Представьте ситуацию: Вовочка после просмотра мультфильма о Белоснежке захотел прочесть саму сказку и, прочитав её у братьев Гримм, пришёл на урок, где учительница рассказывает о пушкинской мёртвой царевне, одним из прототипов которой является всё та же Белоснежка. И вдруг Вовочка спрашивает: «Мариванна! А почему Пушкин пишет о какой-то “пустой стране”, куда богатыри на себе отнесли гроб с царевной (а это значит, недалеко!), хотя вокруг этих богатырей живут и черкесы, и татары, и какие-то “сорочины”, да ещё и утки стаями летают?! Тем более что в немецкой сказке никакой “пустой страны” нет, а гномики отнесли такой же хрустальный гроб на близлежащую гору, которая видна из их домика».
Ну, и как ответить на этот вопрос, если «товарищи учёные, доценты с кандидатами» никаких объяснений не дают? Ну, возьмёт «Мариванна» пособие Т.В.Зуевой «Сказки Пушкина», где в подзаголовке написано «книга для учителя», а там о «пустой стране» ни слова! Ну, пойдёт «Мариванна» к сотрудникам Пушкинского дома (ИРЛИ), но и там ей ничего не объяснят. И, в конце концов, жалея эту учительницу (да и всех школьных учителей!), данным вопросом придётся заняться мне, дилетанту. И вот я одеваю очки, беру лупу и начинаю сравнивать «Сказку о мёртвой царевне» с её основным источником, т.е. со сказкой о Белоснежке.
Итак, в немецкой сказке гномы положили Белоснежку в прозрачный хрустальный гроб так, а затем «взнесли гроб на вершину горы, и один из гномов постоянно оставался при нём на страже». Однако Пушкин почему-то оставил гроб с мёртвой царевной без охраны, что и позволило Елисею броситься к нему и разбить хрустальную крышку (прямо вандализм какой-то!). И это в отличие от братьев Гримм, у которых звери и птицы, приближаясь к охраняемому гробу, оплакивали Белоснежку, пока этот гроб не выпросил для себя проезжий королевич. В какой-то степени ситуация с оплакиваемой Белоснежкой напоминает мавзолей на Красной площади с паломничеством к такому же прозрачному гробу. Однако в данный момент сравнения у нас должны быть не с современностью, а с пушкинской «Мёртвой царевной», где есть «высокая гора» и где слова о «пятигорском черкесе» сразу же направляют нас к т.н. «Пятигорью» на Северном Кавказе. Но высоких гор на Кавказе много, и поэтому я не могу сразу назвать ту, которая подразумевалась Пушкиным. Тупик?!
Нет, лишь причина для поиска иных путей. И поэтому, опираясь на такую важную примету «пустой страны» как гора, я спрашиваю: а какая иная сказочная и при этом высокая гора описывалась Пушкиным в октябре 1833-го года? Ответ таков: это «гора из чистого сребра», на которую поднялся Горбунок. Но почему я думаю, что она должна быть высокой? Ну, во-первых, потому, что только на ней очень сильный Горбунок, легко поднимающий сверхтяжёлые грузы, вынужден был «отстаиваться», что возможно лишь при его подъёме на очень высокую гору. А во-вторых, в первой редакции присказка ко второй части имела следующие стихи:
Конь поднялся от земли:
Под ногами лес стоячий,
Облака над ним ходячи.
А для того, чтобы никто не сомневался, что облака выше леса, но не выше поднявшегося коня, позднее в «Коньке» были произведены правки, уточняющие их расположение относительно друг друга:
Конь с златой узды срывался,
Прямо к солнцу поднимался;
Лес стоячий под ногой, -
Сбоку облак громовой…
Т.е. после правок автор, не довольствуясь сказочно-былинной формулой «под ногами лес стоячий, облака над ним ходячи», поместил облака уже не ниже, а сбоку коня, чем как бы и приподнял его ввысь. И при этом в основной текст на вершину горы добавил солнце, перекликающееся с тем солнцем, к которому «прямо поднимался» конь из присказки. Ну, а когда в той же присказке мы читаем, что «Козы на море ушли», то сразу же и понимаем, что последовательность описываемых событий нарушена, поскольку море во второй части «Конька» появится лишь после того, как конь поднимется на какую-либо высоту, пусть даже и к солнцу, пусть даже и на гору. И ничего тут не возразишь, если таким образом в данной присказке реализуется любимый пушкинский принцип «задом наперёд».
Тянем ниточку дальше и через стихи 4-го издания
Посреди же той поляны,
Словно облачные станы
Возвышается гора,
спокойно выходим на Кавказ! Почему? Да потому что перед нами сразу же возникают давно знакомые образы «облаков-гор», появившиеся у Пушкина ещё после первого посещения Кавказа, а также непосредственно связанные со временем подтекста (а это 1829-й год!) слова Пушкина из его «Путешествия в Арзрум»: «В Ставрополе увидел я на краю неба облака, поразившие мне взоры ровно за девять лет. Они были всё те же, всё на том же месте. Это снежные вершины Кавказской цепи» (1). Однако «цепь гор» это не одна гора, и поэтому в 5-м издании «Конька» единственное число было согласовано следующим образом:
А на той ли на поляне,
Словно вал на окияне,
Возвышается гора
Вся из чистого сребра.
Ну, а зная пушкинский метод намеренных ошибок, мы понимаем, что главной целью неуместной правки 4-го издания «Конька» было привлечь внимание исследователей к данным стихам, которые в свою очередь и должны привести их к настоящему автору правок, продолжение которых было таково:
Солнце летними лучами
Красит всю её зарями,
В сгибах золотом бежит,
На верхах свечой горит.
Однако, стоп-стоп! А что это за «верхи» на одной горе? Неужели у неё несколько вершин? А может тут подразумевается гора, о которой Пушкин когда-то писал брату: «жалею, что не всходил со мною на острый верх пятихолмного Бешту» (2)? Да, нет, Бешту или Бештау отнюдь не такая уж высокая гора (1400м), а потому и не может заменять в основе ни «высокую гору», ни «гору из чистого сребра». Да и в мае она не имеет снежных вершин, хотя их у неё целых пять («Бешта;у — изолированная пятиглавая гора … Дала название окружающей местности и городу Пятигорску»).
Кроме того, ранее, опираясь на обычное поэтическое сравнение снега с серебром, мы уже предполагали, что «гора из сребра» это всё-таки Эльбрус. Вот и давайте проверим эту версию через следующие стихи:
Вот конёк по косогору
Поднялся на эту гору,
Вёрсту, другу пробежал,
Устоялся и сказал:
“Скоро ночь, Иван, начнётся…»
Итак, косогор кончился, конёк на гору поднялся, но… Но потом-то куда «пробежал»? Вниз что ли? И вот тут-то мы и начинаем понимать, что множественное число слова «верхи» приводит нас отнюдь не к ровному горному плато, а к двуглавому Эльбрусу, который в отличие от Казбека имеет две вершины: Восточную (высота 5621м.) и Западную (высота 5642м.), расстояние между которыми (внимание!) полтора километра. И эти полтора километра вполне соответствуют стиху «Вёрсту, другу пробежал», поскольку вершины Эльбруса соединены не прямым плато, а дугообразной седловиной, длина которой и будет на полверсты больше, чем прямое расстояние между Восточной вершиной и Западной.
Ну, а само по себе такое движение на запад намекает нам о возможном направлении королевича Елисея к «высокой горе». И об этом подробней: поскольку Пушкин часто примеривал маски своих героев на себя, то и путь Елисея вполне может совпадать с тем маршрутом, по которому он сам же и ездил. А ездил он оба раза от Ставрополя на юг, т.е. на Георгиевск, а затем сворачивал направо, т.е. к Горячеводску и соответственно в сторону Эльбруса. Сам же Георгиевск расположен на предгорной равнине у слияния рек Подкумок и Кума. Подкумок, как чисто горную реку, мы сразу же отбрасываем, поскольку ничего «тихоструйного» в нём никогда не было. А вот река Кума горная лишь до Кавминвод, а после них, вытекая на равнину, несёт свои воды плавно и спокойно. И именно эти «тихоструйные» воды и мог пересечь Елисей при движении по пушкинскому маршруту. Однако тут сразу же возникает и вопрос о моём слове «пересечь», которое требует конкретности о способе передвижения. А способ этот таков: сначала в поисках невесты Елисей «по свету скачет», а вот после разговора с ветром он вдруг (внимание!) «пошёл к пустому месту». Т.е., как и богатыри или немецкие гномы, он двинулся к горе пешком. Хотя ранее и скакал! Подумаем над этой странностью, а пока успокоимся пушкинскими словами о том, что вообще-то «сказка ложь».
Тем более что, видя рядом с высокой горой некую «страну пустую», мы, конечно же, понимаем сказочную ложь, состоящую в том, что в реальной жизни Северный Кавказ всегда был заселён многими народами, из-за чего пустых мест там и не было. И об этом Пушкин прекрасно знал, поскольку ещё в примечаниях к «Кавказскому пленнику» приводил стихи Жуковского, в которых после описания «двуглавого» Эльбруса говорилось следующее:
Но там, среди уединенья
Долин, таящихся в горах,
Гнездятся и балкар, и бах,
И абазех, и камуцинец,
И чечереец, и шапсук.
Ну, в общем, много кто «гнездился» рядом с Эльбрусом, где, по словам Жуковского, ещё «И козы лёгкими ногами Перебегают по скалам» (3). Но мы, конечно, на коз пока не отвлекаемся, поскольку свято верим словам из присказки «Конька» о том, что «козы на море ушли», и поэтому их рядом с Эльбрусом быть вроде бы и не должно.
Тянем ниточку дальше и отмечаем, что, нащупав перекличку «высокой горы»» с «горой из чистого сребра», мы должны заметить и то, что т.н. «Пятигорье» на Кавказе расположено сравнительно недалеко от Эльбруса, который оттуда хорошо виден из-за своей значительной высоты. А эта высота в свою очередь, конечно же, перекликается со словами ветра: «Есть высокая гора». Ну, а какая гора подразумевается под черкесским словом Аш-гамахо, что означает “священная высота”, или под осетинским словом Стыр-хох, которое переводится как “большая, высокая гора”? Ну, конечно, Эльбрус! Ну, а когда мы узнаём, что одной из приоритетных версий происхождения названия «Эльбрус» является зендское (а зенды - одно из иранских племен) «Эльбурс», что в переводе — «высокая гора», то вновь припоминаем пушкинскую «высокую гору», в которую богатыри спрятали хрустальный гроб. Тем более что и сам-то эпитет «хрустальный» Пушкин применял именно к Эльбрусу: «Вдали сиял Эльбрус хрустальный» или «Эльбрус горит хрустальный» (4). Правда, это было в черновиках «Кавказского пленника», написанных после первого посещения Кавказа. Но почему после второго посещения он пишет о горе «из чистого сребра»? Подумаем о тех событиях, которые произошли уже после написания «Кавказского пленника».
А пока, заметив высвечивание Эльбруса в пушкинских сказках, у нас возникает вопрос: а о какой ещё горе на Кавказе существует наибольшее количество сказок и легенд? Ведь не зря же весьма дотошный современный исследователь Исмаил Мизиев отмечает, что «писать об Эльбрусе непросто. О нем столько написано, что невозможно отыскать несказанный в его адрес эпитет. …Захватывают дух природа Приэльбрусья, мудрые народные песни и мифические сказания, слагавшиеся на протяжении веков. Здесь и древнегреческий Прометей, терзаемый злым коршуном, и легендарный грузинский Амирани с преданной ему собакой, усердно пытающейся разорвать оковы своего хозяина, и бессмертный бесстрашный горец-пастух Баса, дерзнувший освободить этих героев. …По другим мифам, на вершине Эльбруса тысячелетиями восседает вездесущая вещая птица Симург, одним оком озирающая все прошедшее, а другим просматривающая грядущее земли и народов» (5).
Но были ли известны Пушкину те или иные местные песни и сказания – сказать трудно, а вот древнегреческий миф о Прометее он знал с лицейских времён. Да и кому он неизвестен, если даже простые кавказцы не только знали, но и прямо связывали его с Эльбрусом? Правда, Эсхил, написавший в древности трагедию «Прикованный Прометей», конкретно к этой горе своего героя не приковывал, а указал лишь на одну из скал Кавказа, но и этого оказалось достаточно, чтобы тот же Мизиев назвал Эльбрус «обителью Прометея». Но почему я так заинтересовался мифом о Прометее. Ответ таков: именно в нём и находится один из ответов на вопрос Вовочки о «пустой стране». Почему? Да потому, что трагедия Эсхила о Прометее начинается со слов: «Пустынная, дикая местность на самом краю земли, в стране скифов. Суровые скалы уходят за облака своими остроконечными вершинами. Кругом – никакой растительности, не видно не единой травки, всё голо и мрачно… Далеко за скалами виднеются снежные вершины Кавказских гор … Безотрадная, суровая местность. Никогда ещё не ступала здесь нога человека. Сюда-то, на край земли, привели слуги Зевса скованного титана Прометея, чтобы приковать его несокрушимыми цепями к вершине скалы».
Ну, вот, теперь и ясно, почему ветер говорит Елисею: «Не видать ничьих следов Вкруг того пустого места», и почему рядом с русскими богатырями вдруг оказалась «пустая страна». А потому, что Пушкин опирался на миф о Прометее и на то, что древние греки считали Кавказ «краем земли» и пустынной местностью, где Прометей и должен был принять мучения. Кстати, а откуда в сказке Пушкина появились цепи, на которые богатыри повесили гроб царевны? А для ответа нужно дочитать трагедию Эсхила до конца и обнаружить там следующие слова: «Рухнула со страшным грохотом скала с прикованным к ней Прометеем в неизмеримую бездну, в вековечный мрак» (6), и после этого спросить: а что же тогда осталось? А остались те цепи, с которыми «на край земли привели слуги Зевса скованного титана Прометея» и которые Пушкин в полном соответствии со своим принципом творческой бережливости («метод Пушкин-Плюшкин») как бы подобрал и использовал в своей сказке. И действительно, если после прибытия Прометея на Кавказ кузнец Гефест заковал его в новые («несокрушимые»!) цепи, с которыми тот потом провалился в бездну, то ведь где-то рядом должны были остаться и старые цепи, в которых Прометея, если можно так сказать, конвоировали. Они вроде бы и остались… Но главное всё же в том, что само слово «цепи» прозвучало! А это уже независимо от принадлежности цепей и определённый сигнал. Для нас, конечно. Но тогда и второй вопрос: а откуда Пушкин взял для ограждения гроба царевны, который качается «во тьме печальной», ещё и решётку? А для этого нам придётся заглянуть в его стихотворение «Узник», которое начинается «Сижу за решёткой в темнице сырой» и из которого заимствована как решётка, так и «тьма печальная», переделанная из слова «темница». Но если под «темницей» Пушкин подразумевал свой арест в Кишинёве, то в конце данного стихотворения свободный орёл «вымолвить хочет»:
Давай, улетим!
Мы вольные птицы; пора, брат, пора!
Туда, где за тучей белеет гора,
Туда, где синеют морские края,
Туда, где гуляем лишь ветер… да я!
И если мы тут же видим перекличку горы, которая «белеет», со снежным Эльбрусом, который по отношению к Кишинёву расположен за морем, то вот перекличку ветра в «Сказке о мёртвой царевне» можно сразу и не заметить. Хотя он там не только есть, но и, как мы можем догадаться, даже и проникает в «глубокую нору», чтобы качать гроб царевны. Тем более, что и качать-то больше некому! Кстати, в «Мёртвой царевне» ветер выступает в роли всезнающего персонажа, чем в значительной степени перекликается с Горбунком, этим «вещим кауркой», который всё знает и всё может предсказать. Ну, а когда в том же «Коньке» мы встречаем стих «Горбунок летит как ветер», то и наша уверенность в этой перекличке укрепляется. А если не забывать пушкинские слова о том, что возле белеющей горы гуляют «лишь ветер» и орёл, а также рисунок Пушкина с изображением охоты орла на птиц (см. главу «Гусей крикливых караван»), то мы смело можем отнести в подтексте сказки птицелова Ивана к орлу, а конька – к ветру.
В то же время, продолжая смотреть на гору по-пушкински, мы должны видеть и намёк из следующих стихов «Кавказского пленника»:
В венце блистая ледяном,
Эльбрус огромный, величавый,
Белел на небе голубом (КП I 197).
Подчеркну: «белел»! С другой стороны, если ветер проникает внутрь «высокой горы», то мы смело можем поискать его и рядом с «горой из сребра». И действительно возле этой горы он после правок «Конька» вполне закономерно и появился. Ну, а если в стихотворении лже-автора Ершова «Кто он?» даже ершоведы видят Пушкина, то и стих о нём «Он лёгок – как ветер пустынный» в очередной раз приводит нас к «Сказке о мёртвой царевне», где одновременно присутствуют и ветер, и «пустая страна» (а иначе как вы оправдаете эпитет «пустынный»?!).
А теперь круто повернём тему и обратимся к пушкинскому стихотворению «Кавказ», которое начинается словами: «Кавказ подо мною. Один в вышине Стою над снегами у края стремнины». Нижнюю датировку этого стихотворения учёные исчисляют от 24 мая 1829-го года, видимо, из-за того, что именно в это время Пушкин был на Крестовом перевале, с высоты которого и мог наблюдать одновременно Арагву и Терек, протекающие по разные стороны Главного Кавказского хребта. Однако слова «Кавказ подо мною» заставляют меня сомневаться не только в их датировке, но даже и в них самих. А причины этих сомнений в том, что:
1. находясь на вершине Крестовой горы, которая более чем в два раза ниже Эльбруса или Казбека, можно категорично говорить о том, что «Кавказ подо мною». Тем более, что и в черновике у Пушкина было: «Стою над горами один в вышине». Повторю: «над горами»!
2. Летом (а по новому стилю 24 мая это 4 июня!) на Крестовом перевале якобы возможен снег, поскольку там, на высоте 2379м, находится достаточно тёплый субальпийский пояс, после которого в по-настоящему высоких горах следуют: альпийский пояс, голые скалы и лишь на самом верху (т.е. выше 4000м!) – снега и льды. Кроме того (а критерий истины - практика!), автору данных строк в летнее время довелось несколько раз проехать через Крестовый перевал, на котором никакого снега не наблюдалось.
Тут, конечно, мне могут возразить, что любой поэт имеет право на художественное преувеличение. Тем более, что и в своём «Путешествии в Арзрум» Пушкин, говоря о Крестовой горе, пишет и о «переходе через снежный хребет», и о том, что лошади «вязли в рыхлом снегу», и о том, что он «увидел в стороне груду снега». Но весь этот снег, а также нагнетание атмосферы трагичности при описании гибели извозчика (и даже небольшой обвал возле самого Пушкина!), выглядят таким же художественным преувеличением, как и невероятная высота того места, с которого Пушкин мог сказать «Кавказ подо мною». И тогда вновь выплывает вопрос: а какова же причина написания этих слов? Ответ таков: тут присутствует контаминация, поскольку Пушкин на описание Крестовой горы, которую он при своём путешествии в Арзрум преодолел дважды (туда и обратно), наложил ещё и описание Эльбруса, со снежной вершины которого смело можно говорить «Кавказ подо мною». Однако тут может возникнуть вопрос: а почему же Пушкин вообразил себя «одним в вышине», если Крестовый перевал в одиночку никто в его время не преодолевал? Ответ таков: представить себя одиноко стоящим на такой большой высоте он в полной мере мог лишь после того, как узнал о черкесе, который в июле 1829-го года впервые покорил Эльбрус!
Но июль - это не июнь, о котором пишут в академическом собрании сочинений. И поэтому исчислять нижнюю границу датировки стихотворения «Кавказ» следует лишь с 13 августа 1829-го года, т.е. с момента возвращения Пушкина в Горячеводск (Пятигорск), когда у него и мог возникнуть замысел данного стихотворения. Почему? Да потому, что все вокруг только и говорили о недавнем историческом событии - первом восхождении на Эльбрус Киллара (далее Килар!) Хачирова, проводника из научной экспедиции генерала Г.А.Эмануэля. Ну, а о том, что «маршрут похода» этой экспедиции «устанавливается достаточно детально», пишет уже знакомый нам И.М.Мизиев, который при этом уточняет и начало маршрута: «Это Пятигорск - берега речки Золка - укрепление Каменный мост…». А в заключении он же указывает: «С целью увековечения первого исторического восхождения на Эльбрус в Пятигорске тогда же были высечены две каменные плиты с надписями на русском и арабском языках. В том же году (1829) эти надписи были отлиты в чугуне на Луганском заводе. …Долгое время эти плиты хранились в Пятигорске» (7).
Т.е. с местом проживания Пушкина в августе 1829-го года связывается и начало маршрута научной экспедиции в июле этого же года, и её увековечивание, а мы добавим - и пушкинская возможность на примере Килара представить себя одного на вершине самой высокой горы Кавказа. (Кстати, Пятигорск и сегодня является обычным местом старта для собирающихся подняться на Эльбрус туристов: ближайшая дата 20.07-29.07.2018, гид Константин Мартынюк-Лотоцкий). А с самой высокой горы, конечно, увидишь и Кавказ, и протекающие рядом с ним реки. Правда, при наличии хорошего зрения (а при его отсутствии - хорошего воображения!).
Но только ли в «Кавказе» отразилось восхождение черкеса Килара? Нет, в том же году Пушкин начал писать и поэму «Тазит», главным героем которой тоже был черкес, который любил «по крутым скалам Скользить, ползти тропой кремнистой» (8). Ну, а одна из этих «крутых скал» вполне может перекликаться и с той «крутой горой», в которой Елисей нашёл свою невесту. Да и «ползти» приходилось не только Тазиту, но и находящемуся на вершине горы Ивану из «Конька». Да и вообще известное слово «скалолаз» не зря содержит в себе корень «лаз». Но своего Тазита, как мы уже знаем, Пушкин позднее переименовал в Таз-баши из «Осенних вечеров», отданных подставному автору Ершову. И при этом интересно, что приставка «баши» была добавлена не только к имени пушкинского героя, но и к имени самого Килара, поскольку, как предполагают на Кавказе, именно в его честь и была названа вершина в северном отроге Главного Кавказского хребта — Килар-Баши (9). Но поскольку мы не знаем точного времени, когда появилось название «Килар-баши», то и перекличку с Таз-баши пока будем считать забавным совпадением.
Ну, а если заглянуть в Википедию, то при обозначении национальности Килара Хачирова можно встретить редакторский пропуск, причиной которого является то, что именно о ней между кабардинцами и карачаевцами ведётся давний спор, т.к. и те, и другие хотели бы видеть этого героя у себя. Однако первым образ Килара (хотя и по-своему!) всё же «приватизировал» Пушкин, поскольку и себя в стихотворении «Кавказ» представил на его месте, и на своего Тазита наложил некоторые черты. И, конечно, обо всех обстоятельствах первого восхождения на Эльбрус Пушкин прекрасно помнил и четыре года спустя, когда писал «Конька» и «Мёртвую царевну». Ну, а кабардинцам и карачаевцам лучше бы не спорить о национальности Килара, а брать пример с Пушкина, который не сильно разделял народы Северного Кавказа, а применял к ним общее название «черкесы».
Однако стоп! А почему гора, на которую поднялся Горбунок ВСЯ «из чистого сребра»? Ведь если изначально серебро как бы намекало нам на снег, то после правок «Конька» у основания горы вдруг появились прекрасные цветы, а на вершине - солнце с его (внимание!) «летними лучами». Но разве при таких обстоятельствах даже самая высокая гора может быть покрыта снегом полностью?! Понятно, что на русском языке Эльбрус называли «Шат-горой», что в переводе означает “покрытая снегом”, а также и то, что Эльбрус покрывают 23 ледника, площадь которых составляет больше 130 квадратных километров. Но, несмотря на это снег в летнее время лежит лишь на вершинах, позволяя у подножия цвести прекрасным цветам. И только зимой, да ещё и при обилии осадков, мы можем наблюдать Эльбрус, полностью покрытый снегом (как, собственно говоря, и детскую горку во дворе своего дома!).
Кроме того, когда Пушкин писал об Эльбрусе «В венце блистая ледяном», то ведь он знал, что венец обычно надевают на голову, и поэтому предполагал наличие льда лишь на вершине, но отнюдь не на всей горе! Да и в черновике поэмы Пушкин не зря писал об Эльбрусе: «Блистая ледяным челом» (10). А ведь чело это часть головы! Ну, а если мы поднимем старинные балкаро-карачаевские песни, то и обнаружим в них, что голова Эльбруса (Минги-тау) окутана вечными льдами, туловище его утопает в снегах, а подножие устлано мягким бархатом изумрудных лугов. Подчеркну «изумрудных», поскольку и в «Коньке» перед описанием «горы из сребра» имеются стихи: «Что за поле! Зелень тут, Словно камень-изумруд». Хотя эта пышная зелень также свидетельствует и о том, что не зря в подтексте спрятан месяц май, связанный с буйным ростом трав и цветов.
И вот тут у нас и появляется догадка о намёке автора «Конька» на возможность прямого понимания слова «серебро». Но к чему может быть этот намёк, если никакого серебра на Эльбрусе и возле него не добывали? Однако стоп! А что это за «глубокая нора», в которую богатыри спрятали гроб? Уж не пещера ли? Тем более, что именно о пещере и пишет Т.В.Зуева следующие слова: «Сцену, рисующую Елисея в пещере перед гробом мёртвой невесты, можно рассматривать как пародирование романтических страстей» (11). Ну, а можно ли верить Зуевой, которая путается в понятиях и даже выдумала в своей книге «подвешивание гробницы на цепях» (12), хотя «гробница», по Далю, это «могила со всем устройством»? Ну, а подвесить целую могилу, конечно, могла лишь Татьяна Васильевна. И поэтому мы ей и говорим: «Вы, Татьяна Васильевна, поддались на уловку Великого Мистификатора, поскольку не заметили разницу между пещерой, которая представляет собой природное углубление, и норой, которая является углублением, вырытым животными». Однако если в эту нору, да ещё и с гробом, прошли богатыри, то какие же животные или люди её вырыли? Уж не сами ли богатыри, чтобы добывать уголь для отопления избушки? Ну, конечно, нет, поскольку русские богатыри в отличие от немецких гномов вовсе не рудокопы, а люди военные и всегда готовые и «башку с широких плеч у татарина отсечь», и «выманить из леса Пятигорского черкеса». Т.е. опять возникает неясность. Тем более что, если уж Пушкин заменил в своей «Мёртвой царевне» гномов на богатырей, то ведь куда-то он этих гномов-рудокопов и отбросил. Но куда?
Тянем ниточку дальше и спрашиваем: а что же принёс Килар Хачиров с вершины покорённого им Эльбруса? А принёс он кусок базальта (одну часть которого отослали в Петербург, а вторую генерал Эммануэль передал для хранения в национальном музее Будапешта), который и сегодня геологи относят к разряду полезных ископаемых. Насторожились насчёт полезных ископаемых? И хорошо! Тем более, что и В.И.Даль в статье «нора» приводит такую фразу: «В Муромском уезде алебастр добывается норами, ходами, шахтами». Так уж не рудник ли подразумевается под пушкинской «глубокой норой»? Тем более, что и академикам Купферу и Вансовичу, участвовавшим в восхождении на Эльбрус, сопровождавшие экспедицию черкесы показывали местные свинцовые рудники, которыми они давно пользовались «для удовлетворения своих нужд» (13). Но если уж мы нащупали возможную перекличку пушкинской норы с рудником черкесов, то почему же она «глубокая»? Ведь черкесы значительной и тем более массовой добычи свинца никогда не вели, а потому на большую глубину рудники не рыли.
Подсказку же нам даст всё тот же «Конёк», в котором мы кроме всего прочего замечаем, что Горбунок и Иван, приехав в «лес густой», там никого не встречают. И при этом не только лес, но и поляна, да и гора на этой поляне, оказываются такими же безлюдными, как и «пустая страна» из «Мёртвой царевны». Но и этого мало, поскольку для подчеркивания подобной безлюдности автор правок добавил в сказку ещё и сравнение данной горы с «валом на окияне», создав тем самым перекличку со стихами, связанными уже с Царь-девицей: «Выбегает к окияну, На котором белый вал Одинёшенек гулял». Повторю: ОДИНЁШЕНЕК! А через это слово и возникает ощущение пустынности океанской поверхности. Однако море-океан, по которому плавает Царь-девица, относится, как мы уже знаем, к другому Востоку: к Байкалу и Забайкалью. И вот тут-то кубики начинают складываться в более или менее ясную картинку, для которой нужно припомнить пушкинское стихотворение «Во глубине сибирских руд», адресованное декабристам. А именно в этом стихотворении и упоминаются каторжные (внимание!) «норы», под которым подразумеваются рудники. Ну, а слова «Во глубине сибирских руд» хоть косвенно, но всё же подчёркивают значительную глубину этих рудников, в которых и работают те рудокопы, которые остались после замены Пушкиным рудокопов-гномов из сказки о Белоснежке на русских богатырей.
И вот тут-то у нас и выстраиваются в стройный ряд и «глубокая нора», соответствующая «каторжным норам», и «пустая страна», соответствующая той «сибирской пустыне», которую обнаружил П.Е.Щёголев в черновике «Полтавы», и сброшенные цепи из «Мёртвой царевны», с которыми перекликаются ещё не падшие с декабристов-каторжников «оковы тяжкие». Но и этого мало, поскольку в этот же ряд попадает и «гора из чистого сребра», и даже реальная Крестовая гора, на которую Пушкин наложил Эльбрус.
Не верите? Ну, тогда смотрим на следующие факты:
1. «Принято считать, что русские люди пришли в Восточное Забайкалье на пустынные земли. По крайней мере, здесь не было никаких привычных для них поселений. Из местных людей, кого они здесь встретили, землепроходцы называют лишь тунгусов.
2. О тунгусском князце Лавкае, жившем в районе реки Шилка и добывающем в горе серебряную руду, сообщал в 1639 году Максим Перфильев.
3. Первые сведения о нахождении серебряных руд относятся к 1676г. Тобольский воевода П.Я. Шульгин, получив от местных жителей сообщения о «серебряных ручейках», отправил в Даурию отряды казаков-рудознатцев (Свешников, Гаврилов, Лоншаков). Из первого Российского серебра, добытого в Нерчинском крае, был изготовлен кубок-кораблик и поднесён Петру I. Сейчас кубок-кораблик хранится в Эрмитаже. В корпус кораблика наливали вино и пили через рожок-бушприт на его носу.
4. В 1689 году по царскому указу на речке Мунгача, недалеко от горы Култучной началось строительство Аргунского сереброплавильного завода, названного позднее Нерчинским. Вероятно, тогда или чуть позже на вершине Култука был установлен крест. С тех пор гора носит название Крестовой.
5. «Над самыми заводами высокая гора есть, а на ней крест поставлен, отчего она и Крестовой сопкой называется» (объяснение С.П. Крашенинникова, 1735 г.).
6. С 1704 года Нерчинский (первоначальное название Аргунский) сереброплавильный завод начал регулярно давать серебро (в настоящее время Аргунское сельское поселение входит в состав Нерчинско-Заводского района). Главной природной достопримечательностью района является гора Крестовая, где было найдено первое промышленное месторождение сереброносных руд в России. Основанный здесь рудник один из первенцев горнорудной промышленности государства.
7. Максимальный выпуск серебра составил около 10 тонн в год. За полтора столетия было добыто 480 тонн чистого серебра и 21.280 тонны свинца. …Всего за время существования серебросвинцового производства в Забайкалье было добыто до 1,6 млн. тонн руды, из которой выплавили 460 тонн чистого серебра. Попутно было добыто около 50 000 тонн свинца. В течение 200 лет область являлась крупным поставщиком серебра на Петербургский монетный двор.
8. Эти земли известны не только своими заводами, но и рудниками Нерчинской каторги, на которых работали ссыльно-каторжные (в том числе по политическим мотивам), сосланные со всей России. Первыми политическими ссыльными стали здесь декабристы, прибывшие на каторгу в 1826 году. Работали они «во глубине сибирских руд» на Благодатском руднике, расположенном неподалеку от Нерчинского завода (14).
Да, собственно говоря, лишь один флаг нынешнего Нерчинско-Заводского района может рассказать о многом, поскольку его символика «многозначна:
— фигуры флага Нерчинско-Заводского района (стилизованная рудоискательная лоза и камни) совпадают с фигурами герба Нерчинского батальона;
— зелёное часть полотнища с крестом из звеньев цепи — аллегория горы Крестовой, а расположенные на ней золотой и серебряные камни символизируют Забайкальские земли как кладовую полную драгоценных и полудрагоценных камней; — звенья цепи — символ бывших каторжных тюрем и рудников;
— белая часть полотнища символизирует первое собственное серебро в России, которое было добыто на Нерчинско-Заводских рудниках Забайкалья в 1687 году» (15).
А вот что пишут другие: «Если, кто знаком с географией Забайкальского края, то, наверное, обращал внимание, на часто встречающиеся названия гор: Крестовая, Крестовка, Крестиха и т.п. Все эти горы находятся в районах первоначального расселения русских за Байкалом. Нетрудно догадаться, что упомянутые горы получили свои имена от слова «крест», был такой давний обычай воздвигать на вершинах гор или по местному сопок, православные кресты. Подчеркиваю, что обычай не повсеместный в России, хотя бы потому, что горы есть не везде. Вот одно из самых ранних упоминаний о крестах, возведенных на вершинах даурских гор. В 1689 году был заключен известный Нерчинский договор, тогда в составе китайского посольства в Забайкалье побывали два монаха-иезуита: Томас Перейра и Франсуа Жербийон, которые оставили после себя дневники описывающие поездку в Забайкалье. Читаем у Томаса Перейры: "Вдоль западного берега реки Нерчи тянутся высокие горы. …На одной из этих гор мы увидели два вертикальных ничем не украшенных деревянных бруса или балки. Мы спросили татар, для чего служили эти балки. Они ответили, что, когда москвитяне поклонялись своим богам, они отвешивали им земные поклоны. Я не поверил этому и лишь улыбнулся. Но немного позже мой сотоварищ, который рассмотрел их через подзорную трубу, сказал мне, что это были два красивых креста, перекладины которых невидимы, так как совпадают с линией горизонта. И мы поняли, что это место было их Голгофой и что высокий крест олицетворял Христа, а пониже — доброго разбойника" (16).
Да, «высокие горы», а ещё и «Голгофа», т.е. своего рода место медленной казни для каторжников. И если незадолго до восстания декабристов Пушкин писал об Александре Якубовиче: «Когда я вру с женщинами, я их уверяю, что я с ним разбойничал на Кавказе» (17), а в 1831-м году отводил ему центральное место в «Романе на Кавказских водах» (18), то и в 1833-м году, я думаю, он помнил об этом «разбойнике» при изображении в «Мёртвой царевне» богатырей, занимавшихся разбоем всё на том же Кавказе. И это при том, что сам Якубович в 1826-м году был сослан на вечную каторгу и отбывал наказание на Нерчинских рудниках. И понятно, что положение каторжников в Сибири было гораздо хуже, чем у сосланных на Кавказ декабристов, которые ни в каких норах-рудниках не работали.
Ну, а когда Пушкин 19 октября 1827-го года обращался к друзьям: «Бог помочь вам, друзья мои, И в бурях, и в житейском горе, В краю чужом, в пустынном море, И в мрачных пропастях земли!» (19), то, конечно же, подразумевал под «мрачными пропастями» те «каторжные норы», в которых работали декабристы на Нерчинской каторге. Тем более, что этот «край чужой» прямо перекликается в «Коньке» и с «далёкими немскими странами», и с «окияном», по которому «Ездят только басурманы» (т.е. с Байкалом и его аборигенами: бурятами и т.д.). А с другой стороны «мрачные пропасти земли» перекликаются и с той «пропастью», о которой в «Путешествии в Арзрум» написано следующее: «В прошлом году русский извозчик ехал по Крестовой горе; обвал оборвался: страшная глыба свалилась на его повозку, поглотила телегу, лошадь и мужика, перевалилась через дорогу и покатилась в пропасть с своею добычею» (20). Слово же «поглотила» сразу же напоминает нам Кита из «Конька», проглотившего тридцать кораблей. Частично же эти «мрачные пропасти земли» могут перекликаться и с бездной, в которую по воле Зевса провалился Прометей, бывший, по мнению древних греков, прикованным до этого к скале на краю земли. И, конечно, упоминание о «крае земли» было использовано Пушкиным в песне гребцов из «Конька», поскольку и Нерчинская каторга согласно представлениям россиян XIX века тоже находилась на самой окраине государства. И вот как об этом пишут даже в наше время: «Нерчинско-Заводский район Забайкальского края, настоящая, в буквальном смысле слова, окраина государства Российского, где до соседнего государства в несколько крат ближе, чем до краевого центра, а с берегов пограничной Аргуни, вот они, видны наши ближайшие соседи – китайцы. …В нескольких шагах от села находится гора Крестовая, в шахте которой в 1706 году было обнаружено первое серебро, из которого местные умельцы выплавили кубок-кораблик и преподнесли Петру I» (21).
Итак, что же сделал Пушкин в «Мёртвой царевне», в «Коньке», в «Путешествии в Арзрум» и в стихотворении «Кавказ»? А он создал ряд перекличек, намекающих на «Сибири хладную пустыню» (22), среди которых:
1. Крестовая гора на Кавказе и одноимённая гора возле Нерчинской каторги;
2. Поглощение человека на кавказской Крестовой горе, исчезновение Прометея в бездне и нахождение друзей-декабристов «в мрачных пропастях земли»;
3. «Глубокая нора» и «каторжные норы» декабристов;
4. «Пустая страна» и пустынность «моря-окияна», по которому плавала Царь-девица;
5. «Оковы тяжкие» и цепи возле гроба мёртвой царевны и т.д.
И ещё раз повторю, «гора пустая» и «гора из чистого сребра» намекают нам на реальную Крестовую гору, из которой добывали серебро для переплавки на Нерчинском заводе и которая по своему названию перекликается с Крестовой горой на Кавказе.
Отдельно же отмечу, что словосочетание «чистое серебро» в пушкинское время имело значение товара, отчего пушкинские корабельщики и говорят Гвидону: "Торговали мы булатом, Чистым серебром и златом" (23). И хотя золотая лихорадка началась в Забайкалье лишь в середине XIX века, но песня со словами «По диким степям Забайкалья, Где золото роют в горах», бытовала среди сибирских каторжников еще на заре восемнадцатого века (правда, под названием «Бродяга»). А упоминание в этой песне о добыче золота не удивительно, поскольку ещё «в 1714 г. пробовальный мастер “Купецкой палатки” Иван Мокеев, невзирая на скептические заявления иностранных специалистов, выделил из нерчинского серебра первое отечественное золото, а в 1721 г. из забайкальского сырья были отчеканены золотые и серебряные медали в честь завершения Северной войны. …Надежды на богатства золотых промыслов начали сбываться в июле 1777 г. Тогда 47-летний служащий Шилкинского завода, выходец из детей боярских унтер-штейгер Данило Дроздов обнаружил в горе Крестовая …кусочки охристой руды и кварца. Находки подверглись пробирному анализу в Нерчинско-Заводской химической лаборатории. В результате в них установили содержание золота. Сразу после этого Дроздов по приказу начальства вернулся к Крестовой, собрал образцы для повторного анализа и передал их управителю Сретенского острога Пеникину. 30 июля работные люди под руководством первооткрывателя приступили к разработке месторождения. Золото было заключено в прожилках охр и кварца» (24). Однако оставим пока золото в стороне, т.к. нам следует отметить ещё и то, что Нерчинский сереброплавильный завод всегда принадлежал Кабинету Его Императорского Величества и в течение почти 150 лет (1689–1853) поставлял чистое серебро в царскую казну. И поэтому мы не удивляемся, когда царь из «Конька» платит Ивану за коней именно серебром.
Но это серебро хотя бы упоминается, а вот о некоторых вещах типа подразумеваемой шапки-невидимки Ивана, признаки которой появились в «Коньке» после правок, никаких слов нет. И поэтому нам важны те реальные обстоятельства, о которых пишут следующее: «Киллар, ступив на вершину Эльбруса, укрепил на ней шест, обложил его камнями и, в качестве доказательства, оставил свою шапку для того, чтобы поднявшийся за ним человек мог убедиться в достоверности совершенного подвига» (25). В «Коньке» же на вершине горы, как известно, очутился Иван, который, правда, оставил там два корыта. Кстати, и в пушкинской «Мёртвой царевне» вовсе не упоминается слово «меч», хотя оно и подразумевается, поскольку представить русских сказочных богатырей без их традиционного оружия невозможно. И поэтому обращение Пушкина к декабристам-каторжникам о том, что после освобождения «братья меч вам отдадут» (26), нам становится понятным, т.к. эти «братья»-декабристы пока что воюют на Кавказе. И это дворяне, у которых должен быть хоть какой-нибудь меч, о чём справедливо и говорит нам Франц из пушкинских «Рыцарских времён»: «Дворянин, у которого нет ничего, кроме зазубренного меча да заржавленного шлема, счастливее и почетнее отца моего» (27). Но если мы отвлечёмся от немецкого героя и обратимся к пушкинским сказочным братьям-богатырям на Кавказе, то, конечно же, припомним и двух братьев из «Золотого петушка», у которых меч в момент битвы оказался единственным оружием и которые погибли «Меч вонзивши друг во друга» (28).
А теперь вернёмся к первому восхождению на Эльбрус и посмотрим, что писал участник этой научной экспедиции академик А.Я. Купфер (29) о своём пути: «По прибытии в Ставрополь мы узнали, что генерал уже уехал к Минеральным источникам к подножью Кавказской цепи, к югу от Ставрополя - это и будет для нас отправным пунктом... На следующий день после нашего приезда в Горячеводск мы были представлены Генералу... Здесь мы впервые принимали черкесского князя Арслан-бека …из рода Джембулата из Кабарды». Ну, а мы сразу же замечаем, что точно таким же путём дважды ехал до Горячеводска и сам Пушкин, у которого после последнего путешествия совсем не случайно в черновике «Тазита» появился герой с именем «Джембулат» (30).
Ну, а поскольку до Горячеводска ездил не только Пушкин и академик Купфер, но и больные люди, желавшие поправить своё здоровье на Кавказских минеральных водах, то не грех нам и отметить перекликающиеся с КМВ т.н. Туркинские горячие воды, находившиеся в Забайкалье (31). И я думаю, что Пушкин, внимательно следивший за всем, что творится в Забайкалье, знал не только о лечебной силе Туркинских вод, но и о внутреннем и наружном употреблении, поскольку обо всём этом было обстоятельно изложено в книжке, изданной в 1830-м году Инспектором по медицинской части Восточной Сибири, коллежским советником Эрнетом, под заглавием: «Инструкция или руководство для врачей, находящихся при Туркинских минеральных водах» (32). Ну, а если мы узнаем, что «Туркинская горячеводская долина, как и окрестные горы, были покрыты дремучим лесом» (33), то, конечно же, на всякий случай вспомним стих «Конька»: «Горы лесом поросли» (34).
Ну, а Вовочке его учительница после прочтения данной главы, я думаю, смогла бы пояснить следующее: «Свою известную сказочную концовку “Сказка ложь, да в ней намёк!” Пушкин не зря изначально пытался поместить в “Сказку о мёртвой царевне”, поскольку в ней имелось много намёков на разных его современников, в т.ч. и на декабристов, которых он называл «братьями» и которые были сосланы воевать на Кавказ. В то же время наиболее страдающими были те «братья»-декабристы, которых осудили на сибирскую каторгу и которым Пушкин весьма сочувствовал. Именно поэтому он в своей “Мёртвой царевне” и выдумал “страну пустую”, а также “глубокую нору”, которые по-своему намекали и на “Сибири хладную пустыню”, и на “каторжные норы” декабристов».
Примечания:
1. П-3, 376.
2. Пс 16.22.
3. П-3,23.
4. IV,311.
5. См. http://balkaria.narod.ru «Следы на Эльбрусе».
6. Н.А.Кун «Легенды и мифы Древней Греции», Свердловск, 1960, стр.100.
7. См. http://balkaria.narod.ru «Следы на Эльбрусе».
8. Т 94.
9. Килар-Баши - горная вершина в Кабардино-Балкарии, находится в междуречье Баксана и Чегема; высота – 4013м. Предположительно, название вершине присвоено в честь Килара Хаширова – первовосходителя на Эльбрус в 1829 году. Такое же название имеет перевал через данный отрог из ущелья Чегем в ущелье Тютю-су, расположенный между вершинами Орёлю-баши и Кенг-чат-баши. Данная расшифровка этого топонима приводится по книге А.В. Твердого "Топонимический словарь Кавказа".
10. IV,312.
11. Т.В.Зуева «Сказки Пушкина», с.100.
12. Там же, с. 97.
13. См. http://balkaria.narod.ru «Следы на Эльбрусе».
14. «Энциклопедия Забайкальского края».
15. «О некоторых забайкальских топонимах» Геннадий Жеребцов: Проза.ру.
16. Интернет, albert_motsar, 16 марта 2015, «Видишь там, на горе, возвышается
крест...».
17. XIII,244.
18. Л.А.Черейский, 524.
19. С3 47.8.
20. ПА 454.2. или П-3, 383.
21. Газета «Земля» Выпуск № 40 от 30.09.2015 г. Нерчинский завод или жизнь на окраине».
22. П Посв. 324.
23. ЦС 614.
24. См. http://encycl.chita.ru/encycl/concepts/?id=8843 «Энциклопедия Забайкалья».
25. Мизиев И.М., http://balkaria.narod.ru «Следы на Эльбрусе».
26. С3 25.13.
27. РВ 221.10.
28. ЗП 121.
29. Его отчёт был опубликован в 1831-м году на французском языке.
30. V,353.
31. Всего в полутора верстах от Байкала на восток.
32. См. «Энциклопедию Забайкалья» и т.д.
33. Там же.
34. См. присказку ко второй части.