лужи, и множество полок с банками, сосудами и склянками.
Они вошли бесшумно – петли оказались хорошо смазаны; осторожно двинулись сквозь зал. Мельком бросив взгляд на полки, Содал ужаснулся, хотя заранее знал, что плавает в мутноватой, зелёной жиже: руки, ноги, головы, пальцы, внутренние органы и прочие части человеческого организма. Один из солдат тихо застонал; другой бесшумно выблевал. Помещение прошли быстро, стараясь не смотреть по сторонам, упёрлись в еще одну дверь. Содал заглянул сквозь окошко и его парализовало.
В соседнем зале, в слабом свете коптилен, виднелись тумбы с хирургическими инструментами, жестяные миски, мешки для отходов, а рядом… два поставленных вертикально стола, к которым были прикованы пленники. Мезин и Налли.
Тавос отодвинул чародея, взглянул сам. Показал солдатам, чтобы приготовились. Все извлекли оружие, нервно застыли, как перед боем. Командор медленно открыл дверь, вошёл первым. Содал и солдаты двинулись следом. Не обнаружив признаков мономана, чародей бросился к пленникам, ощупал шеи. Пульс был, хоть и слабый. Живы! Содал аккуратно взял Налли за подбородок, приподнял голову, оттянул веко. Девушка была чем-то одурманена – расширенный зрачок ни на что не реагировал.
– Отвязываем, – прошептал Содал, еле ворочая пересохшим языком. – Пускай двое ваших уведут их отсюда. А мы пойдём дальше, искать его.
Тавос кивнул, вложил меч в ножны, принялся освобождать Мезина. Содал только взялся за ремешок на запястье Налли, когда позади послышался тяжёлый шаг. Затем хрип и шарканье. Крик одного из солдат заставил чародея обернуться.
Из темноты широкого зала, на свет, вывалилось ужасающее Нечто: некогда это существо было человеком. Точнее частями разных людей. У него оказалось грузное, крепкое тело, шесть пришитых по бокам рук, три ноги и обезображенная до неузнаваемости голова, без глаз, носа и губ – она словно скалилась и ухмылялась, демонстрируя все имеющиеся во рту, гнилые зубы. Белую, как снег кожу, усеянную чёрными трупными пятнами и пурпурными кровоподтёками, испещряли аккуратные, мелкие стежки. Тварь застыла на границе света, горбясь и опираясь сразу на три ноги. Склонила слепую голову, медленно раззявила пасть и низко замычала, демонстрируя обрубок языка.
– Что… что это такое?!
– О боги милосердные, да зиждется Сила ваша на небесах, да снизойдёт покровительство на обитающих во страстях юдоли земной, рабов ваших…
– Мама… мама родненькая… матушка…
– Стоять! – рявкнул Тавос, молниеносно выхватывая меч. – Не дёргаться. Кто побежит – лично прикончу! Берём ублюдка в кольцо… Давайте же, трусы! Без приказа не атакуем! Ударим все, разом!
Удивительно, но сработало – люди медленно стали окружать переминающееся на трёх ногах нечто. Один из солдат не выдержал и бросился на тварь раньше времени, гневный вопль Тавоса его не уберёг. Сразу две руки, молниеносно перехватили клинок, еще две сомкнулись на шее бедолаги, а две оставшихся, неведомо откуда вытащив увесистые тесаки, вспороли ему живот. С мерзким хлюпом, на пол шлёпнулись кишки. Солдат всхлипнул, дёрнул ногами и обмяк.
Победоносно хрюкнув, Нечто отшвырнуло труп в сторону и бросилось на оставшихся. Закричали люди, замычал монстр, зазвенела сталь. Пока Содал опомнился, еще один солдат упал с распоротой шеей; второму, оно отрубило руку у локтя. Тавос, прыгая вокруг монстра, с громким хаканьем нанося ему удары, заорал:
– Твою мать! Сука! У него даже кровь не идёт!
– Это… – еле выдавил парализованный от ужаса Содал. – Это порождение Некроманта. У него нет ни крови…
– Сделай что-нибудь, чародей! Ну же! Пока мы все здесь не издохли!
Очередной удар Тавоса, Нечто поймало тесаком, ударило вторым, но командор, оказавшись ловчее, увернулся. Тут же пудовый кулак врезался ему в челюсть и отшвырнул на добрых пару ярдов. Содал, наконец, скинул оцепенение, распалив Стамнос во всю мощь и вытянув руки, ударил потоком молний.
Искрящиеся и обжигающие глаза, трескучие стрелы, набросились на монстра, как оглодавший пёс на кусок мяса. Тварь, зарубив еще одного солдата, двинулась на последних двух, когда её накрыло крошащей камни силой Бури. Мёртвая плоть моментально стала плавиться и кусками опадать на пол; сильно запахло палёным, прогорклым мясом. Монстр пошатнулся, повернул голову, потянул дырой-носом. И словно увидев цель пустыми глазницами, заковылял к чародею.
Содал, в страхе отступая, усилил поток. Жгутики и отростки молний, поползли по полу, стали лизать стены; пещера наполнилась ярко-бирюзовым светом. Трещало и жужжало так, что казалось, будто сами небеса обрушились на логово мономана. Нечто приближалось рывками, Содал медленно отходил пока не упёрся спиной в стену. Движения монстра замедлялись; плоть отваливалась чёрными, исходящими паром, кусками.
Когда тварь подобралась вплотную, Содал почти опустел и едва не упустил ослабевший поток молний. Монстр, словно почуяв победу, вскинул тесак. Чародей осознал, что сейчас умрёт, но тут неожиданно налетел Тавос и отрубил руку монстра. Тварь, нависая над Содалом, обиженно замычала, повернула голову к командору. Чародей, ослабив поток и собрав остаток Силы на ладони, скатал искрящий шар и вонзив его в монстра, отпустил сдерживающие цепи. Шаровая молния, взвизгнув, пробила широкую грудь насквозь и, оставив дыру размером с голову, растворилась. Монстр пошатнулся, раскрыл пасть и грузно обрушился на пол. Больше не шевелился.
Какое-то время висела пронизывающая тишина. Содал слушал удары бешено стучащего сердца. Тавос тихо выругавшись, пнул окончательно умерщвлённое порождение некромантии, сплюнул и повалился на задницу. Лицо командора заливала кровь из широкого рассечения на лбу. 
– Пока таких мертвяков убивать будешь, – пробормотал он, сплёвывая красную слюну, – сам скопытишься. От усталости.
Содал тихо вздохнул и, облокотившись о стену, медленно сполз на пол. Двое выживших солдат, словно близнецы, стояли в сторонке с раззявленными ртами и молча смотрели на убитое чудище.
«Мы победили, – подумал Содал устало, но тут же сам себя одёрнул. – Хотя, рано радоваться… Еще предстоит схватка с некромантом…»
Словно прочитав его мысли, позади двух солдат вырос их товарищ. Со вспоротыми брюхом. Тот, что погиб первым. Резким ударом меча, он развалил голову первого, затем воткнул клинок в шею второго, продырявив её насквозь. Оба бойца беззвучно рухнули на пол. Мертвый солдат, с волочащимися по полу кишками и неестественно склонившейся на бок головой, смотрел в одну точку, не моргая, сжимая в руке окровавленный меч. Тавос медленно встал, попятился, остановился возле Содала.
– Это… как так? – прохрипел он, сдавленно. – Это… неправильно… так не бывает.
– Это некромант, – еще тише отозвался Содал, встав рядом. – Он уже здесь.
Мёртвые солдаты один за другим, стали подниматься с земли: медленно, вяло, ломко, заваливаясь на бок, с трудом держась на кривых ногах, с пустыми, ничего не видящими глазами, распахнутыми ртами, вывалившимися языками. Все шестеро, сжимая мечи, взяли Содала и Тавоса в полукольцо, остановились.
– Всё, – обречённо произнёс пожилой вояка. – Видимо, помрём сейчас. Или Можешь распылить их своими молниями?
– Нет, – горько отозвался Содал. – Все силы ушли на ту тварь. Одного-двух, еще смог бы, но с шестерыми не справлюсь…
– Тогда точно помрём, – спокойно, видимо, уже смирившись, кивнул Тавос. – Жаль, ублюдка так и не нашли.
Содал хотел ответить, когда ощутил вливание чужеродной Силы. Чародейским видением заметил потоки Энергии, которые, словно чёрные ниточки кукловода, тянулись к мертвецам из темноты зала. Затем он различил Стамнос, горящий холодным, тёмно-синим, почти чёрным, светом. И тут разглядел самого некроманта. Он стоял в глубине, за колоннами, во тьме. Вытянув руки, он был полностью занят укрощением оживших мертвецов. Двинув пальцами, некромант послал марионеток вперёд. Тавос выставил меч перед собой. Содал зачерпнул Силу со дна своего Стамноса и понял, что у него есть лишь одна попытка.
Когда до мертвецов оставалось не больше трёх шагов, чародей резко вскинул руку, сплёл искрящий сгусток на ладони и ударил. Яркий росчерк стрелой пронёсся мимо мертвецов, ушёл во тьму и, на мгновенье осветив высокую фигуру, ударил некроманта в грудь, швырнув его в стену. Солдаты, не дойдя двух шагов, повалились на пол, как перезревшие груши с ветки дерева. Содал напряг чародейское видение и понял, что больше не видит врага. Стамнос некроманта угас. Они победили. Они выжили. Они справились с мономаном.
Тавос, ошалело глянув на Содала, тряхнул головой. Подошёл к одному из мертвецов, пнул ногой и, спрятав меч, зашёлся истерическим хохотом, больше похожим на кашель.
– Неужели, всё? – смеялся он неверующе, со слезами на глазах. – Прям всё, да? Победили? Прихлопнул его, да? Поджарил ублюдка? 
– Да, – еле ворочая языком, ответил страшно измотанный Содал. – Но, надо… удостовериться... что наверняка.
Тавос снял со стены факел. Вместе, устало переставляя ноги, они двинулись к некроманту. Его труп в обгоревшей чёрной одёжке вонял горелым мясом и палёным волосом. Исходя паром, лежал на боку. Тавос ногой перевернул его на спину, но лицо, все еще скрывалось под глубоким капюшоном. Командор наклонился, стянул капюшон. Содал поражённо вздохнул.
Перед ними, с обгоревшей бородой, набухшими синими венами на лбу, с перекошенным и обожжённым лицом, лежал Дован вар Дан, барон Мортонарский. Ввалившиеся глаза были закрыты, старческая кожа туго обтягивала череп, щёки впали. Он больше походил на мумию, а не на человека. Содал долго не мог ничего сказать. Затем, не узнав свой голос, выплюнул:
– Не могу поверить… Как же крупно я ошибался.
– Верно, – глухо отозвался Тавос. – Все мы время от времени ошибаемся. Такова жизнь.
Содал жадно вглядывался в лицо покойника, пытаясь осознать, где и как он допустил ошибку. Почему сразу не понял, не увидел. Он настолько глубоко задумался, что едва не упустил момент, когда веки мертвеца дрогнули. Мономан еще был жив! Содал, охнув, повернулся к Тавосу, собираясь сказать ему, чтобы он быстрее прирезал некроманта, пока еще есть время… но натолкнувшись на хмурый взгляд пожилого вояки, подавился словами. Слишком уж хмурый взгляд.
– Все мы ошибаемся, чародей. Все.
В следующую секунду тяжёлый кулак Тавоса врезался в его висок. Земля резко прыгнула на Содала и он провалился во тьму.


***

Содал с трудом поднял веки, сощурился от режущего глаза света. Руки отекли, болезненно вздулись и вскоре грозились отняться. Вокруг – тумбы, инструменты, еще один стол. Чародей попытался понять, где находится, увидел рыжие волосы, и всё вспомнил. Он висел прикованный к вертикально поднятому столу, на месте Мезина. Рядом – Налли, её стол развёрнут почти спиной, видно лишь свесившуюся на грудь голову. Мастера наук нигде не было, впрочем, как и трупов солдат. Видимо, их уже оттащили. Лишь по полу, в другой зал, тянулись кровавые следы. Содал попытался позвать девушку, но пересохшее горло смогло издать только хрип. Чародей сглотнул, попытался снова. На этот раз ему удалось выдавить несколько слов, жалким и тихим голосом:
– Налли… ты меня слышишь?
Тишина. Девушка не двигалась. Сердце Содала упало.
«Что же делать? – подумал он. – Надо выбираться… но как? Надо попробовать… придумать что-нибудь… что угодно…»
Содал попытался зачерпнуть глоток Силы из Стамноса, но наткнулся на невидимую стену. Он больше не чувствовал своего дара. Лишь сводящую с ума пустоту. Страшное ощущение, жуткое. Как будто тебе отрезали руку, но всё еще кажется, что она есть, что она шевелится, болит, чешется, отзывается на команды мозга. Чародей поднял голову и увидел на запястьях тёмно-серые браслеты с кривыми письменами вдоль обода, которыми он был прикован к столу. Круадий. Сплав железа с примесью особого металла, который блокирует связь носителя с магией. Никакие чары не смогут пробиться сквозь круадий. Значит дело совсем дрянь. Но всё же нельзя сдаваться! Содал дёргался, рычал, пытался вырваться и всячески боролся с пленом, пока силы его не оставили.
– Молодой человек, – прошелестел откуда-то из темноты хриплый, низкий голос. – Меня поражает ваша жажда жизни. Она столь… прекрасна своей искренностью… своей страстью, и отчаянием.
На свет, подволакивая ногу, вышел Дован вар Дан. Он кутался в тёмный длинный балахон, опирался на трость, капюшон скинул. Обожжённая голова с редкими пучками обгоревших волос выглядела ужасно. Лицо, в ожогах и чёрных пятнах перекосило, губы полопались, левый глаз смотрел в сторону, отдельно от соседа, одна щека обвисла и опустилась. Выглядел барон, как ходячий мертвец, что было недалеко от истины.
– Потрепали вы меня сильно, заслужили уважения, – проскрипел он, остановившись у Налли. – Попасть с такого расстояния, да еще и так быстро создать чары, что я даже не успел защититься… красиво, ничего не скажешь! Жаль, что консул, а не боёвик, верно?
Содал стиснул зубы, решил, что не будет отвечать, не даст ему увидеть страх в своих глазах, даже перед неминуемой гибелью.
– Хорохоритесь? Хорошо. Не люблю, когда мужчины начинают ныть и размазывать сопли. Нет хуже зрелища, чем обмочивший портки мужлан, который лебезит и призывает к милосердию, тфу! Все рано или поздно умрём. Так чего позориться, когда наступает час расплаты?
Содал вновь не ответил. Ждал. Честно надеялся на чудо, впрочем, понимая, что его скорее всего не произойдёт. Барон стоял перед Налли, смотрел на неё, покусывал губы. У Содала сжималось сердце. Наконец, Дован произнёс:
– Хорошая девочка. Умная, покладистая, тихая. Смелая! Не то, что её дядя… тот перед смертью обделался, да визжал, как свинья. Я думал, не выдержу этих воплей, удавлюсь.
Содал опустил взгляд, увидел запёкшуюся лужу крови под своим столом. Тело покрылось мурашками, внутри всё заледенело от ужаса.
– Забавно, не правда ли? – продолжил рассуждать некромант. – Мезин являлся трусом и размазнёй, но питал ненормальный интерес к покойникам. Особенно к тем, кого зверски истерзали. А его брат, Хагольд, наоборот – мужчина был крепкий, из жёсткой, несгибаемой стали, но когда людей кромсал и резал на части, каждый раз блевал и ныл, что девка. Иной раз так, извиняюсь, обрыгивал материал, что с ним потом работать было просто невозможно!
Содала трясло крупной дрожью. По лбу стекали холодные капли. Сердце, казалось, сейчас вырвется из груди.
– Мне Тавос рассказал о ваших догадках по поводу моего сына. Знаете, что хочу сказать? Браво! Действительно поражает то, как вы, сумели докопаться до истины. Ваш вывод был абсолютно верным, от начала до конца: и Печать разглядели, и про кровное родство братьев и девушки догадались, и уличили разбойников в пособничестве, и даже про смерть крестьянина прознали, уже почти покинув мои земли. Единственное, в чем просчитались, так это в подозреваемом. Рано моему сыну еще овладевать семейным искусством. Но, когда-нибудь придётся, как и мне однажды пришлось. С Тавосом, правда, тоже просчитались. Он вообще-то муж крепкий, сильный, не страдает излишними моральными дилеммами… идеальный солдат! Лишь один изъян у него имеется – слабость к маленьким деточкам. К мальчикам и девочкам. Но, куда уж мне его осуждать, верно? Вот я и не осуждаю. А вместо осуждения, время от времени, даю ему то, чего так желает его грубое, солдатское сердце. И он отвечает мне верной службой. Но, вам откуда было знать об этом. Так что не корите себя. Это даже за ошибку нельзя считать. Просто неудачное для вас стечение обстоятельств.
Барон провёл сухим и костлявым пальцем по щеке Налли, откинул прядь, всмотрелся в бледное лицо.
– Девочку правда жаль. Вот, не хотел я её трогать! Но тут вы подвернулись… заинтересовались ею… да еще Мастер наук, позорный, позвал её к себе, в неподходящее время. Пришлось бедняжку прихватить. Если бы не всё это, клянусь, оставил бы в живых.
Отложив трость, он закатал рукава балахона, взял с тумбы тонкое лезвие, поднёс к груди девушки. Содал хотел крикнуть, издать хоть какой-нибудь звук, сделать что угодно, что могло бы остановить барона, но из горла вырвался лишь сип. Тем временем Дован уже приступил к делу: быстро и умело надрезал, отложил лезвие, взялся за расширитель. Когда грудина Налли, под воздействием сложного механизма, сухо треснула, Содал не выдержал и разрыдался. Он плакал и плакал – казалось бы, слёзы были бесконечны, как бескрайний и холодный океан, но затем и они иссякли. Осталась лишь пустота, безразличие и едва заметная дрожь.
Барон закончил, подошёл к чародею, пихнул ему что-то под нос. Из-за опухших век и помутневшего зрения, Содал сначала не понимал, что именно держит Дован. Но, когда в глазах прояснилось, он увидел окровавленные по локоть руки и… вырезанное сердце. Обвитое венами, в красной, сверкающей на свету, жиже, оно еще минуту назад билось. В катакомбах было холодно. Сердце Налли исходило паром. Барон усмехнулся и принялся отрывать куски жёлтыми зубами. Жевал долго и тщательно, проглатывал и вгрызался вновь.  Содал не удержался, выблевал себе на грудь.
– Вот и всё, – улыбнулся измазанным ртом, барон. – Мерзко лишь поначалу. Но после третьего начинаешь втягиваться. С пятым даже вкус уже нравится. Искусство!
– По.. чему…
– Что?
– Поче… му… вы не… умерли?
– Ах! Я честно ждал, что вы зададите мне этот вопрос, молодой человек. Вы ведь знакомы с некромантией? Учились противостоять Запретным Искусствам?
Содал едва заметно закивал. Во рту было горько. Кисло. Хотелось умереть, как можно скорее.
– Посмотрим же, как хорошо вы усвоили материал, – произнёс барон менторским тоном. – Кем становится некромант, достигнув определённого уровня в познании Искусства Некромантии?
– Ли…
– Громче!
– Личем…
– Верно. Существом, перешагнувшим за грань смерти, но не умершим. А как можно убить лича?
– Уничтожив его… филактерию… предмет, в котором… хранится часть его Силы…
Содал не знал, зачем он отвечает. Наверное, чтобы не сойти сума.
– Блестяще! – воскликнул барон. – Вы действительно учились прилежно. Тело моё, конечно, потрепали, но, чтобы убить меня, этого недостаточно. У вас был шанс найти мою филактерию, но увы, вместо поисков, вы были заняты кувырканием с этой милой девочкой. Не могу вас обвинять – был бы я моложе, сам бы кувыркался, но, к сожалению, годы берут свое. Однако, я хочу поблагодарить вас, молодой человек.
Содал, находясь где-то на краю бездны сознания, ощущая смертельную усталость, апатию и близкое безумие, почему-то, всё еще говорил с мономаном. Сам не понимая, почему.
– За… что?
– За вас! – всплеснул руками барон. – Если бы не вы, ходить мне в простых личах до конца дней, да продлевать жалкое существование, пожирая недозревшие плоды. Мерзость! Но с вашим Стамносом и его Силой, с вашим сердцем, полным жизни и всю жизнь пробившимся рядом с полным магии сосудом, я наконец-то смогу переродиться в Архилича! И сбросить с себя это постаревшее и сыплющее песком тело. Понимаете ли, я – человек Искусства. Видели то создание, с которым вы сражались и которое так ловко смогли зажарить? Так вот, не без ложной скромности скажу, что это далеко не лучшее моё творение. Лепил тяп–ляп, на скорую руку. Однако, есть в моей коллекции истинные шедевры. Но на каждый уходят месяцы, если не годы! Набрать материала, разложить его по полочкам, заспиртовать, мумифицировать, затем вдохнуть жизнь, насытить подобием разума… Всё это занимает очень много времени! А я не вечен. Пока что. Но теперь мне и эта проблема не страшна. И всё благодаря вам. Какое счастье, что приехали в мои земли.
Барон улыбнулся, показав Содалу жёлтые и большие, как у коня, квадратные зубы. Чародей сам не знал, каким чудом, он всё еще держится. И очень желал кануть во тьму раньше, чем барон примется за него.
– Ладно, время идёт, а скоро уже начнёт светать. Пора и честь знать! Надеюсь, вам было интересно послушать бредни старого барона. Теперь мы примемся за ваш Стамнос. Думаю, его содержимое будет крайне вкусным и питательным. А ваше сердце… Кажется, что в мой член даже поступает кровь, когда я думаю о вашем сладком сердечке. Прощайте, молодой человек. Рад был с вами поговорить, старикам это иногда нужно. Если можно, напоследок одна просьба. Громко не кричите, ладно? Уж постарайтесь сдержаться, либо усните. Иначе весь процесс может затянуться.
– Вы… – выплюнул Содал сквозь склеенные густой слюной, губы. – Безумец…
– О нет. Попрошу без оскорблений. Я, как уже говорил, человек Искусства. А оно есть ни что иное, как страсть. Что-ж. Настал и ваш черёд познать всю глубину моей страсти.
Содал стиснул зубы. Из последних сил вскинул голову, заглянул в глаза мономана, заклиная себя не поддаваться ужасу и страху, быть мужчиной до самого конца.
Барон положил руку ему на грудь. Содала трясло, как на морозе. Пальцы старика были холодным, не живыми. Один за другим, они загорелись тёмно-синим, сапфировым светом, вонзились в кожу и ушли под неё по вторую фалангу. Содал ощутил, как его сердце, Стамнос и даже саму душу обжигает льдом. Агония затопила разум. Вот тогда он не выдержал. И закричал.





      
[1] Маг-консул – чародей, досконально изучивший Теорию Чаровничества, дипломатию и политику, в основном выполняющий роль посредника между лордами, простыми людьми и Орденом.

[2] Маг-боёвик – чародей, чьи навыки и знания Чаровничества базируются на Боевой Магии.

[3] Доирский Раздор (1205–1210): война между Тройственным Союзом Холмистых княжеств (Литавия, Буано и Рысье герцогство) и Королевством Лиссон, а впоследствии и вставшим на его сторону Семирийским Королевством. Закончилась война крупной битвой на северном берегу реки Сталлара, в которой армия Тройственного союза понесла крупные потери, после чего союз был распущен, а лидерам южных княжеств пришлось подписать пакт о ненападении на северных соседей, до окончания столетия.

[4] Синрохтизм – самое редкое из существующих, чаровничество, суть которого базируется на использовании крови, как первоэлемента для сотворения чар. Относится к Запретным Искусствам.

[5] Стамнос – сосуд внутренней силы, откуда чародей черпает энергии для сотворения чар. Присутствует только от рождения, – Стамнос невозможно приобрести искусственным путем.

[6] Три Догмата – нерушимые правила чародеев всех школ и направлений, запрещающие идти на контакт с демонами, воскрешать мёртвых и использовать кровь, как оружие.

[7] Дикие – так, на севере называют варварские народы с земель Ватуроса. Живут, преимущественно, небольшими племенами, поклоняются мелким тёмным божествам, отличаются крайней воинственностью и ненавистью к народам севера.

[8] Падшие – чародеи, осквернившие свой Стамнос, нарушив один из Трёх Догматов.