Глава первая.
-Если бы я показал тебе другой мир, более совершенный, ты бы захотела в нем жить? – темноволосая женщина лежала на кровати, высокая и неестественно красивая для своего зрелого возраста.
-Смотря, что в нем будет – капля хитрости не могла не привлечь моего внимания, но, все же, я изобразил скупое безразличие:
-Допустим, мир – созданный именно для тебя, и все в нем так, как ты этого захочешь сама…. Ты бы хотела в нем остаться навсегда? – спросил я, надеясь привлечь ее внимание сменой интонации, более серьезной, более многообещающей.
-Наверно, хотела бы, ведь тогда у меня появилась возможность жить по-другому – сказала она прямо, прижавшись к подушке. Хрупкие женские плечи упали так же быстро на кровать, как и пряди ее неровно остриженных волос. На часах показывало пять минут третьего. Через два часа она должна была уйти.
-У тебя была такая возможность и раньше – скептически сказал я, смотря, как за пределами холодной квартиры льет беспросветный дождь. Мне всегда он нравился, он навевает холод и тоску, как раз в моем вкусе.
-Значит, я виновата? – спрашивает недовольно она, приподнявшись на локотке, слегка сожмурив свои сонные глаза, чтобы снова их открыть. Теперь она окончательно пришла в себя. Что же ей снилось на этот раз? Наверно, как и всегда, кошмары.
-Ни в коей мере – моя улыбка сочилась иронией, пронизанной холодным безразличием. А, собственно, какая разница, кем она работает? И пусть за это ей платят достаточно много.
-Тебе пора, и оденься перед выходом, соседи неправильно поймут – я показываю грубым жестом на пышно-оголенную грудь, а она, приподнявшись, улыбается. Милая улыбка, добавленная к тонне макияжа. Натянутые черты ее настороженного лица придают мне энергию. Женщины бывают двух видов: те, к которым бегут и наоборот.
-Даже не проводишь? – грубо спрашивает она, слегка с хрипотцой в голосе, как мне кажется, будто всю ночь, она курила сигареты, одну за другой, непрерывно.
-Не провожу, у меня куча других дел – говорю ей я, провожая женщину глазами. Важность этих дел состояла в том, чтобы начинать медленно пускать изо рта полоски дыма. Они растворяются в синем небе еще не пришедшего дня, а я, наскоро нацепив свои джинсы, слышу звонкий хлопок двери. Она ушла, отлично. Теперь от ее присутствия остался лишь запах дорогих духов и пару волосков на моей подушке. Она всегда расчесывала волосы на моей кровати и меня это раздражало. Порой меня тошнит только от ее вида. Удивительная особенность женщин состоит в том, что они знают вещи, нервирующие мужчин. И все равно их делают. Очередной клубок дыма летит в синеющее никуда, а я, став собственным отражением, собой, посмотрел на стекло и не увидел в нем ничего, кроме пустоты. Позорное отражение тревоги видится в моих глазах, но не столько страх тому виной, сколько собственное чувство тлена. Он раздирает меня изнутри каждую ночь. Просыпаясь в холодном поту, мои руки немеют, и я понимаю, мне осталось недолго. Какие-то жалкие три месяца, а, может, два. В зависимости от того, какой диагноз мне вынесет врач, когда я снова приду к нему на прием. Теперь мне становится тяжело дышать, и я снова затягиваюсь.
Понемногу начинало светать. Уличный шум едва вырастал из тихих переулков, переходящих в узенькую мостовую, ведущую к остановке. Среди этих переулков, заброшенных на улице «Avenu street», спускаясь вниз по каменной дорожке, можно обнаружить район, самых тихий из всех, который вы когда-либо знали. В этом районе находился маленький квартал, слегка обнесенный временем и человеческой повседневностью. В одном из его переулков и поселился и я, найдя себе самое уединенное место из всех, какие вы могли бы себе представить. Иногда, чтобы проникнуть в себя, нужно обложиться книгами и каменным выражением лица. Но, для других – этого будет мало. Вдобавок, нужно обставить свое жилище огромным бетонным забором. Ни у кого не возникнет соблазна его атаковать. Но, так как я был лишен такой возможности, мне пришлось выбрать один из самых оптимальных вариантов и поселиться в заброшенном здании, внутри которого снималось лишь несколько квартир, потому как этот квартал считался особенно «небезопасным» для элиты города. По вечерам, когда день близился к концу, а ночь только подкрадывалась на порог, я ходил в один из заброшенных театров, играя там на пианино. Никто и не подозревал, что после его закрытия, кто-нибудь извне, может попасть туда, обнаружив собственные способы взлома двери. Дверь с черного входа, была открыта ночью лишь по одной простой причине - из-за стройки помещения. Здание уже который год ремонтировалось, но, конечно же, средства, не окупались. Театр быстро разорился, когда один из местных прихожан его купил за наличные деньги. Вскоре, он проигрался в казино, и победитель отобрал все его имущество из-за безвозвратно проигранных денег. Так, закончилась его история. Самая короткая история игрока, прожившего жизнь в нескольких строчках. Теперь, спустя некоторое время, заведение снова приобрело славу, но, опять же, ненадолго. Теперь оно принадлежало одному шоумену, решившему путешествовать по миру со своей труппой. Для того, чтобы останавливаться в этом городе, он оставил место для репетиций, выкупив данную обитель на каком-то бестолковом аукционе, решив, что так он сможет заработать неплохие деньги, если рано или поздно он сможет его привести в надлежащее состояние. Так как все его «представления» занимали лишь малое количество аудитории, вскоре, он оставил идею реинкарнации театра и продолжил свои путешествия с выступлениями, от которых было больше дохода, чем от местных «пугалищ», как их прозвали жители города, что означало – «очередная дребедень на Шатоу – стрит».
Раздался звонок в дверь.
-Мистер Фиджи, вы знакомы с Марией Линштейн? – передо мной стояли двое мужчин, одетые в форму. Представители охраны порядка, но, какого черта?
-Надену куртку – я ищу возможность быстрее скрыться, потому как неприятности мне не нужны. Который раз я вынужден забирать собранный чемодан воспоминаний из одного места, стремительно несясь в другое.
-Она умерла, и, как вам уже сообщили по телефону, вы единственный, кто имел с ней связь в последнее время – они попытались заглянуть в мою квартиру, но я им такой возможности решил не предоставлять.
-Одну минуту - говорю я, закрыв за собой дверь. Вероятно, они поняли мое смятение по загнанным глазам, обращенным к часам, подвешенным наверху. Почему-то, мой взгляд обращен к окну. Прыгать, нужно прыгать. Не думая о последствиях, я пробираюсь сквозь комнату, теперь непохожую на заселенное кем-то место, скорее, она напоминает свалку из тысячи поваленных на пол пустых бутылок, и на нем лишь осколки разбитого мною ранее стекла. Порезы и кровь на босых ногах ничуть теперь меня не беспокоят. Я всегда шел именно к этому, надеясь рано или поздно сделать именно этот шаг, шаг в никуда, где никто уже искать никогда не будет. Ведь я там никому не нужен. И даже себе. Обо мне, быть может, вспомнит только Она, и лишь тогда, когда меня уже действительно не будет. Один факт я забыл, и именно сейчас он мне причиняет боль – невозможно вспомнить кого-то, намеренно заболев амнезией.
-Стой! – последнее, что мне слышится за спиной. Подо мной, словно звуковая волна, из стороны в сторону виляет асфальт, который теперь напоминает дикую пропасть, ведущую в самые недра ада. Что чувствует человек, вынужденный закончить жизнь самоубийством? То же, что чувствует тот, кто опускается на дно морское с аквалангом в ожидании огромных челюстей. Всему есть начало и всему есть конец. Между ними содержится время, незаметно для нас превращающее одно в другое. Как потоки дождя, льющегося по определенной тропе, со временем превращающиеся в реку.
-Ты совершаешь глупость! – Я знаю, люди. Я знаю. Переулок под босыми ногами мгновенно наполняется людьми, на которых я даже не смотрю. Пустые человеческие души, зачем они мне? Что мне та, оставившая меня на перроне, глупо ждущая чуда, надеясь сбежать? Бутылки алкоголя и едва разорванные души в остатках сожженных писем. Прелесть наших отношений заключалась в свободе, отданной друг другу. Словно, никогда мы не были знакомы и никогда друг друга не видели. Все, что сейчас происходило, было лишь отголоском прошлого, существом, родившимся на свет, а потом застреленным жадным и алчным охотником во имя трофея. Проявление чувств напоминает охоту за диким зверем. Приближаясь к нему, мы находимся на перепутье, не зная, что нас ждет дальше. Напав на него, мы пытаемся его подчинить, но если ему удастся сбежать, он никогда не вернется обратно. Только не туда, где его снова намереваются убить.
Я не стал отсчитывать секунды и просто прыгнул. Мне не хотелось ждать приближения того, что неизбежно. Я неизбежно мертв уже много лет назад. Моя смерть произошла не тогда, когда я прыгнул, даже не закрывая глаза. Моя смерть была наказанием тому, что я уже совершил. Я отпустил то, что мне было дорого. Теперь жизнь была в свободном полете. И этот полет шел стремительно вниз…
-Фиджи! Фиджи, Боже мой! Ты, кажется, задремал – ее сладкий голос снова пробудился в моем сознании, и я вздрогнул. Кажется, я задремал.
-Не лги, ведь ты не веришь в Бога – криво улыбнулся я, смотря на то, как моя сестра трогает глумливо бокал и обращается к глазам, ждущим ответа. Женское отражение в них кажется мне какой-то неудачной шуткой. Разве женщина может быть в них такой отвратительной? Ненависть к ней стала напоминать медленно действующий яд, способный разложить мое тело на части мертвого мяса, приклеенного к костям.
-Только в исключительных случаях – холодно улыбнулась она, а я готов был стать слепым на чертову тысячу дней, лишь бы не видеть этого грязного выражения самодовольства.
-Ты уже получила то, что хотела, не пора бы уйти? – спросил я, надеясь на благоразумие этой остервенелой женщины.
-Ты прав, мне нужно уйти, не хочу смотреть, как ты остаешься ни с чем, умоляя меня вернуться – сказала она, поднявшись со стула. По неведомо каким причинам во мне появилось желание схватить ее за волосы, выталкивая из того дорогого ресторана, в котором мы подписали документы на продажу нашего родительского дома, и бить, пока не останется силы и меня насильно не заберут в тюрьму. Мой главный принцип никогда не будет нарушен – женщин я не бью, ни при каких обстоятельствах, и сейчас ей повезло родиться именно женщиной.
-Всего хорошего – ирония заключалась в том, что мы, будучи людьми – существами сознательными, продолжаем улыбаться кому-то, кого ненавидим, даже понимая всю абсурдность происходящего.
-Взаимно, сладкий – сказала она, и, улыбнувшись мне так, как не может мне улыбнуться ни одна женщина из-за воспитанности и отсутствия разлагающегося тлена внутри, аккуратно отодвинув стул, уходит. Она продала родительский дом за ничтожные деньги, получив мое согласие, когда я был в совершенно неузнаваемом состоянии, убитый горем настолько, что на тот момент в мой пьяный, мертвевший рассудок не приходила и мысль, что моя сводная сестра, воспользовавшись удобным случаем, может оставить меня ни с чем. Люди продают свою совесть при наиболее подходящих условиях. А те, кто еще не продали – ждут момента. И он всегда приходит.
-Счет оплачен, сэр – говорит мне официант, а я отметил добродушие моей щедрой сестры, уехавшей полчаса назад со своим пятым любовником. Ей, конечно, плевать на всех, кроме своей собственной персоны. Обидно лишь то, что такие люди всегда живут дольше всех. Выйдя из ресторана, я докурил третью сигарету и пошел, как дикий медведь, прочь…. Спустя какое-то время, я перестал различать дорогу и мгновенно упал, потеряв сознание. Смутные голоса… тошнота… ночь…
По своей природе человек мне всегда напоминал мотылька: подобно маленькой букашке, он летит на свет, ища спасение, но всегда возвращается в темноту, если свет ему не понравился.
-Ты что-то сказал? Тут, на самом деле, теплее, чем могло показаться, просто эта идиотка забыла закрыть входную дверь, сам понимаешь, уборка помещения – голос, обращенный ко мне, доносился из-за темно-синих занавесей просторного зала, заваленного разным хламом, будто здесь всю жизнь жили не артисты, а какие-то бродяги. Спустя пару минут, я осознал, что нахожусь в том театре, куда я приходил раньше, поиграть. Только как, черт возьми, меня сюда занесло на этот раз? Я встал, почувствовав, как меня продолжает тошнить. Выпитый на пустой желудок алкоголь всегда приходит с последствиями. Они, как опоздавшие гости, всегда появляются после.
-Я ничего не говорил, слишком трезв для разговоров – солгал я, осматриваясь, в то время как шум и грохот передвигаемых кем-то стульев стал действовать мне на нервы.
-Боюсь, мой друг, совсем наоборот. Был бы ты сейчас трезвым, никогда бы не попал сюда, а, попав, никогда не протрезвеешь снова - грубый голос стал моим рассолом, а я, взявшись за голову, попытался понять, как же все-таки сюда попал. Меня принесли за руки? А, кто открыл дверь?
-Вот, возьмите, лично мне всегда помогает – передо мной выросла полураздетая женщина лет тридцати. Она была в прозрачном платье, едва прикрывавшем ее пышную грудь, а от колготок в сеточку у меня сразу начало рябить в глазах. Ее худощавое лицо напоминало мне скульптуру человеческого черепа в Городском музее археологии, а сильно выраженные скулы придавали ему выражение скованности из-за чрезмерного напряжения. Глаза, будто огромные бобы, случайно упавшие в кастрюлю с краской горьковато-зеленого цвета, которая была предназначена для варки яиц на день великой Пасхи.
-Так вы, местная? – удивился я, когда девушка, грациозно обойдя меня и стул, на котором я сидел, быстро проследовала на сцену, что-то попутно проговорив. Что здесь происходит и как все-таки я здесь оказался? Мой взгляд проворно прошелся по плохо освещенному помещению, в котором я сейчас являлся главным Гостем – изначально, мне приходилось здесь бывать, но только тогда, когда все уходили. Но здесь я бывал только на определенном участке сцены, доступа к гримеркам и кулисам у меня никогда не было.
Идя за ней, я внимательно осмотрелся, понимая, что место, в котором я сейчас находился, постепенно навивало на меня чувство отчужденности от реального мира, в котором я жил до момента прихода сюда, а все оставленное в реальном мире не имело больше никакого смысла. Бывают места, которые могут изменить нас сразу же, когда мы в них попадаем. Это происходит сразу же, перемены чувствуются так же быстро, как и стрела, прошедшая насквозь и зацепившая ряд самых полезных органов. Слева от меня располагался большой кран, предназначенный для того, чтобы поднимать и опускать занавес. Пройдя чуть вправо можно увидеть дверь, выводившую из кулис в огромнейший зал, предназначенный для зрителей. Моей страстью всегда были те места, в которые почти никто не ходит. В них есть сила, сила мест, которые еще не тронуты человеком.
-Расскажите нам лучше, как вы сами тут оказались? - пробравшись на сцену, я заметил двух человек, один из которых смотрел на меня. Низкорослый старик, в руках у которого находился каркас от панелей. Выражение старого, как башмак, лица сосредоточено на том, что он делал. И в тот момент, основным его занятием был именно я.
Вторым человеком была та самая девушка, добродушно одолжившая мне лекарство. Занимаясь подвешиванием на занавес каких-то блестящих безделушек, она делала вид, будто ей до меня нет никакого дела, хотя она прекрасно знала сама, что она что-то во мне нашла. За годы тренировок в отношениях с противоположным полом, я научился понимать, когда кому-то безразличен, а когда, наоборот, кому-то интересен. Самой важной деталью в проявлении эмоций является наличие простого человеческого интереса. Будучи интересными для кого-то, мы заведомо становится Идолами в их глазах. Казус в том, что таковыми остаться в их глазах бывает очень сложно, а порой и невозможно вовсе. Человек, встретивший нас, сам не понимает, что показывая свою заинтересованность, он подвергается нашему умению им управлять, подвергается нашему умению пользоваться тем, что мы ему небезразличны. А, потом, словно кошка, поймавшая мышь, мы можем играться с ним, пока нам не надоест.
-Я… я… - я не знаю, что сказать, потому что выдавать собственных секретов о том, как я долгое время искал ключи от черного входа, мне не хочется. Решив вырулить из ситуации самым банальным способом, найдя в этом что-то гениальное (ведь все гениальное – просто), я выдал следующее:
-Я потерял сознание, и, к моему великому сожалению, ничего не помню. И даже то, как оказался тут – кажется, они ничуть не удивлены, но, старик, приподнявшись со стула, подошел ко мне и грозно посмотрел в глаза, будто в них все же удалось найти то огромное Бельмо, о котором только и говорят все зрячие.
-Вероятно, ты думаешь, что умнее всех, и решил, что удастся нас одурачить. Думаешь, ты один, кто умеет сочинять красивые истории? Поверь, если бы это было так, не существовало бы цензуры и все становились писателями и выдумщиками – сказал он грубо, хитро посматривая на меня, щуря при этом свой левый глаз. Я не знал, что значили те слова, но, спустя секунду, я решил сказать следующее:
-По-моему, не сочтите за грубость и неуважение, цензуры и так сейчас нет, а если бы она и была, не уверен, что ей было бы выгодно отказываться от историй, принесенных выдумщиками, как вы только что сказали. Иначе она бы просто лишилась выгодного источника своих доходов - старик, услышав такое, сильнее прежнего напряг свое лицо.
-Так ты у нас значит, тоже выдумщик? – тон, которым он это сказал, был похож скорее на угрозу, нежели вопрос? – возникла долгая пауза. Я понимал, что здесь что-то не так. Я не мог поверить, чтобы ему это самому не нравилось.
-Да ладно тебе, я же шучу, малой, шучу! Мне просто тут скучно – в момент, его лицо стало живым, веселым, а белизна его зубов засияла передо мной в самом чистом виде. Девушка, украшающая зал гирляндой, стала безутешно смеяться.
-Не волнуйтесь, мистер, это всего - лишь мой отец! Он доктор, и всю свою жизнь он проводит среди пациентов, которые то и дело жалуются на свою никчемную жизнь, отравляя ее не только себе, но и другим. Нам нужно украсить зал, к рождеству, и мы решили перед этим тут немножко убраться – она говорила без остановки, все еще улыбаясь, а я, улыбнувшись им в ответ, отметил про себя, что она обладает довольно-таки неплохой фигурой, несмотря на лицо, совершенно не подходящее ее красивому телу.
-Я хотел спросить, потому как мне очень любопытно – спустя секунду, я продолжил:
- Вы владельцы данного заведения? – девушка, стоя на стуле, немного покачнулась, и за какую-то долю секунды, сам не понимая, как мне удалось сообразить, что она упадет, мне удалось ее поймать.
-А почему вы интересуетесь? – удивленно спрашивает она, поблагодарив меня за то, что я ее спас от вывиха или еще чего хуже. Женщины, когда нужно, могут быть такими хрупкими.
-Мне просто интересно – просто отвечаю я, без капельки умысла в своем голосе. Конечно, я никогда и ничего не делаю просто так: и даже те, кто говорят, «всего - лишь», просто лгут.
Через минуту раздался грохот двери, и за ним по залу послышались чьи-то шаги. Я, моментально поняв, что девушка все еще в моих руках, поставил ее аккуратно на ноги.
-А! А вот и наш хозяин, кстати, познакомьтесь! Владелец этого замечательного театра! – она вежливо указала рукой в его сторону, а он, величественно поднимаясь на сцену, даже не посмотрел на меня, сделав вид, что меня и вовсе там нет. Как же меня раздражает высокомерие! Иногда, видя его в лицах людей, хочется выбрать самую тяжелую тарелку и, размахнувшись…
-Почему сцена до сих пор не украшена, Мария? Неужели я отказался от рабочей силы ради вот… этого? – перед тем, как сказать последнее слово, он с выражением глубокого неудовлетворения оглядел взглядом все, что было на сцене, и, сделав вид, что заметил все-таки мое присутствие, вежливо откашлялся, подойдя ко мне.
-А, позвольте-ка спросить! Я вас знаю? – его невозможно низкий голос заставил нутро дрожать от трепета, хотя, раньше, я никогда не знал, что голос человека может так влиять на наше ощущение.
-Раз уж вы заметили меня – я решил начать наше общение не совсем удачным образом – позвольте мне представиться, меня зовут… - в этот же самый момент, я слышу ужасный грохот в зале и понимаю, что мое внимание полностью переключилось на источник шума.
-Опять она… - слышится мне за спиной, и я не понимаю, о ком идет речь.
-Это моя дочь. Мария, приведи ее, помоги ей, она еще не освоилась – он сказал это, немного смущаясь собственных слов, а затяжное молчание становится неплохим предлогом, чтобы закончить наше знакомство здесь и сейчас. Будем считать это неплохой прелюдией к разрыву отношений.
-Ну, так как вас зовут? – спрашивает он еще раз, снова обратившись ко мне, и я понял, что избежать этого разговора мне все-таки не удастся. Бывают разговоры похожие на просмотр передачи: заранее предвидя конец, мы предпочитаем их выключить.
-Фицджеральд, но, коротко, меня называют Фиджи – сказал я, решив сократить наше общение на тему обсуждения того, откуда все же произошло мое имя.
-Красивое имя, но весьма посредственное – девушка, сказавшая это, стояла в шаге от меня, в то время как я, стараясь не быть в центре внимания, решил быстрее удалиться.
-Почему же посредственное? Имя может стать «посредственным» только тогда, когда у окружающих слишком завышенные ожидания о носителе. Кажется, обо мне вы их пока что лишены - говорю я, попутно обращаясь к ее персоне. Девушка, стоявшая передо мной, была подобно Жакаранде во время цветения. Тонкий ствол ее тела обладал длинными, как извилистые ветви, несущиеся вверх, руками, а волосы, подобно цветущим лепесткам цвета закатного солнца, вились в длинные пряди, доходящие до поясницы. Ее губы подобно морской раковине, навевали чувство любопытства в своем желании заглянуть в самую глубь и узнать, что же находится внутри за бледным окрасом и чрезмерной сомкнутостью. Говоря по правде, я никогда не видел таких губ, которые могли бы приковать большим желанием, чем те, которые я видел сейчас. Непохожие ни на чьи, черты ее лица овладевали моим вниманием с каждой секундой, заставляя глаза испытывать боль от чувства, разгорающегося внутри, словно фитиль, зажженный посреди ночи. Моргнуть, отведя глаза – мне казалось самым большим преступлением, потерять связь с тем, что я видел. Мне хотелось продолжать любоваться ей, наслаждаться, словно странник, попавший на зеленый ковер пустующей равнины, которому удалось увидеть плод своего любопытства. Но, чем больше проходили минуты, тем больше я понимал, что то, чем обладала та девушка, напоминающая дикое дерево на землях Африки, подобно многовековому вину, выдержанному глубоко под землей, и нуждающееся в том, чтобы его пили глоток за глотком, ощущая терпкость вкуса и выдержанность натуры. Одно бы я отнес к самому высшему качеству данного вещества – пикантность осадка, увенчанного на губах сладкой истомой.
-Мне нечего сказать, при условии, что вы так свято бережете свое имя, несмотря на то, что оно априори не смогло бы оправдать чьих-либо ожиданий – мне не совсем был ясен, смысл ее последней фразы, но продолжать разговор было, по всей видимости, бессмысленным.
-Довольно, Иоланда, иначе наш гость подумает, что мы все здесь сторонники помпезных разговоров – мужчина в бархатном пиджаке ярко зеленого цвета пытался смягчить разговор, я решаю воспользоваться случаем:
-Будто бы все разговоры, ведущиеся таковым образом, совершенно такими не являются – Идиот! Самым важным было сохранять ощущение безопасности, а не рушить его в самой глупой манере.
-Ну – замялся ее отец, почесывая затылок и смотря на свою дочь – вероятно, лишь те, кто обращают на это внимание, могут понять самую суть – он подмигнул мне, а я благодарно ему улыбнулся, поняв, что мы избежали острых углов. Его дочь, стоявшая за руку с Марией, негодующе кивнув головой, отвернулась. Единственным участком, который мне не удалось осмотреть на ее лице, были глаза, такие же недоступные, как и ее холодная маска, приклеенная кем-то очень давно.
-Меня зовут Олдон, приятно с вами познакомиться, и, к слову, именно мне принадлежит этот полуразваленный храм – сказал он, расправив руки и направив их к залу, к пустым сидениям, сиявшим красным бархатом, запыленным от ремонта.
-Давно вы его купили? – спрашиваю неожиданно для себя самого я, понимая, что мне совершенно не интересно, где и когда было приобретено данное заведение. Я выиграл время только для того, чтобы снова получить возможность посмотреть на изящную отреченность лица Иоланды. Она совершенно не смотрела в мою сторону, наверно (как я мог предположить), не найдя в моей персоне ничего интересного. Глупые разговоры о зданиях или именах, казалось, на нее навевали абсолютнейшую скуку, о чем свидетельствовали два зевка, прикрытых ею вовремя.
-Так, что скажете? – его взгляд обратился ко мне, а я, понимая, насколько глуп тот разговор, что я затеял, решил снова вернуться к банальности:
-Абсолютно изумительно! А то, что вы сказали про эти, как их… колонны - сказал я, понимая, что перегибаю.
-Какие еще колонны? – спросил удивленно он, и все засмеялись. Я, понял, что увлекся и решил смухлевать:
-Надеюсь, вы расскажите мне о них в следующий раз, ведь это невероятно важная часть всего театра! – голос мой был похож на поэта, восхваляющего красоту Афродиты, которую вживую он никогда не видел.
-Да, согласен, в этом что-то есть, предлагаю обсудить это за бокалом вкусного вина, и в нем, уж поверьте мне, еще большая красота, чем во всей этой рухляди! – он откровенно выразил свое желание снова встретиться, а я решил не упускать возможности еще раз увидеться с его миленькой дочерью. Мне на долю секунды показалось, что от этого предложения она напряглась, словно струна, но только виду не подала, что для нее это может хоть что-то значить.
-Отлично! Тогда, вопрос только, где и когда….
После такой странной встречи, я долго думал о том, с какой легкостью я оказался втянутым в водоворот событий, начинающихся именно с этого театра. Странность всего происходящего заключалась в том, что я был человеком совершенно закрытым, недоступным для людей, тем более, высшего общества, потому что у меня не было даже подходящего костюма, чтобы ходить на светские вечера, где каждый истинный Англичанин должен уметь размышлять о погоде и, конечно, разбираться в породах собак. Скажу честно, что ни одна из данных тем для меня интересна не была, кроме одной…
-А, если попробовать так? Ты ведь можешь повернуться - я нежно обволакивал ее ягодицы руками, а ноги обхватывали ее оголенный таз, переставший двигаться из-за того, что не было возможности.
-Да, да, мне нравится, хочу еще, давай же – она ужалено дергалась на кровати, когда я, держа руки на мягкой спине, стал уверенно прижимать нижнюю часть своего тела к ее ягодицам.
-Тебе нравится? Ты ведь даже не представляешь силу, способную заставить тебя извиваться от малейшего прикосновения! – крепкие руки медленно касались кожи ее спины. Пальцы ловко пробирались вверх, идя по лопаткам, доходя до расслабленно вытянутой шеи, а я, в свою очередь, желая принести еще большее удовольствие спутнице, ласково приковал ее тело к кровати своим весом.
-Не шевелись, дурочка, сейчас у тебя будет шанс испытать то, о чем ты попросила меня на той сцене, глазами. Ведь я видел этот взгляд, и я совершенно не глупый – я смело перевернул ее, тем самым оказавшись снова сверху. Она приготовилась содрать мокрую рубашку, но я ей этого не позволил.
-Ш-ш-ш, не дергайся же, я тебе еще не разрешал – говорю я, цокая, чтобы не дать ей возможность еще больше почувствовать свободу. Та власть, что я ей давал, принадлежала только мне, и в любую минуту я мог забрать ее, вне зависимости, хотела ли этого она…
-А как ты танцевала на сцене, голой…. Это прозрачное платье, эти маленькие трусики, похожие на ремни… Забавно смотреть на птицу в клетке, которая поет ради слушателей – я сказал это, опустив свою голову, чтобы провести языком по ее шее…
-Почему же… я … птичка… может…я… удав… - говорит она, задыхаясь под моим напором, когда мои руки начинают уверенно мять ее соски, покручивая их в самых возбуждающих вариациях. От этого, ее тело судорожно выгнулось, показав, что женщина подо мной полна страсти и вожделения… Буйного вожделения, ради которого она готова на все, что угодно.
-Никогда не поверю этому, глупость, тобою же выдуманная - безропотно говорю я, начиная проводить двумя руками по самым бокам ее туловища. Затем, провожу от груди, заканчивая бедрами, заставляя ее возбудиться сильнее, возжелать меня, хотеть меня всем своим существом…
-В этом беда всех самоуверенных мужчин, они не замечают правды, потому что ослеплены собственной уверенностью в правоте – она говорила, словно прожила больше сотни жизней, набралась опыта у самых мудрых мне императриц, а, теперь, лежа со мной в постели, имела возможность этим опытом поделиться…
-Мне не интересно, что женщины думают о мужчинах, особенно, если говорить об этом в постели, не находишь? – говорю я ей, стараясь не думать о сказанных словах, заставляя ее дрожать от желания ласки…
-Пожалуйста, я требую еще – она улыбается, стонет, хочет моих прикосновений. Лаская ее бедра языком, я проложил путь от живота до нижней части лобка и получил наслаждение. Боль ежесекундной зависимости становится приятным обстоятельством, избегать которого мне не хочется…
-Почему ты тогда остался с ней, решил проводить ее, из-за страха перед ее отцом? – мои глаза побледнели, будто их застелил туман, и мне становится дурно…
День назад, сразу после знакомства с Олдоном.
-Тогда вопрос где и когда – сказал я, смотря на лучезарную улыбку старика. Пошлость его натуры выпирала из-под его наглухо застегнутого пиджака, и как бы он не пытался ее скрыть, я был хорошим актером и мог увидеть, когда кто-то играет неподходящую ему роль.
-Я прекрасно знаю, что дело даже не в колоннах. Ведь я прожил больше тебя, мальчик мой, и понимаю, что от разговоров с тобой будет ни больше толку, чем от перестановки книг с одной полки на другую – мне неприятно то, как он подошел к нашему знакомству, и я сразу же перехожу в наступление:
-А, кто вам сказал, что я хочу вас обмануть? Цель нашего знакомства, которую вы уже успели рассчитать за два хода вперед, зайдя в этот зал и не обратив на меня внимание…. Сделав вид, что не обратили, хотя, это было очевидно – вы заинтересованы - помолчав некоторое время, я позволил себе дать возможность насладиться очаровательным моментом – моментом, когда человек начинает приходить в замешательство и чувствовать себя заинтересованным в том, что ему говорят:
-Так вот, этой цели, как таковой, у меня нет – говорю я открыто, чувствуя, что боль, которую я испытывал часом ранее, снова возобновилась, и потому моей следующей мыслью было закончить этот разговор и пойти спать. В любом случае, от разговора мало толку, когда человек слышит лишь свой собственный голос.
-Неужели? Так значит, вы не целенаправленно пришли сюда, чтобы со мной познакомиться? – спрашивает он удивленно, хитро посматривая в мои глаза, прежде чем я успеваю опомниться. Кажется, тогда я был слишком пьян и не сразу пришел в себя, когда обнаружил собственное тело, сидящее на кем-то принесенном стуле, да еще и посреди кулис заброшенного театра.
-Это я его привела, он был пьян, но, потом, спустя некоторое время, проспался вот на этих мешках, затем, мы перетащили его на стул, чтобы он окончательно пришел в себя… - та самая девушка, в легком платье, решила все-таки вмешаться в разговор. От ее признания, мне сразу же стало легче – я не любил неясности в сознании, особенно, когда они приходят после опьянения.
-Так вот почему от вас разит перегаром – сказал он, улыбаясь, а я, тем временем, решил откланяться:
-Наверно, а даже не наверно, а точно, мне пора. Хочу сказать, приятно было встретиться – я уже решил, что на этом все законченно и протянул руку.
-Пап, прошу, отведи домой, мне очень нужно – голос Иоланды стал намного мягче, тише, нежели тогда, когда я впервые его услышал. Она цепко держалась за руку той темноволосой женщины.
-Я не смогу, мне нужно украшать сцену, да и у папы работа - сказала женщина, сразу же отойдя от девушки на пару шагов, в то время как та осталась одна. Не двигаясь с места, она стояла, ожидая, что папа услышит ее просьбу.
-Ты ведь знаешь, у меня много дел… - начал он, когда я увидел по его лицу, что в его голову уже закралась замечательная мысль:
-Пусть наш новый знакомый отведет тебя домой, отличный повод будет продолжить знакомство, как раз, когда он познакомится и с такой милой персоной, как ты и твоя... – он не успевает договорить из-за хриплого кашля.
-Да, пап, как скажешь – она протягивает руку вперед себя, а я не понимаю, что вообще происходит. Она что, ждет, когда я возьму ее за ручку, словно маленькую и поведу отсюда прочь? Мне кажется это забавным, и даже, увлекательным.
-Что ж, удачи вам, она вам скажет адрес – говорит ее отец, а мне приходится подойти к девушке. Находясь от нее в нескольких сантиметрах, я беру ее за руку и, поворачиваясь, мы уходим прочь.
Немного позже…
-Вы так и будете молчать? Неужели вам совершенно нечего мне сказать? – спросил я пораженно, когда мы скованно шли медленным шагом, отчего каждый миллиметр пройденного пути становился своеобразным препятствием для нас обоих. Иоланда, крепко взяв меня за руку, не поворачивала головы, а смотрела прямо перед собой. Ее лицо не выражало абсолютно никаких эмоций, отчего мне стало как-то не по себе.
-А вы ждали длинного монолога о своей жизни? Расслабьтесь, его не будет – сказала она резко, продолжая следовать своему пути, а я, необъяснимо для себя, почему-то резко остановился. Она отпустила мою руку.
-Вам что, вправду не нравится мое имя? Или дело в моем обществе? Ведете себя так, будто я предал весь ваш семейный род – я начал злиться, когда она безучастно отвернулась.
-Дело не в вас – выдавила она, продолжая следовать вперед, когда я ее нагнал:
-А в чем же тогда? Объясните мне, Иоланда? – я взял ее за руку, а она резко отпрыгнула от меня в сторону:
-Не трогайте меня, я, кажется, не давала вам повода думать, что я шлюха – ее голос груб, как никогда. Злость начинает выплескиваться из меня словно вино, которое перелили.
-Я не говорил, что Вы шлюха - сказал я грубо, и почувствовал, как само это слово вызывает во мне прилив бешенства. Да, я спал с женщинами разных категорий и сословий, но я никогда не называл их шлюхами, потому что многие из них приносили действительное удовольствие, были мастерами своего дела, и за это их стоило уважать. Мне было известно, что торговать своим телом – нелегкая работа, но это именно та работа, что требует не только выдержки, но еще и покорности, которым, увы, обладает не каждый.
-Вот и продолжай только так думать, мне все равно – сказала она отречено. Между нами возникла тяжелая пауза. Я не знал, что сказал, а потому решил промолчать. Вдруг, из переулка вылетела машина, часто сигналя, чтобы все разошлись. На улице, по которой мы шли, было совершенно безлюдно, единственно небезопасно стоящими на дороге пассажирами были мы с ней.
-Иоланда, в сторону! – закричал я, видя, что девушка не двигается с места, и, подбегая к ней, прижал ее к стене, тем самым, спасая от грохочущего монстра, следом проехавшего за нами. Водитель, сидящий за рулем, прокричал что-то, чуть не сбив девушку, а я, показав ему неприличный жест, сразу же вернулся к Иоланде.
-Ты чего встала на дороге? Почему не ушла! – спросил я ее, тряся за плечи, а она, бледная от испуга, схватив меня за пиджак, выдавила:
-Я не… Я не хотела – оправдалась она, когда на меня накатила еще большая злость.
-Дура, а если бы он сбил тебя! Черт, что происходит?! – я в бешенстве посмотрел на нее, а она, вместо того, чтобы поднять свои глаза и сказать мне хоть что-то в свое оправдание, повернулась, чтобы уйти, как в прошлый раз.
-Не уходите от разговора, Иоланда! – я подошел к ней, в то время, как она не заметила стоящего перед ней бордюра, и, споткнувшись на месте, упала на землю.
-Черт возьми! - выпалил я, подлетая и не понимая, что за странности творятся вокруг этой девушки. Она закрывает лицо руками, пытаясь восстановить контроль над эмоциями, и, как мне кажется, не справляется на какую-то долю секунды. В моей голове всплывают моменты, когда мы только то познакомились, ее поведение в театре, то, как она держалась за ту женщину, то, как она протянула мне руку, то, как она упала…
-Черт возьми! Вы слепая?! – закричал я почти на всю улицу, в то время как девушка сидела на земле, закрывая лицо руками от смущения. Она ничего мне не ответила.
-Да… видимо, слепая…. – ответила она безучастно, а я тут же сделал попытки ее поднять. Волна смущения и необъяснимой для меня самой тяготы окутала меня, словно шаль, а я, не понимая, что делаю, начал машинально чистить ее грязную одежду. Хорошо, что туда, где она упала, почти не было грязи. Остался след на ее пальто, которое нужно было застирать…
-Я не… Я не знал, что Вы слепая. Нам нужно быстрее добраться до дома, одежда запачкалась – я смог выдавить только это, понимая, что невольно стал причиной ее замешательства и мимолетных слез. Хотя, я не видел, как она заплакала или всхлипывала, но я чувствовал, что сейчас ей очень больно, просто она мастерски научилась эту боль не выдавать…
-Хорошо – ответила она, и мы быстрым шагом пошли в нужном направлении. После этого, мы больше с ней не говорили.