Глава девятая.
Когда я закрыл за нами дверь, я понял: дождь уже прошел. Это был один из весенних дождей, которые начинаются быстро, и так же быстро заканчиваются. Молния уже не беспокоила нас своим громыханием, а значит, я мог не беспокоиться, что мы снова вымокнем, и нам придется искать теплое место. На самом деле, Алета говорила мне, что любит дожди. Они были ее слабостью, ее страстью, и, иногда, когда лето было жарким, она любила стоять под дождем, чувствуя его капли на своем лице, слегка приоткрывая рот, чтобы почувствовать его на вкус. Забавное зрелище, девушка под дождем. Мне всегда хотелось знать ее жизнь до встречи со мной. Чем она жила, чем интересовалась, чем болела и как видела этот мир: вот так, просто и без меня. Словно, наша жизнь приобрела наибольший окрас: будто не известный никому художник пролил свои краски на наши серые будни. Каждый из нас выполнял свою работу, ходил, занимаясь рутиной, ежедневно борясь с обстоятельствами чертовски плачевной жизни, но теперь, когда мы были друг у друга, мы могли преодолевать трудности, проходя через них за руку. Ее ладонь была настолько теплой, что мне хотелось сжимать ее, как можно сильнее. Каждый раз, когда мы шли, и я делал это, она улыбалась, словно знала, что я это сделал специально. Ее улыбка была моим спасением: мне хотелось знать, что я ее причина, как бы эгоистично это не звучало. Кто-то, посмотрев на нас стороны, мог сказать, что мы совершенно не подходим друг другу: она, дама в красивом пальто и на высоких каблуках, с зонтиком, и я, в порванной, почти умирающей кожанке с вывернутыми наружу карманами и штанами, которые носил еще мой отец. Да, я зарабатывал прилично, с тех пор, как попал на работу к ее отцу, но, деньги, которые я получал, я старался сохранить для более важного дела. Я им заболел и не хотел от него отступать. Конечно, мне приходилось тратить деньги, во время прогулок с Алетой: кафе, мороженное, дорогие вина и кальян, который она любила курить в заведениях, подобно заведениям ее отца, но я, стараясь сдерживать ее страсть к дорогому, пытался сэкономить, зная, ради чего я это делаю.
-Почему бы не взять такси? Нам ведь не придётся идти по мокрой дороге, столько времени пешком! – сказала она, держась за мою руку и вдыхая запах мокрого асфальта. Мне он тоже приносил удовольствие, особенно, после того, как прошелся первый дождь, а за ним следовал новый.
-Мы можем пройтись пешком, тут идти-то всего ничего… - предложил я громко, а она, остановившись, отвела глаза в сторону:
-Знаешь, если у тебя нет денег, то это ничего…. Это ничего, ты мне скажи, и я… - сказала она, торопясь, будто за ней гнался полицейский патруль.
-Ты сейчас смеешься надо мной? – спросил я резко, а она, сжав мою руку, опустила глаза:
-Я могу тебе дать, Фиджи, в этом нет ничего такого – продолжила она так, будто не слышала то, что я ей сказал. Крепче сжав ее руку, я быстро повел ее к обочине. Какое-то не понятное мне чувство досады жгло меня с такой силой, что я почувствовал, как по лицу течет жар негодования.
-Такси! – вскрикнул я, подойдя вместе с ней к дороге, а Алета, тронув свое лицо, сразу вспомнила мою просьбу: снова взяв меня за руку, она сжала ее, а я, чувствуя, как проносится мое неудовольствие, постарался забыть то, что произошло.
-Пожалуйста, отвезите нас…. – сказал я таксисту, сажая девушку в машину, и быстро устроившись вместе с ней. Отдав ему деньги, я ждал, когда мы доберемся до нужной нам улицы.
Всю дорогу мы ехали молча: то ли произошедшее между нами вызвало чувство смущения друг перед другом, то ли слова Алеты задели меня настолько сильно, что я не мог просто так о них забыть.
-Прости меня, Фиджи, я не хотела делать тебе больно – сказала она, обратив ко мне свое лицо, показывая, что сожалеет о том, что произошло.
-Все хорошо, Алета, все хорошо… - сказал я, отвернувшись к стеклу. Дождевые капли монотонно сползали по нему, когда я, думая о цели сбора средств, ощущал, как долго мне еще придется собирать деньги. Чувство, грызущее меня изнутри, не давало мне сделать вдох полностью, словно кто-то ограничил кислород и не хотел, чтобы я дышал.
-Сэр, мы приехали – сказал мне таксист, а я, опомнившись от мыслей, помог девушке выбраться из такси и, захлопнув дверь, повел ее к театру.
-Кажется, снова дождь – подметила она, вытянув вперед руку и собирая на ней дождевые капли.
-Да, я еще в такси заметил – ответил я, чувствуя, что вот-вот разразится гром.
-Пойдем, нам нужно спешить – сказал я быстро, аккуратно ведя ее по ступенькам в здание.
Пыль в театре поднялась до такого уровня, что дышать в нем становилось практически невозможным. Рабочие, забыв открыть окна, чтобы проветрить, оставили там смесь невероятных запахов, которые добрались до нас, как только мы туда зашли.
-Господи! – сказала Алета, заходя в зал и закрывая нос от отвращения.
-Да, согласен, очень пахнет – сказал я, смеясь и чувствуя, как напряжение уходит. Эта девушка действовала на меня, как разряженный магнит: она, словно маленький выплавленный кусочек, забирала у меня все плохое, превращая мою отрицательную энергию в одно сплошное спокойствие. С ней я чувствовал себя расслабленно, так, что мне не хотелось ни кричать, ни выяснять отношений, как это обычно бывает у влюбленных, скорее, напротив, с ней я хотел лишь ласки и объятий, любви, которую она давала мне каждую секунду, проведенную с ней рядом.
-Нужно срочно открыть окна, проветрить… Я просто дышать не могу! – сказала она, пройдясь по сцене, а я, чувствуя запахи хлора, белизны и краски, смешанных кем-то в одну гремучую смесь, почувствовал, как выпитый час назад чай вместе с бутербродами, просится наружу.
-Ты мне поможешь? Мы забыли твою трость! Я пойду открывать – сказал я ей, зажав нос и снимая с себя куртку: в помещении было чересчур тепло.
-Я и без нее справлюсь, я это место знаю лучше, чем свой дом. С самого детства я тут. Когда была еще маленькой малышкой, бегающей между рядами, прося, чтобы меня поскорее нашли… - сказала она, а я тем временем, принялся отодвигать огромные шторы, слушая ее, и то, как она сентиментально рассказывала о своем детстве.
-Так, значит, твой отец купил театр… - сказал я, выпустив свет с одного открытого окна и приступая ко второму.
-Да, именно. Мой отец купил этот театр, когда мне было три года. Тогда еще мама была с нами – она аккуратно спустилась со сцены, нащупав стену, и медленно приблизилась к первому открытому окну,
-Мы тогда были счастливы, по крайней мере, так говорил мой отец… - сказала она чуть тише, стоя у окна и наслаждаясь свежим воздухом. Секундой позже прогремел гром, отчего Алета вскрикнула, а потом неожиданно засмеялась:
-Да, я помню, как мы бегали всей семьей по лужайке, играя с мячом, а папа тогда был совершенно другим человеком – она продолжала свой рассказ, а я быстро открывал окна, одно за другим, стремясь наполнить зал не только свежим воздухом, но еще и светом.
-Что случилось с вашей матерью? – спросил я, воспользовавшись моментом, когда Алета, повернувшись к окну спиной, закрыла глаза, наслаждаясь тем, как ветер опускает и поднимает ее волосы. В ту же самую минуту мне захотелось подойти к ней и почувствовать ее запах. Я знал его лучше, чем любой другой на Земле: она всегда пахла сдержанностью, неутолимым чувственным желанием и свежезаваренным чаем. Ее кожа, была настолько чистой, что каждый ее дюйм навевал желание к ней прикоснуться, опробовать ее губами, в бесконечных и безжалостных поцелуях…
-Она умерла, когда мне было семь. Отцу сказали, что спасти ее могла только операция, но все средства, которые у нас тогда были, прогорели, вместе с этим театром… - сказала она, чувственно и, сжавшись, словно кто-то ударил ее плетью по самому нежному месту на коже. Открыв последнее окно, я остановился, чтобы посмотреть на девушку: стоя спиной к окну, она притягивала к себе сильнее, любого красивого цветка на Земле. Изящность ее тонкой талии владела моим взглядом, длинная шея заставляла думать только о поцелуях, а от ее длинных рук веяло такой нежностью, что мне хотелось ежесекундно чувствовать, как она гладит меня ими по волосам, забывая обо всем на свете.
-Я сочувствую тебе и твоему горю – сказал я искренне, подходя к ней и ощущая, как горе прошлых дней терзает ее изнутри, скребя по самым нежным местам отточенным лезвием боли из-за смерти родного для сердца человека.
-Это уже в прошлом, но, как бы там ни было… я помню о ней и до сих пор говорю с ней, когда остаюсь одна. Я верю, Господь меня слышит, и слышит те молитвы, что я посвящаю нашим с ней встречам, в моем сердце – показала она на грудь, снова закрыв глаза. Подойдя к ней ближе, я прижал ее к своей груди, чувствуя, как содрогаются маленькие плечики…
-Прости – всхлипнула она, сжавшись в моих руках…
Прошло больше часа, как мы продолжали говорить о близких людях. Не зная почему, я чувствовал, как с ней время становится неутомимым бегуном, который умудряется преодолевать дистанции за считанные секунды, заставляя себя бежать, лететь вперед, словно ветер, спустившийся с высоких гор.
-Вот такая у меня история – продолжила она, тронув себя по лицу. Я улыбнулся, понимая, что она, подобно ребенку, забывает о просьбах.
-И что, отец решил вот так закончить свою жизнь? Ведь нельзя из-за горя связывать свою жизнь лишь только с развратом и выпивкой – сказал я, сидя напротив нее. Я подумал о том, что я ни чем не лучше ее отца, потому что сам был алкоголиком, безнадежно привыкшим к этой дряни. Последнее время я пытался забыть о выпивке, но это получалось лишь тогда, когда Алета была со мной. Я пытался сдерживать себя, настолько, насколько я мог, а она, сама не понимая, что является моим лекарством, помогала мне в этом. Я посмотрел на нее, когда она, снова подняла руку. Я немедленно взял ее ладонь, крепко сжав. Она ласково мне улыбнулась.
-Да, после того, как он узнал, что моя мать спала с одним из его друзей, он перестал верить в любовь и начал бить ее днями напролет. Даже помню, как, спрятавшись под диваном, я слышала крики мамы, просящей его успокоиться, но он бил ее, бил настолько сильно, что та, задыхаясь, теряла сознание. Из-за этого у нее и появилась гематома, о которой мы узнали не сразу… - сказала девушка, вспоминая ту боль, с которой ей пришлось столкнуться:
-Я даже помню, как один раз я зашла в детскую и обнаружила маму, лежащую у моей кровати и говорящую с самой собой. Увидев меня, она подозвала к себе и стала плакать, настолько сильно, что я стала слышать, как билось ее сердце… - сказала девушка, сжав мою руку и продолжая:
-Тогда она впервые попросила у меня прощения, но тогда я еще не понимала, за что… - на глазах Алеты снова показались слезы, а я, желая ее успокоить, мгновенно перебил:
-Хватит об этом, достаточно. Теперь ты со мной – сказал я, желая, чтобы она улыбнулась. Прижавшись к моей груди, она осторожно провела рукой по моей шее, обхватывая ее и прижимаясь своим подбородком к ней:
-Просто иногда мы делаем больно людям, зная, что они вскоре обо всем узнают и будут страдать, но почему-то, мы все - равно не останавливаемся и продолжаем совершать насилие. Возможно, так нельзя, но иногда без этого просто не получается… - сказала она, а я, гладя ее по волосам, почувствовал мой самый любимый запах.
-Что ты думаешь о предательстве? – вдруг я решил спросить ее, когда она, вытирая лицо моим платком, стала понемногу успокаиваться.
- Сделать предательство – как сделать порез человеку. Может, кровь пойдет не сразу, но спустя время она проявится – сказала она, а я, улыбнувшись, прижался к ее щеке, целуя. Я понимал ту боль, про которую она говорила, ведь меня тоже порой предавали самые близкие люди. Сначала та, которую я считал своей избранной, потом сестра, решившая меня оставить напоследок жизни ни с чем…
-А тебя когда-нибудь предавали самые близкие люди? – спросила она, а я, решив проигнорировать ее вопрос, мгновенно сменил тему:
-Кажется, ты говорила о каком-то сюрпризе? – ее лицо мгновенно оживилось, а она, поднявшись на ноги, пошла куда-то, будто уже знала, что должно было произойти.
-Пожалуйста, сиди там, не двигайся – прокричала она из-за кулис, а я, решив послушаться, чувствовал, как нелепая улыбка ползет до ушей. Что же она задумала? – пытался я угадать, когда она, подойдя ко мне с шарфом в руках, ласково приказала:
-Быстро встань! – я послушался ее и встал. Она подошла ко мне со спины, завязывая на глазах шарф. Теперь я не мог ничего видеть. Взяв меня за руку, она помогла мне сесть, а сама отошла куда-то в сторону.
-Теперь, мы с тобой на равных условиях, и я хочу, чтобы ты мне уделил только время…. Ты мне позволишь? – спросила она меня, а я, улыбаясь, сказал »да», ощущая, как мной овладевает чувство любопытства.
С минуту, в зале громыхала тишина, и я не мог понять, чего именно хочет добиться моя спутница: она стояла позади меня, не говоря мне ни слова, а позже я услышал, как она принесла стул и села на него. Было невероятно понимать, как обостряются органы слуха и осязания, когда человек лишается зрения.
-А теперь, мне нужно все твое внимание. Просто слушай и представляй - сказала она, а я тем временем, напрягся. Словно пушинка, всем телом я превратился в один слух, желая всем сердцем почувствовать, что же Алета мне приготовила.
Молчание… снова молчание… Она откашлялась, а затем, негромко, будто пробуя на вкус слова, начала. И каждое произнесенное ею слово было сказано так, будто было обращено ко мне:
- Я рукой бы хотела пройтись по запястьям твоим,
Избавляя тебя от бессмысленной кучи тревог,
Мы в молчанье своем обо всем дорогом говорим,
Какой мир, какой свет, почему человек одинок...
Мне бы очень хотелось заснуть у тебя на руках,
Чтобы в рясы любви бесконечной меня ты одел,
Мы летели бы в сон на пушистых седых облаках,
И наш мир бы друг друга своей безмятежностью грел...
На ветрах мы качались бы, парус любви увенчав,
Непокорной звездой впереди, на пути мириад,
Я бы стала твоею кометой, уснув на плечах,
Одолев ни один галактический сверх - водопад...
Мы бы стали со временем очень и очень близки,
И лишь взгляд выдавал бы желанья, эмоций настрой,
Но скажи, как остаться живой в ощущеньях тоски,
Когда я не в объятьях твоих и совсем не с тобой?
Нужных слов мне далек бесконечно мерцающий свет,
Что согрели бы красноречиво, во страхе, прижав...
Знаю я, что тебя во вселенной роднее мне нет,
Оттого умирает моя безутешно душа...
Если знала бы как мне прийти, ничего не твердя,
Прилететь, перебраться, проплыть, проползти до любви,
Мне бы стала вселенною нашей большая Земля,
И в любовь превратились бы в миг бесконечности дни – последняя строчка была произнесена настолько тихо, что я едва мог уловить каждое слово.
-Безумно красиво… Я не знал, что ты пишешь стихи, Алета… - проговорил я в восхищении, и снимая с глаз повязку.
-Я просто… не решалась кому-либо показать, я… мне было страшно говорить о чувствах… вот так – она показала руками в зал, а я, боясь разрушить тишину, спросил:
-Прочитай мне что-нибудь еще. Сможешь? – я посмотрел на нее, обернувшись, а она спросила:
-Повязка у тебя на глазах? – я посмотрел на шарф у меня в руках и почему-то решил солгать:
-Да, Алета, читай, просто читай… - сказал я, тихо вставая и переместившись на другое место, так, чтобы ее было видно именно с величественной половины зала:
- Представить, что я тебя томно рукою касаюсь,
Когда ты в кровати, еще не открывший глаза:
Я, словно котенок, замерзший, к тебе приласкаюсь,
И нежности, ласки, любви покатилась слеза…
Я руки свои, положив на широкие плечи,
Тебя обхвачу, так бессильно ладони прижав,
Ты - самый любимый, о том ведь не может быть речи,
Хоть, честно скажу - непокладист твой внутренний нрав.
А в объятиях цепких твоих так запахнет сиренью.
Но самый любимый мне запах…самой рассказать?
Закрою глаза и придам твое тело томленью,
И начну с твоих губ… так желанно любви обрекать.
И один за другим поцелуи сменяются лаской,
Этих жестких волос… огрубевшей мужской щетины,
Когда вместе с тобой - я живая... как будто бы в сказке…
А другие миры и вселенные – мне не нужны.
Если создано так: чтобы следуя странной привычке:
Воссоздать нашу целостность, с кем-то вливаясь в свой путь,
То ты тот, чьи хочу целовать теплым утром реснички,
На твоих лишь плечах мне хотелось бы слабо уснуть…
Пока она читала свое очередное произведение, я восхищался той красотой, с которой двигались ее нежные губы, руки, олицетворяя каждое новое слово великолепным движением, сменяясь очередной эмоцией на лице. То не просто были слова, я понимал, то были звуки чувства, стремящегося вылиться наружу, словно кто-то разливал сладкое вино по бокалам, грациозно выливая по капле, опустошая графин до самого дна…
-Я писала это тому, кого полюблю, с такой же безмерною силой, которая кроется в моих словах… - сказала она, улыбнувшись, после того как мое молчание стало мыслью, обращенной лишь к ней.
-Ты божественна, ты знаешь это? – спросил я чувственно, вставая со своего зрительского места и подходя к ней, в то время как она сидела, а по ее щекам струились хрустальные слезы…
-Я писала это потому, что не могла представить свою жизнь без любви. Я настолько сильно грезила о ней, что превратила все свои чувства в стихи, думая, что так будет легче показать свою жизнь до встречи с тобой – она смахнула со щеки слезу, вставая со стула, а я подошел к ней.
-Зачем ты попросила меня завязать глаза, Алета? – мне искренне хотелось знать ее намерения.
-Я боялась того, что ты будешь на меня смотреть. Здесь, слова, подобно кинжалу, разрезают мою одежду, и заставляют мое нутро оголиться перед тобой…. Словно мое нутро всю жизнь хотело именно этого…. Я боялась твоего взгляда, боялась взгляда тех, кто сидит в зале… - сказала она чувственно, объясняя мне свою задумку:
-А кто сидит в зале? – спросил я ее, стараясь понять смысл сказанных фраз.
-Как? Разве ты не видишь? В зале сидят наши с тобой чувства! Они настолько различны, настолько пугливы, что каждое движение кажется грубым сторожем, который вот-вот их спугнет и заставит их сбежать! Но, я не хочу этого. Не хочу портить очарование этой секунды! Она прекрасна лишь потому, что в ней есть ты, со мной – последнее слово она прошептала так чувственно, так неповторимо, что я едва забыл, как дышать. Я не хотел спугнуть тот миг, не хотел разрушить тот момент одним неловким движением, чтобы совершенство, которое было на ее лице, не могло ускользнуть от меня.
-Я люблю тебя, Алета… - прошептал я, подходя к ней, чтобы поцеловать. Она, учащенно дышала, подхватила мои губы, с жадностью прикасаясь к ним, будто между нами была целая вечность разлуки.
-Почему ты не появился в моей жизни раньше, я так тебя ждала, так тебя искала – говорила она в перерывах от поцелуев, а я, жадно хватая ее губы своими, терял власть над своим разумом, с каждым новом вздохом чувствуя ее плоть своею натурой.
-Я тоже ждал тебя! Ждал, и каждая секунда, проведенная без тебя, была вечностью, которая приковывала меня к ненужному, к чуждому моему сердцу! – я ласкал нежную грудь пальцами, обволакивая поцелуями мягкую, как шелк, шею. Я прикасался к ней губами, заставлял Алету стонать в своих диких и таких сильных руках…
-Я так долго искала того, кто поймет меня, поймет то, в чем я нуждаюсь, то, что я ищу, то, без чего моя жизнь была так пуста и бессмысленна – шептала она, задыхаясь от удовольствия, томясь в моих руках, словно пушинка, поднятая ветром, вскруженная им на тысячу оборотов и поднятая вверх.
-Я нашел тебя, родная, нашел и больше не отпущу, чего бы мне это не стоило. Я не представляю, как я жил до встречи с тобой – я перестал контролировать себя, и мои руки, действуя неосознанно, двигались по ее телу, по ее талии, спускаясь ниже и ниже, пока не заставили девушку достигнуть блаженства.
-Боже, я задыхаюсь – прошептала она, а я, прижав ее к полу, стал ласкать ее нутро настолько быстро, настолько мне это удавалось:
-Чувствуй это! Чувствуй мои руки, мои ласки, то, как я тебя хочу! Чувствуй, ты можешь это… ты можешь чувствовать меня – прошептал я ей на ухо, лаская ее груди губами, а она, издавая стоны от удовольствия, стала выгибать талию, прося еще и еще…
Я не помнил, сколько мы лежали на полу, продолжая дарить друг другу нежность и любовь. Помню только то, что дождь, ворвавшийся в зал, заставлял нас танцевать в собственном ритме, согревающем тела от порывов холодного весеннего ветра. На тот момент, когда мы достигли пика, я осознал одну очень важную для себя вещь: никогда еще в жизни я не любил никого настолько сильно, сколько ее в тот самый миг. Он казался мне подобно движению огромного поезда, в метро, между станциями. Вагоны были пусты, а в них была только наша с нею любовь. Она ехала с такой скоростью, что еще одна миля в секунду, и поезд мог бы разбиться. Я проводил Алету до дома, и не помня как, добрался до своей кровати, забывшись крепким сном… Страсть, пробужденная во мне, заставляла меня дышать учащенно, а сердце задыхалось на той сцене, которая дарила нам любовь в ее самом обнаженном виде.