1
Если верить сведениям из различных справочников по географии и истории то приходится учитывать что Северное море, куда направлялась сейчас Б-181 для погружения в первом районе своей боевой вахты, ранее называлось Немецким. Почему именно Немецким — неизвестно, но и удивительного в этом мало, хотя бы потому, что Чёрное море ранее называлось Русским.
Являясь мелководным окраинным морем Атлантического океана, Северное море расположено в шельфовой зоне между Британскими островами на западе, Ютландским, Скандинавским полуостровами на востоке и континентальной Европой на юге. Имея довольно большую площадь в пределах от 565 до 750 тыс. км,; более двух третей моря занято глубинами менее ста метров, что делает его похожим на Балтийское море, ставшее таким привычным для наших героев.
— Сколько до погружения, штурман? — поинтересовался командир лодки, заглядывая в дверь штурманской рубки.
— Полтора часа, товарищ командир, — бодро ответил прикомандированный командир ЭНГ лейтенант Федюнинский.
— А где штурман? — уточнил Зайков, видя, что в рубке нет ни прикомандированного помощника флагманского штурмана дивизии, ни штатного командира штурманской боевой части.
— Жаворонков на приёме пищи, а Стоянов поднялся на мостик «Солнышко качнуть» с Грачёвым перед погружением…
— А ну-ка покажи на карте, где точка погружения и где мы?
— Находимся над глубоководным Норвежским жёлобом, товарищ командир, а конкретно вот здесь, — вахтенный штурман показал место на карте циркулем-измерителем.
— Какие глубины в точке погружения?
— В пределах двухсот – трёхсот пятидесяти метров, товарищ командир.
— Хороший у тебя разброс, штурман, а точнее?
— Непосредственно в точке глубина составляет… —Федюнинский задумался, интерполируя указанные на карте глубины.
— И что? — Командиру очень нетерпелось узнать результат «на ощупь» и он протиснулся в узкую дверь рубки. — Ты хоть понимаешь, что для нас двести или триста пятьдесят метров не праздный вопрос, а вопрос жизни и смерти?
— Понимаю, товарищ командир, у нас предельная глубина погружения триста метров…
— То-то и оно, штурман, так сколько?
— Товарищ командир, изобаты в этом месте проходят очень близко, и поэтому глубина в южной части нашего района боевой службы может быть около трёхсот метров.
— Обрадовал, а есть ли в районе меньшие глубины?
— Да, товарищ командир, в северо-западной части глубины до двухсот метров, — штурман растянул раствором циркуля довольно приличное расстояние.
— Вот туда и пойдём погружаться, — Зайков прильнул к карте и, рассмотрев указанное место, ткнул в него карандашом, — вот в эту точку сколько ещё шлёпать нашим ходом?
— Расстояние между точками четырнадцать миль, то есть до погружения ещё три с половиной часа.
— Добро, точку погружения утверждаю, — Зайков лихо расписался карандашом возле указанного им нового района. — Покажешь Жаворонкову и Стоянову изменения в маршруте, а я ещё и вздремнуть успею.
Командир с трудом «выскользнул» обратно в центральный пост и, обнаружив там командира электромеханической боевой части, задал ему тоже не праздный вопрос:
— Что у нас с нагрузкой, Николай Витальевич? Дифферентовку посчитал?
— Считаю, товарищ командир, пересчитываю, с учётом разной плотности воды в Балтике и здесь, а также, учитывая фактически израсходованные к моменту погружения запасы, в уравнительную цистерну надо принять шестьдесят с половиной тонн воды…
— Не многовато? — засомневался командир.
— Вот я и перепроверяю, в Лиепае по предварительным расчётам выходило меньше.
— Проверь тщательно расход топлива, масла, воды, провизии. Семь суток, считай, в море…
2
— ГКП, метрист, по пеленгу 5 градусов наблюдаю устойчивую работу РЛС AN\APS-134 самолёта морской разведки P3-N Orion ВВС Норвегии, сила сигнала пять баллов.
Зайков, мирно дремавший в своём кресле, здесь же в центральном посту, встрепенулся. Сон как рукой сняло. Командирские часы отсвечивали фосфоресцирующими стрелками полночь.
— Метристы, вы, наверное, хотели сказать самолёт P3-С? — отозвался со своего места командир.
— Нет, товарищ командир, P3-N у P3-С РЛС AN\APS-115 или AN\APS-116.
— Хрен редьки не слаще, штурман, сколько до точки погружения? — уточнил Зайков, направляясь на мостик.
— До точки погружения тридцать пять минут, товарищ командир,
— Добро! Метристы, по «Ориону» докладывать каждую минуту и при усилении сигнала на один балл. Учебная тревога, приготовиться к погружению.
— Товарищ командир, лодка следует курсом триста пятьдесят градусов, ход семь узлов, визуально горизонт чист. На технических средствах корабля обнаружена работа бортовой РЛС AN\APS-134 самолёта морской разведки P3-N Orion ВВС Норвегии, сила сигнала пять баллов…
— Слышал, Валерий Михайлович, слышал, — прервал доклад вахтенного офицера командир и, повернувшись к Манишевичу, стоявшему на правом крыле мостика, уточнил: — а где старпом, Юрий Михайлович, он же должен нести сейчас командирскую вахту?
— Нет, Владимир Петрович, сейчас моя смена, а старпом пять минут назад пошёл лодку осматривать, да и к механику заглянуть, что-то у них с нагрузкой не вяжется…
— ГКП, метрист, по пеленгу триста пятьдесят пять градусов наблюдаю усиление сигнала бортовой РЛС AN\APS-134 самолёта морской разведки P3-N Orion ВВС Норвегии, сила сигнала семь баллов. Предполагаю самолёт повернул на нас!
Зайков мгновенно осмотрелся в ограждении и громко скомандовал:
— Все вниз, погружаюсь!
Убедившись, что в ограждении никого нет, повторил команду ещё раз, посветил в шхерные места фонариком и, только когда удостоверился, что никого в ограждении рубки не осталось, скользнул по трапу в боевую рубку, задраив за собой люк.
Страха не было, но мандраж почему-то в коленках и холодок где- то в подреберье присутствовали.
— Стоп дизеля, товсь моторы, — зачем-то скомандовал из боевой рубки командир и спустился в центральный пост. — Что у нас с контроллером станции сигнализации забортной арматуры и люков?
— Рубочные люки, запоры шахты подачи воздуха к дизелям, судовой и батарейной вентиляции закрыты, товарищ командир, — чётко доложил Пимах.
— Срочное погружение! — наконец вырвалось из уст Зайкова. — Боцман, погружаться на глубину сорок метров с дифферентом четыре градуса на нос.
3
Евгений Николаевич и Светлана Павловна, оставаясь весь день «на хозяйстве», с нетерпением ждали дочь с работы. В довольно большой по «хрущевским» меркам гостиной был разложен и накрыт праздничный стол. Внуки одетые как «на парад» затихли по команде старших, но не надолго. На лестничной площадке послышался какой-то шорох, и Евгений Николаевич направился к двери. Когда шорох утих, Евгений Николаевич открыл дверь и увидел под лестницей, ведущей на чердак, аккуратно расставленные баночки с молоком. На самой большой трёхлитровой банке красовался номер 84, вырезанный из обыкновенного лейкопластыря. Евгений Николаевич взял банку и тут в подъезде раздался смех. Смех показался Евгению Николаевичу знакомым, он доносился откуда-то снизу, похоже, кто-то вошёл в подъезд. Евгений Николаевич выглянул в окно и обнаружил внизу стоявшие «Жигули» салатового цвета, рядом с машиной стоял молодой мужчина с откровенно выпирающим из-под рубашки пивным животиком. На одутловатом лице мужчины заметно выделялось родимое пятно во всю щеку. По шагам, раздававшимся на лестнице, Евгений Николаевич понял, что с работы возвращается его дочь…
Взяв банку с молоком, Евгений Николаевич быстро юркнул за дверь.
— Ты что там так долго? — спросила Светлана Павловна.
— Да, молоко выбирал, какое пожирнее, и, кажется, доченька наша возвращается с работы.
Действительно, через короткое время дверь открылась, и в квартиру вошла Татьяна,
— Ау-у-у, где вы все? Почему труженицу никто не встречает?
Навстречу дочери вышла Светлана Павловна.
— Давай, доченька, руки мыть и к столу, мы в зале расположились.
— А какой у нас повод пить вино сегодня? — удивилась Татьяна, заходя в гостиную и обнаружив празднично накрытый стол. — По какому поводу банкет?
— Как по какому? Сегодня же тридцатое июля… Ровно восемь лет назад вы с Сашей сочетались законным браком, — удивилась мама Татьяны.
— А это от нас по этому замечательному поводу, — Евгений Николаевич достал из-под стола небольшой набор кухонной посуды, специально собранный в прозрачный целлофан, и вручил его Татьяне.
Дети в режиме массовки дружно зааплодировали, а Евгений Николаевич наполнил бокалы шампанским вином. Убедившись, что все готовы его слушать, достал заранее подготовленную открытку и прочитал: «На жестяную свадьбу, жизнь супругов должна устроиться окончательно, к этому времени они должны полностью привыкнуть друг к другу, родить детей и идти дальше. Но, по обычаю, на восьмилетнюю годовщину следует обновить отношения, привнести в них что-либо новое. Это может быть даже простая перестановка в доме, но проведённая вместе...»
— О-о-о! Перестановки я люблю, но, к сожалению, провожу их чаще одна, — с грустью вымолвила Татьяна и залпом выпила всё содержимое бокала.
За столом воцарилась неприятная пауза, заполненная мертвецкой тишиной. Даже дети притихли.
— А что это за молодой человек у подъезда, который, полагаю, тебя привёз с работы? — пытаясь разорвать цепь молчания, поинтересовался Евгений Николаевич.
— Да ухажёр один, тоже, кстати, Саша, раньше работали вместе.
— И часто он тебя подвозит? — теперь поинтересовалась Светлана Павловна.
— Нередко, мама, нередко… Особенно когда мой в море.
— И дома бывает?
— Да, мама, и чай пьём на кухне иногда…
— А муж знает? — перейдя на официальный тон, спросил отец.
— Да, «застукал» пару раз…
— И что? — повышая голос, уточнил Евгений Николаевич.
— А что? Я девушка видная, пока ещё стройная голубоглазая блондинка. Почему бы мне не сделать предложение?
— Ты не девушка, а мать двоих детей и жена мужа своего, постыдилась бы при детях ахинею нести, — гневно вырвалось у Евгения Николаевича.
— Мовчы, тэбэ нэ пытають! — резко перешла на украинский язык Светлана Павловна. — Йды-но пэрэкуры на кухню.
Евгений Николаевич послушно встал из-за стола и отправился на лестничную площадку.
— И как долго у вас этот «роман»? — продолжая беседу, поинтересовалась Светлана Павловна.
— Дети, а ну-ка, давайте к себе в комнату играть. Всё равно ничего не едите, — Татьяна налила себе шампанского и продолжила, — Два года уже, он даже предложение пытался сделать…
— А кто он?
— Кто-кто? Сынок маменькин. Латыш, у мамы и папы один, есть общие хутор в пригороде и квартира в городе. Работает инженером.
— И что ты надумала?
— А что я могла надумать… Там, у этих «фермеров», чтобы прожить семьёй, надо сначала раком стоять на хозяйстве, а потом у плиты в квартире жариться. Он же, этот Саша, со своим брюхом не то что огород прополоть, а даже к женщине пристроиться не сможет. Да и заработка у него всего-ничего: сто двадцать – сто тридцать рублей.
—Да-а-а, это не в своей квартире «морячить». А твой-то сколько сейчас приносит, наверное, чуть больше ста тридцати рублей?
— Как старпомом назначили, за четыреста стал приносить, он же у меня честный, всё до копеечки приносит, дурак! — с какой-то нежной грустью и неуёмной тоской выдавила из себя Татьяна.
— Хоть и одна постоянно, но при деньгах, — быстро пришла к выводу Светлана Павловна, рассуждая вслух. — Так, может, поговорить с зятем по поводу береговой службы?
— И слушать не хочет, я уже неоднократно пыталась. И на жалость давила, и на детей, растущих без отца, кивала, а он ни в какую. Ты, говорит, на двести пятьдесят рублей и без валюты сможешь прожить? И сам же отвечает: «А я без лодок, без службы своей, дурацкой иногда, как без мечты заветной – НЕ смогу!»
— Тогда, доченька, остаётся только одно – сыграть на его любви к семье, тебе и детям, Надо сделать так, чтобы он понял и, самое главное, чтобы поверил в возможность твоего ухода от него…
4
— Боцман, что ж ты делаешь? — буквально закричал Зайков, — Я же сказал: «погружаться на глубину сорок метров», а мы уже на шестидесяти, и лодка летит дальше. Отводи дифферент, переводи кормовые рули на всплытие. Механик что у нас с быстрой?
— Цистерна быстрого погружения продута на глубине одиннадцать метров! Кингстоны закрыты, — чётко доложил командир БЧ-5.
— Центральный, первый, в первом отсеке глубина сто метров по глубиномеру лодка погружается! — Тревога в голосе матроса Дашко, докладывавшего из первого отсека, невольно передалась в центральный пост.
— Боцман! Была команда «Срочное погружение! Погружаться на глубину сорок метров» — снова вырвалось из уст Зайкова, — а у тебя уже семьдесят по глубиномеру. Переводи рули на всплытие, работают оба средний вперёд, всплывай, боцман, всплывай!
Командир, нависая, как скала, над боцманом, застыл у глубиномера, метры на котором летели как секунды.
— Товарищ командир, лодка погружается, глубина восемьдесят, девяносто, сто... — исправно выполняя инструкцию, докладывал боцман.
— Вижу… — упрямо твердил командир, а все вокруг смотрели на происходящее так, будто это происходило не с ними.
Дербенёв, стоявший между Манишевичем и командиром, вдруг громко спросил:
— Николай Витальевич, сколько в уравнительной ?
— Шестьдесят тонн…
— Откачивать из уравнительной за борт, — встрепенувшись, приказал Зайков.
— Откачиваем, было шестьдесят четыре тонны, — доложил механик.
— Глубина сто пятьдесят, лодка погружается, — вновь произнёс боцман.
— Штурман, глубина с карты? — громко, чтобы слышали все, поинтересовался прикомандированный командир.
— Двести тридцать… — доложил, выглядывая из рубки Жаворонок.
— Валерий Михайлович, стукани-ка эхолотом, краткосрочно, — попросил помощника флагманского штурмана Дербенёв.
— Запрещено инструкцией на боевую службу, — отреагировал штурман Стоянов.
— Включить эхолот, в журнал не записывать, — приказал командир лодки.
Через пару секунд ужасающим голосом Стоянова из штурманской рубки донеслось:
— Центральный, под килем тридцать метров грунт – скала…
— Аварийное всплытие-е-е! Оба «Полный вперёд!» — приказал Зайков.
Рёв высвобождаемого из баллонов высокого давления воздуха заполняющего сейчас цистерны главного балласта, разнёсся по всему кораблю и стал, наверное, самой прекрасной мелодией для каждого подводника, заключённого железом в «брак» с прочным корпусом.
Лодка ещё полминуты проваливалась, съедая глубину в своём «подбрюшье», а потом, как воздушный шар, полетела наверх. Три минуты провала были самыми страшными и самыми тягучими в жизни каждого, кто находился рядом с глубиномером центрального поста, потому что крайней нижней точкой стала отметка в двести десять метров…