Иногда я подхожу к двери и вздрагиваю, я уже знаю что там, но каждый раз пытаюсь убедись себя, что мне показалось. Вхожу, улыбаюсь раскрасневшейся, подозрительно веселой матери, целую её в щеку, чего обычно не делаю никогда, и в нос ударяет запах спирта. Пощёчина, поиск бутылки, она сидит, а я мечусь и ору, мне страшно от собственной ярости, раньше я выливала остатки водки в раковину, теперь могу выплеснуть в лицо.Четыре года назад во время очередного запоя, я ползала на коленях и умоляла не пить, билась в истерике и заламывала руки, а она тупо улыбалась и смотрела пустыми глазами, после 0,5 водки мой концерт уже нисколько её не трогал. Мне было 13 и поднявшись я впервые выпалила, что ненавижу её, я кричала свой матери, что она сука и швыряла на пол огромные красные яблоки, они с треском разбивались, брызгая соком на пол и стены. Яблоки потом было жалко, мать-нет, выпивая она сразу становится для меня человеком абсолютно чужим, меняется все- голос, характер, мимика.
Это длится столько, сколько я себя помню, иногда, в детстве она брала меня с собой к "тете", тетю я боялась и меня сразу отправляли в другую комнату поиграть, так как увидев рюмку у мамы в руках я начинала рыдать и проститься домой. Через час мама тоже становилась "тетей" и домой я шла уже с совершенно чужой женщиной. Иногда она провожала меня до подъезда и исчезала на пару недель. Начинался ад, я умоляла бабушку найти маму, а она только разводила руками, приходили с работы и требовали объяснений, дед искал её по местным притонам.
В конце концов её находили и силой тащили домой или она возвращалась сама с тяжелым отравлением некачественным алкоголем и страшным чувством вины. Первую ночь никогда не спала, а все обнимала меня, поправляла одеяло и плакала.
Так проходило детство, в мучительном страхе очередного запоя. Бабушка рано начала впадать в маразм или поехала крышей на нервной почве и решила, что в школе все пытаются посадить меня на наркотики и регулярно ходила туда скандалить. До этого я даже не знала, что это такое, как и мои одноклассники, ведь учились мы тогда в третьем классе... Меня и без этого не слишком любили в классе, я была слишком тихой, постоянно "витала в облаках", по словам учительцы, но благодаря бабушке, теперь со мной просто боялись общаться.
Спасли меня книги и продолжают спасать, как бы не было плохо можно всегда уйти в совершенно другой мир. И я читала о потрясающем детстве Даррелла на острове Корфу, по детски влюблялась в Тома Сойера и оплакивала Маленького Принца, страшно переживала за Белого Клыка.
Ещё я помню бесконечных раненых птиц и птенцов, я постоянно их подбирала, со временем и соседские дети стали мне их нести, этот поток был бесконечен. Они сидели в коробках, дохли или благополучно улетали. Постепенно методом проб и ошибок и имея уже приличное количество павших пернатых за плечами, я выяснила что молодых стрижей которые часто неудачно вылетают из гнезда и безпомощно ползают, лучше откармливать мухами, голубята вечно давятся и кормить их нужно очень аккуратно, а врановые жрут все и не дохнут совершенно. Однажды дед поймал для меня белку, а потом случилось чудо - она родила четырёх бельчат. Они стали совершенно ручными, в отличии от матери, и бодро носились по балкону, прячась в стоящий там свёрнутый ковер.
Сейчас я почти не помню о тех запоях и скандалах, зато отчётливо помню белок и рыбалку с дедом, он оставлял меня на берегу с удочкой, а сам уплывал проверить свои сети. Возвращался он всегда с мешками полными огромных рыб, которых дома вываливал в ванну, где они ждали своей участи и бешено плескались заливая пол. В этот день весь дом ел рыбу, бабушка взвешивала их и продавала соседям, а мы с подружкой пытались кормить их карамелью. Безумно страшно было совать ледецы в пасти сомов и щук, первые, говорил дед, могли проглотить нас целиком, а вторые - лишить пальца. Иногда он приносил что поинтереснее - дикую утку запутавшуюся в сети, чайку или скользких тритонов.
Теперь мне 20, я больше не боюсь "тёть", тёти, как правило, боятся меня. И если с чем-то невозможно бороться, нужно научиться с этим жить. Утешают меня теперь герои Ремарка и Вишневского. Как бы не было плохо, на фоне их боли собственная кажется не такой уж и страшной.