предыдущее - http://www.proza.ru/2018/02/28/1580
Вчера родился февраль. Февраль - это серое, из которого потом появляется голубое. Так мне однажды сказал Саня. И вчера я видела из окна, как он выходил из своего подъезда. Он вышел без шапки на самое новорождённое февральское солнце, и оно нырнуло в светлые отросшие волосы и начало в них куролесить вместе с ветром, и глаза у него сузились от солнца, словно засмеялись.
Он прошёл среди белых сугробов, и во мне горькой и прекрасной болью отозвался Григ: золотые, устремлённые ввысь сосновые стволы, хижина на склоне горы и прорвавшаяся вдруг, ликующая весна...
- Посмотри на мои окна, ну! - отчаянно попросила я. - Посмотри! Увидь меня! Мне хочется встретить февраль с тобой!..
Он прошёл мимо и не посмотрел.
Вот так.
Я тихо ковыляю по улице в поликлинику, закутанная в большой шарф. Больничный лист освободил мне посреди рабочих будней положенные для гриппозников безделье - и моё одинокое сиротство ещё более нестерпимо. Ну надо же было так идиотски поссориться в такое именно время, когда родители в отъезде. Какая была бы жизнь! Не надо слоняться по подъездам, кинотеатрам и кафешкам, не надо выгадывать, когда родители, может, уйдут в гости, не надо подсовывать им билеты в театр, купленные на работе у культорга, никто тебя не контролирует, никто не спрашивает ни о чём, не глядит безнадёжными глазами - полная свобода, вольная воля на целых три недели, точнее, на целых 24 дня, такой редкий случай, ну как же обидно и глупо... И зачем мне всё это теперь?...
Вот, вот синяя предвесенняя чистота, сахарные сугробы, серые воробьиные шарики, упархивающие в небо - и всё это теперь не для нас.
А вот моё - толпы кашляющих и чихающих, немощных и шаркающих, запах лекарств и запах хлорки, и запах безнадёжности.
Я сажусь на свободный стул и прикрываю глаза. На мне синяя спортивная "олимпийка", единственная в моём гардеробе одёжка, совмещающая два необходимых удобства во время болезни: она легко расстёгивается спереди и хорошо закрывает горло. Ужасно не люблю на приёме у врача путаться в свитерах "через голову", не попадая руками в рукава. Температура спала, но меня шатает, как лист по ветру, и всё время хочется спать. От солнца режет глаза, и я отворачиваюсь от ослепительного окна. За окном сияет февраль. Не мой. Всё - его. И везде один он. Врач, развевая белыми полами, как крыльями, промчался мимо - и ведь тоже похож на него - такой же независимый, лохматый молодой... Мир полон лохматых, светловолосых, полон независимо прищуренных глаз, весь мир сейчас светлый мальчишестый Григ...
А мне глотать сульфадимезин и капать в нос ментоловое масло. И пить как можно больше чаю с мёдом. Как можно больше чаю с мёдом! Спасибо! А, может, я заболела от тоски! Может, зачахну совсем от вашего мёда и вашего ментола! Ах, не принято сейчас умирать от любви? Ах, не принято! А вот посмотрим, вот посмотрим!!!
* * *
Дома я включаю Грига, "Шествие гномов", чтобы взбодриться - и беру в руки щётку. Тщательно расчёсываюсь, укладываю волосы, закалываю их на макушке а-ля Коломбина, потом накладываю тон, стараюсь, крашу ресницы, тушь, потом пудра, потом снова тушь… Пятница, последний день рабочей недели. А вдруг?.. – думаю я. - А вдруг?!..
Надеваю польский батник, за которым неделю оббегано по магазинам, а потом выстояно в очереди два с половиной часа. Включаю утюг, отпариваю брюки. Самое ужасно, что мне невыносимо хочется спать. Я отгоняю сон. Ну а вдруг?... – думаю я и хожу на цыпочках, чтобы не спугнуть ни один звук…
В пять, ровно в 5 раздавался длинный солнечный звонок, и Санин голос звал меня куда-то за собой, и так было всегда. Всегда он меня куда-то звал, тащил, вёз и даже нёс и заставлял смотреть. Или слушать. И это было прекрасным, и я была заодно с ним и одно целое с ним. И вдруг… вдруг этот ужас, это невероятное, этот жуткий разговор, и эта так не похожая на него жёсткость…
Так наверное, погибают зимовщики: твёрдый и надёжный с виду лёд вдруг ломается с ужасающим треском, трогается с места, развергается пучина… О, эта безысходная мука, с которой я колотила его насмешливое молчание и кричала как пятиклашка: Предатель! Предатель!
Ладно. Всё. Не думать!
10 минут, чтобы выпить чаю с мёдом. 10 минут, чтобы написать родителям в профилакторий: Жива, здорова, всё хорошо, сожгла утюг, привет от Эммы.
Нет, можно позвонить, можно, но я сразу представляю наши с мамой разговоры и отметаю этот хилый вариант. Лучше написать пять слов. Всё хорошо, прекрасная маркиза. За исключеньем пустяка: меня грипп, и я теряю любимого. Но это уже в скобках. А так всё остальное хорошо, прекрасная маркиза...
Ещё 10 минут… так… 37 и 6. Ну, и к чёрту, к чёрту, к чёрту всё!...
Подхожу к окну. Ну, услышь меня, как мне плохо сейчас, умный, добрый, будь мне сейчас другом, скажи, что это не ты тогда был…
В половине пятого я, как подкошенная, валюсь на диван, натягивая на себя плед. Пропади всё пропадом!... и я тоже, и все...
---------------------------------------------------
Эдвард Хагеруп Григ (1843-1907) известный норвержский композитор, музыкант, дирижёр, пианист.
Наиболее известен как автор музыки к драме Ибсена "Пер Гюнт", которая получила второе рождение и мировую известность именно благодаря музыке Грига и особенно образу Сольвейг, олицетворяющему верность и преданность чувству, пронесённому сквозь годы.
продолжение - http://www.proza.ru/2018/03/02/1132