Жизнь понарошку. Глава четвертая

Маргарита-Мечтательница
Глава четвертая.
          Когда я попрощался с Иоландой, день уже был в полном разгаре. Она попросила меня не провожать ее до дома, иначе последствия могли быть тяжелыми не только для меня, но и для нее. Как она сказала мне, ее отец никогда не захочет больше меня видеть. Он не хотел слышать обо мне, потому что я оскорбил честь ее дочери. Но так ли было это? Тот скупердяй, считавший деньги возле меня и кричащий непристойные слова человеку, который любит свой дочь, забыл то, что честь, как хрупкая ваза, которая может сломаться от того, что ее случайно ударили, оставив на ней трещину. Ее отец был сволочью, и ирония их с дочерью отношения заключалась в том, что и он и она, даже, это знали. Он не дорожил ее «честью « и «достоинством», как он посмел упомянуть в присутствии Иоланды, желая ее убить, будто все, ради чего я хотел проводить ее, упиралось в моем желании обрести с ней половую связь. Одно я мог сказать точно – я  не помнил, когда именно это произошло, но у меня было чувство абсолютной уверенности, что ничто и никогда не бывает без последствий. Ни одна вещь, сделанная со злым умыслом в душе, не происходит безнаказанно. Конечно, ни один злодей, развратник или убийца не знает о том, что в скором времени, все, что он натворил, вернется к нему с еще большей разрушающей силой и, когда он попросит о прощении, время сострадания утечет, оставив после себя святую, как уста младенца, месть. Я не мог объяснить себе, почему не заставил его закончить танец, почему не образумил его, почему не сказал, что он жестокий, омерзительный человек, который рано или поздно получит свое. Во мне кипела жажда заставить его почувствовать ту боль, что чувствовала Иоланда, выйдя на сцену, даже не видя ничего, что происходило вокруг нее, заставить его почувствовать то же самое, что и она, когда танцевала совершенно голой перед людьми, которых она даже не могла увидеть. Конечно, я знал одну очень простую вещь: женщины порой вынуждены делать что-то, от чего зависит их жизнь. Так как я не имел собственных средств для существования, не мог забрать ее насильно у отца, увезти, украсть, предостеречь от беды, я был вынужден знать, что она стала рабыней собственного тела, которое тогда ей не принадлежало. Ей грубо пользовались, зарабатывая на ее красоте деньги.
       Как-то раз, когда я был еще совершенно молод и горяч, полон энергии и страсти до женских прелестей,  я встречался с девушкой, в которую был безумно влюблен. До нее, я и понятия не имел, что значит страсть, и как может человек ею управлять. Во мне  горел огонь, и каждый раз, когда я ее видел, мне хотелось, чтобы он обжег ее, растворяя в пелене костра точно так же, как и он сжигал меня на несколько частей, когда она была рядом. В ее присутствии, мне плохо удавалось его контролировать, но, все же, неведомая сила не позволяла мне вылить его наружу, заставить ее кричать от боли, которая разорвала бы ее при первом прикосновении.… Мы гуляли темной ночью по улицам темного и холодного города. Да, это было совершенно далеко от Англии… Мы шли и слышали, как ветер завывает одинокую песню, но нам не было холодно, потому что мы согревались в присутствии друг друга, будто кто-то положил на нас плед… Улица, освещенная фонарями, была безлюдна, а мы продолжали двигаться, стараясь ничего лишнего не говорить. Это была первая в моей жизни женщина,  к которой у меня появились чувства, с которой моя душа тихонько заговорила. Но именно эта женщина научила меня многословно и мудро молчать.
-Знаешь, а ведь порой мне кажется, будто люди меня используют – сказала она мне, чуть приподняв свою длинную юбку, чтобы та не зацепилась за бордюр, который мы перешагнули. Мы проходили темную набережную, на которой горело всего несколько фонарей, но и их было достаточно для того, чтобы чувствовать себя вдалеке от целого мира. Будто мы находились за пределами обзора, и никто не мог услышать или помешать этому разговору…
-Почему же ты так думаешь? – спросил удивленно я, посмотрев на нее, желая услышать объяснения, а она, улыбнувшись, ответила мне, прямо посмотрев в глаза. Я не видел в них смелости или боязни, страха или неопределенности, скорее то была искренность, в самом колком ее виде:
-Люди красивые -  по большей части несчастливые. Я знакомлюсь со многими людьми, ты знаешь, это стало вроде хобби для меня. Я нахожу их компании веселыми, и среди них я чувствую себя живой, будто у меня есть любимое дело – продолжала она, стараясь пояснить каждую мысль:
-Но со временем,  поняла, что я для них всего - лишь красивая обложка. Фантик, который притягивает их своим блеском, обещая, что внутри их ждет вкусная конфета, и ты знаешь, эту  красоту они используют, даже не понимая, что я сама знаю об этом – сказала она, засмеявшись, но мне стал неприятен этот смех. Он был грубый, неестественный, как будто кто-то перерезал глотку электронным проводам, обесточив город.
-Ты ведь знаешь, обложка – не главное – начал я, а она, не дослушав, сразу же меня перебила:
-Да, но, согласись, никто не захочет пробовать конфету, если ему обертка не понравится. Так же и с книгами, которые мы читаем, так же и со срочными телеграммами, и даже с людьми, которых мы встречаем, происходит все точно так же – ее голос стал грубее, и я почти перестал  ее узнавать. Словно она менялась на моих глазах, как лист, перешедший из лета в холодную осень, которая не щадила никого, обдавая морозом живое, чтобы то быстро впало в спячку…
-Но ведь ты не конфета – сказал ей я, с неодобрением в глазах глядя на нее, а она, улыбнувшись, ответила:
-К сожалению, не конфета. Хотя, мне, наверное, было бы немного проще, если бы была возможность сменить обертку на менее привлекательную, чтобы не соблазнять любителей хорошего шоколада – я не желал ее слушать, но и спорить было бессмысленным. Она была из рода тех женщин, которые слушают, но всегда делают по-своему. Они могут говорить, доказывать правду, и в итоге согласиться с тем, что им говорят, но, в них будто живет какое-то существо, дух противоречия, не позволяющий им следовать чьим-либо советам. Они знают, как и что им лучше, они опираются только на свой чувственный опыт, хотя чаще всего от него  же жестоко страдают.
      Чем больше я вспоминал о ней, тем больше понимал, что мне необходима машина, умеющая стирать человеческую память. Не то, чтобы я не хотел о ней помнить – нет, совершенно наоборот. Мне не хотелось знать, что когда-нибудь, я могу забыть о ней. Забыть о том, что между нами было, те чувства, нас связывавшие такое долгое время, ведь забыть ее означало бы вырезать мое сердце и вместо него положить пустую коробку.

-Не подскажете, где находится вот эта улица? – передо мной стоял мужчина в строгом костюме и галстуке, а на голове его была серая, как бетон, круглая шляпа. Почему-то, он мне напомнил истинного детектива.
-Пройдете налево, а затем свернете. Там вы увидите большие лестницы, поднимайтесь, а затем, увидите дорогу. Это то место,  которое вы ищете – сказал я, монотонно перечисляя ряд действий, которые необходимо было совершить, чтобы добраться в нужное место. Прохожий поблагодарил меня, а я, скромно улыбнувшись, пошел своей дорогой. Свернув на шумный переулок, я увидел, как мальчик учится ездить на велосипеде, а внутри, что-то с невероятной силой сжало остатки чувствующего сердца, заставив его мертветь при каждом выдохе и вдохе, так, что казалось, я сейчас умру…. Сейчас, одна секунда, и меня больше никогда не будет…
-Что с вами, вам плохо? – ко мне подбежала женщина и импульсивно подергала меня за рукав моего грязного пальто.
-Позовите врача! Мужчина, он сейчас упадет…  - услышал я затем, и видел, как несколько людей подбежали ко мне, но по какой-то причине я не слышу,  что они говорили, будто все голоса смешались воедино, словно кто-то поставил радио на перемотку. В глазах стелился туман, а смутные очертания человеческих лиц стали последним, что я помнил.

     Когда я открыл глаза, я увидел склонившего передо мной врача, светящего мне в лицо каким-то прибором. Свет раздражал меня настолько, что я невольно закрылся от него рукой.
-Господи! Так и до гроба недалеко! – закричал он мне, когда понял, что я пришел в сознание и стал видеть  то, что передо мной. Понемногу оклемавшись, я почувствовал, как внутри  все мутит, отчего мне захотелось вырвать. Я сдержался, почувствовав себя хуже.
-Вы зачем пьете на голодный желудок? Совершенно больной? – спросил он меня строго, а я, убрав руку с лица, увидел, как доктор пишет что-то для меня.
-Нет, к сожалению, я еще в своем уме – ответил ему я, чувствуя позывы рвоты.
-Мы взяли у вас анализ крови, потому что вы были без сознания ровно три дня – ответил он мне, а я, не понимая, что произошло, резко приподнялся с больничной койки:
-Как три дня? Не может быть. Я помню, как стоял на…, Возле магазина! Да, точно! Я помню, как ко мне подошел человек и спросил дорогу, а потом подошла женщина и… - дальше у меня в голове зияла дыра. Я не помнил, как здесь оказался, не помнил, как меня положили в больницу, не помнил событий последних дней, словно все преобразовалось в тягучую кашу.
-Как я уже сказал вам, вы пробыли без сознания три дня. Это, конечно, не первый случай в истории, но должен вам сказать, что просто так человек на три дня не теряет сознание… - ответил он мне, а к горлу подошел горький комок, который мне было трудно сглотнуть.
-Скажите, как давно вы были у доктора? – спросил он серьезно, осматривая мое тело, поднимая то руку, то ногу, а я, пытаясь понять, что же все-таки происходит, честно ответил:
-На самом деле, я пытался к нему прийти, но… - я откашлялся, понимая, что мне совершенно нечем оправдаться:
-Но, Как вы видите, пришел только сейчас – ответил я, а доктор, смотря на меня внимательно, покачал головой:
-Нет же, вы не пришли, дорогой мой, вас сюда привезли – его голос напомнил звонкую сталь, о которую стали ударяться мысли в моей голове.
-Что, настолько все плохо? – спросил я грубо, а он, неоднозначно кивнув, попытался казаться спокойным. Я это видел, так как   научился понимать эмоции людей, после того как долгое время прожил среди них.
-Не могу  сказать, что это не лечится, но бороться вы просто обязаны. Вам нельзя пить и курить, иначе это приведет к смерти – его голос остался таким же, он не менялся ни на секунду: все та же уверенность резала мои уши.
-Так я и знал – ответил я колко, приподнимаясь с кровати и надевая свой свитер, висящий на стуле возле койки. Никогда не любил яркий свет в больницах, он всегда заставляет людей чувствовать, будто они уже попали на тот свет.
-Вы же не уйдете просто так, не услышав даже мои заключения? – воскликнул доктор, вставая со стула с рецептом в руках, а я начал безудержно смеяться, понимая, что со стороны, может быть, я кажусь совершенно ненормальным, но разве должен кто-о думать о том, что о нем о думают? Ведь, почему-то, умирающим совершенно нет до мнения других никакого дела.
-Доктор! Милый мой доктор! Я рад, что в нашей стране есть такие люди, как вы, доказывающие простым смертным – что медицина – это не просто карьера, а профессия! Но, поверьте мне, я живу на свете достаточно много лет, даже не имея профессии врача, но могу сказать вам с полнейшей уверенностью, что нет опаснее той болезни, которую человек диагностировал у себя сам – врач, стоявший напротив меня, на секунду оторопел и не знал, что сказать. Может быть, с моей стороны было абсолютно бестактно вести себя подобным образом, да еще и с тем, кто лечил меня три дня, пытаясь спасти мою жизнь, как бы пафосно со стороны это не выглядело. Но, молчание – это то, что никогда не бывает лишним при отсутствии нужных слов. Потому я решил ничего не говорить. С минуту поколебавшись, он хотел уйти, но, вернулся и вложил в мою руку какую-то бумажку. Я понял, что это был рецепт с лекарствами, но почему-то мне не хотелось на него даже смотреть. Чтобы не обидеть его, я положил ее в карман своего пальто, и, застегнувшись, незамедлительно вышел. Больница заставляла меня чувствовать, что жизнь коротка, а при таком ощущении безумно тянет на глупости. И, спускаясь по лестницам больницы, думая о том, как мне дальше жить, я решил совершить последнюю глупость. Последнюю глупость, которая могла стать ценой всей моей жизни.

-Я тебе, кажется, говорил не появляться здесь! – закричал Олдон, смотря на меня с ненавистью в глазах. А я, тем временем, нагло усевшись на стул в его кабинете, который он показал мне еще тогда, в первый раз, когда он решил познакомить меня со своим «заработком», стал терпеливо ждать, когда наступит моя очередь сказать все, что нужно.
-И, тем не менее, ты пришел! Прежде чем моя охрана выставит тебя наружу, я уверен, что ты найдешь мудрости не говорить то, что ты сказал в прошлый раз, а иначе… - помедлил он секунду, а я решил воспользоваться моментом, начав говорить:
-Знаешь, Олдон, иногда мне кажется, что я совершенно лишился рассудка. Ну, это бывает тогда, когда я бездумно выливаю в себя стакан дряни, закуривая ее сигаретой, а потом в какой-то момент понимаю, что сделал это зря, но остановить процесс разрушения своего организма я не могу. Сейчас, я тоже совершаю глупость: я пришел к тебе, хотя знаю, что наш разговор будет подобно питью очередной гадости, которая не только противна на  вкус, но еще и воняет так, что хочется вырвать – мои слова его заставили посмотреть на меня, и я решил продолжить:
-Ты можешь предположить, что знаешь таких, как я.  Ведь уверен, у тебя много клиентов-мужчин, готовых отстегивать кучу денег ради того, чтобы посмотреть, как скачет очередная шлюха вокруг него, извиваясь и желая увидеть в его глазах восторг и похоть, за которую позже он расплатится наличными. Но, спешу тебя заверить, что ты вовсе меня не знаешь. И, впустив меня в свою жизнь, никогда впредь не совершай такой ошибки – ты не знаешь меня, а то, какой я есть, не дает тебе право судить обо мне – я выпил дрянь, которую он поставил передо мной, отчаянно скривив лицо. Я знаю, что долго не проживу, так почему бы не выпить? Я почувствовал слабость в руках, они немного задрожали.
-И зачем же ты сюда пришел? – спросил  он меня презрительно, будто я был нищим, сидящем на его дорогом кресле, обитом бархатом, перепачканный бедностью и отчаянием, и просил у него какой-то кусочек хлеба. Именно в такие моменты хочется разгрызть глотку тому, кто смеет так смотреть.
-Я хочу предложить тебе свои услуги, в качестве охраны. Я знаю, что, может быть, с первого дня, я не оправдал твоего доверия, возможно еще и потому, что мне никто не дал на это шанса… - он смотрел на меня долго, а потом, швырнув бокал в стену, закричал:
-О каком доверии ты говоришь, черт возьми? Ты назвал мою дочь потаскухой, и более того, ты хотел поиметь ее, как тех дешевых шлюх,  которые приходят к тебе и по сей день! – кажется, его вопль был слышен на другом конце города.
-Я не называл ее шлюхой, я лишь хотел, чтобы она перестала танцевать! – я закричал это так же эмоционально, вставая со стула. Но в то же самое мгновение я понял, что в какую-то гадкую минуту весь мой плаплан и цель моего прихода сведутся к нулю, если я не смогу успокоиться и взять себя в руки:
-Но, сейчас главное - это в прошлом. Я не затем к тебе пришел, я пришел с целью получить источник заработка, и, заметь, я до сих пор не отказался от твоего предложения – я решил сыграть на его деловитости, и его лицо сразу же приобрело совершенно другой окрас:
-Хорошо, но, почему я должен взять именно тебя? Почему я должен довериться тебе? – требовательность его голоса заставила меня приподняться на стуле и я, улыбнувшись, сказал:
-А почему бы и нет? Ты, кажется, говорил, что сам решил попробовать начать с меня, и, думаю, что  ты не ошибся, поделившись тем, что тебя занимает. К тому же, мне терять нечего, наверно, это самая важная причина, по которой я здесь – когда я сказал последние слова, он сразу же покачал головой:
-Именно такие люди и готовы на все, от них не знаешь, чего ожидать – ответил он, а я его перебил:
-Не глупи, подумай, сколько ты еще найдешь людей, которые будут готовы отдать все свое время ради того, чтобы рисковать шкурой ради тебя? Через некоторое время меня не станет, и потому я могу с уверенностью сказать, что не брошу эту работу до смерти, потому что смысла и времени искать новую, у меня попросту нет – ответил я, а он, поднимая палец вверх, спросил:
-А деньги? Деньги тебя интересуют? Какой смысл зарабатывать деньги, если ты скоро умрешь? – задал он вопрос, а мое лицо растянулось в улыбке. Нет ничего приятнее, когда ты знаешь ответ на еще не заданный вопрос:
-А деньги я отдам женщине, которую люблю… - мой голос звучал уверенно, и, показалось, Олдон начинал мне верить. Пару раз, сожмурив глаза, он оценил то, что я сказал, а потом повернулся к своему столу, обдумывая. Прошло около пяти минут, прежде чем он решился что-то мне сказать:
-Заступаешь завтра, в девять вечера. На работу я прошу не опаздывать, иначе незамедлительное увольнение. У нас есть правило: с клиентурой нашей не спать, эти девушки – только для гостей, если вдруг увижу, что хоть одна из них легла с тобой в постель – сказал он и затем продолжил:
-Заставлю окупить весь год ее жалования - ответил он, а я довольно улыбнулся, собираясь выйти.
-И еще! - говорит он мне, прежде чем я успеваю выйти из его кабинета. Повернувшись, я посмотрел ему прямо в глаза: они были полны предупреждения и, как мне показалось, страха:
-Если я узнаю, что с Иоландой что-то случилось против ее воли – сказал он мне, а я улыбнулся сильнее прежнего:
-Обещаю. Против ее воли ничего не случится – прежде, чем он захотел что-то добавить, я попрощался:
-Пожалуй, мне нужно подготовиться к завтрашнему дню. Надеюсь, скоро увидимся – сказал я, и, оборвав его, вышел. Я понимал, что я далек от того, что мне хочется получить на самом деле, но, то, что меня утешало – я двигался к цели, чего бы мне это не стоило. Когда я вышел из кабинета, я увидел взволнованные глаза Марии, и ею не озвученный вопрос:
-Что произошло? Зачем ты приходил? – кажется, она была не в курсе того, что произошло между мной и ее начальником, и я ответил:
-Я теперь работаю с вами. Завтра мы встретимся – в моем голосе была уверенность, отчего мне стало немного легче. Лгать себе не всегда полезно, но иногда просто необходимо. Она, еще не до конца осознав, что я ей сказал, расплылась в счастливой улыбке:
-О! Зато мы теперь будем чаще видеться, и не только у тебя в постели – ее голос был  теперь похож на ликование кошки, поймавшей воробья, а я, пытаясь быть зеркалом ее собственных эмоций, ответил:
-Непременно… -  она, развернувшись, ушла прочь, а я начал обдумывать завтрашний вечер и то, как непременно встречусь с  Иоландой. «Игра стоит свеч» пронеслось в моей голове, когда я увидел ее, одну, сидящую на подоконнике и смотрящую за стекло. Я, не желая томиться ожиданием несбыточного, ушел, полностью уверенный в том, что мы скоро встретимся.