Повесть обычно считают одним из эпических жанров. По объёму текста, произведения, относимые к этому жанру, немногим больше рассказа, но меньше и соответственно проще романа. В центре повести часто стоит ключевая фигура или некое событие, сюжет нередко воспроизводит естественное течение жизни.
Таково современное литературоведческое определение повести. В древности же на Руси вообще любое прозаическое повествование называли повестью, если оно отражало или стремилось к отображению реальности. Однако, реальность средневекового обывателя не равна тому, что считается реальностью в наши дни. Реальность в сознании тогдашнего человека предполагала присутствие чудесного. Чудо было частью реальности, поэтому «правдивая» повесть в то время могла содержать в себе всевозможные мистико-фантастические составляющие. То есть изначальные повести обладали неким налётом сакральности, тогда как фольклор не выходил за рамки развлекательного элемента. Это были чётко структурированные священные хроники, что-то вроде сегодняшних выпусков новостей с их поклонением Путину.
«Если для лирических произведений <…> главным был не рассказ о событии, а его эмоциональное восприятие, то сюжетная повесть стремилась именно к тому, чтобы показать событие, и показать его в движении. Острое сюжетное построение было свойственно не только чисто беллетристическим памятникам (“неполезным” повестям), но и историческим (летописным и внелетописным), и житийным повестям древней Руси» [1; стр. 24]
Во фрагменте литературоведческого текста, представленном выше, кроме указания на особую роль сюжета для жанра повести дано перечисление старинных её разновидностей. Наиболее генетически близки к современной повести в этом списке жития святых. Что такое житие?
Житие – это биографическая повесть о том или ином святом, канонизированном церковью. В центре жития всегда стоит биография. Биография – это описание жизненного пути. Жизненный путь это череда испытаний, всегда заканчивающихся смертью и переходом в другое качество. Следовательно, любое житие можно уложить в нечёткую схему. И такая примерная схема выделена и описана, абсолютное большинство житийных повестей строится вот так: рождение от благочестивых родителей, овладение премудростью, аскетические или подвижнические подвиги, борьба с искушениями и страстями, наконец, кончина, похвальное слово святому и посмертные чудеса.
В качестве классического примера житийной повести можно рассмотреть житие Александра Невского. Первое, о чём в ней рассказывается - благодетельность матери и отца Александра, и как следствие этого, - его ум и статность. Начало жития необходимо увязываем с первым пунктом в схеме. Все достоинства молодого, ни в чём ещё не проявившего себя, Александра – заслуга его благочестивых родителей. Далее по тексту на земли Александра приходит «король страны Римской» с намерением завоевать и поработить. Александр, помолившись в храме, принимает благословение от епископа, а также помощь святых Бориса и Глеба. Эта часть сюжета очень похожа на то, что в схеме названо «овладением премудростью». Далее в повести идёт перечисление бесконечных военных побед Александра, что конечно соотносится с 3 и, отчасти, с 4 пунктом в схеме. Наконец, Александр заболевает и, перед смертью, становится схимником. После смерти, по свидетельству неких служителей храма, где упокоили его тело, Александр принял из рук митрополита грамоту, что символически свидетельствует о его продолжающейся жизни, но в другом состоянии.
Эта схема оставалась неизменной до 17 века, когда в русских жизнеописаниях впервые стали появляться светские по духу украшательства. Образ мысли, образ действий и мотивировки персонажей снеслись с жизнью. В героях появилась до того едва видимая характерность. Сама логика описываемых событий потянулась к жизнеподобию. Естественно это не касалось и не касается до сих пор строго канонических церковных текстов. Все эти нововведения хорошо видны в «Повести о Горе-Злосчастии» и «Повести о Савве Грудцыне». Фабулы у них схожи. И там и там вариация сюжета притчи о блудном сыне с той заметной разницей, что герои обоих повестей в финале оказываются в монастыре, что, впрочем, вполне укладывается в уже знакомую схему, ведь жизнь в монастыре то же своего рода посмертное бытие.
К моменту появления чеховской «Степи», благодаря процессам жанровой трансформации, начатым в 17 веке, житийная схема выкристаллизовалась и нашла применение в ряду не духовных текстов. По схожему плану выстроена «Шинель» Гоголя, «Очарованный странник» Лескова, некоторые другие тексты писателей «золотого века».
«Степь» тоже имеет видимые структурные сходства с этой схемой. Егорушка проходит путём взросления. Он – сын достойных родителей и, вынужденный отправиться в жизнь, он получает в дороге опыт, а этот опыт становится для него подобием тайного знания, владея которым можно победить любой страх, то есть подняться к инобытию. Кроме того, всё чудесное, как в истинной старорусской повести у Чехова сакрализовано. Это значит, что писатель серьёзен, он претендует на историческую достоверность (Егорушка едет из Таганрога).
К особенностям художественного осмысления действительности в «Степи», в первую очередь следует отнести её обрядовую суть. В исследовании С. Телегина прямо говорится, что: «Повесть Чехова “Степь” в деталях воспроизводит древний ритуал посвящения.
Повесть имеет подзаголовок – “История одной поездки” и начинается с того, как “ранним июльским утром” Егорушка в сопровождении своего дяди, купца Ивана Иваныча Кузьмичова, и о. Христофора выезжает из родного города (с. 7). Стоит напомнить, что всякое путешествие, странствие мифологически понимается как модель посвящения. Мифологема странствия-посвящения прямо связана с идеей духовного роста. Поездка по степи – это переживание Егорушкой духовной эволюции. Сам жизненный путь – это странствие от материнского лона к лону могилы. В обряде инициации странствие – это путешествие в трансцендентное.» [2; с. 217 - 218]
То есть всё совершающееся в «Степи» осмысляется, как таинство, а значит – мир Егорушки, о чём уже сказано, сверхъестествен. И, исходя из этого, мы сталкиваемся с другой художественной особенностью повести: мир показан глазами Егорушки, сквозь призму его сознания. Егорушка – центр вселенной, микрокосм, вмещающий в себя степь – макрокосм. Но вначале повести, так как обряд инициации, о котором пишет Телегин, мальчиком ещё не пройден, он может только наблюдать за внешним порядком, но никак не – влиять на него. От этого Егорушку удерживают не только внешние силы, в лице наставников отца Христофора и купца Кузьмичова, но и силы внутренние – страх и незнание. Само путешествие, так как оно таинство посвящения, должно своим итогом соединить микро- и макрокосм, то есть пустить пока ещё девственное сознание Егорушки во взаимодействие с жизнью, с судьбой.
Если бы Чехов был писателем-модернистом, то он, возможно, начал бы повествование от первого лица (я-перспектива) с тем, чтобы закончить его от третьего (он-перспектива). Так формально можно было бы подчеркнуть то, что даётся иносказательно: болезненный уход из-под крыла матери, опытное научение премудростям, индивидуация вообще. Все эти изменения в душе Егорушки, что опять же является характерным для жанра повести, подаются опосредованно, без лишних лирических вставок. Лирические фрагменты органично смотрятся вначале повести, но чем ближе к финалу, тем большую роль по логике развития действия должны играть внешние раздражители. Так и происходит: через связь Егорушки и возчиков, с которыми у него впервые с начала рассказа устанавливаются некие обоюдные отношения, Чехов рисует картину взаимопроникновения двух миров – внешнего и внутреннего. А это в свою очередь свидетельствует о том, что обряд посвящения Егорушкой успешно пройден.
С. Телегин в своём исследовании «Великий круг посвящения» детально прорабатывает каждый эпизод повести, соотнося его с тем или иным ритуальным элементом из широкого перечня разнородных обрядовых церемоний прошлого. Ничто, как выясняется, не случайно в тексте «Степи». Провожатые Егорушки оказываются ни много ни мало носителями двух важнейших для мужчины представлений, представления о ремесле, о профессии и представления о духовности, внутреннем порядке. Это в том числе и образы отца и матери с их критичной и не критичной любовью. Функция провожатых - показать и насколько это возможно подготовить Егорушку к бытию-в-мире и пояснить, что избежать этого нельзя, поскольку того требует дхарма Вселенной. Далее Егорушка должен погибнуть для прошлой жизни, чтобы из этого пепла родился новый Егорушка, ещё не Георгий Победоносец, но уже и не желторотый мальчик. Так совершается первый этап посвящения. Следующий этап – обретение своего тела в пустой, враждебной, ещё пока безжизненной степи. Это осознание своей вещности. Оно происходит в четыре этапа, по числу стихий. Мальчик должен познать себя как тело, существующее под неустанным воздействием земли, огня, воздуха и воды. Потом случается встреча с первопредками и она формирует сознание будущего человека. Память предков должна заложить в голову Егорушки все достижения эволюции, базовые нравственные и общественные заповеди, но вместе с тем и не изжитые пороки. Всё это даётся Егорушке разом, так что ему ещё предстоит отделить зёрна от плевел и разобраться во всех житейских нюансах. В решении этой задачи ему должны помочь возчики. Каждый из них подобен определённой составляющей, согласованном взаимодействием которых, создаются удивительнейшие вещицы, такие, к примеру, как компьютер.
Тогда Пантелей воплощает собой самый сложный и важный элемент компьютера, потому что он поясняет, даёт интерпретацию происходящему. Его можно сравнить с операционной системой.
Дымов, чья фамилия прямо указывает на буйство нрава («Дыма без огня не бывает») даёт мальчику необходимые знания о собственных инстинктах, которыми во что бы то ни стало нужно научиться владеть. Его можно сравнить с деталью перегревающейся и оттого требующей постоянного охлаждения.
Хозяин степи Варламов даёт Егорушке представление об иерархии в мире людей, то есть одновременно формирует убеждение о возможностях человека с сильным личным началом и показывает их нужность, потому что они – гаранты общего порядка. Это видно по тому, как его строгость характеризует Пантелей:
« — Крутой старик... — бормотал Пантелей. — Беда, какой крутой! А ничего, хороший человек... Не обидит задаром... Ничего...» [3; с. 37]
Он - корпус и вся система защиты компьютера.
Последним этапом на пути к себе новому в «Степи» является болезнь Егорушки. Она служит метафорой закалки получившейся личности, болезнь придаёт мальчику необходимый запас прочности. Претерпев всё это, Егорушка спасается, то есть начинает взрослеть, но это уже другая история и о ней Чехов умалчивает. Последняя сцена повести – плач выздоровевшего Егорушки. Символически это плач новорождённого.
Последнее, что особо отмечается Телегиным в его монографии, это то, что само чтение повести является своего рода инициацией для читателя.
«Переломы в жизни Егорушки соотносятся с переломными этапами в ритуале посвящения, а сам текст является воспроизведением этого обряда. Чтение этого произведения уже само по себе имеет силу посвящения. Читающий вслед за Егорушкой проходит по пути таинства инициации.» [2; с. 229]
В связи с этим необходимо заметить, что и изначальные духовные повести создавались как средство познания веры Христовой, через приобщение к жизням тех, кто эту веру обрёл. Следовательно, даже в этом повесть Чехова наследует великой традиции.
В кино аналогом повести о духовном (или бездуховном) странствии является роуд-муви (досл. «дорожное видео»). Интересно, что, как и жанр повести, роуд-муви – достаточно условная категория. Фильм роуд-муви в жанровом отношении может быть и комедией и фантастикой и трагифарсом. По строению роуд-муви – череда дорожных эпизодов, часто не имеющих других драматургических связей кроме как – фигуры самого странника. Так скроены повести «Путешествие из Петербурга в Москву», «Жизнь Василия Фивейского», «Река Потудань», «Москва-Петушки» и некоторые другие. Каждая из них по-своему касается темы инициации, овладения неким тайным знанием, которое дарует жизнь в другом качестве. И ту же задачу своими средствами выполняют фильмы роуд-муви, например такие как: «Беспечный ездок», «Тельма и Луиза» и «Маленькая мисс Счастье»; среди русских лент - «Бумер», «Коктебель», «Овсянки».
В «Овсянках» в роли инициируемой выступает труп жены одного из героев. По сюжету он и его спутник везут хоронить труп по выдуманному сценаристом Денисом Осокиным, обычаю народа «меря». То есть, как видно, задействуется всё тот же инструментарий, что и в житийной повести. Труп жены общается с мужем и его другом, вызывая к жизни воспоминания о прошлом, а те символически отвечают, передавая зашифрованные послания, с помощью ряда сложных местно-мифологических образов. В финале, проведя ритуал посвящения, герои принимают достойную в данной системе координат смерть, смерть от воды.
Житийная, или, что вернее, «смертийная» схема и в данном случае не претерпела сколько-нибудь серьёзных изменений. Она будет выглядеть так: смерть после благочестивой жизни, символическое овладение премудростью, духовные подвиги, совершаемые в душах провожатых, борьба с искушениями и страстями в дороге, наконец, сожжение, и похвальное слово образу умершей в виде переселения мужа и его спутника в иной мир.