Новелла
Но ты помнишь, как давно по весне
Мы на чёртовом крутились колесе.
Е. Евтушенко
Глаза, как отблеск чистой серой стали,
Изящный лоб, белей восточных лилий,
Уста, что никого не целовали
И никогда ни с кем не говорили.
Н. Гумилёв
К весне девяносто шестого, когда ей исполнилось тридцать два, Аглая, счастливая, выздоровела – перестал изводить кашель, ожили суставы, и температура ушла вниз, в тридцать шесть с шестью. И воскресшая почувствовала себя молодой, почти не жившей – исхудание добавило грации, и ключицы Нефертити эффектно обрамили лицо с шеей. Тем временем сверстницы Аглаи, прежние красавицы, все замужем, конечно, терпели радостные намёки по поводу неожиданно выступивших животов. При наличии одного лишь отпрыска, независимо от пола оного, намёки на прибавление в семействе были беспочвенными, ко всеобщему смущённому сожалению.
Аглая жила в центре Ростова-на-Дону в коммунальной квартире, что расположилась в сталинке, спрятанной в глубине квартала, – она в одной комнате, мать Милена с мужем Николаем – в другой, и ещё две комнаты принадлежали семье нахмуренного дворника. Выживала Аглая на свою музейную зарплату с трудом – почти не ела, впрочем, не только из-за отсутствия денежных средств, нет, фигуру берегла: по утрам бутерброд с тонким сыром, или кружевной, прозрачной брынзой или сливочным маслом, чуть забившимся в хлебные дырочки, плюс кофе с ложкой молока. В обед – сладкий, или как вариант, овощной, печёный пирожок из соседней с музеем кулинарии (боже упаси, жареный – невыносимой тяжестью оборачивалось аглаино и без того серое бытиё после этой разнузданной пирожковой вакханалии, болело всё в зоне от сердечной мышцы до последнего поясничного позвоночника, по диагонали, вертикали, горизонтали, спирали). Кулинария по-советски пропахла то ли рыбой, то ли многократно пользуемым для жарки подсолнечным маслом, но печёный пирожок, к счастью, лишь при близком вдыхании обнаруживал аромат, чистый аромат свежего хлеба со слабыми нотками начинки, им Аглая и обедала на угловом стуле-пеньке в общем кабинете, запивая несладким чаем. А перед уходом с работы девушка перебивала аппетит фруктами, в перерыв принесёнными с рынка, полкилограмма чётко, одно яблоко, к примеру, или горстка сладких местных абрикосов («жердёлы» от неудобного в языке французского «жердель», названные так по подвою), остальные плоды – то твёрдые, то мягкие, то сладкие, то кислые, ассортимент по времени года – относила домой Милене с Николаем. И только вечером ждал Аглаю полноценный ужин с обязательным салатом, с супом либо вторым — лингвистическое столовское воспоминание, по волнам детской памяти, ужин готовился отдельно, кто же, кроме неё, будет ни с того ни сего есть паровые котлеты? Пылинки сдувала со своего нового здоровья. И ещё по-православному, в среду и пятницу, Аглая пропускала еду весь день, лишь пила чай с толикой мёда, а примерно за час до программы «Время» слегка закусывала либо салатом, либо тушёными овощами, чтобы не уснуть голодной и почивать на своих белых невинных простынях, не просматривая сны с банкетами. Там омары на огромных блюдах яростно пожирают вымазанные белым кремом тарталетки и прочий планктон, тот ещё фильм ужаса, где во второй серии стенки желудка злорадно, до крови трутся друг об друга. В общем, полностью голодать не научилась. Диетой убивала новоявленная красавица сразу двух зайцев: кроме найденного здоровья удавалось сэкономить деньги для покупки одежды, обуви и прочей парфюмерии, недорогой, но вполне приличной. Уточнение: трёх зайцев – а изящество? Последним блеснуть в пиру и в миру удавалось нечасто, иногда ходили с подругами в театр или в кино, пару раз в минувшее десятилетие бывала на концертах, собравших стадионы, а больше всего она любила филармонию, похожую на шкатулку с ящиками-лабиринтами. Дважды в неделю минут по сорок Аглая посвящала гимнастике, моделировала фигуру, результат, отражённый в зеркале, её устраивал.
Милена с Николаем вечеряли долго и обстоятельно чуть позже Аглаи, в своей комнате. (Вечеряли – так говорили в кубанской станице, откуда была родом мать Милены, говор запорожский или полтавский, где взялся в семье предков, теперь уже не выяснить). Им приходилось сводить концы с концами с таким же трудом: маленькая зарплата медсестры, нестабильные из-за простаивающего работодателя «Ростсельмаша» доходы отчима, Николай никогда не отказывался от подработок, это понятно, так и никто не отказывался, попробуй, успей. Дача у Азовского моря, полученная музейной Аглаей пару лет назад в ходе приватизации, когда новые садово-огородные посёлки выросли в довесок к прежним, помогала, без сомнения. В летние выходные упахивались на той даче до потемнения в глазах, но настроение отличное: воздух свежий, море плещется, хоть и грязненькое, мутненькое, а для здоровья, может быть, самое полезное. Втроём или вдвоём (Аглая порою отпрашивалась от дачной повинности, а иной раз приезжала одна с друзьями побыть у моря и полить огород – полив, полив обязателен), иногда и Николай в одиночестве посреди недели во время очередного заводского коллапса добирались до участка электричкой, потом пешком, машины своей не было. Зачастую тащили с собою вязанки тяпок, граблей, лопат. Выстроили сразу домик на курьих ножках – укрыться от жары и дождя – и дачный туалет с летним душем, наверху которого неуклюже примостилась открытая ёмкость, куда набиралась дождевая вода, навезли в домик старой мебели, назвали дачей. Воду на себе несли в вёдрах издалека, если не хватало дождевой ещё в одной уродливой бадье, отмечающей середину огорода, а летом дожди редки, даже из города незаменимую влагу, эликсир жизни везли в бутылках. Выращивали адски трудоёмкий картофель, крупный лук по совету бывалых дачников, случайный сорт моркови, капризные помидоры, обидно горькие огурцы, болгарский перец, к счастью, его много не требовалось, благодарные кабачки с патиссонами, синенькие, что для всех баклажаны, жаростойкий и засухоустойчивый базилик, которого хватало всем родственникам, знакомым и соседу-дворнику с семьёй, незаменимые укроп с петрушкой, насажали яблонь и абрикосовых саженцев, малины и смородины, и крыжовник с вишней не забыли, но не всё вырастало и плодоносило, получалось по-всякому. Впоследствии дача была брошена, как и многие участки по всей стране – ни лишних сил, ни времени не оказалось, так и стоят городки то ли из домишек, то ли из сараюшек по сей день небольшими вкраплениями в карту России, выжили только удачно расположенные, быстро обросшие коммуникациями. Не им ли, ржавым цистернам, глубоко уходящим в никуда, замаскированным зеленью непонятным постройкам из дерева, камня, неизвестно чего и расчерченным на земле неясного назначения квадратам, всему этому, увиденному с чужих спутников, Россия обязана славой державы опасной, загадочной и супермощной?
Довольно большая комната Аглаи была завалена брошюрами из ларька «Союзпечать» на тему хорошего самочувствия и разными книгами, что в порядке и беспорядке располагались в определяющем интерьер огромном книжном шкафу и на большом столе, позднее она с трудом вспоминала, где же брала советы по правильному образу жизни в тогдашнем отсутствии Интернета, да-да, именно там, в толстых книгах и затёртых книжицах, в самодельном шкафу из настоящего дерева, добротно обработанного морилкой, что ещё отцу соорудил знакомый мастер.
Обычно по вечерам, покончив с последней в этот день едой, Аглая ходила смотреть новый телевизор к Милене с Николаем, щёлкая пультом и сократив звук до минимума, чтобы не мешать их неспешному разговору во время долгого ужина. Потом болтали с матерью, обменивались новостями, к себе отправлялась не поздно. Дикий виноград увивал окно её комнаты на втором этаже, зимой, как водится в тех местах, чаще всего дождь стучался в стекло мелкими и крупными каплями, но и снегопад порою вертел перед позрачными анфиладами миллионы разнообразных снежинок. За годы болезни Аглаичка успела насмотреться на эти хороводы. И мозаичность летних листьев, стремящихся к наилучшей освещённости, пронаблюдала в тонкостях. Хватит с неё, начинается её пора, настоящая жизнь!
В конце мая, в пятницу утром, ещё до жары и пыли, по лучшей пешеходной улице в городе, состоящей вперемешку из красивых особняков, ничем не прикрашенных параллелепипедных строений, деревьев, клумб, скамеек, советских ещё статуй, витых решёток Аглая пешком дошла до музея, где она работала, тайной тропой свернув с пешеходной аллеи.
Возле благородных чугунных ворот её ждал Audi, Леонид стоял рядом с букетом белых пионов. Лепестки уже собирались вянуть, Аглаю не обманешь, и это обесценивало букет, их встречу, месяц май, улицу Садовую и даже решётку музея. Пионы капризны, никнут сразу, да откуда Леониду об этом знать. Аглая не удивилась своему раздражению. Вернулся, значит, с отдыха в Испании. И вернулся один. Хорошо, что я не влюблена, порадовалась за себя Аглая. Вспомнилась незнакомая бабушка на улице с предсказаниями о трудном женихе, старая колдунья, да из других источников она знала и поточнее, что отдыхал Леонид не только с дочерью, но и бывшей женой, многое другое, Аглая, для тебя навсегда останется тайной. Ну что ж, замуж так замуж, Лёня давно намекает. Договорились вечером поехать в ночной клуб.
Высокая, синеглазая Милена, медсестра местной поликлиники, уже лет пять как раздобревшая и переставшая быть безусловно неотразимой, ах, какой была красавицей, знакома с семьёй Леонида много лет. Отец Аглаи был врачом, как и родители её суженого, впрочем, Порфирий Леонидович (Леониды по традиции из поколения в поколение чередовались с Порфириями) давно уже стал влиятельным чиновником от медицины. (Надо жить, жить дальше! – неотступно пульсировали аглаины мысли. Отца не вернёшь, мать и то уж несколько лет как замужем. И автокатастрофу с Павлом после институтского вечера пора забыть, долгое валяние по больницам, как зуммер, сопровождавшее ту пору жизни, пощёчины бывшему возлюбленному Карену в партере местного театра, когда застала его с новой пассией, дама – ни встать, ни повернуться, что называется, зато с солидным состоянием, заработанным её родителями на спекуляциях продуктами питания. «И болезнь, изводившая меня долгие годы, – прочь из моей головы!»)
Вечером в клубе ростовская группа «Зазеркалье» с небрежной печалью исполняла новый шлягер, но Леониду что-то не нравилось. «Ты знаешь, что солист «Пекин Роу-роу» погиб в драке у пивного ларька?» Аглая знала. Настроение испортилось, уголки рта девушки опустились, лоб словно заволновался – тёмный трепет промелькнул по нему, белоснежному. Леонид, по-хозяйски взяв Аглаю за руку (она едва не выдернула руку возмущённо), вывел её из клуба. Поехали на левый берег Аглая с Леонидом, нашли место, где можно просто потанцевать. Руки её у него на плечах, в серых нерадостных глазах слёзы: «Три счастливых дня было у меня…», чьё-то расставание бередило душу.
Уже ночью, обнявшись на берегу под тихий речной шелест, в духоте жаркой страсти решили пожениться осенью, и чем раньше, тем лучше, пока погода не полиняла от мутной осенней мороси. Чуть позже, предзимней суровой депрессивной порой с её низкими тёмными тучами грядёт сорокалетие Леонида. «Это мой второй брак, а в первом есть дочь». Аглая в курсе. «Как всё удачно, сорокалетие отмечать нельзя – примета плохая, значит, свадьба должна быть пошикарнее. Роскоши хочется, дорогая». Аглая расхохоталась. Леонид, ты не знаешь, что такое для неё роскошь – фантастические замки под облака, несбыточная Фата Моргана, фонтаны с пьянящими без похмелья нектарами… то, чего ещё не было. Ее фламинго плавает в лазури. Немыслимо прекрасные фламинго, неподдельная лазурь. Аглая ответила, что ей всё равно, насколько пышной будет свадьба, но без пошлости, пожалуйста. Она скромна.
Милена от новости пришла в восторг, её муж тоже, а их дочь-невеста в ближайшие выходные пошла разбирать свою девичью комнату.
Разбирать, после недоумённой ревизии, оказалось, надо было лишь архив – вещей у Аглаи накопилось немного. Книги решила с собой не брать – ими она обрастала быстро, как мокрая веточка кристаллами в прекрасном купоросном растворе, эталонно голубом, а ведь какая проза эта смесь двух обычнейших вещей, о, какая несложная химия. А что касается накопившихся свидетельств её пребывания в этом мире, зафиксированных этапов – оставить одну почётную грамоту из школы, остальные – вон. Медаль, за то, что лучшая балерина 6-го класса, с собой, детям покажу. При мысли о близких уже, наверное, детях, внутри всё радостно и тревожно заволновалось и тут же умиротворённо утихло – всему своё время. Вот на фото папа, рано умерший от инфаркта, гениальный терапевт был и диагност, какой же ты сапожник, оказался, да без сапог, папа, почему о себе не поволновался? Аглае тогда было 22, слёзы застят глаза. Это он изобрёл ей имя, в честь невесты князя Мышкина. Фото от папы осталось совсем немного. Из семьи сибирских староверов, деревенских писарей, грамотных из века в век, отец был умён и образован, Аглая трепетала и обожала его. Мать, красавица Милена, казалось Аглае, слегка не дотягивала до высокой планки её отца, как Марине Цветаевой Гончарова казалась недостойной Пушкина. Милену, впрочем, Аглая тоже любила. Мама, твои руки, твой баюкающий лепет, ты – моё утешение. Но как же рано ушёл отец! Вот детские фото Аглаи, то кислые, то радостные, роскошные фото Милены. Уже взрослая Аглая там, Аглая сям. А вот старые, дореволюционные фотографии. Портрет прабабушки всё же надо вынуть из рамы. «Милая бабушка, кто целовал ваши надменные губы?» Губы были не надменными, а плотно и горестно сжатыми, призывающими к стойкости и терпению. Ах, прабабушка Екатерина, мало радости выпало на твою долю – гражданская война, после которой муж-казак ушёл с белыми, и долгая безмужняя жизнь с двумя детьми. В раздумьях Аглая убирала фото из старой, облезлой рамы. И – неожиданность: из под верхней фотографии выпала ещё одна, зачем-то спрятанная. На фоне здания школы – дети, ученики лет восьми: мальчики в казачьей форме, несколько девочек в обычной затрапезной одежде, по-простому, в платочках, странно, казАчки обычно одевались нарядно. Рядом с ними стоял офицер, видимо, учитель, облика в редком сочетании воли и интеллигентности. Аглаю пронзило: «Ваше высокоблагородие, кем вы были, как жили?» Безупречен офицер со старого фото. Честь. Долг. Достоинство. Лицо полно мужского изящества, точь-в-точь молодой Гумилёв. Аглая вглядывалась в его облик, как в рисованый текст с молитвой, и настраивалась под этим камертоном – великодушие, благодарность, любовь – её лицо просветлело как перед вдруг распахнувшимися шторами. Кто же из родственников изображён на фото? Наверное, прабабушка в те времена, когда была малышкой, а, может быть, прадед. Или оба. Фото взяла с собой, в новую жизнь.
А потом ритм ускорялся, ускорялся: платье, туфли, машины, выбрать ресторан, времена наступали всё свадебнее и свадебнее. На этом фоне встреча с родителями жениха прошла безупречно. Приданое невесты! Как ни была заморочена Милена (и ожидаемые аглаины свадьбы от Маланьиной вопреки своей воле старалась отмежевать), но к замужеству дочери когда-то готовилась, в последние годы, впрочем, потеряв надежды на последнее. Хрустали и сервизы успели выйти из моды. Аглая методично пересчитала простыни, тарелки, покрывала и всё остальное мягкое, бьющееся, а также жаропрочное. Кое-что пришлось докупить. Чудесно гулялось по магазинам главной улицы, витрина за витриной, они теснились и льнули друг к другу, и, не доходя оживлённого перекрёстка, не пропустить бы любимый «Танаис», тоже почти музей. Щемящие, уже сиреневые облачка, лёгкие, как шейный платок, намекали, что пора домой, магазины скоро закроются. Платье невесты и весь наряд оплатили сами – не нищие, чай. Событие надвигалось.
Леонид, озабоченно сдвинув брови, ехал в светло-сером Audi по тому отрезку пути, где Ростов сохранил прежний деревенский облик с одноэтажными домиками, фруктовыми деревьями, сиренью и свежеполитыми петуньями во дворах, – мельком, боковым зрением отметил: на скамейке словно Аня сидит – и вспоминал минувшую поездку в Испанию, сподвигнувшую его к женитьбе. С бывшей женой Настей и дочерью Аней, представившись семьёй, имитация, в основном, для Ани, Настя от иллюзий и всего прочего давно отказалась, они вначале отдохнули на Коста Брава, затем отправились в Мадрид. В отеле ещё, ллорет-де-маровом, с ними познакомилась ливечанка-переводчица Эмель из постанского города Ливечия, говорившая на нескольких языках. Леонид не привык себе отказывать в женском обществе, а жаркие глаза сказочной девы, царица ты моя шемаханская, и пылали, и манили, а перси трепетали. В любви она призналась после второго совместного завтрака, и Леонид несколько раз заскакивал к ней в номер за нежностью, которая требуется каждому мужчине, стараясь не забывать, что отдых, в основном, посвящён дочери. Эмель поехала с ними в Мадрид, вызвавшись быть гидом, она в Испании не впервые, и посмотрели они вместе с Эмель не только Мадрид, но и окрестности, и уже почти месячное путешествие подходило к концу. Осталось лишь два дня провести в синенебесной Испании. Вечером Настя, выгуляв длинное шёлковое платье – слоновая кость у плечей к подолу налилась зрелым персиком – уже устав иронизировать по поводу новоявленной пары и, надеясь, что десятилетняя Аня не зациклится на папиных сексуальных развлечениях, увела девочку спать. Наступило время Эмель. Чёрные волосы змеились по обнажённой спине (Настя, поправляя свою роскошную от природы пшеничную гриву, намедни уже успела поинтересоваться у Эмель, во сколько обошлась процедура наращивания локонов. Оказалось, не очень дорого, дешевле, чем в Ростове), глаза с макияжем под Клеопатру неотступно следовали за каждым жестом Леонида, платье без бретелек цвета электрик мерцало, словно южная ночь. Леонид не понял, где оно заканчивалось, поскольку Эмель не давала ему возможности отстраниться от себя ни на сантиметр. Видимо, где-то не слишком низко, обнажённые колени сидящей девы неотступно стояли перед его глазами. Ведя его к себе в номер, девушка прочувствованно и страстно шептала о скором расставании, о любви навсегда, и о том, что она приедет к нему в Ростов. Леонид до озноба ощутил, что в голову ему бьёт не только мартини. И, несмотря на то, что, будучи сам соблазнителем, он мало верил этому искусству, красоту игры он оценил: «Хорошо, что мне уже почти сорок, и многое видено, иначе затянуло бы меня в эту чёрную, сладкую патоку.» «Не надо откладывать, – тут же отреагировал Леонид на предложение приехать к нему в Ростов. – Люби меня здесь. Люби меня так жарко, как можешь.» Стоит ли говорить, что ночь была страстной? Наутро Леонид собирался было навсегда попрощаться, как вдруг Эмель сказала: «Я знаю в Испании церковь русских староверов. Поедем?».
Полный впечатлений Леонид точно ощущал смутную вину, душевное неудобство за бесконечную череду развлечений последнего месяца. Словно серьёзности ему не хватало, патриотизма, что ли, будто он – легковесный интернациональный мот, а не добропорядочный бизнесмен из российского провинциального города. Да и в роду у него были староверы, и будет что рассказать в кругу знакомых, хотя Эль Греко тоже отличный повод для беседы, конечно. И что-то ещё способствовало такому путешествию, он решил позже додумать свои мотивы. Кроме того, как ни старался Леонид поироничнее относиться к своей новой восточной страсти, яркие, говорящие глаза Эмель запали ему в душу, и давно бы пора расстаться, но момент разлуки всё отступает и отступает. Как у пьяницы, который не может убрать со стола недопитую бутылку. А такое путешествие придаст некий высший смысл его непозволительному приключению, случившемуся ещё и на глазах у дочери. Будто бы Эмель – не сладострастная утеха, а ниспослана свыше и ведёт его куда-то, и ему захотелось посмотреть, куда именно. Посоветовав Насте и Ане последний день посвятить покупкам, и объявив, что он просто хочет поспать, Леонид вместе с Эмель на такси отправился из Мадрида в небольшой городок куда-то за Вальдепеньяс. Послеполуденная провинциальная Испания тиха и безлюдна, но церковь стараниями Эмель нашлась сразу. Как раз случился день Вознесения Господня по православному календарю, и Леонид с детским трепетом вошёл в потёртую дверь небольшого помещения, где толпился народ. И Эмель при нём. Подождали, пока люди чуть разбредутся, чтобы поговорить со священником, Леонид помолился, поставил свечи. Наконец, тёзка, худощавый, суровый с виду, отец Леонид чуть-чуть отступил от паствы. «Откуда люди?» – удивился наш турист. «Со всей Испании едут, и не только староверы». «Великое дело делаете, батюшка. Позвольте пожертвовать на благое деяние» – Леонид положил у свечного ящика тысячу долларов и ещё какую-то сумму не считая. «Бог в помощь, хоть и не старовер ты.» «Были предки и среди староверов.» «Не забывай про пост и молитву. Не увлекайся спиртным, и будешь ближе к богу, чем многие другие». «Жениться хочу». Священник посмотрел на Эмель. Леонид отрицательно помотал головой: «Это переводчица. Дома невеста, у неё в роду тоже были староверы». «Благославляю на счастливый брак. И детей пошли вам, господи». Леонид вспомнил об Аглае, тоже худощавой и строгой, как священник-старовер, хотя и очень красивой, и грядущий брачный обет представился ему некоей схимой.
Вышли на улицу, под бушующее солнце, к райским цветам, фонтану и, как водится, старинной крепости, и Леониду подумалось: «А ведь брак – это радость великая для христианина, а я женюсь на малознакомой женщине, словно кому-то другому, очень важному и нужному, это надо, а не мне. А кому надо? Зачем?» – удивился себе Леонид. И брак Аглае он пока не предлагал. Само всё вышло в этом разговоре со священником, но теперь, получив благословение, отступать некуда.
На обратном пути разозлённая Эмель произнесла голосом, скрипучим от негодования: «Если я переводчица, заплати мне зарплату за эти дни». Так всё просто! А он думал, что придётся долго оправдываться. Он вынул и вручил Эмель шестьсот долларов. «Семьсот!» – Леонид молча добавил. Кажется, был такой фильм-новелла по Чехову с Михаилом Казаковым в главной роли, что-то про идеалиста в названии. Взяв деньги, Эмель сердито разрыдалась.
В аэропорту, прощаясь с переводчицей Эмель, все трое подумали, что больше никогда её не увидят. Но один человек ошибался, и это был Леонид.
Родители к решению сына жениться на Аглае отнеслись прохладно. Невеста болезненна и не богата. Мать её не комильфо, отец, будучи гениальным диагностом, человеком зарекомендовал себя странным и умер странно, а отчим в молодости отсидел за участие в новочеркасской демонстрации. Впрочем, сын их, взрослый и успешный, сам способен принимать подобные решения, давно заслужив и доверие, и уважение родителей. Порфирий Леонидович подстраховал Леонида на старте, но многие подстрахованные давно сошли с дистанции, а фирма Леонида процветает. К тому же, невеста хороша и совсем не легкомысленна. Поэтому во время представления в качестве нового члена семьи родственникам Леонида Аглая не ощутила ни малейшего холодка. Разве что отец взглянул на невесту с некоторым недоумением: "До чего же худощава. Странный вкус у моего сына".
Аглая светлым, душным вечером шла от музея к дому, мимо изнемогших за день растений, по перегретому в ежедневные сорок градусов южному асфальту, и уже миновала памятник Пушкину, как перед нею точно из пыльного сгустка, из плотного марева материализовался молодой, модно одетый парень. Аглая не сразу его заметила в краснеющих сквозь листву пятнах заката, после прохлады музея чувствуя лишь всесветную суетную жару, что изнуряет и возбуждает одномоментно, даже веки ей казались влажными. О, докондишины времена, ваши душные комнаты, холодные ванны и быстро сохнущие постельные простыни, она в этот миг мечтала только о водопаде. «Простите, я знаю, что вы работаете в музее, у меня есть экспонаты для вас, не могли бы вы посмотреть?» «Мне не понятна ваша просьба, – сухо ответила Аглая. – Приносите ваши экспонаты в музей в рабочее время.» «Нет, нет, не отвергайте, там фото, вещи 19 века, наверное. Что-то подойдёт в музей, что-то можно предложить в частные коллекции. Я работаю весь день, до музея днём мне ну никак не добраться. У вашего музея есть штат добровольных помощников, я бы хотел войти в их число.» Приятный этот парень улыбался и уже подхватил пластиковый пакет Аглаи, в котором она несла домой две купленные в магазине сувениров вазы: единой формы, но одна абстрактного рисунка, а другая в тон, одноцветная, с медальоном на выпуклом боку, а в нём – осень. Осень. Осень не за горами. Вдруг парень показался знакомым, абрис высокой фигуры где-то виданным. «А вы здесь живёте, в этом доме? Мне кажется, я вас раньше встречала.» «Верно, меня зовут Влас. Я часто попадаюсь вам на пути, примелькался, наверное. А ваше имя запамятовал, хотя видел вас в музее.» «Аглая,» – нехотя представилась Аглая. «Пойдёмте, ступить два шага буквально». Честно говоря, Аглая давно уже не вела столь лёгкой и приятной беседы, но парень казался рассеянным, отвлекался и озирался, выбирая маршрут. Они свернули в проулок, потом ещё в один. «Здесь, здесь,» – наконец-то вошли в подъезд. (Почти уже забытая эпоха распахнутых подъездов!). Аглая прошла вперёд, Влас сопровождал её: «Выше, выше!». Вдруг, обернувшись, Аглая увидела некое движение продавца экспонатов, словно он хотел её обхватить. Где-то стукнула дверь, Аглая отвлеклась, мысленно помахала перед лицом рукой, отметая нелепое подозрение: померещится же такое! Минули ещё один пролёт, и тут Влас сзади решился на неё напасть – руками обнял плечи и попытался привлечь к себе. Внезапно на ближайшей лестничной площадке отворилась дверь. Аглая вскрикнула и в панике выскочила из подъезда. Влас побежал за ней по безлюдным закоулкам, мимо мусорных баков, хилых кустарников: «Аглая, будь со мной!» – кричал ей вслед. – «Ты замужем? Мне нужна женщина такая, как ты. Твои духи пахнут арбузом, подари мне их! (На самом деле арбузом слегка отдавал дезодорант, Аглая не решилась бы в такую жару воспользоваться духами.) Подари себя! Я буду любить тебя. Постой!» Аглая в ужасе выбежала на центральную улицу, влилась в поток народа, идущего с работы, Влас шёл следом. «Оставь меня немедленно!». Вернув ей пакет, недалеко от аглаиного дома, Влас, наконец, девизуализировался. Предвечерний кошмар рассеялся, ушёл в темень.
С тех пор Аглая видела несколько раз, как он следует за нею после работы, мороз по коже – то за спиной, то вдруг нигде – и дважды пытался заговорить. Хождение по аглаиному следу ускользающего преследователя стало настолько невыносимым, что ей пришлось признаться Леониду. Леонид раскраснелся от гневной ревности: «Как можно с незнакомым мужчиной войти в подъезд!» «Я не знаю, не знаю, как. Разве всех нужно подозревать? Можно жить, не веря никому, не приоткрываясь? Он лет на десять меня младше, он похож на всех моих знакомых! Я работаю, живу, хожу по улицам, разговариваю с разными людьми – я не могу всего предвидеть!» Леонид вернул себе самообладание, только посмотрел на невесту неодобрительно, и сказал: «Тебя посторожат». Аглаю слегка подташнивало как после жареного пирожка из кулинарии – накануне свадьбы едва не изнасилована в подъезде!
Что касается последней, главной близости почти уже молодожёнов, то она происходила, состоявшись сразу после обручения, но всё случалось на бегу, наспех, важное в этом таинстве обоими откладывалось на потом, на некое безоблачное, благополучное «завтра». Леонид являлся вечером в аглаину комнату, и задерживался в стыдливом полумраке не больше, чем на час – что-то угнетало его жизнерадостную натуру, оставаться ночевать он там не мог – долгие годы болезненных снов и тяжёлых мыслей невесты смотрели на него изо всех углов, Аглая разделяла его настроение в обретённом своём стремлении быть безусловно, безоговорочно счастливой, и ей теперь хотелось куда-то убежать от себя прежней. Свою новую спальню в трёхкомнатной квартире Леонида с видом на Дон (по странице реки – частые ремарки, добавления белых катеров, ракет, огромных теплоходов, вдали – всегда разная степь с отметками лесополос) они сделали светлой, в серебристых вертикалях, с неуместной для всех большой люстрой вверху, чтобы и зимой было им утро, и пасмурной осенью яркий вечер.
За неделю до свадьбы, в благодатном сентябре, упоительном после яростного лета Леонид покинул офис почти в шесть, когда ещё не темнело, а меркло, и быстро шёл по аллее к своей машине, отмахиваясь от падающих листьев, сорванных несильным северным ветром. И какая-то девушка, местная цыганка, наверное, протянула к нему руки. Леонида поразил этот жест, и вдруг он понял, что перед ним Эмель. «Леонид, здравствуй, я приехала, не гони меня, я хочу быть с тобой». Вот тебе и отпускное весеннее развлечение. Брови Эмель выразительно изогнулись в гримасе отчаяния. Леонид оглянулся, и, взяв девушку за локоть, усадил в машину, отъехали до стоянки у кафе, постаравшись затеряться среди других авто. Он посмотрел на Эмель, решив идти ва-банк, проверить свои подозрения. «Я всё знаю» – строго сказал Леонид наугад. «Твои знакомые рассказали». Эмель вдруг смутилась и потупилась. «Не верь, я ни в чём перед тобой не провинилась.» «Я знаю, где ты остановилась и кто это оплатил,» – продолжал блефовать Леонид. Эмель сейчас придёт в себя, нужно её дожать. «Как сотрудницу иностранной разведки я могу сдать тебя в ФСБ», – жёстко, но как иначе? Эмель вздрогнула. «Нет, нет, я не сотрудница разведки. Мой знакомый руководит строительной фирмой в Ростове, я всего лишь хотела выйти за тебя замуж.» «Чтобы шпионить?» «Нет, нет, Леонид. Он показал мне тебя, и я полюбила, полюбила.» Эмель прильнула к нему, обвилась тёплой, благоухающей лианой и попыталась поцеловать, но Леонид был непреклонен, уже чувствовал он здесь лишь противное похмелье, и ничего не будет так, как раньше. «Зачем он меня тебе показал? Это твой любовник?» «Нет, это мой родственник, он не хотел ничего плохого, поверь, он хотел с тобой подружиться». «Вот как. Напрасно твой родственник стал интриговать.» И вдруг Леонид неожиданно для себя, спросил: «И ещё кое-что мне рассказали. Парень, напавший на мою невесту, кто он?» Эмель прошептала: «Он хотел эмигрировать, я вызвалась ему помочь. Попросила увести твою девушку, или просто расстроить свадьбу. Я люблю тебя, люблю.». Леонид заледенел, застыл на какое-то время, потом отмер. «Дальше поступаем так. Я женюсь, а ты уезжаешь навсегда. Завтра. Ты шпионила, пыталась мне навредить! Выходи. Сама уедешь или проверять?» Эмель вышла из машины, хлопнув дверью. Найти гостиницу, где остановилась Эмель, оказалось несложно – два звонка по громоздкому сотовому. Придётся проверять.
День аглаиной свадьбы настал. Сборы и причёска заняли около четырёх часов, белокожая Аглая в белоснежном платье без кружев, но с воланами выглядела безупречно, миллион шпилек в пепельно-русых волосах, литры фиксатора причёски, фата фалдами подальше от лица. Макияж ярче, чем она любит, но так нужно для фотографий. Костюм у Леонида светло-серый, неброский, жених у Аглаи хорош, роста среднего, поджарый, волосы рыжеватые, подстрижен удачно.
Свидетель, свидетельница, шафер – всё как было принято на протяжении десятков лет от Москвы до самых до окраин. Зарегистрировались в ЗАГСе, разложили букеты к памятникам, оповестили свадебным кортежем о своих узаконенных отношениях – обычное провинциальное бракосочетание состоялось.
Кортежем по мосту ехали через Дон, а у Аглаи в голове – что за нелепость – песня про то, как цыганка гадала, за руку брала. Прибыли праздновать в ресторан на левом берегу. И надо бы пировать, но тут жених чем-то озаботился. О чём же беседует без конца Леонид по новому, ещё редкому в те времена, сотовому? Леонид выпроваживает из города Эмель и Власа. В момент, когда Аглая пригубила из бокала апельсиновый фреш, Влас в отделении милиции ответил на вопрос о паспортных данных по обвинению в нападении. Крепкий сотрудник, не ленясь, последовательно заполняет протокол: «Вы продали свою квартиру? Быстро, пришлось уступить?» Разговор закончился через час дружеским советом: «Больше мы не ждём вас в городе, и этот финал для вас очень благоприятен, поверьте.» Когда Аглая положила на тарелку красную икру, Эмель в кабинете строгого начальника взяла в руки паспорт с истекшей визой и поняла: в продлении визы отказано, и какая-то вежливая девушка посоветовала ей купить билет на завтрашний самолёт. Ростовский родственник ливечанки на всякий случай решил прекратить с ней отношения, в чём и уверил Леонида по телефону.
Наконец, Леонид вернулся к столу, и чело его разгладилось. Оглядел гостей: со стыдом отметил – ни Насти, ни Ани, Ане его бывшая рассказала о новой папиной жене, но на свадьбу их не приглашали. Надо бы подарить Ане новый велосипед, грехи наши тяжкие, дочь, прости папу. Присутствие здесь – нет, это слишком для десятилетнего ребёнка (и слишком для Леонида, если бы Аня вдруг стала расспрашивать об Эмель), остальной клан в наличии, всё в порядке, можно передохнуть.
Фотографии, дары, пожелания, тамада, как водится, пытается всех перекричать, и апофеоз праздника – танец жениха и невесты, вальс. После вальса новоявленная супружеская пара вышла поговорить, обсудить, досоветоваться, медленно, в тесноте объятий, поднялись на третий этаж, чтобы посмотреть свой номер молодожёнов – всё ли там как надо. Картина оказалось неожиданно завершённой, полной: не только празднично разложены фрукты и закуски, а шторы и покрывала свисают нужными свадебными фалдами, но и постель укомплектована, всё и все в наличии. Молодожёны онемели. «Полина, вы – моя любимая артистка, я все спектакли смотрю с вашим участием,» – пискнула, наконец, Аглая, и, поняв смысл произнесённого, осознав, что последний спектакль оказался даже чересчур впечатляющим, разглядев второго – женатого брата Николая, мужчину басистого и эффектного, нависшего над самой фотогеничной брюнеткой области, невеста выбежала за дверь, и уже там её вывернуло наизнанку. Леонид, шипя, выгонял сестру из номера, где её настигла страсть. «Ну почему именно ты? Почему именно так? На моей свадьбе?» – вопрошал Леонид. Аглая, спустившись, попросила Милену подняться к Леониду, помочь. Села, отдышалась.
Милена по прибытии застала вертопраха, сорвавшего цветок запретных наслаждений – опять удача – уже застёгивающим брюки, и вмиг оценив ситуацию, не удержалась и отвесила подзатыльник родственнику по удобно склонённой голове, как нашкодившему мальчишке, давно хотела это сделать, ленивый, беспутный мужик, никогда не станет взрослым и ответственным. Он, не поднимая глаз, вышел из номера. Тем временем Полина в покрывале беспрерывно рыдала в объятиях брата: «Лёня, прости, я одна, я так одна, ты никогда не поймёшь, что это за проклятие, и не дай бог тебе понять, Лёнечка, не дай бог. Прости меня, прости, свою любящую сестру». Выплеснувший негодование Леонид к тому времени уже утих. Кто их поймёт, эти творческие личности, Полина – местная знаменитость, конечно, артистка драматического театра, даже снималась в московских сериалах, но сестре тридцать восемь, давно в разводе и сын-подросток. Ему стало смешно, да лишь бы не примета плохая, пусть иронизируют, говорят, что с такой верой в приметы непонятно, как мы полетели в космос, а соблюдали их, наверное, вот и полетели. Наконец, Полина вместе с покрывалом утащилась в ванную, а Милена привела горничную – прибрать, перестелить постель – снова по-праздничному, впрочем, излишние усилия и напрасные старания, как показало недалёкое будущее.
Чуть спустя, уже среди гостей, Леонид какое-то время не хотел отвечать на звонок по мобильнику, и всё же нажал кнопку приёма. Авария, оползень у строящегося дома, нужно срочно принимать меры, а новый начальник участка свалился с температурой. Леонид, чуть-чуть позлившись, быстро приблизился к Аглае, прошептал на ухо: «Поеду, провожу Полину, ложись без меня». Аглая даже не успела возмутиться, как он исчез, только замерла с полуоткрытым ртом, фата её затрепетала, а потом невеста без места продолжила ковырять вилкой в салате. Такого гневного румянца она не помнила за собой ещё со школьных времён. Помнится, однажды учительница ругала её прилюдно и нещадно за неучастие в неделе истории. Нельзя сказать, что её никогда не отчитывали до этого, но тогда впервые в ней возмутилось вдруг осознанное «Я». Она молча стерпела, как и сейчас. Уроки истории. Следующие полчаса Аглая мысленно костерила безвинную в этом случае Полину.
Леонид по пути отвёз Полину домой. Чуть позже в каске с горящей звездой во лбу, аки царевна-лебедь, как он мысленно себя окрестил, пешком подходил к аварийной зоне. Не видящий пока его синий от ночных звёзд рабочий искренне и взахлёб ругал начальника: «Как можно было выделить такой участок под застройку! И никогда его нет на рабочем месте, и не застанешь его, нашего Леонида, – то турчанка, то цыганка, то судьба сероглазая! Не Испания, так Болгария, а то ещё какая держава заморская! А ты сиди без денег, ничего с ним заработать невозможно!» Кто-то пытался урезонить критикана: «Свадьба у него сегодня.» «А зачем начальника участка перед свадьбой поменял? Деловой был мужик Авдеич!» «Он не менял, тот сам уволился». У Леонида захватило дух. Несправедливо! Подло! Если справедливо, то слегка, посмотрел бы он, как бы они резвились на его месте! Наконец, подошёл: «Чего сидим? Не умеем ничего, значит? Кто измерил параметры оползня? Два человека – со мной!» Повернулся и ушёл, взяв двоих помощников. Слышал только смех себе вслед и фразу, ох уж, и место встречи: «Вы бы сняли пиджачок, гражданин Начальничок!» Леонид-начальник окинул взглядом то, что на нём надето, остался доволен собой: переоделся в рабочую куртку – и когда только успел!
О покинутой невесте все подумали, но вслух никто ничего не сказал, не ёрничали, не ехидничали – схлопотать можно по физиономии, лицу то есть, по профилям правильным и неправильным, по высоким переносьям, по межбровным углублениям, по твёрдо очерченным скулам да по тяжёлым подбородкам.
Покинутая невеста чувствовала себя плохо, удалилась в номер, гостям сказали, что молодожёны решили остаться наедине. Аглаина голова кружилась, фруктами она попробовала себя освежить, и даже слегка вином, но опять началась тошнота. Тошнота какая! Мутота. Муторно, смурно. И она уснула. Намного труднее ей было бы простить Лёню, если бы не эта слабость. А с такой маетой во всём организме, может быть, и к лучшему, что в ночь своей свадьбы она осталась одна, ах, как она слаба. А как одинока! Как она нуждается в этом одиночестве, боже, прости меня, Аглаю измученную, Аглаю задёрганную. Никогда она не попрекнёт его за эту свою временную покинутость, которая ей так оказалась нужна. Отлежаться, зализать свои душевные раны, восстановить силы, найти покой. В эту ночь были заложены основы их будущего брака, их трудного долговременного союза: союз Аглаи, старающейся скрыть свою слабость, нервозность и отсутствие выносливости, и её супруга Леонида, не желающего быть откровенным с той, что стала его второй половиной. Дабы уберечь её, Аглаю, от лишних волнений, оградить свою свободу, их отношения, её психику, своё время, её время, их время, Аглаино здоровье, Леонидовы начинания. Спи, Аглая, он придёт на рассвете.
Второй день суматошной, мучительной для Аглаи, свадьбы (дань любви и уважения родственникам и знакомым), ознаменовался непритязательным весельем и розыгрышами, гости развлекались, но Аглая уже в другом, гладком бежевом платье из плотного шёлка едва улыбалась (натянутая улыбка сохранилась с момента, когда при виде идущей к столу Аглаи, Леонид, потеряв терпение, взял за шиворот и выдворил со стула пятнадцатилетнего соседа-мальчишку, незаметно просочившегося на место невесты). Леонид с расстёгнутым воротом и без галстука был слегка пьян и наигрывал на гитаре что-то из Высоцкого. Утром они многое обсудили. Оказалось, что Полина очень импульсивна, и Леонид привык о ней заботиться. «Прости, Аглая, моя дорогая, её поведение и мой вынужденный отъезд, я хотел, чтобы не стало хуже.» Узнав правду, первоначально возмутившись, Аглая удивилась бы этой фантазии, но она её не узнала никогда, так же, как и многое другое. Леонид рассчитал точно, пусть уж лучше молодая жена думает, что он настолько хорошо заботится о своей семье, чем знает, как тяжела и непредсказуема его работа, как хрупко их благополучие. И Полине хотелось отомстить слегка: паршивка совсем не уважает брата.
В три часа дня кортеж доставил их к поезду до Сочи, в отдельное купе, где на столе расположились букет обожаемых, нежно благоухающих кремовых роз, бутылка златоглавого шампанского и широкая гофрированная коробка конфетного ассорти, расставленных вездесущей Миленой, успевшей войти в вагон раньше. Но Леонид тут же уснул, и Аглая вслед за ним провалилась в свои кошмары, и впервые там, посреди ужасов, возвращаясь на время из сна, задумалась о том, что её здоровье, кажется, снова пошатнулось. В болезненной дремоте Влас жутко простирал к ней руки, и ваше благородие со старого фото тянул ей спасающую длань, а Лёня то появлялся, то исчезал, Лёня, я пока никто для тебя, ни моя жажда жизни, ни моя грядущая любовь, ни наше долгое совместное будущее тебе неведомы. Смерть, где твоё жало, ад, где твоя победа? А вдруг рядом и жало, и адова победа? Вдруг бездна сразу за порогом? За окном поезда, в тишине купе, коридоре отеля? Скрежет колёс дисгармонировал с их стуком, и вполне соответствовал мрачному бреду. Анна Каренина не в лиловом, а непременно в чёрном, она, Аглая всё в том же бежевом, до колен, зачем в её мыслях Анна Каренина, уж с собой она не покончит никогда, тогда другая смерть, наверное, неподалёку где-то. Нет-нет, не так же быстро, времени, дайте же времени! Жизни дайте! Лёня, если я умру, – как не хочу умирать, красный гроб, заплаканная мать, ты, дежурно присутствующий на похоронах, жить, жить, жить! – что останется в твоей памяти? Белое платье? Фата? Быстрые свидания? Торопливые объятия? Мой профиль с тонким носом и чётким подбородком? Анфас мой ты, кажется, и не видел никогда, ни разу не сфокусировал зрение на мне, Аглае. А что очи серые, то я сама тебе сказала. Не так, не так, будет моя, Аглаи, победа, будет время, когда ты проснёшься, хоть час, да мой, я обниму тебя, посмотрю, замирая, в твои глаза и буду смотреть долго, запоминая и запоминаясь. Твоя голубая радужка отразится в моём зрачке, моя серая – в твоём, и будем как два зеркала бесконечно отражать друг друга, в какой-то иной, вечной реальности, нам и самим неизвестно, где. И хорошо, что мы не увидим эти бесчисленные снимки, потому что мы разные, Лёнечка, очень-очень разные. Проснулся? Дай-ка я лягу рядом, положу тебе руки на плечи, а голову на грудь, постучи своим пульсирующим сердцем в мой пульсирующий висок.
В половине двенадцатого, от усталости не ощущая ни сапфировой ночи в силуэтах пальм и кипарисов, ни влажного от прошедшего дождя одеколонного воздуха, они оказались в люксе отеля «Жемчужина», где Аглая, наконец, упала в обморок после героической выдержки, проявленной накануне, а ровно в двенадцать, в первый час их медового месяца, приглашённый знакомый врач, давний друг Порфирия Леонидовича, найденный за пять минут, пообщавшись и осмотрев Аглаю, уже лежавшую в постели, огласил диагноз: «Два месяца беременности. Вы не злоупотребляли спиртным на свадьбе?». Аглая слабо зашевелила губами, вызвав улыбку старого доктора: «Ни за что. Выпив, я расплываюсь на фотографиях». Ошалелый Леонид, отметив границу суток, решил, что примета хорошая, и не желая острить, в самом деле забыв, что до ответа надо терпеть ещё много тягучих месяцев, спросил «Мальчик или девочка?» – и все облегчённо рассмеялись, то веселье предчувствовалось, гуляло рядом, шло к ним коридорами, и, наконец, ворвалось в их гостиничный свадебный номер.
Аглаины мысли-качели вознесли её на вершину счастья и зависли там на весь медовый месяц – полнота бытия и совершенство её нынешней жизни окутывали защитным коконом, море её ласкало, хвоя ей благоухала, а муж любил, и пусть временно всё и быстро утекают беззаботные секунды, но эти дни она не забудет никогда. И, как всегда у неё, изумительный поворот событий сопровождал беспрерывный внутренний монолог: «Почему я не подумала о возможной беременности? Почему я собралась умереть, так ужасно и искренне, от своего естественного состояния, я, уже взрослая женщина с высшим образованием?» Прошлые проблемы со здоровьем легли в подкорку, странная и внезапная смерть отца отбросила мрачную тень на её жизнь, но не эти причины служили главными. Беременность, казалось ей, надо заслужить, ребёнок представлялся наградой за долгие и многочисленные усилия, смехотворная подсознательная идея, что правильные и здоровые женщины вследствие своего хорошего поведения получают в подарок детей, оказывается, всегда определяла её представление о семейной жизни, а она пока не была у себя ни правильной, ни тем более здоровой. («А ведь с точки зрения большинства я вполне в струе, успешна, прекрасна, счастлива!») И возвращаясь к главному: одна из её подруг смогла зачать лишь после пяти лет ежегодного лечения в Ейске, а другая трудилась-лечилась три года, хотя Аглая слышала, конечно, и об обратном – о скорых и неожиданных результатах. Аглая собой почти возгордилась, не так слаб её организм, не безжизненно её лоно, не увяла её женская суть! Выверенной точности не хватало этому внезапному счастью, некая его поспешность сбивала с толку. И вот впереди ждёт её что-то очень опасное, наверное, крайне необходимое, трудное и болезненное, настоящее испытание, к которому она так стремилась, а потом – чудо из чудес, её ребёнок родится, станет взрослым, будет похож на неё, на Леонида, а, может быть, и ни на кого не будет похож! И с тихой, суеверной радостью, продолжая слегка тревожиться, все последующие дни, недели, месяцы Аглая стала ждать. Кто ты?