Глава двенадцатая.
Всю свою жизнь, проведенную в театре, я страдал от нехватки любви. Мне казалось, каждый день, который я проживаю без легких, как пух, прикосновений, без нежных, как прикосновение детских ручек к щеке, объятий, прошел в пустую, ибо жизнь без любви и любимого человека есть пустяк, растраченный на ненужные вещи. Со временем, я стал понимать, как же бредово я мыслил.
Я пытался разъяснить себе: что есть любовь и почему в какой-то момент жизни она становится нашей абсолютной зависимостью. Найдя человека, с которым соприкасаются наши струны души, мы думаем и задаемся вопросом: »А как же мы жили раньше, без него?», « Как мы могли тратить наше время на такие бессмысленные вещи, как работа, карьера, алкоголь?». Но мы не задаемся вопросом, что привело нас к этому человеку, а ведь именно в этом и хранится секрет нужных по жизни встреч. Эта фраза не означает, что, если вы будете пить постоянно, без остановки и без просвета, вы обязательно встретите нужного вам человека. Вполне вероятно, что, если так рассуждать, вы можете оказаться на обочине жизни, подобно тому парню, который лежит ободранный у баков, в поношенной и рваной одежде, которому нечего съесть на ужин и не к чему дальше стремиться – вполне вероятно, что таким парнем можете оказаться и вы. Но! Идя извилистой дорогой, с кучей ухабов, которые заставляют тебя падать, ломать ноги и руки, набивать шишки на голове, разбивать нос в кровь о глупость и невежество нашего мира. Дорогой, которая будет сталкивать вас лицом к лицу с людьми, которые изменят вас (и даже в худшую сторону) может привести вас в ВАШУ и ни какую-нибудь ЧУЖУЮ жизнь. Как бы банально не звучала фраза «Все в твоих руках», но я посмею набраться смелости и сказать, что так оно и есть. Ты можешь проиграться на миллион, отдав машину, деньги, и все, что у тебя есть, а можешь закатить такую свадьбу, после которой ты не будешь помнить, кто твоя жена и что ТЫ вообще в ней нашел. Все это неважно! Важно то, что ошибки, которые мы совершаем, дают нам возможность удариться, снова сломаться, но только для того, чтобы в очередной раз, когда мы будем стоять у края ЖИЗНИ, мы САМИ могли понять, что совершаем глупость. Опыт человека набирается ни количеством прочитанных книжек, ни разговорами и умными советами, данными вам кучей «знатоков жизни», а именно вашими несмелыми шагами в противоположную от курса сторону. Идя прямой дорогой, в которой нет препятствий, вы обрекаете себя на спокойную, но далеко не счастливую жизнь. В ней не будет ценности осознания, чего вам стоило добиться того, что у вас будет. Вам не встречались трудности, вы не знали, как бороться с препятствиями, как уметь их преодолевать, вы лишь будете человеком, которому досталось все просто так. И цена вашего опыта, полученного в жизни, будет сродни одной золотой монете в куче медных драгоценностей. Забавно осознавать, как я сам стал тем, кто набивает шишки, страдает и мучается от этого, но никак и никогда не сможет по-другому. Cest la vie, как утверждает французское изречение, и никуда от этого не скрыться.
Той ночью, я заглушил свою боль алкоголем, в очередной раз, когда осознавал, как тяжко понимать, что ты зажат тушами жирных обстоятельств. Ты попадаешь в ситуацию, думая, что у тебя есть пути выхода, но ты не можешь их найти, не можешь увидеть этот лучик света в темном мире гадостей, на которые ты натолкнулся сам. В какие бы жизненные обстоятельства не попадал человек, у него всегда есть множество выходов. Два из них, которые я знал, заключались в том, чтобы продолжать жить так, запивая малейшее горе очередной стопкой вонючей дряни. Второй способ заключался в том, чтобы позволить себе спокойно плыть по течению. При том, мне не надо было напрягаться и думать, куда заведет меня такой путь, чего я в итоге добьюсь, если не буду сопротивляться порогам извилистой реки, несущей меня в неизвестность по своему течению. Единственное, к чему я был склонен в данный момент, заставить себя не думать о том, что было в моих силах. Я знал, что если приду с оружием к Олдону домой, я наткнусь на пулю в лоб, и меня просто вынесут оттуда ногами вперед. Нужно было думать, но я не мог. Дикий зверь мщения и ревности просыпался во мне всякий раз, когда я думал о нежном лице моей любимой девушки, о том, как ее отец, эта поганая скотина, оказавшаяся на пути чертей и разврата, мучала мою девочку, заставляя СВОЮ ЖЕ дочь страдать. Я пытался объяснить себе, пытался понять, как отец, у которого есть слепой ребенок, может опуститься до того, чтобы заставить собственную дочь плясать голой перед кучей мужиков, роняющих слюни. И опять алкоголь.
Снова и снова, я стал походить на пьяницу, который просто не может без очередной порции гадости, вливаемой в кровь. Алкоголь помогал мне забыться, уйти от проблем, но лишь на время. Каждое утро, которое я просыпался с головной болью и тошнотворным комком в груди, вызывающим позывы рвоты, ведь питался я очень мало, напоминал мне о том, что я стою на крае жизни. Я замечал, как сильно трясутся мои руки, как рьяно протестует организм, не позволяя мне окончательно посадить свою печень и заработать цирроз. Он выплевывал его, борясь с рюмками, одной, и другой, и третьей, боролся, не давая мне пить. Иногда, когда алкоголя становилось недостаточно, я поджигал все свои проблемы в сигарете, зажатой между зубами, и выдыхал дым никотина, представляя, что все мои беды уходят с очередной затяжкой. Меня ломало. Ломало с такой силой, что я, лежа у кровати, не мог встать на ноги и позвонить, чтобы вызвать помощь. Ноги и руки трясло, а я, как параноик, говорил, успокаивая себя, что это лишь временно. Временно и скоро пройдет. Я знал, что алкоголь не может решить, что дальше делать, но не пить я не мог. То разрушало меня, заставляя быть ведомым, заставляя зависеть меня от моей дурной привычки. Но, скоро я не заметил, как эта привычка стала моей жизнью. Я упустил тот момент, когда нужно было остановиться.
Стоя у окна грязной спальни, я пытался разобраться в уходящей реальности. Да, алкоголь и наркотики - две дряни, ломающие нас. Но, можем ли мы представить, сколько тоски и одиночества есть в нашем мире, и почему каждый, кто чувствует свою отчужденность, не находит иного выхода, как употреблять осознанно то, что его убивает? Никто не задумывается, но, конечно, судить могут все. Состоит ли НАША благодетель в том, чтобы тыкать пальцем в каждого »провинившегося» или же попытаться разобраться, отчего такой стиль жизни человек предпочел для себя? Никому нет дела до нас, до нашей жизни, мы лишь кормим себя тем, чего нет. Но, конечно, выбирая между сильными и слабыми поступками и проблемами, мы идем по пути наименьшего сопротивления, а потому осуждать, винить и ставить себя выше - всегда предпочтительнее. Я упал, понимая, что просто схожу с ума.
Раздался звонок в дверь, затем еще один, и так звучание до крайности. Меня стало трясти, трясти с такой силой, что я едва мог подняться на ноги. Дрожащими руками, я облокотился на кровать, пытаясь подняться. Перед глазами все плыло, я чувствовал, как пол моей спальни становится похожим на бушующий океан, качающий меня в разные стороны с такой силой, что я снова захотел вырвать. Сглатывая ком в горле, я кое-как поднялся с пола и медленно, держась за стену, пошел к двери. Звонки становились все сильнее и сильнее, этот звон стоял в ушах, не давая мне собраться. От ненависти и отчаянья я стал кричать. Когда я открыл дверь, я увидел перед собой Олдона, который стоял, смотря на меня пустыми, почти умершими глазами.
-Все пьешь? Я тут принес тебе, кое-что – я не ожидал его здесь увидеть, а потому резко отшатнулся в сторону, чуть не потеряв равновесие.
-Да что ты пугаешься, это всего - лишь я… - сказал он, а я вспомнил слова Иоланды. Она тоже говорила, что это всего - лишь «она», и ничего больше. Я отошел с прохода, пропуская мерзавца в дом. Мне хотелось убить его, прямо на пороге, чтобы больше никогда не видеть этого самодовольного выражения и мерзкой, как засохший слой грязи, улыбки.
-Это одна из той дряни, что ты употребляешь, когда тебе плохо – он кинул пачку таблеток на стол, садясь на стул. Когда он проходил на кухню, я быстро закрыл входную дверь, пошатываясь, последовав за ним. Мои руки трясло, и я пытался успокоить тремор, сжимая их, отводя в сторону, но ничего из этого не помогало.
-Зачем ты пришел? – резко спросил я, сажаясь на стул напротив него и поднимая свои опухшие от выпивки глаза на него.
-Мальчик мой, я живу на свете гораздо больше, чем ты, и понимаю, что здесь происходит – сказал он, оскалившись и посмотрев вокруг себя:
-Я вижу, как ты живешь и чем заполняешь свою жизнь. Я вижу, кто ты сейчас, вижу тебя насквозь – проговорил он, тыкая пальцем в промокшую от пота грудь:
-Моя дочь, она… - начал он, а я резко встал, едва не упав:
-Ваша дочь не заслужила вашего с ней обращения – я смотрел на него презрительно, ненавидя каждое слово, которое вылетало у него со рта.
-А такого, как ты… она заслужила? Ты не тот парень, в чистом костюме, стоящий у входа в «театр», ведь так? Ты грязный паршивец, напивающийся до чертиков, убивающий себя гадостью и не понимающий того, что творится вокруг. Ты себя видел, где у тебя зеркало? – сказал Олдон тихо, вставая с места, а я стал подумывать, куда я запрятал нож.
-Моя дочь больше не будет встречаться с тобой. Ты думал, я не узнаю? Я знаю каждый ее шаг, каждое движение, без моего ведома даже мухи не жужжат – проговорил он сквозь зубы, а я, сжимая кулаки от злости, опустил глаза в пол, думая, где лежит мое оружие. Я хотел его зарезать, застрелить, проломить ему череп с такой силой, что придется менять полы, я хотел, чтобы он сдох, как собака, на этом чертовом месте и никогда больше не говорил о той, кого я люблю, так пошло.
-Мальчик мой, человеку важно знать, что при любом раскладе у него останется смысл. Смысл всему, что он делает, чем дышит и ради чего живет. А иначе, он просто умрет, как та самая бродяга за кусок хлеба, или как ты за очередную порцию алкоголя. У тебя… есть смысл? Ради чего ты сейчас дышишь? – спросил он, скалясь, а я сжал зубы, но, затем, подняв свои раскаленные жаждой мщения, ненавистью, глаза и ответил:
-Не каждая собака нашла смысл поедания хлеба. Но она его ест, иначе без него она умрет – сказал я, а затем спросил:
-Почему вы подобрали меня, видя, в каком я состоянии? Почему именно я? Почему вы позволили мне у вас работать? – я смотрел на него, прямо, пытаясь собрать картинку в одно целое. Но части его лица быстро расплывались передо мной, так же, как и все пространство вокруг. Словно я попал в какой-то ночной клуб, где всё движется, все танцуют, а меня крутят на какой-то карусели с невероятной скоростью.
-Как звали мать Иоланды? Вспомни, Фиджи – попросил он меня, а я напрягся. При чем здесь ее мать?!
Он смотрел на меня, и я понимал, что ненавижу этого человека всем своим сердцем. Он всегда был чист, точнее, хотел казаться таким: за полгода, которые я проработал у него, я видел, как он меняет свои дорогие костюмы, как чистит обувь перед выходом и как уважительно относится к тем, кто платит ему деньги. Я понимал, что та грязь, которая творится у него в душе, и та грязь, которая была в моей, - они похожи, и в какой-то момент мне показалось, что я и сам не лучше него.
-Забавно то, что каждый живой человек думает, что он уникален и ни на кого не похож. Этакая индивидуальность, не запятнанная чужим влиянием – сказал Олдон, показывая мне на стул, чтобы я присел. Я добрался до него, с силой зажмурив глаза, а потом снова их открыл, стараясь держать себя в руках. Живот сводило от спазмов, а ком ненависти заставлял меня чувствовать позывы желания разорвать его глотку на части. Я забыл имя ее матери.
-Не знал, что мертвые думают иначе – проговорил я, а затем быстро спросил:
-Почему Иоланда ослепла? Почему она лишилась зрения? – я смотрел на ее отца, а он, улыбнувшись, ответил:
-Истерическая слепота – так сказали врачи, в присутствии маленькой девочки и ее папы – засмеялся он, а потом продолжил:
-Она сильно переживала, когда умерла ее мать, а я считаю, что туда ей и дорога. Иоланда шлялась, а я давал все, все, что у меня было, но она этого не ценила, как делают все женщины, они все стервы, которые используют нас – сказал он, расхохотавшись, а я снова подумал о ноже. Мысль о нем не покидала меня с тех пор, как он вошел в мой дом. Я думал, каждую секунду, как зарежу его, сверну ему шею, но сейчас был не самый удачный момент. Я был пьяным, был слабым, и пока нападать не стоило. Сердце молотилось с такой силой, что я едва расслышал, что он мне сказал. Я спрятал руки за спиной, чувствуя, как они наливаются кровью. Пытаясь дышать ровно, я старался успокоиться:
-Не все такие, ваша дочь, она… - попытался я сказать, но он меня толкнул в плечо, перебив:
-Ты… откуда тебе известно, какая моя дочь? Ты не жил с ней, ты не знаешь, на что она способна, а я знаю, я выкормил эту неблагодарную, а она до сих пор… - он не договорил, а я продолжил:
-До сих пор что? – не понял я, массируя глаза, чтобы хоть как-то привести себя в чувство.
-Она до сих пор не может смириться с тем, что принадлежит лишь мне – он был абсолютно краток, не желая пояснять дальнейшую мысль. Я заскрипел зубами и почувствовал, как начинаю задыхаться. Я должен его убить. Сейчас. В эту самую секунду.
В дверь позвонили. Кого, черт возьми, принесло? Я поднял с пола глаза и обнаружил, что на кухне никого нет. Холод прошелся по моему телу, а я глянул на стол: он был пуст. Ни стакана, ни таблеток, ничего. Значит, мне все это привиделось? Или он на самом деле был здесь? БЫЛ ИЛИ НЕ БЫЛ?
Я, как ошалелый зверь, бросился к двери, чтобы ее открыть, но ноги заплелись в кашу, и я упал, ударившись о стул губой. Может, это Алета? Может, Мария? КУДА, ЧЕРТ ВОЗЬМИ, ДЕЛИСЬ ЛЕКАРСТВА?
Я поднялся, зацепившись руками за стену, и побрел к двери. Когда я открыл ее, за ней никого не было. ГОСПОДИ! Я метнулся к телефону, руки тряслись, а я, учащенно дыша, понимал, что нужно позвонить. Я слышал непонятные голоса, слышал, как они говорят мне безумные вещи, а я, закрываясь от них ладонями и крича, просил оставить меня.
-Да? – в трубке послышался голос Марии.
-Мне нужна Алета, срочно – я закричал так, будто это было самым последним, что я скажу в своей жизни.
-Она сейчас не дома, они… - она не успела договорить, как я тут же бросил трубку. Я знал, где они, знал, куда они могли пойти, знал каждый их шаг.
Забегая в ванну, я едва не свалился, но, крепко держась руками, я залез под душ, включив холодную воду. Струи ледяной воды лились по моему лицу, моя одежда промокла под водой, а я, пытаясь собраться, отрезвиться, стоял так несколько минут, чувствуя, как потоки воды заставляют меня прийти в себя. Я стал бить себя по щекам, крича от бессилия, пытаясь привести себя в трезвое состояние, но алкоголь в моей крови мешал мне адекватно смотреть на вещи. Я начал диалог с сам собой, я говорил с собой, чтобы окончательно не свихнуться:
- -Удивительно, как человек, узнав про ужасную болезнь, может смириться со своей скорой кончиной.
-Удивительнее другое: имея эту болезнь, но обретая любовь, он может бороться дальше.
Быстро высушившись, я надел другую одежду, спешно вытирая голову полотенцем. Я открыл холодильник, набивая в рот все, что есть: остатки засохшего хлеба, колбасы, и порезанные кусочки сыра, который принесла мне Алета, говоря, что он никогда не будет лишним. Она часто приносила мне продукты – в основном, это была еда, которую она готовила для меня сама. На вопрос «как»? – она лишь улыбаясь, продолжала кормить меня, словно я был для нее маленьким ребенком…
Мне не хватало ее, не хватало сейчас ее прикосновений, ее нежных, как лепестки цветка, объятий… Ее тела и глаз, которые не могли ничего видеть. Я чувствовал, как слезы горечи снова появляются на глазах, и я не в силах их больше сдерживать. Найдя спрятанное оружие, перерыв перед этим весь дом, я был готов навсегда избавиться от того, кто портил мою жизнь. ССхватив его, я вышел, намереваясь покончить с этим раз и навсегда.
Когда я зашел в зал, я почувствовал дикое биение сердца и дрожание рук, которые едва слушались меня. Словно тело сейчас принадлежало не мне, другому человеку, совершенно не знающему, как дальше жить. Свет всегда был немного приглушен, но я знал каждую комнату этого заведения, и потому легко сориентировался даже в полумраке. Я открыл дверь тем же ключом, который дай мне Олдон, чтобы я мог «контролировать ситуацию» всегда и везде. Это была его ошибка. Тихо следуя по плохо освещенному коридору, я стал чувствовать, как позывы рвоты снова скручивают мое горло. Опершись о стену, я стал учащенно дышать…
Вдох…. Ее нежные руки на моих губах… Выдох… Она у меня в постели. Вдох… «Меня зовут Алета» - воспоминания кружились во мне диким вихрем, а глаза снова тонули в слезах… Тварь. Тварь, ничтожество, я убью его.
Открывая медленно двери, одну за другой, я проходил коридор очень быстро, все быстрее добираясь к своей цели. Когда я подошел к самому концу коридора, я услышал слабые стоны:
-Папа, прошу, не нужно… - ворвавшись в комнату, я увидел то, чего боялся больше всего: мужчина находился рядом с девушкой, сидящей на стуле и плачущей от отчаяния. Он мгновенно развернулся, услышав грохот распахнутой двери, и на его лице я увидел то, от чего невозможно избавиться никогда и нигде – выражение полного безразличия.
Он бросился на меня, а я, от испуга выронив пистолет, упал на пол, борясь с Олдоном, схватившим меня за горло. Крики Алеты смешались с голосами в моей голове, с моими воспоминаниями о тех днях, которые мы провели вместе.
-Скажи, ты меня любишь, Фиджи? Ты редко об этом говоришь… - она прижалась к давно небритой щеке, а я нежно поцеловал ее руку…
-Люблю, Алета… Любовь – не то, о чем нужно кричать, а то, что нужно доказывать – я провел рукой по мягким волосам.
-Я отдам тебе свои глаза, и ты будешь видеть этот мир таким, каким вижу его я. Какой вижу тебя, когда смотрю тебе в глаза – прошептал я, а она, низко опустив голову, заплакала.
Грохот. Крик. Еще один крик. Олдон бросается на меня и начинает душить. Сомнения развеваются, я должен убить его, должен защитить ее, нас. Горячие руки на моей шее. Крики Алеты. Оружие. Я отталкиваю Олдона и делаю выстрел. Смерть.
-Фиджи! Господи, Фиджи! – кричала она, плача, а я чувствовал на трясущихся от страха руках кровь. Труп ее отца лежал у моих ног, а девушка, кричащая в агонии ужаса, плакала и бросалась на пол, пытаясь найти меня.
-Ты ведь не умер…! Я верю, что не умер! Я знаю это! Я люблю тебя, Фиджи, Фицджеральд… - я учащенно дышал, передо мной все кружилось, а девушка, упав на колени, рыдала. Я смотрел на руки, испачканные кровью, и не мог сделать вдох.
-Я с тобой, милая, я с тобой рядом…
Следующие несколько часов я провел, как в страшном сне. Полиция… обыск, тюрьма. Алету забрала Мария, сразу же, как я ей позвонил. Спустя несколько дней разбирательств, меня отпустили, под домашний арест, до нахождения других улик.
-Что привело вас в театр? – голос следователя врезался в мой мозг, а я трясся от нехватки алкоголя.
-Я этим жил, зарабатывая себе на хлеб – сказал я, не помня, как здесь оказался.
-Как вы познакомились с Олдоном? – следующий вопрос, на который я уже не знал ответа.
-Он меня встретил в театре, в который я попал по чистой случайности – мой голос охрип, а руки тряслись так, будто я каждую минуту душил кого-то. Страшно. Мне страшно. Страшно от рук, я боялся на них смотреть. Они в крови. Они должны быть в крови – мои руки были чисты, я не помнил, как их отмыл…
-Откуда вы узнали о том, что он насиловал вашу девушку? – спрашивает меня следователь, а я хватаюсь за голову. Воспоминания… Обморок, танцующие девушки… клиенты. Деньги, валяющиеся на полу. Выпивка. Слишком много выпивки.
-Как вы узнали о том театре? – спросил следователь. Ни одного вопроса о проститутках. Было ли это на самом деле?
-Когда мы обнаружили вас, в одной из гримерок, с трупом на полу, вы не говорили нам ничего, и только ваша девушка кричала, что вы ее защищали, это так? – спросил следователь, а я схватился снова за голову. Кровь. Капли крови на моих руках, где они?
-Почему вы не хотите меня спросить о заведении? Почему вы меня не спрашиваете о том, что происходило там? – спросил я его, а следователь вытянул лицо:
-Ясное дело, в театре играют. А что там делали вы? – в эту минуту передо мной все стало на свои места. Были ли те встречи, с клиентами на самом деле или это моя фантазия? Мне нужно было видеть Алету, срочно, нужно было понять, что было на самом деле и чего не было. Я должен был узнать, была ли она настоящей, живым человеком, а не просто призраком, придуманным моим сознанием.
-С вами все в порядке? – спросил меня человек, сидящий напротив, а я почувствовал шепот Алеты за моей спиной: «Тише, родной мой, тише…. На этот раз я с тобой»…
-Да, вы правы, но только он насиловал ее там, каждый день, заставляя делать ужасные вещи – я солгал следователю, сказав правду.
Сутками позже.
-Выпей таблетки, полегчает – сказала Мария, присев ко мне на кровать и ласково прижавшись ко мне.
-Я не буду пить больше – сказал я ей, подняв на нее глаза: она, словно картинка из журнала, блестела передо мной во всем изяществе своей натуры. Слегка улыбнувшись, она произнесла:
-Я должна тебе сказать правду, Фиджи – сказала она, посмотрев на меня так, будто я давно упал с обрыва. Будто я не был живым человеком, сидящим напротив нее. Почему она улыбается?
-Она использовала тебя, Фиджи. Она хотела твоими руками избавиться от папаши, а теперь ее просто… нет. Она уезжает сегодня, вот билеты! – я выхватил их у нее, смотря на платформу и поезд. Не может быть. Этого не могло быть.
- Не лучше ли начать все заново? Со мной…
-О чем ты говоришь? – мое лицо стало таким же белым и холодным, как полка морозильника. По телу пробежал страх:
-Скажи, что мы делали в театре? Зачем мы приходили туда вечером? – ее лицо стало невидимым, она словно стала зрителем, стоящим за кулисами:
-Мы играли там роли, Фиджи. Разве ты не помнишь? Ты каждый вечер сидел рядом с ее отцом, она была девушкой, которая попала в беду. Виола – та, что с красными волосами, она была ее лучшей подругой, а Мэри – та, что всегда выкрикивала «Молитесь», была ее служанкой. Разве ты не помнишь этого? Иоланда – главная героиня этого спектакля – спросила Мария, смотря на меня и не понимая, что происходит. Почему у моей девушки было два имени? Всплыло у меня в горле. Я никогда не задумывался об этом!
Бред. Галлюцинации. Это все были галлюцинации. Словно я был болен шизофренией. Алкоголь, это все делал алкоголь. Шизофрения на фоне алкоголя, возможно ли? Все моя фантазия, сказка, которую я выдумал для себя, сойдя с ума из-за любви к Алете. Дыши, Фиджи, думал я про себя, оттолкнув Марию на кровати. Все это напоминало тот жуткий сон, в котором я стоял, а потом прыгнул вниз, забывшись.
-Сколько времени я ходил туда? – спросил я ее, а она, отодвигаясь от меня дальше, посмотрела в сомнении. Я глянул на ее руки: они все были в синяках, словно она боролась с кем-то и тут… в мою голову пришла странная мысль, а что, если…
-Четыре месяца, Фиджи, что за дурацкие вопросы? Я люблю тебя…Фиджи – я мгновенно вскочил с дивана и дико закричал:
-Пошла вон!!! Вон!!! – я кричал ей так сильно, что уши заложило ненавистью, выходящей со рта с ранее неведомой мне силой.
-Фиджи! – закричала она, пытаясь подойти ко мне, а я, ударившись о стенку, закричал:
-Вон говорю!!!! – я кричал, не помня себя, затем, схватив ее за волосы, я выволок ее за дверь, захлопнув ее.
Целостная картина сложилась у меня перед глазами: Марию насиловал Олдон. Он бил ее за неподчинение, издеваясь над служанкой всевозможными способами, пока его дочь гуляла со мной. С самого начала было нетрудно понять, что у Марии были ко мне чувства, а она, показывая это всеми различными способами, не могла добиться моего внимания. Она ненавидела Алету, ненавидела за то, что та была лучшей, та была любимой дочерью, а Мария была лишь тенью, тенью, следовавшей за всеми. Когда меня задержали, и было проведено следствие, в крови Олдона обнаружили психотропное средство, которое было подсыпано ему в кофе. Мария достала его у своего отца, ведь тот был медиком. Поэтому Олдон, как дикий бросился на меня, когда я зашел. Но, не потому что он спал с собственной дочерью.
Поэтому меня и выгнали с ресторана. Я несколько раз приходил туда с Алетой… или приходил один, только мне казалось иначе. Мария подстроила все так, что я должен был подумать о том, как Алету использует собственный отец, хотя прямого доказательства никогда не было. Я никогда не слышал от самой Алеты, что она страдает от отца, да, он был груб с ней, да, заставлял подчиняться, а может быть, даже бил. Но никогда не продавал ее, никогда не заставлял танцевать ее голой, то был спектакль, а остальное… Моей выдумкой. Я настолько сильно полюбил Алету, что боялся ее потерять, ревновал ее, так сильно, к собственному отцу, что ревность сыграла со мной злую шутку. Ведь правду говорят: »Не дай своей фантазии разыграться».
Я помнил все: взгляд Марии и слова об Алете в первый день нашего знакомства, помнил ее презрение, в театре, когда Олдон и я пошли на представление вместе, помнил его приказы Марии, помнил, как она ненавидела нас всех, помнил все, что было. Теперь я понял, кто помог Алете добраться до меня, впервые. Я понял, почему Мария решила мне отомстить – я выгнал ее, выгнал, назвав наши чувства ошибкой, выгнал потому, что питал интерес к другой женщине. Она решила воспользоваться мной, моей фантазией, разыграть ее, подстроив так, что я всему поверил. Когда Алета играла на сцене и, по сценарию, отдалась другому, я вскочил с места и стал чувствовать адскую боль, но, не потому что ее хотели взять силой, а потому что сила ревности смогла затмить мне разум. Именно поэтому Мария побежала за мной, воспользовавшись случаем, именно поэтому она сказала мне, что Алета меня использует. Она хотела воспользоваться моментом и убить трех козырей одновременно – избавиться от сварливой дочери и от сущего монстра, ее папаши, и от меня за то, что я ее не любил. Я помнил, как прогнал ее, в первый день нашего знакомства, а она попросила меня проводить ее, на что получила отказ. Я ПОМНИЛ! ПОМНИЛ ВСЕ, ЧТО ПРОИЗОШЛО. Только я не был уверен в одном…
Поезд номер сто двадцать пять отбывает через пять минут. Просим не забывать детей и вещи на перроне. Обо всех подозрительных предметах просим сообщать сотрудникам охраны порядка. Повторяю…
Мне бы только увидеть ее. Найти, среди всех, на платформе. Толпы людей бежали с чемоданчиками, а я, подобно сторожевому псу, пытался рассмотреть сотни лиц, встречающиеся мне по пути…. Где же она! Двадцать три тридцать. А вдруг Мария солгала? Зачем бы она стала говорить мне о том, что Алета уезжает? Показывать билеты? Позлорадствовать? Сказать мне, что я могу об Алете забыть? Сказать о том, что сама Мария свободна для меня?
-Алета! – я бросился вперед, когда заметил ее и трость, которой она стучала перед собой. Девушка быстро шла по перрону, катя за собой чемоданчик, а я, как ошалелый медведь, бросился к ней сквозь толпы людей. Когда она услышала мой крик, она обернулась, а я, подбежав, схватил ее за руки:
-Фиджи… - закричала она, зарыдав, и хватаясь за меня, как за спасательный круг:
-Почему ты решила уехать? Почему ты бросила меня со всем этим? Где твоя любовь? – я закричал на нее, выливая весь свой гнев, в то время как девушка стала рыдать, задыхаться, будто это все было простым сном:
-Мария сказала мне, что ты спал с ней. Мария рассказала мне, как вы лежали на кровати, как ты ее гладил, все рассказала. Рассказала все, что вы вытворяли за моей спиной… - она рыдала, а я, безумно улыбаясь, стал прижимать ее к себе. Она пыталась вырваться, но моя хватка была крепче ее глупости.
-Она использовала нас. Использовала, всех нас, и тебя, в том числе… Она подстроила убийство твоего отца, а я…. я ей поверил. Скажи, твой отец насиловал тебя? – я спросил ее так, будто это был обычный вопрос, а она, скривив лицо, закричала:
-Как ты такое можешь говорить! Отец был суровым человеком, и да, он бил меня за непослушание, сильно бил. Иногда я теряла из-за этого сознание. Я умоляла его остановиться, но он меня не слушал. Он говорил, что я вырасту такой же, как мама… Он боялся этого больше всего на свете, боялся, что я стану похожей на нее, и потому издевался надо мной, совершая побои…. Но насиловать…. Откуда ты вообще такое мог придумать? Неужели это сказала Мария?– я хватал ее за руки, притягивая к себе:
-Скажи, чем мы занимались в театре? Что мы там делали, в зале? – спросил я ее, а она быстро ответила:
-Играли роли, конечно же! Фиджи, я тебя боюсь, правда! – сказала она, плача, вытирая слезы, а я выдохнул…
-Как звали твою маму, Алета? – она отошла от меня на пару шагов, расплакавшись.
-Иоланда, как и меня, мне ведь дали двойное имя, в честь матери, помнишь? Я тебе говорила… Отец, всякий раз называл меня так, когда хотел сказать, что я такая же стану, как и мама…. всякий раз, когда он меня унижал…. Перед моими глазами образовалась пелена и тут же спала. Комок подступил к моему горлу, а я едва удержался на ногах:
-Прости меня, за все, что я сделал…. Я столько всего натворил, но, прошу, дай мне шанс это исправить…! Я люблю тебя, хоть и убил твоего отца, сделал тебе больно, пытаясь защитить от себя же…! Я пытался верить в твою чистоту, в твою… - я плакал, не понимая, что говорю.
Поезд номер сто двадцать пять отбывает через две минуты. Просим выйти из вагона всех провожающих.
-Останься со мной, я прошу тебя, умоляю… - я взялся за плечи Алеты, чувствуя, как дикие слезы бегут по горящему лицу. Толпы людей, пробегающих мимо, перебивали стук наших сердец, наши мысли и спутанные чувства.
-Будь со мной, я ведь люблю тебя, Лана…– я схватил ее за талию, прижимая к себе, чувствуя запах ее волос: запах такого родного мне человека.
-Я не уеду - прошептала она, когда послышалось шипение поезда. Люди продолжали нестись по перрону, а мы стояли в объятиях друг друга, пытаясь любить, так сильно, как не умел никто.
Эпилог.
Я не знал, когда именно моя жизнь изменилась. Тогда ли, когда, стоя у самого края, я думал над тем, чтобы прыгнуть или тогда, когда потерял сознание и оказался в театре по неведомым мне причинам. Театр меня многому научил и многое мне показал: прежде всего, никогда не стоит путать реальным мир с миром нереальным. Алета помогла мне завязать с выпивкой и посмотреть на мир по-новому. Я же… старался показать ей, что жизнь может быть другой, без грубости и насилия, безо лжи и предательств. После моей измены, я никогда больше ей не изменял. Я поклялся в том, что наша жизнь, такая короткая и такая важная может быть заполнена любовью, нежностью и доверием. Я вынес наказание за смерть ее отца. Я просидел в тюрьме, думая и планируя, как дальше изменю нашу жизнь. Она дождалась меня, и у нас стало все по-другому. Деньги, которые я заработал, охраняя театр при ее отце, я потратил на строительство нашего собственного дома. Каждый раз, приходя домой, я видел свою жену и думал, что моя жизнь изменилась. Вскоре, Алете должны были сделать операцию… Мы надеялись на чудо. Мы обрели то необходимое в отношениях чувство, когда ты умеешь верить в близкого тебе человека, становишься его крепкой стеной, которую не разрушить ни при каких обстоятельствах. Так, наша любовь стала великой силой, подарив нам целый мир, с помощью которого, друг для друга, мы обрели спасение.