(из цикла "Госпожа Журавлёва")
Приснился пьяненькой Любови Петровне под утро нескладный и дурацкий сон.
Будто она, Любка Курахова, снова семиклассница и сидит в пустом кабинете своей старенькой школы в деревне Паромное. За окном разлиты чернила, смеркается. Любка понимает, что уроки давно кончились, пора идти домой, но тетрадки и учебники рассыпаны по парте, портфель куда-то запропастился, руки не подчиняются, роняют на пол то одно, то другое.
В кабинете стоит знакомый запах пресной школьной извести, мела и рассохшейся мебели. В носу першит. Любка почти плачет. Она почему-то догадывается, что надо бежать прочь из школы, иначе произойдет что-то нехорошее. Но как идти домой без портфеля?
Оглядев себя, Любка видит, что тело у нее вовсе не девичье, а как у теперешней зрелой и полной женщины, ведь ей сорок два года. Тогда почему она учится в седьмом классе?
И что за странная школьная форма? Семиклассница-переросток трогает голову и находит там два пышных белых банта. Взрослой даме это явно не по возрасту. На Любови Петровне крахмальный школьный фартучек, едва достигающий солидных крепких ляжек, однако ни юбки, ни платья под ним нет, только черный блестящий бюстгальтер на фривольных шнурках, миниатюрные черные трусики и тугие эластичные колготки. Пояс колготок впивается в сочный женский стан, словно плоть Любовь Петровны намеренно всасывает его вглубь.
Спина у сорокадвухлетней ученицы голая, ноги обтянуты полусапожками на платформе. Этот капроново-игривый наряд подошел бы жрице борделя в стиле садо-мазо, но ученице седьмого класса не годится.
Эластичные колготки пронзительно повизгивают между ног, когда женщина мечется среди парт, натыкается на стулья в напрасных поисках злополучного портфеля. Любка в смятении думает: как она пойдет по деревне едва одетой? Ладно, спереди ее с грехом пополам скрывает фартук. Груди норовят вывалиться многопудовой массой через крахмальный верх, но их удерживают обручи шнурованного бюстгальтера. А сзади? Трусы да колготки, больше ничегошеньки. Хоть бы обернуть ягодицы полотенцем, иначе парни проходу не дадут! На худой конец Любка даже портфелем бы зад прикрыла, только нет его нигде, проклятого.
Время упущено. В двери входит одноклассница Райка Цепилова, драчунья и пакостница, главный враг Любови Петровны. Райка Цепилова под стать своей фамилии – она два года подряд цеплялась к толстой неуклюжей Любке и нещадно ее изводила, пока не переехала куда-то на псковщину.
Райка тоже как бы взрослая, но гораздо стройнее и гибче Любовь Петровны. Ее фигуру облегают темные чулки сеткой, шортики-стрейч и крохотный лифчик с кожаными наплечниками, похожими на рыцарские латы. В пупок продето золотое кольцо. На лице у Цепиловой карнавальная полумаска, какую носил мститель Зорро в одноименном кино. В правой руке, залитой в лайковую перчатку, – длинная острая указка.
От Райки в черной полумаске за версту несет дубленой кожей лифчика и цитрусовой жвачкой. Цепилова надувает изо рта пузырь, он лопается со звуком ружейного выстрела. Любка подпрыгивает от неожиданности, пятится на каблуках-платформах и упирается обнаженной спиной в угол. Бежать некуда.
- Попалась, жирная Рогмунда! – радостно оскалив белые зубы, Райка выбивает у Любови Петровны учебники. – Марш на учительский стул! Начнем урок. Быстрее, а то стегну указкой кое-куда!
Концом указки Райка приподнимает школьный фартук Любовь Петровны и тычет в низ живота, защищенный только капроновыми колготками. Острие больно жалит Любку в интимное женское место, между ног на колготках остается затяжка.
Согнувшись пополам, Любка пытается прикрыть пах ладошкой, хнычет и послушно идет занимать учительский стул. Подспудно она всегда до дрожи в поджилках боялась злой и наглой Райки.
Беззащитный зад пленницы ничем не прикрыт, кроме миниатюрных соблазнительных трусиков и сексуально мерцающих колготок. Свет ртутных ламп мечется по золотистому капрону, переливается на выпуклостях женских мышц. Полные бедра Любки похожи на два фужера, наполненных игристым вином. Блики на лайкре скачут и кружатся роем невесомых пузырьков.
Повелительница Цепилова, подбадривая, со смехом шлепает указкой по ягодицам запуганной соперницы. Указка щелкает в тишине класса, словно ивовый прут, грузные ягодицы Любовь Петровны поджимаются и вздрагивают от ударов, туго стянутые колготками. Любовь Петровна постанывает от боли и покорно прибавляет шагу под неусыпным Райкиным конвоем.
Цепилова велит сесть ей на стул задом наперед, для чего приходится широко развести ноги. Фартук задирается, живот Любовь Петровны вдавлен в фигурную резную спинку стула. Крупные складки плоти выступают по ту сторону вертикальных перекладин, будто сочные пласты бекона сквозь решетку для барбекю.
Выкрутив Любке руки за спину, Райка долго, со вкусом связывает их хрустящим скотчем. Пленница дышит носом и жалко шмыгает.
- Сама понимаешь, жирная Рогмунда, ничего личного. Поручение коллектива, - шепчет на ухо Райка. Пленницу опять обдает цитрусом.
Опустив подбородок на спинку стула, дрожащая Любовь Петровна сглатывает излишек слюны. Почему Райка назвала ее какой-то Рогмундой? Впрочем, Цепилова награждала Курахову прозвищами и похлеще.
Любовь Петровна смотрит на свой проступающий из перемычек живот, на торчащий между ляжек уголок крахмального фартука и широко раздвинутые упругие колени. Сзади пулеметной очередью трещит скотч. Пленница чувствует, как срастаются ее предплечья и запястья. Клейкая лента капканом перехватывает ноющие кисти, впивается в вены и жилы, замедляя ток крови, прищемляет нежный пушок на тыльной поверхности рук.
Еще есть время вскочить, пинками прогнать гадкую Райку и как-нибудь высвободить руки, пока Цепилова не скрутила их до конца, но Любка во сне страшно трусит и не может решиться. Она боится Цепилову до обморока, до сырости в своих садомазохистских трусиках. Любовь Петровна надеется, что если вести себя смирно, то Райке быстро наскучит ее мучить, она уйдет и придумает другое занятие. Проще потерпеть связанные руки и унизительное положение нарасшарашку верхом на стуле, чем поднимать бунт. Пусть будет что будет.
Не встречая сопротивления, Цепилова заканчивает опутывать набрякшие, вывернутые руки Любовь Петровны и прочно приматывает пленницу грудями к резной спинке, а за ляжки и лодыжки – к ножкам. Скосив кристально-голубые глаза, Любовь Петровна видит, как на её растопыренных коленках появляются блестящие стяжки из скотча. Они плотно фиксируют раздвинутые ноги по обе стороны от стула.
Прозрачная стеклянная пленка туго обхватывает Любкины плечи, мягкие, как пироги. Цепилова прохаживается кругами, бесконечные витки все сильнее вжимают Любку в кряжистый стул. Школьной пленнице становится трудно дышать. От напора крови в шее колет яремную вену. Груди в шнурованном бюстгальтере влипают в полированную спинку, плющатся и выпирают вверх, под ключицы.
Встать, оторваться от стула уже невозможно. Скрюченной Любови Петровне кажется, что у нее течет из носа, однако вытереть его нечем. Цепилова связала ей руки от запястий до локтей, упаковала скотчем, словно пару венгерских сальных сосисок. Любовь Петровна целиком приклеена к сиденью и спинке. Мягкая подушка из искусственного бархата постепенно намокает под ее бедрами, вспотевшими от страха.
Цепилова без остатка расходует на безропотную жертву внушительную катушку липкого скотча, прежде чем решает, что Любовь Петровна связана достаточно надежно.
- Теперь буду тебя допрашивать, - Райка встает перед жертвой, похлопывая указкой по ладони. – Не вздумай врать, жирная Рогмунда. Ты ведь не забыла, как нам было весело в парке, а?
Еще бы такое забыть! В седьмом классе, в начале первой четверти, ватага девчонок под предводительством Цепиловой затащила Любку в скверик на задах школы, поставила к нагретой солнцем липе и скрутила руки за стволом резиновой скакалкой. В рот упирающейся Любови Петровне засунули сырую вонючую футболку Вальки Степаненко. Ткань пропиталась ужасным вкусом Валькиных подмышек. Любка Курахова задыхалась и морщилась, бесплодно дёргаясь в резиновых путах.
Привязанную к кистям скакалку из-за спины перекинули Любке на живот, задрали юбку, пропустили между ног и максимально оттянули конец обратно за липу, где прикрепили к узлу на запястьях.
- Плохо, ноги связать не хватает! Вторую скакалку не взяли! – с досадой констатировала Цепилова и принялась стаскивать с себя только вошедшие в моду фиолетовые лосины.
Неведомо, что именно хулиганки хотели сотворить с прикрученной к липе одноклассницей Кураховой, но их спугнули: на площадку по ту сторону кустов с толпой мелкоты вышла учительница начальных классов. На «шухере» свистнула караульная, и ватага Цепиловой оперативно смылась.
Сокрушенно матерясь, Райка чикиляла на одной ноге, на бегу запихивая себя обратно в фиолетовый эластик. Перед Любкой мелькали дерзкие белые трусики Цепиловой, застрявшие в поджарой попке.
Безобразницы удрали. Любка осталась торчать у липы с заломленными руками и кляпом во рту. На ней были желтая маечка, юбка в горошек и шелковистые колготки цвета кофейной пенки. Арестантка долго вертелась вокруг ствола, шоркала лопатками по шершавому дереву и пыталась вырваться из петель. За ворот маечки сыпались мусор и корьё.
Мычащая Любовь Петровна думала, что ей удастся перетереть скакалку о дерево, но стоило напрячь сзади руки или пошевелить локтями, как передний узел с чудовищной болью впивался в нее через колготки. Руки с промежностью оказались намертво закольцованы скакалкой, и разорвать эту дьявольскую цепочку не могла никакая сила на свете. Резиновая уздечка пилила низ живота сквозь трусики, по телу бежали мурашки, вызывая в паху постыдные и мучительные ощущения. Вскоре Любкины «танго» вымокли до нитки.
Выдохшуюся пленницу ненароком нашли игравшие первоклашки, у которых в кусты улетел мячик.
- Ой, в кустах Курахова стоит, у нее трусы и руки скакалкой завязаны, а во рту - синяя тряпка! – кинулась малышня к учительнице. – От нее конюшней пахнет!
К тому времени мочевой пузырь Любки готов был лопнуть, на запястьях краснели ссадины, а в трусиках «танго» хлюпало от боли и неуместного полового возбуждения. Она благодарила Бога, что ее не нашли какие-нибудь взрослые пацаны. Те, пожалуй, не спешили бы отвязать от липы симпатичную тринадцатилетнюю Курахову с рано созревшей тяжелой грудью.
***
… – Вопрос первый! – окликает Райка. Они снова в пустом классе, и Любовь Петровна сидит связанной скотчем верхом на учительском стуле. – Это ты налила в раздевалке воды в ботинки Наташке Лебедевой?
Разумеется, этот акт мести совершила Любовь Петровна. Лебедева ходит в паре с Цепиловой и принимает в истязаниях Любки самое деятельное участие.
- Нет, - хрипит Любовь Петровна. - Не я!
- Врешь, толстожопая, - Райка сгибает указку в руках буквой «О», словно березовую розгу.
Подойдя сбоку, палачка от души хлещет арестантку по откормленным ягодицам, затянутым в прозрачные искристые колготки. Блики заполошно брызжут по капрону врассыпную.
- Я! Я! – визжит Любовь Петровна, раскоряченная на стуле. Место удара горит как ошпаренное кипятком.
Райка стегает связанную одноклассницу еще дважды, наслаждаясь ее воплями.
- А страницы мне в учебнике по русскому кто склеил, жирная Рогмунда?
- Не я, - пугается пленница женщина. – Точно не я, Раечка! Это Славка Майер!
- Верю, - ухмыльнувшись, Цепилова снова взмахивает указкой. – Как говорил мой дедушка: «Доносчику первый кнут!» Попалась!
В следующие несколько минут прыгающую на стуле Любовь Петровну опять яростно порют указкой. После каждого соприкосновения розги с ягодицами арестантка заходится в истошном крике. Колготки пустили «стрелки», порванные в нескольких местах. Кожа под ними побагровела.
Отведя душу, издевательница Цепилова водружает стройную ногу в сапоге на пухлую ляжку примотанной к стулу добычи. Золотое кольцо качается в пупке. Каблук со скрипом вонзился в Любкино бедро. Небрежно сорвав полумаску Зорро, мучительница Цепилова встряхивает головой, обмахнув порозовевшее некрасивое личико. Курахова-Журавлева с согнутой спиной затаилась, глядя на литой сапог фашистки-одноклассницы.
- Надо передохнуть, - Райка массирует руку с указкой и вдруг резко ввинчивает каблук в ляжку пленницы, будто каленый гвоздь.
- Уй!... – Любовь Петровна дергается в прочном коконе из скотча, по колготкам бегут новые стрелки - словно камень бросили в гладкое стекло. Увы, сколько ни рвись, мерзкая полимерная пленка скотча не становится слабее. Руки и ноги по-прежнему крепко связаны, Любка по-прежнему в безраздельной райкиной власти
Беспомощно уронив голову на спинку стула, Любовь Петровна глотает пыль и едкие слезы. В паху сыро от тесноты и боли, набухшие половые губы саднит от прилива возбуждающих соков.
- Помнишь, как мы «велосипедные гонки» тебе устроили? – мечтательно шепчет над ухом Цепилова.
Эту Райкину шутку Любовь Петровна тоже не забыла. В том же седьмом классе, вскоре после происшествия в парке, теплая компашка Цепиловой догнала и окружила на улице Любку Курахову, сорвала с нее юбку. Хулиганки отобрали школьные ранцы у случайных малышей и отстегнули с них наплечные ремни из кожзаменителя.
Визжащую Любку Курахову без юбки – в белой кофточке, черных колготках с рисунком и выставленных напоказ светлых трусиках, - силой усадили на чей-то велосипед. Кисти ей ремнями прикрутили к рулю, ступни - к педалям, с хохотом растолкали под гору и отпустили.
Разгоряченная потасовкой, обезумевшая Любка летела под гору на раздрызганном «лешагоне», даже не догадываясь затормозить. В ушах свистел ветер, переднее колесо билось по крупной щебенке. Встречные прохожие озадаченно глазели на зареванную белокурую школьницу, которой вздумалось покататься в неприличном виде.
Райкина шайка не только привязала к велосипеду Любкины руки и ноги, но и прихватила ремнем к седлу поперек ляжек. Мясистые ягодицы Любови Петровны, перечеркнутые ремнем и тесемкой трусиков, нахально свисали по обе стороны изношенного скрипучего сиденья. Затянутые в темные колготки с рисунком, Любкины бедра напоминали ночные дождевые тучи с проблесками молний. Мужики охально смотрели ей вслед, от вожделенных взглядов было неловко и противно.
Распугивая куриц, истерзанная семиклассница Курахова в колготках и белой кофточке ураганом слетела с горы на дребезжащем велосипеде и лишь в ближайшем переулке сообразила нажать на тормоза. Но полностью остановиться Любка не могла: ноги прочно привязаны ремнями к педалям, она бы попросту упала в пыль.
Волей-неволей Любке пришлось ехать прочь от домов, от нескромных глаз, наматывать круги на ненавистном железном коне, плакать и психовать. На ходу она пыталась распутать зубами ремни на запястьях, но полевая дорога была неровной, велосипед трясло, руль бил Курахову по зубам.
Сплевывая кровь, Любка отчаянно материлась и опять вращала педали. От долгой принудительной езды нудно заныли полные икры. Поворачивать обратно в деревню Любка Курахова боялась: на улице гуляет праздный народ, а ее белоснежные волосы и трусики издали бросаются в глаза. Сколько будет яду, подначек, похабных кличек в адрес связанной жертвы «велосипедных гонок»!
Ремень на бедрах не позволял несчастной пленнице оторвать зад от велосипеда. Треснутое седло больно скоблило пленнице промежность, до звона стиснутую потным капроном. Еще в шестом классе Любка тайком познала мастурбацию, и это неприличное занятие ей понравилось, но велосипедное седло возбуждало пах гораздо грубее, чем собственные пальчики. Оно впивалось между ног слишком сильно. Горе-наездница охала, прела от жары и чувствовала, как в трусиках копится незваная липкая роса.
Злость и боль в паху мешали Любке обдумать план избавления от проржавшего «Урала». Сучки-девки увели его из ограды Генки Феоктистова. На ходу ремни не распутать, но и остановиться она не может. Неужели через полчаса-час Любка обессилеет и с грохотом упадет в заболоченную канаву - в белой кофточке и чистых, модных колготках?
Блистая ляжками, одинокая всадница ехала безлюдными проселками куда глаза глядят, опасаясь встречных пешеходов, и вскоре добралась до дальних покосов. Проклятый велосипед сделал ее похожей на девушку-кентавра, если такие бывают. Любке хотелось есть, хотелось пить, хотелось удушить Цепилову на месте за гнусные проделки. Запястья на руле затекли от ремней, задница в капроновой оболочке намозолилась о седло. Поперечный ремень резал усталые бедра. Над кудлатой белокурой головой школьницы вились мухи и оводы. Солнце обжигало щеки и открытый треугольник в вырезе над упитанной, почти оформившейся грудью.
Равномерное бряцанье велосипедной цепи сводило Любку с ума. Она решила все-таки найти сентябрьскую траву погуще и упасть набок, чтобы отдышаться и распутать руки. Долго и придирчиво осматривала обочины, но всюду ей чудилось то слишком грязно, то трава редкая, то чертополох с колючками торчит.
Наконец впереди, за редким березником, показалась не вывезенная с лета копна сена. По колдобинам и рытвинам Любовь Петровна очертя голову ринулась к ней, затормозила, навалилась боком, уткнулась головой в пахучее разнотравье. Вой педалей и ветра стих.
Несколько минут Любка наслаждалась мыслью, что ей не надо больше крутить расхлябанные, приросшие к ногам шатуны. Спекшимися губами пленница вытянула из стога стебель тимофеевки, пожевала, разглядывая привязанные руки.
- Можно было раньше где-нибудь встать, к дереву прислониться! – вслух изумилась она собственной тупости. Спина и промежность начали отходить, заныли с удвоенной силой. Зачесалось в трусиках и в уколотой сеном груди.
Зубы у Любови Петровны тогда еще не были испорчены сладостями, это позже она станет носить золотые коронки. Кое-как она ртом ослабила ремень на левой руке, а дальше пошло легче. Сдернула одну руку с руля, отвязала другую. Потом отстегнула от седла натертые бедра, поочередно освободила от ажурных педалей ноги в черных туфельках. Свобода!
Выбравшись из плена, Любка перевела дух, напилась и умылась из ручейка, внимательно оглядела себя. Мини-юбка осталась в деревне, у Райки Цепиловой. Бросив велосипед, не желая больше даже прикасаться к нему, Любовь Петровна прикрыла свои трусики пучком собранных на опушке ромашек и огородами, малинником вернулась домой после жуткого велопробега.
На другой день выяснилось, что украденную юбку Кураховой Цепилова подбросила в форточку учительской. Вещь опознали, в итоге Любку же вызвали к директору на серьезный разговор.
***
… Свист указки возвращает Любовь Петровну к действительности. Зловредная Райка опять полоснула ее по толстой ляжке. Любовь Петровна кричит - левое бедро гудит от жгучей боли. Плоть под иссеченными колготками вспухла рубцом. С крыльев носа капают слезы вперемешку с потом, они с тихим чмоканьем падают на грудь, обтянутую скотчем и эротическим бюстгальтером.
- Вспоминаешь, как жопу великом натерла? – щерится Цепилова. Схватив Любовь Петровну за жирный подбородок, она заглядывает в мокрые голубые глаза. – Наверно, тридцать три раза кончила, пока до покоса ехала? А правда, что бабка Нюра тебе в детстве за онанизм руки на ночь связывала?
- Правда, - бормочет Любовь Петровна. Как же она боится и ненавидит эту Райку!
Цепилова еще раз больно вонзает каблук в крутое бедро одноклассницы. Янтарные колготки Любови Петровны протестующе трещат и пускают пучок новых стрелок.
- Я краем уха слышала, теперь хочу из первых уст. Ну?... Выкладывай, пока по губам указкой не стукнула… Рогмунда вшивая!
Привязанная к стулу Любовь Петровна вдруг понимает, откуда в Райкином лексиконе взялась загадочная «Рогмунда». Это же…
***
Нет, надо по порядку. К тринадцати годам Любка Курахова начала входить в пору половой зрелости, у нее открылись месячные циклы, и она быстро приохотилась утолять природный зов поверхностной мастурбацией и стягивающими трусиками.
Любка уяснила, что носить тесные колготки и шелковое нижнее белье не очень комфортно с практической точки зрения, зато с физической стороны – более чем приятно. Сдавленная промежность и трение капрона, сжимающего каждую клеточку тела, становятся источником дополнительного удовольствия. Любка тщательно изучила свои эрогенные зоны, соски, ушные раковины и пах, а изобрести ласки - уже дело техники. Не меньше трех раз в неделю она скрытно устраивала себе маленькое сексуальное приключение.
...В один из летних вечеров Любка выходит в огород набрать малины, чтобы намешать к ужину ягод с молоком. На ней ярко-красная трикотажная спортивная кофта и обтягивающие лайкровые лосины, тоже ярко-красные. Среди огородной зелени фигуристая Любка Курахова кажется кричащим распустившимся маком. Сквозь красные лосины обозначались кружевные девичьи трусики. Пышная попа при ходьбе волнами переваливается туда-сюда, полукруглые складки под ягодицами придают ей сходство с огромным телефонным смайликом.
- Опять эти презервативы натянула! – ворчит бабка Любови Петровны, неодобрительно кивая на выступающие под лайкрой прелести своевольной внучки.
Раздвигая густые ветки малинника и отправляя в рот особо красивые ягодки, Любка быстро наполняет литровую банку и водружает ее на лавку за погребом. Облизывает с губ терпкий малиновый сок. Оглядывается. В соседних огородах никого нет. Надо привести себя в порядок.
Скользнув руками по заднице, Любка ловко поддергивает под лосинами кружевные трусики. Расправляет шелковую складку в промежности. Почти автоматически Любка задерживает ладонь между ног, ощущая под эластичной тканью влагу и жар.
За огородом кричит визгливая сорока. Очнувшись, Любка стыдливо отнимает руку и тянется за банкой, но прикосновение к запретным местам уже раздразнило аппетит. Кровь медленно приливает к щекам, и без того румяным, делая их пунцовыми. Коварная изменница-рука сама просится погладить себя еще.
Нервно выдохнув, Любка отряхивает с одежды налипший в малиннике сор. С независимым видом, покачивая бедрами, дефилирует в предбанник, сдвигает веники и садится на скамеечку.
Юная развратница раздвигает облитые красной лайкрой бедра, кладёт руки на колени. Подушечки пальцев с легким шорохом скользят по блестящей лайкре, забираясь все выше по внутренней, самой чувствительной части женских ляжек.
Сбивчиво задышав, Любка откидывается на дощаную стенку и опускает ресницы. Ее безумно возбуждают тактильные ощущения – упругая лайкра облегает ее, словно кожа. Лосины-«презервативы» настолько плотно обтекают напряженное тело, что их необязательно снимать, как и трусики. Все необходимые манипуляции можно сделать одетой.
Пальцы поднимаются по бедрам к заветному девичьему месту. Любка Курахова приоткрывает рот и снова облизывается. Свежий вкус малины до сих пор держится на языке. В лифчике под спортивной кофтой подскочили, встрепенулись вжатые в груди соски. Они отважно ищут себе дорогу под тугим сводом поддельного «итальянского» бюстгалтера за три тысячи рублей.
Чуть помедлив, словно ей предстоит нелегкий выбор, Любка шевелит покатыми плечами, растряхивая грудь и упрощая задачу отвердевшим соскам. Тело готово к непристойностям. Левую руку Любка отправляет обратно в путешествие по бедру, а указательным и средним пальцами правой руки очерчивает контуры дрожащих от возбуждения интимных губ, втиснутых в шелковые трусики. Там у нее давно появились «кучеряшки», как у взрослой. Сейчас кучеряшки прижаты трусиками к телу, будто мелкие взведенные часовые пружинки. От этого Любке весь день щекотно и тесно.
Судорожно выпустив из себя воздух, созревшая девчонка вжикает замком кофточки и запускает левую руку в лифчик. Груди круглятся там, взмокшие, крупные, похожие на моржовые спины. Соски вздулись двумя виноградинками. Правая рука равномерно трудится над пахом в скрипящих лосинах. Лайкра шипит и искрится как разогретое подсолнечное масло.
Вероятно, таким же методом древние люди добывали огонь для очага. Правда, у них не было лосин. Хихикнув, Любка раздвигает ноги еще шире и сползает по скамейке в полулежачую позу. Глаза ее совсем закрылись. Она часто сглатывает, а тело наполняется колокольным звоном.
О чем она тогда думала, Любовь Петровна уже не помнит. Возможно, представляла себя женщиной-викингом Рогмундой из широкоэкранного югославского фильма. Шла у них в деревенском клубе сага о храброй скандинавской воительнице с двуручным мечом, в рогатом шлеме и сексуальных кожаных доспехах. Кино было клевое, его смотрели по пятнадцать раз подряд. Цепилова наверняка тоже видела эпопею о похождениях королевы викингов, потому и назвала Любку Рогмундой.
В любой шторм светловолосая красотка Рогмунда зажигала по палубе драккара с голыми ногами, в меховой жилетке, высоких сапогах и короткой юбке. В одной серии викинги из враждебного племени захватили ее в плен и растянули между мачтами. Двусмысленных, скабрезных эпизодов зрителям, конечно, не показали. Пытки, насилие и облик обнаженной Рогмунды не прошли бы цензуру Госкино. Королева викингов некоторое время целомудренно повисела распятой на цепях с кляпом во рту, потом поднатужилась, разорвала оковы и бежала к своим.
Любка в своих мечтах висела в цепях гораздо дольше, и ее, пленной, домогался будущий конунг Нольфстег. Вообще-то Нольфстег по сценарию был положительным героем и по законам жанра должен был ее спасать, а не щупать. Этот прекрасно сложенный двухметровый блондин в конце фильма даже женится на прекрасной королеве.
Но Любка не видит ничего страшного, если душка Нольфстег подомогается ее, пока она висит на цепях и с кляпом. Сердце бешено колотится, заглушая стрекот цикад за огородом. Пусть потрогает ее, пусть!... Она крепко связана и не может увернуться от рук викинга, лезущих ей прямо… Ах, куда они лезут! Нольфстег, сволочь ты эдакая…
В уголок рта, пахнущего малиной, бежит слюна. В таком развратном виде Любку и застаёт суровая родная баба Нюра.
- Шлюхино отродье! Ласкунья! Паскудница!
Строгая бабка Любови Петровны терпеть не может, если домашние опаздывают к ужину. Ворча, что за время отсутствия Любки можно дочиста обобрать малину по всей деревне, а оладьи стынут, рыхлая баба Нюра вышла искать пропавшую внучку в красных лосинах и услышала в предбаннике томные вздохи и бормотание.
Войдя в раж, Любка Курахова уже не могла сдерживаться. Она лежала спиной в углу, закинув полную красивую ногу на лавку. Правая рука сжимала влажную податливую промежность в лайкре, а левая копалась под сползшим бюстгалтером. Конечно, это были руки Нольфстега, а не ее собственные, честное слово! Она же висит на мачте связанной, вы забыли?
К сожалению, сунуть себе кляп Любка не догадалась. Старуха нашла ее по предательским стонам и (возможно) по громкому скрипу дымящихся лосин. Увидев, чем занимается непутевая толстая внучка, баба Нюра поперхнулась от гадливости и стала действовать очень решительно.
Для начала она отвесила пакостнице Любке громкую затрещину. Подняла за шиворот кофты, вырвала девчонке руки из лифчика и из паха, больно скрутила локти за спину.
Вырванная из грез самым беспардонным образом, Любка онемела от страха, пока бабка потчевала ее подзатыльниками, хулила и связывала руки мохнатой веревкой, в которой носили хворост для кирпичной летней плиты под черемухой.
- Сатана! Профура! Сучье семя! – орала бабка, скручивая внучку, уличенную в рукоблудии.
Тут же в предбаннике она бросила растрепанную Любку через колено и высекла вицей по заднице в красной лайкре. Любка плакала и скулила. Ее круглые ягодицы по-прежнему походили на смайлик, но теперь их жгло, словно прижатые к зеву паровозной топки. И самое обидное – Любка не успела кончить, хотя до полета к звездам вместе с Нольфстегом ей оставалось совсем чуть-чуть.
Увы, воображаемый Нольфстег испугался бабки и удрал от королевы вместе с непотребными чудесными ласками.
Связанную и выпоротую рукоблудницу баба Нюра заперла в чулане и оставила без ужина. Любка хмуро ерзала на сундуках, пытаясь пристроить на крышке излупцованный зад. Низ живота чудовищно болел от неудовлетворенности. Лосины и трусики издавали сильный запах пота, мускуса и женской секреции. В гуще «кучеряшек» чесались и ныли напрасно растревоженные половые железы.
- Дура старая! – вполголоса ругнулась Любка и стала тереть веревку за спиной об кованый угол сундука, но опыта в подобных вещах у нее не было. В полутемном чулане возились мыши и пищали комары. Бабка связала ее очень крепко, а у рукоблудницы безумно чесались ляжки, пах и распухший нос. Болел затылок от полученных затрещин.
Про себя Любка подумала, что быть пленницей в чулане совсем неинтересно, если тебя при этом не домогается белобрысый атлет Нольфстег. Но злой бабке Нюре внучку не понять.
Старуха выпустила пленницу только на ночь. Матери дома не было, она уехала в городскую больницу. С угрозами и нравоучениями баба Нюра распутала руки измученной Любке, лично отвела в туалет и проследила, чтобы негодная девчонка не вздумала лезть себе в мокрые кружевные трусики.
Натягивая лосины в туалете, Любка украдкой почесала себя между ног и тут же схлопотала вицей от бдительной бабки. От обиды слезы плеснулись из глаз во все стороны.
- Чо, почесаться уже нельзя? – заверещала Любка, размазывая кулачками по лицу грязь и сырость.
- Шлюха распутная! Марш к божнице, брюхо опосля набьешь! – велела баба Нюра.
Она заставила Любку класть поклоны и отмаливать грех перед иконой в углу. От ужина внучка отказалась. На ночь упрямая бабка уложила ее рядом с собой и привязала за руки к спинке кровати той же мохнатой веревкой.
Любовь Петровна лежала в ночной рубашке и тех же влажных гладких трусиках, хотя обычно спала нагишом. Баба Нюра храпела рядом, пускала газы и воняла кислой овчиной. Святоша отыскалась!
От скуки Любка еще немножко попредставляла себя прикованной Рогмундой в объятиях Нольфстега. Спелое тело охотно отозвалось на фантазии, под рубашкой дрогнули соски, вновь увлажнилось межножье, стянутое шелком. Но как быть с руками? Любка попыталась перегрызть веревку в темноте, однако лишь набила полный рот конского волоса, а позже усталость взяла свое, и она уснула, несмотря на боль от порки и нереализованное сексуальное желание.
Вернувшейся матери бабка Нюра доложила все как есть, но Любкину мать гораздо больше волновала собственная личная жизнь, а не рукоблудие подрастающей дочери-семиклассницы. Да и бабка поняла, что уследить за юной Любовью Петровной она физически не способна. Разве что закует ее чресла в железные трусики и выбросит ключ в реку, а на ночь будет по-прежнему привязывать беспокойную внучку к прутьям койки.
На этом половое воспитание Любови Петровны закончилось. Откуда Райка Цепилова могла пронюхать о пикантном эпизоде с Рогмундой и Нольфстегом – непонятно. Матери Любови Петровны давно нет в живых, а баба Нюра отдала Богу душу еще раньше. Вряд ли она раззвонила соседям, как вытаскивала из предбанника мастурбирующую внучку в красных лосинах из лайкры.
Впрочем, Райка Цепилова сейчас просто снится Любке. А во сне чего только не бывает?
***
Едва спящая Любовь Петровна уверилась, что видит дурной нескладный сон, как опять видит пустой класс, себя верхом на стуле и Райку в полумаске, взмахнувшую указкой.
Цвирк!... Левую ляжку стегнуло резкой, крапивной болью.
- Рукоблудница ты наша, рукодельница! Мало тебя бабка перед иконой держала, - издевательски цедит Райка. – Здорово рассказываешь, прямо заслушаешься... А зачем ты Люсеньке нажаловалась, когда мы тебя на всю контрольную по математике в мальчишечьем туалете заперли, жирная Рогмунда?
«Люсенькой» за глаза зовут классную руководительницу Любки Гюльсию Джаминовну.
- Потому что она меня нашла и освободила, - морщится Любовь Петровна. Ей безумно хочется прикрыть пылающий зад, но руки связаны за спиной высоко и ужасно крепко. – Из-за вас, сучек, я контрольную пропустила. Чего мне вас жалеть?
- Отлично, и я тебя жалеть не стану, - с демоническим хохотом Цепилова опять порет свою невольницу. Кроме ляжек и зада Любку теперь стегают еще и по бокам, и по глянцевым икрам в полусапожках, растянутым под стулом.
К концу экзекуции Любовь Петровна теряет голос, обмякает, растекается и почти равнодушно слушает, как хлесткие шлепки указки ложатся на ее истерзанное тело.
- Вопрос последний! – провозглашает Райка, видимо, слегка подустав. – Если ответишь неправду, жирная Рогмунда, я…
Райка резко тычет указкой через спинку стула в интимное место Любови Петровны, чуть не проколов миниатюрные черные трусики.
- Не-ет!!! – воет несчастная пленница. – Нольфсте-е-е-ег!
Любовь Петровна понятия не имеет, зачем выкрикнула имя белокурого викинга из саги об отважной Рогмунде. Но в сегодняшнем сне вообще нет логики: хулиганка Цепилова с кольцом в пупке, взрослая Любовь Петровна в школьном фартуке, скотч, стул, потерявшийся портфель – все смешалось в глупейший винегрет.
Поэтому пленница почти не удивляется, когда внезапно за спиной Райки вырастает ОН. Будущий конунг Нольфстег двухметрового роста в сияющих доспехах. Вместо меча он сжимает в руке Любкин пропавший портфель с намотанной на сломанный замок изолентой.
- Я здесь, Рогмунда! – гремит участник детских Любкиных фантазий и бьёт портфелем нахалку Цепилову, словно первоклассник на перемене.
Ублюдочная Райка истерично ахает и рассыпается хлопьями грязного пепла. Сетчатые чулки, указка, золотое кольцо в пупке и полумаска Зорро – все растаяло и осело на пол ворохом печной золы. Ее раздувает ветерок от сапог Нольфстега, когда мужественный викинг шагает к связанной Любке.
- Явился – не запылился! – журит поклонника осмелевшая Любовь Петровна, неуклюже ворочаясь в коконе из скотча. – Где с моим портфелем таскался? И почему в бане от бабки меня не спас?... Ты мне по гроб жизни обязан. Сколько я раз тебя перемечтала, паршивец, когда девочкой была?
Будущий конунг протягивает руки ей навстречу - те самые ручищи, которые трогали Любку, мысленно прикованную к мачте. Любовь Петровна Журавлева вспыхивает от желания и … наконец-то просыпается по-настоящему.
***
Ей опять сорок два года, и она лежит в собственной городской квартире, во сне плотно намотав на себя насквозь мокрую простыню. Сердце сумасшедшим дятлом бухает в грудной клетке, голову ломит с похмелья, в растрескавшемся рту все ссохлось. Любовь Петровна понимает, что прижалась задом к горячей батарее парового отопления, поэтому жжение в ягодицах ей совсем не мерещится.
Связанные руки, увы, ей тоже не померещились. Повертевшись на постели, Любовь Петровна убеждается, что запястья скованы наручниками за спиной. Сама она спит в сорочке, трусиках и кремовых чулках, которые в темноте кажутся почти белыми. Хорошо хоть без нелепых бантиков и крахмального фартука. Значит, дочь Ленка опять наказала ее браслетами за пьянку, скандал или курение?
Черт возьми, как хотелось ощутить на себе руки Нольфстега или хотя бы удовлетворить себя самой, будь он неладен, конунг долговязый! Вечно его нет, когда нужен позарез. После похмельного забытья Любовь Петровна чувствует страшное возбуждение во всем организме, тело стонет и просит немедленного секса, но наручники не позволяют сделать абсолютно ничего, даже пальцем до себя не дотянуться. Сколько Любовь Петровна ни прячет браслеты и ни подделывает ключи от них, дочь упорно достаёт откуда-то новые.
Но, пожалуй, это всё-таки гораздо лучше, чем быть выпоротой и изнасилованной Райкой Цепиловой в школьном классе при помощи указки! Слава Творцу, то был всего лишь сон.
Повозившись, возбужденная женщина в наручниках снова впадает в дрему от безвыходности, понимая, что время – лучшее лекарство. Нужно дождаться, пока дочь сочтет мамочку протрезвевшей и раскаявшейся. Тогда Любовь Петровна пойдет в ванную, где припрятано полбутылки водки, а за пластиковой шторкой поджидает Нольфстег с распростертыми похотливыми руками.
«С чего ради Цепилова приснилась мне в маске, чулках и шортиках? - сумбурно спрашивает себя Любовь Петровна и зевает. – Лажа какая-то. После школы столько лет прошло! Райка никогда не привязывала меня к учительскому стулу скотчем, и не порола указкой!… Есть ли в соннике объяснение, к чему пьяные незамужние бухгалтерши видят садо-мазо порку с одноклассницами и викингов Нольфстегов с портфелями? Как Ленка из наручников отпустит – поищу в Гугле… Хи-хи, от моего бреда все дата-центры зависнут!»