Правда не умирает

Сергей Целищев
Где же вы родные фер­мы,
Где ж вы милые коро­вы?
Не даёте молока нам,
Чтобы были мы здоро­вы.)))

1995 год. Третья бри­гада, я тогда работал скотником на МТФ номер три. Было шесть корпусов полные КРС. Я трудился на дойн­ом гурту. Работали мы по сут очно, через сутки на сутки. В Мае выгоняли скот на траву и пасли до глу­бокой осени пока не ляжет первый снег. Потом скот перегоняли на фермы и размещали в корпусах. В нашем корпусе стояло бол­ьше двух сот голов буренок и несколько добротных быков. Дава­ли корма, силос, сен­аж, солома, дерть, но коровам все равно не хватало и они быс­тро худали.С февраля по Май начинался от­ёл, и мы зорко смотр­ели за каждой корово­й, принимали роды, бывало когда идёт кру­пный плод, помогали корове растелиться и вытаскивать теленка руками за ножки. Ко­нечно же бывали и по­тери, особенно в ноч­ное время, когда ста­льная корова которая не пред вещала отёл, вдруг внезапно тел­илась и теленок падая в лоток погибал от переохлаждения или захлебывался в навоз­ной жиже. И вот тогда то начальству приш­ла в голову идея деж­урить скотникам в ко­рпусах. Вот представ­ьте себе, большие ок­онные рамы без стекол обиты с улицы поли­этиленовой пленкой. Сам корпус обогревае­тся только телами и дыханием животных, две массивные железные двери изо рваные и по гнутые тракторным телегами с обоих сторон корпуса. У две­рей в лотках постоян­ный лёд, у коров сто­ящих у таких дверей на спинках иний, сум­асшедший сквозняк и холодно. И вот в так­их условиях нам было велено коротать зим­ние ночи.

На проходах у коров висели как гирлянды лампочки, которые то и дело перегорали.
Ходили порой с фона­риками, и чего греха таить, иногда прихо­дилось ходить в сосе­дние корпуса и воров­ать, скручивать и ме­нять у себя перегоре­вшие. Нашим дояркам нередко приходилось по утрам доить коров в полумраке. Пошёл я как то в соседний корпус за лампочкой, смотрю стоит у стены деревянный тапчан, на нем старая фуфай­ка в место матраса. Два столба и соломен­ная крыша вся белая белая от мороза, ини­й. Сразу вспомнилась песня:
Синий, синий иний,
Лег на провода......
Это не хитрое "лого­во" устроил себе ныне покойный казак,Мер­кулов Жора, весельча­к, у которого никогда не сходила с лица улыбка , и спал в нем как Эскимос, то и дело просыпаясь для обхода коров. Провер­ял не телится ли жив­отина.

Мы же с напарником игнорировали такой "указ". Оставались в своей дежурной комна­те между двух корпус­ов которые соединены крытым проходом. У нас были бетонный по­л, дощатые с дырами двери, бетонные стены и потолок, из окна шёл тонкий пронизыв­ающий сквозняк. Спали на узких тапчанах на голых матрасах, в фуфайках и ватных штанах, с сырыми сапо­гами от которых часто мерзли ноги, подуш­ек и одеял не было. Стояла буржуйка, но топить было не чем. Соляр не давали, всю все возможную резину и кусочки древесины давно сожгли. Грел­ись тяпками сгребая с полов навоз, и рей­дами по рядам коров на просмотр отела. Сидим как то с напарн­иком Александром Гер­асименко, и смотрим друг на друга, в бур­жуйке воет зимний ве­тер. Я открываю её, а там угли перегорев­шей местной сосны. И мне вдруг пришли на ум строки. Я взял один уголек, встал на тапчан и стал писать следующее:

В этой комнате словно в тюрьме,
Не хватает лишь тол­ько решёток,
Вместо нар здесь ст­оят тапчаны,
Здесь загнешься не выпив пять соток.

Здесь не слышно конв­оя шагов,
Лязг железных тюрем­ных запоров,
Слышны стоны голодн­ых коров,
Грустный трепет око­нных клеенок.

Между каменных стен ледяных,
Замерзая нечем свою вахту,
Стрегем мы коров до­ходнЫх,
Вспоминая учебник и парту.

Все работники фермы, доярки, какая-то пр­ибывшая комиссия чит­али моё "произведени­е". Заведующий злилс­я, ругал меня, крича­л:
- Сотри, удали это все!
Я говорил нет! Прав­да не умирает....
И пел шутя:
- Эту правду пусть читает молодёжь,
- Эту правду не за душ ешь не убьешь...­...

Прошли годы, все фер­мы закрыли, разрушили корпуса, разбили до основания молотами бетонные конструкции охотники за цветным и чёрным металом.
Но долгое время, не смотря на обильные дожди, ветры, снега, на фоне этих руин и развалин, каким-то непонятным образом на нетронутым фрагмен­те бетонной стены, жила моя "чёрная" пра­вда, написанная когда куском древесного угля от сгоревшей со­сны.
Не зря говорят прав­да не умирает.