Вот так, выйдешь иной раз на крыльцо, посмотришь вниз на Хопер, на его могутные воды, на буйный, едрена вошь, лес по берегам и душу скручивает от гордости за свой край. Хорошо-о! Это ж надо, какая красотища, какая вольность! Слова бугрятся благодарными драгоценными камнями, но ты лишь мычишь, как пьяный, и на груди рубашку расстегиваешь. Скребешь свою мохнатость корявой пятерней и понимаешь, что наступает торжество духа, мать твою! И так жить хочется, и так всем показать эту сказку хочется – у-ух!
А они приехали, умники! Строго посма-атривают, не-хотя разгова-аривают! Из губе-ернии к нам! Бензозапра-авку новую строить! Рядом с моим домом пристали, едрена вошь! Меня, что ль, попринизить захотели, мою природу изумрудную? Так подумал и ближним днем пошел к ним.
Подхожу, сидят подковой у пенька, кашу едят консерв-ную, пару бутылок на виду, помидоры – все как полагается. Ну я, это, поприветствовал душевно – дескать, здорово ребятки! Косяк, на всякий случай, бросаю на «белоголовую» - мутновата, нашенская, значит. Так-так!
Покивали, покурили на костер, меня будто не замечают. Не только не налили, не предложили присесть даже! Тогда осторожно, на выдохе, спрашиваю:
- Как вам земля наша, братцы? Нравится городок-то наш?
Молчат, потом один с ехидцей вворачивает:
- Городок, говоришь? Да деревня задрипанная, городок этот ваш! Поесть по-человечески негде!
Такая наглость мне невпервой. Давно научился давать отпор. Ишь, мать твою! Поэтому спокойно так отвечаю:
- Ты сначала налей, сынок, да расспроси, чем зря хозяев оскорблять.
Последнее слово выговорил уже с особым нажимом. Признаюсь, не удержался. Но для примирения добавил:
- Что ты знаешь о нашем городе?
Смотрю, оживились ребята, заулыбались, загомонили. Но налить – налили! Брехать не стану. И вот дернул я, едрена вошь, полнехонький стаканчик, и такая в меня сила влилась, что грудь по обыкновению зачесалась, внутри меха кузнечные заходили, ноздри растопорщились. Торжество духа, мать твою, ощутилось! Да-а…
Этот же, тонкошеий, спрашивает, но уже не по-барски:
- Ты, что ль, хозяин здесь?
- А что? Ну –я!
- Ладно, отец, смешить. Хозя-яин! Нахозяйничали тут, кому разгребать только!
Я опять на наглость спокойно так отвечаю:
- Выпил я, конечно, поменьше твоего, потому и мыслю трезвее. Знай, сынок, грести у нас не надо. Что можно, все уж давно выгребли. А ты вот приумножь, как наши предки множили. Тода и спасибо скажем. И налей, не жади!
Заулыбались и снова налили. Снова испытал торжество духа! Разговор заострялся. Наставительно так причмокиваю и молвлю:
- Извини уж, сынок, но ваше племя шкодливое всю Рос-сию вмиг разворовало. Когда только наедитесь?! А вот наши предки создава-али! Сказать, кто в нашем городе живал? Кто гостил? А?
Тонкошеий ехидно ухмыльнулся:
- Ну и кто?
Мне только этого и надо было! Я поерзал немного, по-удобнее разместился, разгладил колени – словом, потянул время, чтобы у них слюни потекли. И начал!
- Наперед тут городок был казачий. Являлся он границей между Донским войском и государством, значит. Лихие здесь жили казаки, даже лютые. Никого не пускали, ничего свово не отдавали. Жили по чести! Слыхивали про Стеньку Разина? Во-от, едрена вошь! Сподвижниками у него были, самыми боевыми! Потом с Кондратом Булавиным дружбу водили, рубаками слыли отменными. Так вот и было, что с властью всегда на дыбошки шли, никак не хотели мириться с неправдою. Влекла их и характер ковала, едрена вошь, вольность и красота простора здешнего. Да-а! Вот за это влечение к вольности и порешил их Петька-изверг…
- Какой-такой Петька еще? – с подковыркой спрашивает тонкошеий.
- Да первый, мать его! – отвечаю, сплевывая в сердцах. – Городок наш снес с лица земли, большую часть казаков казнил, остальных выслал, других людей завез, чужие порядки навел. Вот как щас, к примеру! Одного не учел, главного – вольный дух наш был и есть неистребим! И хоть крепость поставил, но не закрепостил, дудки! Потому и приезжали сюда постоянно люди знатные, до правды охочие, чтобы посмотреть на наш народец необыкновенный, подивиться на него, да набраться сил духовных. Ум свой укрепить, да отдохнуть от скверны.
- Ой-ой-ой, - запел тонкошеий, оглядыая своих «со-братьев» - силы небесные! Чего нагородил, еще и с пророческой ноткой! Умру сейчас!..
Но досмеяться я ему не дал. Паршивец какой! Сейчас, думаю, ты у меня получишь. И, грозно сверкнув на него очами, продолжил:
- Да, приезжали! И в точности за этим! Лермонтов был проездом, Лев Толстой гостил, графья Раевские – други Пушкина здесь дачи понастроили, хозяйство вели по уму. Рахманинов нервы лечил. Что, мало? Петров-Водкин коня своего красного купал, Платонов по земле работал. Да мало- ли? Даже этот прохиндей, точь в точь на тебя похожий, как его, Бендер…Остап, мать его, и тот тут бывал, после чего заметно умнее стал. Так-то, едрена вошь! Вот и вы, думаю, поумнее станете за месячишко-другой, одна надежда!
Чувствую, добился своего. Гости переглядывались и уже с другой улыбкой стали кумекать, как ко мне относиться – в шутку аль в серьез. В глаза мне стали смотреть. Только тонкошеий, стервец… Присвистнул со значимостью и, с довольством, так, вавакнул:
- Может, наше племя и шкодливое, как ты говоришь, зато рациональное, деловое. Мы тоже создаем, затем и приехали. А твое, отец, племя, уж извини, - брехливое и ленивое. Сказки рассказывать – это вы горазды, а как до дела, так нырь за свой казачий плетень, сожметесь в серый комочек и не видно вас, и не слышно. Темнота-а! И город - подстать!
И по-отечески так рассмеялся, паразит!
Вот тут-то все и началось! Я даже налил сам себе от возмущения, даже о торжестве духа забыл! Ах ты, мать твою!
- И чего же я сбрехал? – занюхав рукавом, спрашиваю с угрозой?
- А все, - лениво ответил он.
- Как это – все? – шепнул я с придыхом, чтоб страшнее было.
- Да абсолютно все, - отмахивается он. – Это моим ребятам втирай, а я в свое время пединститут закончил, и как раз факультет филологии. Так-то вот, папаня!
Признаюсь, растерялся я. Ученые – они, ведь, дураки! Книги знают, а историю – нет. За историей всегда к нам, простым, лезут. А этот какой-то другой, что ль… При-шлось съязвить, чтоб расстроить:
- А чо ж слесаришь тут? Не ко двору пришелся?
- Это тебя не касается, - нехотя ответил он.
- А если докажу! – начал смекать я.
- Что? Да ничего не докажешь, голову кладу!
- Ни-че-го-о!
- Ничего.
- Добро-о! Вот, что скажу. Голову твою мне и на кол вместо чучела надеть стыдно, а… Литру ставишь?
Вобщем, смотрели мы друг на друга долго – он с насмешкой, а я с правдою в глазах. Потом примерялись тщатально, как клоуны, рядились принародно честно, с поклонами. И ударили по рукам! Договорились не лезть в дебри, а остановиться на прохиндее Бендере. Во-первых, я с ним сравнил тонкошеего. Во-вторых, легче найти доказательство, достань только книгу.
Оба торжествовали. Он утверждал, что знает наи-зусть источник(так и сказал – источник!). А я надеялся на точность информации дочери – лучшей учительницы по литературе в школе, да что там – в районе, области! В толстых журналах печатается! Вот у нее и книгу надумал взять. Да-а…
Еду, значит, к дочери. Счастливый, довольный. Тук-тук! Открывает. На лице очки, как два скафандра, на теле - бархатный халат, тоже все скрывающий: ничего, кроме внеземного ума ее фигура не источала. Молодец она у меня!
Сразу, не теряя времени, так мол и так, объяснил, что к чему. Ее ответ убил меня настолько, что после нагоняя пришлось пройти в туалет. У дочери не было «Двена-дцать стульев», книги этой самой! Стараясь вчистую освободиться от охватившего меня озлобления, я не спешил покидать уютное место. Немного успокоился, однако в зале прорвало с новой силой.
- Как так – нет?! – кричал я. – У лучшей учительницы в городе? Если нет такой книги, значит и совести у тебя нет! Стыдоба-а! Чему вы только детей учите? Бензоко-лонки строить? А кто учить их будет великой исто-рии? Кто вложит в детскую память незабвенные для мировой культуры имена? Пушкина забыли, Лермонтова и Толстого – тоже. Играть по-рахманиновски – представления нет, красный конь для вас – абсурд! Выходит, все к чертовой матери, даже Бендер Остап вам неинтересен? Даже он, герой классический, кто прославил наш край, даже он, простой и понятный, кто рождал в нас сметку и деловитость? Не выйдет! Нас не сломить! А вот вы горазды только в толстых журналах рассказывать сказки о житье-бытье, а как до дела, так нырь за свой казачий плетень, и не видно вас, и не слышно! Темнота-а! Стыдоба-а!
Покраснела моя девка-то, аж взбухла вся. Сразу на ор сорвалась, без всякого переходу. Кричит, что он и не был в Новохоперске, герой твой классический, собирался лишь! А я тоже не сдаюсь и стучу кулаком по столу, и реву:
- Раз собирался, значит, знал про город, про людей. Это автор специально промолчал, стиль такой, потому как нацелься про Новохоперск рассказывать, то целую книгу надо дополнительно писать, дура!
Словом, раздергал я нервы и себе, и дочери… А время идет, за окном темнеет. Я туда, я сюда. Да что такое! Наконец, на окраине, у бывшей доброй души, нашел. Господи! Листаю. Десятая, сороковая, сотая страница – нет! И вот она, родная, 150-я, где черным по белому написано: «Выезжаю с докладом в Новохоперск. К обеду не жди. Твой суслик». Что еще надо?! Не-е был! Эх вы, грамотеи!
Если кто-нибудь когда-нибудь получал в школе пятерку от вреднейшей учительницы, тот поймет мое состояние, мою горделивую поступь к полевому вагончику, мой торжествующий стук в дверь. Как они заметались в поисках литры, как они запрыгали, когда я их воткнул носом в 150-ю! Тонкошеий под моим логическим давлением и давлением граненого стакана соглашался теперь со всеми доводами, а иначе и быть не могло! Согласился, что Бендер - не предел! Что готов выслушать и о других. Во-о-о! Есть высшая правда, едрена вошь!
Согласился, что только мне он будет наливать каждый раз по 150, когда я предъявлю очередное доказательствопо, остальным – шишь!
Согласился удвоить мой приз, потом – утроить. И во-обще, до самого утра он был согласен со мной во всем. И что городок наш не задрипанный, а вольный красавец, и что люди в нем жили и живут гордые и умные. Он согласился, что здесь были флотоводец Ушаков и полководец Жуков, юный Гайдар и усатый Буденный, что родом отсюда Сличенко и лучший бильярдист мира и Европы Митасов, что наши пуховые платки – самые теплые в России, что девушки - самые красивые, а казаки – самые мудрые и патриотичные. И т.д., и т.п.
Проникшись моим торжеством духа, он с интересом слушал мои рассказы, спрашивал и пробовал записывать, кивал, угукал, наливал 150 и снова спрашивал, не проезжала ли здесь Екатерина II вслед за Потемкиным, возводившем на Юге свои деревни? А еще раньше того, не заглядывал ли сюда Ломоносов, когда с рыбацким обозом ехал учиться в Москву? На что, естественно, получал мое утвердительное «да» с категоричным стаканным пристуком! А не вербовал ли Суворов хоперских казаков для швейцарского похода? И снова утвердительно-стеклянное «да»!
А не приглашал ли Кутузов для победного марша в Па-риже?...
Да!
А не тут ли нашли первые мамонтовы бивни?
Да!
А Зыкина пела про ваш платок?
Да!
А уфологии у вас аномалию обнаружили?
Да!
А?...
Да,да,да!
Он охотно согласился, что именно здесь будет первый контакт с инопланетянами и сделал правильный вывод, что они разумно делают, возводя именно здесь свою АЗС. И что очень здорово, что я к ним пришел. И что очень хорошо, что мы здесь сидим, и сидим по-родственному, по-свойски. И т.д, и т.п.
Что еще нужно было испытать мне для полноты чувств? Нужны были слезы умиления. И они обильно по-текли прямо на 150-ю страницу.
… Вот на таком торжестве духа все и окончилось. Все хорошо, но вчера. Сегодня же голова горит и сердце стонет, или как там в песне поется… Опохмелиться бы где! У вас не? То-то… И ни у кого нет! Кто же возблагодарит меня за такие старания и страдания? О себе ли, грешном, пекусь?! Где же справедливость?
Н.Зотов,
г. Новохоперск