Одиночество в толпе

                Предисловие автора.

Эта  недокументальная повесть посвящается светлой памяти Натальи Еременко, поэту, художнику, дизайнеру.  Стихи, написанные Натальей, опубликованные в повести, помечены звездочкой. В эпилоге повести  полностью  публикуется эссэ Ташкентского журналиста, поэта, художника  Сергея Гордина:  «ЧТОБЫ ПОМНИЛИ. Не счесть алмазов в каменных пещерах».


                Гл 1.   ПО КРУГУ
 Она напекла тонких блинов солнечного цвета. Умеренно заправила их подперчённым мясным фаршем с жареным лучком. Каждый блин, - пухленький бочонок. И каждому блинному  бочонку  подрумянила оба бочка;. Вслух   проговорила, пробуя на вкус каждый слог:
- Б-линному б-очонку – о-бба  б- очонка…  Нормальная Аллитерация…Оставляем…
И вынула из духовки готовые пирожки. Переоделась. Сложила  стряпню в  просторную плетеную корзину, переложив  чистым льняным полотенцем. И снова пропела, лаская звуки «Л» и «С», «Ц»:
 - Льняное поЛотенЦе принеСЛа из СенЦа…
На ходу сунула ноги  в легкие туфельки, обшитые бисерным узором.
Свободной рукой, просунув пальцы в прорезь, прихватила с собой  деревянную табуретку.
На нее она ставила корзину с пирожками и блинами.
Напротив психбольницы у трамвайной остановки, где всегда больше людей, стихийно образовался  базарчик. Ожидают. Покупают.  Но поздним утром не очень идет продажа. Успели позавтракать дома. Спокойно проходят. Не торопятся. Приходят купить пирожок или блинчик и обитатели ближайшего заведения.  Нормальные лица, ничем не отличаются от тех, кто не в больничной пижаме. Катерина как-то разговорилась с медсестрой из этого дурдома. Познакомились. Зариной зовут. Интересные глаза у девушки. Катя срисовать их однажды решила.  Но поняла, что уловить суть – почти невозможно.
 Такие глаза! На одного обалдуя Зарина посмотрела однажды (прохожий сальность какую-то в ее сторону сквозь зубы процедил),  слова не сказала - только резанула узкоглазо, словно смертельно отточенными ятаганами, и слинял нахал, как его и не было. Зато на незнакомого малыша, пока его мама пирожок покупала, Зарина  загляделась, так Катя оторопела, как увидела. Столько ласки, столько доброго лукавства, - сквозь темно-карюю ночь светляки  затрепетали.
 «Вот и впрямь Заринка – заря». У Кати на людей особое чутьё. Понравится человек – душу отдаст.  Позвала домой, показала свои картины, стихи почитала, подарила ей  косметичку, вышитую, гладью. Зарина испугалась:
 -Ты что! Это ж ручная работа! Дорогой подарок.
 - Бери, бери! Это я сама сшила и вышила, вот и эти мои туфельки бисерные – тоже моя работа, я ведь художественное училище закончила. Там чему только не научили. И по коже работаю, и с мехом разное придумываю,  и одежду моделирую, шляпки всякие.
             Зарина потом сама  стала заходить. Долго задумчиво  стояла у Катиных акварелей. Две купила. Соврала:
- Это я не себе. Зав отделением  нашей больницы хочет кабинет украсить, чтобы приходящие на прием душой и  глазами отдыхали на картинах.
 Скажи она, что для себя, чтоб себе душу порадовать, глядя на уютную, солнечную опушку леса, на тихий узбекский дворик где-то на окраине города, - не взяла бы Катя денег. А Зарине не надо объяснять, как  не просто живется  этой   рукодельнице.  Катерина умудряется и дочери замужней  помогать, и самой ведь еще хочется пожить в удовольствие. А на работу устроиться по специальности не так-то просто. Время такое нагрянуло: эпоха перемен.
- Кать! Почитай мне еще разок тот стих, а? Про сединки и про грудь упругую.
 Катя смеется:
- Там не грудь, там стать упругая. Давай я лучше тебе прочитаю про эпоху перемен. Мы ведь как раз  в такое  время и живем… -  Задумалась и добавила, -если живем.
      …. Неверный свет,
            Неясные тревоги,
            как старый след
            оставленной дороги.
            И ночи тень
            опять томится в  сердце.
            Промокший день
            никак не смог согреться.
            то светлый весь,
            то хмурится и злится.
            Как хмарь небес
            дрожит на мятых лицах,
            в разрезах глаз
            и на припухших веках,   
            в обрывках фраз,
            в неискренности смеха.
            Гадал народ:
            куда качнет погоду,
            такой уж год,
            такое время года.
            то ль дождь, то ль снег
.           то ль солнышко заблещет?
            Такой нам век
             достался сумасшедший
              ……………………………………
              Нам худо в нем
              и тяжко неизменно,
              ведь мы живем
              в эпоху перемены
                ……………………………
              Пусть дождь бы шел,
              раз год такой и местность,
              все хорошо,
              чем эта неизвестность…
- Твое?- почему-то шепотом, перехваченным голосом спросила Зарина.
- Нет, ну что ты!  Это написала Малка ТЕК. Я запомнила прямо на ходу. Прочитала раз. Второй раз только чуть, для проверки подглядывала. А потом  уже оно само потекло.
- Да-а-а.! Это надо чувствовать, о чем оно. Тогда и учить не  надо.
- То - то!   А ты говоришь:  «Про сединки  и про грудь».
-  Нет, знаешь? – Зарина тряхнула головой, будто освободилась от наваждения предыдущих стихов,- это не стоит сравнивать, Там глобальное, про все и про всех. А я твое захотела: оно такое милое, наше женское, тайное.
 Весело так, будто просто разговаривая или рассказывая что-то, Катя почти пропела:
Ещё сединок ранних нитей*
В прическе пышной не видать.
К лицу нарядный, в клетку, ситец. –
По-девичьи упруга стать.
Ещё летят мужские взоры
Навстречу. Нравлюсь. Хороша…
А в сетке – хлеб да помидоры
И мысли не о том… Грешат.
Остудит дочь души браваду,
Смеётся: «Мать сошла с ума»…
Ей не понять, что к листопаду
Когда-нибудь придёт сама!

Зарина вздыхает:               
- Ты, Катерина, талантливая, но у тебя слишком независимый
характер. Ты прогибаться не умеешь.  У нас таких немало. Многие  нашим заведением заканчивают… Особенно, если не выдерживают и в запои впадают. А потом «крыша едет»…
  Катя укладывает очередную порцию пирожков и блинчиков в корзинку, накрывает льняным вышитым полотенцем:
- Пугаешь?   
- Зачем?! Я не  о тебе… Я о жизни. Сколько работаю там, а привыкнуть не могу. Особенно сейчас страшно стало. Развалили страну в одночасье. У людей земля из – под ног ушла. Топятся, вешаются, травятся. Даже у молодых «крыша едет»…  Хочешь? Приходи завтра со своими  блинчиками, я тебя проведу во двор, где наши пациенты прогуливаются. Есть  просто  феноменальные личности. А до чего их жизнь довела! И наркотики и алкоголь, и просто свихнутые. Нервы, психоз. Учили - учили всю жизнь, что мы- самые лучшие, самые передовые. И сплоченные мы, и строй у нас – самый передовой. И герои у нас – самые героические. Выхаживала я тут одну. Девочка еще совсем, вены порезала, долечивали ее у нас,  она говорит мне:
 - Обычно с родителями на поезде к Москве подъезжаем, - в отпуск мы часто ездили всей семьей - по радио объявляют: «Наш поезд прибывает в столицу нашей Родины в  город – герой  Москву!», у нас все в купе вставали, а по телу у меня холодок счастливый бежал и в глазах – радостные слезы: гордость. Родина!» А они что сделали?! Что они с моей Родиной сотворили? Где она?»
        Катерина решила зайти, посмотреть. «Заодно, - думает, - может, быстрее раскупят блинчики, пирожки и булочки. Останется еще время дошить муфты из старой шубки. Их хорошо покупают. Легкие, мягкие, как котята. И модные»
 Зашли.  Тихая аллея, тень от старых необрезанных тутовников. Верхушки с двух сторон на аллее почти срастаются, не видно знойного неба. Прогуливаются по  двору люди. Останавливаются, садятся на скамейки у цветущих клумб, разговаривают друг с другом.
- Зарина! Это ж разве ненормальные? Разве сумасшедшие? За что их  здесь держат? Может, это политические, не больные вовсе? Общаются, мирно беседуют.
-  Политические – это  не у нас, дорогая. Иначе бы ты сюда не прошла, не пропустили бы тебя с твоей корзинкой. Эти просто - заторможенные, утихомиренные. Да ты подойди, не бойся.  Постой у скамейки, вон хотя бы у той! Послушай, о чем беседуют.
Она послушала. И раздала все пирожки и блины Наполеону, Энштейну, Деве Марии, счастливому изобретателю вечного двигателя, добытчику золота из мочи осла и пришельцу с планеты Б-4.
 Ночью не могла уснуть, пока не «выплакалась» душа восьмистишием.
 Уже с закрытыми глазами, почти засыпая, дописала концовку:

…Проходят дети, женщины, мужчины,*
спешащий люд, на первый взгляд – обычный.
Но вот моменты истины: обличьем
ничем не отличимы от больничных…
А мимо мчат блестящие машины.
- Катя. Ты очень хорошо готовишь и блинчики, и пирожки… Вяжешь, шьешь муфты, туфельки…тоже изумительно. Но это ж, согласись, не твоё! С твоим талантом…
 – Перестань, Зарина. Ни слова больше о таланте. Какой талант, когда за квартиру заплатишь, а потом хоть вой - нет денег. Я пробовала приходящей нянькой работать. Детей люблю. И они меня сразу безоговорочно принимают. Я ж им и куколку сошью, и собачку сделаю из тряпки простой, как живую. Смотря - кто что любит.  И сказки, и стишки, и песенки.
-   Так что? – Разонравились детки?
- Мамочки разонравились. Ребенка доверяют, а по мелочам замучили. Из колеи выбивают, когда я чувствую, что не верят, или попрекают за какую-то мелочь.  Понимаешь? Это при том, что я ребенку душу отдаю, по -  другому просто не умею, а мне вдруг говорят:
- Я так устала… Приехала, и   не успокоилась пока все кастрюли и сковородки  не перемыла. Просто из  сил выбилась…
Понимаешь, Зарин?  У меня вся посуда, все сковородки вымыты, на место поставлены. Пол протерт. Ребенок чистый, переодетый, платьице перестирала, пока девочка спала… А  мать мне толкует, что всю посуду за мной перемывала…Это выходит, Зарин, что я такая засранка, не умею хорошо кастрюлю помыть?
  - Кать! Ну, может, она их как-то по- своему моет!
- Да  пусть моет, как хочет по – своему! Я даже допускаю, что я не очень тщательно всё мою. Ну, и мой себе, как ты хочешь и любишь. А что ж ты мне на душу-то наступаешь?
- Хочет подчеркнуть, что она чистюля - хозяйка, а ты нерадивая?
- Нет,  скорее всего, она и вправду такая аккуратистка, что ей надо каждую свою посудину в идеальном виде содержать. В этом она не притворяется. Дело в такте! Вернее – в нетактичности. Понимаешь? Ты, может, эти сковородки вылизываешь, как новенькие, а мне они - до лампочки. Для меня твой ребенок дорог. Я помыла кастрюлю. Чистая – и ладно. Я у тебя работаю, да. Но не о кастрюлях и сковородках  твоих забочусь, а твое дитя оберегаю, кормлю, чтоб ему вкусно было, развлекаю, чтоб не скучал, учу,  купаю, спать укладываю… К твоему приходу в доме постаралась порядок навести. Да. Ты, может,  права,  насчет своих кастрюль, но такта у тебя в данной ситуации оказалось с гулькин хвост. И пошла ты…со своими сковородками куда подальше! Я и в своей квартире стыки между досками зубной щеткой не мою.
 А в другой семье и того лучше. Вообще,  не понятно в чём заподозрили. Я хотела девочку их взвесить, мне показалось, что она, такая худенькая была, а вот потом вроде бы я ее немного «поправила». Уже ребрышки не выпирают. Стала искать напольные весы, нашла на верхней полке в шкафу.  Начала вытаскивать, на  пол какие- то бумажки посыпались. Ну, подняла я их, сложила,  а весы уже дальше, от греха, вытягивать не стала. А, может, там  и не весы были, ну, что-то в  плоской прямоугольной коробке, такого же размера, как весы.
«Ладно, - думаю, - придут родители – взвесим». Пришли, открыли шкаф и стали допрашивать:
- Что это ты в нашем шкафу искала?
 - Весы, - говорю.
  - А зачем договорные документы трогала? 
-  Какие документы? Откуда я знала, что; это? Думала - весы    и потянула.… Если  секретное что – то,  закрывайте на ключ.
- Мужу не нравится, когда его вещи трогают. Все должно быть на месте, как он положил.
- Понятное дело. Всем это не нравится. Так я и не трогала его вещи. Я весы искала.
Мне  тоже,  может,  что-то нравиться, а что-то нет? Например, когда  мне не доверяют, в чем-то  подозревают, да еще учат, как я должна себя вести. Надо было, чтоб вы в самом начале, когда я с ребенком осталась, сказали: «Шкаф не открывай».
Странные люди! Ребенка доверяют, а за какую-то, непонятно какую, коробку - допрос. Не так лежала, как положили. А оно мне нужно?
Теперь я и не знаю, как мне  здесь оставаться, если мне не доверяют.   
Луна – на убыль,*
Года – на убыль,
Друзья – на убыль.
Всё, словно небыль.

Судьба голу;бой
Летит по кругу –
Снимаю угол…   
« А какие ты, Зарин, ожидала от меня после этого стихи? Иной раз вдумаюсь в эти случайности глупые, начинаю себя упрекать: что-то, Катерина, ты, прям, недотрогой по жизни обитаешь, словно  в королевской  семье родилась и выросла. Что уж тут дергаться? Ну, заявила тебе хозяйка:
- Кать, не обижайся,  вот и прошлый раз ты шкаф открывала, так дверцы пришлось чинить. И сейчас, - уже и в другом шкафу не открывается  после тебя створка. Колесики съехали с пазов и сломались…
Ну, заявила она так от досады, что сама и сломала эти несчастные колесики, когда пыталась тяжелые дверцы на место вставит…  И что? Знаю, что и не дотрагивалась до этих створок… Так что? Спорить?  Доказывать? И бесполезно… И противно, гордость не позволяет…
То-то, что и гордость! Отец и вся его родня из Алтайского края  цену себе знали. А гены, как говорит  Костя - барабанщик, - не пропьешь. Вот кипит кровь, терпеть не может наветов. Ни специальных, ни случайных даже. Зарина! Промолчала я, промолчала. А забыть не могу. То и дело вспоминается. И опять ворочается в душе память об Алтае. Алтай – край моих предков. А я – то в Ташкенте родилась.
Алтайский край. Родня отцова*
корнями в землю проросла…
А я и там все слышу  цокот
и рев упрямого осла.-
Мерещится? Тщета мирская.
Зов Азии навеял грусть.
Где я корнями прирастаю,
А где лозою дикой вьюсь?

Вот только мысленно слетала туда, к несуществующей уже родне, и вернулась. А полегчало.
 Катерина хотела завалиться на диванчик, укрыться пледом, ни о чем не думать и спать, спать. Долго спать. Ничего не помнить - не получилось.
        Скребётся кошка в дверь с утра,*
                мяучит бойко.
А я уселась за верстак,
                менять набойки.
Мне к молотку не привыкать, -
                легка починка.
Налью-ка кошке молока   
                в пустую крынку.
Лакает кошка молоко,
                урчит довольно.
Я бью по пальцам молотком – 
                смешно и больно.
И опять вместо сна обидные одинокие думки:
«Ну и что? И кому это нужно знать, что я и швец,  и жнец, и на дуде игрец? И кружева тончайшие плету, и сапожным делом занимаюсь. И вот гвозди забиваю. Ну, иногда не по гвоздю, а мимо.  Мужа турнула. Приходится самой.  Никому это не интересно. Только мне. А вот написалось. Родилось. Мне нравится.  И пусть живет.
Вот только:  «Налью  каКакошке»… Не хорошо, надо переделать. Засмеют. Да  и сама чувствую. Ладно, потом исправлю. Не сейчас. Потом, потом. А пока -  все! Кошка при деле. Теперь «молоко  на бумагу полилось» Какой тут сон?»
      
Жизнь - как парное молоко.*
Не замечали?
Растёшь. За дальним - далеко
Растут печали.
Взрослеешь. Сливок тонкий слой
Кислит сметаной.
Ты познаёшь добро и зло,
И ложь в сутане...
«Стоп! Причем тут сутана?
 Действительно, причем сутана?  Ты, Катерина, веруешь? Или нет?»
       Труднее нет ничего, чем ответить на вопрос, заданный самой себе. Крестик с детства носила. Выходит - крещеная. Но почему-то восстала,  сорвала с шеи крестик. Бабка пыталась снова надеть, Катя укусила ее руку, вырвалась и убежала из церкви.  Не дом родной  воспитывал, не семья. Скорее всего, –  пересилили детский сад, школа, радио, гимны,  пионерская организация. Несовпадение домашних устоев и государственно-программного атеизма.
 В церковь Катя так и не ходит. А с Богом разговаривает частенько, как с родным отцом. ( Которого Бог к себе забрал давным-давно, когда Катя еще ребенком была).
           Намного позже, когда они втроем как-то незаметно  быстро легко сдружились: Зарина, Катя и Костя, это стихотворение о сутане, прочитал в ее блокнотике барабанщик:
 -Ты, Катюха, католичка, что ли?
- Почему? - Катя не собиралась обсуждать с ним свое новое стихотворение. Не для него писано, Да и не станет она объяснять ему смысл его. Не понимает, и не надо. Нечего соваться в ее блокнот без разрешения.
- По кочану, грамотейка! Задавака!  Сутана – это не про наших. У православных  - ряса.
- А у меня бабушка польская католичка.
Катерина тут же забыла о сутане:
- Костя! А к «ряске» это  слово «ряса»  какое отношение имеет?
 Теперь опешил Костя:
- А причем тут ряска? Я про рясу…
-  Ну, как же?! Однокоренное слово.
- Вот ты – точно – Чертенкова! Как придумаешь что,  то сам черт не знает, что тебе ответить.
- Ну, Костя, милый, ты на черта не тянешь. Так… обыкновенный бродяга – забулдыжник. Она засмеялась, -  ладно! Шучу! Ты еще и знаменитый талантливый джазист. Именно это все твои глупости искупает. Не обижайся. Но я, кажется, придумала, почему ряса и ряска – одного корня.
 - Почему?
 - А «грамотейку – задаваку» берешь назад?
 - Ладно. Беру. Гони!
 - Потому что  ряса  обычно у служителей церквей бывает старая, обросшая обыденностью, как стоячая вода,  затянутая ряской. Травка такая водяная. Я как-то  этюд писала «Старый пруд», и все про эту ряску прочитала, что нашла. Впрочем, этимология- дело темное!
- Покажешь этюд?
Зарина пихнула подругу локтем в бок и  ответила за Катю:
 - Покажет, если купишь этюд.
 - Маслом писан? 
 - Акварелью.
- Маслом бы купил,  акварель не хочу.
 - Ну и не надо.
 -   Дурак ты, Котька! Так ты не только  картину не увидишь, но и в гости приглашен не будешь. А я ведь вижу, положил ты глаз на нашу Катюшу.
 - Очень надо!
 - Не дразни ее, додразнишься! Она уже, считай, получила предложение руки и сердца от одного приличного парня. Нечета тебе.
 - Катюха, правда, что ли?
 - Отстань, барабанщик! И всё. Нам с Зариной направо. Прощевайте!
 Он загородил ей дорогу. Стоит перед ней, насмешливый, мощный. Фигура накаченная, загорелая. Глаза хищные, прозорливо сверлят: 
 - Ладно. Приглашай. Если понравится, я и акварель куплю.
- После дождичка в четверг.
 - Почему? Кто ж так свои картины продает? Вот потому ты и нищая, как церковная … крыса… Нет, как ряска на священнике.
 - Так я ж не отказала! – Засмеялась Катерина, поняв, что они, как щучонка, заглотившего приманку, подсекли барабанщика, теперь он очень хочет увидеть акварель. Но надо его до конца «прищучить», чтоб не задавался,- что ж ты, как нервозная девица, не разобравшись, глаза готов выцарапать?  «После дождичка»… Это про то, что есть такое чудно;е  - свойство у ряски. Настоящее чудо: растет на воде, а без дождя с небес – засыхает. Понял?
                …
    Катя так и не заснула. Вспомнила, как впервые, уже взрослая,  всё-таки  попробовала  пойти в намо;ленную  старую  Ташкентскую церковь на улице Госпитальная. (Потом она стала  Успенским Кафедральным  Собором.)
 Огляделась. Молодежь есть. Но старух больше. Не тесно стоят. Кадят служки душными кадилами. Поет хор. Красиво.  Душа замирает.  И  вдруг закружился, закачался поплыл под ней пол церковный. Кате плохо стало. Очнулась в келье какой-то. Служка ей воду в серебряном стакане подал:
- Выпей всё. Святая водица…
А потом разговор с ней  «батюшка» завел.  Тихо так спрашивает, мол,  может, падучая у нее? Или еще чем больна?
-А может, ребеночка ждешь?
-  Ничем я не больна…И не беременна.  Не; от кого. Не знаю, почему я отключилась.
-   Как звать-то тебя?
 -   Катерина Чертенкова.
Батюшка перекрестился, пошептал:
-Свят – свят- свят.  Кто ж тебе эту фамилию такую-то дал? Отцова?
- Нет, отцовская у меня другая, Червоненко. А эта – по мужу.
- Приведи мужа к нам, мы отмолим его и фамилию другую дадим.
 - А зачем?  Была в нем эта чертовщинка, не зря дали такую  фамилию. А я уже с ним и не живу давно. Фамилию все не могу поменять, денег нет.
-   А детки у тебя есть?
-    Есть. Они Червоненки.
-   Ну, хорошо, что так, Катерна. Ты вот что: ходи почаще в церковь, надо тебе очиститься.
 -   Ладно. Попробую. Только мне некогда. Работать надо, чтоб с квартиры не  вычистили и с голоду не помереть.
 -   Станешь нашей прихожанкой, мы тебе поможем. Приходи.
-  А просто так, как человеку, не можете помочь? Только если  прихожанкой стану? Так и засветились в ее глазах смешливые чертенята,  - или Бог только тем дает, кто лбом бьет?
 Служитель встал, перекрестил ее:
- Не богохульствуй, Катерина, Бог помогает, Он и наказать может. Сдерживайся.
Катерина шла домой и зло улыбалась:
Проходит время. Молоко,*
Глядишь, и скисло.
Не жди от слова моего
Иного смысла.
По жизни не пройти легко,
Тропой прямою.
Так пей скорее молоко,
Пока парное.
                ГЛ.2   КОСТЯ - БАРАБАНЩИК

Откуда  он взялся, этот Костя-барабанщик? Каким лихим ветром занесло Катерину в эту компанию помешанных на джазе? Банданы – с черепами, железки, цепи, цепочки... Кате такая  бутафория не по душе. А этот Костя! Кумир писклявых фанаток. Интересно, что они в нем такого необыкновенного увидели? Ну, просто с ума сходят. Пригляделась. Майка белоснежная. Под лямками крепкие мышцы. Играют. Ну, ясно, накаченный! Стойко высеченное  загорелое тело. Буйная, цвета блестящей желтой соломы, копна чуть вьющихся волос, послушно уложенных самой природой вокруг мужественного лица до плеч. Ну, красив. Да.  И что? И всего-то!  Но завораживает  чем-то другим, не понятно только, чем?
 Подошел к ней в первый же  раз, как  встретились случайно в компании, куда они  с Зариной пришли послушать знакомых бардов. Она - то рядом, как былинка. Заглянул нахально в ее светлые глаза удивительно чистой  прозрачности, а там – на донышке - душа. На чем только держится! Добрая, жалостливая, но не жалующаяся. Вдруг внезапно блестками, как чертенята – вспыхнет что-то озорное  и спрячется в густую завесу мягких ресниц.  С такими глазами,  ёлки! и соврет, так поверишь. И захотят притвориться, да у них ничего  не выйдет. Еще и не скажет  ничего. И даже, может, и не додумает ещё до конца, а глаза – наивно все выдадут. Понял, что и он её задел чем-то. Всматривается. И молчит. Он постоял, тоже помолчал и  отошел.
 Потом она пошла на его концерт. Захотелось посмотреть, что он за музыкант,  права ли молва о нем, что весь драйв группы на нем держится. Зарина отказалась:
- Была я уже на их концертах. Хорошо бодрит. Но устала я. Катюша работа, институт. Всё-таки  последний  курс. Иди сама. Ладно? День тяжелый был.
 Костя подошел перед концертом:
- Катюха,  не уходи после концерта. Ладно? За сценой зеленая дверь. Зайди туда. Там все наши. Разбираемся после концерта, как  отбацали. Познакомлю с ребятами. Почитаешь свои стихи.  Нам тексты нужны. Может, что подойдет, выберем, на музыку положим.
 И исчез. Весь концерт она никого, кроме него, не видела. Он только раз кивнул со сцены.  И забыл про нее. Весь в звуках и  ритмах. Там, кроме музыки – никого! Выложились они до изнеможения.  Их долго не отпускали.  Катю потрясла их последняя песня. Именно после нее она поняла, почему так неистово и самозабвенно любит молодежь  эту группу. Среди джазовых новинок и даже просто шутливого «выпендрежа», как однажды сказала Зарина, эта песня «Маршрут Мустакиллик» затавила понять, что все, что делают ребята - это серьезно и на пределе. Она знала автора слов, да и текст ей был известен, она слышала его на поэтических встречах. Но то, что группа сделала с ней со сцены- это было невообразимо сильно. Экспрессия, порыв, нарочитая простота и глубокий смысл, до слез понятный и тревожный. Не зря последний припев зал уже пел вместе с  артистами. Катерина сидела и ошарашенно восстанавливала в памяти текст, содрагаясь от того, как они его обработали.
                1.Это солнце сумасшедшее
в первых числах сентября!
После праздника прошедшего –
отрезвления напряг.
Всех, сведенных совпадением
перекрестков и минут,
на автобусных сидениях, -
мысли собственные мнут.

ПРИПЕВ
Всяк в себе. Такие разные,
едут в сторону одну,
едут сдвинутые граждане,
потерявшие страну.

2.Как супруги равнодушные
на постели вместе – врозь, -
едут люди. Утро душное,
в душах – пусто, в мыслях – злость.
Отвлечённо обезволено,
в одиночку ли, вдвоём,-
входят-сходят, где дозволено,
каждый помня о своём.
ПРИПЕВ.
Всяк в себе. Такие разные,
едут в сторону одну,
едут сдвинутые граждане,
потерявшие страну.

3.Едет бедами-победами
ошарашенный народ…
Им  лишь кажется, что следуют
все автобусы -  вперёд,
Это солнце всех опутало
дикой властью и огнем:
ведь автобусы маршрутами
мчат по кругу! День за днём.

ПРИПЕВ
Всяк в себе. Такие разные,
едут в сторону одну,
едут сдвинутые граждане,
потерявшие страну.

Потом  музыканты  как-то сразу с мест махнули,  резанули коду в несколько тактов и резко ушли со сцены. Только тогда зал  нехотя опустел.
      Катя не пошла к зеленой двери. Сидела в зале. На первом ряду.
«Если я нужна – придет и позовет».
Пришел. Сел рядом:
- И что? Почему не зашла?
 Катя промолчала.
- Ладно, гордячка! Почитай что-нибудь свое. Мне - о себе.
-  Зачем тебе?
-  Надо.
-. Прямо здесь? 
-  А чем тут плохо?  На улице – чилля*…
-  Ну, ладно.  Сам напросился. Пеняй теперь на себя. Когда надоест, останови. Вот, сначала… кто я.  Интересно?
- Да. Валяй.
Этнической  русской назвали.*
А если б меня спросили
о Родине, то едва ли
смогла бы сказать – Россия…
Мать - знатного польского рода,
отец - из-под Новосибирска.
Потомок смешенья народов,
живу я с ташкентской пропиской.
В роду есть эстонцы, а бабка –
из Греции, дед мой был финном… 
А я же, скорей, азиатка
по духу, а не по имени.
Он молчал.
 - Что? Не понравилось?
 - Нет, конечно. Это разве стихи? Анкета какая-то. Хочется настоящей лирики.
- Надо же! Гурман! Ладно:
В ночную темь, -
как по стеклу,
ударю сильными руками.
Восхода струйки потекут, -
свежи, багряны, словно пламя.

И солнцем  -
в утренний рассвет
взойдет, взойдет
любовь моя
сквозь голубеющий просвет,
поранив сердце о края.
Он, как пацана, ударил ее по плечу:
- Класс! Давай еще!
 Катерина от неожиданности растерялась: «А! Ему такое нужно?! Ну – на!»
         ТРЫН-ТРАВА
Ты права…
Как ясно ты права!
Как простая детская припевка:
«На дворе – трава,
на траве  - дрова…»
Для тебя я – грешница, я – девка.

Ты права.
До тошноты права!
Осень. Грязь И в комнате, как в клетке.
Во дворе – трава,
 на траве – дрова.
И тоскливо бьют по окнам ветки.

Не права  - я.
Да, я не права.
Ну и пусть! А я хочу, как в детстве,
перепутать к чёрту все слова:
«На дрове – твора,
на тваре  - двора…»
Я хочу на дождь! И до гола
перед всеми  без стыда раздеться.
- Замётано! Эти два мы берем. Сделаем – пальчики оближешь. Это наше!
 Давай еще!
Катя почувствовала что-то неладное, нарастающее в душе.   Да. Ей, конечно же, льстило, что этот барабанщик так бурно радуется ее диким стихам, которые она еще и  не читала никому.  Еще ни один человек на свете не прыгал так на стуле от ее «опусов». Но подспудно в ней зашевелился червяк противоречия. «Я ему нужна как источник свежих  текстов? И все? Тогда какого хрена я тут раскрываю ему душу, «поранив сердце о края»?
- Катя! Ну?! Еще что-нибудь… Такое же.
 «Аж, такое же?  Ладно! – подумала, -  держи, барабанщик! Но учти! – это только текст.  Не вздумай теперь хоть на секунду  принять его  как мой крик души!»

НЕИЗВЕСТНОМУ

Поцелуй меня – не из жалости,
поцелуй  меня – не из робости,
                не для шалости,               
                не по гордости.
Поцелуй меня – (Это нам дано!)
необдуманно и негаданно…
По любви меня  поцелуй.


Полюби меня  - без старания,
полюби меня – не по возрасту,
                без страдания
                и без возгласов.
Полюби меня (Это надо – нам)
неожиданно и негаданно.
На всю жизнь меня полюби.

Он только на мгновение с нескрываемым любопытством и удовольствием глянул в ее лукавые голубые глаза, в которых еще не остыли прыгающие чертенята – огоньки. Они  моментально смиренно упрятались за её длинные  пушистые ресницы, и в прозрачности зрачков осталась тоска, искренняя боль, и желанный призыв.
- Ёлки! Я знал, что женщины с такими глазами  не врут!
Одну  руку  он подложил ей под спину,  легонько опрокинул навзничь, другой поймал  под коленки и встал, держа ее на руках, как ребенка, полулежа. Она хлестко мазанула его щеке, а потом, обмякнув,  прижалась к оголенному загорелому плечу, вдыхая здоровый запах мужского молодого тела. Он поймал её мягкие припухшие губы, не отрываясь от них, легко поднял и понес свою желанную ношу к зеленой двери.

                Гл.3  КАТЕРИНА И БОГ

Они минули широкую арку под открытыми воротами Госпитального базара.
- Давай, помогу нести  сумки, - Катерина повесила свою изящно вышитую сумочку на плечо,- давай одну авоську. Тяжело же тебе!
- Ничего не тяжело. Своя ноша не тянет.
- Заринка! Так она же и не твоя, эта ноша. Сердобольная ты! Ну, почему ты обязана тащить эти покупки  своей соседке? У нее что? родни нет? В конце концов,  она и сама могла бы потихоньку прогуливаться, то картошки купить, то морковки, то еще чего-то. Одной старухе  много надо? Движение – жизнь! Дочь у нее есть, пусть отоваривает матушку. Ты – то причем? Почему ты – обязана?
 - Не обязана. Жалко мне эту бабушку. Дочь помогает ей, но не регулярно. Далеко живет. Два часа на двух трамваях туда. Час на базаре, час хотя - бы с матерью посидеть, поговорить, полы, может, вымыть, а то  и саму мать в ванной искупать. Одна бабушка уже боится поскользнуться, как вылезает из воды, распаренная. Столько же времени дочери  – обратно. Вот и дня нет. А в недели - то всего семь дней Бог определил. И всего один выходной. А у дочки трое детей - школьники, муж на работе упирается. Она тоже работает шесть дней с утра до вечера.  Наездишься с такой жизнью? Дочь ее к себе не может взять. Там только две комнаты. Да и не хочется бабушке с насиженного места двигаться. Знаешь, говорят, что старого человека нельзя перевозить на новое место, это ему жизнь укорачивает.  А я вот она – рядом. Домой  с работы мимо рынка иду. Что мне стоит заскочить да и купить необходимое?  Иногда  ведь и помочь человеку ничего не стоит, а мы тут   станем рассуждать: «Почему я?» Деньги она мне все до копеечки возвращает. Кать, подержи – ка, а?
 Зарина отдала Кате сумки, быстро вынула монетку из кошелька, не останавливаясь, кинула ее на маленький коврик возле подслеповатой нищенки, догнала подругу. Забрала сумки.
 Катерина завистливо глянула на подругу:
 - Как у тебя это запросто, кинула мимоходом.  И все. И забыла? Да?
 - Ну, а что тут помнить? И гордиться нечем. Помогла, чем могла. Да и все. И забыла.
 - Ты знаешь, Зарин, а мне  почему-то  стыдно… Стыдно пятаки кидать. Я подам, а потом, она у меня перед глазами так и стоит…
 Всё мне кажется, что обидела я ее. Что ей мой пятак? Может, ей надо, чтоб остановилась я, поговорила с ней. Ведь наверняка она – одинокая. Был бы у нее сын или дочь или брат… Разве она сидела бы тут, медяки собирая?  А еще стыдно, что больше пятака я и дать ей ничего не могу. Их ведь,  нищих, смотри, с каждым днем все больше. Я уже и по подземному переходу стыжусь ходить. Кажется, там только что за подол еще  не цепляются. Хор целый причитаний всяких. Куда мы  катимся, Зарина?
- Чудачка ты, Кать. Это потому у тебя такая чехарда  на душе, что ты на своем  атеизме застопорилась.  Ну, атеистка ты? Так и будь ей, а если Бог для тебя все-таки есть, то разберись уже с этим. Пора. Знаешь, как пророк говорит? «Просит? Дай! Ели есть, что дать. И не жди за это награды» 
- Наверное, это потому - Катя даже остановилась прямо на переходной зебре, так ей вдруг ясно померещилась  в  стекле остановившегося авто лукавая мордочка чертенка с короткими остренькими рожками и  реденькой бородкой, - это потому, что фамилия у меня такая…
    Зарина переложила обе полные сумки в одну,  свободной рукой потянула Катю за собой по переходу:
- Идём, ради Бога! Ну, что  ты встала? – На той стороне перехода поставила злополучные сумки между ног. Обняла подругу, притянула к себе,- а ну, дыхни! Катерина! Прекрати с утра с Костей пить!  Пусть сам пьет! Один! Если он уже не может. А тебе какой дурак вдолбил в голову, что Чертинкова – это от слова  «Чёрт»? Может, это просто «Черта! Чертить»? Поняла? Черта, которую переходить нельзя. Катя! Ты с ним – меньше года встречаешься, хорошо еще, окончательно не сошлись, а о тебе уже всякие сплетни ползут.
 Катя светло улыбнулась:
 - Да что мне сплетни?  На, мне всю жизнь вечно всякие наветы витают. « Витают всякие наветы,
 Пугают  вещие приметы,
 Суются умные советы,
 А жизнь – не розового цвета,
 Все перетрет как жернова,
 Она  нежна, она груба,
 Она  любовь. Она – права»
 - Катя! Ты это  когда? Сейчас, что ли? Прямо только что -  вот на ходу выдаешь?
  -Да. Так оно же так всегда и бывает. Сразу  накатывают. А уж потом, если что не так – то правка.
- Ну ты, Катюшка!  Ты и вправду от любви   угорела просто!
- Мы любим друг- руга, я – женщина,  я должна принять его образ жизни. Он же артист. У них богема – обычное состояние.
- Погубит он тебя,  гений твой … Бросай его, пока не поздно. Гони! Или сама уходи.
- Вот – вот! Умные советы. Поздно уже,  Зоренька моя  ясная! Костя –  он и Бог мой, и крест мне.
Зарина переложила кошёлку в другую руку, потёрла красные следы от нее на пальцах:
- Ну, чо? Так и будем стоять посреди тротуара? Пойдем? По домам?
-  Ты иди. Ладно? Иди. Не волнуйся, я не пьяна. Я тут посижу… На скамье. У меня, понимаешь? – кажется, роды начались. Срочно стишата лезут. Я запишу, а потом пойду домой.  Запишу, а то, опасаюсь, что не донесу до дома. Иди. Все будет хорошо. Разберемся.
 - Хорошо. А насчет «стыдно»… Знаешь? Если так это тебя мучит, попробуй на паперти выбрать кого – нибудь и поговори. Долго и по душам. Они это любят.
Катерина согласно кивнула головой. Зарина, еще оглядываясь, медленно уходила, а  она уже сосредоточенно отключившись от окружающего мира, писала что-то, торопясь, на листке блокнота, который успела вынуть из сумочки. А мир замер на кончике ее карандаша.

   ПОДЗЕМНЫЙ ПЕРЕХОД

У лета – нищий нрав:
все язвы – напоказ,
убогий люд собрав,
терзает правдой нас.

Юродивый народ
ползёт в свой Нищеград –
в подземный переход, -
в чистилище и ад.

О, Боже, сколько раз
при виде скорбных лиц
поднять не в силах глаз,
я прячу взгляд свой ниц,

затем, что гложет стыд,
когда за мой пятак
обрубком инвалид
трясёт молитве в такт.

Зачем не жалость жжёт,
а стыд стучит в висках,
 когда копейку ждет
мать с дочкой на руках?

Скорбит душа в тисках
немилосердных спазм…
О, нищенства тоска,
достоинства маразм!

Я тщусь себя познать
за летние сто дней:
мне стыдно – не подать,
подать – ещё стыдней.   
Она даже не прочитала, что получилось. «Потом, потом!».
Сразу же вернулась  к Зарининому пятаку. К ее словам про веру и атеизм. «Нет, нет, дело пока не в этом, об  этом  тоже потом! Тоже – потом. Дело в ГРЕХЕ… Надо писать, пока пишется. Обо всем остальном – потом». Это что-то другое созрело, другое.  «Не пойму пока – о чем»
Знакомый перекрёсток полон.*
Спешит безликая толпа.
Дубов столетние колонны,
А вот и место у столба,
Где нищенки привычный облик,
Ее смирившийся покой.
И медяки летят на коврик,
И лист кружится золотой…

пятак мы бросили старухе
В глаза не глядя, суетясь,
Чтоб звон монет не резал ухо,
молчала  совесть, не стыдясь.
Мы подаем. А наша сытость,
Пусть даже средняя, для тех,
Мытарствующих ( ПОСТЫДИТЕСЬ!) -
Тяжелый, непрощенный грех.

Написалось быстро. Но  Катя знала, что потом долго и придирчиво будет править. Впрочем, это не всегда так. Иногда  она позволяла себе ничего не менять. Но всегда хорошо знала, где огрехи. «Огрехи», вообще-то,  сельское слово. Вовсе не литературное и не поэтическое. Так называются пустые места на засеянных полях, когда уже взойдет первая зелень пшеницы, ржи или овса. Все поле нежно - зелёное, аж глазам зелено. Бархатное. И вдруг пустой темный кусок, словно болячка. Рана мертвой, ничего не родившей Земли. А земля-то тут и не причем!
 Эти огрехи - не ее грехи. Земля ждала, готовилась, она бы с радостью  приняла в свое лоно семя и взрастила его, выпестовала бы  его, а потом выпустила на простор поля. Человек не обрадовал Землю семенами. Пропустил. Прозевал. Ошибся. Вот и в стихах так бывает. Поле взошло, но кое -  где – прогалины, ошибки, «оГрехи». В стихах, Катерина знает,  бывают ошибки - огрехи. Или грехи?
 Её грехи. О них уже шепчутся давние знакомые, которые перестали звать ее на поэтические чтения. Это случилось после скандала, который Костя, хорошо поддавший, устроил на одном поэтическом вечере в отместку за то, что Катю, пропустившую с любимым перед концертом пару рюмашек, не пустили на сцену с новыми стихами. Он растолкал ведущих. Вышел перед зрителями и стал, не выбирая слов, кричать, что Катя - настоящий поэт, и ее стихи нечета слюнявым сюсюканьям прыщавых переростков с седыми бородками, которые тут только что ныли о сексуальной неудовлетворенности.
 Зал был в восторге, Косте хлопали, а потом скандировали: «Ка-тя! Ка-тя!» Она вышла, читала. Её долго не отпускали.
С тех пор, если она появляется,  незваная, то завсегдатаи клубов, молодежных  группочек и группировок,  местные «гении», давно уже переросшие молодежный  возраст, но когда-то давно, когда еще виски; не были поседевшими, занявшие определенную нишу на вертикали различных бардовских рейтингов,  шепчутся, косятся, устраивают всякие пакости. Они хорошо помнят, как  откровенно хлестко их охарактеризовал однажды Костя.  А ведь когда-то  они  называли себя ее  друзьями.
Слух  витает по кругу, скрежещет сквозь шум*
Мол, спилась, и стихи хуже прежних пишу.
Шептунам важно сплюнуть накопленный яд,
Ничего. Я привыкла. Да пусть говорят.

Слава – это химера,  не к ней я  стремлюсь.
Обрывается с миром обратная связь.
Судьи – кто? Судеб-то! Все не то. Все не те.
Я рисую стихи на простом полотне.

 Катерина, не раздумывая больше ни о чем, быстрым шагом почти побежала домой. Летела по  лестницам, на ходу нащупывая в сумочке ключ. Бросилась к шкафу.
Открыла толковый энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона:
 «Грех – Нашла, вычитала, - «Действие или помышление, нарушающее религиозные  заповеди, наставления и предписания Бога».
Прочитала еще раз. Восстановила дыхание.  Теперь все стало на место. Словно молния в ночи осветила  небеса:
Выходит,  если есть грех, значит, есть и Бог?  Если нет Бога, то и греха не должно быть. А он есть, есть грех! Зря бабку кусала и скандалила в церкви. За первого попавшегося замуж выскочила, чтоб назло родным. Сколько же глупостей успела сделать в жизни, прежде, чем поняла, наконец, то, что проще простого. Как тот,  в рясе,  сказал?
«Бог не только спасает, он и наказывает». Катерина по привычке «дернулась».  Верно, отчаявшийся лешак за язык дернул. Громко, чтоб услыхал, крикнула:
-Чтобы Ты меня, Боже, наказал, я еще должна поверить, что  Ты – есть!
 Крикнула. Вызверилась. И странно… Не испугалась. Просто пожалела. Почему-то  совестно стало.
- Словно мне Весть прислана. Со – Весть. Совесть.
 Это оказалось так странно. Откуда она слетела эта легкая непонятная голубка - вера? Может, она уже давно  внутри затаилась, только я не подпускала ее к душе?
         Катерина достала простую батистовую косыночку, прижала ею свой необузданный  солнечный вихрь волос, завязала концы косынки сзади. Сменила брючата на длинную юбку. У ворот храма   она несколько раз медленно прошла вдоль старушек и дедков, опрятно одетых, смиренно ожидающих, когда закончится служба и пойдут прихожане по домам, расслабленные закончившейся службой, раздавая нищим подаяния. Сначала они показались ей странно одинаковыми, на одно лицо. Глаза опущены, на прохожих ноль внимания, видно, заведено тут так, что не вымаливают милостыню ни словом, ни взглядом. Все-таки – не подземный переход.  Здесь – другие! Ждут: Бог подаст.
Никто  ни с кем не разговаривает.
« И не удивительно, - попробовала Катерина  посадить себя на их место,- если мне одиноко, разве ищу я общения с незнакомыми?  В том-то и беда, что  и  в толпе   нам одиноко». Катерина прошла от начала до конца раз, вернулась, пошла  в третий раз. И заметила: видно, напрягает сидящих тем, что не просто ходит, а еще и пытается людям в лица  глядеть. Неприлично…
- Кого-то ищешь? –  услышала Катерина за спиной.
 Обернулась. И стариком не назовешь. Хоть и не молод.  На лоб  в глубоких морщинах спадает  прямой белоснежный волос, подрезанный почти до бровей, отпущенный по щекам до самых плеч и спины. Того же молочно белого облива  - усы, сливаются с бородой, густой до груди. Глаза – буравчики. Пытливые, но не злые. Сам худощав, руки большие с заскорузлыми  пальцами и ладонями.      
- Ищу. Только не «кого - то», а, скорее, - себя.
- И давно потеряла?
- Да я и не находила. А Вы тут - тоже потерянный?
 - Нет. У меня как раз все наоборот Я себя и не терял. Но я – один. Всех потерял, тяжело.  Вот хожу, здесь, вроде, поближе к Всевышнему и молюсь, прошу...
- Хотите, поговорим?
- Отчего ж не поговорить? Вижу, тебе это нужно не меньше, чем мне.
Они сели на короткую скамью неподалеку от резных ворот храма.
- Я понять хочу. Когда   человек просит подаяния, у него другого выхода нет? Ему пятак нужен? Или  эти пятаки помогают победить одиночество?
- По-разному бывает, тебя как зовут-то?
- Катя.
- По-разному, Катерина. Сколько людей, столько и причин, сколько душ, столько  историй. Иных пятаки от голодной смерти спасают, другим поддерживают жизнь – потому что без алкоголя  или без наркотика – они уже не  выживут. Тебе зачем это знать? Хочешь  здесь постоять? Трудности у тебя? Вставай. Уступлю тебе на сегодня свое место. Здесь ведь – свои законы.
- Я понимаю. Нищих стало много, А что же Бог-то? Это его такая помощь людям? Это от него им  наши пятаки? Отчего же тогда мне так стыдно? Молча, бросила пятак. И ушла. А человек, может, от меня доброго слова ждет.
 - Хочешь Бога понять? Или себя?
-  Наверное, Бога.
 - Вот, то-то и оно. А его, не понимать надо. Ему верит надо. Ты  в себе разберись, Катя. А Ему… Просто скажи Ему, как иудейский Царь Давид пел в своем псалме:
 «Отец и мать оставили меня,
 ты подбери меня, Господь,
 Призри меня,  я одинок.
 Душа моя в покое будет,
 И тайну жизни, Бог, открой мне.
А душу чистой сохрани»
 (псалом 27 книга первая)

 - Откуда Вы  знаете про моих  отца и мать, Кирилл?
 - Приметливая ты. Углядела наколку. Спасибо тебе, что поговорила со мной. Вот и не один я. И ты себя найдешь. А про отца и мать, так это жизнь мне подсказывает. Пока они живы, мы не одиноки. Пока живы отец и мать, мы – все еще дети, сколько бы лет нам ни было.
- Кирилл. Можно я спрошу Вас напрямик, если не захотите, без обид - не отвечайте…
 - Спрашивай, девочка.
 - Ну, так уж и  девочка! Хотя за комплимент – спасибо.
 - Так о чём вопрос?
 - Вы прилично одеты, у Вас достаточно здоровый вид, Вы умны и подвижны… Почему же  Вы тоже… как эти бабушки и дедушки…- она запнулась. Ей не хотелось произносить это вслух…
 Кирилл понял, озвучил сам:
- … Побираюсь, ты хотела сказать.
- Нет, я бы – чуток помягче …Милостыню… просите…
- У меня внук…Эли, ну, проще – Илюша. Ему пять лет.  Уже три года, как  он перестал быть ребенком. Сын мой погиб в Афгане, а жена его,  Эдна, она сердечница. Поехала с сыном  на машине на похороны, когда гробы афганские  доставили на родину.  Сама за рулем, Илюша сзади в кресле детском. Не пережила она смерти мужа. Приступ по дороге. Внезапно. Скоропостижно. Машина продолжала ехать. В общем… Продал я и их квартиру, и свою.  Зато внука все-таки удалось вытянуть. Спасли. Он в приюте сейчас живет. А я дал себе слово, что не умру, верну Илюше детство. И квартиру куплю. Будем жить вместе.  Усыновил  я внука. Вот работаю…  И побираюсь. Уже три года. Я ведь по годам еще не такой и старый.  Белым я стал в один день, в тот самый, когда два гроба  на кладбище вез хоронить. Там слева от могилы Аделины, жены моей, похоронил в запаянном гробу сына моего Реувена, а справа -  его жену Эдну. Внук мой  в реанимации в это время в коме лежал.
С тех пор я летом в палатке за городом живу. «Водные процедуры»,  стирка какая необходимая -  в Саларе. Зимой в подвалах бомжую. Так дешевле и теплее. Моюсь после работы в рабочем душе. Когда дежурная добрая попадётся, кое- что и постирать там удается.
 - Боже мой! Один! Три года!
Кирилл виновато улыбнулся. А Катерина из блокнотика страницу вырвала:
- Вы с Эли приходите ко мне в гости! А? Я пирожки вкусно пеку. И сказки детские знаю. Много. Я их и сама придумываю. Детям нравится. Вот я Вам на бумажке тут адрес напишу. Легко найдете, не далеко отсюда, пешком дойти спокойно можно. Приходите. Как же Вы – один-то!?
-  … Как кондуктор в переполненном трамвае. А теперь вот поговорил с тобой, Катюша. И уже не одинок.
 Она рывком обняла его худую шею, на миг прижалась  к впалой груди.
Так же порывисто повернулась лицом к храму. И впервые. Пожалуй, действительно, впервые за всю жизнь свою неуютную широко перекрестилась:
- Подбери его Боже! Призри его, Господи. И сохрани.

                Гл. 4    ДРУГАЯ ЖИЗНЬ
С тех пор, как они встретились возле храма, Кирилл и Катерина потянулись душой друг к другу. В первый раз через неделю после их первой встречи Катя  сама нашла его возле успенского Собора, уговорила выпросить в приюте на несколько часиков малыша и привела их к себе. Они сидели в ее тесной, уютной комнатке, рассматривали ее картины, пили чай с пирогом и разговаривали. Катерна  красиво постригла Илюшу, надела на него новую  рубаху с отложным воротничком, джинсовые шорты, и такую же безрукавку. Все это она успела сшить за день до их прихода. Подвела его к зеркалу:
- Посмотри-ка, какой ты у нас мужчинка! Парень – хоть куда! Нравится?
- Да! Тепель  Зухла не будет меня из палавоза выгонять, чо я никласивый. И все будут с мной иглать.
- Эли! Не слушай ты эту Зухру! Ты и в старой одежде красивый! Сама она  не красивая, раз прогоняет тебя с паровозика.
- Нет, Катя! Она к-р-р-расивая…
- Ух ты! Илюша! Ну- ка, ну –ка! Повтори, какая она?
- Кр, Кра, красивая!
 - Молодец! Ты же Р-Р-Р научился говорить! А Зухра твоя красивая умеет РРРР говорить?
- Нет… Нитиво! Я ее наутю!
 - А у вас большой  паровоз?
 - Да. Тока он не едит,  он из кий…из кирррпитей. Понимаес?
-  Да. Конечно, понимаю. Пока из кирпичей паровоз – для игры хорошо. Я, когда  совсем маленькая была,  нам тоже из  кирпичей  паровоз слепили, из глиняных. Саманных. Саманные – это  значит, сами их сделали,  на солнышке высушили. Ты подрастешь, на настоящем поедем. Ты только расти и не болей. Ладно?
 -  Ладно!
 - И попроси своего Кирилла, чтобы он почаще тебя сюда привозил. Я тебя рисовать научу, и мы будем сказки читать.  Хочешь?
- Хотю. А скаски стрррасные?
Катя опешила:
-   Страстные?
Кирилл улыбнулся, тихо подсказал:
- Он страшные  не любит. Эли, скажи, сынок, Кате, а какие ты любишь? 
-  Я добрые люблю. А када страсные, у нас у всех слезы бегут. И носы мокрррые. Из-за этого в спальне насей рррампотьки  ирриктричиские  няни всю ноть не выклютяют. И воспитатеница сердиса.
 -   Илюша! У меня все сказки добрые. И смешные. Придешь?
 -   Да.

    Два года, пока Костя  и Катя только  встречались, и  жили врозь, Кирилл с сыном приезжали раз в две, три недели. Потом стали приезжать реже. Костя переехал к Катерине, оставив своих друзей музыкантов, с которыми несколько лет жил  в одной комнате в большом дворе недалеко от Алайского базара. Хозяева Катерины прознали, что у их жилички мужик какой-то поселился. Соседи нажаловались: «Очень шумливые. Мужик барабанит день и ночь. Парни к ним приходят всякие, выпивают, музыка громкая». Хозяева предложили Кате съехать,  «По-хорошему. Пока в милицию не заявили».
Потом еще почти год Катя и Костя искали квартиру. Жилья свободного много, но не по карману безработной Катерине и артисту, попавшему в цейтнот глобальных перемен в стране, поменявшей свой статус. Была республика  великого Союза и   внезапно стала самостоятельной,  вроде, как бы свободной территорией, плохо готовой к переменам.
                Катя с Костей то у друзей - музыкантов ночевали, то у Заринки на работе по договоренности с директоршей, в  пустом старом блоке  психушки. Не задаром, ясное дело, расплатились с докторшей  комплектом:  скатерть с салфетками, покрывало с наволочками и ночные занавески от потолка до пола, которые сшила и  шикарно вышила Катерин цветной гладью.
Наконец они сняли двухкомнатную квартиру в старом  доме  непрестижного района, возле рисового базара.
Катя сообщила Кириллу, что у них пока ремонт. И Кирилл стал изредка, не надолго появляться один и только тогда, когда был уверен, что Костя дома.
В новой квартире надо было сначала побелить потолки,
потом  переклеить новые обои! Квартира сразу же стала намного светлее и приятнее. Не хоромы, понятно, зато по сходной цене. Спальня, солон, в узком коридорчике дверь в совмещенный туалет, дальше, у самой входной двери - кухня…
 -… Размером чуть больше телефонной будки, - вздохнула Катя.
 - Зато намного больше гроба, утешил Костя.
 - Шуточки у тебя, Барабанщик!  - фыркнула  Зарина,  - как у гробовщика.
Зарина часто приезжала вечером после работы. Помогала.
-  Зато, посмотри: ванна!  Это ж какая роскошь!
        Мебель хозяйская. Расшатанная. Ну, Кате не привыкать. С молотком, плоскогубцами и отвертками она знакома не по наслышке…
Костя взялся  за покраску рьяно. Спорили, обижались,  нервничали, Костя бурчал:
- Не такая уж и покладистая! Своенравная! Гордячка!  Потом они мирились, снова что-то переклеивали, перекрашивали. Переставляли. Ремонт затянулся. У Кости репетиции, какие-то левые свадебно-ресторанные концерты, непонятные многодневные поездки, новые друзья. У Кати – занавесочки, половички, связанные толстым алюминиевым крючком из старых маек, салфетки из белых ниток, но теперь – тоненьким крючечком вывязанные, с замысловатым узором. То покрывало, то скатерти вышитые маками. Все с  любовью, все в тон, с выдумкой, своими руками для  себя, для их с Костей радости и уюта. Тряпочные куклы на продажу, тапочки из войлока и старых шуб, скупленных по дешевке на барахолках у отъезжающих из страны. Весь город превратился в сплошную линию продающегося барахла. Что там только не было! Тома статей Иосифа Сталина,  фарфоровые, статуэтки прошлого века, поеденные молью натуральные шубы, вееры, патефоны, горы старых пластинок, полочки, броши, замки с секретными ключами, цепи, веревки, картины, иконы, сервизы, детские игрушки, сундуки.
 Катя сама разрисовывала брошеные  цветочные горшки, разводила в них фиалки, украсила ими подоконники. На стенах  - ее этюды в старых рамках. На потолок Зарина притащила откуда-то списанную люстру из теснённого хрусталя. Все засверкало, переливаясь. В ярко оранжевый горящий цвет выкрасили полы. Можно смотреться, как в зеркало.
     Новоселье и начало настоящей семейной жизни справили одновременно. Было много водки, Катиных пирогов, салатов,  музыки, смеха, баек, стихов. Не обошлось без споров, попыток разрешить их дракой. Вспышку погасила Зарина. Встала между рукастыми мужиками, не на шутку распетушившимися:
- Та – а - к!!! - крикнула,-  а дальше  тихо, почти шепотом, -  все! Запомните навсегда. На носах зарубите. В этом доме кулаками не машут. А для тех, кто не поймет, вот: Смотрите! -
 И она вытащила из большой плетеной сумки новенькую белоснежную смирительную рубаху с длинными смешными рукавами, мощно встряхнула её, - видели? Где я  работаю, поняли?  Не гогочи, Петро! Я не шучу. А эту рубашечку – Катюше и Косте на новоселье дарю. И никаких разборок в этом доме!
           Далеко за полночь, наконец, угомонились. Пристроились, кто, где мог. И в комнатах, и на соседском деревянном айване в маленьком дворе, огороженном забором из  железных спинок от  выброшенных кроватей, вероятнее всего, привезенных со свалки.
        На другой день ближе к обеду, когда назойливое солнце все-таки добудилось до добрых молодцев, они наскорях опохмелились, побазарили еще чуток на свои профессиональные темы и уехали, кто, на чем смог. Костя уехал с ними.   
 Катерина помыла  полы, замочила для стирки скатерти и полотенца. Катина дочь унесла на помойку мусор. Зарина  помыла посуду. Навели порядок. Катя накормила всех завтраком, вышла проводить сына и дочь  до трамвая. Вернулась грустная:
- Что ж… Вот и началась моя  настоящая семейная жизнь. Другая жизнь.  В другой стране, в другом городе, на другой улице, в другой квартире. Наверное, теперь и я  - другая.
 Она положила усталые руки на стол  ладонями вверх, протянула их через весь стол к подруге. Ей так вдруг захотелось, чтобы Зарина накрыла их своими ласковыми пальчиками. Почему-то именно сейчас, когда они остались вдвоем, тень одиночества  легким загадочным  видением, напоминающим женскую фигуру в колышущемся одеянии, плавно проплыла за спиной подруги по светлой стене. Тень раскрыла распластанные по стене,  большие мерцающие  крылья, тихо завела их глубоко за спину и спокойно растаяла сквозь закрытую дверь.  Зарина проследила за удивленным взглядом подруги и положила свои теплые мягкие ладони на Катины. Она вернула взгляд из видения  в явь:
 - Знаешь, что мне дочка сказала, когда ее муж отошёл к газбудке?
- Догадываюсь. Костя ей не понравился?
-  Понравился! «Классный музыкант! - говорит,  - девки за ним  толпами валят. Любая пойдет с ним – только пальчиком поманит. Талант редкостный! Да еще красив, как Бог. Потешься с ним, мама, да не заиграйся. Если не уйдешь от него вовремя, погубит он тебя, бесприданница!»
 Катя достала из кармашка на фартуке, обшитого нежным шитьем, сложенный вчетверо лист с текстом, отпечатанным на машинке. Протянула Зарине:
 - Помнишь те стихи Малки Тек, я читала тебе
 о  веке перемен?
Зара кивнула. Они сразу же всплывают:
    - Эти?             Нам худо в нем
                и тяжко неизменно,
                ведь мы живем
                в эпоху перемены…

 - Да, эти самые. Мы с ней давно знакомы. Она водила меня однажды к нашему ташкентскому королю поэзии.  Нет, король у нас Файнберг. А этот, скорее, «серый кардинал».  Есть тут такой. Барды его песни по всему Союзу распевают.  Ну, вот хотя бы эта:
      Дожди стекают по стеклу, и сосны машут лапами.
     Но надо быть внимательным, иметь такой талант:
     Ведь если кто-то на трубе перебирает клапаны,
Совсем не обязательно, что это музыкант.

Совсем не обязательно, что жизнь не тоньше волоса,
Но надо всё на свете нам увидеть и успеть.
И если кто-то на земле поёт с чужого голоса,
Совсем не обязательно, что он умеет петь.

   Как наши встречи коротки;, и как недолги проводы.
   Но разве можно позабыть про совесть и про честь.
     И если в этом мире зло оправдывают поводом,
     Совсем не обязательно, что так оно и есть.

На Чимгане, в Грушинском. И  вообще… Он свои стихи не издает, так только иногда барды подкидывают его тексты  в «Звезду Востока» к редактору Красильникову. А так его стихи только в списках гуляют без границ. «От Москвы до самых до окраин». Его спрашивают, почему он не издается. Он говорит:
 « Я писать люблю.  А бегать по издательствам мне скучно. Времени жалко. Тем более, у одного нашего знаменитого в  Узбекистане, оказывается, вышли «Вольные сонеты». А я уже  давно написан цикл «НЕВОЛЬНЫЕ СОНЕТЫ». Так что, издаваться мне теперь - нет резона. Их уже давно читают на кухнях». Хитрый! Так вот! И этот человек, представляешь? мои стихи одобрил. Это дорогого стоит.  Спасибо Малке. Недавно она забегала к нам в гости. Посидели.  Костя  на взводе был, то ли перед концертом, то ли от ремонта устал. Пристал к ней: «Давай – за нашу с Катей новую жизнь. А! Не хочешь? Что? Не по Сеньке шапка?»… Ну и,  в общем, устроил бузу. Она меня на свой творческий вечер позвала.  Приглашение принесла. Я не смогла пойти. Полы докрашивала, пока Костя со своей «Джаз - бандой» в Чирчик  на три дня уехал. Я дочке пригласительный отдала.  Так  вот Малка в антракте  моей Тане для меня стихи передала.
Зарина развернула лист.
- Читай вслух, ладно?
 -Попробую.

            «ДОСТОЕВЩИНА»               
Да где ж ты его откопала,
буяна своего нежного?
Знать, встретила и – пропала
жизнь твоя вся, прежняя.

Зовущая, праведно темная,
от мощи – бессильно грубая,
стихийная, забубённая –
открылась тебе глубь его.

От счастья такого лихого,
пожизненно неизбежного,
не знающего покоя,
надрывного и мятежного, -
не скроешься, как от Рока,
как мать от - дитя нескладного,
невинного до порока.
Всю жизнь – ему на заклание.

Вчера промелькнуло близко
мне глаз его мирозданье…
Тебе я кланяюсь низко
за будущие страданья.

 Сидя на старом продавленном диване, застеленном мягким пледом, Катерина слушала стихи, вздрагивая от рвущихся рыданий,  задушенных сжатыми губами:
- Что ему не хватает? Почему он напивается? Зачем ему эти отключки?
Зарина умостилась у ее ног на плетеном половичке. Она знала, не зря же, наконец, по профессии психолог: сейчас следует плавно перевести разговор подальше от Кости. Но вот так сразу промолчать нельзя. Сначала все-таки не обойтись без правды. Тем более, что диагноз, о котором она собиралась объявить, угрожал и  Кате тоже:
- Знаешь? Есть такое модное словечко. Оно появилось после объявленного нашего  несчастья - после Мустакилликов*, на которые распалась в одночасье наша гнилая любимая Родина. Слово это: ПРЕКАРИАТ.
- Что за Прекариат? На пролетариат похоже. Загрязняют русский язык всякой хренью.
- От латинского precarium — нестабильный, негарантированный, и да! ты чутко угадала, иначе и не могло быть,  ты знаешь цену слову. Прекариат + Пролетариат. Нарождающийся  социальный класс. Это люди с временной или частичной занятостью. Их неустойчивое положение в жизни приобрело постоянный и устойчивый характер.
- Тавтология! Масло  масляное.  Старый старик,  «Устойчивая неустойчивость»!
-   Катя! Причем тут твои филологические термины!  Ты опустись с небес словесности. Посмотри:
неустойчивое социальное положение, социальная незащищенность, отсутствие многих социальных гарантий, нестабильный доход. Отсюда -  депрессия озлобленность, неуравновешенность. Твой Костя привык к славе, к деньгам, к относительной свободе. А что он имеет сейчас? Группа, которая гремела известностью, была окружена фанатами, обласкана поклонниками и Республиканской филармонией, по сути, дышит на ладан. Они все держатся пока вместе потому, что порознь страшно. Потому и водка и показной фарс братания. На самом деле они уже давно все – порознь. Одиноки и неприкаянны.
- Как она, эта Малка, смогла вот так сразу всё понять? Впрочем, с поэтами это часто бывает. 
Катя потянула к себе с  вязаного половичка Зарину,  вытерла свои мокрые глаза:
 - Знаешь? Я думаю, человек, по сути своей, так создан, что он  всегда одинок.
 Зарина сыграла на   сравнении:
-  Да, но  слабого одиночество губит, а сильного умудряет. Костя твой… он талант –  но не мудрец.  Ты – сильнее его. Но ты любишь - его, а он – себя.
Они помолчали. Катя отсутствующим взглядом сосредоточенно смотрела в одну точку. И вдруг  очнулась.
- Но почему  (ты заметила?) не все ощущают одиночество. Ведь свобода необходима любому. А выходит, что далеко не всех устраивает.  Тогда как одиночество, по - существу, - это единственный способ обрести свободу.
 - Зарина поняла, что Катя уже не раз размышляла над этим  и что сейчас она выложит свою  выстраданную версию. Зара не ошиблась.
Она увидела, как потемнели обычно светло – голубые зрачки ее глаз,  и на щеках, всегда бледных, вспыхнул рваный  румянец.
 - Я думаю, что в самой сути  человека заложено   одиночество. То ли как зло, то ли залогом добра. Вот давай проследим.  Зачали  человека. Он 9  месяцев там, внутри. Один. Что он там знает? Что чувствует? Что, может быть, рассказал бы, если бы его послушали и поняли? Все сам… Пробивается  в жизнь - головой… Рождается. И что? Да, его кормят, любят, говорят с ним. Он улыбается, тянет все в рот: познает мир на вкус. Запоминает.  Но все равно – он – сам с собой. Пока не заплачет, его и не трогают. А иногда и плачет, а никто не поймет – почему. Думают, болит что-то.   Пытается все понять сам, увидеть, запомнить, встать, ползать, стоять… ходить. Кто его по - настоящему понимает? А ведь душа его, может, миллион лет ждала, когда кто-нибудь ее поймет. Ну, потом  - школа.  Даже среди друзей… все равно – каждый за себя.  Кто он? Кто с ним? Родители? Они покормят, оденут, уроки проверят,  оценки проверят. Велосипед купят. Учителя? Поучат всем скопом 40 человек в классе. А он-то один. Что думает? Что чувствует? Кому это надо?
 И вдруг он, оказывается, поэт…   Всё стихами прорвалось. Его читают, печатают, слушают (это в лучшем случае.) Потом все идут домой. Едят, спят,  плодятся, работают, считают деньги, ругаются, выбиваются в люди.  А что поэт? Один. Кому это нужно, то, что он настрадал  на своей пишущей машинке? Ему. Только ему и нужно. Ему – одному… Потому что он – один. Прочитали (Спасибо!) и забыли. Даже самый известный. - Один. А сколько достойных – и неизвестных!
Мать – уложила ребенка спать. И тоже - одна. Муж удовлетворился. И спит. Жена тоже. Утром разбежались по делам. Каждый с собой - один на один. Говорит, спрашивает, отвечает. А по сути – один.
 Артист сыграл великолепную роль, похлопали. Написали в газете. Погудели. И забыли. Если, конечно он сам не «пиарит», не поддерживает искусственный  интерес публики. Но после выступления. Опять он - сам с собой. Это ему и нужно. И страшно. Такведь и получается: чем  дольше живет человек, тем он  более одинок.  Ты здорово все это изложила про прекариат.  Ты хороший психолог, недаром  институт заканчиваешь. Скоро диплом получишь? Но это все теория. А на практике - человек погибает. Я ничего поделать не могу. И оба мы, каждый в себе – одиночничаем. Это нас и губит.
 Зарина потянулась, встала, оправила помятый  подол  ситцевого  сарафанчика:
 - Катька! Ты из-за своего Кости совсем с  действительностью поссорилась! Диплом я уже давно защитила. Дома на полке лежит. А на работу устроиться не могу. Так в своей психушке и маюсь. На прежней должности. И никакого роста, никакого сдвига вперед. Сейчас  на работу берут, сама знаешь, кого.  Не русских. И тем более, не евреев с татарской фамилией.  Вот тебе и Прекариат. Только ныть я не собираюсь. Слушай, перестань и ты ныть! Это же прекрасно, что у человека есть возможность побыть  одному, самому с собой. А иначе, все стали бы стандартными, под копирку.  Человек   бы свалил на свою нежную, неумирающую душу миллионы чужих одинаковых проблем.  И тогда  бы в  моей психушке  не  хватило места для пациентов даже с одной улицы, на которой мы живем.
- Так что? Да здравствует одиночество!?
-   Нет. Вот ты послушай еще. Я вспомнила … На днях вычитала у одного учёного… это  как будто специально для нас с тобой написано
 - Кто такой?
 - Известный нейропсихолог. Не советский. Вообще – не наш.
-    Зара! Где ты добываешь такое? Явно не у нас изданное!
 - Привет! Где я работаю? Неужели не догадываешься?
Катя не поверила:
- Неужели у своих «психов»?
- Конечно! Они больны! Но ты не представляешь, какие у них бывают прояснения! Какие они книги приносят в своих убогих рюкзачках. В нормальном учреждении за такие издания и «загреметь» можно. Самиздат у нас как не поощрялся в той стране, так и до сих пор преследуется. Но он неистребим и интересен именно до тех пор, пока за него карают. Кроме того, В ТИКИЦе*, куда я хожу учить иврит,
еще и не такое можно прочитать. Там, знаешь, какой народ? Вперед смотрящий. И связи с заграницей. Надо, конечно, осторожно. Но дело, в общем-то, не  в этом, - она вынула из сумочки тонко свернутую в трубочку бумагу, похожую на папиросные листы:
-   На! Читай. Он написал это, когда ему стало известно, что
рак скоро его съест:

*ТИКИЦ– (абр.)  Ташкентский информационно культурный  Израильский центр.

«Я бессознательно стал записывать истории, когда  повествование взаимосвязанных событий  было уже неактуальным. Это не остановило меня, потому что я чувствовал,что пока я писал, я никогда не  был более отстраненным от жизни.  Это было  одиночество,  проникнутое  глубоким   удовлетворением. Почти монашеская жизнь,  которую я вел  в  течение   последних  лет…»
«…Внезапно мой взгляд обрел ясность и перспективу. У меня совсем не осталось времени на неважное. Я должен сосредоточиться на себе, на своей работе и друзьях. Я больше не буду каждый вечер смотреть новости. Я больше не буду следить за политикой и проблемой глобального потепления.
Это не равнодушие, а отдаление – у меня по-прежнему болит сердце за ситуацию в мире, за изменение климата, растущее неравенство между людьми, но все это больше меня не касается, эти события принадлежат будущему…»
 - Дашь прочитать все?
-  А Костик твой по широте душевной не заложит нас?
 - Зарка! Он - выпивоха.  Но не предатель...
 - На ночь дам. А завтра мне надо это вернуть.
 -  Я управлюсь за ночь. Пойдем пить чай?
  - Пошли. У меня новость есть. Расскажу.
Катерина заварила чай. Отдала подруге пиалу:
-  Кайтариш*  сделай сама…У меня терпения не хватает.

*кайтарыш (Узб.) Метот заваривания чай путем переливания заварки несколько раз в двух сосудах
Зарина принялась, не торопясь, несколько раз наполнять пиалу чаем из заварного чайника  и переливать его обратно до тех пор, пока чай ни принял приятный насыщенный цвет. Делала она это, почти не глядя на свои  руки. Настороженно вглядывалась в подрагивающие ресницы Катиных глаз, в них - какой-то необычный туманный  волок. Не понять, что происходит с подругой:
- Что случилось? Почему нервничаешь? Опять думаешь об этой Тек? О ее стихотворении? Оно так расстроило тебя??
- Зара! Она, эта Малка Тек, увидела то, чего не видят другие.
- Что он не любит тебя?
-  Не знаю. Иногда мне кажется, что он любит меня только за то, что я люблю его.
-  А ты любишь?
-   И во сне и наяву. Это даже не любовь, а  сумасшествие  какое-то. Зара, иди я покажу тебе что-то. Они подошла к старинному деревянному сундуку, прикрытому плюшевым ковриком с рисунком любимого в Узбекистане «огурцового» орнамента. Подняла  большую покатую крышку.
- Ты такое видела?
Из сундука пахнуло  затхлым запахом алкоголя. Половина дна была аккуратно  уставлена пустыми бутылками из  под дешевого «Коленвала».* На второй   половине сундука  в заботливом тесном порядке расставлены такие же бутылки водки,  непочатые.
 - Что ли торгуете по -  черному в запрещенные часы? – Зарина  невольно отшатнулась подальше от зловонного

*«Коленвал»  -  так называли в народе  водку, популярную благодаря крепости и дешевизне .

 тайника. Катя криво улыбнулась:
 - Ну, что ты! Это Мы сами пьём…
- Перед тусовкой накупили?  Чтоб новоселье отпраздновать?
-Для   новоселье  накануне отдельно закупились. Да еще друзья его в качестве подарка принесли каждый по бутылке. А в сундуке - это «Наш стратегический запас». Когда в магазинах уже не продают, а купленное в 11 часов утра уже выпито по дороге домой,  – Катя как-то неловко вдруг закашлялась и осеклась голосом, словно что-то не так проглотила. Еле слышно засипела в ужасе, как будто не Зарине, а ей вдруг пронзительно пригрезилась истинная угроза беды,  затаившейся на дне сундука.
 -  Что делать? А? Что делать? Как остановить этот ужас?
Зарина молчала. Она думала о том, что, наверное, у нее не повернется сегодня язык сказать Кате, что  скоро они расстанутся. Навсегда. Зарина уезжает в Израиль. Как-то так получилось, что подруги всегда обсуждали при встречах только Катины невзгоды и радости. А Зарина считала себя состоявшейся, не такой уж и счастливой, но вполне благополучной девушкой. Препятствий для получения права на ПМЖ в Израиль не возникло. Бабушка, дедушка, и мама - евреи, отец татарин. Все уже почили. Но документы в порядке. Остается только решить вопрос о продаже или аренде квартиры и дачи. Найти хорошего надежного человека.
 Иврит Зарина уже полгода изучала в ульпане*при  Культурном центре Израильского  консульства. Там и познакомилась с парнем, который убедил ее поехать в

* УЛЬПАН – (Ивр)   Группа по изучению иврита.
 Израиль на постоянное жительство по специальной  молодежной программе: « Не понравится – вернешься».
- Там никто никого не держит.
- Ты о чем?- Катя прокашлялась, голос восстановился. Запихала страхи свои туда, внутрь сундука,  оставила  их между бутылок. Захлопнула крышку, – где это «там никого не держат»?
Зарина смущенно пожала плечами:
- Это я о другом. А о Косте я не стану тебе ничего советовать. Все равно  не послушаешь. Помолюсь за тебя. Может, услышит меня твой Ангел – хранитель. Оградит тебя от него. Неужели не чувствуешь?
 - Что?
 -  Ты в этой толпе его собутыльников еще больше одинока, чем раньше.  Потому что он любит, да. Но только… Я бы рада ошибиться…   Любит только себя.  Вернее, он любит тебя – в себе.
- Зарина! Я знаю, что он меня погубит. Но этот мятежный, этот нежный, этот талантливый до самозабвения, увлеченный до потери реальности…   Весь в музыке, в мечтах, в любви… Грубый, ласковый, рвущийся, не находящий покоя…  Как я брошу его? Трещина, что сотрясает планету, боль людская, она пролегла  по миру, но сквозь его сердце. Посмотрела бы ты на него на репетициях! На концертах. Коготок бы увяз… А тогда и птичке - пропасть.
- Опять  ты прекраснодушничаешь, Катька!
Твоему Косте мешают жить четыре ощущения: недовольство, аномия (утрата ориентиров), беспокойство и отчуждение.
Он – типичный прекариат, он  не видит перед собой осмысленных жизненных перспектив, ему кажется, что все достойные пути для него закрыты.
-Так ведь и действительно! Закрыты, Зарина!
- А тебе? Тебе всё приносят на блюдечке с золотой каемочкой?  А мне? Кто-то помогает продвигаться с моим дипломом вперед? И перед тобой и передо мной только дразнятся перспективы  каких-нибудь новых работ. Ты же сама рассказывала: то нянчишь, то шьешь, то пирожки, то картины, то куклы, то тапочки. И каждая работа – не стабильная,  неопределенная, без прочных серьезных отношений, возможностей, долгих надежных связей и перспектив. Все  устраивается по клановым принадлежностям, по семейным связям. За большие деньги. Ни у тебя, ни у меня, ни у твоего Кости этого нет.
Смотри, как ты эксплуатируешь сама себя, и, меняя работу, называешь это – свободой. То же самое происходит и с твоим Костей.  Сколько уже раз поменялся состав  их группы!
 - Я пробовала убедить его, что дело не в составе…
 - И тем более, пить – это не выход. Выход: найти новую работу. Не ныть и не пить, двигаться искать, вылезть любой ценой их этого безнадежно существующего класса прекариата. И учиться еще не поздно, и профессию поменять.  И в конце - концов в корне поменять образ жизни. В его положении главное даже  не результат, а процесс. Действовать. Вот спасение.
- А если не получится? В петлю ведь полезет.
 - Не полезет.  Он – не ты. Он слишком любит себя.
- Да. Он боится  новой неопределенности. Он живет в тревоге, и балансирует на краю.
 - Катя!  Но он и тебя ведет по этой неустойчивости! Он заливает страх водкой. А ты… Ты всю жизнь на краю. У тебя опыт. Ты не должна ничего бояться. Слышишь? У тебя жизненный потенциал высокий, не дай залить его алкоголем. И сама остерегись.
 -  Вся беда в том, что он вкусил радости красивой жизни.  Но потерял ее. Ему кажется, что вместе с ней он потерял достоинство. Именно это мучит его. Ведь не все обеднели. Перед ним много примеров шикарной жизни. А он боится скатиться к нищете.
 - Да я видела, как он хотел порвать твои стихи о нищих.
-  Он … ты знаешь, Зара, он Кирилла презирает… За то, что он – с паперти.  Страх нищеты – его навязчивая  идея. Не зря же этот сундук с запасом алкоголя…
- Кать, а первый твой муж,  он какой был?
- Почему был? Он жив. Только с ним я еще больше ощущала свою неприкаянность и одиночество. Меня засасывало по горлышко это болото правильности и порядочности. Раболепства и трусости. Тошно до сих пор.
- А чего он боялся?
- Да всего! Знаешь, такой красивый,   добропорядочный. Зубы чистить никогда  не забывает, руки моет непрестанно, «Правду» читает от передовой до «цена». По утрам занимается зарядкой,  которую по радио передают. Но самое главное, не пропускает  ни одного собрания и парада. И всегда голосует по принципу «Одобрямс!» О поэзии  - понятие только по песням, а живопись не может отличить от цветной фотографии. Моих стихов не читал и  никогда не просил,  чтобы  я их ему почитала или дала хоть листок, чтоб сам почитал.   Признавал только членов  Союза писателей СССР, которые одобрялись в  центральных газетах.
- Как же ты с ним жила?!
- Невпопад. Жила невпопад. Не могу объяснить… Вот. Разве что стихами: 

- Невпопад. Жила невпопад. Не могу объяснить… Вот. Разве что стихами: 
                Невпопад*
Луна сияла.  Снегопад.
Тоскливо волки выли.
Брела по жизни невпопад
Дорогами кривыми.

Стихов смертельный водопад
О камни бился глухо.
Кого винить? Сплошной отпад,
Кто виноват, Катюха?

Иль рождена в недобрый час,
в безумный час и шалый?
 Когда глазливый лунный глаз
Ярился   одичало.

Они еще долго говорили в этот вечер. Но Зарина так и не смогла рассказать, о предстоящей разлуке.

                ГЛ 5.   ЛЕТНЯЯ СТУЖА.
  На следующий день после работы Зарина пришла снова. Пора все рассказать  об отъезде.  Заодно надо забрать  самиздатовскую статью (Оливера Сакса)
 Катерина встретила ее растерянной виноватой скороговоркой:
-  Вчера, когда ты ушла, я не спала. Читала статью. Ждала его. А он пришёл только под утро. Спросил, почему не сплю,  что читаю. Я ответила, что ему это вряд ли интересно.  Он… Зара, я никогда его таким не видела. Разъяренный раненый зверек.  Поднял руку, кажется, не отдала бы, ударить мог. Схватил листы  и ушел.  Не знаю, где он. За весь день так и не появился. Не знаю, что делать. Я уже бегала в их хибару, которую они сняли на месяц для репетиций. Там его «банда» репетировала  без него. Сказали, что он принес какую-то крамолу неинтересную. Листал,  как  сумасшедший, что-то там искал. Ясно было, что пока не прочтет, репетировать не будет.  И ушел.
Там читать – то, сама знаешь,  недолго. Где он целый день? Не случилось ли чего?
Катя ходила из угла в угол, натыкалась на стулья, поправляла на полках вязаные накрахмаленные салфетки, потом побежала на кухню, поставила на конфорку чайник. Зачем  - то пошла в ванную и помыла голову, вышла мокрая и нечастная:
- Что делать. Зарина? Где его икать? Я чувствую, с ним что-то случилось.
 Зарина заставила ее  выпить полтаблетки снотворного, лечь на  диван.  Выключила газ под  закипевшим чайником. Сама уселась в кресло и вслед за Катей задремала.
       Их разбудил гром. Самый настоящий - среди лета.
В комнате стоял полумрак, в раздвинутые занавески сквозь стекла мелькали ломаные ветки молний.
-Все!  Катя! Чилля закончилась! Ты чувствуешь свежесть?  Да здравствует прохладное лето.
 Зарина закружилась под новые громыхания неба.
- А Кости все нет…- Катя еле разлепила сонные глаза,  медленно подошла к окну и рывком впустила в комнату шум  сумасшедшего ливня. 
- Ну да!- Зара пропела трагическим голосом,- «Уж полночь близится, а Германа все нет»
Катя не успела обидеться. Дверь закуковала.
Зарина пожала плечами:
- Ну, вы и мелодию выбрали для звонка! Чудаки! Так и хочется посчитать: «Кукушка, кукушка! Сколько мне осталось?»
Катя бросилась открывать.
 В дверях стояли двое.  Оба мокрые с ног до головы. Незнакомый Зарине человек  почти заволок на себе в квартиру еле двигающегося Костю. Лицо барабанщика было распухшим,  губы кровоточили, глаз заплыл, рубаха  -  в крови.
Они усадили побитого в кресло. Зарина велела Кате принести лед,  два больших полотенца, вату и полпиалы  водки.  Одно полотенце она отдала незнакомцу:
 - Снимайте мокрое, не стесняйтесь, я – врач. Вытирайтесь насухо, замотайтесь в полотенце  и пока посидите. Я осмотрю побитого:
 -   Костя, высунь  язык. Хорошо. Скажи,  как называется ваша джазовая группа. Хорошо.   Какой  сейчас год?
- Зара, у меня нет инсульта. Я все понимаю и могу говорить.
  Она сняла с Кости рубаху, осмотрела ссадины на спине. Открытые ранки промыла водкой. Надела на него сухую рубаху, принесенную  женой. Слегка нажимая, провела рукой по кругу чуть выше талии. Костя гулко охнул.
-  Похоже на почку, – буркнула себе Зара, - но это ты приобрел не сегодня, - добавила громче, - Костя, открой здоровый глаз, последи за моим пальцем. Хорошо. Тебя не тошнит?  Рвота была?
- Нет
- Хорошо. Сотрясения, похоже, нет.  Пил?- Вопрос явно риторический,   она почувствовала сразу же запах ярого перегара.
- Не пил.  Честно сказать, не успел. Это меня «моя милиция» так бережно «задержала», а потом разукрасила и бутылку непочатую  отняла,  порасспросила с пристрастием. А листы со статьей, которую я взял у Кати почитать «одолжила насовсем».
 -А! Ну, да!- Катя поджала губы и, приложив руку к сердцу, прокомментировала, - да, попросил вежливо и взял.
 - Я им честно сказал, что нашел листы на скамейке в парке. Они не поверили. Но потом все – таки отпустили, когда прочитали всю статью. Не нашли криминала,  разозлились только, что это оказался самиздат. Самиздат  запрещён. А я - то уже прочитал. Ну, они добивались: «Скажи, где взял?» «У кого перепечатал?» Потому как такого допотопного шрифта за границей уже давно нет. Вот этот человек, он тоже «мент» из их конторы… Он за меня там поручился.  Не знаю, почему, сказал, что знает меня и мою жену. Они листы изъяли, и меня отпустили. А он, поручитель, спаситель, спросил у меня адрес и довёз  на своем драндулете домой.  Всё!
-А листы!? – Катя беспомощно опустилась на табуретку.
- Не знаю. Да там вообще чушь какая-то. Знал бы, не читал. И  ничего там нет! Никакой измены…
- Да? А какую измену ты там искал?- Катя укоризненно покачала головой
- Ну, ясно, какую! Не государственную, конечно. Это они  думали, что, может, шпионское что-то зашифровано… Но!– не нашли.  За что били? Там просто рассказ о том,  как старый человек провел последние месяцы перед смертью. Что тут страшного?
    Зарина между тем приложила примочки на Костины  ссадины.
       Спаситель, молча, уселся на предложенный хозяйкой стул и внимательно наблюдал за семейной сценой.
 Катя о нем вовсе забыла. Зарина сочла это не  совсем  приличным. Человек помог, а ему ноль внимания. Муж и жена продолжали свои вежливые, только им  понятные, завуалированные укусы. Их язвительные реплики перемежались  участившимися вспышками молний и ярыми  порывами ливня за окном. Стало сразу резко довольно прохладно.
 Катя закрыла окно:
-  Ты, смотрю, все-таки успел прочитать? Поздравляю! А что я? Тоже теперь буду рассказывать про скамейку? Или нет, расскажу, как мой любимый муж искал доказательства моей измены? Костя! Тебя били не за содержание, а за то,  что это незаконно привезено в Республику. И еще за то, что ты не помог им найти канал, по которому запрещенная литература проникла на территорию Узбекистана.
Катя увидела, наконец, укоризненные кивки Зарины в сторону «спасителя», встала, принесла ему  спортивный костюм,  забрала мокрое полотенце. Затем направилась  на кухню ставить чайник. У двери остановилась, громко обращаясь больше  даже не к Косте, а к гостю:
 - Уважаемые мужья! Кушать хотите?
- Не понял!- Костя даже забыл, что только что стонал. Зарина тоже удивленно замерла.
 - А что не понятно? Он же сказал, что знает теперешнюю  жену Кости. Имел в виду, что была я его, а стала теперешняя твоя. Почему же ты не сделал вывода, что он – мой прошлый муж? Знакомьтесь. Это Тимофей!  Спасибо тебе, Тимофей Васильевич, за помощь. Садитесь все за стол. Поговорите. А я пока соображу угощение.  Будем праздновать возвращение блудного… мужа.
И она закрыла за собой дверь
- А  кто из нас блудный? – крикнул Костя, и, не получив  ответа, протянул Тимофею руку для пожатия,  - чье возвращение? Твое или мое? Чье возвращение празднуем?
 - Там видно будет, - Тимофей коротко  ответил на рукопожатие, явно опасаясь долго  удерживать ладонь  во внушительно крепком пожатии соперника.
           Зарина поняла, что  опять будет «питие» и что опять ей вряд ли удастся подробно рассказать Кате об Израиле и ПМЖ*.  Она пошла на кухню  помогать готовить ужин.
- Зря ты их оставила одних, я справлюсь быстро, мне только подогреть.
- Думаешь, подерутся?
- Нет! Тимофей не станет. Он трус. Боюсь, напоит он Костю

*П.М.Ж. _ - постоянное место жительства

и выпытает, откуда самиздат. Тот ведь – рад стараться. Сейчас достанет из сундука заначку. Скажет, мол, за знакомство. За помощь в милиции,  а еще потому, что промокли.
Зарина поставила на поднос тарелки, хлебницу с нарезанным хлебом, салат:
 -Ну, тогда  -  давай, я пошла к ним. Не грей долго,  неси скорее. Скатерть в правом ящике?
Мужчины встретили Зарину довольно дружным одобрением, что  без сомнения убедило ее: начало уже положено.  Две наполненные стопки сиротливо ждали женщин, а две, судя по остаткам водки в бутылке, уже благополучно  использованные по меньшей мере дважды, поблескивали мокрой пустотой.
- Закуски бы хоть дождались, мужья!- Зарина быстро положила им в тарелки салат.  Тут же подоспел и Катин  ужин.  Тимофей с явным удовольствием поглощал еду, Костя ел нехотя:
- Губы, сволочи, разбили. И зуб шатается. Больно жевать, - наполнил пустые рюмки, - ну, что, девушки, скромничаете? Выпьем за ситуацию. Такое ведь не часто случается.
Легкий звон полных рюмок совпал с трескучим взрывом нового грома. Слезинки  из формованного хрусталя  на люстре ответили на молнию коротким  игривым всплеском и погасли вместе со светом. Дом потерял себя в  сплошной черноте ночи.
- Черный квадрат Малевича, - голос Кости прервал молчание за столом,- дом  есть – и нет его. Нет и все! Мы его не видим  –  значит, его нет. Для нас его нет. Зарина! Ты поняла, о чем я?
- Да.  Я помню о нашем разговоре про Бога. Костя, посмотри  прямо перед собой. Что видишь?
- Ничего. Черная пустота.
 - Как же нет? Ты же знаешь, что там сидит твоя любимая жена.
- Я  её не вижу, для меня её нет.
 - Но, ты же чувствуешь,  душой чувствуешь, что она там? И если даже она отошла в другой угол, и я скажу тебе, что нет жены, что ты скажешь?
- Да, скажу, что все-таки она есть.
Тимофей  Васильевич с интересом прислушался к этому разговору, похожему на игру. 
-Ты не видишь, но душой чувствуешь, что есть. Да? Я тебе больше скажу: если тебе когда-нибудь удастся  долго постоять у подлинника черного квадрата Малевича, ты,  может быть, все-таки сможешь разглядеть, что он написан,  этот черный квадрат, поверх  старого изображения.
- Да, - подтвердила Катя, - там, под квадратом, другой рисунок. Это уже доказано, под рентгеном исследователи увидели.
-  И ели ты еще несколько минут посмотришь вперед, туда, где сидит твоя жена, глаза привыкнут к темноте и ты увидишь Катю. Значит, она есть. И была. Но ты ее просто не видел. А не видел,  - не значит, что нет. Если слепой не видит кусок хлеба, он все равно захочет есть  и  возьмет этот кусок. Потому что он есть, этот хлеб.
- Зара! Так это ты - о Боге, а я о жене. Большая  разница.
- Я, Костя, даже и не о Боге, а  о первоначальном  смысле греха.
Костя насторожился:
 - Какого греха? Ты обо мне?
-  Не важно. Не напрягайся, я не собираюсь разбираться в твоих грехах. Хотя, сейчас темно. В самый раз бы поговорить о тебе.
 -  А! Ну давай  лучше вообще – о  грехе. Вот,  ты, философ молодой, как думаешь, что такое грех?
- Я думаю, что грех- это не просто какой - то плохой поступок.
- А что же?
- Это – потеря цели.
- Не понял.
- Вот ты шел… к цели. Шел правильным путем. Тебя уважали, любили, ценили. Тебе верили.  И все у тебя получалось.  А ты сбился с  этого пути. И пошел путем греха.  И уже не придешь к цели. Она   осталась на верной дороге. Вот и получается – грешить – потерять цель.  В общем-то, я о том, Костя, что алкоголь – не приведет к цели. Он – не лучший выход из тяжелой ситуации. Есть много и других выходов.   Эффективнее. И только в одном случае нет выхода: если умер. Хотя это тоже ещё  не окончательно аксиома.
     Катя пошарила в ящике стола в поисках спичек. Нашла.  Зажгла свечу:
- Почему не едите? Не вкусно?
 -  Вкусно! Но было темно.
- Темно? Боялись  мимо рта пронести? Бутылка-то уже пустая, под шумок сгрешили? Не пролили мимо? А салата вам не видно!
-Не выступай, Катюха, Зара, давай под свечку за твоего Невидимого выпьем. Тима, наливай!
Тимофей, молча, помотал головой. Отказался. Пристально, не очень скрывая  понимающую, кривую улыбку, смотрел на Катю. Красивый, внимательный, спокойный и правильный.
Костя поймал его взгляд. Медленно, всем существом показывая, как ему больно, опустился на колени перед женой:
 - Катя! Любимая! Выпей со мной и прости меня. Прости  окаянного.
   « Прости за все, в чем был и не был виноват,*
      Прости, как будто я не муж тебе, а брат.
      Прости, как блудного простил душой отец,
      Когда домой сын возвратился, наконец»
Зарина знала, что это припев песни, которую Катерина кода-то написала по просьбе солиста Костиной группы прежнего состава. Катя, конечно, не забыла, что это ее текст. Песня в свое время  имела большой успех у публики.  Женщины плакали на концерте, когда слушали её. Костя знал, какую болевую точку  Катиной души сейчас следует чуток придавить.  Катерина восприняла декламацию пьяненького, избитого любимого, конечно же, так, словно эти слова выстрадал он сам.
Она, стоя, посмотрела свысока на Тимофея, вот, мол, что значит-любить.  И взяла из рук мужа две рюмки. Одну протянула Зарине:
Поздно. Давай, за нас, за то, что все обошлось.  И он - живой.
 Выпила одним духом, не закусывая, поставила с размаху пустую рюмку на стол и  увела совсем расслабленного Костю  в спальню.                Раздела, уложила, как ребенка, в постель, накрыла мягким покрывалом. Посидела на краю, дождалась,  когда уснет. И вернулась к гостям.

«Лучше бы ты, Катюша, оставила Костю сидеть за столом. Пусть бы уж,  все-таки сидел, пока гость твой не ушел. Тогда бы Тимофей, подлая его душонка, не отравил своей безжалостной правдой твою любовь. Тимофею она все равно не помогла вернуть  жену,  а тебе сердце пронзила. Говорят в народе, что горькая правда  лучше сладкой лжи… Но есть ведь и другая мудрость. Что упало, то пропало, а молчанье – золото». 
Катя вернулась из спальни. Отдала, мимоходом Зарине  лист, исписанный карандашом:
- Только что родилось.  Посмотри,  - присела за стол к Матвею, 
- ну, раз водки больше не хотите, будем пить чай из красивых тонких чашек. Помнишь этот сервиз, Тимоша? Ты, Тимофей, жену себе  нашел?
- Нет.  Есть у меня женщина. Не жена. Просто живем. Не сказать, что счастливо, но терпимо.  А ты, я смотрю, тоже не в сиропе.
- Тима. А давай помолчим, а?
Зарина собрала посуду и ушла на кухню. Потом  вышла на улицу, Было темно, сыро и холодно. После жаркой чилли такую погоду даже стужей немудрено назвать. Азиаты не привыкли к резким похолоданиям. Она вернулась в дом.
Внезапно появился, наконец, свет. Осветил двоих. Сидят под люстрой за пустым  столом, два когда-то родных существа, наживших за несколько лет двух детей. И молчат. Катя вяжет, слишком нервно затягивая петли, закусив губу.  А Тимофей смотрит на нее, словно до сих пор ждет ответа.
- Зарина, ты, где была?
-  Воздухом дышала, - и пошла на кухню. Теперь при свете
стала читать стихи, написанные Катей в спальне,  пока любовь свою непутевую, «укачивала».                               
                Летняя стужа*
Простыло лето сгоряча,
Хотя не время стуже.
Ко мне явился невзначай
Кто раньше звался мужем.
Случилось, как в немом кино,
И грустно, и забавно –
Он мужем был мне так давно,
А кажется, - недавно…

В лице напротив - стыл призыв,
Душа молила: «Ну, же!»
А за столом, глаза прикрыв
Сидел, кто стал мне мужем.
И  неустойчивый мой мир
внезапно был разрушен…
Гроза чертила штрих-пунктир,
      Шли пузыри по лужам…

- Зарина! Прочитала? Что скажешь?
-  Нет концовки. Ты специально не даешь ответа?
    -  Да. Пусть остается интрига. Это ведь просто стихи. Жаль. Ты не слышала, как только что мне тут Тимофей глаза открывал.
 Зарина поняла, что пока ее не было, произошло что-то непоправимое. Только полчаса  назад ее подруга была расслабленно-спокойная, умиротворенная тем, что смогла легко простить мужа. А сейчас ее не узнать. Застывшая. Руки мелко дрожат, и опять зардел на щеках рваный румянец. Но говорит нарочито спокойно:
- Что ж, Тимофей, пора, наверное, и попрощаться.  Женщина твоя, верно, тоже беспокоится. Спасибо тебе за всё. Нет,  не снимай этот костюм. Я эти спортивные, как пирожки пеку. Магазинчик тканей, что на Тезиковке, помнишь?  Обанкротился хозяин. Чтобы долги отдать, товарными рулонами все подешевке распродает. Я один начатый купила и шью спортивные костюмы.  Нынче у мужчин мода такая. Чуть ли ни в театр в спортивных куртках и шароварах с белыми лампасами ходят. В поездах  дальнего  следования раньше мужчины в пижамах  ездили, а теперь в спортивных костюмах. Оставь себе на память о благотворительном поступке. Твоя одежда не высохла. Вот я ее в кошелку свернула. Заберешь, дома высушишь. Прости. И прощай. Нам с Зариной спать  пора. У нас день был тяжелый. А ты, пожалуйста, к детям чаще, ходи, там ведь уже скоро внуки появятся, ты все – таки отец. Зара, я  тебе на диване постелила. ты ложись,-  она закрыла за Тимофеем дверь и нырнула на кухню, -
  Зар!  Я  еще попишу. Ладно?
Зарина прилегла на диван, но спать и не думала. Ждала.
- «Ничего, если даже и долго придется дожидаться, это хорошо, пусть пишет,  ей надо привести  нервы  в порядок.. Этот «бывший», что-то ей «напел», мент проклятый.  Какая- то плохая новость о Косте? Нельзя оставлять надолго Катю наедине с  бедой» - Зарина посмотрела на часы,- «Слишком тихо на кухне,   Неужели прошло всего10 минут? Такие  долгие и страшные. Что он ей сказал? Если через пять минут не выйдет,  пойду к ней»
Она не выдержала этих пяти минут. Ворвалась на кухню, увидела  Катю в слезах и радостно улыбнулась:
-Ну, вот и славно! Прости, помешала тебе. Что-то я совсем развинтилась. Но ведь что-то случилось? Рассказывай.
     -  То, что обычно. Опять сплошная ложь и предательство. Оказывается, мой любимый завалился к какой - то бабе. В самый разгар их «любви» пришел ее постоянный содержатель. Отходил сначала Костю,  потом принялся за свою красавицу. Она стала кричать. Соседи вызвали милицию. Хозяина квартиры – содержателя и эту бабу - не тронули. А Костю замели. Привезли в участок, обыскали, нашли у него твой самиздат. Ну, а потом было уже все так, как Костя рассказал. Добавили ему еще и милиционеры, а Матвей, как раз дежурство сдавал. Сказал, что это знаменитый в республике артист. Они тоже вспомнили, что, действительно, был такой. Проверили документы и отпустили.
   - Опять простишь?
   - Так он же уже стоял на коленях…Ты ж видела. И лег спать прощенным. Только я не знала, за что опять прощаю. Думала, за водку, за грубость и подозрительность. А оказывается, он заранее знал, что Тимка его выдаст и все мне расскажет, вот за это все и просил прощения.
- Покажи руки. Не дрожат? И румянец побледнел. Катя, пиши еще одно стихотворение. Они, стихи твои, тебе жизнь спасают.
-  Знаю. Стихи и ты. Вон оно, хочешь?  Читай. Я его уже оплакала, они слезами писаны.
                ***
Как жить мне с тем, кто предает?*
Как жить с любовью бессердечной,
 и с чувством, что во мне живет?
И как забыть его навечно!?

Любовь – ведь это Божий дар!
За что же в пепел превращает
её губительный пожар,
в котором жизнь моя сгорает.

Он этот пепел соберет,
Прощенье вымолит слезами,
Я зря ищу в стремнине брод.
Ложь подло тащится за нами               
               
Нельзя предать и вновь любить.
Кругом насмешек  злобный скрежет.
Ну как такое пережить!?
Ведь ложью по живому режет.

Он снова станет изменять
Предаст и захлебнется ложью.
О Боже,  пожалей  меня.
Освободи, если  возможно.

                ГЛ.6    ИЗБРАННЫЙ.

 -  Горько и горячо пишешь, Катерина, - Кирилл как всегда, приезжая, прочитал ее новые стихи.
- Так они  сами написались. Им не укажешь, - и замолчала. Жаловаться не стала, о  другом заговорила,-  опять Вы Илюшу не привезли! А мы с Зариной ему книжек красивых накупили, думали, приедет, будем читать.
- Он теперь уже и сам почитывает. В школу – в  сентябре!                               
-Тем более.  Мы с Зариной скучаем по нём.
-У меня две серьезные проблемы. Одна такая, что и не знаю, радоваться мне или горевать. Гонят меня на пенсию. А я  рассчитывал еще годиков пять поработать. Заработная  плата у меня неплохая. А пенсия будет мизерная. Не успеваю я набрать на квартиру. Сейчас  ведь пенсионерам запретили подработку.
- Кирилл, сколько же  Вам лет, что Вас уже на пенсию выпирают?
- По – настоящему мне до пенсии еще почти пять лет. Но я по молодости сглупил, прибавил себе года. Влюбился в женщину на пять лет старше. Жить без нее не мог. Выглядел я старше своих лет. Вытянулся бугай длинный и широкий в  кости. Усики отпустил, бородку жиденькую, короткую. Сестру старшую уговорил пойти  в свидетели, она была подругой  моей любимой девушки,  В общем, объявил пропажу Свидельства о рождении. Выдали мне новое.
Я получил паспорт. И только успел сделать моей Аделе  предложение,  как загремел в Армию.
 Костя внимательно слушал рассказ.
 - И что? Дождалась Вас Ваша любовь?- спросил заинтересованно, -  пока Вы служили, она не изменяла Вам?
Зарина тронула руку подруги, глазами показала ей на мужа. Катя пожала плечами:
«Ну, и что?»
«А то,- что опять ревности!»- они не говорили это вслух, как бы играючи, быстро написали друг другу  на листке с Катиными стихами, которые только что читал Кирилл.  Катя кивнула согласно: «Это и не прекращалось».
-   Дождалась,- Кирилл заметил, как переписываются девушки, ненавязчиво потянул Костю к дивану, усадив так, чтобы подруги оказались не на виду, - и не изменяла. Я умею верить.  Ревность, считаю, - признак неуверенности в себе. Самодостаточные люди ревностью не мучаются.  Поженились мы и жили счастливо. Я хотел и обвенчаться с ней. Тайно, конечно. Тогда это не очень поощрялась, она ведь в школе работала. Но жена – ни вкакую.
- Атеистка, что ли? Или боялась потерять работу?
- Нет. Дело не в работе. И в Бога она верила. Только по - разному мы  ему молились. Она из еврейской семьи. А я православный. Но это нам не помешало. Жили в ладу и согласии. Однажды только тяжёлый  разлад у нас случился. Когда сыну пришло время паспорт получать. Я не сомневался, что запишем его русским, как положено, по отцу. А Аделина настаивает: «У нас по матери  положено».-  «Где это – у вас?» , спрашиваю - «Везде у нас. Где бы мы ни родились и где бы ни жили. Если мать еврейка, то  и ребенок - еврей»
Как я ни уговаривал, ни доказывал, что евреем сыну будет труднее жить, тяжелее поступать  в вуз, да мало ли еще какие из – за этого  будут у него неприятности… Долго мы спорили               
. А сын нас одной фразой помирил:
«Что это Вы, родители, за меня тут решаете? Паспорт- то мне  получать!»
Ну, мы его и отправили одного. Ушел, вроде, русским, а вернулся –  евреем. Я говорю:
- Ну, какой ты еврей?!  Ты ж ни слова по – еврейски  не знаешь!
А он мне отвечает:
« Барух Ата Адонай элогейну Мелех аОлам ашер кишану бемицватав ве цивану леадлик  нерот шель  шабаш кодешь. Амэн»*
И Адель моя сказала: «Амэн»  - Потом так посмотрела на меня, что я тоже сказал:
- «Аминь»
Сын Реувен   вынул из рюкзачка  две свечи и  зажег их.
Я только и понял  одно слово: «шабат».  Говорю Рувику:
« Так сегодня же пятница!» - Он на часы посмотрел – «Нет, пап, уже зашла суббота. У нас день новый начинается с вечера»
Тут я дернулся:
«У кого это – у нас?» - А он смеется, – «У евреев».
Махнул я рукой и стал внимательней. Кроме Евангелия, решил прочитать и  Ветхий завет. Тем более, что однажды  понял, поговорив с батюшкой, что, оказывается, в церквях прежде,

БАРУХ  АТА… (Ивр) – Молитва перед зажиганием  субботних свечей
чем переходить к очередному служению, часто читают выдержку, а то и целую главу  из «Ветхого Завета», а это ведь и есть Тора.
           Костя недоверчиво склонил голову  набок. Почему – то именно это сообщение внезапно  сорвало его с дивана. Не пытаясь даже скрыть раздражения, он явно искал повод повздорить с этим столпом непоколебимого доверия к  людям, и уважительного  к ним отношения. Было очевидно, Косте зверски хотелось на худой конец хотя бы чем-то огорошить Кирилла, чтобы  разрушить так раздражающую его манеру внутренней спокойной, некичливой  уверенности, благополучия и душевного равновесия.
- Я не антисемит, Кирилл. У меня в Ташкенте, да и в джазовой группе много друзей евреев. Но я удивляюсь: Вы - православный человек,  неужели ни  разу не пожалели, что связали свою жизнь с представителями совершенно другой цивилизации, другого отношения к жизни, к верованиям, к традициям.  Неужели Вас не раздражает, что они в своей Торе, или, как Вы там её называете,  «Ветхий завет»,  вечно кичливо называют себя «Избранным народом», а свой осколок, огрызок урванной у арабов земли называют Землей обетованной. Как будто  все остальные части Земного шара – просто не обитаемы!
-   С женой у меня, Костя,  беда приключилась… рано она умерла. Вторые роды ее погубили.  Её и нашего долгожданного позднего ребенка. Но она столько счастья мне успела дать! Она и наш единственный  сын, который совсем молодым погиб в Афганистане. А теперь я жив  светом и любовью моего внука. Мне этого света от них хватит до конца моей жизни.  Вы сегодня необыкновенно активны, Костя. Я получаю удовольствие, беседуя с Вами.
Кирилл помолчал, подождал, когда его оппонент перестанет метать круги вокруг стола.
- Но должен Вас предупредить, уважаемый, Вы несколько запутались в  терминах. «Обетованная» – Это не в смысле обитания  (присутствия,  проживания) на этой земле. Заметьте: ОБИТАТЬ - пишется через «И». А ОБЕТОВАННАЯ – ЭТО ЖЕ ТАК ПРОСТО! Земля, тот самый «осколок!», дан евреям по обЕту. По договору между Богом и  иудеями. Ведь из всех, существующих в то время языческих народов, только евреи не стали спрашивать у Всевышнего, какие там Заповеди он предлагает им, какие законы, обеты. Поверили ему,  и сказали:                                Всё ПРИНИМАЕМ, и появился Обет Всевышнего. Отсюда – обетованная Земля,  обещанная  по ОБЕТУ.
А ИЗБРАННЫЙ, это не значит – самый лучший. А означает, просто, что Всевышний его избрал,  чтобы научить своим законам, заповедям, с тем, чтобы потом евреи донесли это до всех остальных народов. Заповеди ведь даны не только евреям. Вы простите, что я тут растекся по древу.
-Нечего извиняться, Кирилл, - Зарина смотрела на него, как ребенок на сказочника, не скрывая восхищения. Это необыкновенно интересно. Спасибо Вам. 
Катя тоже с изумлением смотрела на Кирилла. Она вдруг разглядела в уставшем одиноком человеке, похожем на старика,  интересного зрелого мужчину, полного энергии, и внутреннего дара, способного заразить слушателя и собеседника своей увлеченностью. Катерина почувствовала  в себе давно притихший и вдруг воспрянувший дух прекрасного молодого авантюризма, когда-то вдохновляющего ее на интересные творческие  поиски. Случилось так, что этот дух увлеченности незаметно ослаб, постепенно развеялся, исчез. Все завязло в заботах о вышитых подушечках на диван для любимого, в вязаных салфеточках, занавесочках, в обедах, ужинах, бутылках.  В ежедневном мытье полов, посуды, туалетов, в борьбе с пылью.  Все потонуло в ревностях, ожиданиях, ссорах, примирениях, прощениях и слезах.
Катерина пристально вгляделась в  лицо Кирилла, обходя его со  всех сторон. Взглядом художника она прощупывала его лоб, глаза, щеки, волос,  руки, поворот головы, цвет кожи:
       -Кирилл! Надо же что-то  делать! Доверьтесь мне. На полчаса. Не спрашивайте ни о чем. Просто сядьте на стул,  как  артист  в гримерке. И позвольте мне, я ведь профессионал, вернуть Вам потерянные пять лет, а потом мы поговорим о возможности повторения Вашего опыта восстановления потерянных документов. Идет?
-Катя! Я совершенно не  сомневаюсь  в ваших способностях.  Но меня беспокоит в этом случае одна деталь.   Потеря …
-Милостыни?! – Догадалась Зарина.
- Не стану отрицать. Именно это.
Катя принесла простыню, острые ножницы, расчески, какие-то бутылёчки, баночки и даже косметические карандаши.
- При необходимости Вы снова наденете  свой старый башлык,  оденетесь не столь элегантно,  как сегодня. Наденете темные  очки. У Вас уже установлено  давно Ваше  постоянно место. Никто ведь его  не отнимал. Через пару месяцев все забудут Ваш прежний облик. Да к тому же, Вы уже достаточно обрастете и сможете снять башлык и очки,  обретете привычный вид. Но зато у Вас будет паспорт с настоящей датой рождения.  Свидетелями будем мы, если понадобится. Кирилл!  Надо рискнуть!
-Надо  рискнуть,- повторила Зарина вслед за Катей,  - а какая вторая проблема у Вас?
- Вторая вытекает из первой. У меня нет жилья. Я буду пенсионером с небольшим пенсионным доходом. Меня могут лишить отцовства. Отменить усыновление.  Отобрать Илюшу.  Ведь скоро встает вопрос, что я должен забрать ребенка из приюта. Комиссия начнет проверки и обнаружит, что я - бомж.
   –Кирилл, у меня есть  второй  вариант, которому не помешает Ваше преображение. Я бы даже  сказала, что он более надежный, чем первый. Пока не стану раскрывать его, чтобы не охладить творческий порыв  Катерны. Назовем его пока: «План Д»
Кирилл посмотрел на девушек, как на своего  маленького сына Илюшу.
Скорее всего, эти  скорые решения не внушали ему доверия.
План «А», план «Д». Молодо-зелено! Ладно, пусть поиграют!
Костя, весьма заинтересованный авантюрой жены, принял позу оппонента:
-А что,  у Нас еще есть «Планы Б, В и Г»? Почему, Зарина, именно «Д»?
 - Это первая  буква кода, Костя.
 - А если я угадаю весь код?
 - Слабо «нашему теляти – волка поймати»!
 - Ну, что? Начнём?- Катерина попросила всех замолчать. Взяла в руки ножницы и деревянную расческу, выпиленную из красной древесины чинары.
               

То, что произошло через час на глазах у  всех, иначе, чем «чудо»,  никто назвать не смог. Даже сама Катерина.
Кирилл подошел к зеркалу, глянул. И отшатнулся. Зачем-то оглянулся, словно хотел убедиться, что за спиной у него не стоит кто-то, кого он увидел в зеркале.  Провел загорелой рукой по высокому лбу, по коротко постриженной голове.
 Катя ревниво следила за впечатлением человека, которого она преобразила. Бесцеремонно, словно художник  к недописанному портрету, подошла и  правильным штрихом провела маленькой густой расчёской  по аккуратной,  чуть наметившейся бородке, разместившейся на его освобожденном подбородке и на  слегка тронутых белой щетиной  мужественных скулах.
Придирчиво, еще раз склонив на бок голову, пригляделась к глазам, высвобожденным из-под низкой седой  челки. Будто хотела убедиться, что это - те же  внимательные глаза-буравчики под низкими, сведенными вместе бровями. Но спокойные глаза. Они – зорче   и  увереннее. Их скорбные уголки заметно приподнялись. Чувственная решительная верхняя губа окаймлена аккуратными, короткими усами. Это-Кирилл, конечно – он! И  все равно не он. Кажется, и спина прямее, и плечи шире. Не старец, а  обогащенный внутренним некичливым  достоинством  человек, уверенный в себе. Мужчина, знающий цену своей жизни.
   Катя «собрала кисти»:
-  Я сделала, что могла. Теперь очередь за Вами. Ничего криминального Вы не сделаете.  Только восстановите правду.  Никто не  вправе Вам помешать, тем более, что у Вас сохранились Свидетельство о рождении, мамин паспорт, где вписаны ее дети, Ваша сестра и Вы. Имена и даты рождения.  Ваш  теперешний  вид не оставляет сомнения, что Вам, действительно, 55лет. Даже, если кому – то вздумается затеять экспертизу, все подтвердится. Единственной Вашей виной останется  ротозейство,  которое позволило карманникам срезать в  трамвае Вашу  сумку. На   работе ничего никому не доказывайте, просто предъявите новый паспорт. И скажите коротко: «Украли, я восстановил. Решение о пенсии - ошибочно».
Зарина окончательно уверилась, что ее план «Д» - реально выполним.   И дала себе слово: что завтра она расскажет о нем Кате,  и о том, что скоро уезжает навсегда.
 
             Гл.7.  Загулявший дождь

Она хотела, чтобы план отлежался и обрел необходимые четкие очертания реальности и правдоподобия. Теперь она уверена,  что все решила правильно.  Её останавливало только одно. Жесткое условие, которое она вынуждена предъявить Кате, прежде, чем завершить свое благое дело. Еще неделю назад Зарина даже не могла предположить, что она способна  поставить подругу  перед суровым выбором. Но теперь у нее самой нет иного  пути. Катю надо спасать.
       После работы Зарина поехала к подруге. Но не застала никого дома. Дверь закрыта. На «кукушку» никто не отозвался. И обычной записки, которую Катя всегда, уходя непредвиденно, оставляет в условленном месте, в этот раз нет. Зарина просидела на  расшатанной, облезлой скамейке  у подъезда около двух часов. Благо, у нее с собой был учебник иврита, она переводила заданный на дом текст и упражнения. Солнце, как всегда почти внезапно, быстро минуя несуществующие на востоке сумерки, оставило Землю в кромешной темноте. Лампочек у входа и в подъезде не оказалось. На столбах тоже не горели фонари.  Чему Зарина, естественно, нисколько не удивилась. Её больше волновало, что Кати до сих пор нет. 
Зарина поехала на трамвайчике к Катиной дочке. И не ошиблась. Катерина сидела на диване. Опухшее лицо, заплывшие глаза, побитая губа. Рука - на перевязи, подвешенной к шее. Ото лба к подбородку уже пополз след от удара, который обещал к утру стать гематомой, опасной загноением.
  -  Он?
  -  Да.
  - Хочешь рассказать?
- Я вообще не хотела, чтобы ты это знала и видела. Поэтому и не оставила  тебе записку
 - Но я уже знаю и вижу.
 -  Я продавала свой акварельный миницикл «Узбекские дворики»…
 -  Ты с ума  сошла?!
-  Их почему-то, как горячие пирожки, раскупают отъезжающие. А денег нет совсем. Зара… Его сундук пуст.
 - А ты? Что с тобой? Попала в облаву? Милиция?
 - Нет. Бог миловал. Облавы не было. Все продала и – домой. Костя дома. Взъерошенный. «Продала?»- « Да» - «Много?» - «Всё» - «Купила?» - « Я продуктов купила: овощи, фрукты,  хлеб, даже мясо», - «А бутылку?» - « Бутылки тоже купила - хлопкового масла и молока». Он схватил литровую стеклянную с молоком. Поднял, как биту, и - на меня. Я кинулась в спальню, дверь закрыла и держу. Смотрю, на нашей кровати голая бабенка спит. Даже не  проснулась. Под  таким «наркозом!».
-  Тогда ты открыла дверь,  и вышла!
- Да. Подошла к нему. И мазанула пощечину. Хлесткую. Смачную.
- И он тебя…вот так …уделал!  Принц твой на белом коне!
- Если б эта баба  не выскочила  из спальни,  на мой крик… проснулась все-таки, могло быть на много хуже. 
 - Катя, пока ходят автобусы, может, махнем на дачу? Отлежишься там, ну, куда тебе сейчас  такой разукрашенной?
- А твоя работа?
- Завтра воскресенье. Забыла?
-  У меня теперь каждый день- воскресенье…  «Счастливые часов не   наблюдают»
 -  Поехали, счастливая! Скажи своей Насте, чтоб не вздумала рассказать Косте, где ты.
Настя  вручила матери плетенку:
-  На даче хоть поужинаете. Там и котлеток штук десять я завернула, сколько было в холодильнике. Не спеши, мама, к нему возвращаться. Говорила я тебе: покуролесь с ним - и брось.

Автобус долго не приходил. Наконец, дождались, еле втиснулись. Кате с перевязанной рукой все - таки какой-то парень уступил место. Ехали опасно быстро. Это и понятно!  Последний рейс. Терпели качку и тряску. Чуть не проехали свою остановку. Вовремя протиснулись к  выходу.
  Вышли в кромешную тьму. До дачи еще с хороший километр по обочине поля.  Настин фонарь из кошелки пригодился. Вдруг стал капать какой - то странный  дождь: очень крупный, но почему-то редкий.
- Дождь смешной. Кто-то чудной по капле выдавливает, кто-то  задумчивый или ленивый.
-Загулявший, - определила Катя. И впервые за весь вечер  коротко засмеялась.

Дождь так же внезапно исчез, как появился.
К тому же вдруг туча уплыла, и  на небе «нарисовалась» огромная луна.
Казалось, что это именно она окрасила воздух в прекрасное чистое и легкое дыхание ночи.
Катя притихла и до самой дачи молчала. Как только они, наконец, вошли в уютный кирпичный домик, сняли на пороге грязную обувь, пошли босяком по деревянному полу, не тронутому краской,  включили единственную лампочку в старом оранжевом абажуре с кистями,  Катя нетерпеливо попросила бумагу и карандаш.
      Зарина принялась готовить ужин из того, что было в холодильнике и  в Настиной кошелке. Потом она застелила круглый стол такой же, как абажур, солнечной скатертью с лучистыми кистями.
-  Катя! У меня все готово. А у тебя?
-  У меня тоже. Но сначала ты задашь мне свой обычный, даже назовем его правильнее, постоянный вопрос. А я уже на него ответила. Он тут, на  бумаге.
- Хорошо. Садись. Я спрошу, - она помолчала, принесла  две тарелки вилки…,  - ты простишь его?
-Ну! Я же говорила, что ты это спросишь!   

               Загулявший дождь*

Стало сердце осторожней,
пережив беду.
От тебя, мой невозможный,               
Я чудес не жду.
Ни прощеным воскресеньем,
Ни каким иным…
Так и в дождике осеннем
Нет ничьей вины.
Барабанит без умолку
     Загулявший дождь.
От намеков, кривотолков
Пробирает дрожь.
Не за каменной стеною
Наш семейный быт.
Говорят, что недостоин,
Говорят, дурит…
Но тебя, мой невозможный,
Бросить нету сил.
И понять меня не сможет,
Тот, кто разлюбил.
Но уже на брачном ложе
Две подушки врозь…
Ты меня, мой невозможный,
Сам возьми, да брось!
  - Красивые стихи. Хочется их много раз читать, читать, читать,  пока они не станут песней. И главное – с однозначным ответом.  Давай ужинать. А потом поговорим о моих проблемах.
- Заринка! У тебя тоже есть проблемы? С каких это пор? И почему я о них не знаю?
- Вот и узнаешь.
Они поели быстро, молча, совершенно не, замечая, что едят. Зарина в который раз мылено  искала хотя бы первые спокойные слова. Она понимала, что не очень удачное время выбрала судьба. Что ни скажешь сейчас Катерине, как ни скажешь, все станет ударом. И, пожалуй, посильнее, чем удары любимого. Неожиданный удар всегда  больнее. Но и тянуть  дольше нельзя. Через три дня ей обещали назвать номер рейса и дату вылета.

- Катерина, после твоего последнего стихотворения…Они же у тебя - дневники твоей  души…Я не смогу подготовить тебя и смягчить то, что должна сказать. Поздно говорить тебе, я не стану повторять, что  не понимаю мазохизма, даже, если он вызван сокрушительной любовью. Любовь, если она и вправду – любовь, а не болезнь, не может быть самоуничтожающей. Тем более, сейчас, глядя на тебя, побитую, бесполезно повторяться.  Держи удар.
- Давай! Я выдержу. У меня нет другого выхода.
- Я улетаю насовсем из Республики. Я поняла, что это уже не моя страна. Здесь бесполезен мой диплом и мои знания. А значит - моя жизнь.
- В Россию?
-  Кто меня там ждет? Ни родственников, ни жилья, ни знакомых. Гражданство я там получу, если вообще получу, лет через пять. А без него, кем я там буду?
- Тогда - куда?
- В Израиль.
- Зарка! Это страшно,  что тебя не будет рядом. Это пустота и одиночество… Но все равно это и радость. Ведь тебе это надо, тебе будет лучше. Это не удар! Это - радость. Горькая радость.
- Подожди.  Это еще не все. Дело даже не в этом. Вот  сейчас - держись. Я знаю, что это жестоко. Но я скажу, чего бы мне это ни стоило. Я поставлю тебе условие.  Примешь -  переписываю эту дачу тебе на вечное владение.  Мы оформим фиктивно куплю – продажу, потому что дарение оформляется слишком дорого. У меня нет таких денег. И живи здесь, пиши, дыши,  твори. Завещай  детям, внукам. Это будет твой дом. Твой личный дом. Твоя земля. Твоя  крепость. Ты можешь утраивать здесь свои выставки, свою школу,  свои выступления. Даже свой музей кукол и тапочек  и…
- А условие? – Катя похолодела. Она уже поняла…
-Условие? Ни одной ногой, ни полу ногой!  Никогда! Ни одного мгновения его здесь не будет. Ни в каком статусе: ни как друг, ни как муж, ни как гость, ни как партнер,  ни даже – как враг он здесь не появится.  Я тебя у него выкупаю. За самое дорогое, что у меня есть. За сад и за дом, который построили и оставили мне мои родители. Если примешь – лучше тогда совсем сразу уйди от него. Потому что, ели ты примешь, а потом нарушишь это условие, есть человек, который за деньги спалит, уничтожит и дом, и сад.  Если хочешь, назову тебе имя человека, которому я это поручу.  Все! Я все сказала. Думай, радость моя. И верь мне, что это не прихоть. Это – единственный шанс и надежда спасти твою жизнь, любимая моя. Жизнь стоит того. Не говори сейчас ничего. Прошу тебя. Подумай. Переспи с этим ультиматумом,  Катя!  На весах не дача  - и он. На весах: твоя жизнь - и он. Думаю, ты это понимаешь даже лучше, чем я.
        Огромная луна, чуть запрокинув бледное лицо, все еще удивляла  мир своей чистой величиной, занимая почти пол- окна, в которое она смотрелась. Теперь, в темноте, она еще больше казалась нереальной.
- Зара, ты спи. Ладно? Я выйду, посижу в гамаке. Подышу осенью.
- Возьми в коридоре на полке два  верблюжьих одеяла.  После дождя гамак холодный.  Один подстели, вторым укройся.
Катерина прошла в сад, не включая света. Расстелила одеяла, ласково улыбнулась:
 «Ах, Зара! Заря моя вечерняя! Это у тебя вся жизнь управляется разумом. Оттого она и разумная такая. А я больше сердцу доверяю. Сердце, оно ведь вечно с разумом не в ладу.  И неразумно.  И лукаво. Ну, как ты думаешь? Он лжет, пьет, унижает меня ревностью и побоями. Я люблю его? Какая любовь!  Даже уже и не привычка. Одна жалость. Ну, представить - брошу я его. Перееду в эту сказку - на дачу …Я ведь всю жизнь-бездомная. Для меня этот сад – рай на земле. Мечта несказанная! Уж как бы я его цветами раскрасила! Как бы комнатку мою, в первый раз - за всю жизнь,  действительно,- мою! -освятила. И зажила! Новой жизнью. Сказочной. А он? Он ведь  давно  никому не нужен. Потому и бесится, и ревнует. Баб меняет, потому что ни одна его больше одного раза и не вытерпит. И денег у него давно уже нет. Из квартиры его сгонят.  Друзей нет. И работы уже нет.
И найдут его однажды под забором. Мертвым.  Ему хорошо будет. А как же я - то жить смогу? До конца своей жизни. В красоте и в благоуханном  своем саду? От такой-то вины – разве что только в петлю», - сказала это все тихонько вслух? Или только подумала? Неважно. Не для Зарины думка эта. Самой - себе.  Прощай сад, прощай дом.
Как всегда,  Катя искала  равновесия для души - в стихах. Стихи ведь родятся  в сердце, а не в разуме. Разум слишком   категоричен и беспощаден.
Вот и лето на убыль,*
Дни по пальцам считает.
Ветер весело рубит
Сухостой Иван-чая.
Лист, как рубль бумажный,

«Причем тут рубль?- Катя хотела вымарать эту строчку, но почему-то передумала, - Господи, что за метафоры? Какие-то рубли…А то еще - дождь «загулявший». Я ведь сравнила его с пьяной рукой,  наливающей водку. Вслух только не сказала. Зарине –то это зачем! А мысль мелькнула, как сейчас. Мне много не надо… Четверть стакана…и вся боль провалится, отпустит. Уснуть…бы… и никаких дум…»
Даже, может, и жестче.
             Впрочем, это не важно
увядающей роще.
«Действительно… Это было сказано жестко. Но я понимаю. Она борется за меня. Я понимаю, а она - нет! Не понимает, что это уже неважно увядающей роще. Увядшей роще»
           Глянец трав и атласный
Блеск листвы в непогоду…
Несказанно прекрасна
Смена времени года!
«А  ведь могло бы  стать сменой жизни. Прекрасной  сменой жизни. Или поздно уже?»
              Вышло лето на убыль?
Вот и мы в мире тленны…
Сохнет сердце и губы –
             Знать - грядут  перемены!..
 
«Какие перемены? Перемены уже произошли. Мне уже  низко поклонились…  «За будущие страданья». Нет хода назад.

Молчу. Ответить не могу.*
       В душе, как в горле ком
       У жизни я в большом долгу,
       Потом решу, потом…

Она решила, что надо все-таки заставить себя заснуть. Качнула гамак. Знакомая прозрачная  тень, напоминающая женскую фигуру в колышущемся одеянии, плавно проплыла под луной по дорожке к белой теплице. «Тень одиночества»,-  вспомнила Катя. Тень раскрыла распластанные большие  туманные крылья, тихо завела их глубоко за спину и спокойно растаяла между деревьями.
Катя пошла в дом. Хитро и одновременно понимая, что юлит сама перед собой, похвалила мысленно подругу:
«Ни одна дверь не скрипнула! Зарка - отличная хозяйка. Я была бы не хуже…» Тихо прошла на кухню. Не включая света, нашла свою сумку, нащупала холодное горлышко, сорвала за мягкий хвостик легкую крышечку  еще не початой чекушки.
Мелькнула стыдная мысль:
 «Как воруешь! Зайди в комнату, налей и Зарине! Не смей «сам- на -сам» Она поймет…» Но пересилил страх, что подруга осудит эту, уже не в первый раз  появляющуюся спасительную тягу залить боль и забыться.  Катерина сделала три больших  глотка из горлышка, тихо вздохнула и вернулась в гамак.
       Зарина слышала, как заходила Катерина на кухню. Сначала ожидала, что она пройдет  в комнату. Потом все поняла, но вышла в  сад чуть позже, только убедившись, что та уже спит.


                Гл. 8    План «Д»
Костя жену не искал. Пил, спал, приводил каких то
мужчин и женщин,  не выясняя ни имен, ни документов.
За  пару бутылок пускал ночевать. Во время  застольев и обильных возлияний братались, обнимались. Протрезвев, спрашивал: «Кто такие?» И выгонял.
Зарина  несколько  раз   забегала,  видела пьянки, стыдила Костю, приводила  квартиру в порядок. Он каялся, обещал, что это не повторится. Она ждала, что Костя спросит о Кате. Но тот, казалось, забыл, что у него есть жена.
Катя на даче  встречала подругу с работы вкусным ужином и молчаливой  мольбой в глазах. Ждала, что услышит что-нибудь о Косте.
- Ну, что ты смотришь на меня, как приговоренный на палача. Жив твой Костя. Дома он. Квартиру я убрала, отругала его за беспорядок, за пустые бутылки. Он, сама понимаешь, пообещал, что завяжет…Катька!
Ну, не смотри на меня так! Сотри с глаз свои многоточия. Продолжения не будет. Не могу я тебе наврать, что он тебя ищет или ждет. У него еще деньги не закончились. Ложь не будет во спасение. Она только  больше в болото затянет.
     Прошла неделя, пошла вторая. Сообщение о дате вылета не поступало. Зарине сказали, что его пришлют примерно за месяц до вылета. Так что она решила пока не увольняться.
Только попросила отгул и отправилась к Успенскому собору,
ругая  себя  последними словами, что за столько времени не удосужилась  узнать,  где работает Кирилл.
 Она несколько раз прошла медленным шагом вдоль сидящих и стоящих, ожидающих милостыню.  Наконец, поняла, что Кирилла среди них нет. Решила подать хоть кому-нибудь. Подошла к самой  крайней не глядя, сунула в руку монету.
- Спаси тебя Господь, Зарина, - прошептала старушка, - ступай с Богом, подожди за углом.
Зара зажала рот уголком косынки, чтобы не расхохотаться, и быстрым шагом кинулась за угол.  Села на скамью лицом к храму и спиной  к дороге. Он  подошел к ней уже в своем обличии, неся наперевес в руке длинную темную юбку, куртку и платок.
-Кирилл! Я лишила Вас сегодняшнего  заработка, простите, я только хотела быстро договориться о  встрече.
- Ничего, я еще успею.  Что-то случилось?
-  И да, и нет. Что у Вас с пенсией? Решилось?
 - Пока нет. Но с паспортом все в порядке. Перепроверяют Свидетельство. Там все законно. Спасибо Вам, девочки мои! Если бы не Вы и не Катины золотые руки, Ваша поддержка…Я ведь в тот же день, прямо вот так, как она меня  «нарисовала»  так и пошел заявлять о паспорте. Никакого сомнения ни у кого не возникло.
-Кирилл! Да и не могло ничего возникнуть!  Вы выглядите на свой возраст. Вам только нужно было убедиться в этом самому. Катя Вас убедила. Вот и сейчас Вы  такой, как в тот день. Только немного усталый. Спите мало? По ночам работаете?
-  В три смены.
-Долго так не вытянете, Кирилл. Вам надо беречь себя. У вас малолетний сын. Знаю, знаю, что скажете: « Нет другого выхода»  Есть! Мне нужно рассказать Вам о плане «Д». Когда Вы будете свободны  хотя бы на час?
-  В пятницу.
-Приезжайте с Илюшей на дачу. Сможете?
-  Постараюсь.
 - Тогда все. До встречи…  Да! Кирилл! Можете сказать мне адрес Вашей работы? Или, если можно, просто телефон, чтобы Вас позвали. А то в следующий  раз я опять не найду Вас у храма.
-  Блокнот, листок есть? Достаньте, все быстро напишу. И адрес и телефон и должность. Служба в Храме  скоро закончится. Мне надо еще успеть переодеться.


         Катерина решила, что к приезду Кирилла ей лучше вернуться домой. Она дождалась подругу с работы, чтобы попрощаться:
- Не хочу, чтобы  Кирилл видел синяки. Ему не надо об этом знать. Ты ведь не сказала?
-  Сомневаешься?
-  Уточняю.
-  Катя, Ты так и не сказала мне, что решила. Принимаешь дачу?
-  Разве ты не поняла?
-  Это слишком для меня важно, чтобы основываться на догадках.
-   Зарина, бросить его – это значит - убить.
-  А не бросить – убить себя. Думаю, тебе это объяснять не надо?
-   Поздно, душа моя! Поздно! С ним ли, без него ли «Увядающей  роще, это вовсе не важно». Думаю, и тебе это объяснять  не надо.
-  Нет, объясни! Объясни.
-   Ты же умная, ты - профессионал, Зара! Не говори, что ты  не поняла, почему я спала все это время в гамаке, а не в доме.
- У тебя это – пока еще излечимо. Если ты будешь жить без него.
-  У меня  - излечимо. А он без меня - обречён.
-  Он и с тобой обречён.  Катя! Обещай мне, по крайней мере, что пока я не получила извещение о рейсе, ты не скажешь мне  окончательного «нет».
 - Зара, я битого не добиваю. Мы больше не будем говорить об этом.

Они  обнялись, как – будто прощались навсегда.
Через час приехали Кирилл и Илюша.
Они пообедали. Зарина подарила мальчику ранец для школы. Расспросила о жизни в приюте, о том, что он уже умеет и знает, готов ли к школе. Потом Илюшу отправили в сад на качели.
-  Кирилл!  – Без предисловий хочу изложить Вам мой план «Д». Но сначала несколько вопросов.
- Да. Слушаю. А код расшифруете? План «Д»…
-   Детский шифр.  «Д» это Дом.  На какую квартиру Вы ориентируетесь, собирая деньги?
-Хотелось бы не меньше трехкомнатной. Комнату Илюше, спальню мне.  И небольшой зал. Именно такая квартира была у его родителей. Я ее продал. И надо бы ближе к центру, к хорошей школе,  где мальчик сможет получить добротное образование.
 - Приблизительная цена такой квартиры или дома Вам известна?
- Да. Я  слежу за ценами.
-  Еще два вопроса.
   Кирилл улыбнулся:
- Да - пожалуйста! Можно и больше.  Мне  нравится, как Вы задаете их, я чувствую Ваш профессионализм. Мне приятно.
 - На сегодняшний день по тем ценам, которые сейчас,  хотя бы половина денег у вас есть?
-Чуть больше. Но можно считать, что это и  есть -  половина, потому  что, боюсь, пока наберется вторая половина, цены поднимутся. Сейчас многие уезжают,  цены упали. Но долго это не продлится.
- Теперь - конкретно: Вы были у меня в доме. Я видела, как заинтересованно Вы его осмотрели.
-Да, Ваш дом мне  понравился. Вот что-то в этом роде я и хочу. У меня тогда даже мелькнула мысль, что  отдельный домик на Земле, с полисадником, с деревом под окном, дом, оснащенный современными удобствами, всегда лучше, чем квартира в многоэтажной башне. Знаете, человек должен чувствовать под ногами не головы соседей, а близкую землю. Но потом я сказал себе: «Кирилл, ставь выполнимые задачи. Начни с того, что потянешь, а там будет видно. Позже задачу можно будет  и усложнить».
- Кирилл! Вы работаете на заводе. Упаковщиком. И  Вы упомянули как-то мимоходом, что у Вас хорошая зарплата.
-  Да. Но не зарплата хорошая, а я хорошо зарабатываю. Потому что работаю по две, а иногда и по три  смены подряд. По три - это, когда
плохая погода и на паперти стоять почти бесполезно.
- Простите, если не хотите, не отвечайте на следующий вопрос. Но поверьте,- он не праздный.
- Спрашивайте. Если смогу, отвечу. 
-Если бы Вам предложили работу  садовника на небольшой даче, оплачиваемую  равноценно сумме, которую Вы зарабатываете сейчас на заводе, Вы бы согласились поменять работу?
- Работа садовника мне нравится. Я несколько лет работал  в ботаническом саду. Это было интереснее,  живее и приятнее, хотя не легче. Такая  работа требовала профессионализма. И была достаточно трудоемкой в смысле физических усилий. Намного тяжелее, чем это кажется на первый взгляд.  А оплачивалась совершенно не равноценно трудоемкости.
- Все! Мои вопросы  закончены. Предлагаю Вам сделку. Законную. Я продаю Вам свой дом. Если  он Вам понравится. Вы платите мне столько, сколько сейчас способны заплатить. Прописываетесь. Забираете Илюшу из приюта и живете в своем доме. Мы оформляем документы о купле-продаже. В документах мы указываем полный расчет. На самом деле остальную сумму  Вы отрабатываете на моей даче в качестве садовника. Засчитывается так, что Вы ежемесячно получили и отдали мне такую же плату, которую зарабатывали на заводе. Вы имеете право сдавать на съем дачный домик  жильцам, и деньги за съём -  Ваши. Причем, продукты: овощи фрукты, все, что вы выращиваете на даче - тоже ваши. Вам ведь надо на  что-то жить и кормить ребенка. Когда стоимость городского дома будет выплачена, мы поговорим отдельно о судьбе дачи. Сейчас, думаю, достаточно сказать, что  работа  садовником не регламентирована ни часами, ни днями. Вы работаете в саду столько и тогда, сколько и когда Вам удобно. Я слушаю Ваше решение, замечания и предложения.
     - Зарина. То, что Вы мне предлагаете… Как бы Вам это доложить, без обид и сомнений…  Это настолько сногсшибательно… что вызывает чувство признательности… И в тоже время убийственной неловкости.  Если бы у Вас за спиной был хоть маленький горб, я бы подумал, что Вы - Ангел, посланный Богом, и там у вас еще не раскрытые крылья. … Зарина! Вы же меня совсем мало знаете… 
         Она хотела улыбнуться, но поняла, что улыбка получилась кривой и неправдоподобной:
 «Господи! Как мы, люди, самые разумные существа на планете, наделенные интеллектом, мы - единственные, кому открыт секрет смертного существования! Как мы не привыкли верить и любить друг друга! Нормальное  человеческое  чувство сострадания, желания помочь вызывает шок и почти недоверие! Когда мы стали такими? Или мы такими  и созданы? Может быть, потому и живем с неистребимым чувством одиночества в толпе?» - Она, конечно же, не сказала этого. Погасила горечь вместе с неудавшимся подобием улыбки:
   - Кирилл! Хочу предупредить Вас, что никакого альтруизма в  моем Плане «Д» нет. Моя выгода равноценна Вашей, если мы сойдемся в согласии. Вы получаете квартиру и возможность ее честно выкупить в рассрочку, не потеряв времени и сына, которого у Вас могут, отнять, поскольку Вы считаетесь, извините, бомжем.
 А я, уезжая в Израиль на ПМЖ, быстро и  выгодно  продаю дом и оставляю дачу  человеку, которому верю. Ведь это – главное – верить.  На этой даче каждый кустик, каждое деревце, каждый кирпич дома, помнят мою маму, моего папу, бабушку, дедушку. Помнят их руки. Их дыхание. Это же они их посадили, выходили, вырастили, построили –  а я оставляю их  заботам человека, которому полностью доверяю. Наверное, у Вас создалось впечатление, что я слишком  прагматичная  и жесткая.  Возможно, я такая и есть  в силу своей профессии. Психология – тонкая  наука и  достаточно  – бескомпромиссная.  Но  в отношении моего дома и дачи у меня в жизни создались такие неистребимые чувства нежности, ностальгии, любви и привязанности к родовому гнезду, что для меня  разлука с ними,  равносильна  предательству всех родных, которые теперь уже не живы, но которых я не могу предать. И не могу оставить все, основываясь на расчетах выгоды. В этом смысле – Вы – мое спасение. И это не меня, это Вас послал мне Бог. А ну- ка! Повернитесь! Ну, вот! Я так и думала! Крылья!  Помаши! Помаши Илюша!
Зарина подхватила  подкравшегося к отцу Илюшку, подсадила его на спину Кириллу, а он, уцепившись ногами за торс отца,  замахал сзади, словно крыльями, двумя большими  сочными лопухами.

                ГЛ. 8 Вместо эпилога

       В этот день   Зара вернулась из Иерусалима раньше обычного. На кафедре студенческий комитет устроил  трехчасовую забастовку. Зарина не приняла в ней участие. Няня трехлетнего Роника и годовалого Ёси попросила отпустить ее сегодня пораньше: у нее семейное торжество..  Да и не хотела  Зарина принимать участие а этой  университетской показушной забастовке. Молодежь в демократию играет, а  Зарина все-таки преподаватель.  И, кроме того, совершенно не согласна с этими левацкими  лозунгами.
 – Что мне больше делать нечего?- высказывала она свое возмущение мужу и одновременно крошила  для него в большое блюдо солмон, хасу, кольца лука, чери, кубики белой брынзы, готовя греческий салат, - я уже четыре дня не просматривала почту в компьютере. Дети спят, пойду хоть по  Фейсбуку пробегусь.
Ближе к полночи Зара вбежала в спальню:
- Спишь?
- Почти. А что? Ты плачешь? Что случилось?
- Вот. Читай, – она  приладила у его подушки ноутбук, - Сергей эссе опубликовал.
   - Какой Сергей? Баринский?
  -  Нет, Сережа Гордин, поэт журналист, художник. Гордин Сергей. Ну, ты же его стихи сам хвалил.
-  А! Это твой любимый гений?
-  Ревнуешь?
-   Конечно!
-  А ты прочитай. Не усомнишься в его таланте. Знаешь? Я, как- будто только что с похорон. А ведь прошли уже годы.
ЧТОБЫ ПОМНИЛИ. НЕ СЧЕСТЬ АЛМАЗОВ В КАМЕННЫХ ПЕЩЕРАХ.
Незнакомая, худющая, торгует домашними тапочками собственного пошива, видно, что пьющая, хорохорится, как птичка.
Перышки взъерошенные, клювик приоткрыт, и дышит… ну, вы знаете, как дышит замерзающая птица.
- Я, - говорит, - была у тебя с Тамарой Сологуб. Помнишь?
Наташа…
Ох, Наташа… Наташенька…
Еременко, она Чертенкова – бард, поэт, художник…
Как же так, родная? Что случилось с тобой, со мной, со всеми нами?
Снег стареет. Всюду слякоть.*
Март на длинном поводке,
Разбираю мысли всяко,
Словно хлам на чердаке.
Не собрать их воедино,
Растуды-ть возьми меня!
А по Волге носит льдины,
Да грачиная возня.
Обалдевшие, чудные
Мысли, вас не обмануть!
Далеко мои родные,
И домой заказан путь.
Это ее стихи. Это она на пресловутой Дороге Жизни на ТТЗ, название которое прилипло к этой улице с конца прошлого века, а уж с испокон нынешнего намертво.
Все было – и частники, и ключники, и рюмочники и неистребимые подловатые валютчики у ворот.
И рейды, рейды, рейды милицейские, санитарные, базаркомовские.
И все дань, и всем дай.
Вы же знаете, когда рейд – нужно хватать все свое, и прятаться меж домов и в ответвлениях базара. Не успеешь – отнимут, а то и тебя запихнут в автобус с сеточкой, да увезут ведомо куда, неведомо в который раз…
Это как повезет.
А повезет, так румянец на щеках от бега, глаза победоносно блестят, и в голос срывающийся, и как Меньшиков про пирожки с зайчатиной, кричишь – Тапочки! Домашние! Ручной выделки! На меху натуральном!
А в мыслях только вертится:
– Ну, купите же наконец, хоть пару… Устала стоять… Замерзла… Все на мне! И этого кормить надо, да и самой…надо…
А люди идут и идут, смотрят сонно, как сквозь стекло.
Почему говорят «горят трубы»? Это душа плавится, скукоживается саламандрой, кричит в голос немыми губами, и стопка, как вода спасительная, чтобы вообще не сгореть.
«И пью я эту водку, как огненную боль\ А огненную боль я пью, как алкоголь.» Это уже Гийом Аполлинер, знаменитые его строки.
А она, Наташа, пишет:
На Пасху падал снег крупозный,*
Стыл на обветренных губах,
Не милостыню я просила
У Бога – Солнца – той весной.
Нет, не милостыню – руки исколоты шилом, на собственных ногах дешевенькая обувка, упрямство, сквозь обреченность проглядывает, и планы, про которые и она и я знаем, что не сбудутся никогда.
Нет-нет появляется на дороге муж ее – Коля-барабанщик. После перелома ноги хром, ходит уткой, но стильный – в шляпе, иной раз с платочком – джазист же. Сколько лет мы с ним вместе проработали – я в журналистике, а он в Ансамбле Гостелерадио Узбекистана, не знаю, как точно он назывался. Но работал рядом с Гацкозиком, а кто из джазистов не знает этого имени? Гордость наша.
Хотя впору новую поговорку придумывать – «Была ваша, стала наша, как говорят американцы». Или, импровизируя – «Все лучшее – Штатам». Кто только не уехал. Но и – кто только не остался.
Я, например, тот же Коля, Наташа…
Впрочем… есть что о нем рассказать, но это, и вправду, совсем другая история.
А пока, шьет она, а он изредка тоже торгует здесь на Дороге Жизни, пропивает втихаря, в одиночку доходы. Домой не доносит. Наташа узнает, плачет.
Хромой, с проплешиной, серый…
-Меня Файнберг Еремой называл, - говорит Наташа, - Вот обязательно соберусь и на могилку к нему поеду.
А называл он ее так действительно. И ласково – все к ней ласково относились – и Баринский, и Баграмов, и Балакин…
К той, прошлой Наташе.
Идешь иногда и видишь ее мерзлую, так баночку кофе, сигарет пачку или еще чем поможешь. Сама не попросит – гордая, все еще гордая.
А в словах – Вот барды узнают, что я тут – и приедут. И продукты Темур ( Валитов) привезет, и помогут, обязательно помогут деньгами…
Эх, Наташа-Наташенька – приехали они, да поздно, как раз к похоронам твоим успели.
Сначала мне утром почти Коля-барабанщик позвонил. Так и сказал:
– Это я, Коля-барабанщик. Натаха померла.
А потом я уже позвонил Степану Балакину, и ему Царство небесное. Он всех и оповестил…
1 марта. Ровно четыре года назад. А виноватым чувствую себя и по сей день. Встретил их накануне, сначала Колю у виноводочного, достал:
 – Дай бабок…
Нагловатым таким тоном. И тон этот что ли, беспардонность обидела. Это ведь женщине помочь не грех, а не мужику здоровому.
А метров на сто выше замерзшая, стояла Наташа. Говорит – «Все, ухожу от него. Буду дочке помогать».
А глаза у нее уже и не птичьи, ни пса побитого, а просто тоскливые и погасшие человеческие глаза, глаза, которые уже ничего не ждут…
Если бы собаки умели озвучивать свои мысли, они бы говорили - "Глаза, тоскливые, как у человека, " - и сами ужасались этому.
Ну что мне стоило бутылку взять? Что стоило напоить? Обогреть? Не напоил, не обогрел, а, быть может, спасло бы ее это? Или тромб уже блуждал в теле, и ничем нельзя было помочь?
Никто уже не ответит на эти вопросы, а задавать их мне самому себе до конца. Вину чувствую.
А днями еще одна похожая вина прибавилась.
В Прощенное Воскресение попал в Чирчик, где праздновали масленицу.
Если вы не были в этом городе, то не видели одно из самых красивых архитектурных сооружений – каскад лестниц в сталинской ампирном стиле, с балюстрадами, площадками, переходами…
И вот поднимаюсь я по лестнице, далеко вверху видна толпа народа, люди наряженные, но и милиция, конечно, а навстречу мне несется прекрасный, чистый голос, и поет:
– «Не счесть алмазов в каменных пещерах»…
По лестнице спускается маленькая, в отрепья одетая, но ладненькая женщина, как говорится, жизнью битая, и распевает во весь голос –
-Не счесть алмазов…
Великолепно поет, чисто, а такие же глаза, как у нее, я уже видел – Наташины глаза.
- Что не на празднике, - спрашиваю?
- Да завернули меня оттуда, - отвечает. Помолчала и добавила, - да и х.. с ними…
А я, вы знаете, как тогда, четыре года назад, ведь понимаю, что этой вот певунье может больше жизни нужно выпить, что душа у нее горит и корчится, как саламандра…
Понимаю… и прохожу мимо…
Как часто все мы понимая – проходим мимо…
- Не счесть алмазов в каменных пещерах…
А в райских чертогах? Там, где сейчас Наташа Еременко?
Я вернулся потом, начал расспрашивать про певунью, я хотел ей помочь, но не нашел, да и голос ее растворился в чистом воздухе, в синем небе, в окружающем пространстве, во времени…
Да и все мы тоже…
А вот и мои стихи для Наташи, в ее годовщину написанные – в Чертоги небесные… С Прощенного Воскресения три дня, но разве только в Прощенное Воскресение просить прощение нужно? Прости меня, Наташа - за черствость душевную, равнодушие сердечное... просто - пока дойдет... пока поймешь... а уже почти всегда поздно.
ЕРЁМА
Наташе Еременко.
Натахи нет, как не было,
А здесь она жила,
Здесь продавала тапочки
И каждый день пила.
С Колей барабанщиком
Тянулись серо дни,
Я не судья им, Господи,
Так жили, как могли.
На целине схоронена,
Не под землей - в грязи,
Поминки ей устроили,
А жизнь вот - не смогли.
Ломился стол от выпивки,
Да ей бы дня за три…
Поддать, поесть бы досыта,
И, может быть, спасли.
Холодная в автобусе
Качалась на полу:
- «Вы оставайтесь, граждане,
А мне невмоготу».
Стебаться осто,..здело,
И кожу шить с утра:
-«Вы оставайтесь, граждане,
А мне уже пора».
Раскисла карта новая,
Сцеплению хана:
«Пешком идите, граждане,
А я уже пришла».
И дальше не в автобусе,
Ее, скользя, несли,
Как не было, как в небыли
На самый край земли.
Завод кирпичный рядышком
И зеки тоже там,
Народ здесь собирается
По горестным делам.
За городом на столбики,
Уходит мой Ташкент,
Нам торит путь Наташенька,
А нас почти что нет.
СОЛЕНАЯ ГОРА. ТАШКЕНТ. СЕРГЕЙ ГОРДИН
P.S Выражаю благодарность Екатерине Литвиненко, что помогла найти стихи Наташи Еременко, Ирине Кондратенко за то, что недавно возложила цветы Наташе, Софии Демидовой за доброе отношение к Наталье, Тамаре Сологуб за фотографию, за стихи о Наташе. Царство ей небесное. Сегодня четыре года. Помяните.»
                ***
А еще помнят о ней и молятся за её светлый упокой двое мужчин.  Молодой хирург и седой садовник. Старший  часто сокрушается, что так и не смог уговорить ее  переехать жить на дачу. А молодой говорит отцу, словно одним резким движением срывает старые  присохшие к ране бинты, чтобы излечить рану:
- Не казнись, папа.  Ты сделал все, что мог. Чтобы вытянуть человека из болота одиночества  нужно, чтобы он принял протянутую ему руку, а не отталкивал ее.
 29 09 2017  Холон