Глава 17. Зеркальце.
- Я хочу хорошую семью, - она скинула на пороге обувь и села на диван, разместив свою голову в потоке оконного вечернего света.
Крат устремил на неё взор. Ему показалось, что она играет словами или акцентами. Если ударение она делает на слове "я", тогда это намёк на то, что она выступает инициатором, а он тут звено шаткое, и ему следует сформировать чёткое отношение к женитьбе. Если на слове "хорошая", то здесь намёк на то, что она, как создатель семьи, возлагает на него ответственность за поддержание качества. А в целом здесь виден расчёт на забывчивость Крата, как будто не он во времена "оные" впервые предлагал ей обозначить их отношения как нечто святое и незыблемое. Тогда не было слова "семья", и он предложил ей "клятву". Она вроде бы согласилась, но её переманил показным всемогуществом Змей, угощениями и усладами.
- Что такое хорошая семья? - спросил он вместо всех уточнений.
- Обыкновенная семья - это два эгоизма в банке. Пусть у нас будет необыкновенная семья, - прозвучал ответ.
- Что в ней должно быть необыкновенного?
- Верность, прежде всего. И взаимная забота.
Интересно, эти же мудрые принципы семейного строительства хотела она применить в браке с Жоржем? Или какие-то другие, легкомысленные?
Он сел на стул, облокотился на пустой стол. Его лицо оказалось перед ней на свету, и она увидела его печальную думу во всех лицевых подробностях.
Мастеровитая ложь - это не прозвание белого чёрным, это смещение акцентов. Это придание фразам некоторой дополнительной резиновости, которая делает смысловой "центр тяжести" гуляющим. Должен ли он указать ей на это? Не должен, ибо каждый врёт по собственному желанию, и, если возьмёшься уличать лгущего, станешь свидетелем повышенной изворотливости ума, что вызывает гадливость. Он избегал ситуаций, где Лиля вызывает в нём гадливость, потому что любил её.
Она поняла, что сейчас отображается в его душе не в лучшем свете. И также поняла, что заслуживает неприглядного отображения. Но объясняться с ним на словесном уровне ей не на пользу, поскольку правдивые слова от лукавых он отличает.
Беда получилась. Вопрос о зачатии - о не-зачатии - разделил их, размежевал. Ясное дело, эта тайна не делает ей чести. Непонятно другое: почему именно сейчас этот вопрос так повлиял на него? И зачем было спрашивать? Ведь наверняка ответ ему известен.
Он сказал между делом, что Маша - единственный человек, который не лжёт. Ну, пускай так, единственный! Боже мой, так она ведь не совсем человек! Она ещё научится! Она ещё станет бабой и не будет отличаться от нас! И располнеет, и снова похудеет, и поглупеет, и завертится в хитростях и тонкостях, запутается в кустарнике сексуально-социальных мотиваций! Никуда Маша не денется.
Нет… не в этом разгадка. Маша только освежила, подчеркнула вопрос о честности Лили.
А вот она, причина! Крат просто устал помнить о том, что Лиля не принадлежала ему, когда он очень её любил. Он устал отворачиваться от её измены. Устал носить в себе неуважение к ней. Семья? Разве может семья сложиться на таком дырявом прошлом, на таком основании?
Она увидела себя его глазами, и сердце у неё сжалось. Он смотрел на неё просто и грустно. Так смотрел бы любящий доктор на больного, у которого особенная (самая поголовная) болезнь. Ложь. Эта болезнь лечиться особенным, самым простым и невероятным способом - желанием больного излечиться. А врач не способен помочь. Он всего лишь понимает и ждёт. И вместе с тем, понимает, что ждать придётся вечность.
Она внимательно разглядывала на нём выражение каменной грусти. Что сказать или сделать для перемены его состояния, выражения, отношения к ней?
В пространстве между ними летали какие-то смутные предметы. Что-то мелкое мелькало, наподобие мотыльков или голубков из прозрачной бумаги. Напряжение между ними росло. Она хотела вскочить и обнять его, но он уже поднялся и пошёл прочь из комнаты. Куда? - в актовый зал.
Он поднялся на сцену, зашёл в отсечённую занавесом половину и встал перед лопатой. Потрогал черенок. На месте лопата? Да, вот она. Мужские предметы успокаивают, ну, хоть немного, поскольку заявляют, что правда сохраняется на свете. Правда существует.
Лиля проникла сюда и замерла. Кованая часть лопаты углубилась в доски на пол-штыка, вонзилась будто в глину. Крат с трудом, в раскачку выдернул её.
- Погоди! Я знаю, тебе тоскливо. Давай попробуем вернуться? - произнесла с отчаянной искренностью и мольбой.
- Я думал об этом, но уже взял обязательства перед людьми, и перед этим местом.
Они вернулись в комнату. Он бережно расположил кованого товарища под диваном.
- Можно начать всё сначала и сделать новых людей. Мы станем родителями.
- Прости, Лиля, это хороший порыв, но человечество уже существует, и как-то обошлись без нас. Без меня, во всяком случае.
- Хрен с ним с человечеством, меня оно не волнует, - закричала она. - Да, я виновата перед тобой, но я хочу это исправить.
- А почему именно там? Почему не попытаться что-то исправить, живя здесь?
- Подожди, сядь, - она усадила его на диван и села рядом. Взяла его руку в свои, чтобы он лучше её понимал. - Там райские условия для того, чтобы друг друга любить.
Он метнул в неё быстрый взор, полный укора.
- Там красивей, - потрясла его руку, призывая к чуткому вниманию. - Я очень сильно тоскую по нашему костру и шалашу. По твоему голосу, когда ты признавался мне в любви. Я бы дорого дала, чтобы услышать это снова. Какая сладкая была тишина! Ты знаешь, я помню травинки около родника - вместе и по отдельности. Ночного сторожа на ветке. Утреннее и вечернее освещение между небом и землёй. Это был наш мир, весь - до звёзд! И я готова целовать его травинки и листики. Юра, пощади меня! С ходом времени я помню наш сад всё подробней, звонче, ясней, и вместе с этой ясностью меня наполняет невыносимый стыд. С прояснением памяти всё ясней и страшней становится моя роль. Мне страшно вспомнить всё!
Сказала она так и что-то ещё хотела добавить, но осеклась, потому что в комнате оказался кто-то ещё. Или зрячее, внимательное что-то ещё. Лиля заметила деформацию комнаты. На столе расположилась великая тяжесть - сумочка (из чьей-то ожившей кожи) - и в ней лежит и прислушивается к их разговору зеркальце.
Быстро подошла, открыла сумочку, вытряхнула всё на стол. Среди мелочей сразу бросился в глаза чудный предмет нездешней работы - кварцевое овальное зеркальце в яшмовой рамке.
- Вот чем он тебя привязал, - сказал Крат, или подумал.
Она взяла предмет правой рукой и размахнулась… обратилась лицом к печке, чтобы разбить наверняка, но Крат успел перехватить её движение.
- Змей искусил тебя, но к чему зеркала бить!
Из-за пережитой жалости к зеркалу, едва не разбитому, она резко изменила тон.
- А ты не думал, что оно здесь ради тебя?
- Ради меня?!
- Да! Чтобы я была молодая, красивая! Чтобы я тебе нравилась!
- Нет, не думал, не догадался, - посмотрел на неё с тяжёлым изумлением. - Держи своё зеркало… молодильное.
- У тебя же есть твоя колдовская лопата, я же ничего не говорю! - возразила она с вызовом и вмиг поняла, что сказала глупость, если не хуже.
Что-то нехорошее, нечестное, живущее в ней, опережает её. Она сама не такая! Она лучше… как ему это объяснить!
На улице Юлик усердно облаивал кого-то, и Крат вышел на крыльцо. На душе у него лежала могильная плита. Эту женщину не очеловечишь. Нет такого семени, нет таких слов, такого терпения и сострадания. Вместо души у неё игралище настроений и чувств. Так ему показалось. И она этот ужас его понимала, но сидела, съёжившись. Ни на какое оправдание, ни на какой призыв не осталось у неё сил.
Он похлопал себя по карманам, нашёл деньги и пошёл прямо в тапках за водкой. "Зеркало неправды стало зеркалом правды, зеркало неправды…" - мантра прицепилась.