На них и внимания никто не обратил. Так, зашли двое после пятиминутной остановки в Дугде – одной из мизерных станций, обслуживающих Бамовскую ветку. Зашли, потоптались возле купе проводника, пошушукались с ним, проползли сумками по вагону и грузно опустились у бокового столика, как раз напротив нас. Один похож на страусенка – белобрысый, длинношеий, лет семнадцати. Под расстегнутой дорогой курткой еле угадывались хилые плечики. Другой не таков: низкорослый, длиннорукий, с выпуклой грудью, мощной шеей. Квадратные челюсти тунгусского лица и прищуренный взгляд раскосых глаз придавали облику свирепый вид. И если белобрысый постоянно дергался , оглядывался по сторонам, будто заочно знакомясь с пассажирами, то «тунгус» не мельтешил. Упершись взглядом в столик, он напряженно о чем-то думал. Лет двадцать пять. Одет неброско, без претензий на что-то.
Поглядеть, ну обычная пара юных забулдыг, которых можно встретить всюду. Их сейчас – целый мир, расхристанных, нагловатых, панибратски настроенных. К ним все привыкли, как к неизбежному злу.
Поезд тронулся. Мы продолжали спокойно ужинать, как могут спокойно ужинать путники, пресыщенные временем. За окном уже ничего нельзя было рассмотреть. Да и надоела однообразная тайга, мелкорослая, темная. Примелькались и сиротливые полустанки, траншеевидные вездеходовские дороги, непостижимым образом соединяющие редкие-редкие почерневшие деревни. И над всем этим тихим миром мрачные осенние тучи. Тоска-а-а!
- Ну что, мужики, - немного освоившись, обратился снисходительно к нам белобрысый. – Сидим-едим?
Мы удивленно посмотрели на него, как на залетевшую муху. Он быстро среагировал и уже другим тоном продолжил:
- Ну ладно-ладно, ножик-то хоть у вас найдется – рыбу зарезать?
Последние слова «страусенок» вызывающе проигнорировал. «Тунгус» оторвал взгляд от столика и тяжело посмотрел на своего друга. Взгляд как «табу», можно было и бросать короткое:
- Умри!
- Да ладно, Серый, - недовольно пропел «страусенок», е не ешь мозги. Что я такого сделал?
- Умри! – чуть громче повторил Серый.
- Л-ла! – «страусенок» картинно поднял руки, но тем не менее просящее воззрился на нас.
Я все же одолжил нож, хотя и с молчаливого неодобрения моих приятелей. И вскоре понял, что поступил, мягко говоря, не подумав. Больно уж игриво был настроен меньшой. Он мигом выхватил из сумки несколько бутылок пива, фигурную фляжку, несколько сушеных рыбин – длинных и тонких, как змеи.
Одну из них он отдал нам вместе с ножом:
- Во спасибо, мужики. А то грызть – мышиное дело, а я не мышь. Ха-ха-ха…
Жаргон понемногу пробивался, и это утверждало в первоначальном мнении. Сразу же повеяло неприязнью от его идиотского смеха, вначале вроде бы нормального, даже заразительного. Но по мере повторения этих «ха-ха» звук не замирал, а наращивался, превращаясь в торжествующую насмешку. В соответствии с эти менялось и выражение лица: от беззаботно веселого к презрительному. Получалось, что смеются над тобой. В открытую.
Рыбу мы взяли, но отложили в сторону. Родилось подспудное желание отвязаться от неожиданных соседей. Разумнее всего было продолжать свой ужин, что мы и сделали. Но, как говорится, пушка выстрелила, чему быть, тому не миновать. Где-то через полчаса разговор между приятелями оживился и понемногу перекинулся на нас. На столу у них тихо позвякивали пустые бутылки, фляжка валялась на боку, рыба в минуту была съедена.
- Ты, Серый, успокойся, - пьяно уговаривал «страусенок». – Я не баклан! Приедешь – увидишь. Кранты!
- Где? – наседал с одним и тем же вопросом Серый.
- Да в Тынде, твою мать! Я ж тебе говорю, - почти кричал «страусенок».
- Где?вал
- А-а, быть мне кривому!
- Не ори! Где, спрашиваю? И смотри, Блоха, если что!..
- Да, Серый, да ты ж меня знаешь, а? Ну чего ты, успокойся. Там же, у мангала, у Зозо, где и раньше. Хочешь, еще раз повторю? А?
- Не нравится мне твой Зозо, - зло бросил Серый. – Шибко суетливый, стержня нет. И скажешь ты, наконец, где? Не на улице же, тьфу!
- А-а , усек, - быстро ответил Блоха. – Есть там угол, будь спок. Бля буду. А Зозо он и есть Зозо, хер с ним, пусть местные смотрят на него.
Он робко поглаживал Серого по руке и преданно засматривал в глаза. Тот нехотя сдался:
- Ладно, Блоха, завязывай. Сколько ща время? Пойдем покурим и – спать!
Серый медленно встал и с удовольствием расправил плечи. Блоха тоже поднялся, порылся по карманам, по сумкам, нашел сигареты и облегченно вздохнул.
- Сколько время, мужики? – с усмешкой спросил он. Никто из нас не ответил.
- Вы чо, мужики?
Мы молча продолжали жевать телятину, и я чувствовал, что солидарное молчание было всем приятно. Визитка, своего рода.
- По-ошли, - промычал Серый и потащил Блоху за руку. – В зоопарке не разговаривают.
- Н-да-а, - искренне удивился тот и вальяжно направился к тамбуру.
В тамбуре они пробыли долго. Известно, что пьяные разговоры короткими не бывают. За это время мы покончили с ужином, распланировали свои действия на завтра и потихоньку начали готовиться ко сну.
- На этих сопляков не обращайте внимания, - наставлял Иван Николаевич, старший нашей группы. – От них только вони много, лишнее нам. Главное – успешно пересесть в Тынде. Там бывают патрули, могут загрести весь багаж – не пикнешь. Еще спасибо скажете, если хоть голыми отпустят. Так что, ведем себя тихо, ни во что не ввязываемся.
- Ну а если… - начал было Володя, его помощник.
- Никаких если! Рты - на замках. Я все проверну сам. Ваше дело – спокойно лежать и не мешать мне. Иначе – труба!
Мы понимали, что рисковать нельзя. Слишком тяжело достался нам свой груз, слишком дорого было уплачено за его нелегальный провоз, чтобы из-за возможной нелепой стычки лишиться лишиться всего. Понимать-то понимали, но и безропотно сносить хамство не хотелось.
- Я вас очень прошу, ребята, - продолжал Иван Николаевич. – Максимум выдержки. Часа через два-три они заснут, а то так и вовсе может не быть бузы. Успокойтесь и будьте начеку. Я все сам.
Ладно, черт с ними, решил. Станется с нас, что ли? Так думали, наверное, и другие. Накрывшись одеялами, мы начали уже подремывать, как тут появились они. Не останавливаясь, прошли в другой конец вагона, на ходу злорадно бросив:
- Ха-а, Серый, эти козлы уже спят. Ну-ну!
Нас словно ветром сдуло с полок. Ехидный голосок Блохи вмиг сбил христианскую готовность к терпению.
- Куда? – прокричал Иван Николаевич. – Назад!
- Это уж слишком, - возмутились мы в один голос. – Они будут делать это всю дорогу, а мы лежать?
- Да, лежать! – отрезал Иван Николаевич. Он сурово посмотрел на каждого и тихо продолжил. – Вы меня удивляете, честное слово. Не дай бог заваруха, проводник сразу вызовет омоновцев, а с ними бесполезно разговаривать. Паспорт, билет, вещи – все будут нюхать. Это – конец! Приедем домой пустые, а ведь каждый из вас деньги вложил в товар, целый год копил рубли на эту поездку. Неужели не жалко?
- Жалко…
- Тогда в чем дело?
Миша, хохол, геркулесовского сложения «качок», попытался высказаться:
- Иван Николаевич, я их обох так прыжарю оцим утюжком, шо воны до утра будуть рады нэ просыпаться. Який тут ОМОН, яка заваруха! Ураз усэ…
- Молчать! – снова крикнул Иван Николаевич. Он встал и подошел к Мише вплотную. – Ты что, сала объелся? Тут твоя сила не нужна, запомни. Здесь не тайга, а вагон. Вагон, в котором едет проводник, который отвечает за порядок и которого за любое «чп» могут уволить, чего ждут десятки людей из очереди на его место. Понял? Чуть что – проводник обязан подать сигнал. Обя-язан! Приходят дюжие ребята и живо обесточивают твои «утюжки». Не таких ломали, поверь. Даже если ты будешь не виноват, найдут к чему приступиться. Понял, герой?
- Ох, лышко-лышко, - вздохнул Михаил с досадой. – Нэ прывык я к цему.
- Привыкай, дорогой, привыкай!
Иван Николаевич похлопал его по спине и прошел на свое место. А я лежал и думал, что нормальному человеку, привыкшему общаться с нормальными людьми, ведущему нормальный легальный бизнес, наша тревога по поводу мальчиков показалась бы излишней. Ну начнут надоедать – так пойди пожалуйся проводнику. Он их пересадит, благо свободные места есть. Все! Так нет, в нашем положении приходится целую стратегию разрабатывать! Нельзя то, нельзя это…
Знал я и другое, что так может рассуждать только тот, кто не знает дороги, ее неписаных законов. Ушло то благословенное время, когда пассажиры должны были соблюдать определенные правила. Непонятная «свобода» коснулась, естественно, и транспортной жизни. И теперь не поймешь, чей порядок круче: тот, который пытается навести полиция, или тот, который привнесен нелегальным бизнесом. Если я «купил» проводника, то что я должен? Ни-че-го! Он спусти тебе все с рук. И что сделает проводник, если другой, тоже «купивший» его, пожалуется на неудобства? А просто! Предложит найти общий язык. А если это никак невозможно привлечет из специального вагона омоновцев, сопровождающих состав, которые для выяснения обстоятельств «вежливо» высадят из вагона скандалистов и сопроводят в какой-нибудь ближайший по следованию линейный отдел милиции, досконально «проверят», и ты поедешь дальше, но уже через сутки, уже другим поездом, с другими пассажирами и с заметно поубавимшимся багажом. Такова цена неумения «достигать» компромисса! Вот и выдумываются различные стратегии.
Так что лучше? Терпеть, понимая, что обычные пассажиры, да и так называемые «бизнесмены», в случае конфликта никогда не вступятся за тебя? Одни – по причине житейского страха и ненужных проблем с полицией, другие – из-за страха потерять добытое.
Или не терпеть? Противостоять, сохранить достоинство? Но кто так сможет в наше-то время?
И возникает тогда вопрос, разве мы - люди? И одни, и другие? И кто вправе смотреть осуждающе и покручивать головой? Воистину зоопарк! Один зверь в шерсти, другой – в одеждах…
Я лежал и упивался логикой своих размышлений. О как закрутил! Прямо тупик какой-то. Один выход, надо самому напиться, чтоб другие боялись. Можно смеяться. Но а если серьезно? Довольно щекотливая ситуация. Тут, как говорил мой дед, хоть верть-круть, хоть круть-верть.
Меж тем в начале вагона послышались угадываемые голоса. Я посмотрел вниз. Иван Николаевич с улыбкой подмигнул мне. Володя и Миша лежали, отвернувшись к перегородке. Чужие голоса, чужая энергия властно врастали в предсонный покой.
- А я тебе говорю, Серый, все это – блевотина! Эти козлы меня важно учат, напускают туману, фуфлят, а без кулака – ноль! Щенки, навозники, у них вместо ума дерьмо, и лезет оно изо всех дыр, в натуре…
Оба устало плюхнулись за свой столик, выгрузили из боковых карманов водку и пиво. Бутылок пять или шесть. Появилась палка колбасы, консервы, сыр и какая-то мелкая закуска. Но меня удивило не столько обилие запоздалого ужина, сколько взведенность Серого, лицо Блохи в красных пятнах. Видимо, что-то произошло.
- А у тебя – из глотки! – рявкнул он. – Гад! Сколько раз говорил тебе, не фраерись! Тут стена, понял? Ее рвать надо, если уж напрягаться, а не брызгать слюной…
- Да не думал я, что они такие козлы, клянусь! Ну? Серый? Ну?
- А-а, пшел вон, зараза…
Серый отмахнулся и, схватив бутылку пива, ногтем большого пальца (одним ногтем!) мгновенно откупорил ее. Пробка дзинькнула об окно и вылетела на проход. А он жадно приложился и громадным кадыком громко отмерил несколько внушительных глотков.
- Мы куда едем? – отрыгнув, спросил он. – В Тынду! За чем? За делом! Может, не надо ехать,а?
Серый зло смотрел на своего друга и периодически прикладывался к пиву.
- Я тебе кто? – продолжал спрашивать он. – Конура? Лаять из под меня удобно? Я в гробу видел твой гонор, барбос плюгавый ! Еще дома тебе вгонял – лейся, но тонкой струйкой. Вгонял?
- Вгонял…
- А чего же ты сейчас взбрыкнул? А?
- Да не думал я, Серый, - одно и то же повторял Блоха. – Ну не злись, а? Ну давай вдарим по сотке и забудем, а? Тебя ж только раз «угостили», а меня в четыре грабли причесывали!
- Слабо причесывали!
- Ну, Серый, ну…
«Тунгус» сначала отвернулся, потом молча пододвинул стакан.
- Последний раз с тобой еду, понял? – глухо произнес он. – Крыть больше тебя не стану. Живи сам, своей мозгой.
- Да ладно тебе, - более смело протянул Блоха. – Не шагай вперед. Стол, водка – чем не житуха? Сиди и жуй, ха-ха-ха…
- Заткнись! – снова рявкнул Серый.
Они молча выпили и долго молчаливо закусывали. Один не знал, как успокоить, другой – как успокоиться. Оба уставились в ночное окно, послушно отдаваясь вагонной качке. Поезд увеличивал ход, он будто понимал этих ребят, поддерживая скоростью их обоюдное напряжение.
Иван Николаевич вдруг закашлялся, приподнялся на локте, а потом и совсем сел, привалившись на стол. Друзья словно этого и ждали. Такого шанса для примирения они упустить не могли.
- Ха, папашка, ты еще живой? – начал Блоха. Он повернулся всем корпусом и мерзко захихикал. – А я думал тебе каюк. Час назад проходил, гляжу – откинул члены и не дышишь. Может, тебя полечить стопочкой? Давай, не бойся!
- Ну, во-первых, я тебе никакой не папашка, сыночек, - с желанием поставить на место пацана отвечал Иван Николаевич. – Во-вторых, кто из нас быстрее загнется, еще не известно. Ишь врач какой выискался! А в-третьих, чего мне тебя бояться, Блоху! И пить я с тобой не буду, не хочу развращать малолетних. Все! Не мешай отдыхать!
- О-о-о-о!.. Гляди, Серый, он меня пугает. Он меня тоже учит. Да кто ты такой, дяденька? От тебя же смердит за версту!
- Хватит, дорогой. Я тебя по-человечески прошу. Иначе надеру уши – будут болеть.
В голосе Ивана Николаевича уже не было той терпимости, к которой он призывал. Блоха же обрадовался, что завел его. Он картинно исполнил перехлоп ладонями по груди, коленям, столику и саркастически пропел:
- Ой, папашенька-папашка, ты мне нра-вишь-ся, а можно я к тебе приду, позаба-авим-ся!
Иван Николаевич переменился в лице. С трудом сдерживая себя, он выдавил сквозь зубы:
- Последний раз предупреждаю, замолчи и ложись спать. Не мешай людям!
Блоха засмеялся громко и раскатисто, демонстративно выставляя свое презрение. Меня снова поразил этот смех.
- Людям? – прервавшись спросил он. – А где они?
И снова засмеялся, и вдруг закричал на весь вагон:
- Эй, вы-ы! Лю-ю-юди-и! Лю-юди, где вы-ы?
Вагон безмолствовал. Но мы уже не могли спокойно наблюдать. Чувствуя это, Иван Николаевич предостерегающе поднял руку. Он встал, видно было, что в нем все клокотало.
- Послушай, засранец, я сейчас пойду к проводнику. Хочешь?
- Куда? Да иди? Он тебе конфетку даст, успокоит.
Блоха хмыкнул вслед удалявшемуся Ивану Николаевичу и, обращаясь к Серому, сказал:
- Во козел! Упадет же такой на голову!
Серый не усмирял своего друга, а, на удивление, начал с ним заодно посмеиваться. Он менялся прямо на глазах, словно готовился к какому-то действию, но готовился с гораздо большей энергией, чем у Блохи.
- А пусть канает, не с… Продолжается зоопарк, а значит надо выпить.
- Давай! – с готовностью поддержал Блоха.
Они выпили, по-стариковски крякнули и начали вяло закусывать. А мы молча слезли с верхних полок и уставились в их наглые морды. Надо было, чтоб нас еще раз задели, чтоб был хотя бы легкий толчок. Но ни Серый, ни Блоха даже слова не произнесли и лишь ухмылялись меж собой. Похоже, им было тоже приятно проигнорировать нас, как в начале знакомства поступили с ними мы.
Появился проводник. Иван Николаевич остановился сзади.
- Вот эти артисты! – уже не сдерживаясь, выпалил он.
- В чем дело, ребята?
- А что такое? – удивленно ответил Серый. – Сидим, разговариваем, дела до нас никому нет. Что?
- Ну как, - замешкался проводник, худой, нескладный, весь из себя темный. – Кричите, обзываетесь… Зачем?
- Да какой базар, шеф? – пропищал, насмехаясь, Блоха. – Кто кричит? Может, во сне кто, а ты наезжаешь?
- Ну, как же…
- А так же, в натуре, в чем дело?
- Так, ребята, - проводник начал декламировать, как несколько минут назад Иван Николаевич. – Слушайте внимательно. Во-первых, пожилой человек не будет врать. Раз! Во-вторых, если не успокоитесь и не найдете общий язык, позову отряд. Мало вам досталось в буфете? Это два! В-третьих, вы распиваете спиртное в вагоне, а это запрещено. Три! В-четвертых, если…
- Да ты пальцы-то не гни, - перебил его Серый. – Спокойно скажи, чо надо, и все-е…
- Повторяю…
- Ой, не надо, а? – перебил теперь Блоха. – Он медленно вытер свои жирные губы. – Давно просекли. Уже спим – не дышим. Иди и ты отдыхай!
- Смотрите, - сказал проводник и, обращаясь к Иван Николаевичу, произнес дежурное. – А вы, если что… Но лучше не обращайте на них внимания.
Сказал и ушел, и мы снова остались один на один с торжествующим хамством. Иван Николаевич подсел к нам и разочарованно развел руками:
- Что я вам говорил? – выдохнул он. – Позовет отряд! Так что сопите в две дырочки и не провоцируйте эту мразь. Все, бай-бай!
А за столиком удовлетворенно засмеялись. Первым начал Блоха, спокойно, по-отечески сочувственно:
- Эх вы-и, мужики-и! Хомутовское ваше племя! Когда же вы научитесь жить? Ты, папашка, на меня не обижайся, на мою эту грубость. Все не так. Я хочу, чтоб ты опустился на землю. Оглянись – вокруг тебя одни холопы! За копейку ползать будут. От этого тошно жить. Думаешь, я не знаю, чего вы зажались? Везете навар. Боитесь кипеша. Трясетесь за каждую вещь. И от этого противно! Мы двое, вас четверо, а сделать нас не можете, кишка тонка. И все из-за жадности! Считаете себя лучше нас, а – чем? Думал над этим? Не скучно так жить, а? Папашка?
- Слушай, философ, как ты мне надоел! – вяло ответил Иван Николаевич.
- А как вы мне все такие надоели! - прошипел со свистом Блоха. – И не убывает вас, а прибывает. И как кость в глотке вы у меня торчите, не проглотить, не подавиться!
- Умри, Блоха!
- Да ладно, Серый! Интересно, когда же вы насытитесь, а? И все вам мешают, все вас оскорбляют, хотя дела вы делаете намного паскуднее, чем мы, презираемые. И двигает вами жажда наживы, жажда урвать с умным лицом. Тьфу! Ну сколько вам нужно денег, чтоб успокоились? Ну?
- Тысячу! – зло выскочило у меня. Было забавно видеть, как картинно вещает и учит тот, кто так презрительно отзывался о своих недавних «учителях» в буфете, о чем поведал недавно проводник. Понятно, откуда появилось их возросшее озлобление. Чувство неприязни сменилось у меня на чувство удивления и интереса. Удивления оттого, что этот паренек бил, в общем-то, в точку. Интереса – как в дальнейшем сложится «беседа», если несмотря ни на что ему немного подыграть. Может, заговорится, угомонится и все нормально образуется, снивелируется.
- Тысячу! – повторил я помягче. Они недоуменно переглянулись, затем Блоха поспешно достал две пятисотрублевые купюры и спросил:
- Такую?
- Да, - ответил я.
Он взял со стола зажигалку и демонстративно поджег бедные денежки. Потом достал еще две такие же и снова спросил:
- Повторить?
И снова поджег. Мы опешили, а он доставал из внутреннего кармана новенькие хрустящие купюры и жег, жег, жег… Купе наполнилось специфическим запахом, куски обуглившихся пятисоток покорно падали на пол, а его лицо, высвеченное огнем, горело яростной злобой ко всему мирскому и сущему, в глазах сверкало дьявольское удовлетворение фанатика. Словно помешанный, приговаривал он в пьяном оскале:
- Ну, выхватывайте, мужички. Чего ждете? Ведь горит добро ваше, счастье ваше, цель ваша…
Всякому терпению приходит конец. Мишка-качок, не обращая внимания на сопротивление Ивана Николаевича, начал выдвигаться из глубины купе.
- Послухай, голуб! – грозно пророкотал он. – Як шо зараз нэ прэкратышь, подрываю рукы!
- Ха-а! – только и успел выкрикнуть «страусенок». Резкий взмах ноги Михаила – и зажигалка отлетела далеко к тамбуру. Серый мгновенно вскочил на ноги, но, ударившись головой о верхнюю полку, опустился на место. Блоха, зажав руку меж колен, тихонько взвыл. А мы все вместе еле усадили назад разъяренного хохла. Как оказалось, вовремя. Еще не успели осесть хлопья сгоревших банкнот и загореться давно назревавшая ссора, как из тамбура вышли двое. Тот, кто поменьше, в штатском, в кожаной куртке. Другой – рослый, в зеленом камуфляже.
- Дожда-ались, - обреченно протянул Иван Николаевич. И, повернувшись к Мише, укоризненно выговорил: - Просил же тебя!
Омоновцы, учуяв гарь, остановились подле нас.
- Что такое? – настороженно спросил меньшой. И тут же удивленно сообщил своему напарнику. – О! Ты глянь, старые знакомые. А мы думали, что вы молочка попили и уже спите. А? В чем дело?
- Да вот, собираемся, - нехотя ответил Блоха.
- Долго собираешься, дорогой. Слов, что ли, не понимаешь? А? Ты мне в буфете что обещал? Мало схлопотал?
И, не дожидаясь ответа, вырвав руку из кармана, снизу вверх смачно врезал по челюсти. Блоха только клацнул зубами и отвалился в угол. Голова свисла на грудь, весь он оплыл, словно растаял.
- Не трогайте его! – закричал Серый. – Меня бейте, а его не трогайте!
Тот, что в зеленом камуфляже, вышел из-за спины меньшого и угрожающе прорычал:
- А ты, козел, вообще молчи, понял?
Он взял его обеими руками за голову и сильно насадил на выброшенное вперед колено. Раздался мокрый хруст, и кровь хлынула изо рта и носа.
- Иди мойся, чумазый! – приказал он.
Серый, пошатываясь и постанывая, зажав рот дрожащими руками, побрел к тамбуру.
- Что они тут жгли? – спросил у нас меньшой.
- Дак чего ж, гроши! – ответил за всех Миша. – Гужують, ребятки!
Меньшой засмеялся неизвестно чему и отвернулся. Он придвинулся к Блохе и ладонью похлопал его по щекам. Тот сразу же пришел в себя и растерянно огляделся.
- Ну-ну, возвращайся, не дури, - почти добродушно ворковал омоновец. – Сейчас мы уйдем, понял? Твой друг вернется из туалета. И вы сразу же раздеваетесь, бросаете кости на нары и – спать. Усек?
Блоха молча кивнул головой.
- Усек? – переспросил меньшой.
- Усек.
- Так-то будет лучше. Для тебя лучше.
Они молча повернулись и ушли назад, к дальнему тамбуру.
- Отак з нымы надо, Иван Николаевич. И давно б уже вси почивалы, - довольно подвел черту Миша.
- Ладно, не умничай, - откликнулся Иван Николаевич. – Давайте, наконец, спать.
Я посмотрел на Блоху. Его отсутствующий взгляд, детская беззащитность пробудили во мне сочувствие. Только что был негодяем, а сейчас вызывал жалость. Он сидел, нервно перебирая руками остатки закуски, терпеливо ждал друга и морщился от сознания того, что опять по его вине произошла потасовка. Он ждал и мучился, не решаясь пройти в тамбур.
И его мучения чисто по-человечески мне были понятны. Да, с ними обошлись жестоко, их грубо подавили силой – может, отсюда моя жалость? С другой стороны, справедливость, пусть и таким способом, но была восстановлена. Однако торжествовать не хотелось. И разговаривать не хотелось, хотя я знал, что все были обескуражены происшедшим и никому не до сна.
Вскоре вернулся Серый. Он выглядел так же подавленно, но бледное лицо его источало решимость и знание, что делать.
- Найди мне вату!
Блоха кинулся искать и вытащил из сумки целый пук.
- Куда мне столько? – недовольно промычал он и принялся затыкать ноздри.
- Серый, прости, а? Я знаю, что все из-за меня, но прости, а? – начал канючить Блоха.
Серый молчал. Он откинулся в угол и прикрыл глаза.
- Ну, не уплывай, а? Ну, давай поговорим. Возьмем бутылку и поговорим, а? Ведь ничего же особенного не случилось, а? Обычное дело, а? Ну, Серый!
Серый приподнялся, схватил Блоху за горло и прохрипел:
- Что тебе еще нужно для полного кайфа, а? Чо к этому старику пристал, с-сука? Кого учить начал? Зачем цирк с баблом устроил? Теперь я понимаю, почему ты из семьи ушел! Чего не жилось: родители – профессора, растили, холили любимчика, денег в два кармана совали? Что, заскучал от такой житухи, учить некого? Пидор гнойный! Состояться, видите ли, решил! У-у, падла!
Он отбросил от себя Блоху, снова откинулся в угол, но говорить продолжал:
- И я хорош. Помогать решил, пожалел, хожу-езжу с ним! О-о… Сейчас пойду, возьму бутылку, надо прополоскать пасть, налью и тебе, ты выпьешь и ляжешь спать. Без звука! Понял? Иначе я тебя сброшу. Вместе с сумками улетишь в тайгу, понял? Мразь! Вздумал с кем тягаться! Да они нас тут раздавят своими сапогами! Надо было гоношиться в буфете, гад?! Зачем тебе твой череп? Сволота!
- Ну, Серый…
- Заткнись! Я пошел, и ты меня знаешь, если что.
Длительной ссоры между близкими друзьями не бывает. А потому я не удивился, когда через полчаса они уже мирно беседовали, доканчивая бутылку водки. Блоха уже перестал извиняться, время от времени начинал посмеиваться своим поставленным смехом. Иногда улыбался и Серый, придерживая пальцами разбитые губы. Они говорили о каком-то своем рискованном деле (похоже, криминальном), о том, что только им это под силу, о немалых деньгах, которые получат, и которые сразу прогуляют, потому что презирают, и еще о многом наносном, ненужном. На их лицах постепенно появились утраченные агрессивность и нагловатость. Жалеть их было уже не за что. А когда в ответ на просьбу Ивана Николаевича болтать потише Блоха в своем стиле бросил: «Заткнись, старый козел!», я снова их возненавидел. Все, как по команде, соскочили с мест, но теперь уж наш главный был начеку: он перегородил купе и так оскалился, что оставалось только скрипнуть зубами и отступить.
В Тутауле я вышел на пять минут покурить. Все равно не спалось, да и подышать немного хотелось. Ночь холодная, таежная, ни одной звездочки, всюду непроглядная темь. Где-то у переднего вагона светилась крохотная станция, но идти туда было незачем.
Надо было побыть одному. Я устал от этих наглых, грязных и липких слов. Мне казалось, что они не понимают, что говорят и зачем говорят. Нормальную жизнь, то есть ту среду обитания, где находимся мы, и которую, судя по всему, они покинули, «серые, блохи» называют зоопарком. Это по их понятиям, как говорится. Глупые!
А если не так? Если мыльный пузырь вседозволенности – лишь более широкий вольер, вмещающий не только таких, как они, но и всю новую уродливую поросль? Тогда как знать, насколько губительны окажутся понятия и законы создателей подобного вольера? И какой зоопарк назвать тогда настоящим?
Стараясь освободиться от этих тяжелых рассуждений, я повернулся и зашлепал по влажному щебню назад, к людям, к своим друзьям. И уже через несколько шагов, к немалому удивлению, услышал знакомый смех у нашего вагона. Да, они стояли у входа, курили, пили пиво, и что-то доказывали проводнику. Тут же стояли знакомые омоновцы и понуждали наших бедолаг вернуться в вагон.
- Ну ща пойдем, братан, - отнекивался Блоха. – Успеем мы в эту конуру. Дай подышать свободой. Ха-ха…
- Мы в порядке, - поддакивал Серый. – Мы все понимаем.
Тот, кто был в кожанке, хмыкнул и совсем добродушно спросил:
- Откуда ж ты такой хохотунчик, Блоха? Или как там тебя?
И тут произошло то, что совсем шокировало меня, что вмиг затмило все мои недавние мысли.
- Из Алжиру, быть бы живу, - весело ответил Блоха и засмеялся своим фирменным смехом. Но на последнем «ха» он вдруг крутнулся вокруг своей оси и свалился замертво. Это «омоновец» в штатском провел сильнейший удар, без замаха, так же, как и в вагоне, моментально выхватив кулак из кармана. Доли секунды, щелчок и все. И полная неподвижность жертвы…
Заносили его все вместе. Серый плакал, взволнованно вел себя проводник, и лишь только омоновец спокойно бросил:
- Теперь с час смеяться не будет, а будет спать, что и положено ночью.
Блоха был нем и ни на что не реагировал. Серый заботливо поддерживал его, сглатывая слезы и шепча одно и то же:
- Гады, гады, гады…
Снова знакомое чувство жалости зашевелилось во мне. Я смотрел, как Серый хлопочет над своим другом и думал, неужели они не знают другой жизни, отличной от этой, собачьей? Неужели привыкли и иначе не могут? Почему судьба уготовила им участь вбирать в себя все зло? Из какого гнезда они вылетели и кто вскормил их? В моем сознании возникали все новые и новые вопросы, больные и безответные. Но их дремучая тяжесть постепенно, все полнее, сменялась ясным чувством стыда за содеянное. Получалось, мы опять смолчали, и опять по своим соображениям. По человеческим ли? И этот вопрос все отчетливее проступал под несмолкаемый яростный шепот Серого:
- Гады, гады, гады…
Серый раздел своего друга, сложил столик, развесил одежду, взбил подушку, от бессилия повторяя одно и то же. Он постоянно шмыгал носом, слезы катились по его округлым щекам и срывались на закровившие вновь губы. Он шумно вытирался тыльной стороной ладони, не заботясь о том, чтобы хоть как-то скрыть свою слабость. Наконец он сел, достал платок, высморкался, вытер руки и обратился к нам:
- Ну что, довольны, мужички? Это ваш порядок? Как же вас после этого называть? Вас и вам подобных?
- А ты не плачься, - спокойно ответил Иван Николаевич. – Сами виноваты. Тыщу раз предупреждали. И при чем тут мы?
- За предупреждение, спасибочки, низкий поклон, папаша. Спа-си-бо!
- А ты не кривляйся, - продолжал Иван Николаевич. – Ты мне внук, а козлом обзываешь, приглашаешь «позабавиться», ржешь, как лошадь, мне в лицо. Не обидно?
Серый замотал головой и нехотя ответил:
- Так то ж Блоха, и спьяна. Не со зла, а для куражу. Он это любит…
- А я нет. В зоопарк меня определил тоже он?
Застонал Блоха, тихо и до того жалобно, что всех нас передернуло. Михаил спрыгнул с полки и, как старому знакомому, приказал Серому:
- Ты от шо, голуб, давай гроши, я сбигаю в буфет, а то тэбэ там вбьють. Возьму водкы, дашь ему пару раз ковтнуть и вин враз отойдэ. Давай!
Серый удивленно посмотрел на хохла, но молча достал деньги. Мы сгрудились вокруг Блохи. Лицо его было бледно и все мокро от пота. Тонкие ноздри слегка подрагивали, в такт им тихо пульсировали синие прожилки на висках. Жалкое зрелище. Жалкое и пугающее…
- Хреновое дело, - заключил Иван Николаевич. – Возьми нашатырь у проводника. Быстро!
Серый метнулся к дальнему тамбуру. Через минуту вместе с проводником он вернулся в купе. После того, как ему дали понюхать, Блоха застонал сильнее, голова его дернулась влево-вправо, и вдруг медленно-медленно открылись глаза. Лицо тут же искривилось от боли, но уже осмысленный стон наконец-то раскрыл его губы.
- Се-ее…
- Я здесь, Блоха, здесь. Все нормально, нормально…
Сзади раздались шаги Михаила.
- А ну, разойдись, - гаркнул он. В руках он держал бутылку водки и бутылку минералки. Миша скрутил пробку, взял со стола стакан и на треть наполнил его. Затем откупорил минералку и налил в кружку.
- Пиднимайте ёго. Та-ак. Ододвыньте в угол. Та-ак. Ну, як ты, дурачок?
- Се-ерый!
- Я здесь, здесь…
Миша сдавил своими лапищами щеки Блохи и второй рукой медленно влил водку, за тем минералку. Блоха испуганно, взахлеб принял «лекарство» и его почти тут же вырвало.
- О! – обрадовался хохол. – Тэпэр порядок. Тришке продышится, нальешь, Сирый, ще порцию и вин станэ як новый. Голова моя на отруб!
Мы дружно засмеялись, шумно засуетились, загомонили, подбадривая Блоху. Проводник принес тряпку, Серый вытер пол и, казалось, что уж теперь-то мы дружной семьей доедем до Тынды. Всякое бывает в дороге, подумаешь!
Но не тут-то было!
Пока мы с Володей курили в тамбуре, пока сочувствовали ребятам с высоты своих лет, журили их за юное лихачество, в нашем купе уже зазвучало знакомое «ха-ха-ха-ха»!
Мы заспешили на место и снова стали свидетелями поразившего нас действа. Столик вновь был поднят, за ним сидел Блоха, осторожно вращая головой и что-то говоря в наш адрес. Серого не было. На столе – принесенная Мишей водка, вода.
- А ты что ж думал, хохол? – медленно выговаривал Блоха. – Ты думал, я окочурюсь? Хрен тебе, не хотел? Я стерплю, холопская твоя морда! Выдержу!
- Да уймысь ты, сынку, - по-медвежьи отмахивался Михаил. – От уж точно блоха, ей-ей!
- Решил подшестерить, замазать, - не слушая его, продолжал Блоха. – Спать ему, гаду, хочется! Покой ему нужен! Сделаю я тебе покой, сальная харя!
- Зараз слазю и роблю покой, як шо нэ вгомонышься!
- А слезай, попробуй, - по-змеиному прошипел Блоха.
- Да успокойся ты, - попробовал урезонить его Иван Николаевич.
- А ты, папашка, не лезь!
В это время появился Серый. Незаметно. Он испуганно обежал всех взглядом, поставил на столик пиво, фляжку и спросил:
- Чо случилось?
- Уложи его, Голуб, а! – прогромыхал в ответ Миша. – Я вже нэ знаю, з якого боку к ёму пидступыться. Дай ему титьку, чи шо!
- Что?! – взвился Блоха. – Ах ты сволота! Он, Серый, попрекает меня водкой. Да нас… мне на твою водку!
В следующий миг он вскочил, схватил за горлышко бутылку и, размахнувшись, резко бросил ее об пол. Словно из хрусталя сделанная, она разлетелась на мелкие кусочки. Резкий запах спиртного заполнил купе.
- Слазь, сучье отродье, я тебя малость взбодрю!
Серый обхватил его за плечи и начал успокаивать, по-своему доходчиво:
- Убью, Блоха, ты меня уж доконал!
Мы, в свою очередь, повисли на Мишиных плечах, стараясь не дать ему пробиться к проходу. Со стороны дальнего тамбура показался проводник.
- Фу-у, - поморщился он от запаха. – Да вы что, осатанели?
- Я уж, наверное, скоро с ума сойду, - простонал Иван Николаевич. – Сделайте что-нибудь с ними, наконец. Ведь до крайности доведут!
- А что случилось?
- Да все то же! Неужели не видите…
Проводник молча ушел к себе, но не надолго. Минут через пять он вернулся с двумя громилами, одетыми по полной боевой. Реальная угроза чувствуется не только зверем, я тогда это сразу понял. Все мы расселись по местам. Блоха даже притворился спящим, вдавившись в угол. Стало слышно, как стучат колеса и поскрипывает вагон.
- Эти? – спросил один из омоновцев.
- О-они, - ответил проводник.
- Что такое, господа, вы откуда и куда? – игриво пропел другой.
- Едем в Тынду, из Дугды, - настороженно ответил Серый.
- А-а, дугдын твою мать! Ты еще в форме? Нам рассказывали про вас. Хорошо! Первое – убрать в купе, второе – доложить, что спите. Ясно?
- А если я не стану убирать, что будет? – с ехидцей спросил Блоха и поморщился, поймав свирепый взгляд Серого .
- Тогда узнаешь.
- Тогда – хочу все знать! – снова с ехидцей произнес Блоха и уже с каким-то вызовом прямо посмотрел на Серого.
- Тогда пошли!
Они сграбастали ребят и унесли в противоположный тамбур. Проводник принес ведро, тряпку, веник, убрал купе, сгреб все со стола и ушел. Затем вернулся, взял их сумки, одежду и так же молча удалился.
Мы сидели и ждали, иногда поглядывая в сторону то одного, то другого тамбура. Минут через двадцать снова пришел проводник и сказал, как ни в чем не бывало:
- Вас не тронут, ложитесь спать. Ничего не видели и не слышали, ясно?
- А что с ними? – спросил я.
- Известно что. Вырубят, уложат, на следующей станции сдадут. Спокойной ночи!
И ушел. Иван Николаевич с ним.
Было без четверти три. Спать не хотелось. Говорить не хотелось. Курить не хотелось. В вагоне установилась тяжелая тишина. Мы сидели в полной отрешенности, смутно сознавая, что произошло что-то нереальное, далекое от нормальной жизни. Настолько далекое, что возвращение в реальность само по себе казалось нереальным.
Больше мы этих ребят не видели. Бог им судья!
А нам?