Жизнь понарошку. Глава пятая

Маргарита-Мечтательница
Глава пятая.
         День моего дежурства выдался не из легких, и на тот момент  мне казалось, что эта самая лучшая работа, которую человек мог получить. Но это было далеко не так. В помещение заходили люди, и твоей единственной обязанностью было никого не выпускать до самого утра. За такую работу каждый готов был бы перегрызть глотку, потому что в *** было немало бедняков, перебивающихся с каких-то жалких кусков хлеба на мутную воду. Конечно, для меня в этой работе деньги были не самым главным. Я не ставил перед собой задачи заработать достаточно много, но и, конечно, как и все, я просто не хотел помереть с голоду. Чего не сделает человек ради того, чтобы продолжить жить. Но, главную цель я давно обозначил, почему-то не найдя себе силы в ней до конца признаться. Я хотел видеть Иоланду почти каждый день, но мои обязанности были столь насыщенными, что я едва не валился с ног по приходу домой. Все, чего мне хотелось последние дни, спать бесконечным сном, забыв о проблемах мира сего, но, как известно, не всегда сбывается то, чего мы действительно хотим. Вот уже три недели как я работал в этом месте и каждый день, когда я приходил на работу, я видел усталый и замученный вид девушек, сменяющихся к ночи, и понимал, что им гораздо тяжелее жить, чем мне. Кто согласится на такую работу, где каждый может делать с тобой все, что он захочет, лишь заплатив твоему хозяину какие-то жалкие тысячу долларов? Разве может эта тысяча оправдать тот слой грязи и унижений, которым покрыл тебя  твой очередной клиент? За время, пока я работал, я узнал здесь несколько вещей.
     Во-первых, никогда нельзя было вмешиваться в ход чужой работы. Ни помощью, ни советом, ни даже желанием восстановить справедливость. Я помнил глаза того старика, взгромоздившегося на одну оголенную девушку, молящую о пощаде, а он, привязывая ее к кровати, заставлял замолчать, впихивая в ее рот какую-то тряпку… Гадко было видеть то, что они сами шли на это. Сами шли на то, что приносит им унижение, потому что другого выхода у них не было.
    Вторым правилом я уяснил еще более важную вещь – помощь нужно всегда оказывать тем, кто о ней просит. Нельзя помогать тому, кто открыто об этом не заявил. И даже если человек находится при смерти.
       Но, третье правило каким-то образом пересекалось со вторым, и я не мог понять ту четкую грань, которая их разделяла – даже несмотря на второе правило, нужно вторгаться с помощью тогда, когда человек не осознает, что он делает. Это как помощь слепым и тем, кто имеет проблемы с психикой. В чем разница? Слепые, получая помощь, могут от нее отказаться по причине ненужности и умения справиться в одиночку. Люди, имеющие проблемы с психикой, в основном против чьего-либо вмешательства в их жизнь, потому как им кажется, что все должно быть именно так. И они, к сожалению, справиться сами не могут. Лишь немногие из больных на голову могут снова обрести себя.  И вот, работая здесь уже почти месяц, я всего - лишь несколько раз виделся с Иоландой и именно в такие минуты я понимал, что работаю здесь не зря. Конечно, мне хотелось чего-то большего, чем простые встречи у выхода и дикого бесстрастного выражения «как дела?», но, к сожалению, мы с ней были заложниками обстоятельств и чрезмерного внимания окружающих.
-Мне иногда кажется, что вы меня намеренно избегаете  - как-то сказал я, поймав ее за руку, когда она выходила из шумного зала. Там играла глупая музыка, а девушки менялись все чаще и чаще.
-Вы знаете, что советуют делать, когда кажется? – спросила она меня грубо, отчего во мне вскипело странное чувство:
-Что между нами происходит, Иоланда? Мы с вами не говорили по-настоящему с того самого момента, как сидели на сцене… - почему-то от этого воспоминания мое сердце сжалось с болезненной силой…
-А откуда вы знаете, что и то было настоящим? - С таким же успехом я могла бы стать для вас кем угодно: вот смотрите. Сейчас вы знаете меня ту, которая поет, танцует и смеется, а ведь на самом деле…
-А на самом деле, как посмотреть – сказал я, чувствуя непреодолимую горечь внутри. Мне хотелось сорвать с нее этот нелепый костюм и образ, который она на себя зачем-то напялила.
-Зачем ты ведешь себя так? Ведь ты на самом деле такой не являешься – я старался говорить естественно, а  она, немного отстранилась назад, будто бы прислушалась. По коридору раздались шаги. Я научился узнавать их среди прочих.
-Поверьте, если бы я сама знала, кто я на самом деле, было бы намного легче – она опустила глаза и всем видом показала, что не хочет со мной говорить. А я, напротив, хотел этого разговора сильнее, чем когда-либо.
-Если ты не хочешь меня видеть, я могу уйти в любой момент, только скажи – я сжал зубы, чтобы сдержать бурлящие эмоции, а она, надев выражения полного безразличия, почти прошептала:
-Я лишь тот, на кого смотрят, но не тот, кто действует – сейчас ее голос был словно натянутая струна. Мне показалось, что из ее правого глаза потекла слеза, и я никак не мог понять, в чем причина такого поведения.
-Иоланда! – закричал грубо ее отец, а она, взявшись за стенку одной рукой, беспрекословно поспешила в одну из комнат. Вопрос, повисший у меня на губах, не давал мне покоя ни днем, ни ночью.  Когда я, пытаясь заснуть, прокручивал каждое выражение того вечера, появившееся на ее лице, таком безжизненном и холодном. Мне хотелось понять, что послужило причиной тому, что она стала такой мертвой?
      Я решил снова навестить театр. Желанием окунуться в мелодии, лечащие мою душу, я пытался забыть ее, забыть ее глаза, ее волосы, ее губы, шептавшие мне какие-то бредовые мысли… Она снилась мне, снова, не давая заснуть, не давая мне вздохнуть без того, чтобы не думать о ней. В тот день у меня был выходной, и той ночью я мог идти куда угодно, напиться или забыться в собственном мире… Я решил, что лучшим местом для меня будет театр, ведь ничто не может спасти человека сильнее, чем искусство. Как и всегда, черный вход был не заперт,  и я с легкостью  смог проникнуть в холодное помещение, окутанное мраком непостижимого мне одиночества. Миновав заброшенные гримерные комнаты, в которых теперь были мешки с цементом, я шел дальше, почти спотыкаясь на ходу, за неимением хоть какого-нибудь источника света.  Пройдя несколько комнат, я наткнулся на маленький светильник, который все-таки мне удалось зажечь. Свернув куда-то вправо, я оказался в большом, холодном помещении, в котором стояли декорации к представлению. Решив закрыть дверь, я отвернулся, тут же услышав, как  тяжелый грохот раздался из той двери, напротив которой я стоял. Я забежал в комнату и увидел, как Иоланда висела на веревке, болтаясь, а под ней был опрокинут стул.
-Господи! Что ты наделала! – я кричал  не своим голосом, бросившись к ней и пытаясь поднять ее, чтобы она не задохнулась, а она, дергаясь рефлекторно в разные стороны, опорожнила свой организм. Трясущимися руками, я выпутал ее шею из веревки и опустил вниз. Я почти задыхался от увиденного, пытаясь привести ее в чувства, а она, кашляя, склонилась пополам.
-Ты ненормальная! Ненормальная идиотка! Ты что пыталась сделать? Дура! – закричал я на нее не своим голосом, а она, продолжая кашлять, схватилась руками за свою шею:
- Тебе не нужно было меня спасать! Не нужно было давать мне еще один шанс! – прокашляв, произнесла она, сорвавшимся голосом, продолжая задыхаться.
-Если бы я не зашел, если бы я не вернулся … - я встал и кричал, без памяти, без силы остановиться. Отчаяние, захлестнувшее меня, не дало мне спокойно стоять на месте, отчего я метался в разные стороны.
-И зачем? Зачем ты это сделала? – говорил я, быстро подсаживаясь к ней, а она, смотря глазами в пустоту, обхватила колени, раскачиваясь в разные стороны. Светильник, который я занес, теперь стоял на полу, благодаря чему я мог увидеть ее лицо. На нем не было совершенно никаких чувств, никаких эмоций, ничего, что могло бы сказать о том, что она рада тому, что спасена.
-Я жить не хочу, Фиджи… понимаете?  - она сидела, недвижима, и мне казалось, что вот-вот упадет назад, без памяти. Я приблизился к ней, но не решился взять ее за руку. Меня все еще безумно трясло… Что, если бы я действительно не успел? Она, раскачиваясь из стороны в сторону, начинала смеяться, так, что у меня по телу поползли мурашки…
-Я будто сама себе не принадлежу, будто то, что вы видите - совершенно не я, совершенно не мой образ, не мой мир, не моя жизнь. Я не хочу жить, притворяясь, не хочу быть кем-то другим, не хочу играть чью-то роль – ответила она без эмоций, уставившись в какую-то не видимую мне стену, а я решил взять ее за руку, чтобы показать ей, что она не одна. Но, как убить больного в его здравии? Ее рука была ледяная, а пальцы напоминали сосульки, за которые было больно держаться…
-Почему ты не сказала мне, когда мы стояли в коридоре о том, что тебе нужна помощь? Почему ты не попросила у меня помощи? Я ведь ради тебя остался – я не узнавал собственный голос, он вовсе мне не принадлежал, он напоминал голос певца, охрипшего от пения…
-А, что бы я сказала вам, Фиджи? Сказала бы, что мне не хочется жить? И, как все нормальные люди, вы пошли бы к моему отцу, сказав об этом. О, нет! Вы пошли бы к отцу, вы пошли бы к отцу и он, вы пошли бы и он… - она повторяла свои последние слова быстрее и быстрее, начиная кричать не своим голосом, пряча лицо руками, и отодвигаясь от меня назад…
-Иоланда, послушай! Иоланда, посмотри же на меня, выслушай! – говорил я, стараясь приблизиться, а она затравленными глазами кричала, не помня себя:
-Если бы отец узнал, если бы он узнал, меня бы не было, меня бы не было, не было!!! – кричала она, ударяя себя по телу кулаками, а я схватил ее за руки, чтобы успокоить:
-Ваш отец не узнает, он никогда не узнает, Иоланда, послушай меня!  - она била себя, не давая мне ее успокоить и кричала, как самый настоящий зверь, попав в чужую ловушку.
-Я никогда себе не принадлежала! Никогда не была спокойна в том, что меня не тронут, я не могла видеть их лиц, но я их  чувствовала! Они трогали меня руками, трогали, засовывая их вот туда – она показывает мне на свои бедра, плача и крича о своей боли:
-Почему люди могут быть такими жестокими? Почему в них не осталось ничего человеческого? Почему я всегда пыталась их оправдать? Почему  пыталась оправдать себя… - плакала она, а я тут же спросил:
-В чем оправдать, Иоланда? – она повернула ко мне голову, улыбаясь, отчего по моему телу пронеслась стая мурашек…
-Я сплю с ними, Фиджи… Я сплю с ними за деньги, и мне это нравится, а потом они привязывают меня наручниками к какому-то столбу и… - не успела она договорить…
-Хватит! Замолчи! Замолчи, я не хочу слышать об этом! – закричал я, вставая  и смотря на нее обезумевшими глазами:
-Ты спала со столькими и говоришь, что тебе это нравится! Значит, тебе нравится получать ту боль, которую они тебе причиняют? – она улыбалась все сильнее и сильнее, а потом начала истерически хохотать не своим голосом:
-Мне нравится получать боль, нравится, потому что это единственное, что заставляет чувствовать меня, что я все еще жива! – она пыталась объяснить, а я чувствовал, что мой разум расколот надвое. Словно, кто-то ударил меня по самому затылку. В моих ушах звенело, и я едва стоял на ногах. Я знал, что спят те девушки, я знал, что их мучают, но Иоланда! Та, к которой я испытывал чувства, та, ради которой я терпел все это, ради которой я до сих пор был жив…
     Я подбежал к ней и ударил ее. Я повалил ее на пол, начиная бить с такой жестокостью, которую не ожидал сам от себя. Она, завалившись на пол, застонала под моими ногами.
-Такую боль тебе нравится получать? Так ты любишь себя чувствовать? – я бил ее кулаками по телу, а она начала хохотать:
-Да, еще! Еще, пожалуйста! Дай мне почувствовать себя живой! – закричала она, смеясь, а я понимал, что чем больше я ее бью, тем сильнее она начинает смеяться. Я почти потерял  самообладание. Когда я, наконец, понял, что я творил, я остановился и схватил ее за плечи:
-Боже, Иоланда… что я делаю… что мы делаем… как я… - я чувствовал, в будто мой мозг налили тяжелую ртуть, и из-за нее мои мысли перестали поступать, отчего я превратился в зверя. Она снова начинает бить себя, а я хватаю ее руки:
-Ты не будешь этого делать! Не будешь, Иоланда! Тебе нужна помощь! Я приведу доктора, мы вместе справимся… - шептал я ей, чтобы ее успокоить, а она попыталась выбраться:
-Мне никто не поможет! Никто мне не  нужен! Я слишком долго ждала помощи! Слишком долго ее просила! Даже от тебя! Я просила ее, Фиджи! – кричала она, извиваясь под моими руками, а я, сжимая ее в своих руках, прошептал:
-Когда ты же просила… когда ты меня просила, ведь я спрашивал тебя… - я чувствовал, как она начала плакать, прижимая мои руки к своей груди…
-Я просила тебя быть собой, просила позволить мне  не притворяться, и ты сам сказал мне, что не хочешь этого, что притворство тебе не нужно….  Но когда мы виделись с тобой в коридоре и много раз до этого, ты спрашивал меня… «что со мной не так?» И хотел знать ответ! Ты видел меня, видел, как я себя веду с тобой! И все спрашивал: » Почему я такая?» - Но не приходила ли в твою голову мысль, что это на самом деле я? Мой мир, словно лес, выжженный кострами и голый, в котором нет ничего кроме пустоты и одиночества. Чувства, о которых ты грезил, ради которых ты остался, их нет! Их нет, пойми же! Во мне лишь никем и ничем не заполненная пустота, и она въелась в меня, в мой лес, и никто не сможет ее победить – она плакала, задыхалась, держась руками за мои руки, а я все сильнее и сильнее ее прижимал…
-Все видят только солнце, только погоду в этом лесу, только то, что творится сверху, но никто из них не проникал туда, никому нет дела, что творится в нем, никому нет дела до того, что деревья давно сгорели,  что это мертвый лес, в котором нет ничего живого…- она пыталась  успокоиться, а я пытался ей в этом помочь…
-Не кричи, я тебя слышу, я хочу быть в этом лесу. Ты впустишь меня? - ее цепкие пальцы держались за мои запястья, а мне хотелось сильнее ее прижать к себе…. Но сильнее было некуда.
-Я не кричу, я перешла на шепот… - ответила она, зарываясь в мои цепкие объятия. Кажется, кислорода в комнате нам стало мало на двоих…
-Вот скажи! Зачем я тебе нужна? Я только говорю бестолковые вещи, раздражаюсь по пустякам и постоянно плачу, и зачем я тебе нужна?
 - Ты раздражаешь меня сильнее тогда... когда говоришь такое – я начал  раздражаться, чувствуя, что бессилен перед ее слабостью.
- Так брось меня!  - закричала она, а я спокойно ответил:
-Мое право быть психом еще никто не отменял. Потому что только псих будет терпеть такую - я не дал ей возможность что-либо сказать. Она резко оттолкнула мою руку, пытаясь встать. Я ей помог, хотя, видел, что ее все еще качает из стороны в сторону. Пытаясь собраться, она двигалась вперед, а когда я схватил ее за руку, она обернулась ко  мне пустотой, пронизывающей мою душу:
- Если я полюблю тебя сильнее, я сделаю больно. Я разобью тебе сердце, и ты меня возненавидишь – сказала она, собравшись уйти. Она вырвала свою руку и снова пошла вперед. Мне больно! Почему женщины всегда пытаются сделать больно, даже тогда, когда уходят?
 -Это терпимо. Потому что если бросишь меня, я возненавижу не только тебя, и погибну сразу же – отвечаю я ей и чувствую наше притяжение. Мне снова хочется ее обнять, но что-то внутри меня мешает это сделать.
-Не нужно провожать меня, я знаю этот театр лучше, чем кто-либо и всегда найду дорогу домой – говорит она мне, нащупав дверь, чтобы скорее выйти.
-Ты понимаешь, что сама просила меня быть к тебе ближе, а сама от меня отдаляешься? – я подошел к ней со спины, прижав ее сильно рукой к груди. Я вдохнул запах ее волос и мне захотелось хоть на минуту почувствовать все то, что  испытывала она… Я почувствовал шквал мурашек по ее телу…
-Понимаю, и чтобы нам остаться близкими людьми, сейчас мне необходимо уйти – она вышла на ощупь, а я, задувая свечу, попытался забыться. Пытался забыть, что это когда-то было в моей жизни. Единственное, что меня останавливало забыться перед глубоким сном – возможность навсегда ее потерять.