Первая любовь. Часть 8-я

Людмила Мизун Дидур
           (Продолжение. Начало в "Первая любовь". Часть 1-я - 7-я.)

  Наутро я проснулась в твёрдом решении, что домой не поеду. Не поступила учиться, значит пойду работать. Набралась смелости и рассказала своей хозяйке тёте Ане о своём провале на экзаменах и спросила, где бы найти работу. Она подсказала мне: "В детском саду, что напротив дома, набирают молодых нянечек". Конечно, не о таком я мечтала. А куда ещё можно устроиться без диплома! Сходила к заведующей, получила положительный результат. Сразу стала проходить проф. осмотр в больнице, которая оказалась довольно далеко от дома, в нескольких трамвайных остановках.
  Всех врачей уже прошла. Остался самый страшный — гинеколог. Сижу под кабинетом с обходным листком, а заходить боюсь. На дверной табличке фамилия и имя врача-мужчины. Рядом сидит девочка:
 — Дюже боюся, — говорит, со слезами на глазах.
 — Я тоже боюсь, — в созвучии с хохлушкой дрожу и я, — давай попросим, чтобы нас тётя посмотрела?
 Она обрадовалась такому предложению. И мы стали ловить проходящую мимо медсестру за руку:
 — Пожалуйста! — просим мы, — какая вам разница?
Медсестра спросила у девочки, сколько ей лет. Та ответила, что пятнадцать.
 — А тебе, — кивает на меня.
 — Скоро семнадцать, — отвечаю.
 Девчушке медсестра велела идти за ней, а меня усадила возле двери, где врач мужчина. Как ни страшно было, но я постучалась в дверь. Без этого врача на работу не примут. Медсестры в кабинете не было. Врач сидел за столом и что-то писал. Сначала задавал мне неприличные вопросы: «Живу ли я половой жизнью?».
 — Нет, — сказала я.
 Хотела сказать, что я «не такая!», но промолчала, только краской залилась.
 — Снимай трусы, и в кресло! — скомандовал с безразличием врач.
 Для меня эти слова были обидными, но я стерпела. Послушно стала снимать плавки…, не снимая своих белых на каблуках туфлей. Слова врача зашорили мой мозг.
 — Туфли сними, — отрезвил меня гинеколог.
 Сняв и то, и другое, не найдя куда положить нижнее бельё, я зажала плавки в кулак. Пошла к креслу, как на эшафот. До этого случая я сидела только в кресле зубного кабинета. Это кресло мне показалось сломанным, совсем неудобным. Присев на край высокого сооружения, я одёрнула вниз к коленям свою коротенькую юбочку, а руки положила на какие-то рогатинки и ожидала своей смерти.
 Этот дядька-врач оказался совсем недобрым и, даже злым. Он взял меня за ноги возле щиколоток и запрокинул их на железные рогатины. Я, от неожиданности, с грохотом повалилась на откинутое кресло, ударившись об него головой. Из глаз в обе стороны потекли слёзы. Врач, молча, обёрнутой в вату деревянной палочкой провёл между ног, сделал мазок по стёклышку, и сказал:
 — Вставай! Свободна! — и, отходя от кресла, добавил:
 — Детский сад!
 С моим-то прессом и физической подготовкой я вдруг почувствовала себя немощной, как «разбитое корыто». Ноги не слушались, я их снимала руками с дурацких рогатин. Надевая бельё и туфли, я, как в тумане, слышала голос врача:
 — Завтра придёшь за результатом.
  Остановку я прошла и побрела вдоль трамвайной линии. Со мной приключилась истерика. Захлёбываясь, я бесконечно смачно сплёвывала слюну, хотелось очиститься от этой грязи. Пользуясь тем, что вокруг меня никого не было, я почти криком проговаривала одну и ту же фразу:
 — Какая мерзкая, какая гадкая эта взрослая жизнь!
 Как я могла? Всегда для меня «это» было под большим «табу», и вдруг я развалилась перед чужим мужиком во всей красе! Мои причитания то затихали, когда я подходила ближе к очередной остановке, то возобновлялись с новой силой, когда вокруг меня не было людей. Сколько трамвайных остановок прошла пешком, я не считала. Сев в догнавший меня трамвай и, проехав по времени минут пять, в окно я увидела Дарницкий район.
 Придя на квартиру, я снова уселась в единственное кресло в спальне, которое служило мне кроватью и, уткнувшись в одну точку, просидела так до ночи, не испытывая уже никаких эмоций. Потрясение этого дня было для меня глубоким стрессом.
  (Кому-то покажется смешным, но, будучи уже бабушкой, я избегала ходить на приём к гинекологу мужчине, который появился у нас в посёлке, и ездила в город, если в этом была необходимость).
  Никто не занимался нашим половым воспитанием, ни родители, ни школа. Мама говорила, что я ещё маленькая, а на уроке биологии, дойдя до раздела «Физиология человека», учительница нам говорила, чтобы ознакомились с главой самостоятельно. А зачем учить, если и спрашивать никто не будет?
  Это сейчас дети в курсе всего, видя «крылатые штучки» в рекламах по телевидению.
А я помню, как в восьмом классе одноклассница, более пышных форм и старшая на год, спросила меня:
 — У тебя «гости» бывают?
 Это потом я узнала, что так она называла «месячные». А я о них ещё слыхом не слыхивала.
 — Бывают иногда, — отвечаю ей, подразумевая настоящих гостей.
 Не знаю, что она обо мне подумала? А когда в девятом классе те «гости» пришли и ко мне,  я сильно запаниковала. К тому времени я уже знала, что такое явление бывает после первой брачной ночи, а раньше свадьбы только у тех, кто «лёгкого поведения».
 Рассказать о таком событии маме я даже не думала. Я помнила случай, когда мне было лет девять. Мама, собирающая бельё для стирки, подошла ко мне с моими плавками, на которых было пятнышко в виде крови и, с дрожанием в голосе, спрашивает:
 — Что это?
 — Пукнула, — честно призналась я, не понимая, почему мама так сильно расстроилась.
А она стала меня пытать, несуразные вещи говорить про какой-то позор, про то, что если кто-то лазил мне в трусики, то нам всей семьёй придётся отсюда переезжать. Я не понимала, почему нужно переезжать из-за того, что я «пукнула» в свои трусы?
  А тут кровь была настоящей. Я сидела на унитазе, надеясь, что она из меня вся выльется. Бабушка стала меня торопить:
 — Ты, что там, верёвку проглотила, что ли?
 «А может быть, я заболела какой-то неизлечимой болезнью и дни мои сочтены?» — пришла в голову страшная мысль. Сильно заболел живот, в подтверждение моим мыслям, и я решилась признаться бабушке.
  Начала издалека, чтобы она ничего дурного обо мне не подумала:
 — Ба, я честное слово, «туда» не лазила, а там кровь. Ты только маме ничего не говори.
  Не успела я закончить своё признание, а она уже маму звала, не смотря на мои слёзы:
 — Машка, у Людки «на себе» пришли.
 Ещё одно чудное название этому явлению услышала я тогда... Новая и таинственная жизнь в мрачных, непривлекательных красках открывала передо мною свои двери. Я была к ней не готова.
  Для своей мамы я была нежным цветочком, лепестки которого могли погибнуть от палящих солнечных лучей. Беспомощным одуванчиком, который, даже от лёгкого дуновения ветра, теряет свои пушинки. Весенним солнечным лучиком, который так легко закрывают нахальные тучи.
  Мне совсем не хотелось в эту «гадкую» взрослую жизнь, а вдруг в ней меня ждут испытания, гораздо страшнее, чем те, которые я испытала сегодня? С этими мыслями я уснула.
               

            (Продолжение следует в "Первая любовь". Часть 9-я.)