Жизнь Прасковьи

Светлана Борисовна Волкова 2
     В одной из маленьких деревушек Шуйского уезда Владимирской губернии жила пара: Николай и Ирина Шутовы. Были они по деревенским меркам людьми богатыми. У Николая кроме земельного надела, была маленькая фабричка по производству дерматина, да и Ирина не сидела без дела: летом занималась огородом, а зимой варила и продавала леденцы. Детей она родила много, целых восемнадцать, но в живых осталось только шесть, два сына и четыре дочери, остальные умерли еще маленькими. Младшая Прасковья была отцовской любимицей. Росли их дети, так же как  и другие ребятишки в деревне. Мальчики помогали отцу в поле, девочки – матери по хозяйству и в огороде. Учились дети в церковно-приходских школах: мальчики – в мужской, а девочки – в женской. В их деревне школы не было, так что ходили в соседние села.
     Прасковье, или, как ее называли дома, Паше учиться в школе сначала понравилось. Учительницей была молодая веселая девушка, но через год она вышла замуж и учительницей стала старая дева. Детей она не любила и старалась держать их в страхе перед неминуемым наказанием, а за что наказать она всегда находила. Паше стало неинтересно учиться. Какая разница: учи, не учи, все равно накажут. Она была очень рада, когда школа оказалась позади, и не важно, что ей при выпуске выдали только фартук (хорошим ученицам давали еще и книгу), главное учительницу больше не увидит. Отец предложил было своей любимице продолжать образование в гимназии, дескать, его доходы это позволяют, Паша представила себе, что снова встретится с такой же учительницей, какая уже была, и отказалась. Отец неволить не стал, сказал только: «Цеп ты знаешь, где находится, иди зерно молотить». Она с радостью побежала выполнять приказ отца.
     Шло время, Паша подрастала, и старшие сестры стали брать ее с собой на деревенские посиделки. В первый же раз когда она туда попала, молодежь затеяла игру в фанты. Выбирался ведущий, он отворачивался и каждый клал в шапку ведущего какой-нибудь небольшой предмет (фант). Потом кто-нибудь доставал по одному из шапки эти предметы и спрашивал: «Что делать этому фанту?» Ведущий назначал задание, которое должен был выполнить хозяин фанта. Когда дело дошло до Пашиного фанта, ей дали задания поцеловать чело хозяина дома. Паша знала только одно значение этого слова: отверстие в русской печке, и очень растерялась: оно же все в саже, так она вслух и сказала. Все рассмеялись, а один из самых взрослых парней серьезно объяснил ей, что чело означает лоб, то есть она должна была поцеловать хозяина дома в лоб.
     А когда Паше шел уже шестнадцатый год, началась война с Германией. Много молодых парней из их деревни ушли воевать, да и из ближайших деревень тоже. Ушли и Пашины братья, ушел и Павел Башмаков, симпатичный парень из соседней деревни.
     Шло время, в Пашу влюбился молодой учитель из села Дунилово. Когда она проходила мимо, он всегда грустно смотрел на нее, понимая, что девушка его не любит. Даже если он вел урок в школе, а она оказывалась рядом, он смотрел в окно, забывая про детей. Школьникам это казалось смешным, и обязательно находился озорник, который в это время писал на доске крупными буквами слово Паша. Девушка проходила мимо и урок продолжался.
     А позже была революция, а после нее гражданская война. Пашины братья оказались по разные стороны фронта. Один из них воевал в красной армии, другой – в белой. У отца из-за революции сорвалась крупная сделка: он собирался покупать в Шуе фабрику, и уже было о цене договорились, но, увы, ничего не получилось. Из-за этого он проклял того сына, что в красной армии был. Братья ни тот ни другой домой не вернулись, оба погибли на войне. Павлу повезло больше, он вернулся домой живой и здоровый.
     Прасковья была уже в том возрасте, когда девушки выходят замуж. Отец спросил ее, за кого бы она хотела выйти. Паша удивилась этому вопросу: старших сестер об этом не спрашивали, а просто выдавали замуж за тех, за кого отец решил. Ответила, что за Павла Башмакова хотела бы. Паше он очень нравился, и  она уже знала, что этот парень не прочь на ней жениться. Родители переглянулись и попытались отговорить дочку от такого замужества. Против самого Павла они ничего не имели, им не нравились его родители. Паша уперлась, что, мол, жить будет с Павлом, а не с его родителями. Родители повздыхали, но возражать больше не стали. Так Прасковья и вышла замуж за Павла.
     Немного позже она поняла, почему отцу с матерью не нравились родители Павла. Паша, как и ее родители, любила попеть, поплясать, веселье любила, не зря у них фамилия Шутовы была, а тут только и разговоров, что про молитвы да посты, отец-то у Павла был церковным старостой. Да и тесновато было в доме, у ее мужа было шестеро братьев. С деверьями, впрочем, у нее сложились неплохие отношения.
     Павлу Прасковья не жаловалась, хоть и тоскливо ей было в доме свекра, но ее муж понимал, что веселой хохотушке тут плохо и принялся в соседней деревне Дворишки строить свой дом. Вскоре и новоселье справили.
     Уже в новом доме один за другим начали рождаться дети: сначала три дочери подряд, потом долгожданный сын.
     Старшая дочка недолго прожила, годам к шести умерла от дизентерии. Паша с Павлом отнеслись к этому философски, так же, как и когда-то их родители: Бог дал – Бог взял. А вообще время было тяжелое, голодное, остальных-то детей хотя бы прокормить.
     Позже, к концу двадцатых годов началась коллективизация. Павел с Прасковьей тоже вступили в колхоз. Не понравилось им там: требовали не хорошую, качественную работу, а план. Прасковья позже вспоминала, что передовицы, когда картошку собирали, быстрее собирали самую крупную, а вся остальная в земле оставалась, а она так работать не привыкла. Павел тоже привык работать как следует, а не так как в колхозе требовали, и они решили уехать в Шую, благо там продавал дом дальний родственник Павла.
     В городе жить было легче. Павел устроился на работу возчиком, или как он сам это называл: «Работать на лошеди». Тут платили хоть и не очень много, но на жизнь хватало, все не в колхозе «за палочки» работать. Они даже начали помогать выучиться братьям Павла. Сначала старший из них, Тимофей, закончил техникум. Позже Павел, уже вместе с ним стал помогать и остальным братьям. Те уже поступали в институты учиться на инженеров.
     Прасковья с мужем радовались, что вовремя уехали из деревни, позже оттуда просто не отпускали. Раскулачили многих зажиточных мужиков и, в том числе, Сергея, отца Павла. Родители Прасковьи к этому времени уже умерли.
     В новом доме родилось у них еще двое детей, сначала сын, а перед самой финской войной еще одна дочка. Все было хорошо, жизнь налаживалась. Но как только началась финская война, Павел ушел на фронт.
     Ему и на этот раз повезло вернуться домой живым и здоровым. Прасковья радовалась и надеялась, что все беды для них наконец-то закончились. Но в сорок первом году наступил черный день, про который позже пели:

                «Двадцать второго июня
                Ровно в четыре часа
                Нас разбудили и нам объявили,
                Что началася война».

     Павел уже в четвертый раз ушел на фронт.  Бойцом он был опытным и на его погонах красовались сержантские лычки.
     Офицеров не хватало и ему предложили пройти краткосрочные офицерские курсы, но Павел уже видел офицеров закончивших такие курсы, и отказался, понимая, что его образования недостаточно, чтобы быть офицером. У него, как и у его жены, за плечами было три класса церковно-приходской школы.
     А Прасковье с детьми в это время приходилось очень нелегко, но она работала в совхозе Шуйском, где платили, хотя в основном овощами, но и это было неплохо. Старшие дети подросли и уже помогали работать в огороде. А весной, когда было уже очень голодно, как и другие, ходили на колхозные поля, выкапывать прошлогоднюю картошку. Из нее пекли лепешки, называемые «тошнотиками». С голодухи они еще и вкусными казались.
     В сорок третьем году Павла тяжело ранили, и, так повезло, что лечиться его привезли в Шуйский госпиталь. Прасковья и дети каждый день к нему бегали.
     Раны быстро зажили, но была проблема с большим пальцем на правой руке, Доктора предлагали его отрезать. Павел испугался: как это он, крестьянин, будет без большого пальца, а работать тогда как? Упросил палец оставить, вылечить как-нибудь. Вылечили-таки, и Павел вернулся на передовую под Смоленск. Прошло совсем немного времени, когда Прасковье пришла похоронка: «Ваш муж погиб смертью храбрых». Что пережила она, прочитав эти строки, и не сказать, но надо было жить дальше: младшие Вова и Галя были еще маленькими. Правда старшая Тоня уже училась в Иванове в зубоврачебной школе. Люба, немногим моложе старшей сестры, было рванула на фронт, отомстить за отца, но ее быстро вернули домой, тогда она устроилась ученицей на швейную фабрику. Старший  из сыновей, Коля, бросил школу и поступил в ремесленное училище учиться на токаря.
     Тяжелое это было время. Прасковья не роптала, во время войны плохо было всем. Но, война кончилась, наконец-то, победа! Только теперь она узнала, что из шестерых братьев Павла, в живых осталось всего трое. Двое, как и Павел, погибли на фронте, а самый младший, Петя, только перед войной поступивший в Ленинградский железнодорожный институт, умер от голода в блокадном Ленинграде.
Старший, из оставшихся в живых, Тимофей, приехал домой в Шую, у него была здесь семья; второй, Николай, работал инженером на одном из Московских заводов; а третий, Александр, уехал в Ставрополь.
     К концу войны старшая дочка Тоня, закончила учебу и уехала работать по распределению на Дальний восток, остальные дети оставались с Прасковьей.
     К концу сороковых годов дочка Люба вышла замуж, немного погодя и Тоня нашла себе мужа. Сначала у Любы родилась дочка Ира, потом у Тони одна за другой, сначала Аня, потом Света. Обе и Тоня, и Люба неудачно вышли замуж, и вскоре обе развелись. И та и другая с детьми стали жить у матери. А вскоре и младший сын Владимир женился, и тоже жить стали в этом же доме. Большой, некогда просторный пятистенок, показался теперь тесным. Все три дочери и внучки жили в передней части дома, в задней же была только одна маленькая комната и кухня. В комнате Прасковья поселила Владимира с женой. Сама весь день была или на кухне или в огороде. Старший сын, Коля, если был не на работе, тоже обретался на кухне. К тому времени братья уже отслужили в армии. Николай выучился там сапожному делу и в свободное время, на заказ, чинил обувь. Но это днем, а на ночь Прасковья забиралась спать на большую русскую печку, а Николай на полати.
     Это продолжалось не очень долго: сначала младшая дочка Галя вышла замуж и ушла жить к мужу, а потом, как-то раз Инесса, жена Владимира пришла с работы вся в слезах, с забинтованной рукой. Работала она на ватной фабрике, где о технике безопасности, по-видимому, не имели никакого представления, движущиеся части механизмов ничем прикрыты не были, а должны были решетками. Вот ее рука туда и попала, три пальца оторвало, остались только большой и указательный.
     Руководители фабрики постарались замять дело, и осторожно начали выяснять, чем бы от нее можно было откупиться, в тюрьму, понятно, не хотелось. Инесса потребовала квартиру, ей тут же ее предоставили, правда, маленькую и старую, но отдельную! К тому же ее даже с очереди на квартиру не сняли.
     Когда Владимир с женой перебрались в новую квартиру, их комнату заняли Прасковья и Николай. А вскоре Тоня решила на Урал поехать, там ей квартиру обещали, и уехала, забрав своих дочек.
     Сестры Прасковьи, давно овдовевшие, одна за другой умерли. Старшая, Анисья, жила у дочери в Иванове, там и умерла, а две другие Анна и Мария – в центре Шуи в очень маленькой квартирке, после их смерти, ближайшими наследниками оказалась Прасковья с детьми. Так что в эту квартирку переехала Люба с дочерью. В доме стало совсем пусто, там оставались жить только сама Прасковья и Николай. Правда ненадолго, через два года Тоне надоело жить на Урале, и она с детьми вернулась к матери.
     Вот так и шла жизнь. Раз в год в отпуск приезжал в Шую брат Павла Николай Сергеевич, ставший к тому времени на своем заводе главным инженером. Приезжал-то он, конечно, к брату Тимофею, но обязательно один раз за отпуск вместе с Тимофеем и его женой приходил к Прасковье. Привозил с собой кучу гостинцев из Москвы и половину их нес вдове старшего брата. Ее предупреждали заранее об их приходе. Прасковья созывала в гости всех детей и внуков. Накрывала большой стол в передней комнате. Ради такого гостя за продуктами бегала на рынок, конечно, это было очень дорого, ну да деверь лишь раз в год приезжал.
     Николай Сергеевич снисходительно оглядывал стол, степенно, не спеша рассказывал свои новости. На него поглядывали с уважением: если бы он не пристроил в свое время, племянника Колю лечиться в Московский госпиталь, тот мог бы остаться без ноги. С артериями в ногах у него было нехорошо, сказалось то, что четырнадцати лет у токарного станка стоял.
     А с продуктами было плохо. В магазинах почти ничего не было, а на рынке все было очень дорого. Муку только четыре раза в год, перед праздниками, по талонам по два килограмма на человека продавали. Прасковья тогда из всей муки, что на всю семью полагалась, ставила с вечера квашню, а утром сначала начинку для пирогов готовила, хорошо еще внучки помогали, а потом, опять же вместе с ними пироги и плюшки делали и пекли в русской печке.
     Начинок было две. Первая это жареная на подсолнечном масле капуста, внучки сначала ее мелко рубили, а Прасковья жарила. Вторая начинка была из сушеных яблок: их сначала варили, потом тоже рубили и мешали с сахаром. Яблок всегда было много, в огороде росло двадцать четыре яблони, все разных сортов, когда-то выращенных Прасковьей из семян. Свежими, конечно, яблоки съедать не успевали и большую часть их она сушила.
     Пироги и плюшки, хоть и таскали все, кому сколько хотелось, но хватало их чуть ли не на неделю. Вот тогда все и чувствовали: праздник все-таки!
     Внучки же помогали Прасковье справиться с огородом: вскопать весной, полить и прополоть летом. Они же зимой разгребали снег около дома.
     Но годы шли, Прасковья старела. Привязались всякие старческие болячки, и она только охала, когда в очередной раз ногу судорогой сводило. К тому же ей несколько раз не повезло по неосторожности упасть в подполье, оба плечевых сустава были вывихнуты. Как следует она их не долечила и получился привычный вывих. Иногда, то одна, то другая рука выпадала из сустава, Прасковья привычным жестом ставила ее на место и шла дальше по своим делам.
     Многие ее ровесницы и, тем более, те, что были старше ее, полюбили сидеть на завалинках своих домов и обсуждать всех прохожих, чуть ли не залезая к ним в сумки, любопытствуя, а что именно они купили в магазине. Прасковья на завалинке никогда не сидела, а сплетни терпеть не могла. Были у нее две троюродные сестры, жившие неподалеку, Шура и Аграфена, грешившие этим, за это она их не любила. Правда, старшая из них Аграфена, на завалинке поменьше своей сестры сидела. Была уже очень стара, Прасковье в матери годилась, но если ей нужно было куда-нибудь, на автобус никогда не садилась, а заложит, бывало, правую руку за спину и бежит по своим делам. Зато, в отличие от своей сестры сто шесть лет прожила, а Шура только восемьдесят с небольшим.
     Была у Прасковьи подруга, Фроня, тоже вдова. Вот с ней она и общалась. Разговаривали они, как правило, о детях, внуках и об урожае в огороде. Но когда Прасковья приближалась уже к восьмидесяти годам, подруга умерла. А вскоре она узнала, что в Москве умер Николай Сергеевич. Оставалось все меньше и меньше людей, кто помнил ее молодой. А когда, нашлись «добрые» люди, сообщившие ей, что еще и Тимофей умер, она не выдержала и слегла. Ухаживали за ней все, кто только мог: и дети и внуки. К тому времени, кроме трех внучек, был у нее уже и маленький внучек Миша, от младшей дочери. Больше-то, конечно, ухаживали за матерью Люба и Коля. Люба жила в соседнем доме, а Коля, так и не женившийся, жил в одном доме с Прасковьей. Тоня, к тому времени, получила новую двухкомнатную квартиру.
     Кроме того, каждый день больную приходила проведывать медсестра из поликлиники: сделать укол, посмотреть нет ли пролежней. А раз в неделю приходил и врач, узнать как она себя чувствует и не надо ли выписать новое лекарство. Так прошло два года. Некогда очень полная Прасковья вся исхудала, чувствовала она себя очень плохо, и все повторяла: «Только бы мне поскорее умереть». Не дожив несколько дней до восьмидесяти трех лет, она умерла. Люба рассказывала потом, что перед смертью она вспоминала всю свою жизнь и говорила, что неплохо пожила: все у нее было: и любимый муж и дети и внуки.
     Хоронить ее собралась чуть ли не вся улица. Пришли все дети, а из внучек две, к их сожалению, не смогли попасть на похороны. Ира в это время жила далеко, на Урале и не успевала в Шую даже самолетом, погода оказалась нелетная. Аня же лежала в больнице с сотрясением мозга. Приехали из Иванова племянники, и, совершенно неожиданно, пришел старик, оказавшийся тем самым учителем, влюбленным в нее в молодости.