Новая волна пройдох,приверженцев орто-фактурной дисгармонии,нахлынула на город с табличьками на которых гласились зашифрованные тайны миров.
Перекаверканные фактурные полотна пестрели ремарками отторженных тео-стандартов.
Их покровитель сверкал флаклюсовыми огнями и отдавал приказы в мональных тонах.
Холодный ветер дул с севера парадоксальных углов.
Нестерпимая боль утраты овладела Окселем ,когда он увидел ящик с орхидеями.
Способность мыслить утрачивалась и он больше не мог выносить царапин на своей руке.
Десятки раз он повторял нахлынувших цепей идиотизмы.
Редкие ночи потрепанная соната звучала в стенах дома.
Расписки результативных омаргаций воплосчались в жизнь,как гвозди из мрамора радикальной феи потаенных улыбок.
Мерзкая гримасса водевиля застыла в зрачках Гертруды.
Низкая роль в трагических павельенах неутешных причюд фразой роскошного умиротворения клокотала в душе.
Поступки приходилось культивировать репертуарами болезненного фокуса гиганских размеров.
Тайные зацепки в чюлках решали все.
Натягивая на себя смысл персонального тавра из пробоин в пибрике максауры,Гертруда слогала ноль с ведущей пармолиозой омандавгауса.
Ныряя в ложный каприз она верховенствовала над мужем.
Семь нот седьмого вальса оба они протанцевали взаперти.
Нечеткие пробелы екрасиару в номинальном клаклюсе изгибов висели на стенах как сваты.
Гертруда сказала Окселю:
-Тискай меня как паровоз и доедеш до Рая.
-Так и будет моя любимая орхидея.
Конец двадцатьпервой главы.