Ноябрь – самое непредсказуемое время для рыбалки; год на год не приходится; бывает – рыба жирует к зиме, а бывает – уже ушла в омуты спать. Оба друга, не строя иллюзий, совершенно осмысленно поддались магии грядущего осеннего дня и возможности послушать тишину реки, отрывая взгляд от поплавка и переводя его на ещё сочные бордово-жёлтые расцветки кустарника на противоположном берегу, а более этого всего – магии ожидания того сакрального момента под полудень, когда рыбалка станет совсем уж безнадёжной; тогда из рюкзака выглянет на белый свет приплюснутая бутылочка с этикеткой «Парламент», – водки непаленой по заверению Семёна, доставившего это сокровище из достославного города Ростова. Следом обрадуются белому свету коробочки-контейнеры. В одной из них дымчатой зелени тенями плавают таинственные аквариумные создания – солёные огурчики, результат мастерства Семёновой подруги Маши, в другой – пластинки дарницкого хлеба и колечко краковской колбасы, которую предстоит не кощунственно полосовать ножом, а отламывать, насыщая речное пространство неповторимым запахом…
Удочки ещё подражают партизанским антеннам, а поплавки медленно дрейфуют к берегу.
- Слушай, Сёма, твоя Маша с Александрой Дмитриевной в ссоре, или мне только показалось? Вчера они и слова не сказали друг другу.
Внутрь верхнего клапана рюкзака вставлена фанерка, и сейчас Семён пытается из этого вещевого мешка соорудить столик: для устойчивого размещения стаканчиков нужно твёрдая горизонтальная поверхность.
На молчание Семёна Эдик не обижается: не хочет отвечать, – его дело. Эдик, наконец, открыл контейнеры, протянул другу:
- Однако пальцы коченеют… давай наливай…
Семён снял с горлышка бутылки пластиковый колпачок, но водка не выливалась.
- Чёрт бы побрал эту конструкцию!
Эдик отобрал бутылку:
- Надо было в Ростове потренироваться.
- Ещё чего! Не довёз бы…
После второй Эдик закурил.
Но вот наступает момент, когда возникает резонанс между какими-то тайными извилинами в мозгах людей и акустикой природы: вдруг стали слышны шум автомобильной трассы и вскрик далёкой электрички, а у друзей само собой завершился период сосредоточенных раздумий.
Некурящий Семён повёл носом и удивился:
- Надо же, дым от твоей сигареты даже приятен.
- А то! Я же сам их набиваю, причём из дорогого, а потому настоящего табака.
- А что, в сигаретах не настоящий?
- Я слышал, даже из морской травы делают. Потом брызгают никотином и пристраивают сложные фильтры, чтобы подороже продавать. Теперь у нас сплошные эрзацы: сосиски без мяса, молоко, никогда не побывавшее в вымени коровы, и вот – сигареты не из табака. Ещё и «борьба с табакокурением», а там… а-а-а…
Видимо, вопрос друга о женщинах прочно застрял в Семёновых извилинах, и он вдруг продолжил разговор, словно тот вспыхнул секунду тому назад.
- Как тебе сказать… молчание соседок – это не ссора, это один из ритуалов коммуналки.
- Сёма, в самом слове «ритуал» мне чудится нечто необычное. Это значит, ты меня уже заинтриговал. Жду монолога.
- Понимаешь, коммуналка всегда заключает в себе некий неписаный кодекс чести. Никогда никто не формулировал пункты этого кодекса, но все аборигены общих мест – кухонь, прихожих, туалетов и ванных комнат – эти пункты знают. Более того, за их соблюдением все не просто следят, а болезненно контролируют друг друга, причём делают это с пристрастием и дотошностью, достойных лучшего применения.
- Что-то ты мудришь с коммунальным кодексом... в студенческой общаге тоже… – Эдик пересел на утолщение коряги, – ладно, Сёма, продолжай монолог про кодекс, всё равно твой рот простаивает.
- Ща, прожую… однако учти, с упомянутой тобой студенческой общагой никакого сравнения; взаимоотношения студентов в общих местах изначально предполагают всеобщую расхлябанность и хитрож...сть, хотя главное – временность совместного проживания.
- Всё-равно – общага тоже коммуналка.
- В коммуналке если, как у нас, взаимные доброжелательность и щедрость приняты аксиоматически, то это не значит, что мы не раздражаем друг друга. Причём, именно в таких несущественных мелочах, которых заранее просто невозможно предвидеть; соседка может сделать тебе дорогой подарок, но посетовать за то, что ты взял её спичку чтобы зажечь газ. Причём заметь, хуже всего понять интеллигентную даму. Она не скажет, а будет ходить, поджав губы, и тебе ни в жисть не догадаться в чём причина.
- Я сразу представляю сюжет с дамой типа персоналий Раневской…
- Ну, Раневская хорошо знала наш быт. Моя Маша давеча сказала: «ты заметил, что во флаконе «Фэри» тёти Шуры уровень жидкости постоянно не опускается и не поднимается?». Вот тебе урок: я бы сроду не стал анализировать уровень моющего средства в наших и Шуриных флаконах, мне бы это в голову не пришло. То есть, здесь все тайно подозревают друг друга в крохоборстве. В данном случае слова Маши следует расшифровать так: тётя Шура моет посуду нашим «Фэри»; причём под благовидным предлогом – чтобы не создавать нам неудобств, она моет свои тарелки только после Маши, когда моя подруга покинет кухню.
Эдик притоптал окурок и сходил перебросить удочки, так как поплавки давно паслись у берега.
- Ты говорил о подарках…
Семён рассмеялся:
- Подарки – это особая статья того самого кодекса. Когда я на день рождения тёти Шуры подарил ей недорогую картину местного художника с простеньким пейзажем, Маша заметила: «а она тебе-то дарила полотенце и пену для бритья… что за мода дарить пену… этой пены хватит… дай бог тебе столько прожить». Я возразил: «так ещё и одеколон», на что Маша тут же парировала: «Одеколон она купила ради себя, чтобы нос не воротить от твоего Шипра». Вот как: с одеколоном подарок был равноценным картине, а так выходит, что тётя Шура нас надула.
Минуту подумав, Семён добавил:
- Чем им Шипр не угодил? Правда, одеколон не тот, что был в советское время…
- Так может быть сама твоя Маша мелочная?
Семён отреагировал в мгновение ока:
- Не больше других. В какой-то мере мелочны все бабы. Но я не помню случая, чтобы хоть Маша, хоть тётя Шура сами не предложили соседке сахар, соль, муку, яйца или какие-то специи, когда видели, что у той кончились. И, упаси боже, чтобы кто-то попытался эти заимствования вернуть, это будет смертельная обида, и обе соседки это знают. Причём заметь: они оказывают такие услуги друг другу по собственной инициативе, едва увидят нужду… я же говорю: кодекс чести с массой скрытых пунктов.
- А соседи-мужчины?
- Ха, тут надо спросить у женщин, уж чего-чего, а наблюдательности им не занимать, в них скрыты и Шерлок-Холмсы и чекисты…
Друзья возвращались с мелким уловом, но в том хорошем настроении, какое только и может быть после душевной рыбалки.
Женщин они больше не обсуждали.