Ледяная роса огня

                Ольга Коренева
               
                Ледяная роса огня
                мини-роман

     -  Господи помилуй! Язык у тебя без костей! - воскликнула бабушка.
    - Конечно. Где ты видала костлявый язык? Хотела бы я взглянуть на такое чудо, - усмехнулась она.
   Она была рада, что бабушка вернулась из магазина. Ей уже надоел этот тлеющий огарок тишины. И она весело сказала очередную скабрезность, чтобы бабулю зацепить. Ответ она знала заранее. Бабушка, такая всепрощающая, такая набожная, с прозрачными смиренными глазами, так и хочется приколоться и глянуть, как она скорбно подожмёт губы. Она так забавно поджимает губы! Но сейчас Римма переборщила, бабулины глаза замутились выступившими слезами. Надо сменить тему. И она спросила:
     - Бабуль, а почему меня так назвали, имя-то не модное совсем.
     - Да разве мода – главное? – горько ответила бабушка. – Имя это я тебе выбрала не случайно. В честь первомучеников христианских, из славян которые. Я же тебе рассказывала о них! Неужели не помнишь? – укорила её бабуля. – Ты всё забываешь, а ведь я же тебе даже книжку про них подарила.
    - А, точно, вспомнила! – с деланной радостью воскликнула она. – Да, точно-точно! Первые русские святые мученики Инна, Пинна и Римма в первом веке были учениками святого апостола Андрея. Родом они были из северной земли Великой Скифии, то есть они ильменьские славяне-русы! Так там было написано. Вот видишь, бабуль, вспомнила, слово в слово!
    Бабушкино лицо просветлело.
  - Только они, мученики-то, были мужчинами, - резюмировала Римма.
  - Сейчас это женское имя, - ответила бабуля.
  - Это я и так знаю, - сказала Римма. – Но всё равно, имя было мужское. Ты так назвала меня, сама, вот поэтому у меня и характер мальчишечий, хулиганский, так что не взыщи.
  - Ну, это предрассудки, а назвала я тебя в честь святого, первого святого руса. Одного из них.
  - И ты думала, что я стану святой? А это что, не предрассудок разве? Или ты хотела видеть меня мученицей?
    Бабушкины губы снова сложились в скорбную гримасу. Римма фыркнула.
     Но тут ей стало очень жаль бабулю. Просто Римме нравилось цеплять её. Конечно, плохо, беззащитную, смиренную такую, любящую, но Римма ничего не могла с собой поделать. Ей вообще нравилось цеплять людей, дразнить подруг. Это она делала азартно. Развлекалась.
     - Пустышка ты, Риммочка, - грустно сказала бабушка. – Школу окончила неплохо, но вот ни учиться дальше, ни работать ты не желаешь. Дурью маешься. В храм со мной ходить не хочешь, а ведь там так хорошо, там душа распахивается и дышит!
    - Ну, я же была с тобой в храме, - сказала Римма. – И ничего там не дышит, а душит, этот запах ладана, духота, куча людей, молитвы эти заунывные, слов не разобрать.
   - Да что ты, внученька, это просто душа у тебя спит. А молитвы ты не слышишь, потому что не читаешь молитвослов, Евангелие ты просто полистала, в Библию одним глазком глянула. 
   - Бабуль, ну мне это всё неинтересно. Не мое это, - вяло произнесла Римма.
  - А что твоё? Дискотеки? Фильмы эти глупые? Так ведь всё это шелуха. Всё это тина, в ней душа вязнет, на дно идёт.
   - Ой, да ну тебя, бабуль, - отмахнулась Римма.
     Впрочем, она и сама чувствовала порой ненужность всего этого, пустячность. От дискотек у неё болела голова, а эти прыгающие тела вокруг, дебильные ухмылки, одуревшие от наркоты и алкоголя лица казались вышедшими из-под кисти Босха, такого вот современного Босха. Её уже не тянуло ни на дискотеки, ни в театр – нарывалась пару раз на вульгарные бессмысленные спектакли, ни в кино. Вполне хватало телевизора, но и там шли безконечные тупые сериалы. Бабуля смотрела канал Спас, и Римма тоже иногда сидела рядом, пила чай, и глядела передачи. Порой её даже что-то захватывало. Нравились рассказы о святых, о тяжёлом восстановлении полуразрушенных монастырей, храмов. Даже как-то раз самой захотелось присоединиться к волонтёрам, монастырь ремонтировать. Её тронула передача о игуменье и нескольких монахинях, собственноручно поднимающих из руин монастырское здание. Там и вправду были настоящие руины. Зима, мороз, а они все в ватниках поверх чёрных линялых подрясников, и они всё строительство это сами делают, всё там всякие тяжёлые работы, смотреть больно! Ужас! А бабуля сказала, что им Бог помогает, Ангелы и Святые там их поддерживают. Вот ведь как! А сами бы они не справились, конечно, труд-то ведь великий, неподъёмный! А место там святое. Всё святостью дышит. И Римме вдруг так захотелось и самой там оказаться, с монахинями, в святом месте, и потрудиться с ними, и почувствовать помощь Святых и Ангелов! Но это было лишь мимолётное желание. Римма тут же отвлеклась, мысли потекли по другому руслу. Она допила чай, встала, и пошла в свою комнату – болтать по телефону с подружкой. А бабушка нырнула в свою маленькую комнатёнку с иконами на стареньком комоде, встала на колени перед таким вот небольшим иконостасом, и принялась горячо молиться за внучку. И за свою непутёвую дочь, пропавшую двенадцать лет назад – поехала в Турцию на заработки, и исчезла. Куда только бабушка Зинаида не обращалась, в какие инстанции – всё без толку. Зинаида истово молилась и плакала. А за окном в беззвучных сумерках падал снег, словно пытался заснежить бабушкино горе. Отяжелевшее от снега небо легло на плечи вздёрнутой луны.
    А в соседней комнате внучка весело болтала с подружкой Ликой, обсуждали её кошек. Лика разводила на продажу курильских бобтейлов, у неё были кошка, кот, и три котёнка. Забавные такие, Лика любила поболтать о них. Сейчас она азартно вещала:
     - Ну, вот представляешь! Режу мясо. Все кошачьи волнуются, не сводят глаз. Один из котят пытается запрыгнуть на стол. Три раза подряд скидываю его. Не выдерживаю и говорю коту, указывая на котенка: "Пока ЭТО прыгает на стол, мясо раздаваться не будет! " Режу дальше и понимаю, что попытка прыжка была, но какая-то не очень успешная. Смотрю под ноги. Котенок пытается стартовать на стол, но его хвост придавлен к полу большой тяжелой лапой. Поэтому получается только старт... А после пары таких стартов кот произносит внушительно "Р-р-р-р",  и показывает котенку клыки... Так что кошки прекрасно понимают наши слова, да и собаки тоже. Вот случай был…
    - Ну, собаки-то, вообще, по-разному реагируют на слова, - перебила её Римма. – Вот одна дамочка из нашего дома вздумала поболтать с бродячими псами, так они чуть не набросились на неё.
   - Бродячие стаи, это, вообще-то, собачьи бомжи, обиженные, напуганные, и агрессивными бывают после стрессов. А вообще, надо знать, как реагировать, когда собака атакует тебя. 
    - А как?
    - Ну, например, э-э… Ну, вот, когда собака подбегает, надо присесть на корточки. У животного срабатывает программа – был большой – уменьшился, значит, готовится к атаке. А раз цель сама переходит в атаку, то лучше не лезть к ней. И обычно собака тут же остановится, и, максимум, облает. Этим приемом пользуются бойцы спецназа.
   - У тебя новый бойфренд спецназовец? – удивлённо спросила Римма.
  А за окном шёл снег, словно голос неба, словно виолончель холодной тишины. А в соседней комнатке горячо молилась бабушка. Она молилась за дочь и за внучку, но вязкое сомнение, словно трясина, затягивала душу, и тогда она спасалась молитвой Иисусовой.
   - Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную! – истово восклицала она. – Спаси и сохрани внученьку мою и доченьку! Помилуй нас грешных, Господи!
   А Римма всё болтала и болтала с подружкой.
   - Ты знаешь, Лика, а вот у тебя было такое, что ты была с кем-то, и ничего не говорила, а потом решила, что это был лучший разговор в твоей жизни?
   - О чём ты?
  - Ну, просто.
  - Нет, давай уж договаривай.
  - Ну, вот такое чувство. Просто молчали. И так пронзительно всё.

      А потом была ночь. Бабушка Зинаида в своей комнате дремала с чётками в ладони, дремала и молилась. А Римма лежала и смотрела в окно, сна не было, шторы раздёрнуты. И эта странная луна в тёмном небе. Словно ночь поперхнулась косточкой луны. После болтовни с подругой Римма не могла уснуть. Вспомнился он, тот парень. В мастерской знакомого художника, куда Лика затащила её в прошлый Новый Год. Во всеобщей гомоне, пьянке, веселье они оказались рядом, молчали, и было так пронзительно, невыразимо, нежно, близко! Он взял её ладонь в свою. А потом они потерялись на целый год. И в это новогодье Римма мечтала его найти, спросить как звать, она всё время думала о нём, мысленно говорила с ним, ей надо было столько ему сказать, она ждала. И спрашивала Лику, как бы равнодушно, невзначай, чтоб она не догадалась, не просканировала её мысли и надежду:
    - Ну как насчёт Нового Года? Где встречаем?
  Ответ был размытый:
   - Не знаю, не решила ещё. Может, просто на улице, со всеми буду. Просто с людьми. Хочется побыть одной, затеряться в праздничной толпе.
    Ну и выпендрёж! Не может быть! Римма до последнего не верила. Ждала. В прошлогодней праздничной суете она ни с кем не обменялась телефонами. Она ведь тогда была с Ликой, а они – её, Ликины, приятели. И всё. Римма думала, что и сейчас будет так же. Но Лика не позвонила, и на звонки Риммы упорно не отвечала. Её мобильник молчал. С бывшими одноклассниками Римма не договорилась, да и не хотелось. Пришлось встречать праздник с бабулей, тётей Надей, дядей Славой, тремя бабушкиными бывшими коллегами, и двумя прихожанками из церкви. Но это всё было три дня назад. А вот сейчас вдруг, ночью, вспомнилось, всколыхнулась, стало горько до слёз. На следующий день она тогда дозвонилась до Лики, и та сказала:
  - Ты как отметила? А я вот заскочила в мастерскую, по пути, гуляючи, зашла поздравить, там все были, отмечали. И я осталась…
    Вспомнилось. С болью.  С ушибами на ухабах обид. Мысли метались в пространстве, память лезла на рожон. Не уснуть, нет. Слёзы.
   Она зажгла ночник, вылезла из постели, подошла к зеркальной дверце старого шкафа. В полутьме стала рассматривать себя, в коротенькой ночной рубашке, голенастую, с детским круглым личиком, с короткой стрижкой густых тёмных волос, себя, такую похожую на подростка, себя… И рядом представила его… А ведь они даже не познакомились, просто сидели рядом, пили шампанское, ели салаты, и молчали, и говорили-говорили-говорили молча, и он взял её маленькую ладошку в свою…  И у них ничего не было… Нет, было -  у них было небо, и  ещё были звёзды, далёкие такие, яркие, не московские, нет. Просто звёзды. А у него были мягкие каштановые волосы и  карие глаза.
    А ведь Лика всё заприметила. Зацепила завистливым глазом. И поспешила утащить подругу из мастерской. Из праздника, шума, радости, из вспыхнувшего в Римминой душе неземного огня…
     Сейчас Римма вдруг всё поняла! И её захлестнула неприязнь к подруге. Отошла от шкафа, бросилась в постель. Окатило жаром. Откинула одеяло. Перевернулась на живот, обхватила руками подушку, уткнулась в неё лицом. Она уже почти ненавидела Лику. Ведь Лика нарочно, специально всё сломала! Обломила такое потрясающее чувство! Ведь начиналось что-то великое, непостижимое в судьбе!
    Марево огня – ф-р-р-р –  в сердце Риммы! Прошлое – грозой!
     Нет, надо простить. Прощайте врагов своих. И друзей тоже. Так вот, если по-христиански. А она христианка, и надо прощать. Всегда прощать. И уповать на Бога. Всегда уповать на Бога, так бабуля говорит. И если Ему будет угодно, если суждено, то всё будет! Просто надо помолиться, и будет.
    Римма забормотала молитвы. И подумала – ведь скоро Рождество! Это же особенное время! Все мечты сбываются! Успокоилась, и уснула. И снился снег, снеговая сахарная вата, она была на удивление горькая, и снежное небо снилось с перепонками рассвета, странное такое небо…

      У бабушки Зинаиды удивительные глаза – изумрудные, очень яркие, опушённые густыми короткими ресницами. Сама-то она маленькая, хрупкая, словно воробышек, с овальным личиком, с очень приятными чертами лица, моложавая, с необычайно светлой, чуть розоватой тонкой кожей. Весьма приятная интеллигентная женщина средних лет. А ей шестьдесят пять. Она забавно контрастирует с приятельницей – крупной  пожилой дамой с налётом элитарности. Дама в прошлом была женой ответственных работников – сначала одного, затем другого, все они давно уже переселились в мир иной, оставив ей небольшой капиталец, сына и внучку, работающих в престижных фирмах. Дама, а звать её Берислава, в советские времена была весьма влиятельной особой, объездила полмира, имела всё самое-самое, являясь предметом всеобщей зависти и подражания. Сейчас она жила одна в просторной трёшке с шикарной обстановкой, и вела рассеянный образ жизни. Берислава любила посудачить с соседками, поболтать о том-сём. Сейчас, встретив у подъезда бабушку Зинаиду, возвращавшуюся из магазина, она сказала:
    - Зиночка, добрый день, какой сегодня морозец-то славный! Как я люблю такую погоду! А у меня случай вышел: шагнула я из квартиры мусор вынести, и столкнулась чуть ли не лбом с молоденьким парнем. Я ахнула – кто это ещё такой? Ведь соседка сдаёт квартиру очаровательной паре кавказцев с грудным ребёнком, Гиви и Лиане, такие интеллигентные, прекрасные люди. Лишь они одни на нашей лестничной клетке. А это ещё кто? Спрашиваю его, заслоняя рот рукой (вставная челюсть была дома): Ты кто? А он в ответ: Антон. Вот хохма-то! Оказывается, новый жилец, те съехали. Хороший мальчик, антенну мне наладил, а то телик барахлил. Замок отрегулировал. Сыну-то всё некогда, занят, всё по командировкам шастает. А ты заходи, чайку попьём, у меня торт бисквитный.

    Римма сощурилась. Белое пламя студёного неба резануло взгляд. Как зябко душе. Завопил мобильник, она глянула – Лика. Говорить не хотелось. Сбросила вызов. Лика теперь вызвала у неё неприязнь. Римма стояла на крыльце в каком-то оцепенении. Холодный снег. Вот бабуля с приятельницей о чём-то судачат, не видят её. У бабули в руках большой пакет. Из магазина. К празднику закупается. У бабки Бериславы (вот имячко-то ей родители придумали, чудаки. Был бы у них сын, назвали бы Берендей, наверно, ха-ха!) в руках яркая сумка, такой же шарф, лисья шуба и модная молодёжная зверошапка, лисья с ушками. Молодящаяся бабка, и моложавая. Мимо прошёл парень, поздоровался, Берислава схватила его за рукав, воскликнула:
    - Антон, Антон! Куда идёшь?
   Забавно. Надо глянуть. Римма подошла, и… Вот это да! Это же он! Он! Это же он держал её руку в своих больших горячих ладонях в тот, в тот самый Новый Год! О нём она думала, о нём молилась ночью! Так его звать Антон! А он не видит, спиной к ней, не чует…
    Она стояла, заворожённо глядя ему в спину. И тут он обернулся!

    Зинаида и Берислава сидели в изысканной кухне. Они вовсе не считали себя бабульками. Были они моложавы и полны сил. Зинаида любила заходить к приятельнице. У неё ведь так красиво! На столе в ярких керамических тарелках были деликатесы – морские гребешки, селёдочный паштет, ризотто с шампиньонами. Берислава решила перед Рождеством слегка попоститься, и постные эти яства были очень вкусны.
     - А знаешь, как я готовила гребешки? - говорила Берислава. – Это очень просто! Я их порезала, потом отдельно нарезала лук репчатый, всё скинула в это блюдо, и добавила туда яблочный уксус с водой. И оставила на два часа, чтоб настоялись. Вот так их надо готовить! Всегда делаю к приходу сына и внучки, они обожают гребешки!
       За окном смеркалось. Окна стали похожи на квадратные печати. Приятельницы пили кофе. На смену деликатесам пришёл постный торт, по вкусу в точности как скоромный, такой же кремовый и сладкий. Зинаида рассказывала:
     - А дочка моя, Алевтина, они с мужем очень хотели ребёночка, но не получалось никак. Вот нет беременности, и всё тут. Ну, молилась она долго, вымаливала, а потом ей посоветовали поехать в женский монастырь к мощам святого Зосимы Верховского. Поехали они с мужем Олегом, помолились, вернулись. А ночью дочка вдруг проснулась от того, что первая входная дверь захлопнулась словно от порыва ветра. Странно, дверь-то заперта. Показалось, подумала, и снова уснула. И снится ей, как будто много девушек стоит, и она среди них, и все в старинных русских сарафанах и косынках. Все стоят в ряд, а напротив детки на велосипедах маленькие, и девочки и мальчики. И между ними ходит старец с бородой, и говорит: девушки, вам всем Бог даёт детей, они к вам сейчас едут. Тут детишки поехали. А к Алевтинушке подъехала хорошенькая малышка. На следующий день дочка узнала, что беременна. А потом родилась Римма. Денег  не хватало, Олег зарабатывал весьма скромно, Аля сидела с малышкой, я болела, нужны были лекарства. И Олег пошёл в армию контрактником, им платили хорошо. И сгинул на войне. Аля вышла  на работу, но мало платили. И она нашла по интернету доходную работу в Турции, в отеле. Уж как я её отговаривала! Нет, упёртая такая. Непутёвая. Уехала. Сначала всё было хорошо, деньги высылала. А потом исчезла. Я звонила туда, искала, ездила вместе с маленькой Риммой. Никаких концов. Никто ничего не знает. Говорят – уволилась и ушла куда-то. В полицию уж я обращалась, в консульство, всё напрасно.
     - Ну, не горюй, не надо. Всё уже в прошлом. Ничего не воротишь ведь, - сказала Берислава.   
   - А может, поехать к Гробу Господню, и помолиться там? – подумала вслух Зинаида. – Я вот везде уже была, но не там. Деньги на поездку надо накопить.
    - А где это? – поинтересовалась Берислава. Она была не особенно верующая, просто иногда ей было любопытно.
    - Это в Храме Гроба Господня в Иерусалиме.
    - Прямо в самом храме?
    - Да, там, в Кувуклии. Ну, в купольной часовне. Она такая красивая, из желто-розового мрамора, в центре Ротонды Храма Воскресения Христова. У меня есть открытки.

     Нежный, словно неземной аромат омывал душу! Этот запах ладана сейчас казался ей прекрасным! Ух, как ярко, благоуханно, и столько сияющих огоньками свечей! И красивый маленький вертеп сбоку, а в нём крохотные фигурки овечек и людей! Еловые ветки украшают эту пещерку. И большие живые ёлки в храме! Запах хвои смешивается с ладаном, потрясающий аромат! И сияющие одежды священников, и сияющие лица прихожан! А рядом с ней, с Риммой, рядом с ней  – Антон! Он прекрасен, и он – часть всего этого великолепия, часть Рождества, часть самой Риммы, её сердца, её души! Счастье и любовь, и необычайная нежность переполняли её, и это был самый потрясающий подарок Бога! Священники что-то возгласили в алтаре, хор красиво запел, прихожане подхватили, и многоголосо зазвучало со всех сторон:
   - Рождество Твое, Христе Боже наш,
     Воссия мирови свет разума…
 Антон подхватил:
    - В нем бо звездам служащии звездою учахося
      Тебе кланятися, Солнцу правды
      И Тебе ведети с высоты Востока,
      Господи, слава Тебе…
«Какой у Антона глубокий, насыщенный тембр, где-то между басом и баритоном, как красиво!» - восхищённо подумала она. И ей вдруг отчаянно захотелось петь вместе со всеми, но она не знала слов. А звуки взлетали ввысь, к самому куполу храма, и Римма стала тоже подпевать, повторяя фразы, которые уже запомнила.
     Дома всех ждал рождественский ужин, он был великолепен, бабушка, как всегда, постаралась! Пирожки были особенно вкусные и румяные! И в этот раз Римму не раздражали  ни родственники, ни бабушкины подружки. Рядом с Риммой сидел Антон, он тихонько прикасался к её рукаву, и по его лицу скользила ласковая улыбка, а в глазах полыхали рассвет, любовь, счастье, и целая радуга чувств! 

         Огромная, сверкающая зеркалами зала переливчато и плавно покачивалась. Пол был устлан мягкими пушистыми подушками всевозможных цветов и оттенков, необычайно насыщенных и ярких. От них исходило какое-то химическое свечение. Над ними, примерно в полуметре, висели и покачивали массивные мягкие кресла причудливого вида, из неизвестной породы деревьев, чёрные, словно ночное небо. В креслах этих вольготно расположились существа непонятного пола. Было в них и мужское, и женское нечто, и не совсем человеческое, отдающее потусторонней жутью. Глуховатые голоса их и быстрая речь наполняла пространство.
     - Ущучить эту Зинку невозможно. Не видать нам повышения из-за этой святоши.
    - Не свисти, Угзугелагер. Всё возможно. Ты придурок.
   - А сам-то!
   - Заткнись. Не сумел, ну и молчи.
   - А чо я-то, чо я? У неё защита мощная.
   - А с другого конца заходил?
   -  Естественно. Убрал зятя, дочь.
   - А ещё?
   - Над внучкой стал было работать, да Зинка эта своими молитвами всё смешала. Поднаторела в молитвах, фря гадкая. Чо делать-то, Бэтэнцэнэр, подмогни мне.
  - Без моей помощи обойдёшься. Хошь повышение получить за мой счёт, размечтался.
 - Я тебе ещё пригожусь.
 - Ладно, посмотрим. За тобой должок будет, если решу.
 - И давно она такой святошей стала? – раздалось откуда-то из пространства.
 - Да это она после смерти мужа христанулась. А так нормальная была, слегка грешная, можно было развить эти качества. Но этот козёл сдох, и она христанулась, причём, сильно. И муж был нормальный, мужик вполне себе так.
  - А огнём не пробовали? Проводка замкнула, холодильник вспыхнул, а? – спросило существо в виде тоненькой юной девушки лет тринадцати, маленькой, хрупкой, изящной, с чрезмерно тоненькими конечностями, с утончёнными чертами бледного личика, обрамлённого слабыми длинными прядями. Росточком она была чуть больше карлика. Она летала над своим креслом, делая неестественно плавные, красивые пассы длинными тонкими ручками с детскими ладошками.
   - Сядь, Ольф, не мельтеши. Пробовали всё. Но Зинка каждый день кропит квартиру крещенской водой. Она непробиваема, - проворчал Угзугелагер.
   В воздухе возник зеркальный столик, на нём появилась колода карт со странными знаками. Несколько кресел с существами подлетело к столу.
 - Разомнёмся, – сказал Бэтэнцэнэр.
 - На чью душу играем?
   Карты осыпались на подушки.

   Римма и Антон прогуливались по заснеженной улице.
   - Смотри, какая красотища! – сказали они в один голос и рассмеялись.
   - У нас мысли одинаковые, - ласково произнёс Антон.
  Мягкий выпавший снег сиял голубоватой белизной, деревья – опушённые снегом - были сказочно прекрасны. Нежный морозец разрумянил лица Антона и Риммы. Глаза их сияли, губы горели, падающие снежинки таяли и сверкали бриллиантовыми капельками на их лицах. Они были очень красивы. Они взялись за руки, и засмеялись.
  - Ты чего смеёшься?
  - Вспомнил анекдот. А ты чего?
  - Просто весело. А что за анекдот?
 - Вот, слушай. Встречаются два друга: — Ты чего такой грустный-то, а?  — А вот, вчера поймал золотую рыбку, и она выполнила мое самое заветное желание. — И какое было твое желание? — Чтобы у меня было столько денег, как у Билла Гейтса. — Так радоваться надо! — Я тоже поначалу радовался, а сегодня Билли разорился!
  - Ха-ха-ха-ха!
  - Ха-ха-ха!
  - Надо быть очень осторожным в желаниях.
 - И не желать слишком многого и неизведанного!
 - А что ты желаешь, а?
 - Мечтаю поцеловать тебя.
 - Что-о?
 - В щёчку.
 - А, ну тогда можно. Но только в щёчку! А ещё что ты желаешь? Есть у тебя мечта?
 - Да, Римма, есть. Большая.
- Ну и какая же?
- Сначала в щёчку. Потом скажу. Но это пока большой секрет!
- Ну уж нет, говори сейчас же! – Римма игриво склонила голову к плечу.
- Я волонтёр, мы реставрируем храмы.
- Ну и что же здесь секретного? – удивилась Римма.
- Это очень личное. Об этом никто не знает.
- И на работе не догадываются?
- Ну, работа у меня индивидуальная, я сам на себя работаю. Фрилансер я.
- И что это за работа такая? – Римму разобрало любопытство.
- Ремонт. Компьютеры, холодильники, стиралки, плиты, и прочая техника. А сейчас собираюсь ехать с группой на реставрацию старинного, красивейшего, деревянного…
- И я, и я с тобой! – перебила его Римма. – Возьми меня туда! Это так классно! Хочу, хочу!!!

   В старинном замке горели изощрённые золотые светильники. Они были в виде обнажённых людских тел без голов, из их шей вырывалось пламя.
   - Ну это же моя специфика, - говорила Ольф. – Сейчас раз, и всё.
    Рядом с ней маячил Угзугелагер, искры вспыхивали в его глазах.
 Ольф колдовала над небольшим чаном с бурлившей водой. Она что-то шептала, плевала туда, сыпала какие-то порошки.
  - Всё, уже готово, - произнесла она, закончив магию. – Теперь пойдём, найдём подходящее дерево.
  Она подхватила чан с варевом, и полетела к дверям. За ней увязалось несколько существ во главе с Угзугелагером.
  На улице стоял трескучий мороз. В окружающем замок парке обледеневшие деревья  позванивали на ветру. Ольф быстро отыскала нужное дерево, и принялась бормотать заклинания. Потом она выплеснула возле него варево из чана. Дерево тут же покрылось розовыми язвами, почернело, и рассыпалось в прах.
  - Что за фигня! Не получилось! Всё дерево на себя взяло! На неё не попало! – расстроено завопила Ольф.
  - Говорю же, у неё защита, -  прохрипел Угзугелагер.
 - Ну ничего, прорвёмся, - сказала Ольф.
 - Как?
 - Придумаю.
  - А если не получится?
  - Ну, это мы ещё посмотрим! – Ольф дёрнула маленькой изящной своей головкой.

    Римма ощущала настоящий фейерверк чувств, её просто распирало от всего этого, невыразимого, потрясающего! И ещё, в душе плескались волны необычайной нежности, радости, счастья! Её круглая мордашка так и сияла, предельно короткие тёмные волосы наэлектризовано стояли торчком. Она была прекрасна в этот момент. Рядом с ней в мягком кресле скорого поезда сидел Антон, широкоплечий, ласковый и надёжный. Его такие большие горячие ладони, блеск его глаз кофейного цвета, его улыбка, от этого у Риммы дух захватывало и слова застревали в горле. Антон неспешно рассказывал о местечке, куда они ехали, и о храме.
   - Вот так, в захолустье таком, вот такая деревянная церковка, пятнадцатый век, без единого гвоздя сработана, и вообще одними только топорами, и стоит века! Во как строили тогда!
  - Ах! – выдохнула Римма.
  - Когда увидишь, ахнешь ещё больше! А в советское время она и зернохранилищем была, и клубом деревенским! И чего только с ней не делали, вот судьба-то у церквушки! Она такая вся полуразрушенная, но сейчас уже лучше выглядит! Красоты она была неимоверной, особенная! - Антон заговорил увлечённо, азартно. – Собирали деньги через интернет, кинули кличь, и люди стали  слать на расчётный счёт, набралось на реставрацию. И волонтёры появились. Работает плотницкая артель, профессионалы, небольшая артель-то, и добровольцы из разных городов. Да, церковка, храм Божий! Пресвятой Богородицы храм! Сама увидишь!
    Он обнял Римму, она закрыла глаза и положила голову ему на плечо.

     Зинаида упоённо обихаживала квартиру. Она любила убираться в своём небольшом уютном жилище, как в те дни, когда они ещё были все вместе, семья – большая комната дочки и зятя, в маленькой они с внучкой обитали, и не было им тесно. Было светло и радостно. Вот статуэтки Алевтинушкины стоят, Зинаида их ласково протёрла. Она верила, что Алевтина и Олег вернутся, обязательно вернутся! Сегодня с утра она продала в переходе метро  три связанные вечером шапочки, удалось спрятаться от полицейских – смешалась с толпой, потом перешла на другое место. Заработала две тысячи, купила на рынке немного еды. Устала, ну нечего. Фу, что за запах, в туалете, что ли, неладно? Надо почистить. Но сначала пыль убрать. Она взялась за пылесос – и в этот миг её ударило! Ай! Сильный удар током! Её подбросило в воздух, перевернуло, вот это кульбит! Она взлетела неестественно высоко, и в ужасе вскрикнула:
  - Господи, спаси!
   В тот же момент она отлетела  к стене и плавно опустилась на постель, словно некто невидимый подхватил её на руки и бережно перенёс на ложе. Запах в комнате изменился, возник свежий дух, словно после грозы встрепенулись берёзы и цветы.

     Пол с шахматной мозаикой  яростно блестел. Платиновые статуи  крылатых львов сверкали бриллиантовыми очами. В пушистых меховых креслах вальяжно утопали потусторонние существа. Они были неопределённого пола, но хватка у них была мужская и порой неистово звериная. Только изящная миниатюрная Ольф казалась очень женственной. И действовала она по-женски коварно. Обычно у неё всё получалось. Но сейчас произошёл сбой. Она была задумчива и печальна. Сидела в кресле, свесив свои тоненькие ножки, длинные пряди волос безжизненно свесились на тонкое бледное личико.
    - В общем, Ольф, ты лоханулась, -  прорычал Бэтэнцэнэр.
    - Ну и что? – мелодично ответила Ольф, - подумаешь, один промах за последнее время. Ещё не всё испробовано.
    - Нет уж, теперь мой черёд. Вы все идиоты, - Бэтэнцэнэр плюнул, пространство зашипело и сверкнуло. –  Я устрою яркое зрелище, мало не покажется!
  - Я сама справлюсь, - возразила Ольф.
  - Молчи уж, сикилявка.
  - Ага, ну попробуй, попробуй, поржём над твоими потугами, - подал голос молчавший до сих пор Угзугелагер. – Обломаешься на Зинке.
 - Да я не за неё возьмусь. К ней надо подбираться издали.
 - Ага, подберись. Посмотрим. Надо что-то другое придумать.
 - Придумал уже.
 - И что изобрёл?
 - Увидите.
 - Ну-ну, изобретатель, -  с издёвкой и скепсисом сказал кто-то из пространства. – Сожри эту святошу. Если зубы не сломаешь.

     Римма с Антоном шли по мягкой заснеженной дороге. Вокзал остался позади. Идти пришлось через лес. Опушённые снегом сосны, белые и мохнатые, были сказочно прекрасны. Воздух словно родник, небо ясное, сапфировое, глубокое, и Римму переполняли восторг и восхищение. Антон улыбался, глубоко вдыхал этот свежий лесной аромат, и рассказывал:
   - Не был здесь полтора года, работы много, постоянные клиенты и их знакомые, родня, всем нужен ремонт, у всех всё ломается. Деньги частично отсылал на храм. Наверно, уже много сделано, не терпится взглянуть и приступить к работе.
   - А что за работа? – спросила Римма.
  - Ну, вот в прошлый раз убирали  щепки и стружки с перекрытий первого и второго этажей, кору от брёвен на строительной площадке, снег возле храма. Занятие монотонное: стружка — грабли – тележка – выбросить; стружка — грабли – тележка. Путь от места погрузки до выгрузки проходил по узкой дощечке. Холодно, ветрено!
 - Да-а, - протянула Римма разочарованно. – И что, будем стружки возить?
 - Навряд ли. Там уже, наверно, почти построили, наверно, уж внутренние работы ведутся. Это поинтереснее будет.
  Мимо спешил со станции народ в пуховиках. Впереди стремительно шёл мелкими шажками маленький человечек.
     - Смотри, лилипут! – кивнула в его сторону Римма.
     - Нет, карлик, - сказал Антон.
     - Так это одно и то же, - сказала Римма.
     - Нет, карлик больше.
     - Как? И насколько?
     - Лилипуты бывают от сорока до девяносто сантиметров, и пропорционально сложены. Немного похожи на детей. А карлики, они иногда больше метра, и с короткими конечностями. Это карлик.
     - А почему их так назвали?
     - Думаю, что в давние века в цирке выступала миниатюрная Лили по фамилии Пут, она имела большой успех. И с тех пор таких людей стали называть лилипутами. А карлик тоже, видимо, выступал в цирке. Представляешь афишу: «Карл и Карлик». Просто маленький человечек по имени Карл. И с ним огромный, страдающий гигантизмом, тоже Карл. Комичная пара. Маленького, конечно, называли в цирке Карлик. Посмотреть на них народ валил валом! Цирк этот ездил по разным странам. И вот появились названия – лилипут, карлик. Я так это себе представляю.
  - Ну, ты фантазёр! – воскликнула Римма.
  Они обогнали карлика, и свернули на боковую дорогу.  Лес стал реже, впереди возникло заснеженное поле. За ним – деревянные серые избы, из труб валил тёмный полупрозрачный дым. Приглушённые звуки, кукареканье петухов, звяканье ведра.
   За разговорами не заметили, как пришли.
  - Ух ты! Храм-то построен! – воскликнул Антон. – И как красив!
  Храм действительно был потрясающий. Купола вознеслись к небу, деревянный крест золотило солнце, колокола сверкали! Антон с Риммой вошли внутрь. Там только что закончилась служба, и высокий худощавый  священник говорил проповедь. Прихожане толпились возле него и с интересом слушали. Батюшка вещал:
   - Каждый святой молитвенник, а он может жить где угодно – в пустыне, в монастыре, в миру, будь то монах-исихаст, или просто святой жизни шофёр или бухгалтер, или праведная пенсионерка, - они продляют своей святой молитвой существование этого мира! Благодаря их молитвам мир ещё не рухнул, не разрушился. Мир сей стоит на молитве святых. Причём этот смиренный святой даже не знает о своей святости, не подозревает, он просто читает непрестанную молитву Иисусову: Господи, Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй мя, грешнаго! Вот эта молитва и есть моление за весь мир. Это – главное.
   Римма слушала рассеянно, потом отвлеклась и стала разглядывать иконы. Тут в кармане заиграла весёлая мелодия мобильника. Она вышла из храма, достала трубку. Звонила бабушка.
   - Риммочка, вы с Антоном ещё в поезде, или приехали?
  - Бабуля, мы уже на месте. Тут так хорошо, ты себе не представляешь!
   И она с восторгом принялась рассказывать про поезд, про дорогу со станции, про храм. В это время батюшка вышел, за ним – прихожане, все окружили священника, о чём-то расспрашивая его. Внутри остались лишь Антон и ещё двое мужчин. Вдруг небо резко потемнело. Его заволокла плотная и очень странная туча, похожая на что-то живое, мохнатое. У тучи даже обозначилась морда. Все задрали головы, принялись рассматривать это явление, изумляться. Морда тучи дёрнулась, пасть разверзлась, и оттуда вылетел огненный плевок прямо на храм. Строение тут же вспыхнуло! Все ошеломлённо глядели на это, потом бросились внутрь – спасать людей и святыни. Первая туда рванула Римма. Всё полыхало. Едкий густой дым жёг глаза. Она стала почти на ощупь искать Антона. Он полз вдоль стены, объятый пламенем. На Римме  загорелась одежда, дым раздирал лёгкие. Она вцепилась в Антона и повлекла его к выходу. Но не дошла, упала. И тут услышала тихий голос бабушки, доносившийся словно из далека – она молилась за Римму. Пламя сникло, только под куполом остался огонь, из которого вдруг выпала ледяная роса. Римме стало холодно, одежда её перестала гореть. Девушка лежала, дышать стало легко, угар рассеялся. Но сил не было. Тут кто-то подхватил её на руки и вынес во двор. Антон был уже там. Все, находившиеся в тот момент в храме, были спасены, но с сильными ожогами.  Только Римма не пострадала. А храм полыхал. И тут какая-то сгорбленная старушка закричала молитву Иисусову. Её подхватил народ, и батюшка. В тот же миг небо очистилось, просветлело, и из него хлынул ливень. Все ахнули. Огонь тут же погас, и храм, слегка закопченный, предстал во всём своём великолепии, нисколько не пострадавший от огня.
    Между тем, кто-то из прихожан вызвал по мобильнику скорую помощь из райцентра. Пострадавших увезли в районную больницу. Римма поехала сопровождать Антона. Священник и двое прихожан тоже оказались в машине скорой помощи.
 
     Храм опустел. Вокруг него снег был сильно утоптан, и выглядел как нечто гладкое, плотное, коричнево-чёрное. По снегу ходили вороны, слишком крупные, угольного цвета, с длинными острыми клювами. И молодая женщина без шапки, с распущенными волосами вороньего оттенка, в кожаных штанах и куртке,  длинноногая, поджарая, смотрела на ворон, щуря жёлтые глаза с кошачьим разрезом.
    - Ну что за фигня, - вдруг хрипло, по-человечьи, сказала ворона.
   Женщина хохотнула. Другая странная птица, а может, это вовсе и не птица, а совсем иное существо, похожее на ворону, -  существо ответило:
    - Просто Иисусова молитва – это такая крутая штука убойной силы. Берегись её, Марина.
    - А чего ей беречься, она же человек. У них это защита от нас.
   - Зачем ей от нас защищаться, - сказало первое воронообразное существо. – Марина с нами дружит.
     Женщина кивнула, и собрала волосы в тяжёлый узел на затылке.

    Больница этого небольшого райцентра стояла на окраине. Антона сразу же отправили в реанимацию. Римма толклась возле двери туда, но её попросили отойти и не мешать. На этаже были переполненные палаты, несколько коек – в коридоре. На одной из них сидела симпатичная пухленькая женщина лет под сорок, и пила чай из термоса. На одеяле были разложены пирожки, яблоки, конфеты.
Увидев Римму, остолбеневшую от потрясения, она сказала:
   - Чего стоишь? Присаживайся, поболтаем. Хошь яблоко, конфетку, чай? Ты чего здесь?
  - У меня жених с ожогами, в реанимации, - пробормотала Римма.
  - Жених, говоришь? А предложение он тебе делал?
  - Нет ещё.
  - Значит, не жених. Твой парень? Было у вас что? Близость?
  - Нет.
  - Значит, не твой парень.
  - Он мой друг.
  - А, ну всё ясно. Друг, значит.
   - Его из реанимации в ожоговое отделение положат, - сказала Римма. – Не знаю, где оно.
    - Ха-ха! – хохотнула женщина. – Нет здесь никаких специальных отделений, и даже спец палат нет. И врачей почти нет. Всё сократили, и больницы – одна осталась на весь район, вот эта. И врачей. И медсестёр. А в этой больнице и с ожогами, и с переломами, и инфекционные, и роддом здесь, и абортарий, и поликлиника. Я вот после аборта с осложнением лежу. Каждый раз после аборта исповедуюсь, и грех сжигается. Потом снова – беременность и аборт. Опять буду исповедоваться потом. А ты батюшку видала? Здесь он. Я к нему подхожу, грю это, а он мне грит, что так нельзя. И что на исповеди надо раскаяться искренне, потом – причаститься, и больше не грешить. А как же, грю, не грешить-то, я ведь молодая ещё, у меня гормоны прыгают! А он мне – выходи замуж, венчайся, рожай. А я не хочу замуж и рожать,  хочу жить легко и весело! А он мне – что нельзя так, надо жить для чего-то. И целую проповедь зарядил – дескать, среди крещёных есть не прихожане, а захожане. Зайдут, свечку поставят, и уйдут, думая, что это защиту себе от проблем сделали, суеверие какое-то. Внутренне мёртвые, неверующие христиане, как-то по-своему трактующие себе православие, идеальный сценарий для сатаны. Вот так сказал, слово в слово, я запомнила! Во как! Во сказанул! А почему надо жить для чего-то, а не для себя? Грит, надо о душе думать, вот.  О духовном больше думать, чем о телесном, грит – тело у нас временное, а душа – она вечная. Ну, вообще-то, да. Конечно, душу беречь надо, ясно дело. Ну и что? Я – Лена. А ты?
   - Римма, - ответила она, слегка обалдевшая от непрерывной болтовни пациентки.
  - Садись рядом, не тушуйся. Я тебе сейчас чайку налью. Бледная ты слишком и заторможенная. Стресс, ясно дело. Ты это, где остановилась-то? Ночевать-то где будешь? Здесь не пускают. А вон и батюшка, глянь, во-он, в конце коридора, смотри, в палату завернул, во-он туда, видала?
    Римма подняла глаза и увидела что-то мелькнувшее далеко в дверях. Она была так измучена и потрясена, что мысли путались, в глазах мутилось. Она молча опустилась на койку рядом с Леной.
   - Не пустят здесь ночевать, так и знай, - болтала Лена.
  И действительно, вечером Римма оказалась под открытым небом. Она села на обледенелое крыльцо, съёжилась от пронизывающего холода. Вечерело. Римма надвинула на голову капюшон пуховика. Стало стремительно темнеть. Поднялась метель. Сквозь серую снеговую массу тускло просвечивала луна, похожая на помесь мёда с горчицей. Было не просто холодно, а неистово холодно! Римма поднялась и медленно побрела куда глаза глядят. Вышла в проём ворот (двери там не было) и, спотыкаясь, всё шла и шла. Впереди оказался пустырь, там вокруг костра сидели бомжи и бродячие собаки, грелись, жевали что-то, пили. Римма подошла. Ей молча протянули бутылку. Она хлебнула обжигающую жидкость. Водка – поняла она. Пила и не пьянела. И не могла согреться возле огня. Холод был внутри неё. Метель и мгла, сильный звенящий мороз, вонь от сидевших бездомных людей. Римма в полубеспамятстве опять куда-то шла, и снова оказалась в больничном дворе, но в другом его конце. Там была подсобка, сарайчик, он был не заперт. Римма протиснулась внутрь, разгребла сваленное там барахло, упала и крепко уснула. Спала она сутки. А потом снова явилась в больницу. Антон всё еще был в реанимации. Римма пошла по коридору в поисках лечащего врача. И не смогла его разыскать. Зато снова наткнулась на Лену.
   - Эй! Привет, подруга! – вскричала та. – Иди сюда! Где была-то? Нашла себе ночлег? А тут сегодня опять батюшка, исповедует больных и причащает. Я опять с ним говорила, про грехи свои говорила ему про все, слышь? А он мне знаешь что? Грит, главное не безгрешность, все люди грешны, все вааще. А главное, грит, в решимости покаяться искренне, а не для виду. Вот, искренне, по-настоящему. Это ведь ещё суметь надо! И ещё он сказал, что тёмные силы совершенствуют свои бесовские козни, они очень изощрённые.
   - Ну да, творческий подход. Изощряются, - рассеянно пробормотала Римма. –  Где батюшка-то?
   - Да вон идёт.
 Действительно, по коридору шёл священник со святыми дарами. Римма преградила ему путь и выпалила:
  - У меня друг в реанимации. Мне жить негде. Что делать?
   Священник внимательно посмотрел на неё и сказал:
  - Тут недалеко есть женский монастырь. Если хочешь, поживи там. Матушка хорошая, принимает паломниц. Скажешь – отец Александр благословил.
    Тут Римма вспомнила про бабушку. Почему она не звонит? Уже несколько дней. Римма вытащила из кармана мобильник и увидела, что он разряжен. «А, потом заряжу где-нибудь», подумала она, и переложила телефон из кармана пуховика в рюкзак.
   И вот она снова в больничном дворе. Голова кружится, ноги словно ватные, холод пробирает до костей. Она давно не ела, но голода не чувствовала. Вышла за ворота. Метель сбивала с ног, засыпала снегом, неистово колола лицо и глаза. Куда идти, где этот монастырь? И спросить не у кого. Как назло, ни одного человека не видно. И такой лёд внутри, такое отчаянье! И тут она вспомнила бабушку, как она молилась, как учила Римму Иисусовой молитве. Римма помертвелыми губами произнесла: «Господи Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй мя грешную». На душе стало чуть легче. Римма всё молилась и молилась, и шла куда-то. Она не знала, куда её ведут ноги. Просто двигалась наугад, чтобы не упасть, не замёрзнуть насмерть. Никаких строений вокруг. Вот пустырь, но на сей раз ни бомжей, ни собак, только вьюга. Вот дорога, вся в сугробах. А вон виднеются какие-то стены кирпичные и ворота, сквозь сплошную завесу снега просвечивает высокое здание, купол, крест! Полуживая, добралась она до монастырских стен. Вошла. Вот высокое крыльцо, ступени, звонок. Она долго жала на кнопку, и ей открыли. Римма была в полубесчувственном состоянии. Она не помнила, как вошла в дом, что сказала, как её провели в трапезную и накормили. Когда она немного пришла в себя, отогрелась и начала что-то соображать, её представили матушке. Игуменья Феозва смотрела на неё с такой теплотой и участием, что Римма сразу вспомнила бабушку, и сердце её сжалось. Какие прозрачные, добрые глаза у настоятельницы монастыря! – отметила про себя Римма. Матушка провела Римму в библиотеку на втором этаже. Она опустилась на обшарпанный стул, и жестом пригласила девушку сесть напротив. Бледное лицо настоятельницы было покрыто морщинами, из-под чёрного апостольника выбилась седая прядь. Она была невысокая, худенькая, узколицая. На шее висел наперсный крест. Римма впервые видела игуменью, с духовным стажем – так ей подумалось, с таким внимательным взглядом. Она окончательно согрелась и расчувствовалась.
   - Матушка, я хочу вам сказать… - начала Римма, и вдруг глаза зачесались от слёз, горло судорожно сжалось, и она заплакала. От всего пережитого, от стресса, от отчаянья с ней стало что-то происходить. И тут её как прорвало. Она вспомнила, как издевалась над бабушкой, как замахнулась на неё в детстве и чуть не попала карандашом ей в глаз, как в одиннадцать лет она заставляла бабулю возить её, дылду тяжеленную, на санках.
   - Я так её люблю, бабушку! – заговорила Римма. – А я так её доставала! Не нарочно, я не понимала, я просто ради развлечения, просто шутила! А сейчас вдруг поняла, что я её мучила, а ведь она меня вырастила, она меня очень-очень любит! И ещё, я очень люблю Антона, а он – в реанимации уже который день! И не знаю, выживет ли!
  - Надо за него молиться, и за бабушку тоже. Бог управит, - уверенно и ласково сказала игуменья Феозва.
    Римма зарыдала и уткнула лицо в плечо настоятельницы.
  - Ну-ну, успокойся, - сказала игуменья. – Иди, отдохни немного, сестра Иулия покажет тебе келью. Келий у нас не так уж много, монастырь маленький, а паломников бывает порядком. Жить будешь с послушницей Верой, она пока одна в келье, там две койки, шкаф и пара тумбочек. Помещение небольшое, ну ничего, в тесноте да не в обиде, как говорится. Надо выдать тебе юбку и платок.
  - У меня есть, - сказала Римма, кивнув на свой рюкзак, лежавший у ног.
  - Вот молодец какая, - ответила матушка. – Отдохнешь, и я тебя на послушание поставлю. Будешь на кухне помогать.
  Сестра Иулия, или, по-просту, Юля, была монастырской трудницей. Эта молоденькая девушка с очень живыми глазами оказалась весёлой болтушкой. Первым делом она устроила  Римме настоящую экскурсию по монастырю. От её комментариев и рассказов у Риммы закружилась голова. Столько новой информации на неё обрушилось! Она сразу же узнала, что монастырь не просто маленький, а очень маленький – всего два этажа, четыре кельи, а насельниц сейчас десять – одна монахиня, две инокини, одна послушница, три трудницы, и две паломницы. И матушка. А вон там, в крайней келье, Даша и Света, они давно уже паломничают по разным монастырям, но здесь им понравилось больше всего, тут они уже почти год. В других кельях – по три человека, тесновато, ну ничего, привыкли. И только сестра Вера в келье одна. С ней никто жить не может. Она всю ночь молится, настольная лампа горит, спать мешает свет и голос. И никакие увещевания, никакие запреты матушкины на неё не действуют. Ведь игуменья не благословляет ночные бдения, спать надо. И своевольные посты не разрешает. А Вера за столом мусолит маленький кусочек хлеба да воду пьёт, и больше ничего. А питание здесь хорошее, - тараторила Юля. –  А Веру матушка ругает за своеволие, поклоны ей  даёт, говорит: прекрати юродствовать. Но всё напрасно. Упрямая она, Вера. Но послушания исполняет хорошо, а их у неё много. Да сама увидишь, тебя к ней в келью матушка поселила.
    Потом трудница Юля провела экскурсию по храму. Хороший, крепкий, кирпичный! Очень высокий купол, своды расписаны Ангелами и образами святых, много икон, большие золотистые подсвечники, мягкий свет горящих свечей, запах ладана, приятный полумрак. Юля тут же поведала, что храм недавно отреставрирован, денег на ремонт не было, и матушка продала свою квартиру. Вот на эти-то средства храм и был приведён в хорошее состояние. Потом они пересекли заснеженный двор, и подошли к длинному деревянному сооружению. Это оказался хлев. Там в стойлах задумчиво жевали сено две коровы, по соседству лежала на мягком настиле коза. За перегородкой сидели на насестах куры и петух.
   - У нас тут почти всё своё, свежее, - тараторила Юля, розовая, круглолицая, улыбчивая. Тёмно синий платок съехал на бок,  свитер и тёмная юбка облегали её ладную юную фигурку. Куртку она не надела, так как выскочила из помещения не на долго. Здесь всё было рядом. – Молоко, сметана, сливки, творог, всё своё! И такое всё вкусное! И яички свои! Мы отличный козий сыр делаем! А летом – огород! Осенью закрутки делаем, соленья. И грибы солим, маринуем, тут лес рядом. Варенья тоже!
  - Юля, и давно вы здесь? – поинтересовалась Римма. Всё рассказанное и показанное ей понравилось.
  - Четыре года, - ответила девушка.
  - А Вера сколько?
  - Ну, она уже давно, даже очень. Долго в трудницах ходила, теперь – в послушницах. Мечтает о постриге, но вряд ли дождётся. Матушка не пострижёт.
   История Веры заинтриговала Римму. Очень захотелось поскорее увидеть её и побольше о ней узнать. Римма принялась расспрашивать девушку, и та охотно ей поведала, что Вере сорок шесть лет, что раньше у неё был успешный бизнес в столице, но вдруг она всё бросила, и благословилась у батюшки в самый дальний захудалый монастырь. Он таким и был, когда Вера сюда прибыла. Ну, сейчас-то здесь неплохо.
   На улице бушевал буран. Небо – словно задрапировано белым ватным одеялом. Бешено завывала вьюга, снег густо валил со всех сторон.
     - А вон там, за воротами, монастырское кладбище, - махнула рукой куда-то в сторону Юля. – Во-он там!
    Двор пересекала высокая худая женщина со скорбным лицом. На ней был выцветший тёмный подрясник, подпоясанный толстым ремнём, и такой же линялый чёрный платок, повязанный низко, на самые брови. Она шла, словно парус, подкошенный ветром. Опустив глаза, стремительно, не замечая холода, она двигалась с вёдрами в руках, вода плескалась, и коровы в хлеву, почуяв приближение послушницы, замычали.
   - Это Вера, - кивнула на неё трудница Юля. – Она почти всегда молчит. Странная такая. Святую из себя корчит.
  - А может, она и впрямь святая? Или юродивая? – усомнилась Римма.
  - Ну, не знаю. Не думаю, - Юля почесала нос. – Пойдём в дом, холодно. Я тебе уже всё показала и рассказала. Основное. А там сама увидишь.
   Девушки направились к крыльцу, толкнули тяжёлую дверь, и вошли в маленькую прихожую со старыми фотографиями. Это были отсканированные и отретушированные фото святых старцев, основавших монастырь много-много лет назад. Приятное тепло обдало их. Римма глубоко вздохнула, зевнула, и сказала, что матушка разрешила ей отдохнуть.
   - Ну, идём, - сказала Юля, - покажу келью.
  Они поднялись по массивной деревянной лестнице на второй этаж. Римма вошла в келью, легла на постель поверх покрывала, и тут же крепко уснула. Спала она долго. Её не тревожили.

     Над развалинами Помпеи низко нависла неестественно яркая луна. В двухэтажном лупанарии было по пять кубикул на каждом этаже, от них густо веяло древним блудом. В кубикулах нижнего этажа были  каменные ложи с эротическими граффити на стенах. На ложах восседали потусторонние сущности. Они азартно обсуждали что-то.
   - Эта уже в монастыре. Надо что-то делать! – восклицал Бэтэнцэнэр.
   - Не хватало нам ещё одной, - бубнил Угзугелагер.
  - Там уже есть одна, Верка. Ух, этих святош развелось, сладу нет! И чего они плодятся! Ну, Верку-то мы, думаю, сгнобим, всех против неё настроили. Не выдержит, небось.
  - Надо Риммку не допустить. И вообще, пора заняться этим монастыриком. Мелкий такой, захолустный, а уже проблемы от него!
  - Пора запускать Марину.
  - Да, пора. Надо раздавить этот жалкий монастыришко.
  Резкий, как прожектор, свет луны пронизывал стены насквозь. При этом освещении сущности выглядели особенно жутко.
  - На контакт с Мариной отправится Угзугелагер, - произнёс Бэтэнцэнэр. – Прими обличье посолидней, и чтоб секьюрити были, добавь пару для понта.
  - Кого?
  - Ну, хотя бы Нэцнэдга и Дэцдэниза.
  - А что это за запах? – спросила Ольф, прихлёбывая чай из коричневого черепа.
  - Везувий дымит, - ответил ей кто-то из пространства. – Курит слегка.

     Римма уже почти месяц жила в монастыре. Всё вокруг завалило снегом на полтора метра, выйти за ворота было невозможно. Мобильная связь отсутствовала из-за каких-то неполадок. И Римма ничего не знала ни об Антоне, ни о бабушке. Сначала она сильно переживала. Но матушка убедила её, что нужно молиться за них, и всё будет хорошо. Молитва успокаивала Римму. Она очень надеялась на Бога. Молилась она истово. И пришло ощущение духовной радости и уверенности, что Господь всё уладит. Она ожила, повеселела.
     По утрам они всем монастырём разгребали снег во дворе. За ночь наваливало порядком, и трудиться приходилось часа по два.  Здесь, в этой местности, бывали перебои с электричеством и газом, так что жители периодически пользовались печами. Римма была в восторге от чудесного смоляного духа, от особенного тепла. А топлёное молоко в печи получалось необычайно вкусное. Грибные супы (за лето грибов было насушено очень много), земляничные варенья, особо ароматные травяные чаи, всё это казалось ей просто потрясающим! И даже ночные бдения келейной соседки Веры её не раздражали, а наоборот – под монотонное молитвенное бормотание и мерцание свечи (электричество сейчас отсутствовало), под запах ладана ей особенно сладко спалось. Её даже не напрягало мытьё посуды. А ведь дома она никогда этого не делала. Вот и сейчас они с трудницей Юлей были на кухне. Римма мыла тарелки, чашки, ложки (вилок в монастыре не было), а Юля чистила кастрюли и сковородки. И, как всегда, тараторила:
    - Представляешь, принесли нам прихожане две потемневшие старинные иконы, ну, совсем чёрные. Вот вам, говорят, делайте с ними что хотите, нам не нужны такие. Может, реставрируете. Сами не можем, дорого, да и не зачем, бабушка померла, а нам не надо. Ну, Вера – она тогда в храме дежурила – взяла их, иконы-то, да и сунула в библиотеке на подоконник. Ну, поставила, матушке сказала, и всё. Забыли про иконы, - говорила Юля, надраивая сковороду. – Прошёл месяц. Я в библиотеке прибираюсь по послушанию. Вспомнила, что подоконник давно не мытый, он цветами заставлен. Сняла горшки, а между ними те самые иконы, но не чёрные, а светлые! Обновились иконы, представляешь! Сами обновились! Такое чудо редко случается!
   - Да ты что! – ахнула Римма. Она любила послушания вместе с Юлей, с ней интересно и радостно. И вообще, здесь ей стало хорошо. Не то, что дома, там всё такое однообразное, обыденное, а здесь всякие чудеса случаются. Вот, например, прихожане принесли в монастырь лежачего, при смерти, мужчину. Не понятно, зачем они это сделали. Странно так объяснили, что, дескать, хозяева дома не впускают священника, а умирающего надо причастить. Пришёл священник, исповедовал, прочёл над ним разрешительную молитву, по которой грехи отпустились, и только причастил, как вдруг из тёмного угла раздался дикий вопль и какой-то жуткий потусторонний голос: «Заче-е-е-ем!!!!!» Тут лампада и свечи погасли, а через комнату пролетели чёрные птицы, прошли сквозь потолок, и исчезли. Это бесы вышли из умирающего. Через несколько минут мужчина преставился, и лицо у него стало светлое и умиротворённое. Его отпели в монастырском храме. Во как!
     Римма была потрясена! Потом она спросила у матушки, почему в монастырском помещении в углу сидел бес, который возопил. Матушка пояснила, что здесь их немало, ведь монастырь – это линия фронта, тут нечисть воюет за чистые монашеские души. Утащить душу монаха – это для бесов особая честь. Здесь и не такое случается.
    Вечером дали электричество. Сестры поспешили принять душ. Успели, слава Богу. Даже одежду постирать сподобились. Утром всё опять отключилось. Здесь, в монастыре, Римма научилась быть расторопной. Тут необходима быстрота. Только в молитве поспешность не приветствуется. И Римма медленно читала молитвенное правило. На душе было светло и благостно.

    Роскошный антураж ресторана потрясал. Резные золочёные колонны в обширной зале, пальмы в больших живописных горшках, столики между пальмами, на всех столах – вазы с цветами. Обилие света и тепла, соловьи поют, словно летом. И это – почти в середине февраля! В центре залы, за пальмами и цветами, сидела обычная пара – солидный мужчина, типичный бизнесмен, за спиной которого стояли два высоких мускулистых секьюрити, и симпатичная молодая брюнетка, затянутая в чёрную кожу. На столике стоял прозрачный кувшин с красным вином, два прихотливо изогнутых бокала, хрустальная вазочка с чёрной икрой, изысканные закуски. Парочка вела неспешный разговор.
   - Марина, ты можешь бросить свою практику. Денег она тебе приносит не так уж, чтобы.
  - Ну, не скажи, - ответила брюнетка.
  - Есть способ заработать немерено, - бархатисто убеждал Угзугелагер. С виду безликий и значимый, ну прямо коммерсант из комикса.
  - Ну и как же? – брюнетка сузила янтарные глаза с кошачьим разрезом.
   - Применишь свой природный артистизм, и только. Поиграешь в инокиню. Прикид у тебя будет настоящий. Систему их ценностей и порядков поймёшь по ходу, там у них есть наши, невидимые, будут каждый миг подсказывать. Правда, очень мешают Ангелы, много их гнездится там. Ну ничего, сдюжим. Всё, что надо, как себя вести, что говорить, всё будет у тебя в голове. Быстро войдешь в роль, а затем в твоих руках будет власть и все монастырские деньги, все контакты со спонсорами. Поимеешь столько, что тебе и не снилось!
     Марина расстегнула кожаную куртку, скрестила ноги в чёрных облегающих брюках и высоких сапогах. Откинула назад длинные волосы. Задумалась. И спросила:
    - Ну и какое у меня будет имя?
    - Любое, какое захочешь.
    - Ощущаю себя чёрным Ангелом. Ангелина.
    - Отлично. Инокиня Ангелина, - хохотнул Угзугелагер. – За это надо выпить.
   - А это вино, или кровь?
   - Не то и не другое. Это гнрил.
   - Что? Впервые слышу.
   - То, что даёт власть над человеками и над зверями. Начнёшь с захолустного монастыришки, это тебе вроде тренинга. Там игуменья Феозва заправляет. Возьмёшь разбег. Потом – Подмосковье, дальше – Москва, затем – выше. Ух, развернёмся!
   Они подняли бокалы, звонко чокнулись, и выпили переливчатую алую жидкость. Секьюрити за спиной солидного мужчины переглянулись.

    На Сретенье в монастыре появилось электричество. Пожилая матушка Феозва и сёстры возрадовались. Отслужили благодарственный молебен. Паломницы Даша и Света благословились испечь пироги с яблоками.
   В храме прихожан не было, так как весь городок завалило снегом на полтора метра, к тому же периодически поднимался буран, и все сидели по домам. Так что на праздничной службе стояли лишь матушка, сёстры и паломницы. Священник – коренастый, молодой, он жил с семьёй в небольшой избушке, выстроенной в монастырском дворе – службу вёл очень красиво. У него был приятный бархатный баритон. Все эти дни он управлялся в одиночку, так как из-за непогоды сюда не могли добраться ни дьякон, на алтарники. Но всё равно было замечательно, благостно, празднично. Аромат ладана, казалось, проникал в самую душу Риммы. А когда погасили свет, и в полумраке  ярко засияли свечи, и в храме зазвучало шестопсалмие, Римму переполнило блаженство. Служба зазвенела в самом сердце девушки. А на помазании Римма ощутила восторг. Лоб её блестел от масла, которое она неспешно размазала по всему лицу. Кожа её засияла. На ладонь ей положили два хлебца с литии. Римма понемножку откусывала мягкий белый хлеб, смоченный красным вином, слушала протяжные звуки молитвы, пение на клиросе монахини и обеих инокинь, и удивлялась, почему ей раньше в храме казалось нудно и душно, почему же ей так не нравилось, когда она пару раз ходила в церковь с бабулей там ещё, у себя. Наверно, бесы мешали – решила она. В конце службы молодой батюшка, отец Николай, сказал проповедь:
   - Господь помогает человеку тогда, когда человек сам, по собственной воле, принимает эту помощь. Именно тогда! А многие говорят, что не чувствуют этой помощи. Они просто сомневаются в самой возможности её, и не принимают её. Однако веру человека, пережившего опыт Богообщения, невозможно разрушить никакими гонениями и соблазнами. Никакими бесовскими нападениями, сколь бы сильны они не были. Поэтому каждый из нас должен помнить слова старца Симеона Богоприимца: «Се, лежит сей на падение и на восстание многих» - падение тех, кто не видит Божие присутствие, кто отвергает Его руку, и восстание тех, кто верит в Его присутствие и ощущает силу Его благодати!
    Потом все присутствующие подходили к кресту, который священник держал в руке. 
    Послушница Вера осталась после службы убираться в храме, паломницы Даша и Света помчались печь пироги, трудница Юля и две инокини поспешили готовить праздничную трапезу. А Римма с матушкой Феозвой, беседуя, неторопливо вышли на крыльцо.
    И тут они узрели чудо! Через монастырский двор лёгкой походкой шла молодая высокая женщина в иноческом облачении, поверх которого была небрежно накинута чёрная модная кожаная куртка. Она была прямая, как свеча, лицо бледное и строгое. Как она смогла добраться в такую непогоду, сквозь снеговые заносы? Да и дверь давно не отпирали, стена двора завалена снегом.
   - Ах! Чудо Господне! – выдохнула старенькая матушка.
   - Может, это Ангел? – вырвалось у Риммы.
   - Это просто непостижимо! – воскликнула матушка.

     Высокиё чёрные травы сонно покачивались, хотя ветра не было. Необозримое тёмное поле уходило вдаль и сливалось с кроваво красным небом. Густой плотный воздух, насыщенный маслянистым ароматом иланг-иланг, окутывал тела потусторонних сущностей, вольготно расположившихся в траве. Они курили кальяны и беседовали.
   - Марина уже на объекте, - сказал Угзугелагер.
  - Да-а, наша инокиня уже там. Ух, и наведёт она порядочек!
  - Не знаю, справится ли. Все эти Ангелы, вечно они вмешиваются невпопад.
  - Ну, так это же их обитель. Да и не всегда им встревать позволено.
  - Почему? – удивилась Ольф. Тоненькая, маленькая, лёгкая, с узеньким личиком, она раскачивалась на верхушках трав как на качелях.
  - Таков уж Бог, его не поймёшь, порой он попускает.
  - А зачем? – взлетела вверх Ольф, её тонкие жидкие волосы рассыпались по плечам.
  - У него всегда свой замысел. То он испытывает своих христанутых, то наказывает, то делает святых через проблемы. То считает, что их миссия окончена, созрели, и пора забирать и распределять в Рай или в Ад. А нам, главное, к себе их подгрести. Вот Марина и пособит.
   Ольф спрыгнула, принялась срывать жирные травы и плести из них чёрный венок. Движения её были неестественно плавны и гибки, словно она была без костей. Быстро сплела и надела на свою изящную головку. Этот убор резко контрастировал с мраморным цветом её лица.
   - Лирнг, лирнг, лирнг, - весело напевала она и кружилась, прыгая через травы. Прыжки её были высокие и кручёные.
   - Ольф, не мельтеши, - прикрикнул на неё Бэтэнцэнэр.
 Лёгкие кальянные дымки взлетали ввысь и тонули в алом небе.
  - А почему Бог младенцев забирает? Они же ещё крошки, зачем им смерть, для чего? – приставала с вопросами Ольф.
  - Да потому, что это наши потенциальные клиенты, - ответил Бэтэнцэнэр. – Пока мелкие и нагрешить не успели, Он их берёт к себе в Рай. Это не честно, не по нашим правилам.
   - У Него свои правила, - раздалось откуда-то из пространства.
  - Но не всех, почему-то. Столько маньяков вырастает! Наши люди! – Ольф весело растянула свои тонкие губы.
  - Просто некоторым Он даёт шанс. Вот тут-то мы на подхвате! Только Ангелы мешают, но их можно обойти, если клиент сам поможет.
   - А если не поможет?
   - Главное, создать ситуацию, прецедент, обозлить как следует и развратить, в общем, хорошенько обработать, ну и идеологическую подоплёку в мозги внедрить.
  - А-а, - понимающе кивнула Ольф.
 Угзугелагер дёрнул головой и произнёс:
  - Меня вот что беспокоит: а вдруг эти монашки начнут свою Иисусову молитву, и все карты смешают Марине.
  - Не-е, всё нормально, - успокоил его Бэтэнцэнэр. – Не напрягайся, не подействует, Марина же человек.
  - А молитва только на нас действует? – спросила Ольф. (На самом деле, молитва Иисусова очень сильна, человек в ней пребывает с Богом. Это – прямая Божья помощь во всех случаях).
  - Про тебя не скажу, ты получеловек. Ты рождена от земной матери и от нас.
  - Как, от всех сразу?
  - Нет, по-очереди, - хохотнул Бэтэнцэнэр.
 
  - Матушка, благословите, - смиренно стояла перед игуменьей молодая женщина в иноческом облачении. – Я инокиня Ангелина из сибирского монастыря, меня к вам старец направил.
    Игуменья Феозва зачарованно смотрела на строгую, прямую как свеча, инокиню, и внимала каждому её слову. Ей, почему-то, даже в голову не пришло спросить у вновь прибывшей документы, название монастыря и имя старца. Такой доверчивостью игуменья никогда раньше не отличалась. А Римма разглядывала модную кожаную куртку женщины, не вязавшуюся с облачением, и удивлялась. 
   Они вошли в монашеский корпус. Поднялись по дубовой лестнице. Матушка провела новую сестру в библиотеку. Как всегда, было собеседование, потом общая трапеза. Ангелина казалась такой смиренной, строгой и мудрой, что очаровала всех. Голос у неё был тихий, мелодичный, почти ангельский. Она полностью соответствовала своему иноческому имени.
   Матушка была счастлива! Теперь в монастыре стало на одну сестру больше, да ещё на какую! Было у неё  две инокини, а стало целых три! Жаль, что монахиня пока только одна, ну ничего, духовный рост сестёр заметен. До монашества кто-нибудь дорастёт. И будет очередной постриг. «Прекрасный у меня монастырь, хоть и маленький! Как Господь всё хорошо устроил!» -  думала игуменья. – «Так на какое же послушание поставить мать Ангелину? Ладно, пусть пока будет на подхвате в трапезной. Правда, трапезарь уже есть, ну Ангелина поможет».
    После вечерней службы в храме, трапезы и обычных дел, сестры разошлись по кельям. Ангелину поселили вместе с Риммой и Верой, поставили ещё одну койку и тумбочку. Вещей у инокини почти не было, и от места в шкафу она смиренно отказалась.
    Послушница Вера, как всегда, принялась класть земные поклоны у иконостаса и вполголоса молиться. Она полностью отрешилась от окружающего мира, и погрузилась в свою реальность. Римма стала готовиться ко сну. Инокиня Ангелина рылась в своём небольшом кожаном рюкзачке. Потом она сняла облачение, под которым оказались чёрные кожаные брюки и майка с черепом. Римма уставилась на неё, открыв рот. Ангелина подмигнула ей, и усмехнулась.
   - Вы не инокиня, - растерянно пробормотала Римма.
   - Ну и что? – ответила Ангелина.
    Она не спеша переоделась голубой ночной подрясник и апостольник такого же цвета, которые ей очень шли, живописно сочетаясь янтарными глазами. Повернулась к остолбеневшей Римме, и принялась водить перед её лицом ладонями, говоря  нежным журчащим голосом:
  - Это всего лишь гипноз. Ничего личного. Сейчас ты всё забудешь.
  Перед глазами Риммы стояла смиренная инокиня. Она, как положено, переоделась в душевой, где умылась перед сном, и только что вошла.
   Небесные пастбища снегов проплыли за окошком кельи. Римма юркнула в постель, голова закружилась, и она опрокинулась в сон.
   А рано утром была красивая служба в почти пустом храме, маленькие язычки пламени словно звёздочки сияли над восковыми свечами, блестело золото иконостаса, а яркий аромат ладана, казалось, вливался в самую душу. Нежное пение сестёр доносилось с клироса.

 Римма села на деревянную скамейку вдоль стены, и стала тихонько подпевать.
    Так проходили дни, недели. Римме матушка дала новое послушание – чистить подсвечники и мыть храм вместе с послушницей Верой. Та, как всегда, молчала, старательно снимая кисточкой с медных поверхностей оплавившиеся восковые подтёки, а на вопросы и реплики Риммы не обращала внимания, лишь тихо бормотала молитвы. Это стало сильно раздражать девушку. Мысленно она обругала её, и тут же спохватилась: согрешила, надо исповедоваться.
    Буран то утихал, то снова начинал безумствовать. Мороз обледенил окна, и от этого было темно даже днём. После послушаний все собрались в трапезной. За столом монахиня и инокини сидели справа, а послушница, трудница и паломницы – слева. Матушка находилась во главе стола. Встав и помолившись перед трапезой, все принялись накладывать себе на тарелки еду.
На блюдах золотился сыр, лежали сливки, сметана, творог,  рыба, хлеб ржаной и пшеничный, пироги, в вазочках были масло, солёные грибы, маринованные огурчики и помидорчики, и много всякого разного. Всё собственного производства. Каждая из сестёр брала то, что ей по вкусу. Только послушница Вера кусала ломтик чёрного хлеба, и мелко прихлёбывала чай без сахара.
   - Вера, перестань юродствовать! Ешь как все! – прикрикнула на неё матушка.
  Но Вера, как обычно, словно не слышала. Сёстры раздражённо глянули на непокорную послушницу. Ну, что с ней поделаешь? – читалось на их лицах. В этот момент инокиня Ангелина положила на тарелку пирог и, перегнувшись через стол, поставила её перед Верой. Громко кашлянула. Послушница вздрогнула, подняла глаза, встретилась взглядом с инокиней, схватила пирог и принялась жевать. Все ахнули.
   - Ещё проблемы есть? – спросила Ангелина.
 Сёстры и матушка воззрились на неё с надеждой. Никого, почему-то,  не покоробил  ни её командный тон, ни исчезновение налёта смиренности. Минут пятнадцать все молчали. Потом заговорила матушка.   
   - Вот проблема, - посетовала старенькая игуменья. – Мы так долго бедствовали, наконец, Господь послал нам спонсоров, а тут, на беду, из-за непогоды связь прервалась. Ну, надеюсь, теперь уже не на долго. Скоро уже март, погода переменится. Надо ещё усерднее молиться, и всё Господь управит.
  - Не только молиться, - сказала новая инокиня. – Надо и самим пошевеливаться. Сайт монастыря в интернете есть?
  - Нет, - сказала матушка. – У нас ни компьютеров нет, ни интернета.
  - Благословите, матушка, создать сайт монастыря. Это я могу сделать через свой смартфон. Вы мне только дайте реквизиты банковские ваши, и телефоны спонсоров. Я всё сделаю прямо сейчас.
   - Но мобильной связи ведь нет. Из-за непогоды,  - пояснила матушка.
  - Это да. Но не у меня. В моём смартфоне существует особая программа, обеспечивающая связь в любой ситуации и в любом месте. В буране, в космосе, в воде, под землёй, в бездне, словом, везде и всюду. Особая такая фишка. 
  Игуменья Феозва просияла.
  - Мать Ангелина, тебя нам Бог послал!
  - Спаси Господи, матушка. Это меня старец к вам благословил, в помощь монастырю.
  Матушка, улыбаясь, положила себе на тарелку кусочек рыбы. Отделила ложкой от него небольшую часть, отправила в рот, и стала задумчиво пережёвывать. Отхлебнула из чашки, расписанной Ангелочками, киселя. Она сосредоточенно молчала, ворочая и рассматривая со всех сторон давно назревшую мысль. Надо было кому-то поручить очень серьёзное дело, но кто мог справиться? Пожалуй, эта инокиня сможет, деловая, чёткая. Незаметно для себя, матушка поддалась гипнозу.
  - Ты, сестра, будешь у нас мать казначея, - решилась игуменья. – И ещё одна проблемка. Нам спонсоры этим летом машину пожертвовали, иномарку. Но водителя нет.
 - У меня есть права, матушка. Я хорошо вожу. Благословите.
 - Велика твоя милость, Господи! Бог благословит! – обрадовалась матушка.
    После трапезы Римма попросила у Ангелины смартфон – позвонить домой и в больницу. Но инокиня отказала.
 - Почему? – удивилась Римма.
 - Это не душеполезно, - ответила та.
 - Что же в этом не душеполезного? – не поняла Римма.
 - Не дерзи, - обрезала её инокиня. – Отправляйся на свои послушания и помалкивай.
   Сегодня Римме и Юле было поручено поменять шторы в библиотеке. Девушки влезли на высокий подоконник и принялись снимать пыльные завесы, открепляя ткань от зажимов-крокодильчиков. Тяжёлые, цвета весенней глины, шторы плотными складками падали на подоконник.
   - Не тесни меня, я сейчас упаду! – вскрикнула Юля.
   -  А что я? Мне самой места мало, - обиделась Римма.
   - Да чего ты на меня все шторы скидываешь! – закричала Юля.
   - Ничего я не скидываю, - расстроилась Римма.
 Тут в дверях возникла Ангелина.
  - Римма, тебя матушка зовёт.
  - А где она сейчас?
  - Идём, - сказала инокиня, и стремительно направилась в коридор.
   Девушка слезла с подоконника и последовала за инокиней. Они вошли в трапезную.
     Матушка была сильно рассержена. Такой её Римма никогда ещё не видела.
   -Ты почему такая дерзкая? – закричала на Римму игуменья, сама не своя от гнева.
   - Что, матушка, что я сделала? – пробормотала Римма.
  - Ты ещё смеешь спрашивать? Почему ты оскорбила Ангелину, вырвала у неё смартфон и бросила на пол?
  - Я? Как? Я этого не делала! – воскликнула Римма.
  - Ах, так ты ещё лжёшь! Ты смеешь оправдываться! – матушка побагровела от ярости.
   Ангелина стояла в дверях со скорбным видом. Она сказала:
  - Римма к тому же только что обидела Юлю, чуть не спихнула её с подоконника, когда та меняла шторы в библиотеке.
  - Вот как! – крикнула матушка. – Тысячу земных поклонов! Сейчас же!
  Она встала и вышла из трапезной. Ангелина села на стул, закинув ногу на ногу, и приказала:
  - Ну, начинай. Я считаю.
  Римма принялась класть земные поклоны: на колени, лбом в пол, на ноги. На колени, лбом в пол, на ноги. От неожиданности и от обиды она сначала не чувствовала усталости. Но потом заболели спина, колени, в висках застучало. Плечи просто отваливались. Силы покидали её. Страшно разболелась голова. Ангелина вела счёт. Но девятьсот шестьдесят восьмом поклоне Римма упала, и не смогла подняться.
  - Эй, чего развалилась. Продолжай, - прикрикнула инокиня, и пнула её носком ботинка в бок.
  «Почему она не в тапочках», - была последняя мысль Риммы, теряющей сознание.

   Золотые кресла в виде драконов бликовали под ярким лунным светом. Шесть небольших оранжевых лун плавно кружили под высоченным куполом древнего языческого капища. В креслах полулежали потусторонние сущности, от них веяло многовековой жутью.
    - А мы какие? – приставала с вопросами наивная Ольф.
    - Мы безобидные, - хохотнул в ответ Бэтэнцэнэр. – И по-своему добрые. Но от нас человечкам лучше держаться подальше. А то как нагрянем с добром, так людишки ужаснутся! Такой кошмар устроим!
   Сущности усмехнулись, и продолжали совещание. А Ольф резво прыгала по золотым креслам, перелетала с места на место, делала плавные пассы руками, и драконьи головы поворачивались к ней и изрыгали пламя.
   - Прекрати, Ольф! – прикрикнул на неё Угзугелагер.
  Бэтэнцэнэр произнёс:
   - Так, по всем объектам прошлись. А как там Марина в монастыре?
   - Инокиня действует, - заговорили наперебой три местных беса. – Банковские реквизиты перевела на себя, так что все монастырские денежки к ней текут. Навела контакт со спонсорами, и новых нашла, якобы для монастыря, а всё к ней на личный счёт попадает. Заводная, энергичная. Девок гнобит, старуху обольщает. Всё путём. Мы ей помогаем.
 - Ангелы и святые не мешают?
 - Ну, так, иногда. Вообще-то, справляемся.
  Ольф поднялась высоко в воздух и принялась играть с оранжевыми лунами. В пространстве чувствовались дым, гарь, и отголоски мучительной боли от приносимых в жертву детей в древние времена. Ольф веселилась.

    В начале марта было ещё холодно, но буран прекратился, снег постепенно стал подтаивать. И вскоре сообщение с остальным миром полностью наладилось, возобновилась мобильная связь. Римма, удручённая и измученная событиями в монастыре, наконец, дозвонилась до бабушки. И – о, радость! Она здорова, Антон вернулся домой, и они с бабулей молятся за Римму! Антону сделали пересадку кожи, он полностью оклемался. И поскольку Римма не давала о себе весточки, он решил, что она уехала домой. Но там её не оказалось. Они с бабулей очень переживали, подняли на ноги полицию. Но найти девушку не удалось. И вот она сама проявилась! Слава тебе, Господи!
   Римма хотела сразу же вернуться домой, но автобусы ещё не ходили, попутных машин не было. Оказалось, не хватает людей на расчистку дороги. Пришлось задержаться. А обстановка в монастыре стала очень тягостная. Ангелина полностью подчинила себе матушку, и через неё издевалась над сёстрами. Она придумывала разные грехи и клеветала, а доверчивая игуменья наказывала. Послушница Вера получила три миллиона поклонов. Она плакала. Труднице Юле и паломницам тоже доставалось. Даже единственная монахиня Надежда – она была мать благочинная – и та не избежала наказаний. Но  вот матушка пошла дальше  – она начала выгонять из монастыря неугодных насельниц. Изгнаны были поочерёдно две трудницы – Нина и Ирина,  потом паломницы Даша и Света, затем инокиня Валентина. Транспорта не было, женщинам пришлось с большим трудом,  пёхом, по занесённым дорогам, добираться до города. Осталось всего семь сестёр. На их плечи легла вся нагрузка – и уход за скотом и птицей, и всё остальное хозяйство. Надо ведь успеть исполнить послушания между службами в храме. Было очень тяжело, сёстры спали по три часа в сутки. А ещё – вечерние и утренние молитвы в кельях. Одна лишь мать Ангелина была налегке – она считалась мозговым центром монастыря, на ней была вся связь со спонсорами и закупка товаров для церковной лавки (их продавали прихожанам, и ещё молоко, сыр, масло, яйца, святую воду – то, что производил сам монастырь). Но пока это всё простаивало, так как прихожане всё ещё не могли добраться до храма.
     На третьей седмице великого поста Ангелина надоумила игуменью Феозву устроить смотр всем монастырским иконам. Она пояснила:
    - Матушка, вы себе представить не можете, какой огромный вред
бывает от иных икон. Ведь современные иконы пишут порой жуткие грешники! Я это доподлинно знаю, многажды беседовала об этом со святым старцем! Иконы сейчас творят художники развратники, они и картины свои развратные рисуют, и тут же для заработка лики святые. Порой даже не иконописными красками. И при этом, здесь же, в мастерской, у них блуд, пьянки, извращения! И даже атеисты сейчас этим ремеслом занимаются. Такие иконы надо сжигать! – продолжала она  - Я их сразу различаю, старец научил! – Ангелина поправила свой апостольник. Лицо её разгорелось, глаза сверкали. Она была очень убедительна в этот момент. – Давайте-ка, матушка, просмотрим все наши иконы, что-то, возможно, надо сжечь.
  - Ты что, мать Ангелина, это же ересь иконоборчества, - сказала игуменья. – Если икона освящена, перед ней уже можно молиться.
   Ангелина нахмурилась.
    В конце марта дороги оттаяли и превратились в грязевое месиво. Но сообщение наладилось, появились автобусы. Римма хотела тут же уехать, но матушка не благословила и слёзно просила её остаться, так как сестёр стало мало: монахиня Надежда, инокиня Ангелина, трудница Юля, послушница Вера, и она, Римма.
    В пятницу Римме и Юле дали послушание печь блины.
   - Блины в пост? – удивились девушки.
   - Это для благодетелей, - сказала матушка. – Мать Ангелина попросила. Блинов надо много.
     В кухне жарко, девушки раскраснелись. Юля замешивала тесто, Римма лила его на сковороды и пекла.
   - А их же готовили, - сказала Юля. – Вера пекла несколько дней подряд. Зачем столько?
    В кухню вошла Ангелина. Она была в кожаных брюках и ковбойской рубахе с распахнутым воротом, её длинные чёрные волосы были закинуты назад, в ушах качались массивные золотые серьги. Ангелина глянула на обе сковороды, на кипу румяных блинов на подносе, и молча ушла.
   - Уже без облачения ходит по монастырю! – ахнула Римма. – Как такое возможно? С непокрытой головой!
  - Наверно, сказала матушке, что на неё сатанисты напали и нужна маскировка. Но к спонсорам она ездит монашеском виде, вся такая прям монахиня-монахиня, хоть и инокиня, - сказала Юля.
  - Да никакая она не инокиня, самозванка, это уже ясно, - заметила Римма.
  - Да, аферистка, только матушка этого не видит. И сказать нельзя, не поверит, поклоны даст.
  - Зачем ей столько блинов? – дивилась Римма. – В пост блины, ну вааще!
  - Наверняка Ангелина их тайно в ресторан продаёт. И продукты наши тоже. Заметила, что трапеза стала скудная, и в лавке всё исчезло?
  - Мысли у нас какие плохие, осуждение. Грешим. Надо исповедоваться, - сказала Римма.
    На следующий день рано утром была исповедь. Служба сияла и благоухала ароматами ладана, оставшиеся сёстры пели на хорах. Потом те, кто исповедовался, причастились. И Римма тоже.
    За трапезой молча ели. Всё было не так в последнее время. Обычно дежурная сестра читала вслух жития святых. Но теперь это правило отменилось. И стояла гнетущая тишь. Вдруг заговорила Вера. Сёстры опешили и перестали есть. Опальная послушница почти всегда молчала, а тут вдруг её словно прорвало. Она сказала:
   - Матушка, надо читать Иисусову молитву. Почему мы этого не делаем?
  Игуменья Феозва от неожиданности выронила ложку и воззрилась на Веру. Но тут вскинулась Ангелина:
   - Что ты такое говоришь! – возмутилась она. – Иисусову молитву нельзя читать, от неё можно впасть в прелесть! Её произносить можно только в мужских монастырях и монахам на Афоне!
  - Это не правда, - возразила Вера. – И ещё, матушка, надо молиться мученику Феодору Стратилату, он помогает от видимых и невидимых врагов.
 - У матушки нет врагов, - воскликнула Ангелина. – А Стратилату молятся о военнослужащих.
 - Не только, - возразила послушница.
 - Вера, ты не в себе. Опять ничего не ешь?
- Я ем, - ответила она.
- Что ты ешь? Я не вижу! – закричала Ангелина
 - Она ест просфору и святую воду, - сказала Юля.
 - Веру надо показать психиатру, - отрезала Ангелина. И тут же перевела разговор на другую тему.
 - Я вчера ездила в город,  там в центре напротив большого храма массивное здание, написано: «Иконная Лавка». Оказалась, коммерческая. Зашла. Так что вы думаете, матушка! Там иконы написаны маслом на паркетной доске, гляжу – икона мученицы Татианы в одежде Ксении Петербургской и с надписью Матрона Московская! И таких вот лавок много по всей России, такое, мне рассказывали, даже в Москве видали. Это же нонсенс!
  Матушка тяжело вздохнула.
  Ближе к концу марта потеплело, снег начал подтаивать. Римма стала молчаливой, весна сквозной тишиной окутывала её душу. Ей стало казаться, что она уже вторую вечность в плену у безвременья.
Они с Юлей каждый день исполняли блинное послушание.
Словоохотливая трудница рассуждала, Римма молча кивала и переворачивала поджаристые блины. Ей так хотелось куснуть один, так вкусно они выглядели и пахли. Но нельзя, пост. А Юля рассуждала:
  - Вот говорят: первый блин комом. На самом деле не комом, а комам, так в старину говорили. Комы – это медведи, и наши древние предки считали их основателями рода, и говорили: первый блин комам, второй знакомым, третий друзьям, а четвёртый нам. Комы весной пробуждались, очень голодные, и их подкармливали. К берлогам несли блины. И праздник Масленица-Комоедица был.
  В дверях возникла Ангелина.
  - Это что ещё за язычество! – закричала она. – Римма, ты что, рехнулась, ты зачем совращаешь Юлю! Ужас!
  И выбежала из кухни.
  Через полчаса Римму позвала матушка. Она была в библиотеке. Гневная, с пылающим лицом, стояла она возле шкафа с иконами.
   - Так ты тайная язычница! – накинулась она на Римму. – Да как ты посмела! А ведь я к тебе всей душой, а ты вон что!
  - Матушка, это неправда, Ангелина на всех наговаривает! – защищалась Римма.
  - Да как ты смеешь! – ещё больше рассердилась игуменья. – Вон из монастыря, сейчас же! Убирайся!
  Римма, давясь слезами, поднялась в свою келью, быстро собрала рюкзак, накинула куртку, и вышла. Не видя ничего от мутной пелены перед глазами, она двинулась вперёд. Шла и шла, пока не наткнулась на столб. Это оказалась автобусная остановка. Долго ехала сначала на городском транспорте, потом в поезде. Вспомнила, что выключен мобильник (матушка, по наущению Ангелины, запретила пользоваться сёстрам телефонами). Включила. И сразу же услышала звонок. Бабуля! Римма очень обрадовалась.
   - Риммочка, ты жива? С тобой всё в порядке? Почему твой телефон не работал? Мы тут все испереживались!
  - Бабуленька, милая, всё хорошо!
 - Возвращайся скорее, у нас тут такие новости! Твои родители вернулись! Папа был в плену, мама помогла ему бежать, долго прятались, пробирались домой с приключениями! Они всё тебе расскажут! Приезжай скорее!
 - Бабуля, я уже еду!

В апреле в Москву привезли чудотворную икону. К ней, в Храм Христа Спасителя, выстроилась огромная очередь. Антон и Римма оказались в самом хвосте. Вдруг кто-то окликнул Римму. Она обернулась и увидела трудницу Юлю! От неожиданности она икнула. Девушки обнялись. Юля тут же радостно затараторила:
  - Ну, как ты? А у нас такое, такое! Ангелина нажаловалась на матушку епископу, была проверка, эту авантюристку разоблачили, но она успела скрыться на монастырской машине со всеми деньгами. Матушка плакала, каялась, просила прощенье. Все выгнанные вернулись, и ещё новые пришли, теперь у нас шестнадцать сестёр. Появились новые благодетели, монастырь расширяется, строится новый корпус с большими кельями! А мы сюда с матушкой все в автобусе приехали! Да вон  наши подходят, сейчас увидишь! Вон, смотри, Вера, она теперь инокиня Любовь!
    - Как, постригли, неужели! – ахнула Римма. – Она ведь так мечтала, так молилась! Это просто чудо!

     Тёмные раскоряченные деревья дышали ужасом. Лес Аокигахара, густо разросшийся на застывшей лаве, был набит глухими тропами и  скалистыми пещерами по самую завязку. Неестественная тишина царапала душу, в ней слышались отзвуки мучений самоубийц. В низине, среди самшитов и сосен, были натянуты гамаки, в них уютно покачивались потусторонние сущности. Они что-то обсуждали.
   - Так, всё пошло прахом! – в ярости воскликнул Бэтэнцэнэр. – Маринка не смогла!
  - Смогла, только для себя. Сорвала куш, и смылась! – возразил Угзугелагер.
  - Вот стерва. Мы для чего её туда сунули?
  - Так об этом разговора не было. Я посулил ей лёгкую наживу, большой куш, - сказал Угзугелагер. – Она его и сорвала.
  - Ты что, идиот?!!! – завопил Бэтэнцэнэр. – Тебя зачем к ней направили?
  - Так кто ж знал. Я был уверен, что она весь монастырь разнесёт. Кто ж знал о её методах?
  - Кретин! – завопил Бэтэнцэнэр, и плюнул в него молнией. Угзугелагер увернулся, и воскликнул:
  -  А я что? Что я-то? Это всё Верка-Любка своей Иисусовой молитвой, святоша, гадина такая! Она напортила, а я виноват?
  - Ты даже с бабами сладить не можешь, урод! – злость Бэтэнцэнэра хлестала через край. – Монастырь полон жалких девок! Верка тощая и хилая, мог бы плевком раздавить, а также Риммку и Зинку заодно, и всех их скопом! Кретин!
   Он остервенело плеснул в Угзугелагера жидким огнем, и попал между глаз. Тот взвыл, сильно запахло палёным. В ответ на боль и обиду Угзугелагер кинул в Бэтэнцэнэра ком кипящей лавы. И пошла драка. Азарт охватил и других сущностей, началась яростная битва. Деревья трещали и падали, всё полыхало.

   В мае Антон сделал Римме предложение. Отмечали это событие всей семьёй в ресторане. Римма взглянула в меню, и удивлённо прочитала: «Блины монастырские от инокини Ангелины. Грибочки солёные монастырские от инокини Ангелины…». Цены на эти блюда были весьма высоки. Ну ничего себе! – подумала она.
   А через неделю семья готовила пасхальный стол. Зинаида и Римма хлопотали на кухне. Римма фаршировала перцы. Бабушка резала начинку для пирогов.
   - Аля, глянь там, поднялось ли тесто? - обратилась она к дочери. – Ну же, Алевтина, посмотри поди.
   Блондинка в модных очках пошла в ванную. Опара уже была через край. Женщина взяла кастрюлю с тестом и принесла в кухню.
  - А где наши мужчины? – спросила Зинаида.
  - В комнате, в шахматы играют, - ответила Аля.
А Римма, шепча молитву Иисусову, уже тушила перцы на большой сковороде. Они потрясающе вкусно пахли, и очень аппетитно смотрелись.