Преамбула.
Когда Солнце погаснет - оно сожмётся, как сжимается сдувшийся шарик, а его всеобъятная щедрая яркость сузится до одного тонкого луча.
Вращаясь как веретено, угасающее светило будет полосовать небо, заставляя неискушённых астрономов далёких планет принимать его за огромный космический маяк, воздвигнутый братьями по разуму.
А это всего лишь пульсар…
Глава 1.
Гробовое молчание сменялось неукротимым словоблудием, крикливые фразы звонко взрывали тишину и хотя конкретного адресата не имели, были всё же отлично слышимы всеми присутствующими. Говорил он быстро - слова пьяно путались, наскакивали одно на другое, речь принимала вид бессвязного тупого бреда, сложного и в то же время однообразного. Впрочем, вряд ли рассказчик отдавал себе отчёт в том, что говорил и вообще - чувствовал ли он, что делает - оставалось загадкой. Возможно, душа его пребывала в загадочной нирване. Новички слушали эти разговоры с интересом и недоумением, старожилы - с откровенной скукой. Говоривший повторялся, как повторяются песни на магнитной ленте. Хотя народ был недалёким, иногда безумный архитектор нёс такую околесицу, что хотелось встать и хлопнуть его по лбу, чтоб замолчал. Впрочем, рукоприкладство здесь строго возбранялось и могло повлечь за собою неприятности. В его случае разговаривать со стенами было нормой - будущее Архитектора сулило большие города и небоскрёбы, но героин распорядился иначе.
Пробудившаяся от зимней дрёмы весна, играючи оброняла наземь искрящуюся горсть цветастых осколков неба, застревающих в шумной листве парковой аллеи. Они качались на кронах деревьев, рисуя на земле озорные узоры из света и тени. Влажный воздух был до предела насыщен ароматами сирени, коей в данном конкретном парке росло великое множество. Там же в большом числе тянули к солнцу гибкие станы стебли лилий, роз, маков, тюльпанов и других садовых культур.
В прохладе - под раскидистыми кронами - особенно хорошо думалось. Даже тем людям, для которых это занятие было непривычным и трудным. Впрочем, обитателям здравницы много думать не рекомендовалось - большинство, собственно, за чрезмерное думанье и были оформлены в настоящий профилакторий. Больные полной грудью вдыхали щедрые запахи весны, а Архитектор привычно начал тянуть свою "лебединую песню", постепенно набирая обороты и тон. Внезапно бывший автомеханик - тусклый пропащий пьяница с трясущимися руками, пучеглазым - из-под кустистых насупленых бровей, взглядом - свирепо рыкнув толстыми сальными губами, муклами выпирающими над увесистым двойным подбородком, двинулся в сторону спального корпуса здравницы. Он слюняво хрюкал, словно бы жевал - молитвенные мантры, среди которых, впрочем, отчётливо выделялся только мат, втискиваемый между дежурными междометиями, образуемыми, скорее всего, свистящим прокуренным дыханием плохо вентилируемых лёгких. Разбив руками зарешёченное кручеными металлическими прутьями окно, он рьяно ухватил неровный и острый треугольный осколок стекла размером с добрый чебурек, а потом, размахивая им как топором, повернул назад. Из зажатой в мощный - как набалдашник кувалды, кулак ладони - между побелевшей кожей пальцев - тонким ручейком сочилась тёмно-алая густая кровь. Великан в считанные секунды преодолел те сорок шагов, что отделяли импровизированное "копьё судьбы" - glasses spear of destiny - от продолжавшего самозабвенно бредить мутными "пророчествами" Архитектора и вырос перед ним всем своим могучим ростом как солнечный протуберанец. А тот как раз уже перешёл на завывающий менторский тон, которым церковные служители вдохновенно вещают своей послушной пастве во время проповеди, когда рассчитывают на более щедрое подаяние. Кадык проповедующего хаотическую ересь ритмично дёргался, горло то и дело булькало обильною слюною. Святые импульсы торжествующего добра достигали полуприкрытых век и спускаясь лифтом вислых опухших щёк, выталкивались наружу матёрым языком заправского пустобреха, в образе словесного поноса, находя источник вдохновения в дремлющих чакрах безумия.
Неожиданно догадавшись, что собирался сделать распоясавшийся "буйный" с серым землистым лицом человека, давно и безнадёжно страдающего отравленной печенью, квадратные упитанные санитары - свежие и румяные - всё ж слегка побледнели лицами. Они ринулись наперерез, однако к тому моменту, когда распоясавшегося хулигана смогли схватить и скрутить, взбесившийся алкоголик совершил прямо таки библейский акт: резким хирургическим движением отсёк говорившему правое ухо.
Имя рабу было Малх...
Ну или Ктулх...
Между прочим.
Когда дует ветер - крыша может гулять. Порыв посильнее - и она улетает.
Александр - Архитектор - лишился уха навсегда: слесарь, механик и просто хороший человек, дядя Боря, ловко схватив в охапку отсечённый орган уважаемого специалиста по квадратным метрам, спешно затолкал его себе в рот и проглотил не прожёвывая.
После чего громко рыгнул - сыто, но не так довольно, как очевидно расчитывал, явно сомневаясь во вкусовых качествах употреблённого продукта.
- Вскрытие покажет... - мрачно пошутил рыжеволосый санитар - грузный, с бочкообразным плотным торсом и толстыми мясистыми руками.
- Прогулка закончена, граждане отдыхающие! - возвысил он молодецкий тенор, - прошу пройти по апартаментам!
Свежий весенний ветерок бодро, весело и задорно шуршал по спинам "граждан отдыхающих", которые ёжились на прохладном сыром сквозняке, все с перекошенными мятыми лицами, на которых - на всех до единого - читался безотчётный, животный страх. Люди боялись не столько друг-друга, сколько самих себя.
Градостроитель Александр понуро плёлся, глядя себе под ноги. На этот раз он молчал, погружённый в свои невесёлые думы. Время от времени он подымал голову и порывался что-то сказать, рот его открывался, но не произнеся ни звука, снова закрывался: правая рука, прижатая к соответствующей стороне головы, была вся в крови. Возможно, именно из-за того, что под ладонью не ощущалось чего-то привычного и родного, мысли его путались настолько, что их вообще невозможно было облечь в словесную форму. Частое отрывистое дыхание свидетельствовало о внутреннем напряжении - так много он хотел рассказать. Рядом, подобострастно мелко семеня и всеми доступными способами проявляя сочувствие, крутился рыжебородый ладно сложенный и с приятным неумным лицом парень. Он был в прекрасной физической форме, чего не скажешь об умственной. Случай рыжего пациента был по-своему уникален во врачебной практике - молодой человек выпал из окошка своей кухни на пятом этаже городской гостинки. До этого он выполнял сложный пируэт под названием "пластиковая бутылка+фольга=хорошее настроение", сидя у настежь распахнутой форточки на подоконнике. А там привычно шумела ночная жизнь. В самый ответственный момент сидящий у пустого проёма потерял равновесие. И попал в Профилакторий.
Только чудом можно обьяснить, что кости и все органы остались практически целы: без фатальных повреждений - как сказал бы специалист по падающим из квартир людям. Кроме нескольких незначительных ушибов и царапин - жив-живёхонек - словно в рубашке родился.
Умудрённые опытом профессора психиатрии говорили, что причиной его состояния могли стать интенсивные эмоциональные переживания - проще говоря внезапный испуг, помноженный на изрядную дозу алкоголя и прочих "излишеств". Может такое стать что подобное излечится подобным и от повторного сильного потрясения взор в недавнем талантливого музыканта прояснится и обретёт глубину осмыслённости. Пока же этот взгляд тускло растворялся в каплях крови: рыжий наблюдал, как густая вязкая тёмно-красная жидкость медленно стекает по судорожно сжатым пальцам в недавнем словоохотливого Александра, оставляя отчётливые кляксы на яркой белизне пижамы.
Май осатанело стучался в жизнь, иногда ломая ветки и срывая крыши от кипящей в нём энергии, и его неосторожные шаги заставляли бурлить кровь в жилах планеты. Ну или по крайней мере - в том месте, которое совсем недавно ещё было ухом безумного Архитектора.
Глава 2.
Всё в деталях - обобщения лишь нивелируют картину.
Пыльная городская улица, выступая за пределы спального района, упиралась в пустырь на опушке леса, куда частенько заворачивали недобросовестные урбанизаторы, чтобы свалить там гору мусора и сэкономить - не убивая подвеску ездой до полигона, куда городские власти вот уже пятый год "ложат" асфальтированную дорогу. Дело утилизации отходов, как и все жизненно важные дела в России, находилось в предзачаточном состоянии перманентного хаоса: единственной целью "вывоза мусора" из города оказывалась возможность взымать с горожан за столь необычные "услуги" плату, которая, за отсутствием конкуренции, могла устанавливаться произвольно. Произвольно высокой...
Свежий запах весенней хвои мешался с токсичным запахом гниющих отходов и фимиамом возносился в небо. От асфальтового покрытия отделялись две широкие грунтовые дороги, они с двух сторон аккуратно огибали гряду мусорных Гималаев и вновь сливались за нею, чтобы снова разделиться - уходя в лесную чащобу. Та из лесных дорог, что повернула влево, несколько сот метров погодя, в недосягаемости от ароматов не совсем законной городской свалки, в итоге приводила к покрашенным облупившейся синей краской воротам известного лечебно-трудового имени Красного Знамени Профилактория. Больничная территория огорожена по периметру двухметровым бетонным забором, обтянутым тремя рядами колючей проволоки. По каждому из углов высились похожие на собачьи будки дозорные башни. В них бесцельно слонялись из угла в угол, меряя шагами время до смены, скучные вооружённые вертухаи. Обитателям ЛТП приходилось делить "жилплощадь" с тюрьмой для военных преступников - гаупвахтой, а поскольку, спасаясь от трибунала, многие солдатики включали режим "олово" - то для смены статуса из здорового в больные даже не требовалось покидать территорию заведения. Рядом с синими воротами находилась такая же обшарпанная дверь проходной, с турникетом и седым вислоусым стариком, нажимающим пальцем "красную" кнопку - чтобы впускать или выпускать посетителей.
Маленький Павлик, беззаботно сидя на холодной земле, пытался так сложить пальцы своих ладоней, чтобы ими можно было хрустеть, как делают это ребята постарше. Гибкие детские косточки не особо годились для подобных занятий, но отвлечённый собственными мыслями мальчик даже не пытался озадачить себя вопросом - почему у него ничего не получается.
Впрочем рано или поздно получается у всех. По крайней мере у всех желающих.
- Эй, малыш, что ты тут делаешь? Ты потерялся или кого-то ждёшь?
Паша встрепенулся от неожиданного окрика, будто внезапно разбуженный, сонно взглянул на вопрошавшего необычного цвета глазами - абсолютно чёрные зрачки создавали иллюзию - словно глазные яблоки имели синеватый оттенок. Хотя воспалённые от никотина слезящиеся глаза старика вряд ли могли разглядеть эти подробности. В его руке дымилась мятая сигарета без фильтра, вверх тонкой струйкой вился сизый дымок, оставляя на ногтях и пальцах коричневые разводы.
- Я жду папу - коротко ответил мальчик.
"Но сюда никто не заходил!" - подумал охранник. Однако спросил другое:
- А где твоя мама?
Видимо речь шла о той женщине, которая родила Пашку, а потом всё время таскала за собою. Она была несдержанной как большинство молодых дам, часто распускала руки и безобразно себя вела на людях. Благо не всем женщинам в этом мире свойственны столь дурные манеры.
Об отце же у мальчика были самые тёплые и потому наверное - самые скудные воспоминания. И конечно же это не Иван - худой чернявый депрессивный тип неопределённого возраста. Его длинные волосы спутанными прядями спадали на лицо, отчего различить черты делалось невозможным. И слава богу - оно было обезображено судорогой: тонкий бескровный рот упрямо кривился, словно от кислого и создавалось впечатление что сам Сатир - гордый обитатель легендарной древней Эллады вернулся с Островов Блаженных только ради того, чтобы пуская цветастые слюни, устало глядеть на пациентов Учреждения с полной сарказма загадочной улыбкой. Улыбается, конечно, чернявый не как Мона Лиза Джоконда, но та же загадочность трепетно щипала в душе какие-то тревожные струны. Эту тревогу ощущал и сам Иван.
Его "бзик" связан с Марсом - маленькой красной точкой на широкой панораме небесного свода. Именно Марс - как в известном произведении Эдгара Берроуза - вызывал смутное щемящее грудь чувство тревоги и переживания. Пятилетний ребёнок - Пашка Дяченко - не мог знать, что Иван - только квартирант, стечением не очень приятных обстоятельств допущенный на хозяйскую постель, показавшуюся на миг одиноко холодной.
Лишённый отцовских чувств ввиду молодости, Иван в то же время, будучи человеком воспитанным, не мог себе позволить общаться невежливо с младшими - и уж точно не с детьми. И этой приятной малости было достаточно, чтобы расположить и накрепко привязать к себе тоскующее по неведомому родителю сердце ребёнка неразрывными узами.
По профессии Иван - моряк - как его дед. Только дед избрал военную, а внук же выбрал для себя купеческую стезю, обслуживая торговый флот страны. Однако по состоянию здоровья - после очередного рейса в Йохханесбург, сваленный либо несвежей едой, либо чудачествами местного климата, он вынужден был сойти на берег и попрощаться с морем навсегда.
Уже в ту пору - иногда вглядываясь в вечернее звёздное небо, он испытывал какую-то необъяснимую тоску - душевную муку. И со временем это чувство нарастало, наполняя душу леденящей пустотой. Эту зияющую дыру нельзя было заткнуть ничем - ни выпивкой ни друзьями ни странной связью, возникшей между ним и миловидной хозяйкой дома - в котором он снял себе квартиру, ни любыми другими суетными делами, которыми молодой человек мог попытаться себя занять. Красная точка на небе неотступно преследовала его, поглощала все его мысли, незримо нависала над головой, словно страшный Домоклов меч.
Внезапно начались приступы эпилепсии. Мозг Ивана стал сдавать, пробуксовывать - как сказали бы пропахшие солью мореходы - вследствии развился и резко обострился склероз.
Уже в реанимации врачи вынуждены были узнать, с чем столкнулись: лоботомия показала, что болезнь Ивана вызвана паразитами - его мозг был в чёрных крапинках - как будто в брызгах туши. Редкостный недуг спровоцировали прихваченные с собою в качестве сувенира из далёких южных морей африканские "туристы". Импортная зараза, очевидно, не слишком уютно ощущала себя в северных широтах, поэтому личинки, циркулирующие по кровеносному руслу, так и не оформились в червей, но продукты их жизнедеятельности - как те же неучтённые городские отходы - стали понемногу подрывать здоровье Ивана. Плотный жирок будто бы растаял под знойным африканским небом.
Один из Ваниных товарищей, с которым вместе ходили не в один в рейс, рассказал про Догонов - отсталое африканское племя, до сих пор живущее охотой и собирательством, как пошутил сам рассказчик - "бомжеванием" - верило в богов, белых - это Сириус и красных - Марс. Он показал тусклую, еле различимую среди других, точечку над горизонтом. И именно она, а не более яркий и далёкий Сириус - колючей занозой врезалась в память.
В последние моменты - перед тем, как впасть в кому от халатно неправильного и явно запоздалого лечения - Иван мечтал забыть об этих странных историях, этой чёртовой планете и вообще - стереть начисто прошлое. И вот пришло долгожданное облегчение.
Спустя три года он вышел из комы пускающим слюни идиотом...
Дед Антон бросил окурок на землю и сделал шаг навстречу необщительному мальчугану. Он несколько раз хрипло кашлянул, прочищая горло.
- Ты иди лучше отсюда, мальчик, играй в другом месте. Здесь тебе нельзя быть!
Паша угрюмо поднялся и, не глядя больше на старого ворчуна, поплёлся в сторону выглядывающих из-за раскидистых крон лесных великанов силуэтов высотных многоэтажек ставшего чужим ему города.
Глава 3.
В окно светило яркое полуденное солнце, рисуя мистические тени на ковре, что был небрежно брошен на пол маленькой комнаты. В комнате было две двери друг напротив друга - одна вела в узкий больничный коридор, другая - на улицу. К окрашенной в голубой цвет стене устало прислонился пустующий стеллаж. Возле него чьи-то заботливые руки приклеили лист бумаги, на котором крупным печатным шрифтом красовалась многозначительная весьма заумная фраза: "скажи мне кто твой друг - и я скажу что с ним".
У окна вполоборота задумчиво изучала пейзаж за стеклом женщина. Её взгляд был направлен за прозрачную изгородь и блуждал где-то там. Скорее всего по паспорту ей окажется за двадцать, но выглядела она слегка за тридцать - пышная комплекция скрывала возраст, как и постриженные "под каре" крашеные в иссине-чёрный цвет волосы. За спиной молодой женщины находился мужчина. Это был больничный санитар Константин или просто Костя. Крошечная голова забавно и нелепо смотрелась на его толстой бычьей шее, и вообще всё в нём напоминало быка - бочкообразная выпуклая грудь, короткие кривые ноги и толстые жилистые руки, словно продолжение объемного торса. Маленькими сальными глазками Костя сверлил спину Марины. От смущения его бритая голова раскраснелась, на щеках играл румянец:
- Что собираешься делать на выходные? - небрежным голосом произнёс он.
Марина пожала круглыми плечами и полностью отвернулась от Кости, что-то пристально пытаясь разглядеть за окном.
- У тебя есть предложения? - её вопрос повис в воздухе.
Он подошёл ближе, засунув руку в просторный карман, извлёк две цветастые пластиковые карты.
- Можем поехать на Казантип.
Девушка неопределённо хмыкнула, полная грудь качнулась под просторной белизной больничного халата, затем резко обернулась:
- А что, больше некого пригласить? - наступая, спросила она.
Ещё больше покраснев, перебирая кажущиеся крохотными в потных ладонях визы - в страну удачи, музыки и веселья:
- Ну я и решил сначала спросить тебя... - не очень уверенно промямлил Костя.
- Сначала? - это слово - ставшее ключевым в недосказанной фразе - почему-то задело девушку. Марина снова повернулась спиной к смущённому санитару. Взгляд её пронзительных карих глаз заволокла тучка лёгкой задумчивости.
Секунду спустя она решительно выхватила из покрывшихся холодным липким потом ладоней парня один из билетов и отрывисто произнесла ему в ухо:
- Я подумаю над вашим предложением.
И было над чем думать. Парень был ей слегка неприятен, как неприятно прокисшее пиво - от него всегда сильно разило потом с лёгким амбре из мочи. Она направилась к двери, в которую стремительно ворвался ещё один санитар - Валера. Валера был помоложе, поуже в плечах и талии и пониже ростом обоих присутствующих.
- Привет! - коротко, протискиваясь мимо него к выходу в коридор, бросила девушка. При этом она смотрела в сторону стеллажа.
Валера уделил ей ровно столько внимания, сколько обычно уделял пустому месту, не удосуживши даже взгляда. Когда дверь за его спиной закрылась, тот посмотрел в упор на всё ещё сжимавшего в руках заветный счастливый билет Костю:
- На Казлантип едешь?
Только тут осознав оплошность, товарищ поспешно засунул карточку в карман халата. Отвечать было нечего.
- Мог бы пригласить с собой друга. - Не унимался Валера, явно радуясь Костиному смущению.
Поскольку тот не отвечал, Валерий продолжил:
- Там что нормальных баб нету? Или ты уже и не надеешься? - он прошёлся по комнате, заглянул в окно и снова повернулся к Косте.
- Что там? - он отрывисто кивнул в сторону окна. Ухоженные волосы вспорхнули испуганной птицей, затем, успокоившись, снова улеглись в какое-то подобие причёски.
- Сбегай на проходную. Походу там хотят навестить одного из отдыхающих... - ответил приятель, тайком щупая оставшийся одиноким в широком больничном кармане пропуск в далёкий крымский рай.
- Хорошо. - наконец, отстав от друга, Валера выбежал за дверь на улицу, в спешке забыв её захлопнуть.
На проходной дед Антон указал на группу молодых ребят, толпившихся за стальными дверями "на свободу":
- Пришли узнать за пациента. - прокряхтел он, доставая из кармана мятой рубашки пачку дешёвой "примы".
Они вместе вышли во двор. Четыре человека, что ожидали - были молоды, неопрятны, они носили непонятные серьги в носах и губах, их прически остро нуждались в работе парикмахера: эти три худеньких парня и девушка, оставив недопитые бутылки с пивом, вяло повернулись к сторожу и санитару. Дед Антон, остановившись за широкой спиной, укутанной в больничный халат Валеры, увлечённо раскуривал сыплющую пряной кислой стружкой сигарету.
От толпы ребят отделился высокий долговязый молодой человек, на худом бледном лице которого явственно проступали очертания кости челюсти во всех анатомических подробностях:
- Как Кича? - хриплым грудным голосом спросил он.
Валера широко заулыбался:
- Лучше некуда - идёт на поправку скоро выписывать будем! Шлёт вам всем пламенный привет! - естественно, он придерживался золотого правила: не всё сказал - не значит обманул.
Юноша порылся в карманах затёртых до дыр рваных и скомканных джинсов, потом извлёк оттуда небольшой бумажный свёрток.
- Передай Киче. От братвы.
Валера быстро спрятал передачу в карман, заговорщически подмигнул пацану и помахал на прощание пёстрой вороньей стае рукой.
Затем развернулся на месте, молодецки щёлкнув каблуками видавших виды фирменных кроссовок, и бодро зашагал обратно на проходную. Сторож, всё ещё куря сигарету, задумчиво смотрел совсем в другую сторону. Тут часто что-то приносят и ему тоже иногда перепадает.
- Дед, угости сигаретой - просто сказал Валера.
- Ты ж вроде не куришь? - хитро прищурился старик. Потом, как бы смягчившись, милостиво распахнул мятую пачку - держи - яду не жалко!
Забежав в корпус, санитар первым делом посетил туалет. У одного из вмонтированных в бетонный подиум унитазов он заметил на полу отчётливо-белые крупные капли семенной жидкости. Мысленно пожелав Костику успехов на личном фронте, Валера расслабленно справил малую нужду.
В туалет вошёл больной музыкант. Взгляд его блуждал по стенам, он явно никуда не торопился. Даже не повернувшись в сторону санитара, увлечённого вытряхиванием на кафельный пол из дедовой цигарки коричневого табака и замены его на зелёный из пакетика, принесённого хриплым мальцом, рыжий спокойно спустил штаны и сел на корты над дырой сортира. Валера раскурил сигарету и мощно, жадно затянулся. Закашлявшись от едкого дыма, он согнулся пополам, плюясь и протирая рукой красные как помидоры слезящиеся глаза. По помещению уборной поплыли вязкие густые ароматы марихуаны. Лицо укуренного санитара приобрело бессмысленно довольное выражение, глаза его посоловели а в груди сделалось тепло и уютно.
Преобразился не только он. Справивши свои дела, рыжий натянул штаны, привычно не спустив воду в туалете - и стал сходить по ступенькам парапета по направлению к довольному служителю Гиппократа. Тот беззаботно продолжал курить чинарик, и явно был в приподнятом расположении духа:
- Что, граф Рыжая Борода? - спросил он ставшего вплотную пациента. На Валиковых устах играла блаженная улыбка. - Твои приятели передавали тебе привет! - он взмахнул зажатой в пальцах сигаретой - ну и шмали малость принесли... - Валера как крокодил распахнул пасть пошире и, улыбаясь во все тридцать два, произнёс на выдохе - для тебя приносили, конечно, но тебя ж эта подруга всё равно уже не радует, верно?
- Кича. - Коротко ответил рыжий, пристально вглядываясь в сияющее лицо.
- Что? - удивился тот. Он ни разу не слышал голоса этого больного. Может померещилось?
Резкий удар кулаком в челюсть его отрезвил. Недокуренный косяк полетел в угол, а удивлённый санитар - в другой. От неожиданности Валерий не мог произнести ни слова, а взбесившийся больной уже осатанело добивал его ударами ног, стараясь как можно чаще попадать по голове.
Когда пострадавшее тело обмякло, Кича стащил с него белый халат и выскочил в пустующий коридор.
Глава 4.
Если бы на мысли в голове Архитектора можно было настроиться, как настраиваются приёмники на нужную радиоволну, в его эфире можно было бы послушать весьма глубокомысленные диалоги:
- А есть какие-то вещи, которые нельзя рассказать словами?
- Есть, конечно.
- И что это?
- Откуда мне знать! У каждого это что-то своё...
- То есть каждый сам решает, что говорить, а что нет?
- Боюсь, что чаще нет, чем да.
- Это почему же?
- Разве всегда мы сами выбираем обстоятельства, которые заставляют нас молчать?..
Валера, он же Конь - и это не только кличка или фамилия, но, выходит - жизненное кредо - удача, он так и не смог справиться с объяснениями причин, заставивших безнадёжного больного, которому под заботливым присмотром докторов с момента прописки и день ото дня становилось только хуже - всё же резко и неожиданно пойти на поправку. И он поправился уже настолько, что встал и пошёл - и, выходит - самовольно покинул охраняемый режимный объект. Даже не глядя на то, что от устных комментариев бывшего теперь уже санитара избавила расколотая и распухшая челюсть и времени оформить объяснительную письменно у него было предостаточно - всё равно: как больной покинул палату, которая должна быть заперта, почему пошёл в туалет, а не сразу на двор, где он достал психотропные вещества, рассыпанные по полу уборной, как прошёл под дулами автоматов вооружённой охраны, ничего подозрительного не заметившей со своих вышек, и каким макаром он по-тихому "отключил" престарелого сторожа на проходной - всё это сплошные неизвестные сложного математического уравнения под названием "жизнь Коня". Что ж - для психиатрии это тоже практика. Прикладная. Костик втайне радовался "успехам" приятеля, его румяные щёки, будто с ряхи расписной матрёшки снятые да размашисто на яйцеподобной головке налепленные - бардово алели - шальная кровь с молодецкой силой ударяла в мозг. Приятель пострадавшего горестно сокрушался - обхватив огроменными руками лысую, как бильярдный шар, голову - кричал "ай-яй-яй"... А в душе цвели незабудки. Странное чувство судьбы - Руки - карающей и манящей, вдруг пробило смелые ростки в Константине и стало по чуть-чуть врастать корнями глубокого убеждения в его девственный неразвитый ум.
Хотя влетело всей смене, особенно попал под раздачу Валера Конь. Дисциплинарная комиссия в составе высшего руководства клиники а также представителей мэрии и министерства, прозаседав две сессии, сочинила следующую версию - не более и не менее правдоподобную, чем любая другая: санитар вывел больного в туалет, где они вместе приняли самопальное "лекарство", ибо употреблять самому Валере-Лошарику показалось скучно. Не имея особых познаний в медицине, молодой человек предположить даже не мог, что марихуана способна спровоцировать шизофрению у склонных к подобным заболеваниям индивидов. "Я не находчивый, я - отходчивый" - сам себя характеризовал жизнерадостный холёный здоровяк. Впрочем, отходчивость - понятие растяжимое. Засим затим решить-постановить: врачебную практику неотложно прекратить, премии лишить, без выходного пособия от занимаемой должности отстранить. В добавок ко всему - Костику полагалось пройти принудительный курс лечения от пагубного пристрастия - ну или же по-простому: стать "клиентом" на собственной - бывшей уже теперь - работе.
Архитектор строил воздушные замки фантазий, рот его кривился, раз за разом чеканя монотонные бессмысленные фразы:
- Разве можно говорить? Разве можно говорить! Откуда же мне знать! Почему же? Откуда мне знать! Разве можно говорить?.. - тон риторики качелями менялся от вопроса к предложению, от инфинитива до императива. Говорил тоскливо, обречённо.
Депрессивный Марсианин, с чёрными, бездонными глазами и такими же тёмными, спутанными волосами, спадающими липкими прядями на плечи, упёршись взглядом в потусторонний мир, бороздил пыльные моря красной планеты. На него в упор глядел грузный седой мужчина с короткими хвостами усов под толстым картофельным носом, одетый в военную форму, на каждом из погонов которой красовалось по одной маленькой, но гордой звёздочке. Не разглядев в идиоте собеседника, он повернулся к такому же седому, только безусому, одетому в больничный халат, психиатру:
- Вы можете себе представить что этот гражданин - он ткнул пальцем в чернявого, по щетинистому подбородку которого медленно текла тягучая слюна - вдруг, как там у вас? Воскреснет - встанет и пойдёт? Где гарантия?
Мастистый доктор обиженно надул бульдожьи щёки:
- Ну знаете ли! Не для того мы их тут держим... - тут он запнулся, догадываясь, что сболтнул несуразицу.
Капитан понимающе улыбнулся:
- Верной дорогой идёте! Лекарства? - врач молчал. Не дождавшись ответа, седой капитан вышел из палаты. За ним дробно посеменил растерянный врач.
Ночью в лесу всё ещё холодно - граф Рыжая Борода - он же Кича, учитывал, что в больничном халате - заляпанном кровью и грязью, в такой же несвежей пижаме - он в город не сунется. Хотя там хватает придурков, но участвовать в конкурсе на лучшее звание он не испытывал особой потребности - потому как "карьера" победителя известна заранее. Пришлось петлять по округе, дожидаясь когда стемнеет. Если бы под рукой был мобильный телефон - Кича уже знал к кому бы позвонил. Именно туда он и направился, стараясь не попадать на глаза любопытствующей публике - как только назойливое солнце наконец-таки убралось за верхушки деревьев, щедро сбрызнув их кровавым багрянцем на прощание.
Тёмная, еле освещаемая слабыми фонарями, аллея подводила к обшарпанному подъезду девятиэтажной гостинки из потемневшего от времени белого кирпича. Крыша дома задиралась в звёздное небо и там - во мраке - терялись её скудные очертания.
Перебрать несколько комбинаций кнопочного механического замка не составляло труда - никто из жильцов не застал странного гражданина в исподнем за столь увлекательным занятием. И слава богу - лицо его искажала отвратительная гримаса страха. Руки тряслись, приходилось всё время начинать заново, загнано озирая округу испуганным крысиным зырком.
Ромка Челюсть - тот самый невообразимо худой паренёк, что передавал через санитара Киче подарочек, проживал на девятом этаже. В подъезде стоял кромешний мрак, пахло сыростью, прокисшим пивом, мочой и застоялым табачным "ароматом" сигарет - всем тем, что в древних сказаниях заключалось в слова "здесь русский дух - здесь Русью пахнет!". В заплёванном тусклом лифте остались нетронутыми только кнопки первого и девятого этажей. На "девятый" и надавил побелевший Кичин палец. Двери нехотя закрылись, затем так же неуверенно скрипуче открылись. Обитая чёрной кожей и обтянутая поверх тонкой леской дверь уже слегка облупилась - видно было, что обивку шпыняли ногами, жгли зажигалками, тушили об неё "бычки" и даже вполне возможно - чьи-то горячие головы. За дверью было тихо. Нажав кнопку звонка, Игорь Кичин - так звали до "отключки" рыжебородого - прислушался. Тишина. После продолжительных попыток дозвониться другу, Кича вернулся к лестничной клетке. Сев на ступеньки, он опёрся спиной о стену, измазывая видавшую лучшие дни больничную пижаму грязной подъездной штукатуркой и устало задремал. В ушах стоял сонный бессмысленный гул, Кича словно бы перенёсся на миг в цветущий весенний сад, где оглушительно стрекотали невидимые глазу кузнечики и жужжали назойливые мухи и стрекозы, казалось - стоило открыть глаза - и предстанет дивная расписанная щедрой зеленью картина...
Встрепенулся он от внезапного шума распахнувшихся дверей лифта. Из-за стены, за которой находился вход в кабину, высунулась горбатая фигура, одетая в дешёвую дермантиновую "косуху" с тысячей булавок, ниже - ходулями свисали тонкие кривые ножки в рваных джинсах, выше пояса росла патлатая голова с выступающей сквозь тонкую кожу увесистой челюстью.
- Здаров, братан! - прохрипела челюсть. - он выбросил вперёд тонкую длинную руку с такими же костлявыми пальцами, Кича протянул свою и ребята, пожав руки, обнялись.
- Скоро тебя выписали... - продолжал хрипеть Ромка, заглядывая корешу в глаза в поисках ответов на терзавшие его сознанье смутные сомнения.
- Да я сам - честно ответил Рыжий. - выписался...
- А, вот оно что! - удивлённо каркнул Рома. Он потаращил глаза, дико повращал зрачками, затем кашлянул, высунул из кармана пачку сигарет с фильтром, достал одну и, спрятав пачку обратно в карман, стал вытряхивать из неё табак. - И что думаешь дальше делать? - хрипение мешалось с сыплющимся на пол сором.
"Двигай дальше" - на стёртой побелке ветхой подъездной стены за спиною Челюсти корявым детским почерком с помощью краски-"серебрянки" размашисто был намалеван лозунг нынешних российских панков. Кича вздохнул и "подвигал" дальше:
- Думаю, на хату ко мне придут. Проведать, как я поживаю на свободе. Не заскучал ли за "целебными" ****юлинами... - он брезгливо скривился и почесал лохматую бороду.
Роман "взорвал" косяк и приятели молча покурили. Помолчали ещё чуток, размышляя каждый о своём. Игорь первым нарушил тишину. Он спросил у друга, повернув к нему белое лицо с красными глазами городского "травоядного" вампира:
- Слушай, мне на хату нельзя, как насчёт у тебя перекентоваться?
- Да ты чо! - замахал руками тот - у меня и так проблемы. Да и родоки... - он опустил взгляд в пол, часто моргая пересохшими "спаленными" веками - попробуй у кого-то из ребят. Вон у Макса. Или у Нинки спроси - у неё вроде хата свободная. Понимаешь - тебя же придут искать ко мне! - уже в отчаянии выпалил парень.
- Ладно! - Игорь махнул рукой, прерывая тоскливый поток бесполезных оправданий. По своему он был, естественно, прав. Но человек - к которому ты обратился - и тут же получил отказ, как-то стремительно теряет цену в глазах. Игорь взглянул на унывшего приятеля - спасибо за угощение! Пойду я... - он торопливо зашагал к лифту.
- Погоди! - Роман суетнулся на месте, беспрерывно шамкая челюстью как вытащенная на воздух рыба - идём, я тебе шмоток дам, так ты далеко не уйдёшь.
Глава 5.
Борис сколько себя помнил, любил пить горькую, чтобы жизнь казалась сладкая. Как много кто из его поколения - он рано осиротел, случайные люди не дали той заботы и уюта, за которыми ощущаешь себя, как за каменной стеной и который вселяет веру, что при любом исходе жизненных баталий всегда можно укрыться в прочных сводах этой крепости под названием "дом". Если родины нет - именно с маленькой буквы - то на всём белом свете уже не отыскать своего уголка и это чувство незащищённости одних делает пугливыми и покорными, других - вспыльчивыми и агрессивными. Трагедия ущемлённого неравнодушия. Как-то так... Скитаясь от одних родственников к другим, Боря докочевал до армии, где ничем особым не отличился, разве что удачно "залетел", бегая в самоволку, отчего вопрос с женитьбой после демобилизации отпал сам собой. Супруга досталась под стать жениху - здоровая деревенская баба с румяными щеками и необъятной талией, такая что и коня на скаку и избу сожжёт. Боря к ней особых чувств не питал - залетел да и залетел, дитя на свет родится - тоже удача. Когда напивался либо бил, либо похотливо добивался близости, запуская руки в подол платья. Пил он много, подолгу засиживаясь в ближайших по пути с работы домой кабаках, а когда напивался "в дым", то преображался до неузнаваемости - в эти моменты Борюсик казался таким себе рыцарем в сверкающих доспехах, которого бесило отнюдь не рыцарское поведение своих убогих собутыльников. Как и другой похожий на него рыцарь из Ламанчи, Боря не понимал, что сражается с ветряными мельницами, а не с сонмами неверных сарацинов. Посему бывал частый гость в отделениях милиции и медвытрезвителях. Чего он добивался? Какой-то одному ему ведомой правды. У вас есть минутка поговорить о Боге? А в рыло? Бог создал Бориса Иваныча Клещеева своим подручным пророком. И как истинный пророк - Боря пострадал за веру. В пьяной драке ему ломом, как это говорят кашпировские - "открыли третий глаз" - аккурат в теменной области головы. Лом был небольшой - тридцатисантиметровый прут в палец толщиной, но острый - заводские ребята заточили на станке подходящий кусок арматуры. Кажется так и начался скорбный путь уважаемого и почётного автослесаря шестого разряда, любящего мужа и заботливого отца - в упомянутое ранее лечебно-профилактическое заведение.
Где, кстати, именно на почве религиозной нетерпимости он по сути стал каннибалом - отслоив острым осколком стекла ухо уважаемому Архитектору и съев его на глазах у изумлённой публики.
За свои выходки Клещ получил добрую дозу скополомина в живот и немного "для профилактики" дубиной под рёбра: больно - но аккуратно. Синяки, даже случайные, на "подопечных" телах могли стать грязным пятном в биографии, а значит - чреваты неожиданными "сюрпризами" в те бурные моменты, когда в руководящих сферах начинало "штормить" и летели головы и те, что повыше и иногда - те, что пониже. Уважаемому Александру эта "профилактика" ухо ни разу не спасла, его бездарные "эфиры" сократились и по частоте и по продолжительности, да и выговор сделался осмыслённее - человек начал думать...
На стол перед удивлённым врачом упала увесистая папка. Седой офицер кратко отчеканил:
- Игорь Кичин. Очень интересный случай.
Доктор психиатр удивлённо вскинул брови:
- И? Чем он вам интересен?
Седой военный каркнул, прочистив горло и продолжил:
- Началась его служба в армии с серьёзного нарушения - парень отгулял проводы, дал присягу и ушёл в самоволку - махнув забором-огородом, поехал из части домой "фестивалить" дальше. Почти неделю не могли его по кабаках да блатхатах "выцепить"... Потом служба ему понравилась, пошёл на контракт, был и даже воевал в "горячих" точках...
- Да, да. Припоминаю, - перебил врач - в истории болезни есть контузия.
- Так точно, - подтвердит военный - из-за неё он и ушёл со службы. А потом, - в свою очередь спросил капитан - его "контузило" снова?
- Если можно так сказать. - ответил врач: - Пациент выпал из окна пятого этажа... В крови обнаружили алкоголь, скорей всего употреблял и так называемые "слабые" наркотики. Дома нашли...
- Тут все как на подбор - алкаши, наркоманы, просто дибилы! - уныло съязвил капитан "очевидность". - Кроме этого побега у вас ведь были ещё недавние инциденты? - прищурившись, как добрый Ленин, задал он новый вопрос.
- Были, - печальный доктор сокрушённо вздохнул. - Одному из пациентов сегодня отрезали ухо. Алкоголик, до этого долго не проявлявший признаков агрессии.
- А когда "бухал", тоже не проявлял агрессии? - удивившись, переспросил капитан.
Психиатр молча взглянул на него, но ничего не ответил. И так всё ясно.
- Сдаётся мне, - уже серьёзным голосом продолжил военный - что нужно подключать милицию. У вашего сотрудника сломана челюсть, моему охраннику разбили голову, как бы этот оживший "мертвец" не натворил других "чудес".
Глава 6.
Вслед за Челюстью Кича вошёл в просто, но относительно уютно обставленное помещение - это была обычная однокомнатная квартира, в которой едва можно развернуться: крохотный коридорчик соединялся дверями с залой-спальней и с такой же маленькой узкой кухонькой, куда выходил шедевр советского домостроения - совмещённый санузел. Впрочем - это всё ж лучше, чем болтаться на улице - с подобной мыслью давно смирилось подавляющее большинство жителей великой необъятной Страны Советов.
Рома рысью метнулся к стоявшему в углу напротив прихожей шкафу, беспечно вывернул его содержимое на втиснутый в узкий угол комнаты широкий двуспальный диван и от души предложил другу, сделав соответствующий театральный жест рукой:
- Выбирай!
Игорь мельком взглянул на ворох белья:
- А что твои родители? Если я что возьму, как?.. - вопрос был не совсем внятен, но вполне понятен.
- Да... - товарищ махнул рукой - они на даче... - и, осёкшись, замолчал - как отстрелявший за неполный час дневную норму боезапаса пулемёт Гуго Шмайсера, теперь уже раздумывая над значением всего только что сказанного. Мысленно смирившись с вероятными "боевыми потерями", он повторил:
- Ну - выбирай! Я пойду - чай приготовлю. Будешь чай?
Получив утвердительный ответ, Рома-Челюсть ретировался на кухню греметь посудой, а Кича выбрал себе подходящие вещи - это были просторные синие спортивные шорты с жёлтыми полосами по бокам и такая же - явно не романового размера - чёрная футболка с надписью "Zombie Cranberries" и фотографией участников группы спереди. Переодевшись, он пошёл к товарищу.
На маленькой узкой газовой плитке грелся пузатый, бывший когда-то белым, но пожелтевший от времени чайник. На таком же маленьком округлом жёлто-белом холодильнике с выцвевшей надписью "Донбасс" вовсю пискляво горланило крохотное чёрное радио. Транзисторный приёмник часто давился помехами, песни звучали ужасные. "Панасоник" был ни к чёрту. Но без него тоже было никак. Тишина давила на не привыкшие долго думать мозги, как гидравлический пресс на железный череп Терминатора.
Челюсть настежь распахнул кухонное окно, впустив в несвежий квартирно-тараканный воздух свежее дыхание весны, извлёк из-за холодильника пластмассовую "утку", насыпал в приспособленный под курение методом вдавливания в винную пробку напёрсток своего "снадобья" и щёлкнув зажигалкой, по-индейски сосредоточенно раскурил. Потом, закашлявшись едкой копотью прокуренного "бульбулятора", передал Киче. Они покурили, Челюсть спрятал бутылку обратно за холодильник и пошёл колдовать возле стоящего рядом с плиткой небольшого кухонного стола над которым висел грязный серый шкаф для посуды.
Кича повернулся к окну и выглянул наружу, улёгшись животом на пыльный подоконник и, подогнув как школьник костлявые ноги:
- Высоко. - беззаботно бросил он в заоконную тишину. Внизу было практически полностью темно. Кругом испуганно таилась предрассветная мгла.
Перестав колдовать с заварничком, Рома-Челюсть и сам подошёл и тоже выглянул.
- Ну так - девятый этаж! - хмыкнул он, инстинктивно отпрянув от зияющего проёма ограниченной реальности. А потом неожиданно спросил - а ты с какого этажа упал?
- С пятого. - глухо проговорил Игорь. Этот вездесущий вопрос его не на шутку раздражал.
- Интересно, - развеселился Роман, абсолютно не придавая значения этому разговору - а если упасть с девятого - можно выжить?
- Давай проверим! - угрюмо сказал Кича и прыжком заскочил на бетонный парапет узкого подоконника. Согнувшись, он высунул голову в окно, его длинные волосы трепал лёгкий ночной бриз.
- Ты что! - в секунду побледнев, Рома кинулся спасать друга. Он ухватил Кичу за руку и потащил прочь.
Игорь резким рывком высвободился из услужливых объятий и в свою очередь схватил за ворот и потащил к окну товарища, гневно рыча:
- Тогда давай ты!
Только теперь поняв, насколько всё стало серьёзно, худой подросток начал неистово бороться за свою убогую жизнь. Он угрём вертелся в руках взбесившегося приятеля, бил его тоненькими ручками и ножками. Кича сообразил что ещё немного проволочки - и тощий мудак подымет шум, поэтому разжал хватку и резко ударил Челюсть кулаком в челюсть. А уже после вывалил за окно огрузшее тело. Внизу послышался громкий хлопок и дробный хруст, эхом отдавшийся вдали. Быстро обойдя комнаты и повыключав кругом свет, Игорь Кичин рывком вытащил ключ из замочной скважины выходной двери, не забыв предварительно прихватить своё старое больничное одеяние. Зажав ветошь подмышку и закрыв двери на ключ, он выбросил его вместе со старой одеждой в мусоропровод, расположенный за шахтой, вызвал лифт и спустился на нём вниз. В подъезде царил тихий полумрак, миновав который, робеющий убийца поспешно выбежал на улицу.
У подъезда было также темно. В звенящей тишине оглушительно стрекотали майские сверчки. Чуть поодаль маячила приземистая человеческая фигурка. Это была тоненькая семнадцатилетняя девушка - её черты едва угадывались при свете мобильного аппарата, который она сжимала в худеньких ладошках. Всё же даже по этим отдельным видимым штрихам, как сказал бы покойный - "ловкой мазне", можно было угадать - насколько она красива. Заметив вышедшего из железной двери мужчину, девчушка тут же его узнала:
- Кича! - радостно взвизгнула юная красотка, бросившись к парню - тебя выписали?
Она обняла Игоря тоненькими ручками и прижалась к его широкой груди. Парню же было грустно и одиноко. Где-то глубоко внутри своей видавшей всякое на веку души ему было искренне жаль портить это изящное хрупкое создание. С другой же стороны он понимал, что Нина - так звали девушку - была свидетелем того, как он - Игорь Кичин - покидал место преступления. Свидетели долго не живут. Кого б она не выбрала - Кичу живого или Челюху мёртвого - сдаст, когда надавят, а как "там" давят - Кича знал по личному опыту.
Отстранившись от объятий, он спросил:
- Ты чего так поздно шастаешь?
- Та... - девчушка мило надула пухленькие алые губки - не спится... голова что-то болит... вот решила прогуляться к Челюсти, подлечиться... - притворно-стыдливо опустив юную головку, она прятала хитрые беспокойные глазёнки. Подхватив медленного Кичу под руку, Нина потащила его к подъезду:
- Составишь мне компанию?
- Челюсти нету дома - заартачился Игорь, но девушка упрямо шла к собственному неизбежному жизненному фиаско, таща своего палача на привязи дивных женственных чар:
- Ну и что! У меня есть ключ... подождём его. Ты же никуда не спешишь? - вопросительно взглянула на Игоря она.
Кича осторожно осмотрелся по сторонам - рассветные сумерки начинали рассеиваться, подобно тому, как чёрный шоколад разбавляется молоком, становясь белым. На улице, кроме них двоих - ни души.
- Идём! - решительно сказал парень и галантно распахнул перед дамой дверь подъезда.
Снова оказавшись в квартире Ромалы, Игорь подозрительно огляделся. Он шёл вслед за Ниной, слушая шорохи в дремлющем коридоре верхнего этажа гостинки и тренированным взглядом сразу заметил свою оплошность - кухонное окно было раскрыто настежь. Девочка подошла к проёму и выглянула наружу. Внезапный испуг заставил её обернуться - за спиной стоял Кича, его хмурый взгляд в упор был направлен на неё. По-своему восприняв этот жест, Нина всё же отошла от внушившего недавний ужас распахнутого провала:
- Челюсть забыл окно закрыть.
Игорь молча его захлопнул и кивком лохматой головы пригласил замешкавшуюся даму в залу. Нина быстро нашла все тайники покойного "барыги" и, рассыпав на стоящий у балконной двери приземистый пластиковый стол горку кристаллического серо-белого порошка, аккуратно разделила её на две тонкие одинаковой длинны полоски.
Достав из кармана джинсов кошелёк, девушка извлекла оттуда денежную купюру, свернула её трубочкой и, вставив в ноздрю, затянула одну половинку "дорожки", а затем - поменяв ноздрю - оставшуюся часть. Откинув голову на мягкую подушку дивана она блаженно выдохнула:
- Кайф!
Потом, скосив слегка расширившиеся от изрядной дозы сильного наркотика глаза в сторону безучастно наблюдавшего эту картину парня, протянула ему скрученную купюру. Игорь отказался:
- Я не хочу, у меня и так нервы что-то расшалились.
Нина равнодушно пожала плечами и "добила" вторую "дорожку". Потом встала, сложив руки за спину, как это делают заключённые в тюрьмах, прошлась по комнате, нашла за диваном пульт от телевизора, стоявшего на тумбочке напротив, включила его. С самого утра на голубом экране показывали Бориса Николаевича Ельцина. Лицо Президента выражало глубокую озабоченность. Не впечатлившись его бандитски-хамским выражением, девушка выключила "зомбоящик" и резвой балериной на носочках повернулась к тупо глядящему в одну точку Киче:
- Ну что? - в её глазах сверкнул похотливый огонёк. Не получив ответа, она проворно сняла с себя одежду и, оставшись в чём мать родила, опять проговорила:
- Жарко. - выждав пустую безответную паузу, добавила - я в ванную, составишь мне компанию?
Её тело было ещё идеальнее чем лицо. Его округлые, точёные формы, словно изгибы дивного музыкального инструмента, имели при себе все восхитительные дары цветущей юности: маленькие и упругие детские груди венчали забавно торчащие крохотные сосочки. Ниже ровного плоского животика кустилась небольшая полоска таких же чёрных как смоль волос, что и на голове. Бёдра, что вокруг, как и плечи были покатыми, но не полными, скорее всей фигуре была свойственна ранняя юношеская худоба, но её сложение - удачная комплекция Нины - словно бы оригинал статуи какой-нибудь забытой древней богини, только такой, какую никогда не смог бы отобразить вдохновлённый ваятель, потому что каменные статуи всё-таки мертвы, а эта - эта не могла надышаться жизнью. Игорь скользнул взглядом по хрупкому телу обнажённой девушки, попытался даже представить как сладострастно - с сочным голодным чавканьем - насаживает этот бархатный бутон любовной страсти на своё оттопыренное копьё, однако мысль эта заставила рот скривиться, как от кислого: трахаться с человеком которого чуть погодя собираешься укокошить было в его понимании совсем не по-человечески. Так и не дождавшись ответа и видя, как угрюм сделался её приятель, Нина ушла.
Из ванной слышалось тихое журчание, хлюпанье и приглушённые, едва слышимые стенания. Догадавшись, что человек, которому плохо, так стонать не будет, Кича побрёл на кухню. Плеснув в мутный гранёный стакан крепкого ароматного чая, который перед своею скоропостижной кончиной любезно заварил Рома Челюсть, рыжий обжёг горло терпким огненным глотком, поставил стакан на стол и, порывшись за пузатым холодильником, извлёк оттуда тайник приятеля. Потом долго и сосредоточенно курил, пока глаза не сделались красными, как у варёного рака, а после - задумчиво глядя в окно, допил чай.
Бултыхания в ванной постепенно прекратились, там послышалось шуршание, дверь распахнулась и свету белому явилась цветущая нимфа по имени Нина. На её раскрасневшемся лице играла самодовольная улыбка кошки, застывшей в ожидании возле мышкиной норки. Её стройное тело было обёрнуто в длинное ворсистое полотенце. Плескаясь в тёплой воде, девчёнка упорно думала - и мысли её сводились к неутешительному выводу, что просто мастурбация под душем её не удовлетворяет - не тот кайф. Нине хотелось секса - дикого и необузданного, что иногда случается с почетателями амфетаминов, её влагалище, как пасть голодного свирепого пса - истекало вязкой тягучей похотливой слюною. Жеребец, способный ей предоставить все тридцать три удовольствия, находился на расстоянии вытянутой руки - но он почему-то упрямился. Или делал вид. Мужчины... Развлекая себя подобным вздором, молодая девица не могла допустить, что Кича для неё смертельно опасен. Медленно отойдя от окна, Игорь шагнул навстречу к замершей в предвкушении девушке, его руки сомкнулись вокруг её тонкой хрупкой шеи. Дрожь пробежала по горячему телу, Нина обхватила влажными после купания руками упругие плечи Игоря, полотенце медленно сползло к её ногам. Кича изо всех сил сдавил клешни своих ладоней. На какое-то мгновение девушке показалось, что парень прикалуется и сейчас он расслабит хватку, от которой перехватывало дыхание и мутилось в глазах, но уже спустя секунду она что есть силы сопротивлялась - царапалась, пыталась укусить, и тогда мужчина несколько раз ударил её в нос своим твердым как кремень лбом, тщедушное тельце в его стальных объятиях обмякло и спустя пару призрачных мгновений вывалилось в окно. Вслед за своим столь же неудачным приятелем.
Уходя Кичин не стал закрывать двери. Он понимал, что столь вопиющие "следы" всё равно обнаружат - в городе он натворил дел предостаточно и возникла насущная надобность снова уходить в дремучий лес.
Глава 7.
Тогда ещё бродячие менестрели не слагали свои мадригалы о печальной судьбе Фаэтона и сказочная планета бороздила просторы Эфира, за пять земных лет рисуя свой один - в котором было всего двести шестьдесят дней, но и их при желании можно было провести не менее увлекательно, чем триста шестьдесят пять земных. Цветущий плешивыми буро-зелёными "лёгкими" соседний Марс покрывал густой слой атмосферы в рыжеватых барашках облаков воды и песка. Пыль тоннами поднималась в воздух грозными марсианскими бурями, особо свирепствующими глубокой осенью - именно благодаря им четвёртая к Солнцу планета носит прозвище "красная". Старичок находился в той стадии увядания, когда жизненная энергия ещё хлещет через край и бурлящий её родник кажется неисчерпаемым. Марс обливался потом обильных дождей - парниковый эффект подымал среднегодичный уровень температуры до приемлемого углеродной жизнью, а вода в реках, озёрах, морях и океанах не замерзала большую половину года. На обитаемой части красной планеты строились города и в городах этих жили люди. Ивану неведомы были дивные обычаи марсиан, он не знал, на каких языках говорили здешние обитатели, какая у них была политическая система, сколько она составляла наций и были ли в нациях этих национальные лидеры, какие в обороте ходили деньги - и много другого упускало из виду воображение, словно бы вода уходила в решето, оставляя за собою лишь ложные воспоминания - дежа вю, лакуны, которые заполнялись чем-то вроде некой смысловой заглушки: "я знаю - что - неважно". Громоздкие монументы марсианских строений возводились роботами - это гигантские черепахообразные чрезвычайно подвижные и гибкие механизмы, способные не только доставлять грузы на высоту, но и устанавливать их, закреплять прямо на месте. То бишь проводить полный цикл монтажа конструкций. Механика взяла на себя обслуживание марсианского общества, проникая во все сферы жизни человека: машины собирали, ремонтировали, проектировали и модернизировали даже самих себя, активно двигая прогресс потребительского общества в единственно верном направлении - к благам.
Дикие весенне-летние грозы или бесконечно дующие с юга ветра - все чудачества необузданной погоды служили источниками энергии, необходимой для создания поистине грандиозных архитектурных ансамблей, монументальная величественность которых в силу более слабой гравитации четвёртой планеты могла быть поистине невероятной. Гигантомания - страсть беспечного транжиры погромче заявить о своём богатстве, заставляющая его выкидывать на ветер колоссальные суммы ради того только, чтобы наделать побольше шума. Никакой реальной пользы от тщеславия, кроме самого тщеславия - нет.
Осень на Марсе - время гроз, наводнений и неожиданных оледенений, приносимых ужасно холодными южными ветрами. В "те" Ивановы времена над умирающей планетой не кружили воронами провожатые в скорбное царство Фобос и Деймос, поэтому чёрная, смоляная марсианская ночь даже в редкую безоблачную погоду освещена лишь дивными узорами древних созвездий, божественной красотою которых с соседней Земли, вероятнее всего, некому было ещё наслаждаться.
Больной видел всё это "кино", сказать вернее даже - его отравленный мозг, словно сверхмощный вычислительный центр, рисовал реалистичные трёхмерные картины, которые невозможно было бы, наверное, в полной мере воспроизвести даже в самом дорогом голливудском блокбастере.
Чёрные бездонные глаза не видели тусклой больничной палаты с неряшливыми койками и такими же всклокоченными их обитателями. Суженные до точек - невидимые на черноте радужки зрачки - глядели на бушующую стихию из-за окна двадцатого этажа строения, которое на Земле, скорей всего, не могло иметь каких-то аналогов. Это была вытянутая пирамида с закруглёнными, сточенными краями. Её корпус состоял из толстых - в несколько метров - металлических стержней, отлитых из сплава прочной насыщенной углеродом стали с чистым кварцевым стеклом, смягчающим яркий свет до едва различимого полумрака. Все строения в городе - такие же прозрачные. Под стеклянным куполом, защищавшим город от непогоды, стелились извилистые лабиринты улиц, соединявших городские постройки между собою. Ближе к полюсам зимой совсем невыносимо и пережить её вне толстых городских стен невозможно - при минус восьмидесяти цельсиях металл становится хрупким как стекло, а любые жидкости просто замерзают. Сохранять тепло в таких экстремальных условиях становится чрезвычайно трудной задачей. И днём и ночью марсианские дома и улицы кварталов освещены яркой иллюминацией, из-за чего с высоты космоса казалось, будто планета обёрнута в пояс из тончайших золотых нитей, заплетённых в сложной красоты узор, похожий на те, что рисует мороз на стекле, когда за окном веет снежная вьюга.
Можно только дивиться тому, как простой моряк мог знать все эти подробности, например, географию - Иван знал, где самая высокая гора на планете - она находится на востоке, что гора эта вдвое выше Эвереста и что крупнейшие марсианские реки - а их было более десятка, пересекают планету от одного полюса к другому, разбавляя жаркий экваториальный воздух морозным дыханием полюсов. Секрет фокуса оказался довольно прост - в дальних странствиях доступ к информации, например через Интернет - это скорее роскошь, чем каждодневная реальность. В минуты вынужденного безделья Иван предпочитал коротать время наедине с книгой. Отнюдь не потому что морское ремесло давало много поводов для скуки, а всё же, когда предоставлялся такой случай - почему бы не провести его за увлекательным чтивом?
В своих марсианских фантазиях Иван представлялся себе полновластным хозяином города, живущим в самой высокой башне в центре, а по периметрам располагалась многочисленная разных уровней доверия охрана. Как истинный свихнувшийся на почве шпиономании параноик он наводнил город разветвлённой сетью осведомителей и знал каждого жителя в лицо, а биографию - назубок. И не только потому что сам их всех придумал - а потому что должен знать. И каждый чужак, проникший в город извне, тут же оказывался под заботливым колпаком вездесущей охранки. По установившимся правилам каждый, кто находился на подчинённой территории - автоматом зачислялся в муниципальную собственность. У Ивановой виртуальной реальности существовал простой но немыслимый для земной юриспруденции предикат автоматического гражданства, весьма упрощающий технические процедуры в том случае, когда пришелец обзаводился долгами или совершал другие деяния, связанные с практикой отчуждения личного имущества в пользу государства...
Если заглянуть в кабинет городского прокурора, в котором как раз собралась целая комиссия, состоящая из главного врача городского профилактория, по совместительству следственного изолятора, начальника этого изолятора, военного прокурора, главы городской прокуратуры и следователя из убойного отдела, то можно было отметить, что публика там подобралась мастистая - всё это были седые или седеющие мужчины, с профессиональным тяжёлым взглядом из-под насупленных кустистых бровей и презренным опытом, нажитым трудными годами возни с не самыми передовыми элементами разношёрстной человеческой стаи. Круглолицый щекастый прокурор непрерывно шевелил сальным двойным подбородком, пытаясь проглотить ком от недавно выкуренной сигареты - проклятый гастрит напоминал про давнишнее обещание бросить вредную привычку. Нервы... Важный пухлый дядька сорока лет с красным грубым лицом - он любил ходить, выпячивая вперёд свой внушительный живот и сложив холёные жирные руки за спину, а когда говорил - голос его звучал уверенным густым баритоном, словно нависая нерушимой скалой над мелкими в его уверенных глазах аргументами оппонентов, если доводилось с кем спорить. Издав булькающий звук заплывшей жиром глоткой, он молча швырнул на круглый стол две тонкие пластиковые папочки-файлика, где находилось несколько листов бумаги, испещрённых мелким казённым печатным шрифтом. К ним прилагался ворох цветных фотографий.
Сидящие молча передавали друг другу снимки и материалы дела, между тем прокурор продолжил:
- Две смерти за одну ночь! И пациент только "выписался" из-под вашей опеки, да? - он повернул своё круглое упитанное лицо к психиатру.
- Три. - мрачно понурив голову, пробубнил тот. - Антон Гаращенко - сторож с проходной - не выжил после того, как сбежавший размазал его голову по стене. Подло подкрался за спиной у туговатого на слух старика и с удара ноги расколол ему череп!
- И компанию ему составят эти молодые люди - выждав адекватную случаю соболезную паузу, продолжил прокурор, предварившись очередной попыткой сглотнуть вязкий никотиновый сургуч, застрявший под кадыком - парень двадцати лет и девушка семнадцати лет. Оба выброшены в окно. Девушка была найдена без одежды.
- Он что, ещё и малолетку изнасиловал? - переспросил следователь, удивившись очевидной глупости происходящих в небесах под христианским Богом событий. Он был худой, щетинистый, с серыми, обветренными щеками. Взгляд таких же серых ясных глаз выражал неодобрение.
- Скорее всего - да. - подумав, согласился докладчик. И тут же прибавил - А потом задушил и выкинул в окошко.
- А что малец? - спросил военный. Для ясности ещё присовокупил - Её приятель?
Ободрённый прокурор фантазировал дальше:
- Хиленький приятель, скорее всего, рыцарски пытался защитить честь дамы, всё ж и дом и девка - его. Так и пострадал за компанию...
Следователь мрачно скрипнул зубами:
- Если бы этот подонок такое сделал с моей дочкой - я бы его из-под земли достал! - его недобрый взгляд упёрся в фото, с которого печально взирал совершенный ангел во плоти, так несправедливо рано вознёсшийся на небеса.
- Вот и достань! - радостно согласился городской прокурор - его приплюснутый широкий нос зашевелил волосатыми ноздрями, почуяв "вкусное" - так он называл своё везение - Защити так сказать честь дамы и её мундира. - на прокурорской круглой физиономии появилась подлая кривая ухмылка - Покойница - дочь начальника пожарной охраны - Нина Савельевна Гиричян. Так что ты уж постарайся, дорогой друг, уважь...
Что значит: баба с воза - коням легче.
Глава 8.
Всё суета и томление духа - сказал однажды Пророк - и был как всегда прав. Плоть слаба - и оттого ломается. Жизнь ограничена всегда конечным числом вариантов выбора. Смерть является самореализацией цели - личным Апокалипсисом - согласно прописной истине о том - что всё под небом относительно - оттого можно также считать умерщвление плоти и концом истории всего человечества, пусть произошедшем на глазах отдельно взятого индивида. Театр одного зрителя. Игра одного актёра...
В комнате задорно гуляли сквозняки, окно было распахнуто настежь, присутствующие в помещении люди курили, стряхивая пепел сигарет прямо на почерневший кафель пола городского муниципального морга - последнего прибежища всех отчаявшихся. В морге пахло формалином, тухлятиной, табачным дымом и нервным напряжением. Перед собравшимися застыла коротконогая тележка, укрытая белой простынёй. Часть простыни была откинута, под ней виднелась часть человеческого тела, а именно - лицо. Лицо, обезображенное маской предсмертной агонии.
Савелий Гиричян - плотный седой мужчина с коротким упрямым ёжиком волос причёски на массивной квадратной голове - тщательно выбритый, пахнущий одеколоном джентльмен. Он больше походил на богатого купца, чем на казёного чиновника, да по сути так оно и было - охочий до моммоны прижимистый жадковатый мужик нажил в городе состояние и врагов. Вместе с деньгами он приобрёл защиту влиятельных "друзей" по мутным комбинациям в стиле незабвенного Остапа Бендера, только вымышленному герою Ильфа и Петрова даже не снились реальные "дела", на которые безнадёжно близорукая отечественная Фемида предпочитала снисходительно не обращать никакого внимания.
На самом деле покойница не приходилась Савику родственницей в биологическом аспекте: он удочерил девочку из приюта, притом, скорее, за то - что она среди прочих сереньких найдёнышей выделялась особой изысканной грацией - в понимании Савелия - он почти задаром "приобрёл" красивую вещь, словно предмет роскоши, которым не стыдно было хвастнуть перед честным народом - если что. Однако очень скоро ему пришлось на личном опыте проверить известную поговорку "не всё то золото, что блестит": избалованный ребёнок рос непокорным, себялюбивым сорняком на ухоженной деловитой заботой жизнелюбивого армянина грядке. Вышло так как и могло только выйти, если взять и окружить себя со всех сторон сомнительными или вообще - случайными - людьми. Долго ли ждать тогда беды? Поэтому Гиря не особо сильно огорчился, увидев результат танцев на краю пропасти своей - теперь уже бывшей - протеже. Бог дал - Бог взял. Ничего личного. Just business...
Следующий находившийся в комнате человек был аскетически худ, а его челюсть - явно больше, чем необходимо для годящего под голову размера. На нём невпопад - как у огородного пугала - нахлобучена мятая старомодная шляпа, такая, какие мужчины носили как минимум лет двадцать назад, если не больше, и такой же помятый серый дорожный плащ. Лет этому свидетелю было около пятидесяти, лежащий на соседней с Гиричян каталке приходился старику единственным сыном. Иван Куднев всю жизнь был беден как церковная крыса. Он и считал поэтому, что счастье человека не в деньгах. Но их отсутствие как бы резцом очерчует те грани, что усекают оригинальный самородок до стандартов оправы ювелирного изделия - годного украсить чужую безмятежно успешную жизнь. Чем дешевле оправа - тем меньше в камне остаётся своего и тем больше ювелир работает над шлифовкой. Бунтующая юность не желает подвергнуться стремительной огранке - однако это противоестественное чувство с годами притупляется, как притупляется оно и у животных, всю жизнь проводящих в неволе. Молодой баламут Роман часто неосмотрительно играл со своей жизнью, огорчая почём зря старого ворчуна, ну и очутился в итоге наш герой там, где очутился - на улице, выброшенный в окно кухни собственной квартиры разбушевавшимся добрым молодцем из числа своих многочисленных сомнительного племени-роду приятелей. Челюсть - как и подобает - лежал на белой простыне, выпятив вперёд свою тощую челюсть. Глаза его были широко раскрыты, в них читалась одновременно неуёмная ненависть, пополам с безнадёжным унылым отчаянием.
- Сомнений нет ни у кого? - спросил присутствующий при опознании следователь. Рядом солидно молчал напыщенный городской прокурор.
- Да. - нестройным хором встревоженного воронья отозвались охрипшие от долгого молчания голоса родственников пострадавших. Послышалось кряканье прочищаемых глоток.
- Хорошо. - следователь - худой малый с обветренным лицом и серыми водянистыми, пустыми - как у рыбы - глазами, на самом деле не понимал - что хорошего. Кличка его была Рыба, звали Лёха. Или - Алексей.
- Причина смерти гражданина - падение с высоты, а гражданки - удушение. И падение с высоты... - докладчик хмыкнул. - Молодого человека ударили в область темени, смерть обоих наступила после полуночи и до пяти часов утра...
Личность беглого убийцы была известна всем, кто интересуется свежими городскими новостями и ещё более свежими сельскими сплетнями: опасный маньяк-педофил был патлатый, рыжий, бородатый и на всю голову ебонутый, а если человек ебонутый - его непредсказуемость становится очень предсказуемой...
Пожалуй, бедность можно считать грехом - грехом опасным и необузданным. Неспособность привести в согласие свои возможности и свои же потребности порой толкает людей на рисковые поступки, освобождая дорогу всем мыслимым людским порокам - жадности, лицемерию, предательству, чванству... Александр Виталиевич - Сашка - после армейки поступил в институт, где спокойно просидел - "пропосещал" - пять лет, выйдя за двери с "удовлетворительным" дипломом бакалавра по специальности "архитектура". Доармейская жизнь Александра ничем особым не запомнилась - родился и вырос он в Казахстане, в городе-герое Алма-Ате, затем семья снялась с якоря и после часто меняла места жительства и страны пребывания сначала будущего а затем сразу бывшего Социалистического Государства, переселяясь из Алматы в Харьков, а из Харькова в Воронеж, из Воронежа - в Ленинград. Выехал Саша из города на Неве уже законным петербуржцем, устроившись в настоящий город специалистом в местную домостроительную контору. Сначала простым рабочим - разнорабом - принеси-подай, чуть позже - уже бригадиром, а ещё чуть позже - главным архитектором девелоперского предприятия. Должность хорошая и денежная. В судьбе Александра - человека общительного, с располагающей внешностью: его светлое открытое лицо натурального блондина, где всегда приветливо ширилась искренняя светлая улыбка и хорошее, хотя временами своеобразное чувство юмора - всё это сослужило данному персонажу одновременно хорошую и плохую службу.
Работа в строительном комбинате, даже не так - работа, связанная с постоянным общением - немыслима была бы без обильных светских возлияний. По старинной традиции, заглядывая к "шефу" любого из армии отделов, бригад, подразделений и комиссий, весьма желательно было захватить если не шоколадку с шампанским то коньячку со всё тем же шоколадом. Принести и не "дерябнуть за компанию" - боже упаси! А что сказать о праздниках - государственных и церковных, о корпоративах и днях рождения? Саша сначала слегка немного выпивал. С годами практики выпивание переросло в "заливание" - может оттого, что стало больше визитов и дружеских посиделок. Ну и после работы - перед крепким оздоравливающим сном или перед спешным утренним завтраком - как же не выпить кофейку, да чтобы не добавить туда рюмашку терпкого, ароматного вискаря?
Почему это Саша считался бедным? И кто это так считал? Трудно вот так вот просто сказать... Вся жизнь Александра - вся мишурная череда поворотов и выборов пути дальнейшего следования как бы рисовала недвусмыленно убедительную картину: всегда находясь в кругу приятелей, настоящих друзей Александр Чувтаев назвать мог - да ни одного! Все знакомые, все - коллеги, собутыльники, простые - "удобные" - люди с которыми легко работать и приятно отдыхать. А сколько случалось таких печальных ситуаций, когда, уставившись в стальной диск телефона, Архитектор не мог припомнить нужного номера, куда можно было позвонить - и чтобы тебе там ответили без нотки удивления в голосе.
Так же, будучи влюбчивым и обласканным женским вниманием, жениться и остепениться к сорока пяти годам тоже как-то не успел. Даже постоянной подругой, которая всегда была бы рядом - и то не обзавёлся. Всё некогда было, неудобно... Зато вот обзавёлся весьма интересной привычкой - некий заезжий гость из Москвы - большой человек в своём городе, изъявил желание "расслабиться по-нашему", и быстренько нашёл то, что ему требовалось для этого - двух молоденьких, напуганных как воробушки, представительниц древней профессии и небольшой пакетик с розово-белым порошком. Празднуя удачную сделку в гостиничном номере, где трубы и воздух, который в трубах, менялись на деньги и деньги снова менялись на воздух и опять потом снова в ход шли всё те же трубы: некачественные, древние, ископаемые, но притом при всём ужасно дорогие и так необходимые, как воздух... в те дни Александр впервые попробовал героин. Как говорят все, кто хоть когда-либо знакомились с этой химической дрянью, разъедающей тело и душу - героиновый кайф - это прежде всего необычайно сильное переживание - как будто за спиной у тебя вдруг выросли крылья, как у ангела, и если ты не можешь прям всё, то можешь хотя бы всё попробовать... и героин попробовал Александра. Быстрая замена реального счастья синтетическим - даже умудрённых опытом - и то сбивает с толку. Потом, позднее - он специально не искал, однако, выпив чуть более нормы и перейдя в хорошо известное рецессивным алкоголикам состояние "мало" - как будто водитель берёт ставит машину - на ночь, к примеру, - на ручной тормоз, потом чтобы, поутру, - опять ехать - захмелевший Алик иногда задумывался: как и где бы можно было "нарисовать", чтобы "немного расслабиться". Капельку...
Кто ищет - тот найдёт: эта известная мудрость придавала оптимизма даже менее инициативным личностям, чем великолепный Александр и случай таки свёл его с "чуваком который знает чувака, который знает где делают такие вот дела", то бишь - с типичным городским "барыгой". "Продукт" тот "доставал" необычайно ужасного качества, наскоро размешанный десятком рук, через которые ходил, притом чёрте чем - начиная лекарствами от головной боли и заканчивая грязной подъездной штукатуркой - у кого что оказалось под рукой в подходящий момент. И всё же несмотря на это "цепляло" уважаемого Архитектора как надо - кайф был долгим, протяжным экстазом, сопровождающимся периодическими сменами настроения - от весёлого до унылого, или от игривого до стервозного. Расстроенная излишествами психика его качалась как маятник, каждый раз отсчитывая дни и мгновения до того сакрального часа, когда всё стремительно начнёт рушиться.
Сначала Саша нюхал порошок через специально купленную в магазине сувениров стеклянную трубочку, потом, побывав однажды в компании, где не стесняются и колятся прямо в вену - чтобы усилить эффект "прихода" - Саша тоже стал "ширяться", разбавляя сухой продукт слабым уксусом либо вообще водой - как всегда согласно неписаному житейскому правилу - "годиться всё что есть". Добром эта безумная вакханалия кончиться и не могла - "погорел" пан начальник строительного отдела на работе, у себя в персональном кабинете, куда без стука и предварительного согласования с секретаршей взял да и ввалился шеф - прям как снег на голову среди лета. Увидев Архитектора у ярко освещённого щедрыми лучами солнца окна, со спущенными до колен штанами, сосредоточенно нащупывавшего острой иголкой шприца скрытую под толстой сальной кожей паховую вену, Генеральный молниеносно принял единственно верное решение - уволил негодяя в тот же час. Жизнь Сашки стремительно покатилась под откос, всё нажитое за лучшие свои года имущество он второпях спустил, бегая за дозой, дорогой героин сначала заменён был на мутное варево, называемое в простом народе "чёрной", а потом и вовсе - перешёл на самогон. Водку городские нелегалы гнали ужасную - часто мешая брагу с птичьим помётом - выделяющим сей "продукт" среди прочих токсичных суррогатов кислым аммиачным запахом, либо добавляя в уже готовую "белую" димедрол или какие другие "крепящие" лекарства.
Друзья о нём совсем позабыли, да и как-то не с руки общаться с наркоманом, "употреблявшим" прямо в своём рабочем кабинете, никого не стесняясь и ни о чём не беспокоясь. Сузившийся круг общения Архитектора состоял из таких же конченых людей, которые были, словно собранное вместе кладбище разбитых кораблей, при разных обстоятельствах потерпевших кораблекрушение. Никто и не кинулся спасать старого забулдыгу в ссаном рванье и с выцвевшей редкой седой шевелюрой, дополненной такой же неопрятной, седой жиденькой бородёнкой, когда однажды лицо его перекосилось от глотка едкого аптечного спирта, наскоро разбавленного водой из городского бювета. Саша медленно сполз на землю, периодически мелко подёргиваясь всем телом, словно рыба, выброшенная на берег беспокойным морем, и хрипя булькающим тягучей вязкой слизью горлом. После апоплексического удара, отсёкшего часть головного мозга от живительного кровяного русла, старый калека долго лежал на земле около пешеходного перехода одной из окраинных улиц, забытый случайными дружками, посчитавшими ниже своего достоинства возню с без пяти минут трупом, пока его, коченеющего, наконец не заметила группа гулявших неподалёку подростков. Они позвонили в скорую, те вызвали милицию и совместными трудами те, в свою очередь, переправили Архитектора в место, которое должно было навсегда теперь стать его домом.
Глава 9.
Зычный окрик "стой!" перебила короткая автоматная очередь. Разъярённые пули стальными шершнями взъерошили вековечную хвою в кронах величавых скрипучих деревьев, зелёным шатром раскинувшихся под голубой прохладой майского неба, и оттуда - где чуть глубже в лесной чаще затаился одинокий домик лесника - обеспокоенно залаяли собаки, разбуженные раскатистым лесным эхом, словно громом с ясного неба. Согбенная фигура замерла. Приземистый широкоплечий мужчина в потёртых джинсах и зелёной кожаной куртке застыл изваянием, из-под спортивной шапочки "адидас", натянутой на самый нос, неопрятными клоками шерстилась рыжая борода, кое-где разбавленная серебром настойчиво пробивающихся седин. Подняв вверх руки, замерший человек вполоборота обеспокоенно разглядывал вооружённого преследователя. Тот в свою очередь являл собою молодого слегка неуверенного в себе сотрудника ФСБ, карьера которого стремительно шла в гору совсем не благодаря личной боевой отваге или протежированию с крепкого уверенного тыла, а скорее благодаря таланту не уставать от бесконечного однообразного труда, которым может быть, скажем перелопачивание кипы всевозможных текстов и документов - протоколов, актов, пояснительных записок и прочих... или, к примеру, листания сотен и даже тысяч электронных архивов на досках объявлений, в тематических форумах и социальных сетях, отчего в глазах частенько "выпадал снег" и весь мир некоторое время после полночной просидки за блёклым монитором с давно остывшей чашкой кофе рядом - мерещится чёрно-белым. - Не дёргайся, я тоже нервный! - крикнул Дима в сторону рыжего бородача. Тот и не думал дёргаться, отлично понимая, что за этим последует. Агент безопасности достал из кармана просторных чёрных кожаных брюк увесистые стальные "браслеты" и швырнул ими в лицо задержанного - пользоваться умеешь? Тот коротко кивнул бородатой шапочкой, кряхтя натянул стальные обручи на грубые запястья и уставился на "гражданина начальника" преданным взглядом побитой собаки. - Идём! - скомандовал Дима. Служитель закона и его узник прошлись вдоль небольшого склона, образованного широкой грунтовой дорогой, поднимающейся к проходящей чуть выше федеральной трассе, имевшей уже немного запущенный вид: кое-где асфальтовое покрытие отсутствовало вовсе, сквозь объемные трещины прорастала молодая сочная трава. Естественно - дорожной разметки тоже видно не было. По обе стороны шоссе шумел хвойный лес, редкие сосны и ели межевались с более частыми зарослями лиственных пород дерева и над свежими всходами травы возвышались ветвистые кустарники. На обочине трассы стоял ушлый джип марки Тойота 4Runner, способный запросто преодолевать километры, упакованные в трудные российские дороги. Впустив арестованного на заднее сидение, сам Дмитрий уселся на переднее, защищённое пуленепробиваемой перегородкой и завёл зажигание. По дороге он вглядывался в зеркало заднего обзора в скучное лицо беглого сумасшедшего. Оно было красным, обветренным с очерченными острым резцом времени глубокими бороздами морщин, особенно скученных вокруг глаз. Белки глаз - воспалённые, окружённые почерневшими от беспробудного пьянства мешками век, тяжёлыми складками нависающими над съёжившимися от тихой паники зрачками, брови кустились той же помесью рыжего и седого волоса, создавая иллюзию исполненного мрачной решимости взгляда. Было непостижимо, как этот доходяга мог совершать свои "героические" похождения. Тем не менее внешне всё вроде сходилось - на лице борода, вид явно дикий. - Шапку сними! - прервав невесёлые раздумья молчания, скомандовал Дмитрий, его взгляд, направленный в зеркало заднего обзора, встретился со взглядом рыжего, потом тот отвернулся к боковому окну. - Ты хочешь, чтобы я остановил машину, заглушил мотор, вышел и сам снял с тебя головной убор? - подчёркнуто вежливо, с лёгким нажимом иронии переспросил лейтенант, - или ты меня не слышишь? - Рыжий повернулся к "гражданину начальнику", секунду поколебался и стащил чёрный "адидас" со своей... лысины. Не то, чтобы череп рыжебородого был абсолютно лысым, как это бывает у людей, предпочитающих подобную стрижку, но разъевшая голову за годы жизни - наверное, не очень успешной - плешь, практически ничего не оставила от прежней его шевелюры. Дима долго, задумчиво почёсывал собственную, коротко стриженную под полу-бокс, ещё не тронутую ранней сединой, а потом глубокомысленно изрёк: - Всё равно надо тебя проверить, кто ты и что ты за субъект! - А чего проверять? - хрипло прогундосил тот, впервые за всё время открыв беззубый, шамкающий рот, - Сеня я - Арсений - Арсений Петрович Савенко, - зашамкал скороговорками подследственный - лесник я здешний, перебрал браги малость, - тут он скорчил гримасу, - в лесу заблукал, еле дорогу домой нашёл, тут ты - гражданин начальник, отпусти домой - башка трещит - спасу нет! А?
Агент службы безопасности молча смотрел в окно, его автомобиль набирал скорость по шоссе, тянущегося в окружении близкого леса до самого города.
Глава 10.
Через поле до большой деревни, на несколько километров протянувшейся вдоль дороги пёстрой мозаикой из богатых пузатых дворов с высокими заборами и видеокамерами по периметру - обителей зажиточных поселян и приткнувшихся к ним бедных покосившихся халупок - чаще вообще без заборов, потому что их доски хорошо идут на растопку лютыми студёными зимами, вела совсем другая трасса. Примерно час спустя, в грязной непросыхающей весною луже, разлившей широкие свои берега аккурат посреди проезжей части, "удачно" застрял автомобиль марки "BMW". Старенькая тёмно-серая "семёрка" надсадно вереща мотором, вхолостую месила лысой резиной вездесущую русскую грязь: комья взбитой глины шумно плюхали на мёрзлую землю в нескольких метрах от загрузшего автомобиля. Из его настежь распахнутых окон бодро неслась визгливая канитель американского кантри-блюза вперемешку с матерной бранью отечественного производства. Красный, бритый, одетый в чёрную майку - крохотную на могучем липком от пота торсе - добрый молодец за рулём "авторитетного" авто что есть сил давил педаль акселератора, потом, понимая, что ничего не выйдет, выполз наружу, утонув в дорожной жиже жёлтыми ботинками-берцами крокодиловой кожи, в которые были заправлены просторные армейские штаны цвета хаки. Кипя от ярости, он с силой захлопнул дверцу машины - та, недовольно скрипнув, вновь открылась.
Хозяин "бумера" выглядел как скала - бугры натянутых поверх широкого массивного скелета мускулов играли дикой первобытной силой, упрямая, выпяченная челюсть безостановочно жевала слюну, серые рыбьи глаза ничего не выражали, мелкое крысиное лицо кривилось гримасой недовольства, Евгений, по кличке Повар - крупный двадцатипятилетний жеребец, достигший совершенства в приготовлении, если можно так сказать, "блюд" из людей, по тем или иным соображениям попавших в его "меню" - задумчиво уставился на внезапно возникшую проблему: его широкий автомобиль всеми четырьмя колёсами неуклюже торчал посреди столь же широкой дорожной развилки, где с асфальтированной трассой пересекалась рыхлая грунтовая "дорога" - если её можно так назвать. По ней в страду каталась полевая уборочная техника, отчего не столь качественное шоссе в этом самом месте прохудилось окончательно, и после обильных осадков проезжая часть тут становилась непроезжей. Через поле вдоль скользкой грунтовой тропы бодро вышагивал молодой человек, лет около тридцати, если не чуть меньше, его веснусчатое лицо обрамляла копна рыжей шевелюры, рот же тонул в обильной поросли столь же огненной бороды.
Подойдя ближе, рыжий остановился, засунув руки в карманы просторных синих спортивных шортов, качнулся с пяток на носки, переводя взгляд с грязного автомобиля на его сердитого владельца. Тот же в свою очередь выжидающе смотрел на пришельца. С минуту мужчины пристально изучал друг друга, потом прохожий широко улыбнулся, тряхнув патлами в сторону "бэхи":
- Застрял, да?
- Капитан очевидность! - скривился Повар. - Может подсобишь, брат, а?
- Грязно тут... - рыжий изучал свои стоптанные, пропитанные болотной жижей, бывшие некогда белыми кроссовки. - Колёса никуда не годные. - он кивнул на "лысую" резину покрышек.
Женя Повар подозрительно следил за его лицом. Потом прогундосил:
- Я на летней резине всю зиму прогасал!
Тот не ответил, ещё немного потоптался на месте, потом кивнул в сторону находящейся в плену у грязи "семёрки" ещё раз:
- Заводи мотор!
Из багажника коротким эхом донеслась подспудная глухая возня. Женя на полпути к машине внезапно остановился и озабоченно оглянулся: его "приятель" смотрел в другую сторону со скучающим видом сельского досужего бездельника. Стало понятно, что от непрошеного "пассажира" нужно избавляться как можно скорее. Только бы вытянуть "тачку" из этого болота! Обеспокоенный, он сел за руль, завёл мотор и стал потихоньку давить на педаль газа, оглядываясь через открытую дверь назад и видя, что задние колёса по прежнему месят глину, беспомощно барахтаясь в жижевой ловушке. Рыжий наконец вытащил руки из карманов, подошёл к багажнику автомобиля, упёрся ногами в скользкую почву и что есть силы надавил ладонями на бампер. Его тут же с головы до ног залепило болото из-под жужжащих колёс, машина покачнулась, затем ещё и ещё. Каждый раз, как замирая на краю ямы, "тачка" нехотя скатывалась вниз, из багажного отсека доносился глухой грохот, словно там лежало полено или мясная туша, или человеческое тело: нечто весьма объёмное скакало там взаперти. Повар вылез из салона, провалившись ботинками в рыхлое месиво и через открытую дверцу упрямо давил теперь уже руками на замызганную липкой жижей педаль, выталкивая тяжёлый остов автомобиля из поглотившего его мерзкого болота. Наконец стёртые "летние" покрышки отрывисто взвизгнули, нависнув над скользкой ямой, под днищем аппетитно чавкнула гнилсотная топь, отпуская на волю осатанело ревущего немецкого монстра. Освобождённый "бумер" резко рванул вперёд, задев хлопнувшей с размаху дверцей бритую голову Евгения и вдавив его лоснящееся потное лицо в сырую почву. Чуть пробежав, рванувшее было "корыто", равнодушно стало, утробно рыча перегретым двигателем. Из раскроенной раны Повара водопадом лилась алая густая кровь, беспомощно барахтая руками, он пытался вытащить покалеченную лысину из неприятной жижи, выплёвывая глину изо рта, дробно хрустя песком на зубах и шумно втягивая в грудь побольше воздуха. Затем он снова занырнул в грязь: рыжий "помощник", воспользовавшись минутным замешательством "коллеги", с силой саданул последнего в лысый череп грязным мокрым кроссовком. Догадавшись что происходит, Женя постарался откатиться в сторону, рывком перевернувшись на спину и выставив руки вперёд, но, ничего не видя из-за наплывшей на веки жижи, беспрепятственно пропустил несколько смачных ударов носком в голову, снова обернулся на живот, получил ещё одну "подачу" в затылок и, прекратив сопротивление, затих.
Выудив из карманов поверженного "нового русского" всевозможную мелочёвку - жменю мятых сотенок "деревянными" и ещё немного в долларовом эквиваленте, счастливый победитель нажал в салоне у руля кнопку открытия багажника, затем, оглядевшись по сторонам, двинулся к кормовой части автомобиля, дабы освободить место для ещё одного тела, которое вот так бросать посреди дороги не желал, чтобы не оставлять улик, поскольку уже мечтал с пешего хода пересесть на колёсный: благо машина досталась шикарная - большая, выносливая и не очень броская на вид. В кормовой части, свернувшись клубочком, "отдыхал" ещё один пассажир - его изрядно помятое лицо покрывала густая маска из синяков и кровоподтёков, распухшие губы треснули в нескольких местах, и в трещинах запеклась густая кровь, его бывшая некогда белой рубашка пропиталась липкой грязью вперемешку с почерневшей кровью, модные кожаные штаны кое-где были изодраны и сквозь чёрный бархат отчётливо белела волосатая кожа ног. "Пассажира" выделяла короткая щетина жёлтых как сено волос - видно было, что за причёской следили, впрочем, хотя следили и ухаживали за причёской тщательно, как не попортить её в тесном багажнике Повара - всё же не уследили. Руки, ноги и рот пленника были тщательно опутаны клейкой лентой скотча, кожа под узлами посинела, выпученные глаза непрерывно дико вращались. Ребята узнали друг друга с первого взгляда - поскольку часто пересекались в городе: Жениным пленником оказался Максим Синицын, он же Макс-Синька или ещё - Синяк - как кому нравилось его называть, впрочем у "поциента" была ещё одна "погремуха" - "Жук" - полученная за склонность к делам, которые в итоге и привели к не очень приятной поездке "на лес" в столь же нежелательной компании припадочного садиста, чья бритая физиономия в данный момент угощалась обильной весенней грязью. Кича распутал приятеля, они пожали руки и обнялись, затем Макс, обойдя замызганный седан Повара, "добавил" тому по голове пяткой, одетой в рваный кожаный сандаль, явно не предназначенный для прогулок за город, после вместе с Кичей, они кряхтя и отплёвываясь, погрузили тяжёлое тело пострадавшего на вакантное место в кормовом отсеке и, хлопнув его крышкой, уселись на передние места в салоне.
По пути Макс вкратце рассказал свою историю:
- Понимаешь, бро, я влип, как очкарик... Долги, долги... Денег у меня нет, а отдавать срочно надо. Было бы чем - я бы заткнул пасти всем этим... шакалам, но когда у тебя в карманах пусто - не шибко много найдётся желающих потянуть за тебя "мазу"... - Макс устало пялился в окно на пробегающие мимо стальные опоры линий электропередач, - дал я, значит, дёру, малость думал отсижусь тут - дела пойдут - может и лахну вообще отсюда - у меня тётка в Симферополе живёт, спрятаться бы там, глядишь - и до Турции рукой подать... - приятель косо смотрел на Кичу - как тот принимает его "исповедь", в которой ровно столько правды, сколько и вранья. Если бы его реально хотели пустить в расход - для чего нужно было оставлять живым? Впрочем - читать мысли люди не умеют - и это хорошо, - иначе бы слово "дружба" как и многие другие - человечеству было бы неведомо.
Шоссе межобласного значения зигзагами петляло с пригорка в овражек и с овражка на пригорок - а там росли простенькие в своей неказистой красоте полевые цветы, негустые, мелкие кустарники и прочая подорожная живность, составлявшая полноценный ансамбль мягких пейзажей, что так любили изображать художники эпохи запоздалого русского реннесанса. Поднявшись на мост, выстроенный над тихой водной гладью кривого озера - узкого, протяжённого, с высоты полёта напоминающего свернувшего кольца удава, Кича заглушил мотор, ребята вытащили из багажника тело усопшего и перекинули его за невысокую металлическую оградку. В дремлющей утренней тиши раскатисто пронёсся одинокий шумный всплеск волн, затем всё снова стихло. Переехав мост, Игорь Кичин на инерции спустил машину с трассы к песчаному пляжу, закрытому со стороны дороги широкой листвой берёзок и ивок, склонивших отяжелевшие от сонной дрёмы кроны к воде. В тени деревьев друзья отмылись от грязи сами, вычистили салон "бумера" и, перекурив по сигарете из початой пачки "Мальборо", удачно обнаруженной при "ревизии" бардачка, сообща решили ехать обратно в деревню - поскольку голод не тётка, а Жуку искать постой не надо было - бегая от покойного Повара и его дружков-головорезов, он временно квартировался в одном из местных хозяйств.
"Бумер" резко тормознул у широкого двора на самом краю посёлка, ограждённого уже кое-где покосившимся досчатым забором из широких, толстых дубовых досок, которые всё же, не торопясь, согнуло неумолимое время. Дуб пошёл и на сам дом, только сверху позднее его обложили красным кирпичом, чтобы как говорят - на века. Постройка была уже достаточно древняя, серый плесневелый шифер на крыше двухэтажного строения местами позеленел, облупился, красный кирпич от непогоды стал шершавым и бурым: всё в этом доме дышало большой, но, увы, обмельчавшей историей, былым - если можно так сказать - могуществом. До революции 17го года - похоронившей благополучно сконавшее ещё в эпоху петровских "свершений", начавшихся с "окна в Европу", самодержавие - на месте деревни располагалось шикарное барское имение, однако, сам барин после разорился, большевики "освободили" его крепостных в новоиспечённые колхозы, а дом вначале стал Домом Культуры. После постройки нового ДК в старый вселился председатель сельсовета, позже расстрелянный НКВД за вредительство. Впрочем в собственность социалистического государства бывшая барская усадьба всё равно не вернулась, постоянно сменяя владельцев, пока не дошла до нынешних хозяев состоящих из бабки Марфы и её многочисленных родственников среди жителей села. В этом самом доме и снимал комнату Синяк-Жук, пережидая свои "критические дни".
Глава 11.
- Вярнулся! - всплеснула руками сухонькая сморщенная маленькая женщина, когда квартирант с гостем вошли в её дом. - Ты ж вроде как съяжать намеревался? - продолжала удивляться она, пряча за амбразурами сощуренных век пронырливые хитрые глазёнки.
- Да вот понимаешь, планы поменялись... - не очень убедительно начал оправдываться Макс. Любопытная старая женщина упрямым взором сверлила его опухшее от нешуточных побоев лицо. - В неприятности я влип, бабуль, короче! - парень умоляюще уставился в её обеспокоенно бегающие глаза своими ясными, честными очами: - Нам с приятелем обождать надо, подлечиться день-другой, а потом мы поедем... - он невзначай кивнул на враждебно насупившего губы Кичу.
Подозрительный взгляд встревоженной старухи переметнулся к "приятелю". Тот кратко по-военному тряхнул засаленной немытой шевелюрой, широко улыбнулся, показывая ровные, тёмные от частого курения зубы:
- Игорь! - молодцеватым гиком отрекомендовался он.
- Баба Марфа. - хмуря седые косматые брови, отозвалась женщина. Не нравился ей ни её недавний постоялец ни тем более - его приятель, однако пачка банкнот, протянутая последним, на время отвлекла старую Марфу от сквозных порывов беспокойных зябких мыслей, то и дело продувающих её белую как одуванчик голову.
- Если что - я добавлю! - заметив мелькнувшее сомнение в глазах хозяйки дома, поспешил заверить Игорь Кичин.
- Нет, пока достаточно! - гордо отказала бабка, задрав к высокому крутому потолку трясущийся обвислой дряблой кожей подбородок. И не отлагая, поспешила проворно упрятать добычу в складках своих многочисленных ветхих одежд.
- Тогда накрывай на стол, мы проголодались! - зашумел Максим, искренне обрадованный решённому согласием делу.
На ступеньках крыльца тем временем затупали нестройные шаги, за наружной дверью послышались громкие возгласы, дверь настежь распахнулась и в предбанник дома ввалилась целая гурьба народу: трое мужчин возрастом старше тридцати лет и примерно того же возраста три женщины. Плотно сбитые широкие деревенские ребята, скуластые, зубастые и говорливые - несли в руках пакеты с продуктами и непрестанно перебрасывались им одним ведомыми неострыми "остротами".
- Здасьте вам! - удивлённо остановшись, прокричал один из вошедших - высокий, плотный чернявый хлопец, красное как кирпич лицо - из подобного, к примеру, сложен сей гостеприимный дом - помещало на себе большие карие глаза, немного раскосые - то ли от рождения, то ли от сладкой хмельной браги, которую он любил выпивать, зачёрпывая прямо из ведра огромной железной объемом в поллитры кружкой.
- И вам не хворать! - проговорила бабка, метаясь беспокойным взглядом меж гостей и постояльцев. Возникла неловкая пауза, которую старая же Марфа, наконец взяв себя в руки, прервала:
- Постояльцы мои - они попали в аварию, вона машина - на дворе стоить! - при этом она с немым вопросом смотрела на Макса.
- Максим! - наконец отреагировав, тот протянул руку краснолицему, затем по очереди остальным мужчинам, и после приветливо кивнул женщинам.
- Игорь. - представился Кича, тоже пожав всем руки.
В свою очередь назвались и пришедшие - краснолицый любитель бражки - Витёк, в сопровождении супруги Вали - аппетитной молодухи с такими же как и у спутника жизни раскосыми глазами на круглом словно лунный диск лице, не лишённом нежных, приятных взору очертаний. Кум - Мишка: щекастый упитанный парень с хитрой веснусчатой "репой" - увенчанной гордо выпирающим, как корень схожего с продолговатым профилем его черепа растения - римским носом. Под тяжёлым "наболдашником" отдельными кустами щетинилась редкая светлая бородка, а на голове - дыбом колосилась обильная копна русых волос - наподобие соломенной крыши стародавних малороссийских мазанок. Он так же пришёл со своей лучшей половинкой - Викой - худенькой интеллигентной дамой. Умный вид молодой женщине придавали её очки - круглые, похожие на старинные монокли, за которыми по-совиному пучились увеличенные оптикой грустные карие глаза. Оставшиеся не были парой - их общий друг Игорёк и подруга Вали - Зина - сорокалетняя старая дева: невыразительная постная особа с тёмной, огрубевшей от тяжёлой работы на местной животноводческой ферме кожей рук и лица - рано покрывшегося глубокими морщинами; по видимому в полузабытой сивой давности она пережила страшную беду, но систематические горестные - "целебные" - возлияния, постепенно выветрили неприятный тухлый запах отторгнутых воспоминаний, оставив лишь привычку к лихим увеселительным мероприятиям. Тёзка Кичи представлялся её контрастом - он был молодой - двадцативосьмилетний - детина, "в меру упитанный, в меру воспитанный" - так по крайней мере он себя сам рекомендовал.
- Что ж - будем знакомы, идём к столу! - пригласил алеющий от удовольствия Витёк, он сгорал от нетерпенья скорее опуститься в мягкое сидение и уже потом смачно и сыто закусывать, разбавляя закуску приторно-сладким пьянящим с первой же рюмки материным самогоном. Марфа Викторовна - мама Виктора Павловича - видного дородного мужчины, трудящегося на местной ферме главным агрономом - а посему и занимающего данную - претендующую на былую роскошь жилплощадь. И это если не считать квартиры в городе, которую недавно приобрела его большая, дружная семья. И всё же - невзирая на бесконечную городскую сутолоку, они продолжали часто приезжать в деревню своею машиной - благо расстояние не было большим.
Гости, перешёптываясь, выставили на предварительно заботливо устеленый белоснежной скатертью стол яства, Марфа, безостановочно суетясь, сбегала в сарай за пузатой мутной от времени и постоянного пользования бутылью и над праздничным столом понеслась неспешная, сытая беседа отдыхающих от утомительных житейских будней людей.
- А как так случилось, - прищурившись, спросила Валя, глядя на Макса, некогда симпатичное лицо которого лоснилось кровавыми ссадинами, а щёки и скулы разбухли от синюшных гематом, - что вы попали в аварию?
- Мы ехали по работе. - улыбнувшись праведным ликом, ответил Синий. - Дорога плохая, застряли в вашем болоте, тут - он показал рукой в приблизительном направлении непросыхающей деревенской лужи. - неподалёку...
- А! - подхватил Валин спутник, зацепив гнутой алюминиевой вилкой румяный сальной ошкварок. - Мы там тоже чуть не застряли - это как раз на въезде. Я вовремя заметил яму, а так бы тоже барахтались... - он опять отвлёкся, скользя корявыми концами простецкого столового прибора по заскорузлому прогорклым жиром дну объёмной сковороды и безуспешно пытаясь ими выудить кусок ароматной картошки, но тот как назло - развалился, а на тусклом кончике вилки опять уныло повис зацепившийся блестящим краем ломоть жареного сала, - а у вас тачка вообще негодная к таким поездкам. - он в сердцах бросил свою вилку на стол - Ма, дай мне ложку!.. - потом окончил предшествующую фразу: - резина - совсем лысая.
- Угу. - рыжий Кича опустил отяжелевшую от давно не потребляемого алкоголя - ещё и на голодный желудок - голову, потом неожиданно припомнив, что ему говорил по этому поводу покойный, вставил - Я на этой резине всю зиму прогасал!
- Охотно верю... - ехидно отпарировал тоже сильно захмелевший от полной рюмки агроном, но бдительная Валя рассерженно толкнула его под локоть:
- Что ты прицепился к человеку! - тот метнул гневным взглядом в супругу, но девушка в ответ и бровью не повела, она плотоядно улыбнулась, обратив взор в сторону Кичи - А кем вы работаете, если не секрет?
- Мы занимаемся недвижимостью. - бросил Рыжий и выжидательно посмотрел на Макса.
- В риэлторской конторе. - охотно поддакнул повеселевший Жук.
- Это вы типа как бы... скупаете за бесценок жильё и потом продаёте «везучим» лопухам втридорога? - озорно ввернул шутку-"заковырку" Игорёк.
- Можно и так сказать... - безразлично согласился не желающий спорить из-за мелочи Кича. Справлявшие обедню ещё "посидели", и ещё по одной выпили, а затем ещё, закусывая крепкий пахучий самогон картошкой с салом, мочёными сливами, свиными колбасками, кислой капустой с тёртым луком и прочими блюдами, щедро уставлявшими стол так, что сидящие вынуждены были есть из одной посуды, дабы всё могло на маленьком пространстве поместиться. Оживлённая беседа постепенно - по мере повышения частоты "вливаний" за всё хорошее - перерастала в увлечённую дискуссию: бесконечный лишённый практического смысла разговор зашёл о том, чего ни у кого из присутствующих в помине не было - о деньгах и счастье. Румяное лицо Витьки почти не изменилось - оно лишь потемнело слегка, став багровым, Валя же, в трезвом состоянии немного бледненькая, раскраснелась, появившийся румянец на щеках перекинулся на всё лицо и она стала походить на своего спутника жизни. Михаил, как его дружески называли "Потапыч" - косил сузившимися от выпитого глазами, а его вторая половинка - Вика — стащила с носа бесполезные уже очки, и забыв, что она не у себя дома — вальяжно расстегнула нараспашку ставшую тесной светлую блузу, демонстрируя гостям чёрный узорчатый бюстгалтер. Игорёк сделался необычайно крикливым — как базарная торговка: он обязательно всех перебивал, вмешивался в каждый спор - в общем своим дремучим пьяным хамством уже чуток бесил участников попойки. Старая Марфа бесконечно суетилась, подливала всем по рюмкам выпивку, подставляла под руку яства, едва успевая что-то перехватить и сама. Макс блаженно молчал, предпочитая нудной беседе добрую выпивку и закуску, что между делом позволял себе и Кича, время от времени изподлобья поглядывая на помрачневшую как туча Зину. Она была старше присутствующих - исключая Марфу - и явно мудрее. Старая девушка пристально изучала "квартирантов", раз за разом испепеляя едким недобрым взглядом рыжего Игоря, отчего у последнего иногда происходили непроизвольные спазмы горла и он захлёбывался выпиваемыми рюмками, а еда с трудом протискиваясь в пищевод, залегала камнем на дне желудка: Кича терял аппетит, несмотря на то обстоятельство, что уже два дня подряд почти ничего не ел. Наконец, нетерпеливо перебив очередную глупую фразу болтливого Игорька, Зина, заплетающимся языком, по-бабски визгливым громким голосом закричала, ткнув трясущимся пальцем Киче в грудь:
- Я вспомнила кто ты! - она бешено вытаращила глаза, - ты не ри... ритрелер! - глупыха споткнулась о труднопроизносимое в подобном её состоянии слово, - ты псих, которого показывали по телевизору! Ты сбежал из психушки и убил... задушил двух детишек - мальчика и девочку! Ты маньяк!
- Заткнись, сука, что ты городишь! - злобно прорычал Кича и вскочил на ноги. Зрачки его глаз возбуждённо вращались, выкатившиеся из орбит белки обнажили сетку красных налитых кровью вен.
Разговор за столом мгновенно пресёкся. Все одновременно повскакивали на ноги, в стороны полетели стулья, сам стол был опрокинут и сметённая на пол посуда вывернула из своего нутра остатки пиршества; вся еда была тут же растоптана, бутыль с самогоном разлита и в комнате витал сладкий аромат сивухи.
Перед тем, как опрокинуть стол, Кича успел схватить в охапку огромный кухонный нож, которым хозяйственная старуха ещё недавно нарезала хлеб. На парня надвинулся доселе мило улыбавшийся Миша. Его мутные глаза сузились в щёлочки, за которыми, как за амбразурами - испуганно поблёскивали крохотные дула тёмно-зелёных зрачков. Он сжал кулаки, принял боксёрскую стойку и прогудел:
- Брось нож! Иначе я сам заберу и отрежу им тебе яйца! - он сделал бодрый семенящий шаг вперёд - показывая, что лишён сомнений в исходе боя.
- Ну! Рискни, если здоровый, мудила! - гаркнул в ответку Кича, проворно описав опасный полукруг блестящим лезвием, но всё же предупредительно отступил назад, переводя метущий взгляд с Миши на его кума Витьку, выросшего за спиною товарища - огненный загар которого уже слегка сошёл, обнаружив под собой сырую бледность. Сошёл и хмель. Чувствуя за лопатками незримые крылья дружеской поддержки, Миша, нагнув упрямую башку, отважно ринулся в бой. Бабы завизжали, тоже побросавшись - в рассыпную. Перепуганная Виктория, в суматохе забывшая одеть очки - плохо видела, куда неслась: путь её движения пересекался у двери выхода из столовой с путём отступавшего под натиском её мужа Кичи, тот, заметив это обстоятельство - не преминул использовать удачный для себя момент - выкинув в сторону узловатую мускулистую руку, парень грубо схватил растопыренной пятернёй девушку за длинную туго заплетённую косу, привлёк к себе и приставил нож к её бледному горлу с испуганно дёргающимся кадыком. Можно было заметить, как нервно пульсирует сонная артерия, бугром выступая у шейного основания. На секунду Потапыч даже остолбенел от такой наглости.
В этот момент Зина и Валя - обе испуганно вереща, промчались мимо слегка опешившего от стремительного калейдоскопа происходящих событий Макса. Зина, больно задев его плечом, помчалась дальше, к выходу, с криками "на помощь!", а Валя, подскочив на месте, прыгнула на него - всё ещё стоящего истуканом, и попыталась выцарапать длинными холёными ногтями парню глаза. Тот брезгливо отшвырнул от себя взбесившуюся фурию с криком - "отвянь, ты не в моём вкусе!", и, почуяв задницей неладное, резко обернулся - как раз для того, чтобы с размаху получить кулаком в бороду от наступавшего на него смешного балагура Игорька. Слегка пошатнувшись, Синька отступил и его широкую спину вновь оседлала озорная и пьяная Валя.
Раздался дикий отчаяный вопль - двое парней - краснолицый Витя и его кум, не сговариваясь, решили обезоружить обезумевшего рыжебородого, они оба, по бычьи наклонив выи, ринулись на перехват, а Кича в ответ что есть силы вдавил острое лезвие тесака в горло своей жертве: обильным дождём хлынула алая артериальная кровь, из открытой раны вывернули нутро неопрятные ошмётки мяса, женщина пронзительно завизжала, как визжат животные на бойне: она голосила долго, протяжно, и непрерывно дёргалась, до последнего вздоха пытаясь вырваться из смертельной хватки. Кича, дико выпучив налитые кровью белки глаз, швырнул её обникшим телом в опешивших от произошедшего на их глазах смертоубийства кумовей. Миша набрал в лёгкие побольше живительного воздуха, потом, истерично заорав, стремглав бросился на убийцу. Он надвигался, вытянув, как слепой перед собою руки с растопыренными в стороны пульсирующими нервной дрожью пальцами. Сзади него медведем нависал багровый кипящей яростью Витя.
В этот момент Макс саданул локтём под рёбра вспотевшей от усилий Вале, а когда та ослабила хватку - взял её одной рукой за волосы, а другой - за пухлую брыкающуюся ногу, и, приподняв над собой, как спортсмен штангу, грузно повалил на метнувшегося в его сторону друга двух семей. Женщина взвизгнула от боли, наступавший мужчина, придавленный её немалым весом, грохнулся на пол - и Синяк смачно заехал ему рваным сандалем в висок, затем наподдал ещё и, уличив минутку, спешно добавил под рёбра попытавшейся встать Вале. Замахнувшись как следует он ударил голову бедной девушки с такой силой - словно это была не человеческая голова, а футбольный мяч - Валин позвоночник от удара дробно хрустнул. Не обращая больше на неё внимания, Жук поспешил на помощь приятелю — подскочив в прыжке, он пятой ударил в спину краснолицего и тот, охнув, повалился на своего кума, а тот же - в свою очередь - напоролся толстым упитанным брюхом на рассекающее воздух лезвие ножа — и оно по рукоять вошло чуть ниже солнечного сплетения. Миша беззвучно по-рыбьи открыл рот и осел на пол, скривившись от неестественно дикого жжения в области груди. А Жук тем временем как следует накостылял по почкам скрючившегося Витю.
Оба парня, тяжело дыша, оглядели недавнее поле боя - всюду валялась битая посуда, поломанная мебель и растоптанная еда. В воздухе кисло пахло спиртным. Под ничком лежащей на ветхом выцвевшем линолеуме зарезанной Викой толчками ширилась жирная лужа крови. В углу около камина в немом ужасе притихла осиротелая бабка Марфа, на глазах которой залётные "риэлторы" жестоко убили её единородного сына. Женщина беззвучно рыдала, слёзы ручьями текли по её сморщенным старческим щеками, она прижимала к по-рыбьи молчаливо раскрытому рту трясущиеся, все в белых пигментных пятнах - свойственных старым людям - пальцы и с невыносимым отчаянием смотрела на проклятых квартирантов. Те, переглянувшись между собой, дружно бросились вон из дома, оставив старушку в гордом одиночестве оплакивать постигшее её семью незваное горе…
Глава 12.
Усталый седой следователь и Дима - сотрудник органов безопасности - сидели в просторном убого обставленном кабинете в отделении милиции, расположенном в грязном сыром дворе, состоящем из трёх, вернее — четырёх - обшарпанных пятиэтажек. Четвёртым зданием и была, кстати - милиция, сложенная из наспех брошенных друг на друга не менее затёртых чем у соседствующих зданий административных этажей. Территория вокруг трёхэтажной муниципальной постройки ограждена была двухметровым бетонным забором, тяжёлые стальные ворота которого, вывешенные в проёме, вели на широкий городской проспект. Окна кабинета - что на втором этаже - также смотрели на пыльную шумную улицу. В прокуренном помещении посреди угловатой холодной комнаты вальяжно расположился стол, а по периметру — притихли скрипучие казённые стулья. Напротив окна упёрся колченогий металлический шкаф с картотекой. На столе стоял допотопный дисковый телефон белого цвета и такой же старый компьютер, процессорный корпус которого подлагался под увесистый пузатый видеомонитор - поскольку исполнена сборка была не вертикально - как все современные, а горизонтально - что уже тогда являлось древним нафталиновым раритетом.
- Хорошо, - повернув голову к худенькой семнадцатилетней девчушке, скромно восседающей на кривом стуле в углу кабинета рядом с таким же встревоженным пареньком примерно того же возраста, подытожил следователь. - Ты говоришь, что этот Кича помог вам с организацией места для репетиций вашей рок-группы, верно?
- Да, - согласно кивнула девочка, - сам он играл на гитаре, для нас же купил барабаны - а они дорогие - больше миллиона рублей! И ещё он договорился с сантехником про подвал - мы сами потом уже отстёгивали, сколько надо... а надо совсем немного - по тысяче в неделю... - она смолкла, вопросительно глядя на милиционера озорными карими глазёнками.
- Хорошо! - снова повторил следователь. Его перебил нетерпеливый Дима:
- Света! - агент обратил на себя внимание молодой блондинки, - скажи, а какие отношения у Игоря... у Кичи были с Ниной?
Девушка переглянулась с сидящим по соседству пареньком - чернявеньким, чистым, опрятным, с умным немым лицом. Его звали Артём. Набрав в грудь побольше воздуха она продолжила:
- Нормальные у них были отношения... дружеские... доверительные.
- Как у влюблённых? - подытожил то, к чему вёл, румяный ФСБшник.
Девушка резко замотала головой и попыталась заглянуть собеседнику в глаза, потом с нажимом искренности в голосе затараторила:
- Боже! Она не в его вкусе... была... - и снова посмотрела на Артёма. Тот молча кивнул. - Смазливая, да, но... глупая малявка.
- А она к нему как? - гнул своё упрямый Дмитрий.
- Откуда я знаю как! - в сердцах выпалила Светлана, тряхнув гривой белых, как бумага, волос - явно обесцвеченных кислотой. - У Нинки, конечно, были свои тараканы в голове, - взяв себя в руки продолжила девушка - на всяких мужиков она западала... и что старше неё... может и на Кичу планы имела, да только Кича вроде свойский парень, а всё-таки умел держать людей на расстоянии. - она сделала короткую паузу и закончила свою мысль - лично я ни разу не видела, чтобы Нинка в моём присутствии сильно подбивала клинья к Киче...
- Артём! - вступил в разговор седоусый следователь.
- Нет, вряд ли... - осторожно нарушил священную тишину тот, беззвучно - одним взглядом - ища поддержки у своей спутницы. - Нинка тогда мутила с Максом, когда появился Кича. Конечно, Макс и Нина срались... - тут парнишка запнулся, и поправился, - ссорились, - она вообще частенько любила гульнуть на лево...
- С тобой, конечно же, тоже? - уточнил Дима, внимательно следя за его реакцией.
Юноша покрылся румянцем и отчаянно запротестовал, размахивая длинными тонкими руками:
- Я уже давно встречаюсь со Светой! Мы хотим пожениться, - тут он выжидательно взглянул на свою подругу, та, секунду поколебавшись, согласно кивнула, - так что развлекаться со всякими... - он долго подыскивал нужное слово, потом, так и не решившись, пропустил нескромные подробности, - мне не нужно. - и, ехидно хихикнув, прибавил - Ещё подцепить чего не хватало...
- Хорошо - третий раз подытожил следователь и взглянул на агента. Тот опять попытался зайти со своего как он представлял себе "козыря":
- Всё же девочку нашли без одежды, - и с нажимом в голосе уточнил - то есть голой... ещё и с "пальцами" на шее! И её товарища тоже! - разъяряясь пуританской добродетелью, наступал он. - А ещё им обоим расквасили носы... Тупо! - сорвавшись на фальцет, заорал Дмитрий, - Кулаком! - потом, понизив голос, устало присовокупил - А вы сейчас пытаетесь отмазать преступника. Потому что он вам по жмене конфет купил когда-то... или барабанных палочек - он выправил последнюю фразу, вспомнив начало их разговора - о музыке.
- Да не пытаюсь я его отмазать! - в свою очередь гневно взвизгнула Света, - не интересовался он Нинкой, говорю же вам! Она глупая малолетка! Была... А ему нравились бабы постарше - уже успокоившись, прибавила она.
Дима сквозь пытливый прищур взглянул на девочку:
- Ты кого-то конкретного подразумеваешь?
- Та была у него одна... - неохотно потянула девчёнка - блондинка... как я - Светлана криво улыбнулась - и такая же, как Нинка - ****ь, только повзрослее и немножко поопытней...
Серое лицо следователя лучезарно просветлело, а вместе с ним - и лицо Димы озарилось радостью рыбака, на приманку которого наконец-таки клюнула настоящая рыба. Молодой ФСБшник увлечённо подзадорил допрашиваемую:
- Давай поподробнее про эту барышню - как её зовут?
- Алла, кажется. - девушка задумчиво покусала губы, - Нет, Алина! А фамилии не знаю... Блондинка такая, пышная. Не скажу, сколько ей - на вид и двадцать дашь и тридцать - она умеет следить за собой - протараторила Света, сделав после умильное лицо, на котором явственно читалось "теперь мне можно верить".
- А где эта Алина работает, не в курсе? - "взяв" широким носом свежий след, довольный агент нетерпеливо задал новый вопрос. Его собеседница на секунду задумалась, наморщив гладкий не привыкший долго думать лобик.
- В модельном агентстве. Название такое... - тут она посмотрела на молодого парня. Тот в свою очередь тоже изобразил задумчивость:
- Не помню точно, какое-то молдаванское что ли название, с цифрами связано. - от напряжения мысли лицо его заиграло желваками.
- Не "Троянда" случаем? - решил проверить мелькнувшую на миг догадку Дима.
- Да! - крикнула обрадованно девчушка - Троянда!
Следователь вопросительно взглянул на филера. Тот нехотя принялся делиться эксклюзивной информацией:
- Есть такое агентство... у нас тут только филиал, а квартируются они, кажись, в Кодыме - это где-то между Молдавией и Украиной - дальше лучшие дома - Турция, Италия...
Алексей - Рыба - седой серый следователь, продолжал изучать надутое лицо секретного агента. Тот пожал плечами и продолжил:
- Связано это агентство с нехорошими делами: современная работорговля или как... порноиндустрия, эскорт, проституция, мало ли чего может сделать красивая русская баба... за красивые американские деньги. - бросив быстрый взгляд на недоумевающих малолеток, Дима продолжал - не то, чтобы наша Лина Васильевна Герасимук как-то прям вербует девушек на панель - но тогда можно считать только чудесным совпадением такое обстоятельство - что её барышни находят работу именно по данному профилю из всей богатой сферы развлечений и услуг.
Упомянутое агентство расположилось в центре города на пятом этаже девятиэтажного офисного здания, полностью занятого разнообразными конторами и кабинетами. Над белой металлической дверью висел огромных размеров светящийся неоном пластиковый баннер. С одной стороны на баннере изображался цветок розы — в таком ракурсе, как он выглядит, если взглянуть на него сверху, а рядом притулилась яркая алая надпись "Троянда". Заканчивался крикливый ансамбль броским слоганом на одном из славянских языков: "куди б ти не схотів - ти завжди будеш там у своїй уяві".
Глава 13.
Поднимая за собой столб дорожной пыли, автомобиль марки BMW - серый, грязный, возмущённо ревущий мотором, упрямо накручивал километры, отделяющие город от двух не особо удачливых приятелей - Максима Синицина - плотного коренастого светловолосого парня двадцати трёх лет от роду и Игоря Кичина - его бородатого рыжего товарища, которому в данном - тысяча девятьсот девяносто таком-то году, стукнуло двадцать девять годков. Кича, устало пялясь через припавшее сухим мелким песком ветровое стекло, сжимал в мозолистых руках обтянутую цветастым плетёным чехлом "баранку", Макс же крутил пальцами найденный в бардачке пистолет марки "Макаров" - принадлежавший, очевидно, покойному - под номером 645 - на блестящий воронёный ствол которого нахлобучили увесистую трубу глушителя. Лицо Игоря - всё запачкано запёкшейся кровью, а "таблицу" его товарища покрывал сплошной опухший и давно почерневший синяк - это так постарался предыдущий хозяин "бэхи" - Женя-Повар, чей труп вот в самое это время выуживали из неглубокого кривого озера блукавшие по побережью рыбаки. Путь серого стального "немца" лежал далеко на запад - туда, куда каждый вечер скатывалось на ночёвку багряное от неусыпных дневных забот солнце. За шатким мостком, робко перешагивающим озерцо, простиралась вонючая болотная топь, над которой узкой извилистой стеной высилась проезжая магистраль: местным городским автомобилистам ехать этим путём было боязно - оглядевшись по сторонам, можно только гадать, сколько заскучавших водителей умудрились похоронить своих стальных коней в блёклой цветущей болотной зелени, распростёртой внизу у подошвы трассы. То там то сям из мутной жижи выпячивались лысые чёрные островки, скользкие от слизи, на которых, похнюпившись, раскорячились кривые облезлые ели. Болотца сменял лесок - пестрящий редкой хвоей и лиственным кустарником, а дальше - сколько видел глаз - до самого горизонта и дальше - ширилась бескрайняя дикая степь, которую острой серой иглой пронзала узкая областная автострада. До ближайшего населённого пункта оставалось не меньше шестидесяти километров и Игорю Кичину становилось не по себе, когда его взгляд случайно падал на индикатор уровня бензина в баке: там оставалось не так-то много - чуть более, чем на половину пути. Дальше пришлось бы рисковать и петлять степями, надеясь, что с дороги не заметят, либо, опять же - рисковать - и ловить попутку, которых в этот жаркий безоблачный день ребятам встретилось аж целых ни одной: пользовались дорогой нечасто, находя более короткие и безопасные пути. Под эти невесёлые мысли редкими вздохами доносился треск помех бортового радиоприёмника, сквозь шум которых отчаянно пробивался бодрый британский панк-рок: словно выныривая из тьмы ушедших эпох, техническим чудом спасённый от забвения голос почившего в бозе Сида Вишиса пел про анархию под дождливым лондонским небом загадочного туманного Альбиона.
Когда допрашиваемые в сопровождении дежурной охраны вышли, Рыба легонько подёргал себя за вислый - цветовыми оттенками седины смахивающий на тюльку - ус, не сводя упорного сверлящего взгляда с Кастета - Дмитрия Костянина - молодого, упитанного жизнерадостного бычка. Сотрудник ФСБ уже сгорал от нетерпения засесть за свою писанину, развернув в небольшом, но вполне опрятном и уютном - не считая, разве что, отсутствия горячей воды - номере гостиницы старенький квадратный ноутбук фирмы "Dell" и навесить на своего рыжего "подопечного" побольше смертных грехов и потом торопливо отправить свой "талмуд" блуждать загадочными маршрутами глобальной паутины Интернет, чтобы спустя мгновение тот мог упасть на виртуальный стол вышестоящего руководства далеко на московской Лубянке. Сам же пожилой оперативный сотрудник убойного отдела предпочитал писать отчёты от руки, предварительно поразмыслив над их содержимым, непременно наблюдая за вьющимся дымком сигареты в своём ставшем роднее дома убогом кабинете. В сочинениях обоих было мало сходства, также, как и мало сходства было у этих своеобразных "шедевров" с реальной действительностью, что почём зря забавной канителью протекала за мутным от восходящего над шумной улицей смога окном кабинета на втором этаже.
Не выдержав взгляда, молодой голубоглазый викинг, совершивший в своей стремительной юности много славных дел, наконец взорвался:
- Что такое?! - он исподлобъя сердито наблюдал за старым хитрым лисом. Тот мгновенно отпарировал:
- Пытаешься пришить "психу" не только убийство, но, если уж не насилие, то хотя бы совращение?
- Что ты прицепился, старый хрыч! - агент холёными белыми пальцами взъерошил короткий ёжик своей шевелюры.
- Конечно, это не моё дело... - начал было следователь.
- Вот именно! - успокоился Дима. - Не твоё дело! Этот Кичин - подонок и мразь! Как там говорил Шарапов из фильма? - Вор должен сидеть в тюрьме! И чем дольше - тем лучше!... Для людей и для государства! Он же - тунеядец и наркоман! - упрямо продолжал сыпать "увесистыми" аргументами молодой демагог, но, наконец заметив издевательскую ироническую улыбочку на землистом лице старого проныры, пресёк себя на полуслове и, насупив жиденькие брови, замолк.
- Не Шарапов это говорил, а Жиглов. - мягко поправил его Рыба. - Да и какая разница: захочет прокурор - выплывет этот факт на суде, не захочет - не выплывет. У нас не американское правосудие - чтобы позлорадствовать, влепив "клиенту" лет эдак тыщу заточения в темнице - и радостно потом пожелать обвиняемому долгой жизни и крепкого здоровья! - старик скривился в довольной ухмылке. - А наш птенчик, пока оперится, даже если ещё сможет себе на пару-тройку пожизненных и "налетать", выход-то у него всё равно будет только один... - и он направил добрые, усталые глаза на ошарашенного ходом его размышлений юного сотрудника спецорганов.
В это же время в психдиспансере - что на окраине города - находился с официальным визитом военный прокурор, обременённый своею - прокурорской - заботой - добавить к списку нехороших дел беглого "музыканта" ещё и какое-нибудь нарушение присяги, возможно, припомнить старые армейские "подвиги", которых у русского боевого солдата в запасе может быть немало. Он премило пил чай в кабинете главного врача-психиатра, красное от утреннего бритья лицо которого выражало полную заинтересованность беседой: всё же они не просто формально вели следственный допрос, а дружески непринуждённо делились добытой у каждого своим путём информацией.
- Да, до падения Игорёк увлекался музыкой: играл с детишками на гитаре где-то в центре, в подвале. - рассказывал профессор - Играл на моё, весьма, конечно, субъективное мнение, - вежливо поправил себя старый интеллигент - очень посредственно - до Мика Джаггера ему, несомненно - было далеко. Но малым нравилось...
- Удивительно! - воскликнул прокурор - Как можно было выпасть из пятого окна, остаться целым и при этом - так тронуться головой!
- Ну... - доктор с сомнением взглянул на седого прокурора, потом махнул рукой - Вы явно невнимательно изучали историю болезни пациента! После падения ему провели несколько операций - у него, например, были смещены диски позвоночника, поломано несколько рёбер, вывихнута рука, повреждены многие зубы. Опять же - сильнейшее сотрясение мозга... так что цел наш товарищ остался относительно. Но вы правы - это не столь существенно. Скорее всего испуг, который бывает при потере равновесия, ввёл его в ступор. У Игоря, насколько я знаю - уже бывало подобное?
- Да, - прокурор поставил на стол потёртый кожаный портфель, порылся в его недрах, потом бросил эту затею, снял сумку со стола и продолжил - выпал из вертолёта. Интересная тогда была история, нужно только уточнить некоторые подрбоности... - очевидно, внутренне колебаясь, он умолк.
- А когда это случилось, не припомните? - деликатно подтолкнул его опытный доктор.
- Пару лет назад. - решился, наконец, военный - Операция в Таджикистане.
- Ага!... - задумчиво воскликнул седой как лунь профессор психиатрии.
Глава 14.
"Куда бы ты не захотел - ты всегда будешь там в своих мечтах." - гласила надпись на белоснежном - как жвачка "Стиморол" - стикере, удачно вмонтированном в шикарный пейзаж дорогого итальянского автомобиля. На капоте синего "Мазерати" красовалась белая - такая же, как на боку, в обрамлении чёрной терминирующей полосы, буква "А", очерченная кругом, отчего её смысл читался по-разному: для неформалов это как символ исконного народовластия, а для людей, с детства покорённых бескрайностью неба - знак "Аэрофлота". Верхнюю дугу круга сжимала своими чёрными кривыми птичьими когтями Сфинга - мифическая крылатая львица.
Рядом с синим авто небрежно припарковался чёрный джип "Тойота 4runner". Хозяин джипа и хозяин седана находились с визитом в наскоро слепленной в годы брежневского застоя высотке на одной из улиц, ведущих в центр города. Вход в единственный подъезд здания преграждала массивная дубовая дверь с покрытой искусственной позолотой ручкой. Кабинет с заманчивой рекламой на фоне синего неба - рябящего лёгкими облачками - и розовой надписью над дверью был закрыт. Но рядом - на белом фоне стены приветливо чернел звонок. С красной кнопкой. На кнопке звонка желтел палец. Желтела и причёска хозяина пальца, непрерывно давящего на яркую кнопку. Это был Дима - сотрудник органов ФСБ. Наконец железная дверь гневно распахнулась настежь, за нею проглянуло лицо. На вид лицу было лет пятьдесят - холёное, ухоженное - оно носило пышные покрытые серебром брови, такие же серебристые седые пышные набриолиненные усы и густую, завитую барашками, шевелюру.
- Шито вамь нужьно! - картаво гаркнул он, уставившись на незванных гостей.
Дмитрий молча показал своё удостоверение. Хозяин кабинета долго изучал корочку с двуглавым орлом, затем уставился на короткоствольный автомат "Узи", направленный в его объёмное пузо. Сам себе агент в этот момент казался эдаким бесстрашным Рэмбо, борющимся с толпами вооружённых до зубов террористов:
- Я вас приглашаю. - учтивым кивком головы он указал на проём, из которого совсем недавно выпал представительный мужчина.
За дверью оказался просторный холл, в широкое окно ярко светило солнце, пробиваясь лучами сквозь белые занавески. На полу лежал белоснежный ворсистый ковёр. Из холла выходило несколько дверей. Естественно - двери - как и стены - всё было выкрашено в белый цвет. На стенах висели фотоснимки красивых девушек, посреди стоял стол - белые гнутые алюминиевые ножки крепились болтами к широкому прозрачному оргстеклу, отбрасывавшему на витой ворс ковра светящиеся солнечные блики. Вокруг стола были расставлены полукругом такие же модерновые стулья - всё в этом офисе исполнялось в дизайне архитектуры XXI столетия, того самого - что неумолимо надвигалось - что поспешно шло навстречу семимильными шагами, плыло и ползло, тянулось и ковыляло, одним словом - наступало. Запах нового тысячелетия загадочно манил всем свежим и неизведанным - такова хитрая уловка многих проходимцев и шарлатанов, орудующих на заманчивом поле чудес, что приветливо ожидало своих паломников в "той самой" - Стране Дураков.
Стол был завален бумагами, купюрами, а также новеньким хромового цвета ноутбуком "тм Lenovo". За столом сидела женщина - блондинка лет сорока, всё же, благодаря фитнесу, диете и талантливым услугам косметического хирурга, не обделившего вниманием и её грудь - выглядеть она могла запросто и на тридцать и даже на двадцать лет.
- Что вам нужно? - неожиданно низким баритоном заговорила дама, уставившись на вооружённого автоматическим пистолетом Дмитрия.
- Поговорить. - просто ответил тот.
С минуту он и сидящая за столом женщина молча смотрели друг на друга. Позади восседавшей стоял импозантный мужчина в парике, благоухая ароматом жасмина с лёгким привкусом горькой степной полыни, создаваемым, видимо, откупореным и поставленным на стол - и уже здорово опустошённым - полулитровым "Абсентом". Два фужера, также уютно расположившиеся на столике - наполнены до половины смесью абсента, там же стоящей клюквенной настойки, куда была домешана и минеральная вода "Боржоми". На поверхности коктейлей лениво плавали мелкие дольки лимона и кубики льда.
В разговор встрял мужчина. "Мохнатый" говорил с явным азербайджанским акцентом, ужасно каверкая слова, могучий русский язык осиливал он с трудом и с таким же трудом удавалось ему сдержать свои южные эмоции:
- По какому праву вы угрожаете нам оружием? Мы что - преступники?
Дима бросил взгляд на стол - на котором увесистыми пачками возвышались зелёные купюры с портретами всех американских президентов. Кивнув головой в сторону финансовой "пирамиды" он коротко приказал жирному:
- Садись!
Тот сел, но не унялся:
- Имею я право знать - кто вы такой?
- А кто ты такой? - в свою очередь спросил ФСБшник. Потом ткнул автоматом в грудь азербайджанцу. - Документы! - гневно рявкнул Дима. Его светлые волосы встали дыбом - как шерсть взбесившегося кота. Мохнач медленно, неуверенно, полез рукою за пазуху своего серого твидового пиджака и выудил из её недр аккуратный, свежий - пахнущий жасминовыми духами - документ, затем так же неуверенно протянул его в руки Диме Кастету.
Синенькая книжечка с тиснёной позолотой хазарской тамгой на обложке почему-то рассверепила гражданина агента нацбезопасности, он злостно пнул своего собеседника увесистым ботинком в живот, рванул его пижонский пиджак, выдирая из него клок материи, повалил на пол и стал неистово колошматить ногами, как это делают с иностранцами, будучи уверенными, что убогие государства этих несчастных защищать не станут ни при каких обстоятельствах, хотя бы потому, что это - мрази, подонки и преступники. Белоснежный ворс дорогого ковра обильно оросили сочные брызги крови.
Женщина спокойно сидела на стуле и наблюдала, как избивают её компаньона, лишь фиолетовые зрачки её глаз потемнели и сузились, излучая предательские волны беспомощной паники. Закончив с ним, Кастет переключил внимание на неё:
- У вас ко мне тоже есть вопросы? - он говорил сквозь одышку, возникшую в результате усиленной физической активности.
Дама хмыкнула, её силиконовый бюст призывно качнулся:
- Я так понимаю, будет лучше - если задавать вопросы будете вы?
- Мудро мыслите! - согласно поддержал её идею Дима. Он подал руку мясистому обладателю брежневских бровей и изысканного кавказского говора. Тот неуверенно схватил её покрывшейся холодным потом ладонью. Поставив старика на ноги, Кастет галантно усадил его на стул, подав несколько кубиков льда из пластикового ведёрка - со стола, а также - бумажную салфетку, лежавшую рядом. Тот благодарно кивнул.
- Судя по акценту - вы коренной одессит! - хохотнул агент, кивнув на обронённую в пылу драки явную фальшивку. - От вас прям пахнет солёным морем.
- Кровь тоже солёная. - поддержала беседу блондинка.
- А чем она пахнет? - повернулся к ней Дима.
- Запах крови нельзя передать словами, - парировала та. Затем, достав из лежащей на прозрачном столе пачки с надписью "Davidoff" тонкую белую, покрытую едва заметной золотистой полосочкой, сигарету и чиркнула тяжёлой зажигалкой марки "Zippo", потом спешно её раскурила, пытаясь скрыть дрожь тонких бледных пальцев; выдохнув струю ароматного дыма, продолжила - но он возбуждает сильнее, чем запах моря.
В воздухе повисла пауза, заполняемая сопливыми вздохами "одессита". Молодой человек некоторое время пытливо изучал лицо своей собеседницы, затем, подумав, задал совсем не тот вопрос, который планировал задать заранее:
- А есть то, что возбуждает вас сильнее чем кровь? - и деловито принялся ждать ответа на каверзу.
- Секс. - выдохнула дама, насмешливо глядя парню в глаза.
Кастет переварил её фразу и широко заулыбался:
- Вот об этом я и хотел с вами пообщаться. - он небрежно отодвинул от стола свободный стул - благо их хватало, затем уселся на него и поклал на стол короткоствольный автомат "Узи". Оба его собеседника испуганно переглянулись. Каждый подумал о своём и никто конкретно о том, что парой секунд до этого подразумевала красивая светловолосая мадам. Дима же, заметив их замешательство, порылся в карманах чёрной кожаной куртки, извлёк оттуда ворох бумаг, переполошив его, отыскал то что хотел и подтолкнул к мужчине и женщине небольшую фотокарточку.
Те дружно взглянули на фото. Со снимка улыбался милый ребёнок шестнадцати лет - Нина Савельевна Гиричян.
- Узнаёте? - спросил он.
Оба подельника пристально всмотрелись в миловидные черты чернявой красотки. Потом дама поднялась, продемонстрировав насупленному агенту свои давно созревшие прелести - на ней была одета невообразимо короткая юбка, из под которой то и дело проглядывали полупрозрачные узкие трусики, откровенно показывающие отсутствие какой-либо растительности на данном участке тела. ФСБшник снисходительно наблюдал за кокетливой игрой, представляя, как покойница, изображённая на фото, так же вальяжно кокетничала со слегка свихнувшимся "пассажиром". Как там говорят знатоки? Меткий удар в челюсть - и любая женщина у ваших ног!
Лина выпорхнула в соседний кабинет, оставив открытой дверь, оттуда она вернулась с увесистой папкой, в которой тоже хранились фотографии - довольно больших размеров плакаты, очень чёткие - подобные фотоснимки были развешаны и по стенам помещения. На одном из них изображалась та самая курносая девушка, что и на принесённой агентом карточке. На точёном, полном тихой девической грусти личике, особенно отчётливо выделялись большие карие глаза - они были настолько глубокими и тёмными, что казались чёрными и - если встретиться с этим взглядом - могло показаться, будто твою душу утягивает чёрный омут неземной, мистической красоты. Затем женщина обратила своё внимание на компьютер - она открыла крышку ноутбука, подсоединилась к приватной WiFi сети и - пощёлкав беспроводной мышью - лежащей рядом же - на столе, повернула широкий экран электронной машины к впечатлённому Кастету. Здесь уже был не просто миловидный чертёнок - совсем ещё юная красотка предстала перед нескромным взглядом зрителя в абсолютно другом образе - она нагло и развратно демонстрировала своё не по годам развитое тело так, что от пытливого внимания досужего наблюдателя не могла укрыться ни одна его деталь. Видавший всякое оперативный работник лишний раз подивился красоте и гармоничности человеческого организма и тому, насколько его очертания могут быть приближены к идеалу, а также он поразился простоте - с какаю порнографическое ремесло эту красоту опошляет и в таком безвкусном, осрамлённом виде - словно мясо на рынке - преподносит на суд божий и усладу людскую. В это же время "мадам", снова "пошаманив" в Интернете, прокрутила агенту короткий видеоролик. На сцене та же худенькая девочка, юная незрелость которой хитроумно замаскирована обильной косметикой. Холёными напомаженными губками она смазывает своею слюною длинный толстый "хобот" незнакомого гражданина примерно той же комплекции, что и гражданина "начальника" и того же приблизительно возраста. Короткой чередой секунд спустя действие меняется - девушка лежит на голубом атласе необъятной двуспальной кровати, широко расставив в стороны согнутые в коленях худенькие ножки, её глаза блаженно полузакрыты, на улыбающихся устах играет та же ухмылка - по всему видно - она "под кайфом"; здоровенный член молодого человека с размаху и до половины заныривает в чавкающее узкое девичье влагалище, пухлые половые губки выпячиваются обильной розовой бахромой вслед за его движениями.
- Выруби это паскудство! - крикнул офицер безопасности, побледнев. - Вы что совсем ослепли! - заорал он - Она же девочка! Совсем ещё ребёнок! - казалось ещё чуть-чуть и он зарыдает. Плечи его тряслись. Глаза непрерывно моргали.
Перепуганная Лина с размаху захлопнула крышку "ноута", развесивший кровавые сопли "абрек" как кролик подскочил в своём кресле и дико вытаращил полные неконтроллируемого животного страха глаза на агента. Тот сжал в руках холодную рукоять "Узи", затем - с минуту так просидев - успокоился и снова положил оружие на стол. Понимая, что есть дела поважнее, он поспешно спрятал фото девушки в ворох бумаг, вытащенных из кармана куртки, а взамен протянул снимок, с которого жизнерадостно улыбался бравый рыжеволосый - жаль без бороды - боец воздушно-десантных войск: Кичин Игорь Иванович.
Икнув, девушка подпрыгнула на стуле, потом испуганно взглянула на Диму.
- Значит узнала приятеля, - заметив её реакцию, съязвил Кастет.
- Какого приятеля? - уже взяв себя в руки, спокойно ответила Лина. - Это кто вам такое наплёл?
- А что, скажешь - неправда? Или ты хочешь убедить меня в том, что впервые видишь этого человека? - Костянин сверлил недобрым взглядом хитрую красотку.
- Боже мой! - тяжко вздохнула та. - Какой он мне приятель! У меня таких приятелей - считай, каждый, кого я знаю. - она искоса взглянула на ФСБшника. Тот явно давно утихомирил свою досаду. - Приударял за мной. Бегал. Одно время мы... - она замялась, подыскивая нужное слово, - впрочем, - устало махнула рукой - как сошлись так и разошлись... Он ревновал меня к каждому столбу. Мусик - она ласково посмотрела на упитанного "мусика", залившего своею кровавой юшкой её белоснежный ковёр - тоже раз попал под горячую руку.
- Не везёт вашему Мусику... - притворно посочувствовал её молодой собеседник. - Девочку Кича с вами познакомил?
- Да. - ответила та. - Но вы не думайте, будто мы тут изверги какие, совратили несчастного ребёнка... у девчонки были данные - она могла пойти в актрисы в театр или в кино или ещё куда - ради бога! Но она хотела быстрых денег и приятных впечатлений... так многие сейчас решают... Поймите! - Лина попыталась говорить искренне, но годы практики во лжи, к сожалению, выветрили из её мозга память о том, как это нужно делать - Эти люди - эти дети - сами решают, что им хотеть и как потом жить...
- Вы им просто помогаете осуществить "нужные" мечты. - бесхитросно подытожил её рассуждения Кастет и поднялся на ноги. - Не прощаемся! - многозначительно пробасил он и - широко шагая - скрылся за бронированной дверью выхода, хлопнув ею так, что на уютном модерновом столике испуганно звякнула вся стеклянная посуда.
Глава 15.
В это же время в реанимационном отделении районной больницы - обшарпанной постройки ещё царских времён, с высоченными как в церкви сводами потолков и синей облезлой штукатуркой фасада - умирала от апоплексического удара, вызванного пережитой трагедией, Марфа Викторовна - беспомощная старая, внезапно осиротевшая, женщина. У изголовья её жесткой больничной кровати стойким оловянным солдатиком маячил наблюдающий санитар, рядом - уныло повесил сальные прокуренные усы седой следователь - Алексей Рыбалко. Составлял компанию мужчинам круглолицый потный городской прокурор.
- Знаете, что обидно? - шептала пересохшими губами слабеющая старушка, - грех-то какой свершила я - дура старая! - в тихом отчаянии сокрушалась она, тараща на собравшихся один - до малинового цвета налитый кровью - глаз, а второй - повреждённый - закатился под лоб так, что из глазницы только страшно белело слепое глазное яблоко. - На деньги нечистые я позарилась! - продолжала между тем сетовать совестливая бабушка - Вот Господь меня и наказал за это - окаянную!
- Как выглядели убийцы? - со вздохом, в котором легко угадывалась и нотка облегчения, перебил её тоскливые причитания следователь.
Бабка осеклась на полуслове. Подумав, она ответила, переведя дикий, полный ненависти взгляд на вопрошавшего:
- Один - точно помню - рыжий, молодой такой, из бородой, лет може трыдцять, и другой - сиплое дыхание агонизирующей заметно участилось, от волнения она глотала слова - годов таких же, може помоложче, бялявый такой, русой наче,... - она запнулась на миг, затем истошно, утробно зашипела, словно кобра или гадюка - вы найдитя и отомститя за семью мою невинно убиенную, чтобы им - паскудам - ни на ентом ни на том светя пакою не было никогда!... - в горле старой женщины захрипело, забулькало, и она умолкла. Собравшиеся у скорбного одра тоже угрюмо молчали, повесив носы...
- Падла! - осерчав, Игорь пнул колесо внезапно заглохшего автомобиля. Хотя слово "внезапно" - это слишком громко сказано. Не внезапно, но не менее неприятно... Он озабоченно повернулся к вяло скучающему Максу - надо скатить машину с трассы, иначе нас тут засекут!
Собеседнику рыжего было плохо - его тошнило, опухшее лицо постоянно чесалось - и он расчёсывал раны до крови, под холёными ногтями скопились чёрные полосы грязи.
- Ты меня слышишь! - уже громче гаркнул Кича.
- Да! - коротко ответил его приятель. Они вдвоём скатили машину с потрескавшегося разбитого временем и движением дорожного полотна в глубокий овраг. На дне канавы обильно росли мелкие колючие деревца дикого шиповника. И туда не доставали лучи припекавшего предвечернего солнца. Передохнув, бродяги покурили по сигарете "Мальборо", побросав бычки в сочную зелень, хлебнули по глотку воды из бутылки - также оставленной в машине запасливым "Поваром". Созрела надобность выбирать: идти в степь или - дальше дорогой. Чуть выше края оврага видно, как колышется поплавившийся на солнце воздух - искривляя образы растущих на вершине трав и кустарников. Разделиться тоже было нельзя - вода и сигареты, также как и оружие - всё насчитывалось, увы, в единственном экземпляре.
- По дороге идти опасно. - Глядя себе под ноги глухо пробубнил Игорь. Сейчас он пребывал в мрачном настроении: его дела были плохи - и продолжали упрямо идти всё хуже - а значит - и поводов для веселья у него автоматически становилось всё меньше. Главное его преимущество - он был всё ещё жив и умирать пока не собирался.
- Опасно идти пешком через пустыню! Без компаса... - плоско, совсем без энтузиазма в голосе, вторил Максим. Его разбухшая "отбивная" лоснилась от пота, совиные глазки обрамляли заплывшие, набряклые веки, плотно припорошенные въедливой степной серой пылью. А душу не покидала занозой засевшая там сакральная надежда на "попутку".
- Дай сюда воду! - ответил Кича и протянул руку, в упор разглядывая поблёскивающие зрачки своего товарища.
- Ты идиот! - немного струхнув, отпарировал тот, - Хочешь там пропадать, - выпятив подбородок, он, размашисто крутнув головой, кивнул в расплавленную зноем степь - валяй!
Набычившись, Игорь Кичин медленно наступал на приятеля. Тот прекрасно понимал - с кем имеет дело, поэтому проворно отбежал несколько шагов назад и, выхватив из кармана кожаных штанов новую свою "игрушку" - пистолет покойного Повара, оглушительно громко в вязкой послеполуденной глуши щёлкнул затвором, направив готовое плеваться смертью дуло в лицо товарищу.
- И ты застрелишь меня за то, что я вытащил тебя - конченого пидораса и гандона - из полного говна? - вскинув редкие пылающие брови, совершенно искренне удивился Кича. Он замер истуканом, затем, суетливо вдавив лохматую голову в плечи, стремительно ринулся на друга. Раздался оглушительный грохот выстрела, оставив лёгкий сизый след, который - проворно исчезая - растворился в едкую пороховую гарь.
Пуля прожужжала над рыжим "хаером" атакующего, слегка задев и вырвав обильный клок волос попутно с краем левого уха. В воздухе расплескались блестящие капельки крови. Обезумев от страха и боли, Кича отчаянно бросился в атаку, раздался хлёсткий сухой щелчок курка, однако выстрела на этот раз не последовало - в механизме пистолета произошла осечка, спасшая в итоге жизнь одному из не на шутку поссорившихся друзей и - погубившая другому. Макс отвлёкся на очередную попытку пристрелить допёкшего своею носорожьей тупостью приятеля, а Кича цепко схватил его за руку, в которой тот держал оружие и резко дёрнул её на себя. Навстречу удивлённому Жуку он выпустил свою руку - и вложил стремительный тяжёлый кулак в хрупкую беззащитную челюсть. Потом ударил сжатую вокруг рукояти пистолета кисть - и та разжалась, выпустив оружие, а затем - проворно перехватив пистолет, несколько раз со всё нарастающей силой ударил им "Синяка" в лоб, набив там не только здоровенную шишку - но и обширный кровавый синяк. Когда горемычный Максимка обмяк, Гарик засунул его тело за руль автомобиля, сорвал с трупа белую рубашку, кривым дрожащим пальцем затолкал один её конец в открытый бак машины, а второй - свободный - подпалил зажигалкой. Отойдя на безопасное расстояние, он дождался взрыва, затем, запрятав пистолет в широкий карман синих спортивных шортов - поправил в плечах и разгладил на груди чёрную футболку "Cranberries", жадно выхлебал последние глотки воды из пластиковой литровой бутыли и, цепляясь разбитой в кровь рукой за свесившиеся с вершины оврага стебли дикого шалфея, спотыкаясь поднялся к трассе. Идти напролом неизвестно куда через утопающую за горизонтом бескрайнюю степь ему уже расхотелось.
Глава 16.
От сладкой дрёмы Василия пробудил внезапно прорезавший блаженную пелену истошный собачий лай. И лаяла его собака. Вернее - пискляво скулила - жалобно, униженно, а затем и совсем затихла. Встревоженный Василий нехотя поднялся с жёсткого ложа, образованного постеленной на нижней полке печи ватной фуфайкой. Мужик, протирая глаза, сполз на лавку, стоящую под печкой, боязливо схватился за топор, лежащий под лавкой и лупая заплывшими спросонья "зенками" - пошёл встречать незванных гостей.
В то же время - с другой стороны входной двери - злой рыжий подонок беззаботно "уделал" тесаком, прихваченным с неудачной трапезы - произошедшей днём ранее - здоровенного и лохматого хозяйского пса. Из наспех проколотого остриём брюха и в такой же спешке перерезанной глотки, толчками вытекала густая кровь, постепенно разливаясь ширящимися маслянистыми лужами на пыльной почве деревенского двора. Дверь прихожей распахнулась. На крыльце вырос - сжимая в руках топор, хозяин дома - опухший мужлан неопределённого возраста, обильно обросший щетиной, с серым усталым лицом, украшенным чёрными мешками под неприветливо выпученными мутными - как брага - жёлтыми глазами. Василий удивлённо взирал на свою покалеченную сторожевую овчарку.
- Як проехать на Жытомыр? - привлекая к себе его внимание, сморозил первую попавшуюся глупость рыжий бородач, тоже в свою очередь бросив короткий взгляд на валяющееся в багряной луже несчастное животное.
- Чего? - тупо уставился на него Василий - пальцы его рук побелели, обхватив внушительное топорище.
Игорь вытащил из кармана шортов тяжёлый чёрный пистолет, показательно медленно взвёл курок и направил отливающий холодной сталью ствол в багровый картофельный нос опешившему хозяину двора, точно также, как недавно нацеливал на него самого это же оружие покойный Синяк:
- Здесь я задаю вопросы! - визгливо рявкнул он в ответ. - Как - теперь недружелюбный обладатель рыжей бороды произносил слова, комкая их слюнявыми сжатыми яростью выкриками, словно уже выстреливая пули: в этот момент Кича походил на Ленина, орущего на плотно обступившую оборванную толпу в шапках-ушанках из своего броневика - проехать на Житомир?
В воздухе пугливой тетивой зазвенела тишина. Стало слышно даже, как в траве стрекочут невидимые взору кузнечики.
- А где твоя машина? - всё ещё не вникая в суть происходящего, переспросил ошарашенный Василий, на всякий случай виновато шморгнув носом и до боли в кистях стиснул древко своего топора.
- ****ь! - злобно выругался рыжебородый, затем указал дулом пистолета на стоящий поодаль - в углу около деревянного сарая-гаража - древний "Москвич" 412 модели, что очевидно был новым ещё в те незапамятные времена, когда сам Кича, как говорят в народе - под стол пешком ходил:
- Я на этой вот старой колымаге прикатил! - не моргнув глазом соврал он, и опять наставил дуло "Макарова" на явно страдающего амнезией - то ли с перепою, то ли с перепугу, Василия - возражения есть?
- Но это же моя машина! - наивно продолжал упрямиться тот.
- Как ты заебал! - Сквозь плотно сжатые зубы нервно процедил Игорь Кичин и выстрелил хозяину дома в лоб. Когда тот осел, он подхватил его тело и, пыхтя, запихал в багажник древнего, но пока ещё живого хозяйского авто.
Дом Василия располагался чуть поодаль от скучившихся первых корявых построек деревни, расположившихся прям у проезжей трассы. К имению вела отдельная грунтовая дорога - слегка уже поросшая мелким, едва зеленеющим молодняком - видимо пользовались ею заметно реже, чем несколькими годами ранее. За обширным домом тянулось столь же обширное поле, поросшее дикими полевыми цветами: ромашками, полынью, маками, чертополохом и хвощем. По всему было ясно - хозяйство который сезон подряд бесцельно простаивает и неуклонно раззоряется. От грустных мыслей Киче стало совсем неспокойно на душе. Он торопливо открыл двери сарая, толкая широкой грудью горбатый пыльный багажник, закатил туда со двора машину, закрыл дверь на засов и направился в дом - перед поездкой парню хотелось привести себя в порядок: принять душ, сбрить бороду, переодеться и собрать какие-то припасы в дорогу. Затем молодой человек планировал незаметно покинуть обитель гостеприимных хозяев...
Нестерпимо громко и напыщенно орал выпуклый допотопный телевизор. В экране - на всю ширь крупного плана - Президент - сам Борис Николаевич Ельцин, успешно пародируя сам себя, поздравлял дорогих россиян с очередными эпохальными свершениями. "Наконец мы гордо встаём с колен!" - победоносно вещал его неистощимый государственный оптимизм в дремучем море тотального молчания. Огромными стальными ножницами, с лезвиями размером с добрый кинжал, Кича быстро и неаккуратно обкорнал рыжие сальные патлы, слипшиеся от пота и посеревшие от пыли преодолённых расстояний, затем так же спешно - нанося себе раны - побрился тупой опаской, найденной в доме у "прикорнувшего" в багажнике собственного авто гостеприимного хозяина. Автономного водопровода - как и отопления - в доме, естественно, не было: все "удобства" находились во дворе - в виде покосившегося деревянного сортира, наскоро возведённого над объёмной выгребной ямой, и вот на кухне ещё - в виде ржавого, дырявого по бокам железного ведра. Рядом стояла до половины наполненная студёной колодезной водой пузатая деревянная кадка. Зачерпнув из кадки полулитровой железной кружкой, прихваченной с колченогого обшарпанного стола, устеленного месячной - если не годичной давности, газетной макулатурой - Игорь сначала вдоволь напился, а потом ополоснул остатками лицо и голову - вылив воду себе на макушку. Грязные потоки брызгами опадали на потёртый досчатый пол, а со двора в этот момент донёсся звук работающего автомобильного мотора. Кича вздрогнул, поставил обратно на стол кружку, поспешно поднялся со скрипучего древнего табурета и, напрягшись, извлёк из широких спортивных шортов синего цвета поблёскивающий чёрной вороной пистолет. После кошачьими прыжками бесшумно достиг широкой входной двери и, превратившись в изваяние, стал ждать. А на крыльце раздались дробные спешные шаги...
Глава 17.
"Твоя маленькая дорога в большую жизнь только началась, и ты ещё не догадываешься - насколько легче по ней шагать, когда тебя поддерживает рука может быть единственного твоего самого верного друга - твоего отца. Пусть первые твои слова, первый порыв любви - всё обращено к матери, подарившей тебе жизнь, но только папа сможет научить тебя быть мужчиной, не страшиться трудностей и не бежать ответственности за ошибки - которые ты, увы, будешь совершать, будешь пытаться поправить их - и снова ошибаться, набивая шишки своего собственного уникального жизненного опыта. Со временем у тебя появятся свои дети, для которых ты тоже станешь настоящим отцом: и самым естественным, самым прямым и светлым способом уважить старика будет твоя способность передать его науку дальше - на ещё одно поколение вперёд - чтобы скупая людская хвала, поминая твою семью, обязательно несколько тёплых слов оставляла родителю, взрастившему себе достойную смену на земле..."
Истрёпанный и изрядно помятый тетрадный листок в жирную фиолетовую клеточку был испещрён мелким аккуратным почерком - так может писать человек, у которого много времени и мало слов. Ниже - короткая подпись - "сыну". Письмо написал Иван Кичин - бесследно исчезнувший ещё тогда, когда малолетний Игорёк делал свои первые, неуверенные шаги по земле. Скупая людская молва не могла уже "поблагодарить" как следует старого тунеядца за его отважного отпрыска: рыжий Иван Кичин полжизни бездельничал, постоянно "вспоминая" былые "подвиги", "на войне", которых не было, как и не было самой войны в глухом сибирском селении, откуда его нелёгкая, или скорее наоборот - слишком лёгкая - жизнь перенесла поближе к образованной Европе. В своих "воспоминаниях" Кича-старший представал то связистом, то сапёром, то танкистом то разведчиком. Но особенно ему нравилась работа снайпера. Сядет бывало Дядя Ваня на крыльцо, подмигнёт сопливой толпе из серенькой сельской шпаны хитрым ленинским прищуром и ка-ак начнёт "заливать", обращая румяное от выпитой браги лицо к конкретному пацанёнку:
- Снайпер!... Снайпер - это профессионал! Нет, не меткий стрелок, хотя меткость в работе снайпера - штука полезная, но профессионалом стрелка делает его инструмент. - он высоко в небо нравоучительно задирает костлявый кривой указательный палец, хитро пялится на чумазого малыша, тот вопросительно взирает на словоохотливого дядю: - Ого! Ты не слышал о профессиональных инструментах? И не понимаешь - чем они отличаются от любительской техники? Может ты даже не знаешь - что такое работа снайпера? Знаешь? - всё допытывался, наседая, взрослый.
- Убивать... - по-детски робко отвечает тот, к кому обращался Иван.
- Не убивать! - ловко парирует мужик, ведя мысль дальше: - Убить и мясник - ножом зарэзатъ - может.
- Попадать. - подсказывает другой чертёнок из-за спины старшего приятеля.
- Попадать! - точно пчелой ужаленный вскакивает с деревянной лавки Иван Кичин - Гениально! Для того, чтобы попасть в цель - тем более с большого расстояния - нужна хорошая скорость снаряда - чтобы на траекторию его полёта не могла повлиять случайная помеха. - тут он нахмуривает рыжие кустистые брови на смышлёного пацанёнка, - Физику учил в школе? - тот неуверенно кивает. - Молодец! Чтобы разогнать пулю - нужно сообщить ей энергию пороховых газов. И чем большую силу мы сможем создать - тем быстрее она полетит. Для этого как пить дать нужен длинный ствол - и чем длиннее - тем лучше: за жерлом дула кинетическая энергия выстрела падает в ноль. Поэтому снайперы не пользуются пистолетами, автоматами, обрезами и прочей короткоствольной... - дядька Ваня напряг память, чтобы подыскать нужное слово, но как всегда - забыв - бросил первое пришедшее на ум: - Залупой... Профессионал он на то и профессионал - чтобы выбирать годный инструмент.
"Годным инструментом" дядьки Кичи являлась его ладная "метла". "Язык до Киева доведёт" - часто повторял он, а в один прекрасный момент тихо собрал свои манатки - и укатил вслед за своим языком...
Читая умное, сердечное письмо, оставленное отцом сыну перед бесконечно долгой разлукой, старый военный прокурор диву дивился, какими чувствами - какими мотивами руководствовался человек, который так красиво и безбожно врал. Написав этот текст, ещё не старый Иван Иванович Кичин одел новый твидовый костюм, модную фетровую шляпу, намазал до блеска чёрной ваксой ботинки-штиблеты, поправил перед увесистым - в тяжёлой латунной оправе - зеркалом чёрный в белую полосочку галстук. Потом плоским широким ключом открыл дубовую выходную дверь так и не ставшего родным за годы жизни дома - и решительно вышагнул за порог, чтобы никогда больше не вернуться...
Крепкий купеческий чай "Дилмах" беспечно стыл в белой фарфоровой чашке, установленной в такое же белое блюдце, в прозрачном воздухе растворял свои сизые клубы ароматный дымок ментоловой сигареты с угольным фильтром; профессор психиатрии, развалившись в удобном кресле, внимательно изучал лицо старого военного. Тот ещё раз пробежал глазами листок с отеческим письмом, потом взглянул на старое, выцвевшее фото автора письма, лежащее рядом же и вслух изрёк свои мысли:
- На службе ему редко приносили письма. Он их редко читал. Иногда выбрасывал в мусор не читая. Особенно после ранения - когда в госпитале лежал. Для меня удивительно, как этот помороженный может так легко втираться в доверие к незнакомым людям, а потом их не колеблясь - убивать? И за что?
- Ну, с виду вроде он простак такой... - психиатр кивнул на карточку с изображением бравого военного мужчины в камуфляже.
- Простой человек! - прокурор, загасив окурок в пепельнице, гневно взглянул на главврача: - Да боронь боже от таких "простаков"! Вы просто не понимаете - как сложно потом бывает с этими парнями - которые завязывают знакомство со слов "я человек простой"... Простой - это значит, мыслит просто, узко. Захотел - забрал, не понравилось что-то - пырнул ножом. Простые люди - люди действия, у них словно прямая кишка какая-то - все их мысли тут же завладевают руками, ногами, телом и творят эти простые люди очень непростые дела, которые нам с вами, уважаемый, приходится за ними расхлёбывать!
Седой доктор снова открыл увесистую, полную всевозможных бумаг - разных цветов и размеров - папку, и извлёк на свет божий ещё один листок, а потом подтолкнул его прокурору. Тот, задумчиво почесав седую в завитках барашков шевелюру, торопливо пробежал глазами исписанный корявым, жёстким - с нажимом, почерком; угловатые квадратные буквы не умещались на полях тонких линеек, и занимали иногда по два ряда, они плавали меж едва заметных голубых полосочек, как неадекватные курортные отдыхающие - выпив лишнего, плавают, цепляясь - и иногда далеко заплывая за береговые буи. Цепкий хищный взгляд профессионала выхватил из общего мельтешения на середине листа такие слова: "Да! Я за деревьями не вижу леса! Я не понимаю силы, которая вас объединяет, но я ощущаю ту центробежную волю, что вас разделяет, отодвигает людей друг от друга и раскалывает их изнутри, делая лживыми и лицемерными, но это не ложь как таковая - лжи как и истины не существует - это осколки единого целого, вертясь в водовороте времени, предстают пред нас своими чудными ипостасями."
- Что это? - вопросительно уставился военный на врача.
- Это мотив, если можно так сказать. Почитайте внимательно, это ваш "подопечный" исповедуется матери. Последнее письмо после госпиталя. Кажется, она вскоре умерла, впрочем - он на похороны не явился и могилу - по свидетельствам очевидцев - ни разу не навестил. С наследством тоже никак не решал - и всё оставленное добро растаскали ушлые соседи. Такие вот дела с вашим героем - "чердак"-то у него, видать, давно "подтекать" начал.
Прокурор нахмурил брови и принялся внимательно изучать содержимое документа.
"Словно бы отравленные стрелы, эти мысли снова и снова жалят душу, вывёртывают её грязное нутро наизнанку и торопливо запихивают обратно, вытряхнув, словно тараканов из пыльных чердаков памяти какую-нибудь неприятную мелочь - занозу, воспоминание, которое до сих пор вызывает оторопь: это что-нибудь несомненно постыдное, тайное, не для всех, а для одного меня - что заставляет сердце болезненно сжиматься, а виски - покрываться трусливым холодком. В моём мире не должно быть никаких оплошностей - я бы хотел - мечтал - чтобы все те, кто видели, как я падаю - исчезали из реальности, чтобы их не существовало, как не существует наутро мрачных кошмаров болезненной ночи." - такие слова написал совсем юный Игорь Кичин в своём армейском дневнике, прежде чем отправиться из распределителя в расположение учебной части, надеясь позднее оформить этот слепок из переживаний ушедшего дня в письмо горячо любимой матери. Но не судьба - рано постаревшая родительница не дождалась вечно откладываемого сыновьего "дембеля". Приписанный к роте, новоприбывший тут же "отпраздновал" приписку попыткой насмерть зарезать одного из "дедушек"-старожилов, причём - его же складным ножом-бабочкой. Последний остался жив исключительно благодаря отличной реакции товарищей - взбесившийся Кича, когда его дружной гурьбой стали оттаскивать - со скоростью швейной машины дырявил диафрагму зарвавшегося "предка". Конечно - дело замяли - и до серьёзных разборок не дошло - рыжий получил свои тридцать суток гаубвахты, где его охотно взялись "учить вежливости" приятели пострадавшего.
Глава 18.
Входная дверь распахнулась настежь, за ней показалось хищное холёное лицо - всё в побелке боевой раскраски хитрых индейских скво дикого американского запада. Лина неуверенно потопталась на пороге, пока вытаскивала ключ из замочной скважины, а войдя в дом, негромко позвала: "Па!". В ответ - тишина. За нею в помещение ввалился толстый потеющий сильными ароматными духами Мусик. Он же - Муслим Розенблад - отец русской порнографии - особа, приближённая к мастурбатору. Его свежеизбитый "фейс" неопрятно лоснился, грязные разводы с пухлых бульдожьих щёк оставляли неаккуратные мокрые пятна на белой, некогда пахнущей свежим жасмином, а ныне - жасмином, потом и бензином - рубашке от Михаила Воронина.
Увидев выпорхнувшего как чёртик из табакерки из-за входной двери - своего временного укрытия - Кичу, парочка незванных гостей неуклюже смяла бодрое движение в отчий дом: Мусик животом надавил на спину Пупсику, Пупсик, зацепившись тонкими высокими каблуками за лакированные штиблеты Мусика, едва не повалился на пол. Быстро совладав с эмоциями, Лина со слегка скучающим видом праздного сноба - насколько ей позволяло её завидное самообладание, мило "дружелюбно" улыбнулась упёршемуся в её лицо дулу "Макарова":
- Привет! Взял в заложники моего батю?
- Да! И упаковал в багажник собственного драндулета. Хочешь посмотреть, солнце?
Лина недоверчиво поморгала обильно затушеванными ресницами. Комья туши лежали даже на носу и частыми посевами липли под глазами, скрываясь в едва заметных под жирным слоем синего тона морщинках:
- Кич, ты? - она сделала резкий вдох, затем на секунду задержала дыхание и с громким стоном выдохнула, обдав рыжего ароматным перегаром полынной настойки - Какая встреча! - девушка неуверенно развела руки в стороны, постояла, словно ожидая, когда из-за её спины выступят крылья. Но выступил бровастый айзербайджанец, как всегда, не умея сдерживать бурные кавказские эмоции, он затараторил на ломаном русском:
- Боже мой! Что за страна! Что за люди! - он сердито уставился на Кичу, как петух, приготовившись защищать свой курятник. Из-за толстого пуза ему, очевидно было плохо видно. А от влитого в это пузо спиртного он плохо соображал:
- Кто вы такой? Зачем вы пришли в этот дом? Вас кто звал?
Кича слушал эти кудахтанья с нарастающим раздражением. Казалось, так просто - нажать спуск - и навсегда заткнуть матёрому щекастому педерасту его поганый рот. После громом прокатившего под потолком ветхого дома выстрела - стало тихо, как в могиле. Пуля попала Мусику прямо в лицо, раскидав ошмётки мяса и костей по углам приветливой гостинной. На скрипучих ссохшихся досках пола замерли мутные комочки крови.
Лина, поняв - что она только что осталась без непосредственного начальника - а значит: не только без работы, но и без какой-нибудь защиты, молча понурив голову застыла в нескольких шагах от порога. И в одном шаге от муслимового трупа. Стараясь не глядеть на убитого подельника, она всё внимание сосредоточила на всплывшем как говно из грязного коллектора прошлого "бывшем". Её тело бил озноб мелкой предательской дрожи, отсчитывая мгновения до той минуты, когда Игорь в раздражении гаркнет пекучим стволом чёрного как преисподня пистолета, полыхнёт гневный пламень и вытрет имя стареющей красавицы из списков живых и невредимых.
- Твой Мусик нихуя не запомнил с прошлого раза! - шипя сквозь зубы процедил Кича. - Так и лезет... лез - уточнил говорящий - на рожон! Как у тебя бизнес вообще складывался с таким-то "папиком"?
- Очень просто! - Лина не желала спорить на эту тему, как и на любую другую, которая не касалась сузившихся интересов её теперешнего положения, а "интересы" были в единственном экземпляре - уйти. Желательно одной. И чтобы Кича остался. По возможности - навсегда. Ощущая всеми фибрами того места, что расположено внизу живота, угловатую тяжесть "Ругера" специальной - "карманной" модификации - Лина, как практически любой бы человек на её месте - питала нескромную надежду и ещё не растеряла оптимизма, морща маленький симпатичный лобик торопливыми раздумьями - как воспользоваться шансом, любезно упакованным в тайную кобуру её исчезающе прозрачных трусиков.
- Помнишь ту девочку, которую я приводил к тебе на пробы? - резко прервал её размышления козырявший "Макаровым" беглый псих. Неожиданный вопрос застал замыслившуюся женщину врасплох: ФСБшник, жестоко избивший днём ранее её покойного подельника, поведал, что девочка мертва. Не без помощи сумасшедьшего Кичи.
- Ну? - выдавила из себя та, метаясь испуганным взглядом фиолетовых зрачков по сторонам.
- Не пошло ей на пользу знакомство с тобой... - уныло продолжил Игорь. - Что вы за народ-то такой? Кто с вами свяжется - тут же обрастает понтами, как собака блохами. Выёбуется, набивает себе цену. Неужели непонятно, - тут он запнулся, подбирая нужные слова - что одним движением любую дорогую штуку - дуло "Макарова" описало полукруг - можно сделать дешёвой?
Анализируя слова возвращённого каким-то недобрым флешбеком "приятеля", Лина всё силилась различить в кичливом кичином "разговоре по душам" признаки "обвинительной речи", после которой, обычно, оглашённый приговор не откладывая приводится в исполнение. Тогда и придётся ей серьёзно побороться за своё место под солнцем. Чего ему вообще нужно? Зачем все эти нудные пустопорожние переливания?
Где-то каким-то краем - уголком - сознания, Игорь уловил эту волну непонимания - он посмотрел в лицо человека, по которому ещё в прошлом году безумно сох и паталогически скучал, бесцельно пропуская дни разлуки и безо всякой надежды на успех в упрямых своих мечтах придумывая глупейшие поводы для новых встреч. Рыжий невесело прикинул - а ведь сходятся люди быстрее чем разбегаются! Кто-то один или оба сразу стараются если не сохранить упорно рвущиеся но всё ещё связывающие их нити, то хотя бы максимально замедлить процесс отторжения крайне поднадоевших друг другу бывших "родственных" душ.
- Давай поженимся что ли? - выныривая из бегущей стремнины впечатлений прошлого, предложил Лине Игорь. Он не смотрел на неё - ни раньше ни сейчас он не мог вынести этого взгляда, который, казалось - умел как открытую книгу - пролистывать почему-то кажущиеся по детски наивными и глупыми - грёзы о простом счастье взаимно любимого человека. Покорить даму Кичиного сердца было очень непросто - именно потому что Лина мыслила ещё более простыми и доступными категориями: в её мире не существовало понятия вечности, слово "навсегда" представлялось ей чуждым, хотя бы потому что в объективной реальности навсегда не бывает ничего. Таким же чуждым было слово "никогда", а также другие слова, которые вынашивал в своей продуваемой безумными ветрами голове Игорь, ошибочно предполагая, что они обязательно понадобятся как строительный материал далёкого счастливого "завтра" - а они оказались совсем ненужными...
- Опять? - переспросила блондинка. Потом с грустью добавила - Я думала ты поменяешься и хоть что-то начнёшь понимать.
Кича промолчал, тряхнул головой, отгоняя обременяющее душу наваждение, потом засуетился по дому, старательно избегая взгляда своей визави.
- В принципе, сейчас я свободна... - девушка тоскливо глянула на ничком лежащего на грязных досках Мусика.
- Тогда собирайся! - не слишком радостно для столь торжественного случая прогудел Игорь. - Давай быстрее, я долго ждать не буду! - поторопил он любимую. Последняя его фраза прозвучала особо угрожающе. Обеспокоенная Лина спросила:
- Куда мы едем?
- В церковь! - коротко бросил тот, потом дулом "Макарыча" описал в воздухе несколько нетерпеливых кругов - Шевелись!
Испуганная женщина не испытывала ни малейшего желания спешить, чувствуя в сумбурном Кичином поведении серьёзный подвох, однако, не имея желания испытывать и без того хилое терпение последнего, заставила себя не думать о ближайшем будущем, полностью доверившись бурному потоку настоящего.
Глава 19.
Выйдя на просторный двор, залитый по весеннему ласковым солнышком, особо припекающим в тихую безоблачную погоду, Кича остановился перед блестящим синим лаком Мазерати 420й модели с броской припиской "Битурбо" на капоте, под которым жизнелюбивые жители солнечной Италии скопили никак не меньше полтораста озорных лошадок. Рыжего от сложных, противоречивых чувств, теснившихся в его страдальной груди "пробило на хаха": не удержавшись, он иронично бросил своей спутнице едкий смешливый сарказм:
- На нормальную такую тачку твой Мусик заработал на дырках, - он подленько хихикнул и давясь от смеха, прибавил - от бубликов.
- Я хочу увидеть папу. - просительно проныла Лина, вглядываясь в невыразительно мутные глаза неадекватного больного человека, пустую искалеченную душу которого до куска сгрызла жадная прожорливая совесть.
Игорь мельком кивнул ей, понимающе широко улыбнулся ровным рядом жёлтых - от частой привычки курить марихуану - зубов и жестом руки пригласил блондинку следовать за ним. Размашистыми широкими шагами он побрёл к сараю, а следом грустным пони волочилась Лина, с трудом переставляя непослушные ноги. От одолевающих её душу метаний холёное румяное личико то и дело передёргивала отчаяная гримаска сырой бледности. Молодую женщину терзали вороны сомнения - чёрные - как та пропасть, которая возникла в её недрах, когда девушка узнала, что родная гавань - отчий дом - была подло разрушена диким неуёмным варваром, придумавшим дьявольски хитрый план мщения за свою неудачную любовную интрижку. В волю случая - как проявление высшей меры справедливости - она, естественно - будучи ослеплённой пороком гордыни - попросту не верила.
Откинув в сторону корявую доску засова, граф Рыжая Борода гостеприимно распахнул перед хозяйкой поместья ветхие двери сарая. Оттуда пахнуло тёплой застойной сыростью. В глубине стоял пожелтевший от времени - некогда белоснежный как прекрасный лебедь из сказки - старый бодренький "Москалик", собранный умелыми руками свободных трудящихся Страны Советов в эпоху окончательной фазы развитого социализма, готовящегося осчастливить человечество рождением нового - коммунистического - общества где-то в начальный - весьма перспективный во всех отношениях - период мудрого правления великой державой генсека товарища Брежнева Леонида Ильича. Лично.
Повозившись с допотопным замком багажника секунды три - не более - Кича гордо продемонстрировал молодой женщине лежащее в глубине тело. Худой измождённый мужчина скрутился на дне отсека в противоестественной позе, в которой может лежать только труп - и свидетельствовало об этом рваное пулевое отверстие над левой бровью. На полу багажника уже успела собраться горка вытекшей из черепа мозговой жидкости - серой мякоти в мутных прожилках свернувшейся от долгого нахождения на открытом воздухе крови. Вокруг запахшей первыми признаками трупного разложения кучки мозгов, принадлежавших когда-то старому пьянице, уже деловито роилась вездесущая мошкара и даже залетали "на огонёк" более крупные жирные лохматые мухи - и они не брезговали внезапным пиршеством по случаю поминок скоропостижно преставившегося раба божего Валилия. Лина долго без выражения смотрела на окоченелый сухой труп, потом коротко, не повышая голоса, обратилась к Киче:
- Уйди!
Тот поспешил исполнить её приказание, как это было в те - лучшие времена - когда просьба обожаемой женщины не вызывала рвотную волну безумного раздражения. Пока он бесцельно слонялся по пустому пыльному двору, блондинка уткнулась животом в ржавый багажник "Москвича" 412 модели: на старого забулдыгу она вообще не обратила никакого внимания, полностью сосредоточившись на приведении спрятанного в тайнике оружия в боевое положение. Прежде всего она, втянув плоский упругий живот, просунула ладонь в образовавшийся зазор под широким кожаным поясом мини-юбки и дальше - полезла к себе в узкие трусики, где в специальной подкладке был загодя вшит игрушечных размеров пистолетик совсем неигрушечного 22го калибра пули. Незаметно обернувшись через плечо и не уловив признаков присутствия рыжего буяна, девушка, сжав ладонь в кулак, что есть силы рванула тонкую материю - и потянула наверх. Раздался сухой треск разрываемой ткани и вот уже вожделенная сталь приятно холодит наманикюренные холёные пальчики. Засунув драгоценную добычу в столь же широкую - как пояс - петлицу юбки, Лина обернулась, намереваясь идти - и тут лицом к лицу столкнулась с неслышно вернувшимся - чтобы поторопить её - молодым человеком.
- А мне показалось, что мы вроде как начали понимать друг друга. Как раньше... - печально поглядев в бездонные синие глаза Игоря, тоскливо проговорила едва оправившаяся от лёгкого шока девушка.
- Ага! - уныло поддакнул тот, в свою очередь тоже внимательно вглядываясь в её покрывшееся румяными пятнами лицо. Благо - читать мысли он не умел. Поэтому машинально повторил её фразу - как раньше...
Молодой человек, приобняв застывшую в нерешительной позе девушку за узкие худые плечи, потихоньку отвлёк её от меланхолического созерцания печального зрелища укокошенного им родственника - прикорнувшего в машине, резко - с грохотом - захлопнул багажник "Москвича" и закрыл двери сарая на валявшийся неподалёку дубовый засов.
Они вдвоём подошли к "стальному коню" потерявшегося в жизни Мусика, Игорь вопросительно взглянул на спутницу. Та - на него:
- Ключи у Мусика.
- Ну так сходи, забери! - раздражённо скомандовал Игорь.
Лина - оторопевшая было от внезапного грубого хамства - спешно ушла в дом, а затем так же торопливо вернулась. Выглядела она немного озадаченной.
- Ты же знаешь, - жаловалась она чуть погодя - я ненавижу кровь и трупы.
- Все мы - трупы, - глубокомысленно отпарировал её парень - просто каждый осознаёт это только тогда, когда приходит его время. Едем?
Девушка согласно кивнула и протянула увесистую связку, увенчанную позолочёной головой барана - того самого, что совсем ещё недавно был почти всемогущим владельцем газет и баров, домов и тротуаров, продажных людей и вальяжных ****ей, короче - мог смело называть себя полновластным хозяином жизни. Из праха пришёл - в прах возвратился.
Игорь нажал красную кнопку на чёрной коробочке, болтающейся на связке вместе с бараньей головой - машина издала короткий писклявый звук и все замки на дверях синхронно клацнули. Парень уселся за руль, предоставив даме самой выбирать куда она сядет. Подумав секунду, Лина уселась на место рядом с водительским: священная сила привычки.
Мотор негромко кашлянул и ровно, практически беззвучно, загудел. В машине работал кондиционер, приветливо переливала цветным огоньками пятилинейная акустическая система, предупредительно выдвинул плоскую серую морду бортовой навигатор и услужливо застыли в томительном ожидании прочие спортивные "няшки". По дороге оба молчали - каждый во власти своих невесёлых раздумий. Выехав с грунтовой дороги на асфальтовую, Кича повернул в сторону, обратную от деревни - ещё когда он шёл этими местами пешком, он заметил чуть поодаль от пролегающей к деревне трассы маленькую заброшенную церквушку.
Посчитав это место вполне пригодным для своих целей, мужчина направил ход мастистой "телеги" прямо по неровным полевым ухабам - никакого нормального пути к ветхому строению давно не наблюдалось, как не наблюдалось и желающих причаститься к разумному, доброму, вечному, с маниакальным упорством проповедуемому апологетами религии, кровных союзов со всевозможными богами - дарёному коню надежды, что через соблюдение различной степени обязательности догматов можно получить взамен исчезающе мизерный шанс на ключ от вечной жизни. Впрочем, по всему было видно - здесь вечно жить вообще никто не собирался.
Недовольно урча - не совсем готовая для лихих скачек по внедорожью - машина покойного Мусика грузно подпрыгивала - иногда больше чем на полметра и - зависнув на короткое мгновение - плюхалась обратно в вязкий песок, подымая тучи пыли и оглушительно гремя всеми металлическими составляющими. Тем не менее - механическая гордость местных Левшей из знойной Италии - весьма бодренько неслась к цели: покосившемуся убогому деревянному культовому сооружению. Возвышение на крыше - угловатое и совсем непохожее на расписные маковки напыщенного храма какого-нибудь Василия Блаженного - с его карамельными закрутами, похожими на гигантские чупа-чупсы - однако же тоже и оно себе гордо венчалось перекошенным железным крестом - давно и безвозвратно ржавым - но всё ещё целым. В сплошь духовно бедном и даже нищем обществе большинство людей всё же гнушались подымать руку на сакральные святыни - часто воры брезговали брать кладбищенскую и церковную утварь, как и прочие памятники архитектуры. Не все, конечно, придерживались этого святого правила, но в этот укромный уголок столь отпетые безбожники пока ещё не добрались. И гнилой старый крест гордо свидетельствовал о том, что это убогое место ещё не забыто Богом.
Впрочем, двери из церкви всё же украли: после чего старое здание стало гостеприимно доступным для всех желающих - в любое время. Как говорится - можно не стучать. Сколько блуждающих в окрестных краях бродяг спасалось от непогоды под этими сгорбившимися от времени и непогоды старыми стенами! Теперешние путники нервно спешили - каждый закончить - или как говорят в лихие девяностые - "порешать" - свои, вдруг ставшие докучливо неотложными, дела.
Заглушив надсадно кашляющий после изнурительного пробега мотор, Игорь вышел из автомобиля, обогнул его салон вокруг и распахнул дверь, за которой испуганным кроликом сжалась его невольная спутница.
- Прошу! - галантно предложив даме ручку, молвил грязный - пугающий злым колото-резаным серым лицом, кое-как укрытым наскоро обкорнанными тупым инструментом рыжими патлами, в которых уже вовсю предательскими ростками колосилась ранняя седина.
Наморщив узкий лобик, "дама" брезгливо отказалась от любезной помощи, протянутая рука исчезла, появилась агрессия:
- Давай не будем делать трагедии из кончины старого пердуна - он на меня с топором кидался! - не выдержал немого укора сумасшедьший.
- Да, это он запросто мог бы! - приободрившись, поддакнула его пленница, потом, хитро прищурившись, выставила одну ногу из своего уже не кажущегося таким надёжным укрытия - за ветровым стеклом дорогого автомобиля. Игриво насупив тонкие жиденькие брови, девушка с нескрываемым сарказмом, граничащим с откровенным презрением, делано грустно изрекла - на более убогой свадьбе мне и бывать не доводилось! - искоса взглянув на приунывшего от этих слов "жениха", поспешила язвительно присовокупить - и эта свадьба - моя!
Кичино лицо вмиг окаменело - от прихлывшей ярости оно сделалось пепельно-серым, походя на настоящий - "живой" - камень. Тут его бесцельно блуждающий взгляд застыл у девушки межу вальяжно расставленными ногами: левая ещё стояла в машине, правая же - уже утонула в степной пыли. Короткая мини-юбка при этом задралась до пояса, оголив белоснежный мускулистый зад. И перед. Заметив эту перемену, женщина уверенными, ленивыми кошачьими движениями вальяжно вытолкала себя из продуваемого автономным климат-контролем салона на продуваемый всеми ветрами свет божий, попутно демонстрируя зазевавшемуся рыжему олуху с отвисшей квадратной челюстью все свои аппетитные прелести.
Напуганной бабочкой её озорная юбчёнка встрепенулась в последний раз - от игривого порыва майского шаловливого ветерка - потом медля, как нехотя, облегла вокруг изящных, слегка полноватых ног. Романтика момента растворилась в почти несуществующем дивном былом - в миге необратимо прошедшем.
Очнувшись от краткого наваждения, Кича неуклюже и грубо схватил спутницу за тонкое запястье, тут же оставляя заметно проступившие синяки на нежной мраморной коже. Лина возмущённо завыла:
- Ты что творишь! Мне же больно! - хлопая повлажнелыми от обиды ресницами, девушка обиженно насупилась, тёмные глаза остекленели от титаническим усилием воли подавленного внутреннего взрыва - наверняка сравнимого по мощи с ядерным, только сотрясающим душу - до самого её основания. С раннего детства маленькая Лина отличалась необычайным честолюбием и злопамятной мстительностью: уж очень много себе позволяет этот слегка оматеревший и подгулявший в неволе - и там давно растративший весь свой былой шарм и обаяние - убогий попутавший берег увалень.
Кича абсолютно никак не реагировал ни на сердитый скулёж, ни на бесполезные плаксивые причитания упирающейся девушки. Зарываясь ногами в зыбкую почву, мужчина упрямо тащил её под прохудившуюся крышу христианского святого сооружения. Сдавленное спазмом горло производило на свет одно только невнятное хрипение: не то злобное - не то тоскливое. Глаза рыжего - и без того синие как море, наводнились лавиной подступающих предательских слёз - следствия обиды, разочарования, потому что не склеилось - не сошлось, и где-то вдруг вспыхнуло робкое ещё, но ясное как день понимание, что прошло ведь уже очень много времени, а окружающая действительность не изменилась магическим образом и не осуществила все его подспудные надежды, сокровенные мечты и напрасные - увы - чаянья. Минуло время сладких грёз. Пришла нежданная, но неизбежная трезвость. Решив наконец для себя, что вроде так тоже пойдёт, рыжий внезапно остановился. Он повернул плачущее лицо к Лине. Они долго молчали, неотрывно глядя в глаза друг другу. Потом Игорь спросил срывающимся визгливым голоском:
- Что не так?
Лина удивлённо вскинула тонкие ровные брови, изящно нарисованные на смазливом лице именитым дорогим цюрюльником:
- Что не так? - издевательски передразнила она. И сразу, не думая ни секунды, ответила - потому что вопрос был риторический - всё не так! Ты... - от клокотавшего возмущения она даже утратила на мгновенье нить рассуждений, потом, вернув себе часть самообладания, продолжила - настырно - как таракан - лезешь в мою жизнь чтобы в ней просто побольше нагадить! А почему? Я что - лично тебе что-то должна?!
Кича оторопел от громкой канонады цинично выстреленных в его лицо обвинений, отчего оно упрямо заострилось. Он не желал вступать в ничего не решающий по сути спор, потому что заведомо знал - фанатично верил - в свою неудачу.
Глава 20.
Со стороны трассы к зданию церквушки медленно приближалась какая-то тёмная точка - но пока ещё слишком далеко, чтобы можно было безошибочно определить, что - или кто - это. Впрочем, с головой занятые своей личной драмой, двое прихожан старого молильного дома попросту не обращали вообще никакого внимания на то, что происходило за пределами "гардероба" их маленького импровизированного театра.
- Нам же так хорошо было вместе... - глухо - как из погреба, с ноткой сентементальной грусти, вздохнул Игорь.
- Хорошо? - снова, как будто нарочно, переспросила оппонирующая ему высоким надтреснутым голосом красивая блондинка. - Ты не обобщай, милый друг! Если тебе было хорошо - я тебя с этим поздравляю! Ты просто мал и очень глуп... - смолкнув, она не стала продолжать известное двустишие, посчитав это слишком уж детской шалостью. Пошлость убийственна - а несчастный ребёнок уже пребывал на грани истерики. И всё - из-за неё. Будучи по натуре врождённым психологом, Лина нутром чуяла - избранная ею тактика могла дать необходимый результат, тем более, что её поведение было самое естественное - женщине не приходилось долго лазать в карман за болезненно обидными словами - за годы их не совсем уж так необходимого обоим знакомства этой дряни в запасе накопилось предостаточно. Жаль, что многое осознаёшь, также много времени спустя.
- Я не могу тебя отпустить... потерять навсегда. - Игорь вновь печально вздохнул, как бы нехотя, преодолевая себя, полез рукою в карман шортов - видимо за пистолетом, но потом вдруг передумал, очевидно предположив - может до этого дело и не дойдёт, а в случае чего - с бабой можно справиться и голыми руками. Причём соответствующий опыт у него был - замечательный опыт реального боя на реальной грязной и никому - кроме разве что кучки повязанных круговой порукой лиц - ненужной бойне.
- Я понимаю... - непослушные губы беззвучно затряслись - сломанный мужчина готов был снова расплакаться, но он сдержался и невольно упустил тот самый момент своей речи, в котором он хоть что-то понимает.
- Мы с тобой - совсем разные люди, - снисходительно начала было Лина, а потом её всё же занесло: будучи по натуре человеком сильной воли, хрупкая дамочка испытывала безостановочно нарастающее омерзение при виде жалкого зрелища этой зациклившейся на своей никчёмной ущербности мрази, подонка и мудака. Наблюдая, как он в глубине своей тщедушной мелкой душонки тащится от всепоглощающего чувства сострадания к самому себе - словно блудливый Нарцисс, безудержно возбуждаясь, сознавая собственное ничтожество. Под наплывом чувств и душевных терзаний Кича испуганно громко пустил газы, вздрогнув даже от случившейся неожиданности. Его лоб обильно покрыла густая испарина.
- Боже мой! - скривившись, издевательски хихикнула Лина - дитё - укакалось! - она кончиками пальцев схватила полы своей смелой короткой юбки и задрала их вверх - Вот же пичалька!
Уже понимая - ведь эта старая сушёная прошмандовка безбожно троллит его - рыжий быстро начал закипать от дикой ярости. Но, занятый бодрящей воинственный дух внутренней епитимьей жестокого самоистязания, Кича всё же упустил свой счастливый билетик - и сделал он это с лёгкостью не закалённого смертельными боями волка - а с простодушием уличного зеваки, ничего не видя, сомнамбулой ожидающего - когда же наконец его бессовестно облапошат.
Девушка не умела пользоваться оружием - всё что она могла - только положиться на удачу, которая, конечно же - любит только смелых. Под ушлыми сводами грохотнул одинокий грозный выстрел, многократно усиленный небольшим - но гулким эхом, он прозвучал стремительно - как взрыв, и где-то под темнеющим потолком - пронизанным тысячами лучиков света, просачивающихся в душный церковный полумрак через многочисленные прорехи в осевшей от неумолимой погоды крыше - затрещали невидимые ветхие балки. Столь же безрадостная участь постигла и потерянную с горя "крышу" рыжебородого Кичи.
Подозревая, что хлипкая конструкция долго не выдержит - и в любой момент может рухнуть, девушка боязливо попятилась к выходу.
- Может быть... забудем всё, что было и опять начнём с начала? - махнувший на всё Кича уже явно не соображал, что происходит и зачем он всё это говорит - его душа пребывала в жестоком мире утраченных грёз. На самом деле рыжебородому давно было плевать. Ему нужен просто повод. Повод взбеситься. И повод взорваться. И повод совершить очередное бессмысленное - с точки зрения адекватного человека - смертоубийство. Он, конечно же, не обратил на это ни малейшего внимания - но когда задранные - в издевку над ним - полы мини-юбки престарелой "невесты" плавно опустились к её ногам, в правой руке у Лины уже поблёскивал металлическим хромом пистолетик - он был совсем маленький - и тем не менее как любое оружие - всё равно опасный. Пытаясь поудобнее взять в руки непривычный смертоносный инструмент, спутница Кичи случайно задела пальцем спусковой крючок, осатаневшая раскалённая пуля унеслась под невидимые в полумраке своды старой церкви.
Теперь уже пляшущее в дрожащих руках дуло смотрело прямо в лицо молодому человеку. Тот широко улыбнулся - ничто не вселяет столько уверенности в старого солдата, как семенящая нерешительность его противника.
- Стреляй! - что есть сил гаркнул он. Этот вопль вороньим карканьем взлетел под купол свода. По пустому, заваленному всяким непотребным хламом помещению гуляли залётные лихие сквозняки: на деревню неторопливыми шажками надвигалась шумная майская гроза - и с той стороны, откуда к старой постройке направлялся неизвестный - над горизонтом уже чернело насупленное грозовое облако, время от времени озаряясь багрянцами молний. Окружающий воздух - словно невидимая чаша - по края насыщался звенящим электричеством.
Лина медлила. Медлил и Кича, в помутнении рассудка наивно мнящий - что он обязательно успеет выхватить своё оружие. Он крутил перед мысленным взором урезанную невниманием хронику происходящего. Сейчас он - рисуя заманчивую картинку в своей больной голове - смаковал тот краткий момент, когда Лина доставала из пояса пистолет, при этом кокетливо обнажив бритый под ноль лобок внизу плоского упругого живота. Перед его шортов призывно вздыбился, продолжая раздуваться гонимой похотью горячей кровью, отчего здоровенный член нелепо выпирал вперёд - как недоразвитая мутировавшая конечность. Парень медленно надвигался на отступающую от него девушку, а затем, подстегнув себя, резко рванул в атаку, пытаясь выпутать из бокового кармана синих спортивных шортов непонятно как застрявший там пистолет. Струхнув, Лина - не целясь - пальнула вновь, потом ещё и ещё, давя пружинящий спуск до упора. С потолка, мешаясь с пылью, посыпались ошмётки прогнивших досок - и церковный купол отчётливо и оглушительно затрещал. Догадавшись что произойдёт - оба загнавших друг друга в глухой угол человека, разом забыв про распри, бросились спешно спасать свои бездарные пустые жизни. Кича был быстрее, чем Лина, но дорогу ему преградил обвалившийся прямо на темечко тяжёлый железный крест, с размаху смяв его тело в лепёшку - раздался сочный хруст ломаемых убойной тяжестью костей и с этого мига Игорь Кичин остался существовать в прошлом.
Пережившая его жертва находилась ближе к двери, однако неподходящая обувь обнулила и её шансы уцелеть - стремительным бегом направляясь к спасительно распахнутому выходу, Лина наступила острым каблуком туфли на валявшуюся под ногами стеклянную винную тару - "Портвейн" - объёмом 0.7 литра - мрачное дешёвое пойло истинных гурманов, пользующееся стойкой популярностю в пёстрой среде сильно пьющих людей. Резко соскользнув, тонкий пластик подошвы сломался, ноги девушки, петляя, подкосились, а рухнувшее с высоты трухлявое бревно, ухнув, раздробило ей шейные позвонки. Упавший потолок ветхого здания стал как бы своеобразным надгробием нашедшим здесь последний приют и полное успокоение мученикам совести.
Бредущий кустистой пыльной степью смышлёный малыш удивлённо уставился на произошедшее на его глазах никогда доселе не виданное диво - старая церковь вдруг сложилась - как складываются неудачно задетые карточные домики - она схлопнулась внутрь, зловеще ухнув на всю степь своими протрушхими ошмётками. Взгляд дивных глаз ребёнка, с грустными - абсолютно чёрными зрачками, с минуту не мигая наблюдал постепенно оседающую на месте крушения пыль. Кажется - перед самым моментом обвала - ему почудилось, будто бы он услышал истошный вопль - крик отчаяния безумно напуганного человека, оказавшегося в безнадёжной глухой западне. Мальчик долго вслушивается в беспечное, мирное стрекотание и жужжание незримых глазу степных насекомых, населяющих дикое поле. Спустя какое-то время, развернувшись, он вприпрыжку бежит в деревню.
Ребёнок забегает на порог небольшого, но опрятного и ухоженного дома, вокруг которого почему-то не было возведено абсолютно никакого ограждения. Тем не менее входные двери хозяйских построек - как и самого дома - были вытесаны из крепкого дуба, а в каждой двери был вмонтирован матёрый английский замок. Впрочем, дом почти всё время занимали квартиранты - а хозяева обитали в городе.
На кухне у газовой плиты, присоединённой толстым чёрным шлангом к объёмному - пузатому баллону отчётливого синего цвета - деловито вертелась всецело занятая стряпнёй женщина. На худеньком тельце бесформенным широким балахоном обвисал не по размеру большой махровый домашний халат, в глаза то и дело сползала упрямая длинная чёлка. Хозяйка выглядела усталой, выцвевшей - словно бы она много лет пролежала в коме - и до сих пор не оправилась от постепенно ослаблявшей организм атрофии движимых частей тела. Непрестанно нервно суетясь и гремя посудой, женщина надрывно кашляла воспалённым хриплым горлом. Лет пять назад её ещё можно было назвать красивой. Но беспощадное время давно перелистнуло ту страницу.
- Ма! - громко как все дети закричал едва переступивший порог мальчик - старая церковь развалилась!
Сначала его мать вовсе не обращала внимания на докучливое лопотание отпрыска, потом, когда он уже надоел своей кипучей назойливостью, раздражённо гаркнула хриплым грудным басом:
- Не мели ерунды! Ты стихи в школу выучил? Или тебе за гульками и некогда?
- Выучу, мам! - охотно откликнулся тот. Его слегка задела безразличная отмашка матери: уж папа бы обязательно сходил с ним посмотреть - а вдруг там под завалами действительно остались живые люди? Обеспокоенный этой мыслью, малыш нерешительно застыл перед поглощённой заботами о хлебе насущном родительницей. Некоторое время он вяло смотрел на худощавую болезненную женщину - безостановочно хлопочущую - и ему стало почему-то жаль её. И себя тоже немножко стало жаль. Грустно повесив лохматую голову, он молча побрёл за свой небольшой стол-парту с полочками для учебников, порывшись, достал из стопки скупо оформленную книжку с бессмысленными наборами букв и их различных сочетаний, разделённых рябящими мелкими знаками препинания. Беззвучно шевеля пересохшими от стремительного бега губами, малыш стал читать по слогам:
Нехай нещасний вірить в чудеса,
Як пес побитий дарма лиже рани:
Бо щястя - не суцільна полоса,
Що жевріє за обрієм нірвани.
В житті за все платити прийде час -
Везіння навіть Бога - та підводить,
Сумнівна розпач вжалить ще не раз,
І що посієш - ще не раз уродить.
Сумління долі без жалю карнає -
Най марить бідолага жити краще,
І з тої віри геть нічого має -
Бо прагне те що сам не тяме - нащо.
Блаженні мрії творять чудеса -
З нудьги що точать - мов іржею - душу:
Знов зводять дивне місто в небесах
Яке до піднебесних справ байдуже.
Глава 21.
Майн Рид когда-то писал: "обратить раба в свободного человека невозможно - ему нужна защита, кормёжка и какое-либо занятие, а годы, проведённые в подчинении не дали ему нужных навыков; а вот свободного человека повергнуть в рабство можно запросто - лиши его всего, запри в тёмный глухой подвал - и он никогда не увидит свет солнца, даже если будет пялиться на него в упор". А может это вовсе и не Майн Рид написал. Этот короткий текст сочинил пропащий Архитектор, уж он то точно знал о том, каково это - бесконечно долго сидеть в заточении, видеть один и тот же пейзаж, одни и те же лица, слышать одни и те же разговоры, повторяемые изо дня в день с маниакальным упорством "просветляющих" - на пустую голову - мантр, обычно произносимых до коликов в сердце знакомым голосом. Его собственным голосом...
Когда на Марс пала ночь и багряное солнце нырнуло за край небесного купола, зажглись мириады доселе невидимых звёзд. А потом огненным вихрем полыхнула комета - она промчала, перечертив словно мелом горизонт с юга на север и оставив за собою отчётливый белый след космического инея. Мгновение было светло как днём. А когда Чёрная Весть угасла - ночь показалась ещё мрачнее. Это плохое предзнаменование. Увидев, что произошло, стоящий под прозрачным стеклянным куполом городской цитадели человек - Иван Неверов - потомственный моряк, не сломавшись, не дрогнув, принял единственно верное и навек непоколебимое решение. Он созвал Большой Совет, предложил чёткий и ясный план действия, его верные соратники единодушно это предложение приняли и одобрили: с многочисленной ратью Бесстрашные выступили в направлении павшей звезды.
Отряд, состоящий из стремительно смелых и надёжных отважных воинов, не зная страха, покидал пределы защитного купола города. Морозный утренний воздух трепал их цветные знамёна. Вооружённые люди бесшумно продвигались узкими улочками, где словно в гигантском муравейнике сонными мухами копошились жители домов - за широкими тонированными окнами жилых помещений – за которыми происходящая жизнь виделась в смутном едва различимом досужему наблюдателю полумраке. На всех воинах одеты лёгкие но прочные кевларовые комбинезоны, а также широкополые матовые шляпы - для защиты от неистерпимого солнечного зноя. На плоском пустыре в белой силикатной долине неподалёку от занявшего холмистые возвышенности города марсианское ополчение производило спешную погрузку: разнообразнейшая боевая техника - от мелких самоходок, вооружённых пластидными снарядами, режущими сталь на молекулы, до огромных – двухэтажных, безбашенных - в прямом смысле этого слова – танков: их короткое массивное дуло рогом выпирало у бугристой бронированной крыши. Вся амуниция подымалась вверх тяжёлыми вертолётами - таких на Земле не делают - в силу разности g. Огромные стальные машины грохочущими мегастрекозами взмывали в бескрайнее чёрное небо, где словно в бездонном колодезе тут же канули.
Внизу простиралась узочрастая ярко светящаяся в черноте марсианской ночи паутина городов и соединяющих их маршрутных магистралей. В центре планеты - по линии экватора - экзотическая сеть выделялась наибольшей яркостью и сложной, узловатой структурой, на которой гигантскими наростами громоздились многонародные мегаполисы. К полюсам эта путаница стремительно редела и на двух третях пути до пункта назначения исчезала вовсе. Недалеко от северного полюса - приблизительно в четверти пути, если считать от экватора - находилась пирамида неправильной формы. Её вершина была усечена и на ровной площадке изображалось глядящее в небо лицо - очень может быть даже - посмертная маска анонимного фараона, счастливо правившего планетой тысячелетия назад. Его узкий лоб обрамляла завитая локонами густая прядь волос - ниспадающая до овального гладко выбритого подбородка, над которым в лёгком презрении к праху тленных плебеев сложились пухлые губы, слегка курносый с горбинкой нос благородного римского патриция венчали глубоко посаженные глаза, которые в лучах блуждающих патрульных огней посланного вперёд разведотряда казались вспыхивающими праведным божественным гневом на смертных выпученными глазищами, а без света – чёрными бездонными провалами. Узкий лоб обрамляла все та же в мелких барашках шевелюра - скорее всего своеобразный парик, похожий на те, что были распространены в европейской светской моде эпохи позднего Реннесанса.
Храм окружала холодная безжизненная пустыня. Под колючий, терзающий мороз из открывшегося люка флагманского воздушного судна выпрыгнул Иван, утонув стальными берцами в оледенелом снегу. Неспешной походкой он направился к пирамиде. Поверхность её была идеально гладкой - это совершенно не было похоже на подобные монументы в Гизе, Перу или где ещё. Воспользовавшись альпенштоком, а также - шипованой обувью, человек с богом полез на высочащую под звёздной крышей вершину сооружения. Приблизительно на трёх четвертях пути наверх в идеальной гладкой поверхности находился ровный квадратный проём два с половиной метра диагональю. Обернувшись на замершее внизу войско - заполонившее всю пустыню до горизонта живыми огоньками в царстве кромешной тьмы, Иван Неверов мужественно шагнул в зияющий проём. Узкий коридор которым он шёл заполонило матовое свечение - сначала едва различимое, но с каждым шагом постепенно нарастающее. Конец тоннеля терялся в болезненно ярком огне. Неодолимая сила уже против воли влекла Ивана вперёд до тех пор, пока от шока он не потерял сознание. Вместе с ним перестал существовать сказочный древний Марс...
Глава 22.
После группового убийства семьи старой Марфы следствие побежало веселее, и вскоре был обнаружен труп Макса, весь чёрный - обуглившийся за рулём брошенной в 60 километрах от районного центра "боевой машины воров", последним законным владельцем которой являлся покойный бандит по кличке "Повар". Утопленный в овраге автомобиль восстановлению не подлежал - взрыв бензиновых паров немного повредил бак - пробив в нём небольшую дырку - и выворотил часть обширного багажника; покрышки колёс погорели, занявшееся под капотом пламя испортило карбюратор, систему гидравлического охлаждения, вывело из строя электронику и по коммутирующим соединениям в кабель-шахтах перекинулось в салон. Впрочем, установить настоящую причину смерти, а не ту, что пытался "нарисовать" укокошивший парня подельник не составило большого труда: перед возгоранием оставленный умирать человек не пытался панически выбраться наружу, а это упрямо свидетельствовало - что до самого момента смерти жертва находилась не в сознании. Следов борьбы в авто нет – значит «тело», очень может – «предварительно» - обезвредили. Спустя время был найден труп проныры "Мусика" - Муслима Розенблада и останки старого Василия Герасимука. Оба мужчины вряд ли были лично знакомы друг с другом, а если и были – только через Лину - единственную дочь старого забулдыги. В принципе, кровное родство никак не влияло на планы наследницы разорённого частыми невзгодами хозяйства продать землю, дом и весь его небогатый скарб, а самого любителя бесцельно лежать на печке - "оформить" в дурку - составлять компанию "Архитектору" и его сотоварищи. В старом деревянном сарае, расположенном слева от широких дворовых ворот, открывающих путь к дому, в багажнике «белого» допотопного москвича был найден и сам окочурившийся хозяин. Труп его и без того чрезмерно худощавого тела совсем высох, потемнел, очертания лица заострились, костлявый нос выступал птичьим клювом - одним словом – Василий стал мумией. Оперативникам из убойного отдела пришлось изрядно повозиться, извлекая закоченевший морозными весенними ночами "багаж". Естественный ход времени откопал и завалы брошенного настырливыми ксёндзами века назад в диком поле костелка - своеобразной ложки дёгтя в бочке мёда исконного русского православия. Из трухлявой груды мусорных завалов вытащили останки покорёженных тяжёлыми брусьями матёрого убийцы и его не менее повёрнутой жертвы. Разглядывая хищные черты лежащей на тощей каталке-труповозке городского морга женщины, Дима - ФСБшник ощущал старое как мир брежневское чувство "глубокого удовлетворения" - ибо дела его ежечасно шли в гору, и растущее число трупов приносило немалые "бонусы": напуганное разгулом преступности общество не скупилось на охранные мероприятия, вовлекая в охоту всё более закалённых и опытных персонажей. Впрочем вот эта хрупкая блондинка, вернее - три её фрагмента, что аккуратно разместились на белой простыни - сорвали джекпот. Перед смертью она ухитрилась достать оружие, в то же время, как её кавалер - нет. Упрямый пистолет остался в кармане шортов - его тяжёлое дуло прорвало дырку в тонкой материи, шов глубокого выреза завернулся, смерть застала Кичу за решением этой "мелкой" задачки.
- Удивительно, да? - молодой агент обратился к стоящему рядом следователю, уныло пялившемуся на свежее пополнение коллекции трупов в печальной уголовной повести, под броским заголовком "Игорь Кичин", что должна была лечь на стол прокурора в ожидании судебного разбирательства. Судить, конечно, судом людским там, где вмешался суд небесный - затея ещё та, но определить, в какой мере каждая из правоохранительных структур, вовлечённых в действо, своевременно и профессионально отдавала свой долг Отчизне, было делом нелишним - ведь именно здесь начинали раздавать самое "вкусное" - чины, оклады, связи - "выходы", обрастая которыми, человек становится выше, как бы опровергая известную поговорку - что выше головы не прыгнешь. Продолжая свою мысль, Кастет заговорил почему-то полушёпотом, словно боясь быть осмеянным или опровергнутым:
- В своё время эта перспективная во всех смыслах мадам потратила немалую толику своего обаяния, чтобы иметь возможность использовать донкихотов комплекс наивного шалопая, - тут Дима перевёл взгляд на гору костей, мышц и сухожилий, оставшуюся от рыжего - а потом просто не нашла сил и средств, способных расторгнуть обременительное знакомство, когда пай-мальчик стал потихоньку сдавать и пытаться выйти из-под контроля.
- Мне вообще неясно, - вступил в разговор седой следователь - что их связывало?
- Что связывало? - уже громко задал тот же вопрос агент и тут же на него ответил - знаете, есть рыцари без страха - но с упрёком. Кичин, общаясь с местной "брутальной" молодёжью накоротке, был частым поставщиком "живого товара" для "одесской" компании Муслима и приятелей, очевидно, в обмен на прибыли от осуществлённых сделок совести, получая возможность "играть в доктора" с главной мусиковой шлюхой. В некотором смысле - награда более чем щедрая. - он снова обратил своё внимание на переломанный в нескольких местах человеческий остов, безобразные раны которого стыдливо прикрывала белая плотная ткань савана.
Оглядев третий труп, скрюченный в противоестественной позе, Дмитрий глубокомысленно изрёк:
- Отец, ты спишь, а я - страдаю. - потом протянул холёную ладонь старому седому милиционеру в поношенном лёгком пальтишке грязного песочного цвета, в таких же мятых брюках, весь вид которого внушал к себе жалость – ну - поскольку мой "клиент" никого больше не побеспокоит – то и я не смею вас задерживать. Весь собранный материал я оставлю прокурору. - он кивнул маячившим неподалёку санитарам, те надменно проигнорировали жест. Выйдя из казённого места окончательной регистрации граждан или как все его называли кратко - морга, сотрудник ФСБ поспешил покинуть надоевшее до блевотни убогое российское захолустье. Его ждала кажущаяся уже почти призрачной сказкой беспокойная столичная жизнь. Moscow never sleeps...
Эпилог.
- Вы знаете, - сообщил следователю психиатр, блаженно вдыхая смешанный с ароматами ментоловых сигарет свежий запах позднего мая. В воздухе пахло приближающейся грозою и цветущей сиренью, - у нас произошло своё - маленькое чудо. Поистине грандиозный прорыв! - гордый за отечественную медицину врач сиял счастливой улыбкой.
- Ну? - пыхтя мятой сигаретой без фильтра, вопросительно уставился на него седой следователь. Клубы дыма путались в вислых слегка порыжевших от табачных смол усах.
Воодушевлённый доктор меж тем продолжил:
- Мы заказали новое израильское лекарство - там оно как раз готовится к испытаниям… - врач сделал глубокую затяжку и выдохнул облако едкого кислого перегара - на людях. Вот и мы - не отстаём.
- Угу, интересно, - в свою очередь пуская облако ядовитой копоти, которое, поднимаемое вверх архимедовою силою растворяется в безветренной тиши, гундосил милицейский сотрудник. Он пришёл поведать профессору о том, что его беглый пациент излечился. И выписался. Навсегда.
Счастливо не обращая внимания на невнимательность слушателя, тот продолжил:
- И представьте - сыворотка сработала! - доктор медицины широко заулыбался - так что у нас ещё один пациент выписался.
- Это кто? - поинтересовался его собеседник.
- "Марсианин"! - ухмыльнулся психиатр.
- А! - тут в свою очередь следователь хитро улыбнулся, прикрывая воспалённый глаз от назойливого вьюна сигаретного дыма. - А я тут о другом "исцелившемся" слышал...
- "Архитектор"? - уточнил врач. Вид его сразу преобразился в деловую серьёзность - Да... его выписали. В морг.
И, поразмыслив, прибавил:
- Но его случай был гораздо запущеннее. - хотя, прикинув в голове, к чему может прийти медицина будущего, он не готов был биться об заклад, что в конце концов другой следователь - того нового времени - всё же не проиграет этот спор.
Они ещё немного побеседовали, потом, сердечно попрощавшись, спешно разошлись - каждый по своим неотложным делам: следователь - к дуракам, доктор - к идиотам.
Павлик ждал у входа. Уже новый сторож - моложавый дядька лет пятидесяти, упитанный, крупный - смотрел на пацанёнка через зарешёченное окно центральной проходной профилактория. После кичиного побега охрану усилили, ворота - покрасили. Вскоре железная дверь загремела, кряхтя отворилась и на порог вышел седой врач и его поседевший от "интенсивной терапии" пациент. Выглядел он не очень, но в глазах уже явственно проступал светлый огонёк сознания. Иван был в себе: после призрачного чудесного путешествия на Марс он чувствовал себя разбитым, одиноким, несчастным - живым. Его сердце глухо колотало в висках, тёмно-карие глаза бесцельно глядели вперёд. Тут он заметил мальца. Улыбнулся. Тот отреагировал - подбежал, молча обнял за талию, вжался в тощую впалую грудь и беззвучно заплакал, дробно дрожа горячим телом.
Старый психиатр тяжело вздохнул, протянул мужчине руку для пожатия:
- Что ж. Желаю удачи!
Снедаемый противоречивыми эмоциями, Иван молча дотронулся до протянутой ладони. Потом сжал в свои холодные серые пальцы светлую маленькую ладошку ребёнка, обернулся спиной к клинике и неспешно побрёл, внимательно глядя себе под ноги. Чуть пройдя остановился, словно что-то забыл и через плечо глухо - как бы виновато - произнёс:
- Спасибо, доктор!
Но тот уже не слышал благодарных слов, успев исчезнуть за бронированной дверью городской больницы.
Они долго шли, перебирая ногами постоянно сменяющуюся почву - сначала лесную укрытую палой листвой и сухими хвойными иголками, потом - городскую, посыпанную пылью и изрезанную выбоинами. Запах цветущих деревьев мешался с запахом гниющих помоев, выхлопных газов и аппетитной еды быстрого приготовления - приносимых из распахнутых окон встречающихся по пути закусочных. Всюду спешил пёстрый русский народ - безбрежный и шумный как море - каждый божий человек намеревался прожить этот трудный день поскорее, от хмурого утра до позднего вечера, от хлопотных будней - прямой дорожкой к не менее громоздким выходным. Упругая жизнь этих людей, свернувшись в агрессивное кольцо, вяло катит скрипучую колымагу времени, а та давит глухим катком безразличия слабых и нерадивых. У обоих ребят не было денег, а просить - просто не приходило в голову. Идти было всего ничего - от утра к вечеру, от города - к деревне. Во всю длину тянущегося пыльными пустыми километрами пути простиралась бескрайняя степь - до самой границы – и даже дальше. В пограничное селение и заглянули неожиданно нашедшие друг друга неродные родственные души.
Взойдя по ступеням на коврик, постеленный на крыльце - вышитый чудным орнаментом вплетённых друг в друга коловратов и солнечных кругов с прямыми стрелами лучей, а также полумесяцев и прочих символьных "оберегов" - Павлик гостеприимно распахнул перед дорогим гостем тяжёлую дубовую дверь.
Увядающая мать Павлика безвольно возлежала на диване, в руках она держала бутыль светлого пива - и цветом и запахом напоминающего свежую мочу, а на экране большого плазменного телевизора напротив занятого хозяйкой дома широкого предмета мягкой мебели происходила неразборчивая возня-говорильня таких же усталых - с мешками под глазами, кое-как замаскированными обильным тоном - актёров бессмысленной тупой и пошлой мелодрамы. Бездарные и чуждые нищете пролетарских кварталов страдания богатых снобов на ура вышибали из доверчивых голодранцев обильную слезу: плачущая над Марией Маша кушала раз в день объедки, получая на своей трикотажной фабрике мелочь с ежедневным обещанием от «начхальства» жить лучше, в то время как её обожаемый Хосе Игнасио во всё горло хлестал дорогой ром, сыто и пьяно рыдая в шикарном голубом особняке. Красивая мишурная мечта ложила в нокаут серую убогую действительность.
- Ма! Я нашёл папу - он вернулся! - пискляво крикнул, едва перейдя порог, ребёнок.
- Я очень рада. - без выражения в голосе произнесла та, потом всё же изволила взглянуть на "моряка", - Ты слишком долго плавал...
- Но я вернулся! - ответил Иван, понимая, что для того, чтобы вернуться - нужно сначала уйти. А он не уходил и значит – как бы - не возвращался. Он пришёл.
Женщина всё ждала продолжения. Хозяйка дома хорошо себе представляла, в каком виде он её застал - в драном халате, с неопрятными пронизанными острой сединой смоляными космами, огрубевшая, тощая, совсем не похожая на ту миловидную кокетку, которой была в тот ясный день, когда они сошлись. Что ж: даже бессмертные цветы - и те увядают. Если верить древним грекам. Марина устало вздохнула и мысленно махнула на это обстоятельство рукой. Иногда счастье находишь не там где ищешь и беда может приходить оттуда, откуда её не ждут. Привыкнув уже принимать случайность за данность, усталая женщина смирилась и на этот раз - всё ж какой-никакой - а человек. Поддержка и опора. Да и дитё под присмотром будет. Приняв наконец решение, она тяжело поднялась со скрипучего дивана, медленно - шаткой неуверенной ходой двинулась к нежданному гостю, прильнув, обняла его тонкими сухими руками за шею и впилась в пересохшие от волнения губы долгим упрямым поцелуем...