Случай с Анной Аркадьевной

            
–  Мама, ты балда?

– Почему балда? – Вера Потаповна изумленно уставилась на дочь.

– Потому что,  когда  ты  что-нибудь разольешь, всегда говоришь: «Вот балда!»


                Тут  Вера заметила, что пролила  чай  на  скатерть. Ах, заслушалась любимую передачу  «В мире слов»! По радио мягкий голос объяснял очень важные для Веры новости.  Кондитеры  пекут, оказывается,   тОрты, а не тортЫ,  хороших работников нужно премировАть,  а не премИровать, а для ключей есть большой выбор брелОков, а не брелков. Вера погладила дочку по мягким волосам.


– Я виновата. Но ты, Анечка,  не повторяй. Ты ведь хорошая девочка, из культурной семьи. Я тоже больше  не буду.  Надо говорить красиво.


          Вера – приятной внешности, но отчего-то неулыбчивая женщина лет тридцати,  каждое воскресенье слушала  беседы о русском языке,  и не просто слушала, но и записывала самое ценное в тетрадочку. Записанное повторяла, чтобы не забыть.  Если  теперь приедет вдруг Аркадий (бывший муж), то вряд ли найдет повод сделать ей замечание.  Аркадий работал в театрах суфлером, реквизитором, еще кем-то – в общем,  говорить культурно умел. С  черноморского курорта привезла Вера «Орфоэпический словарь» – соседка по столику подарила, милая Мила. Вот уж  чья изящна речь! «Будьте добры», «Если вас не затруднит».   Муж ее, напротив,  говорил  коротко, командным тоном. Жена звала его Тигр (Тимофей Игоревич).  Когда Тигра вызвали на службу (он был майором-пограничником на Дальнем Востоке), Вере Потаповне достался его билет на поэтический вечер. Сочинские поэты читали стихи. Ждали Евтушенко, но он не появился. А возможно, это был рекламный трюк, и знаменитый поэт вовсе не давал обещания развлечь курортников. Зато его стихи остаток вечера   читала Вере   Мила. «Подвезите женщину, не назвавши имени». Ах, как бы не так! – вздыхала про себя Вера. Прощаясь перед отъездом, Мила  подарила словарь и сказала, что правильно говорить   важнее, чем культурно держаться за столом. Теперь Вера, пожалуй, все слова произносила как надо и дочь приучала – срЕдства, а не средствА, положИть, а не полОжить, оплатить проезд, но заплатить за проезд.

            Милая Мила  бандерольку однажды выслала. Фотографию Веры на фоне морских волн (когда это Тигр подкараулил ее?) и книжку «Весна света».
Пришвина  милая Мила посоветовала читать дочке вслух.   Но Аня слушать рассказы о природе уставала. Ей больше нравились сказки. Затевая игры с подружками, она всегда добивалась роли принцессы.

– Ну, по-жа-луй-ста! – требовала Аня сердито, и подружки уступали.
Аня еще и подтверждения  лояльности добивалась.

– Не сердишься?! – спрашивала грозно.

                Мы не богатые, зато культурные, – обнадеживала себя Вера, заплетая косы Анечке или начищая кастрюли, – постельное  белье у нас всегда,  как новенькое, посуда сияет, речь правильная. И в комнатах ни пылинки.
       Это было правдой. Квартирку Вера вылизывала. Она заметила, что генеральная уборка и  с души будто смывает грязь. А красивая речь  выращивает в твоей душе цветы. Или это кажется?  Вера и верила себе, и не верила.  Вот лежишь ты  с открытыми глазами,  смотришь в окно за белыми шторами: светлеет или нет еще? И вдруг понимаешь: свет-леет  – это же свет льет!  Радостно становилось, будто она теперь своя в мире слов.

       На работе  новые фразы Веры поражали слух ее коллег, как если бы она ходила в хрустальных, издающих звон, туфельках.  Если раньше на вопрос, сделаны ли такие-то документы, могла ответить: «всяко» или «а как же», то сейчас произносила с четким уважением: «Да, Иван Михайлович, еще час назад».
       На беглое «здрасьте» с улыбкой отвечала «добрый день, Катя» или «здравствуйте, Мария Ивановна». На совещании не перебивала, ждала паузы и спокойно изрекала: «Не могу согласиться» или «Вы по-своему правы, но вместе с тем…» Коллеги сначала вздрагивали, потом хмыкали, потом привыкли. Веру из техников перевели в инженеры, поручили давать интервью для местной газеты и даже звонить Вячеславу Зайцеву, когда чулочный комбинат решил выпускать майки,  и  руководство  решило  просить  знаменитого модельера стать экспертом новых товаров.

  Наша речь –  плоды нашего сада. Но есть и обратный закон. Произносимые тобой слова не только чьих-то ушей  касаются. Они  упорядочивают хаос твоей души, украшают твой сокровенный сад. Или разрушают. Вера свой  палисад облагораживала  – с каждым воскресеньем – у репродуктора. Ане  речевая культура доставалась  без вдохновений и побед.  Стало ее обязанностью до блеска мыть посуду и верно произносить слова, чтобы мама не рассердилась и не оставила без прогулки. Так и росла у любительницы изящной словесности «двуязычная»  дочка. В среде ровесников козыряла жаргоном, при маме и взрослых говорила, как леди.
                Выбор судьбы начинается с выбора слов.  Их безусловная мистичность ощущается всеми, да не каждым осознается.  Слова живут в нас, а мы в них. Две жизни влияют друг на друга. Изящная речь – прекрасная жизнь. Преступная жизнь – вульгарная речь. Эта формула не явна, но справедлива.

                ***            

         Вежливость и чистоплотность – вот приданое самое лучшее, – думала Вера, глядя на подрастающую дочь. Да и красотой Анна не обделена. Высокая, стройная, кареглазая - в папу. И добрая тоже в него. Всегда бегала то котят соседских накормить, то щенят. Взять животину в дом Вера долго не соглашалась, чтобы чистоту не нарушать, но Анна в 13 лет проявила характер – настояла, чтобы  серенький котишка, спасенный от утопления, остался в семье и звался Матроскиным.
 
                – Может быть, нам с котиком к папе уехать? – девчонка сверкнула глазами, голос же оставался спокоен.

        Вера после такого сверкания сдалась. Еще и кличка кота тронула ее,  потому что Олега Табакова она обожала с молодости. Да к тому же Аркадий рассказывал, что был с актерами «Табакерки» в одной компании. («Напились в дым, по клавишам долбили», – ябедничал с хихиканьем).  Аркадию пару раз довелось выходить на сцену в образе какого-то боярина, и, видно, с тех пор он и сохранил горделивую походку, что и передал Анечке, прежде чем укатить на север ассистентом режиссера. Да, гены Аркадий оставил дочери неплохие, а впридачу еще стопку пластинок  и журналов. Но главная часть «наследства» открылась, когда Аня через два месяца после выпускного бала, где лучше всех танцевала вальс  композитора Прокофьева, устроилась техничкой в районную библиотеку.
– Анна Аркадьевна? – улыбнулся директор, прочитав направление из отдела кадров, блеснул золотым зубом и с удовольствием раскатил «р».

                – Прриветствую, сударыня!

            –Здравствуйте, – ответила ошеломленная Аня, хотя уже здоровалась минутой раньше.
          Иван Семенович Козлов  гордился своим  почти  тезоименитством с великим певцом Козловским и с улыбкой стал звать семнадцатилетнюю девушку исключительно по имени-отчеству. Аня, как твердая четверочница, естественно, догадалась, что  именно его пронзило. Да,  она тезка Анны Карениной. И в десятом классе Аня дрожала, что однокашники будут подсмеиваться. Но, к ее счастью, сей роман Толстого изучался факультативно, то есть в классе его  никто не читал.
Обычай величать юную особу, как даму, прижился в коллективе и помог, представьте,  карьерному росту Анечки. Уважали ее вполне заслуженно – чистоту блюла, как дома – на два раза, сначала с мылом, потом просто водичкой. Таких уборщиц здесь не видывали!  И культурная речь производила хорошее впечатление. Пальто Анечка НАдевала, а не Одевала, покупала шкатулки из берёсты, а не бересты, за пирожками ходила в кулинАрию, а не кулинарИю, шоколадку делила ПОПОЛАМ, а не напополам.

          – Ты в какой институт провалилась? На филфак? Ну, конечно, там такой конкурс! А иди в библиотечный заочно, через год я тебя младшим библиотекарем переведу. Видишь, работницы мои только и сигают в декрет! – посетовал - посоветовал Иван Семенович и напел себе под нос: «Без женщин жить нельзя на свете, нет».
                Аня совета послушалась. В библиотечный поступила без труда. Это не университет с его заносчивыми преподами. В школе по английскому у Ани была твердая четверка. А на абитуре – той, первой, влепили троечку. В тексте попалось незнакомое слово. Какая часть речи? – спросил препод с баками, как у  Пушкина. А Аня не догадалась, что раз окончание ed, значит, глагол прошедшего времени. Но жизнь и без универа сияла!  Аня видела, что ею любуются. Особенно светлой косой ниже  пояса.
            В женском коллективе всегда правит невидимым жезлом царица Зависть.  Хотя какая же она царица? Она  – болезнь хуже оспы. И прививок нет. Медленно убивает человечество. Есть у этой великой грешницы партнер – тщеславие. Иногда его принимают за врачевателя. Но оно скорее провокатор, распылитель зависти. Если успешный человек не тщеславился бы, ему бы  и не завидовали.  Ах ты, зависть-бедолага! Отравляешь жизнь своим рабам, да еще и те страдают, кому стрелы невидимые посылаешь.

 Но Аня как раз не страдала. Она  потоками недоброй энергии не уязвлялась, потому что знала: ВСЕ ЛУЧШЕЕ В ЕЕ ЖИЗНИ ОБЯЗАТЕЛЬНО БУДЕТ. ОНА ПРЕДЧУВСТВОВАЛА ЭТО. Как бутон тюльпана, прекрасный сам по себе, уверен, что раскроется, так и юность уверена в завтрашнем дне, да и в послезавтрашнем тоже. Честно говоря, зависть  Ане тоже была свойственна, что уж греха таить.


    В седьмом классе рыжая Зойка перешла ей дорогу своими маленькими ножками. У Зойки, видите ли, размер обуви был 31, а у Ани – 35. Вот и досталась Ане роль мачехиной дочки, а Зойке Золушки! Мальчишки, конечно, Зойку стали звать именем сказочной героини  и  провожать домой,  Аня же гордо шла из школы одна.

                Женский коллектив – отличная школа жизни. Аня слушала разговоры, сплетни и пересуды и всё мотала на ус. Супружеские измены счастья не приносят никому.  Любить женатого – потеря нервов. К  свекрови надо ластиться, семью кормить вкусно, в гостях еду не хвалить,  про мужа говорить только хорошо. Бытовая школа жизни может стать и философским университетом, если относиться ко всему не приземленно, а чуть возвышенно. Можно, например, задуматься, правду ли говорят писатели в своих книгах. Точнее, способны ли поведать правду, знают ли её? Библиотекарши, как ни странно, не извлекали уроков из книг. В судьбе каждой полно было драм и скандалов. Так что же? Книги не учат? Аня могла бы разочароваться в литературе.

 Могла бы, но этого не случилось. Дело в том, что она и не была очарована ни одним автором. Если бы у нее спросили имя любимого писателя, она была бы в затруднении. А вот Лидия Андреевна, старший библиотекарь абонемента, женщина изящная, тактичная – словом, приятная во всех отношениях,  чья сдержанность украшалась редкими оригинальными фразами, хранила в душе целый пантеон бывших возлюбленных.
– Грин обманул меня, но я прощаю его. Он был в моей душе добрым гостем. Симонова еще не простила,  мне  стыдно и больно за него.
– Почему вам стыдно за Симонова?!–  тоном защитника всех оскорбленных откликнулся от самой двери столяр Тимофей, мужчина огромного роста, по основной профессии  киномеханик. В советские времена фильмы воспитывали в человеке борца, обличителя всякой неправды. Тимофей, десятки раз крутивший ленту «Коммунист»  и «Битва в пути», знал наизусть все реплики, он слыл в коллективе  опорным столбом нравственности. Или даже столпом. Цитировал «за державу обидно» часто, но всегда к месту.

– Так  что вам лично сделал Симонов? – настаивал на ответе  Тимофей.

– Что он мне сделал? – голос Лидии Андреевны  зазвенел. – Да просто я хотела бы его спросить, – она споткнулась, но решительно продолжила, – знает ли он стихотворение Гумилева «Жди меня, я не вернусь»…

Тимофей смотрел недоуменно. Окружающие притихли и слушали их разговор.
– Да-да, такие строки  Гумилев написал в 1921 году. А Симонов свое «Жди меня» в 41-ом.

Вокруг них собралось уже несколько человек, спрашивали, уточняли, бросились к полкам листать Гумилева.
 «Жди меня, я не вернусь», – да! так только Гумилев мог сказать, – раздавались голоса библиотекарш.
– И только Анне Ахматовой!

          Открытие всех поразило. Так что же? Плагиат ли это? Нет, не плагиат, но реминисценция. А Симонов хоть раз где-нибудь об этом упомянул?  Нет, кажется.  У всех были удивленные глаза. Тимофей гладил попеременно бороду и свою лысину. Судить всеобщего кумира?  Все же язык не поворачивается. Симонов же. Перевели разговор на политику.

– И трех жен оставленных общество ему простило почему-то, и двух детей брошенных, - грустно сказала Лидия Андреевна.

– Трех жен? – Тимофей не нашел, что сказать, сердито пожал плечами и вышел. Мужская солидарность  безотказно сработала.
– Лидия Андреевна, вы сказали «а», так говорите «б», – раздался голос старшего библиотекаря Нины Николаевны, – каких трех жен Симонов оставил?
– Да неправда это, сплетни!  – самая пожилая работница Мария Егоровна чуть не заплакала.
Но и у Лидии Андреевны голос слегка дрогнул.  Ее племянница работала в гардеробе известного столичного театра, и кое-что рассказывала о тайнах артистов.  Да-да,  до женитьбы на Серовой Симонов был в браке дважды. Когда он увлекся  актрисой, дома ждала его жена с маленьким сыном. А второй оставленный им ребенок  – общая их с Валентиной Серовой дочь.
– Но ведь Серова пила! – воскликнул кто-то.
Лидия Андреевна промолчала.

– А почему он сменил имя – он ведь Кирилл, а стал Константином? – «симпозиум» продолжался.
– Ну, это просто! – пояснил, то ли сочувствуя, то ли усмехаясь, вошедший в эту минуту  Тимофей, – зачем ему имя, в котором он не выговаривает две буквы!
           Лидию Андреевну до этого дня окружал в глазах  Ани ореол праведности, но спонтанный диспут смутил девушку. Ведь недавно сама обвинительница известного поэта говорила о недопустимости сплетен. Видно, не так-то просто жить по правилам. Не зря мамин сослуживец Владимир Михайлович, сочинитель крылатых фраз, сказал однажды за чашкой чая: «Человек напичкан спящими до случая добром и злом». Разными бывают случаи – намотала на ус Аня.   
                ***
                Мамино приданое – аристократическая  речь и назойливая аккуратность вскоре дали завидные проценты. Ранней весной, в бурное таяние черного от выхлопных газов снега, под веселые спевки  птиц Анна шла выполнять важное задание.  Директор Иван Семенович послал ее с книгами о русском храмовом зодчестве домой к директору НИИ. Тот  в тисках радикулита пытался познакомиться с церковной архитектурой, ибо городская дума задумалась, не пора ли построить православный храм.  Аня пробиралась через двор по лужам.  Супруга директора, статная Эмма Васильевна, еще в прихожей сразу заметила, что посланница  промочила ноги.
            – У нас во дворе такие лужи! Ах, беда!

            – Ничего страшного,– с оптимистичной улыбкой произнесла Аня, –  пусть это вас не беспокоит.
                Однако Ане тут же подали теплые тапки, усадили на диван перед большим телевизором. В эти самые минуты герои сериала переживали  кульминацию своего  романа.  Уже скрипки пели все выше, уже протянулась мужская рука, чтобы выключить мраморный светильник… Хозяйка бросила на экран зоркий взгляд,  но устояла в гостеприимстве:

– Напою вас чаем.
              Когда любительница сериала вернулась с чашкой на серебряном подносе, экран уже демонстрировал новый кетчуп. Гостья вытирала в прихожей мокрые следы, она же ответила на немой вопрос хозяйки:
– Девушка отказалась делить с ним ложе.
Столь высокопарное объяснение пикантной ситуации, да еще и  любовь к чистоте, очень впечатлили хозяйку.

          Домой Анну Аркадьевну вез на белой тойоте племянник директора по прозванию Герман. Эмма Васильевна   заботилась о том, чтобы родственник не засиделся в холостяках и подыскивала невест с увлечением.
                ***
              Вера Потаповна после помолвки (просто застолья по поводу предстоящего брака) всю ночь проворочалась на постели, вспоминала о непутевом Аркадии, а утром отправилась в церковь ставить свечку за счастье Анечки. Озабоченная, но терпеливая  женщина в киоске их маленькой церквушки посоветовала Вере не ограничиваться свечкой, а заказать сорокоуст о здравии и помощи Божией. И лучше всего – в Лавре.

– Как в Лавре? Это ведь далеко!

– Да разве далеко? – церковница потеплела глазами.  С Курского до Ярославского – одна остановка. А  там час двадцать. Не в Иерусалим же я вас посылаю! А русские люди туда пешком ходили.

         Вера как-то легко, чего не ожидала от себя, решила ехать. О прославленной Лавре теперь часто говорили по телевизору, показывали монахов, рассказывали о Сергии Радонежском. Она и раньше подумывала о такой поездке, но как о чем-то несрочном. А сейчас наступило самое время. В сердце таяла льдинка, будто отец ждет. Неужели правда – ехать предстоит к Отцу?! Сердце ахнуло: так может быть, это верно? Есть Бог?  Надо вынуть бабушкину икону из кладовки. В богословские мысли Вера не углублялась, слышала только сердце. Оно толкало: поезжай.

    В электричке на Сергиев Посад по соседству с Верой устроилась стайка щебечущих детей из художественной школы, у многих были этюдники в руках.  Они ехали не первый раз и теперь спорили, какого цвета купола на соборе Успения:

– Берлинская лазурь!

–Королевская синева!

– Блокитный, кубовый, милори! – сыпал эрудицией быстроглазый мальчик в кепке с большим козырьком.

– Индиго, гаити, парижская синь! – сипло парировала (мороженого переела?)  лохматая девочка-каланча в желтой кофточке.

– Васильковый – тихо предположила самая маленькая и самая задумчивая художница с аккуратными светлыми косичками.

      Когда вышли на перрон, Вера удивилась, что пассажиры растеклись во всех направлениях. Она думала, что все пойдут в Лавру. Но ведь это город, здесь живут! – напомнила себе. Купола Успенского собора – синие, (или лазурные, или васильковые),  звезды на куполах, сам воздух, нечто особенное, тонкое, разлитое вокруг – все это  растопило в душе  сиротскую льдинку, а когда запели колокола, Вере захотелось уткнуться в чье-нибудь плечо и поплакать.

   В церковном магазине скромно подождала своей очереди. В сторонке русская девушка-экскурсовод уговаривала иностранку накинуть на голову платочек, повторяя: «Ю а бьютифул».Вера поймала взгляд женщины со светлым лицом в киоске треб и тихонько воскликнула: Мила!!!

              Да, это была та самая Людмила, которая много лет назад звалась Милой и сыграла добрую роль в судьбе Веры и Ани.Через час старые знакомые плескали радостью в монастырском кафе. Рядом на стуле болтала ножками пятилетняя голубоглазая Катя – внучка Тигра и Милы.

               Вера терялась в догадках. Откуда внучка? Ведь тогда, 15 лет назад, у Милы еще не было деток. Спрашивать, то есть проявлять неделикатность не стала. К тому же Людмила сама рассказывала о себе охотно. Муж демобилизовался с правом получения квартиры в Московской области. Выбрали Сергиев Посад. Почему? Она мягко улыбалась. Знаете, мы ведь дальние родственники Михаила Михайловича Пришвина. А здесь его дом и, возможно, будет музей. Сейчас Игорь помогает печатать фотографии Михаила Михайловича. Писатель  фотографировал, как сбрасывали колокола в Лавре. Эти негативы сохранились. Тогда нельзя было их показывать – за такие снимки грозил, по меньшей мере, лагерь, а то и расстрел. А сейчас готовится выставка. Будет называться «Бой колоколов». Выразительно, да? Людмила испытующе поглядела на Веру. Поняла ли? Многозначное выражение. Бой колоколов – звон колоколов. Но в те времена их били – разбивали, сбрасывали!!!
Обе женщины промокнули глаза.

– А я думала, он только про природу писал.

– Михаил Михайлович был глубоко верующим. А сейчас и мы к вере пришли. Слава Богу!

   А вы как, Верочка? Давно ходите в церковь?

У Людмилы кончился перерыв, и она попросила Веру погулять с Катей.

– Конечно, погуляю с такой хорошей девочкой.

– Тетя Вера! – подняла на нее голубые очи малышка.

– Что, деточка?

– На самом деле я не очень хорошая.

– Почему? – растерялась Вера.

– Я днем в садике не спала, а притворялась. Но теперь меня забрали, и я хожу с бабушкой на работу! – оптимистично закончила свое покаяние девочка.

              Они шли по дорожкам Лавры от одного храма к другому, красота церквей трогала небесной торжественностью и земной доступностью, отчего в душе копилась неведомая  прежде радость. Неведомая ли? Казалось, душа узнавала ее. Цветы здесь были ярче, трава зеленее, лица радостнее. Вера мысленно благодарила женщину, пославшую ее сюда. Хотя на самом деле благодарить надо было Бога.
 Пожалуй, всякий, кто приезжает в Лавру, жалеет, что не приехал раньше и что не выкроил на поездку лишний денек. У Веры такой денек был, и она осталась до завтра. Только позвонила дочери, чтобы та не забыла покормить старичка Матроскина.

– А что ты там делаешь, в лавре? – недоумевала Аня.
      
    Мила вечером рассказала, что своих детей у них так и не появилось, удочерили десятилетнюю девочку, она выросла и преподнесла вот эту самую Катю. Сейчас родители Кати – Всеволод и Валентина – заядлые туристы, оправились штурмовать Килиманджаро. С собой взяли икону Сергия Радонежского.

– Завтра на раннюю литургию пойдем,  к Преподобному, – сказала Людмила, всей душой желая, чтобы ее предвкушение духовного счастья передалось Вере. 

              Вышли в палисадник. Вдалеке были видны купола. На закате они были  сине-розовыми. Копившееся весь день волнение в душе готовилось вылиться дождиком из глаз. Вера сдерживалась. Пока. На литургии у мощей великого святого она не заметит своих слез.


              Так Вера и ее дочь Аня одновременно перевернули новые страницы своей жизни. Аня начала строить земной рай – отнюдь не в шалаше. Вера ступила на первую ступеньку к небесным селениям.               

                Через семь лет и первую, и вторую было уже трудно узнать.

                ***
Да, через семь лет и первую, и вторую было уже трудно узнать.

 Вера ушла с фабрики и погрузилась  в  церковную жизнь, в коей, впрочем, оказалось немало подводных камней.

 Это как плыть по реке, то бурной, то умиротворенной. То плывешь спокойно, с наслаждением, а то вдруг пороги надо преодолевать. Если сумеешь обогнуть острый валунчик, не заденешь, то сияние в твоей душе умножится.  Оцарапаешься, тоже хорошо – приобретешь опыт, очень нужный – ведь дальше плыть.  Ну, а коль другого человека, ближнего своего, оцарапаешь  – омрачится твоя душа, и будет во мраке, пока не попросишь прощения. Вера была церковным киоскером,  ее любили прихожане, она каждый день благодарила Бога за перемены в жизни, но очень переживала из-за одного неотвязного греха. Ревнительница чистоты не могла смириться с тем, что уборщица Антонина   плохо моет пол в церкви. Углы-то пылью заросли! Но ведь замечание не сделаешь, потому что укорять – грех. Не судите и не судимы будете. А Вера Потаповна, стало быть, осуждает. Что же делать? Наконец, Вера придумала: остаться после смены и вычистить грязь. Сторож Алексей Алексеич поймет. В помощь доброму плану дождик брызнул. У Веры предлог появился – не спешить домой. Церковь закрыли, Вера  перед иконами читала акафист Богородице.  Вот уж когда она молодела душой! Когда вчитывалась, произносила и тут же еще и вслушивалась! (это было уже несказанным блаженством)  в прекрасные слова – молния, души просвещающая, слез Евиных избавление, светлое благодати познание.  Сколько дивных имен придумано для Богородицы, нашей Матери – той, что всех удочерила и усыновила две тысячи лет назад.

            Вера пребывала в Раю духовном, Анна же в материальном, земном. У нее было все, что можно пожелать. Семья владела большим и популярным в городе цветочным художественным салоном. «Да у вас тут рай!» восклицали покупатели, входя в палисадник перед салоном. И было чем полюбоваться! Взгляд поражали миниатюрные альпийские горки, клумбы в виде  бабочек, стрекоз и даже павлина.  Но не  только искусством дендрологов славился магазин-салон. Букеты и цветочные композиции здесь составляли дизайнеры-психологи, дизайнеры-поэты!

Собственно говоря, профессиональный дизайнер был один – Коля Калинин,  но за три года он создал надежную школу букетчиков. Коля в прошлом преуспел как театральный художник, потом резкая смена академического стиля театра на элитарный, как говорил режиссер, (Коля же утверждал – эпатажный и бездарный), заставила его уйти на пенсию в 55 лет.  Зато в русской икебане Коля Калинин основал свой стиль – букет-драма. Не в смысле трагедия, а в значении – сюжет, маленькая пьеска. Все началось с того 1 сентября, когда Коля провожал в школу внучку-первоклассницу.

  Букет молоденький дед сложил почти на ходу, отвергнув розы как неподходящие случаю. Спозаранку сбегал на базар, и в итоге учительница – не лишенная романтики (пишущая втайне стихи) Ирина Генриховна получила в подарок огромный бело-розовый георгин, окруженный тридцатью ромашками. Во все желтые глаза они таращились на красавицу-учительницу. «В первый раз в первый класс» – читалось на ленте, опоясавшей зеленую группу.

        Работал Коля вдохновенно. Слава пришла быстро, прилетела, как молния.

        За композицию «Не отрекаются любя» (блудный муж-олигарх послал жене)
 Калинин получил такой гонорар от заказчика, что счел своим долгом половину передать детскому дому. А себестоимость-то букетика почти ничего: один темно-лиловый гладиолус и две незабудки на листе пальмы. Причем  незабудки лежат обнявшись. Эстетика весьма спорная, но олигархова жена, говорят, счастливыми слезами ее окропила.

 Почетным занятием счел Калинин творение композиции в честь возвращения Федора Конюхова с высочайшей горы. «Эверестом» стал камень-кварц, к вершине вел серпантин черно-красных цветов.

         Художественный цветочный салон пробуждал сентиментальность в публике. Звучала классическая музыка, особенно часто вальс цветов Чайковского и его же танец феи Драже. На работу в салон принимали не всех: требовалась культурная речь и художественный вкус. Одноклассницу Зойку Анна Аркадьевна не взяла, бывшая Золушка сказала, что давно «полОжила глаз» на  их магазин. Фу, как некультурно.

                Анне Аркадьевне подарки судьбы не то чтобы приелись, но не так уж радовали. Почему? Наверное, потому, что бездонность счастья кроется в любви, а не в  благополучии. Говорила же воспитательница в детском саду, мудрая Софья Павловна: «Кто покупает детям шоколадки в будний день, тот лишает их праздника». Анна не знала, как платить кредит за машину, как копить деньги на гарнитур или стиральную машину. Герман имел неплохую должность в городской администрации, сама Аня получала хорошие дивиденды от цветочного Рая.  Любовь? Ну, почему ж нет? Была и любовь, не по расчету же выходила замуж. Любовь присутствовала. Но как-то второстепенно. Успешность – синоним счастья в 21 веке. Ане до счастья оставалось только в итальянском стиле оборудовать ванную комнату.

 Нет, она не болела вещизмом! Просто эстетическое чувство требовало. Аня считала себя  доброй и великодушной. Во всяком случае, опоздаху-домработницу терпела больше года. Странные объяснения следовали у той за опозданиями. «У сестренки живот болел». А что, мамы и бабушки не было? «Были, но мало ли»…

«Колготки порвались, а наш магазин с 10». Гуля – так звали домработницу – без тени смущения устремляла на хозяйку черные глазки. Аня потом жалела, что отказала наивной девушке. Все-таки чудачка руки добросовестно мыла. Новая помощница не была аккуратисткой. Кошки скребли иногда у Ани в душе – ведь могла бы первая девчонка исправиться. А теперь думай,  чистыми ли руками новая домработница – толстуха Марина Ивановна – вынимает из автомата посуду.

В тот день, когда Вера осталась в церкви, чтобы вымыть полы, у Ани с утра  не пошли дела. Она хотела втайне от мужа съездить в институт красоты. Герман был против ее косметических процедур – и так молодая! А вот старший сынок Левушка вчера перед сном шепнул:

 – Мама, ты села на диету?

–Нет, – оторопела Анна Аркадьевна.

– Садись, – велел пятилетний эстет.

А сегодня вояж за ослепительным личиком и тополиной стройностью сорвался – у малыша Семки ночью поднялась температура, ждали врача.

    Герман появился перед обедом и сразу прошел к телевизору в фойе. Стоя смотрел «Новости».

– Еду в командировку. Кидают на устранение последствий наводнения.

Отлично,  – подумала Анна, – я все успею.

– На сколько дней? – спросила заботливо.

– Не знаю, – раздраженно отмахнулся Герман.

– А что там все-таки произошло? – Анна вгляделась в плачущих женщин на экране.
 В какой-то момент ей показалось, что она узнала свою покупательницу в женщине с охапкой одеял.

– Там и волонтеры?

Муж не отвечал, торопливо складывал документы, проверял телефоны, потом сел перекусить на кухне. Аня подогревала котлеты. Запах еды немного успокоил крайне встревоженного Германа. Ему поперек горла была эта командировка. Впрочем, на карьеру это сработает. Еще и награду можно получить. Но тревога мужа передалась жене.

– А у нас такое не может быть?

Герман издал смешок.

– Ну, разве хляби небесные разойдутся. Или плотину прорвет в 20 километрах отсюда.

– Взорвет? – не расслышала Аня, – кто?

–Откуда я знаю! Мало дураков и сволочей? – он не слушал ее.

– Диверсия, что ли? – Аня зачем-то накручивала нервы себе и мужу.

Он торопливо поцеловал детей, обнял жену и с дорожной сумкой пошел к выходу.

                Врач нашел у Семки рыхлое горло, начали мазать иодинолом. Аня не решалась ехать на работу. Хоть няня была надежная, медсестра на пенсии, но Семка хныкал, не хотел пить молоко. Работа подождет – решила Аня с грустью. В «Раю» она любила бывать,  все-таки приятно видеть плоды своих трудов. Среди цветов и улыбок Анна Аркадьевна и сама себе казалась добрым цветком  или ангелом – слова у нее из уст вылетали возвышенные, интеллигентные. И продавщицы держались аристократками. Не то что  в других магазинах! Там  либо формальная любезность, либо угодливость, либо высокомерие. Анна Аркадьевна считала своим долгом вежливое хамство пресекать. Вот, например, вчера.

– Вы разговариваете так, будто я вам докучаю. Может быть, мне лучше уйти? – в мебельном салоне Анна громко произнесла свою реплику, чтобы услышал дежурный менеджер.  Девчонка-продавец с красивым каскадом  светлых, почти белых волос и голубыми, подведенными зачем-то черной тушью глазами, покраснела до слез.
«Ага», – злорадно подумала Анна Аркадьевна.

             Подскочивший менеджер угодливо стал  пояснять раздраженной покупательнице особенности египетской спальни. Анна поспешила уйти – то ли спальня не понравилась, то ли слащавый менеджер, то ли неудобно было за маленький скандал – Аня в душе у себя не копалась. Зачем?

      Вечером начался дождь. Барабанил по карнизам евроокон без всякого ритма, будто ребенок балуется. Мать молилась за дочь в чисто вымытой, пустой церкви. Нет, пустой церковь не бывает. Бог здесь всегда. И святые.

 Дочь смотрела криминальный сериал, уснула на рекламе, приглушив звук. Проснулась от резкого грохота в полной темноте. Вскочила и почувствовала, что ноги по щиколотку в воде. Ахнула, ринулась на ощупь в детскую. Зачем отпустила няню!!! Наводнение! Плотину прорвало, и с горки все обрушилось на их новый район!! А-а-а-а!  А-а-а-а!!! – кричала Аня, потому что имена детей застревали у нее в горле. Схватила на руки младшего, он был горячий – только бы не уронить его, не споткнуться.

–Лева! Вставай, быстро выходим на улицу!

Почему на улицу?– забилось в голове. – Потому что здесь страшно! – ответила
 себе. – А там помощь. Балда! Надо  вызвать спасателей! Но где теперь телефон?! Вода, кажется, не очень быстро прибывает – Левику по колено – он высокий мальчик... 

         А смогу ли я открыть входную дверь? В прихожей фонарик рядом со щетками. Вот он. Открыть дверь!!! Мамин любимый Бог, помоги!  Дверь открылась, окатив струями воды с кусками грязи. На крыльце поскользнулась, упала на одно колено, но Семку удержала. Во дворе, под окном гостиной, – стол для летних обедов. Вот на него и залезем. Легкий тент, конечно, сорван, валяется рядом. Машины заполонили улицу! Эвакуация.


...  Какие высокие колеса! Вездеход? Помогите!!! О, радость! За рулем – Иван Семенович, директор библиотеки, заботливый Иван Семенович. Но что это?! Он проехал мимо!!  А с ним какая-то знакомая женщина… Лидия Андреевна?! Вот она оборачивается. Нет, проехали мимо. Они спасутся, а мы…. Крепче, крепче прижимать Семку. Левик сам вжался ей в живот, дрожит от холода или страха. Вода прибывает. Вот-вот смоет их со стола.   Грузовик возник неожиданно. Или катер? Анна Аркадьевна уже нечетко видит. Дождь заливает лицо. С грузовика протягиваются три пары рук.  Спасены!!!


...   Семку и Левика закутывают в одно одеяло. Аню усаживают, дают чай. Она не может говорить, только благодарно смотрит на своих избавителей. И узнает девчонку из мебельного салона, которой она, Аня, устроила на днях «вежливый» скандал, опоздаху-домработницу, уволенную месяц назад и … да-да, ошибки быть не может – Зойку, ту самую Золушку, свою соперницу из школьного драмкружка. Золушка дает ей свой чистый носовой платок, заботливо убирает налипшие на лицо Ани волосы.


– Мама, мама! – голос издалека.


Анна Аркадьевна вскочила с дивана. Ковер сухой. Окна закрыты. Дождь мирно звякает. Левик зовет из детской.

Подошла к сыну, наклонилась.

– Горло болит, – пожаловался Левик.

        Какое счастье! У детей просто ангина! А наводнение – это  сон!!! Тяжелый, но сон! Хотелось кричать от радости, от счастья, от благодарности Богу, но жесткий спазм  сдавил гортань. Новая домработница пришла вовремя – в 9 утра. Она и ответила на звонок Веры Потаповны, так как Анна Аркадьевна пребывала в оцепенении, молчала и не выходила из детской.

     Почему они? Почему они? – терзала Аня свой мозг, свою душу, свою память. От несчастья ее спасли не те, от кого можно было бы этого ожидать, а ОБИЖЕННЫЕ ею.  Временами она вспоминала, что это было не реальное спасение, а сон, но вопрос мучил ее.