Эрисихтон

Михаил Чайковский
               
    Могущественная богиня плодородия Деметра была всегда доброжелательна к смертным. Щедро одаривала их всякой зеленью, цветами, сочными плодами, овощами, хлебом и злаками, и благодаря ей люди не знали голода и нищеты.
    Но иногда смертные об этом забывали и платили богине злом за добро: без надобности вырубали деревья или уничтожали всякую растительность. Тогда разгневанная Деметра сурово наказывала людей.
    Так она покарала Эрисихтона, одного из фессалийских правителей. Еще молодым он отличался большою силою и наглостью. Как-то задумал Эрисихтон построить себе новый дворец для пышных празднеств. И позвал он два десятка своих самых сильных слуг, повелел им взять топоры и идти в ближайший большой и густой лес.
    Лес этот был священным – благодарные люди посвятили его Деметре, и богиня любила в нем отдыхать, слушать пение птиц и смотреть, как между деревьями танцуют безмятежные дриады – нимфы, живущие в лесах.
    Дриады больше всего любили один дуб, он в одиночестве был подобен дубовой роще – таким высоким и мощным он вырос. На его могучих ветвях лесные нимфы качались все вместе, или играли в прятки, или в тени исполина отдыхали. Любили этот дуб и молоденькие девушки. Они украшали его венками из цветов и яркими лентами, поэтому его видно было издалека.
    Вот сюда и привел Эрисихтон своих крепких слуг и велел им срубить священное дерево. Но те словно окаменели – никто не решался поднять топор. Разъярился тогда Эрисихтон и закричал, презрительно оскалясь:
- Эх вы, трусы! Боитесь гнева Деметры? Да я срубил бы этот дуб даже тогда, когда это была сама богиня в образе огромного дерева.
    И, выхватив топор у слуги, стоявшего рядом, Эрисихтон изо всех сил ударил им по стволу.
    Вздрогнул могучий дуб, и – показалось всем – застонал. Его зеленые листья вмиг стали увядать, чернеть и стелиться жухлым ковром по земле.
    А возгордившийся Эрисихтон рубнул еще и еще. Вот от сильного удара топор глубоко вонзился в ствол, и оттуда, как из раны, потекла алая кровь. Теперь уже отчетливо послышался изнутри болезненный стон, словно стонал и горько плакал обиженный ребенок.
    Люди испуганно отшатнулись, только Эрисихтон не отступил и не бросил топор. Тогда один храбрец попробовал было вырвать топор у Эрисихтона из рук, но в тот же миг получил такой удар по голове, что свалился мертвый.
- Это ему за покорность богам и непокорность мне! – воскликнул Эрисихтон и продолжил рубить с еще большей яростью.
    Могучий дуб уже клонился к земле, когда все услышали из его нутра слабый нежный голос:
- Здесь, в этом дереве жила я, любимая дриада богини Деметры. Теперь я умираю от твоей руки, но берегись: ждет тебя жуткая смерть за это злодеяние.
    Но и эти слова не остановили наглеца. Он рубил и рубил, пока дерево не зашумело, словно целый лес, и тяжело легло наземь.
    Заплакали сестры-дриады, пораженные горем. Собрались они в зарослях священного леса, оделись в траурные одежды и стали просить Деметру покарать злодея.
    Затосковавшая богиня не утешала дриад, даже слова им не сказала, лишь в знак  согласия кивнула прекрасной головою.  Надумала она отдать Эрисихтона на расправу лютому Голоду, который хуже смерти. Но сама Деметра к нему не могла обратиться: достаток и голод никогда не встречаются. Поэтому богиня позвала ореаду, одну из тех пугливых нимф, что живут в горах, и сказала ей:
- Среди далекой мрачной Скифии есть холодная и неплодородная земля. На ней не растет ничего – ни хлеб, ни деревья, ни цветы. Там царствуют Холод и Страх , а между ними бродит худющий Голод. Вот ему и передай мою волю: пусть он сделает так, чтобы Эрисихтон никогда не смог наесться досыта. Он намеревался построить себе новый дворец, так пусть пирует в нем с утра до ночи, но всегда голодный.
    Села ореада в колесницу Деметры с быстрыми драконами, и те понесли ее над морями и горами в далекую Скифию.
    С высокого Кавказа увидела ореада худющую фигуру, синюю, страшную, с бешено горящими, ввалившимися глазами. Это был Голод. Длинными черными когтями выковыривал он из-под камней тоненькие белесые стебельки и жадно рвал их зубами.
    Пугливая ореада не отважилась подойти к нему, а окликнула издалека, сообщила волю Деметры и увидела, как он злорадно ухмыльнулся, соглашаясь. Все это длилось какие-то мгновения, но ореада чуть не лишилась рассудка от голода, и во всю прыть погнала драконов обратно.
Голод должен был исполнить наказ Деметры, не осмелился он перечить могущественной богине плодородия, хотя она с ним постоянно враждовала. Ночью ветер перенес его в далекую Фессалию, и он незамеченным проскользнул в покои Эрисихтона. Тот уже крепко спал и не слышал, как Голод обнял его холодными костлявыми руками и стал дышать в лицо, пробуждая тоскливое, голодное беспокойство во всем теле.
    Ни свет ни заря Эрисихтон вскочил с ложа, громко позвал слуг и велел им немедля нести жареное и вареное на стол. Целый день продолжалась его трапеза, и чем больше он ел, тем сильнее мучил его невыносимый голод: слуги едва успевали ставить перед ним всякие блюда и наливать вино из больших кратеров.
    А Эрисихтон сходил с ума от голода. Ему всего было мало, он подгонял людей быстрее нести ему на стол как можно больше еды и ярился, что мало принесли. Как огонь, который пожирает все и требует нового топлива, и чем больше его получает, тем ярче пылает, так и голод Эрисихтона становился все сильнее и сильнее.
    А сам он, однако, худел и таял, как весенний снег, как пчелиный воск на солнце.
    Скоро в доме Эрисихтона не было уже никакой еды, кладовые стояли пустые, на лугах уже не пасся скот, не блеяли овцы в просторных овчарнях. Все дочиста съел Эрисихтон, потом проел и свое имущество, и отцовское, все – даже родную дочь – обменял на еду.
    А потом стало вовсе нечего продавать, и не было у обжоры даже черствой горбушки хлеба. С голода Эрисихтон будто вовсе с ума спятил и начал грызть собственное тело. Умер он в страшных муках, но никто его не жалел, никто не заплакал. Ни один цветок не увял с горя, ни одно дерево не склонилось в тоске.