Наш жёсткий секс в Малинди

…when we are near, we must make the enemy believe that we are away; when far away, we must make him believe we are near.
/Sun Tzu Wu/               


1.  С  МУЖЕМ  В  МАЛИНДИ

Дом в Малинди на берегу океана мы купили совершенно случайно. Энди сказал, что глупо платить бешеные деньги за аренду коттеджа, если можно купить дом. Приличные дома в Момбасе безумно дорогие, в кенийской провинции подешевле. К северу от Момбасы в пригородах Малинди дом с небольшим куском земли на берегу океана можно купить по цене простенькой московской квартиры. Мы с Энди решили, что пол акра земли – более чем достаточно для жизни. Пол акра, двадцать соток – это даже больше, чем подмосковный садовый участок, доставшийся Энди от деда. Жаль, конечно, что на землю в Малинди у нас нет freehold tenure, а только leasehold, но пусть это беспокоит наших наследников.
Московскую квартиру мы сдаём в аренду. За садом Энди в Подмосковье приглядывают его родственники. По большому счёту у нас нет особых проблем… ну, если забыть про безумных русских обезьян, сидящих в Кремле, на Старой площади и на Лубянке.
Жизнь в Западной Европе слишком зарегулирована. В России же простого человека  чиновники воспринимают как быдло. Жизнь в Кении можно назвать незатейливой и лёгкой. Здесь ты – белый человек. И не только потому, что у тебя белая кожа. Здесь ценят образованных людей, тем более если ты говоришь на обоих государственных языках: по-английски и на суахили.

Малинди очень древний город. Ещё в 1415-м году жители Малинди добрались до Китая, преподнесли императору Чэн-цзу живого жирафа. После чего восхищённый император отправил свой флот во главе с мореходом Чжэн-Хэ на поиск невиданных земель и зверей. Флот добрался до Сомали. Там китайцы зверствовали, сожгли несколько городов. Доплыв до Малинди, Чжэн-Хэ город не тронул, однако потребовал изловить для императора ещё одного жирафа. Что и было сделано. При этом история умалчивает, увидал ли китайский император Чэн-цзу второго в своей жизни жирафа.
Через восемьдесят лет после китайцев в Малинди прибыл Васко да Гама, открывавший новые земли под флагом ордена Христа. Португалец установил в Малинди на берегу океана белую колонну, увенчанную крестом – Vasco da Gama Pillar. С тех самых пор в Малинди много христиан. А колонна сохранилась до наших времён; ныне около неё всегда полно туристов – и африканцев, и белых.
Говорят, что сто лет назад – в 1913-м году – в Малинди проживало всего восемь европейцев, а всё население города исчислялось полутора тысячами человек. Сейчас в Малинди двести тысяч жителей; по сути это европейский город. Здесь много итальянцев. Итальянцы пенсионного возраста покупают в Малинди недвижимость, чтобы провести тут остаток дней. Молодые – прилетают чартерами из Милана и Рима, чтобы отдохнуть. В городе много всяких итальянских заведений. Впрочем, по сравнению с другими кенийскими городами в Малинди есть большая мусульманская община и построено немало мечетей. Видимо, сказывается близость к сомалийской границе и к арабскому миру.

Наш сельский дом рядом с океаном, хотя и не на первой линии; находится он в южном пригороде Малинди, около Casuarina road. Казуарина – это такое дерево. Дом у нас небольшой, однако двухэтажный. Гостиная, кухня и спальня – на первом этаже, а на втором этаже кабинет Энди и комнаты для гостей.
Недалеко от нашего дома лежат руины древнего города Gede. Он существовал ещё в тринадцатом веке. Потом по какой-то загадочной причине жители покинули его и больше никогда не возвращались. Наверно, города, как и люди, умирают порой внезапно и совершенно необъяснимо.
В Малинди поблизости от Vasco da Gama Pillar есть неплохой ресторан морской кухни “The Old Man & The Sea”. Стены и меню в заведении украшены цитатами из Хемингуэя, например присутствует такой пассаж классика: “Everything about him was old except his eyes and they were the same color as the sea and were cheerful and undefeated”.
Мы с Энди облюбовали именно этот ресторан, бываем тут по нескольку раз в неделю. Здесь fresh seafood, cooked on order. Осьминоги на гриле просто великолепны, and the whole pepper crab is incredible. В ресторане говорят, что they always feel, the Best recipe is around the corner. In this romantic place you may fall in love with seafood. Moreover, there is an excellent wine selection in the restaurant. Хотя даже по европейским меркам тут довольно дорого.

В Малинди Энди ведёт себя очень хорошо. Мы спорим только по поводу забора: Энди хочет огородить нашу землю глухим забором, а я думаю, что это ни к чему. Тут тихое спокойное место, никто сюда не лезет без спроса. Зачем тратить деньги на бессмысленный забор?! Прежние хозяева вполне обходились без него.
В Малинди мне ни разу не пришлось пороть Энди леопардовой плёткой. Но, видимо, скоро придётся, поскольку он ни в какую не хочет, чтобы я родила ему ребёнка здесь в Кении. Его доводы о плохой местной медицине – просто отговорка. Медицина в Кении вовсе не такая ужасная, как это любят изображать в русских газетах.

Иногда я люблю что-нибудь писать в ноутбуке, лёжа на животе и абсолютно голая. В Малинди часто бывает жарко в сухой сезон. Особенно забавно в таком голом виде завалиться в интернет на какой-нибудь кенийский сайт знакомств, например в Найроби, и общаться в чатах. У меня никогда не было секса с чернокожим парнем, порой я жалею об этом. Главное в чатах – чтобы Энди не узнал про мои невинные шалости. Представляю, какую грандиозную трёпку он мне задаст, если вдруг застукает в чате с парнями. Надеюсь, Энди не узнает. На сайтах знакомств я присутствую, разумеется, под ником; впрочем, могу написать под каким – всё равно Энди не прочтёт эти мои записи. Так вот в чатах я под именем Jennie-tiger и веду себя словно тигрица. Некоторые чернокожие парни балдеют от белой мистресс. Особенно, если я подробно рассказываю, что могу сделать с ними. Конечно, в реальной жизни я готова заниматься ЭТИМ только с Энди – моим тембо, моим мужем. Моим любимым русским писателем. Только ему я готова повторить слова стародавней песни, слышанной ещё в Москве:
«Я у твоих ног…
Спасибо не говори.
В этом тебе помог Бог,
Его и благодари».

I'm at your feet, my Honey!..



2.  TEACHING  ОТ  МИССИС  МОНЫ

В Малинди в качестве house-keeper мы наняли местную сорокалетнюю даму. Её зовут Mona. Она уверяет, что знает в Малинди всех. У неё был белый муж-итальянец, он умер. В Малинди много итальянцев, они словно оккупировали этот город. У Моны трое детей цвета кофе с молоком, родом она из Сомали, высокого роста, у неё красивые холёные руки. Помимо суахили миссис Мона хорошо знает английский язык. Энди мне признался, что побаивается женщин с таким зверским выражением лица, как у нашей экономки. «Это хорошо», — подумала я, со временем может пригодиться.
С Моной я иногда болтаю на суахили о всяких женских штучках и слушаю местные сплетни. Малинди – ужасно провинциальный город, даже по сравнению с Кисуму; главный плюс Малинди в том, что рядом океан. Миссис Мона знает, что иногда я называю Энди тембо. Мне она говорит, что он мой русский тембо, и смеётся. Вообще-то, она весёлая; как и я, она любит жевать мирру.
Как-то я сказала Моне, что мой муж отказывается завести ребёнка. Она очень удивилась; потом сказала, что в том есть и моя вина, ведь мужа надо воспитывать. «Куда уж больше!» — подумала я и рассказала, что иногда деру Энди леопардовой плёткой. Мона попросила показать её. Когда я принесла своё сокровище, миссис Мона стала смеяться. Сказала, что такой штукой бессмысленно пороть даже подростка. Мой тембо, говорю ей, орёт под этой плетью. Мона даже зашлась в смехе; отсмеявшись, она заявила, что хитрый русский тембо искусно притворяется. Потом долго объясняла, что слоны всегда пытаются обмануть, и только хорошие бамбуковые розги пробивают их толстую кожу, приводя в чувство. Я попросила её принести bamboo canes. Улыбнувшись, Мона сказала, что в два счёта укротит и воспитает моего русского тембо, если я того пожелаю. Я спросила: это будет с помощью вуду? Моя девочка, ответила она, это будут bamboo canes и другие игрушки. “Okay!” — подумала я и согласилась.

***
— Милый, срок годности нашего брачного контракта истёк. Teaching по субботам тебе не помогает. Ты по-прежнему не хочешь завести ребёнка.
Энди молчит.
— Недавно говорила с миссис Моной, — продолжаю я, — она считает, что русского тембо – так мы называем тебя – надо неустанно дрессировать каждый день. Миссис Мона готова мне помочь. Как тебе такая идея?
— Хочешь, чтобы я выебал Мону?
— Ну, это вряд ли у тебя получится. Скорее, Мона воспитает тебя с помощью bamboo canes  и других штучек. Она считает, что всё дело в регулярности дрессировки. Мы решили, что это надо делать ежедневно, до тех пор пока ты не согласишься на ребёнка.
— Вы две идиотки! — вопит он.
— Возможно. Но исправлять тебя розгами Мона будет каждый день, с заходом солнца.
— Ага, лучше уж в полночь, — ухмыляется Энди, — когда силы зла...
— Не ёрничай, — перебиваю его, — ровно в семь вечера миссис Мона будет тебя сечь. После семи ей надо домой к детям. Драть будет каждый вечер, начнёт завтра. It will be your real African teaching in Malindi. И вообще, Мона – это провидение господнее, её нам послал Всевышний, — пытаюсь я рассмешить мужа.

Мона приступает к обещанным экзекуциям с вечера понедельника. В Малинди у нас нет spanking bench. Я привязываю Энди к нашей супружеской кровати: у неё четыре ножки, а у моего тембо четыре конечности – так что всё сходится. Энди голый, лежит на простыне тёмно-синего цвета. Пытаюсь представить, как он будет вилять попкой под розгами и елозить пенисом по простыне. Дико возбуждаюсь; с трудом удерживаюсь от того, чтоб не взять его сзади страпоном. Но сейчас другое время и другие цели. Энди, наконец-то, должен прийти к мысли, что нам надо иметь детей, и что я – глава семьи. Ещё он должен уяснить, что за серьёзные провинности его будут сечь. Всегда, до глубокой старости, по моему приказу.
Я очень рада, что миссис Мона согласилась мне помочь. Зову её в спальню. Энди, наверно, думает, что это такая забавная игра, как была в салоне у Натальи. Глупый, глупый тембо!  Он не догадывается, что по сравнению с Моной самая строгая мистресс из Натальиного  салона будет вспоминаться ему нежной девушкой. На самом деле, чем старше мистресс, тем она лучше воспитывает stiff guys.
Придя в спальню, миссис Мона первым делом вставляет в рот Энди красный шар с ремешками, застёгивает их у него на затылке. По-английски говорит, что громкие вопли во время порки её раздражают. Затем добавляет:
— We don’t want the neighbors to hear you scream when my cane will teach your bottom. I guess you need help in seeing things from your wife’s point of view. I am going to change your behavior.
Я наблюдаю за представлением через неплотно закрытую дверь. Миссис Мона велела мне не соваться в её работу.
Потом Мона оценивающе смотрит на тело Энди. «Уна матако мзури», — со смешком говорит она на суахили и начинает teaching. На первый раз миссис Мона даёт Энди сто розог. Таких крепких он, наверно, не получал никогда. По окончании процедуры обещает ему in English, что каждый вечер будет добавлять по пятьдесят штук. Энди шмыгает носом и мычит, сказать ничего не может из-за красного шарика во рту. Мона смеётся, говорит ему «чао бамбино», выходит из спальни. Меня просит смазать попку Энди мазью. Она ведёт себя так, словно Энди ребёнок. Может быть, у неё и правда получится исправить моего мужа. Молю Господа!
Потом я роюсь в домашней аптечке, нахожу обезболивающий крем, иду с ним к Энди. Мажу кремом красные вздувшиеся полосы на его ягодицах. Энди злобно мычит. Отстёгиваю шарик, что у него во рту. Муж орёт на меня матом; кричит, что прогонит миссис Мону из нашего дома.
— Ну, милый, ты же знаешь, что это неразумно. Без неё нам будет трудно здесь в Малинди. Успокойся! — увещеваю его.
Он снова орёт на меня. Поскольку Энди связан, то я рискую лишь потерей слуха от его чрезмерных эмоций, да и то вряд ли. Когда ор иссякает, решаюсь предсказать мужу его будущее:
— Мой мальчик, миссис Мона будет заниматься твоим воспитанием каждый вечер. В субботу и воскресенье у неё выходные, ты тоже сможешь отдохнуть.
— Пошли вы все на ***! — вопит он.
— Остынь! — предлагаю ему, — крем скоро подействует, а пока полежи связанный. Поразмышляй. Рано или поздно всё проходит. Пройдёт и твоё глупое упрямство.
— Чего ты хочешь? — кричит он.
— Ты знаешь, — коротко говорю ему, ухожу из спальни, прикрываю дверь.
Пока, мой сладкий!



3.  ВТОРОЙ  УРОК  АНТИГЕЙШИ

— Милый, уже семь вечера, тебе пора в спальню на teaching, — говорю я Энди.
— Не пойду, — отвечает он.
— Энди, это приказ, — не мигая, пристально смотрю ему в глаза.
— Нет, не пойду! — артачится он, — давай отложим.
— Что отложим?!  Не хочешь же ты, чтобы миссис Мона позвала своих товарок, и они силой раздели бы тебя догола и водворили на супружеское ложе?! — картинно изумляюсь я. — Считай, что она твоя антигейша. Follow me to our training room!
Беру его за руку, веду в спальню. Там командую: 
— Раздевайся, чёртов осёл!  Всё равно у тебя нет выхода.
Энди зло смотрит на меня; вопит, что эта антигейша может идти на ***. Потом мой тембо визжит уже по-английски:
— I fucked your missis Mona!
— Келеме, мчензи! — машинально восклицаю на суахили. — Тихо, болван! Быстро, pants down! — ору я.
Наконец, он подчиняется. Тщательно привязываю Энди к кровати. “Welcome to today’s session, my hubby!” — мысленно восклицаю я. Зову миссис Мону. Она появляется в нашей спальне со связкой bamboo canes.
— Jennifer! Is he ready to learn? — вопрошает она. Я утвердительно киваю в ответ.

Во второй день teaching Мона опять запихивает в рот Энди красный шарик; потом берёт дилдоу средних размеров и аккуратно вставляет ему в rectum, полностью. Только после этого принимается пороть. Мне она и в этот раз велела уйти из спальни. Тайком я наблюдаю за спектаклем из коридора. Люблю смотреть, когда попа Энди отплясывает танец боли; это ужасно возбуждает меня.
Миссис Мона дерёт сильно, размашисто, в жёстком ритме, лишь периодически она отвлекается на работу с дилдоу. После каждого удара её розга оставляет длинный белый след, который мгновенно становится ярко-красным, потом медленно бледнеет. Энди мычит и вертится, как уж на сковородке, пытаясь повернуться на бок. Тогда Мона недовольно кричит: “Don’t twist your ass! Keep still!” 
Когда конец розги треснул, Мона бросает её на пол, берёт свежую. Так повторяется раза три. Mona plays his ass like a drum. Our bedroom is filled with the sound of the smacks and Andy’s moans.
Влепив обещанные сто пятьдесят strokes, Мона кладёт последнюю розгу на кровать рядом с исполосованной попкой Энди, забирает дилдоу, выходит из спальни с чувством исполненного долга. Мне заявляет, что мой муж обкончался под розгами, и что ему пора бы уже согласиться.
Иду в спальню узнать результат. Просовываю руку под живот Энди, простыня залита спермой. Отстёгиваю красный шарик, что у него во рту. На этот раз Энди молчит; вижу, что он смущён. Отвязывать его от кровати я не тороплюсь.
— Как ты, милый? — нежно вопрошаю супруга. Поскольку он отводит взгляд, то пытаюсь закрепить успех:
— Миссис Мона – твоя антигейша – считает, что пора бы согласиться с моими условиями. Впрочем, если хочешь, она доставит тебе неземное удовольствие ещё раз. Но завтра будет на пятьдесят розог больше.
Сегодня Энди какой-то молчаливый.
— Ладно, полежи, отдохни, подумай. Хочу, чтобы ты осознал смысл супружеской жизни, — строго говорю ему. — Заодно попробуй представить: в какое месиво превратится твоя попка после завтрашней встречи с розгами миссис Моны. Стоит ли упрямиться? Всё, что от тебя требуется – это знать своё место и быть покорным тембо. Я пойду готовить ужин, а ты расслабься и пошевели мозгами, мой сладкий.

Это жизнь, и это игра. Наша супружеская жизнь и моя игра. Здесь, в Малинди я до безумия хочу иметь ребёнка от Энди. Мечтаю о том времени, когда Mona’s teaching даст желанный результат. Чудеса ведь случаются, не правда ли?



4.  УКРОЩЕНИЕ  РУССКОГО  ТЕМБО

Сегодня кровать в нашей спальне застелена бардовой простынёй. С заходом солнца я связываю голого Энди особенно тщательно. Можно сказать, что это художественный bondage. Энди в состоянии двигать только попкой. Он знает, что сегодня ему дадут двести розог. Так много его никогда не пороли.
Миссис Мона просила меня зажечь свечи в спальне и поставить вазы с цветами. Всё готово, дверь в спальню отворена. Ангельским голосом спрашиваю у Энди, не хочет ли он поберечь свою попку и перестать упрямиться. Поскольку ответа нет, переспрашиваю  ещё раз:
— Do you have anything to say before we begin?
В ответ тишина, в которой мы с Энди слышим приближающиеся по коридору click-click-click of missis Mona’s heels on the floor.
Слегка потрескивают свечи, борясь с нечистой силой, которая засела в башке моего русского тембо. От ярких кенийских цветов в вазах исходит пряный аромат южной ночи. И ещё меня волнует этот жаркий запах непрерывного африканского лета. Миссис Мона появляется в дверном проёме, потом царственно вышагивает по нашей просторной спальне в дорогих Louboutins. На ней длинное красное платье с короткими рукавами, с глубоким вырезом на груди; на шее у Моны цепочка с маленьким серебряным крестиком. Очень стильно, и здорово сочетается с её чёрной кожей. На лице миссис Моны блуждает смутная улыбка, в руках она держит три бамбуковые розги и цепочку анальных шариков.
— Missis Mona, — говорю, — you’re just in time.
Смотрю на Энди, у него бледное лицо, он с трепетом глядит на миссис и её игрушки. He is now scared of her. Уже собираюсь оставить палача и жертву наедине, как слышу отчаянный крик Энди:
— No, no! Please, no!!!
Убийственным взглядом смотрю на мужа. Ледяным тоном говорю:
— Missis Mona, I think that it’s necessary to begin your lesson.
Попка Энди со следами от вчерашней порки начинает дрожать ещё до первых розог. Мона поочерёдно показывает Энди bamboo canes и анальные шарики, словно спрашивая порядок применения. И вдруг внезапно, без предупреждения сильно лупит по ягодицам Энди сразу тремя розгами. But the first stroke does anything, Andy is a tough guy. Therefore, Mona gathers all her might and canes him once again, потом ещё, ещё и ещё... She uses as much force as she can.
Энди громко орёт, отчего миссис Мона картинно морщится. Probably, Mona never had a guy cry so much. И тут происходит чудо. Наверно, в голове Энди что-то переклинило, он кричит:
— Missis Mona, stop it, please! I agree! I agree with Jennifer. Yes… she is the main person of our family. I agree!!!
Повисает театральная пауза. Миссис Мона кладёт розги на кровать рядом с попкой Энди. В тишине слышно, как потрескивают свечи. Может быть, это их огонь вместе с горячими розгами сжёг нечистую силу в голове у Энди. Общее безмолвие тянется неимоверно долго. Я решаюсь проверить мужа. Подозреваю, что он никогда не целовал руку чернокожей женщине, и уж тем более руку чернокожей дамы, которая его секла. It will be my test. Говорю ему:
— My dear, don’t miss to kiss a miss. Kiss missis Mona’s hand!
Миссис Мона протягивает свою изящную холёную руку к губам Энди. Тот покорно целует.
— Well, Honey, — говорю, — and what about children?
— Yes, yes! I agree! — поспешно с жаром восклицает Энди.
I think that I have him under control anytime and forever and ever. Тогда я заявляю:
— Хорошо, мой супруг. Миссис Мона больше не будет тебя пороть. Сегодня не будет, —  многозначительно уточняю. — Она станет крестницей наших детей, согласен?
— Да, — говорит он, — но давай мы всё обсудим, когда я не буду лежать связанным и голым перед миссис.
— Энди, — хихикаю я, — тебе ли стесняться?! У тебя классная фигура и восхитительная попка. Правда, она распухшая и красная от розог, полученных за глупое упрямство, — назидательно добавляю. — Впрочем, сегодня всё красное, то есть красивое.
Наклоняюсь к супружеской кровати, застеленной бардово-красной простынёй, чмокаю Энди в щёчку. Потом обнимаю Мону и благодарю её за всё. Я счастлива.
— Энди, — глупо улыбаясь, лепечу я мужу, — now we can consummate our marriage! You will be my chaste husband, and I’ll dominate you for the rest of our lives.



5.  У  КАЖДОГО  СВОЙ  РАЙ

После teaching от миссис Моны мой муж стал, как шёлковый. На следующий день он подарил мне громадную корзину цветов и даже купил мирру. Я, конечно, поделилась ей  с Моной.
Обкончавшись под розгами, Энди стал трахаться со мной отчаянно красиво. Он стал заботливым любящим мужем. Я забеременела уже через два месяца. Недавно я родила девочку, мы назвали её Натали. В честь моей московской подруги Натальи. Ведь если б не её эротический салон в Москве… не знаю, что бы случилось. Наверно, Энди расстался бы со мной. А так у нас есть дочка. Крестницей у девочки стала миссис Мона.
За время моей беременности розги от миссис Моны потребовались Энди лишь один раз. Это было так. Он вдруг грубо полез ко мне ****ься, когда я была на девятом месяце беременности. Осёл! Он ведь знал, что в моём животе живёт наша девочка, что она вот-вот появится на свет.
— Миленький, надо остудить твой пыл, — сказала я ему. — Завтра вечером получишь у миссис Моны свои законные сто розог.
Он опешил:
— За что?
Вспоминаю, что я ему ответила, и как было дальше. Кажется, был сущий театр…


— Не за что, а для чего, —  объясняю ему. — Буду смотреть, как ты обкончаешься под розгами у миссис Моны. Мой супруг в силах доставить такое удовольствие своей беременной жене? К тому же хочу, чтоб ты помнил своё место. I am your owner, — жёстко добавляю.
Поскольку он молчит и густо покраснел, то я продолжаю:
— Специально назначила порку на завтра, чтоб у тебя было время предвкушать это неземное удовольствие. Лёжа с голой попкой, ты, милый, может быть, кончишь только от одного вида розог в красивых руках миссис Моны. Но сто розог она даст тебе в любом случае.
Он по-прежнему молчит. Чтобы его расшевелить, говорю:
— Honey! ты чем-то недоволен? Тебе требуется больше ста розог? Ты скажи, это легко устроить. Мона выполнит твою просьбу.
Весь оставшийся день Энди избегает общаться с миссис Моной, что совсем не просто в нашем небольшом двухэтажном доме. Вечером, когда она ушла, он долго канючит, просит отменить порку. Говорит, что для взрослого мужчины это стыдно. «Ха! что-то новенькое, — думаю я, — раньше он не особенно стеснялся мистресс из Натальиного салона».
Перед сном Энди просит, чтоб я сама высекла его, раз уж надо.
— Милый, у меня на это нет сил. К тому же это может быть вредно для нашего ребёнка. Малышка не должна знать, что маме приходится воспитывать её отца розгами.
В ответ он целомудренно целует меня в щёчку. Наверно, надеется, что завтра я отменю экзекуцию. Глупый, глупый тембо. Дженни не меняет своих решений. Тем более что я уже предупредила Мону о завтрашнем спектакле в домашнем театре. Она сказала на суахили: давно пора, моя девочка. Пока не знаю, что она имела в виду.

На следующее утро Мона приносит к нам целую охапку свежих bamboo canes. Потом я помогаю ей готовить обед. Заодно обсуждаем на суахили сценарий вечернего представления. Мона уверяет, что если мужа не воспитывать, то рано или поздно даже самый лучший супруг испортится. Ну да, — говорю я, — самый главный капитал в нынешнем мире это внимание и забота. А лучший муж – это поротый муж.
Мона согласна, но добавляет, что мужа надо ещё регулярно доить. Говорит, что male milking – лучшее лекарство от любых невзгод в браке. Меня подмывает спросить, как она обращалась со своим мужем-итальянцем, но я стесняюсь. Сама расскажет, если захочет. Ещё Мона уверяет, что мужчин лучше всего доить розгами. Я тотчас вспоминаю, как Энди обкончался под её розгой и дилдоу. Даже слегка возбуждаюсь от того видения. Спрашиваю, может ли она подоить Энди одними только розгами, без дополнительных игрушек? Мона широко улыбается и говорит: “Hakuna matata”. Потом спрашивает о количестве розог для Энди. Я говорю, что это на её усмотрение.
— But not less than one hundred strokes, — специально уточняю in English на тот случай, если Энди слышит наш разговор.
— Why is it so? — спрашивает Мона.
Говорю, что уже обещала мужу его законные сто розог. Потом заявляю, что хочу видеть, как он кончит. Миссис Мона смеётся, добродушно хлопает меня по спине.  “Hakuna matata”, — повторяет она.
За обедом Энди очень заботлив и нежен. Такого  люблю его безумно. Потом он снова упрашивает меня отменить предстоящее наказание.
— Ну, милый, — говорю, — во время беременности так мало развлечений. Дай мне хотя бы посмотреть настоящую домашнюю порку. У тебя классная задница, хочу видеть, как она страдает, — усмехаюсь я. Потом говорю уже серьёзно: — Раньше надо было думать.
В полседьмого вечера я отправляю Энди в спальню. Идёт беспрекословно. Похоже, он ещё надеется, что в последний момент я отменю порку. Глупый, смешной тембо! Сегодня миссис Мона будет доить тебя розгами. Она переоделась для домашнего спектакля. На ней белое приталенное платье-миди, неизменная цепочка с серебряным крестиком на шее, белые босоножки с семисантиметровым каблуком, хотя ноги у неё чуть полноваты. Возраст, — отмечаю я.
Ровно в семь часов Мона берёт охапку bamboo canes, вместе идём в спальню. Энди послушно лежит голый, попкой вверх. Очень хорошо! При миссис он уже не вскочит с постели голый – постесняется. Сажусь в кресло так, чтобы видеть лицо мужа. Мона вываливает охапку бамбуковых розог на стол в спальне, привязывает руки и ноги Энди к кровати. Я сожалею, что в Малинди у нас нет spanking bench; её можно было бы поставить во дворе и устроить outdoor caning.
Когда процедура художественного связывания закончена, Мона садится на стул рядом со мной, закидывает ногу на ногу, строго смотрит на Энди. Тот легко ловится на этот нехитрый приёмчик и ошарашенно глазеет на ноги чернокожей дамы. Миссис Мона поворачивается ко мне и многозначительно усмехается.
— Милый, — говорю мужу, стараясь раззадорить его ещё больше, — когда ты кончишь под розгами миссис Моны, дай знать. Зачем тратить на твою попку лишний бамбук?! Хотя сто розог получишь в любом случае.
…Мона встаёт со стула, царственно идёт к столу, где лежат бамбуковые розги. Становится к Энди в пол-оборота, начинает испробовать каждую розгу в воздухе. Раздаётся жуткий свист. Вижу, как Энди инстинктивно сжимает попку.
— Милый, не забудь после порки поблагодарить миссис, следует поцеловать ей руку. Думаю, что тебе как джентльмену надо всегда целовать руку миссис Моны при встрече с ней.  Заодно будешь вспоминать, как тебя секли,  — ухмыляюсь я.
Выбрав понравившуюся розгу, миссис Мона приступает к teaching, назовём это так. Она даёт Энди двадцать розог, потом идёт к другой стороне кровати и даёт ещё двадцать штук.
— Where are we at? — нарочито громко, чтобы слышал супруг, спрашиваю у Моны.
— Forty, — отвечает она.
Энди не голосит, как обычно, а лишь негромко вскрикивает. Когда Мона широко замахивается розгой, подол её платья задирается выше колен. Мой муж с вожделением пялится на её ноги, что начинает меня раздражать. На суахили, чтоб муж не догадался, говорю ей об этом. Мона отвечает, что так он быстрее кончит.
Получая четвёртую порцию в двадцать розог, Энди в экстазе кричит:
— Я люблю тебя, Джей! Только тебя одну! I love you, Jennifer!  — зачем-то повторяет он in English.
Тотчас Мона лупит его попку ещё сильней, а через минуту делает паузу.
— Милый, надо понимать так, что ты кончил, — цинично изрекаю я. — Did you cum? Is it so?
Он молчит; миссис Мона кивает, подтверждая мою догадку.
— Но до сотни осталось ещё два десятка розог, — говорю, — я считала. Что мы будем делать мой муж?
— Я люблю тебя, Джей! — снова повторяет он.
— Okay! — улыбаюсь, — значит, show must go on.
Миссис Мона берёт свежую бамбуковую трость и продолжает teaching. Когда учёба закончилась, напоминаю мужу:
— My dear, kiss missis Mona’s hand!
Миссис Мона царственно подносит руку к губам Энди. Он целует, потом произносит: “Thank you, missis Mona!”
Молодец, хороший мальчик. Мона, довольная, радостно ухмыляется.
У каждого свой рай на земле.



6.  ЛЮБОВЬ,  РОЗГИ  И  ПОЦЕЛУЙ 

— Милый, после родов ты редко даришь мне цветы. А при встречах с миссис Моной никогда не целуешь ей руку, как мы договаривались.
— Дорогая, буду дарить тебе цветы очень часто, — покорно отвечает Энди.
— А что насчёт миссис Моны, она ведь крестница нашей девочки.
— Мне стыдно перед миссис Моной. Я же помню, как она секла меня голого.
— Глупости это, милый. Я видела, как вожделенно ты глазел на её ноги во время порки. Тебе всё понравилось, — бросаю наугад.
— Ну… тогда понравилось, а теперь стыдно. Для взрослого мужчины, когда его высекла посторонняя женщина, это позорное наказание.
— Милый, другие женщины секли тебя ещё в Москве. По моему приказу, в салоне у Натальи. Забыл что ли?
— Ничего я не забыл. Просто повзрослел.
— Honey! за  серьёзные провинности тебя и впредь будут драть по голой попке. Это не обсуждается. Дженни так решила, — говорю о себе в третьем лице. — Не хочешь терпеть позор – значит, веди себя прилично. И, пожалуйста, будь джентльменом, при встречах с миссис Моной хотя бы изредка целуй ей руку.
Тут Энди, как будто специально, срывается с катушек.
— Я не буду целовать руку этой сомалийской обезьяне! — орёт он. — Можешь сама целовать ей хоть задницу, раз тебе люба эта старуха.
Удивляюсь и молчу, а он продолжает кипятиться:
— Я прогоню её из нашего дома, мне не нужна экономка!
— Милый, — говорю, — она крестница нашей девочки, каждый день она занимается нашим хозяйством, её племянница сидит с нашей маленькой. Кто будет всё это делать?! Ты осёл! Я уже придумала, как поступить с глупым ослом.
— При чём здесь осёл? — вопрошает он, чуть успокоившись. — Ты же говорила, что с миссис Моной вы зовёте меня русским тембо.
— Okay! — значит, так: в очередной раз русский тембо будет заниматься со мной любовью в присутствии миссис Моны.
Он недоверчиво смотрит на меня, пытается понять, где подвох. Так я тебе и скажу; увидишь сам, что будет в конце любви.


Когда вечером Энди хочет меня трахнуть, с удовольствием соглашаюсь. Миссис Мону я уже предупредила. Говорю мужу, что сегодня буду любить его связанного. Показываю ему широкие бархатные ленты зелёного цвета, приказываю раздеться и лечь на живот.
— Ты, Джей, испытываешь блудную похоть, — ворчит Энди, однако аккуратно выполняет мои требования. Посмел бы он не выполнить!
Я связываю мужу руки и ноги; дополнительно для надёжности привязываю его к кровати. Раздеваюсь сама, забираюсь на кровать под собственного мужа, ногами обхватываю его тело. Andy’s cock стоит, словно сделан из железа.
— Ну, чего ты ждёшь, милый? — капризно возмущаюсь, — или без миссис Моны ты не в силах трахнуть свою жену? — хихикаю я и громко зову Мону. Дверь в спальню осталась открытой, мой крик хорошо слышен по всему дому. В коридоре почему-то появляется её племянница.
— Кыш! — ору ей, и она убегает.
Снова кричу миссис Мону. Наконец, она появляется в своём целомудренно-длинном красном платье, в руках держит две бамбуковые розги. Надеюсь, что вторая розга не для меня. Мона усаживается  в кресло и хищно смотрит на нас.
— Ну, милый, покажи класс! — шепчу мужу… — we can consummate our marriage once again!
Чертовски скоро чувствую, что Энди близок к кульминации. Поворачиваю голову к Моне, она красива, как только может быть красива зрелая чернокожая леди. Встречаю её взгляд. Кажется, она всё понимает. В  самом начале оргазма у Энди я театрально кричу:
— Missis Mona, I’d like You cane my husband!
Она порывисто встаёт; я хватаю голову Энди, поворачиваю, чтобы смотрел на миссис. Как в замедленной съёмке, наблюдаю две розги, несущиеся к ягодицам Энди. Мгновение спустя он исступлённо сладострастно орёт от оргазма и от розог, даже не знаю, чего здесь больше. He has wild cumming; немного задержавшись, я – тоже. Однако миссис Мона продолжает награждать Энди розгами; она бросила одну розгу на пол, а другой работает, как профессиональная экзекуторша. Наверно, так добиваются полного подчинения. Я тоже ощущаю каждый удар её bamboo cane сквозь конвульсии тела Энди, через его отчаянные крики, через его член, который всё ещё во мне, я его не отпускаю. Цепенею от блаженства, придавленная к кровати большим мускулистым телом мужа. Два разных звука, возникая попеременно, сливаются для меня в сложный аккорд какой-то запредельной музыки: свист от розги и протяжный стон Энди. «Наверно, от такого блаженства можно и умереть», — думаю я и закрываю глаза.
Наконец, миссис Мона, выбившись из сил, останавливается. Руками держу голову Энди; кажется, он готов расплакаться.
— Ты будешь целовать руку миссис Моны? — шёпотом спрашиваю мужа.
— Да, Джей, теперь буду, — всхлипывает он.
Тотчас кричу:
— Missis Mona, Andy wants to kiss your hand!
Она подносит руку, в которой только что была розга, к губам Энди. Он самозабвенно целует.
«Молодец, умный мальчик!» — говорю я то ли сама себе, то ли вслух.

Что такое любовь?
An illusion, a shadow or a miracle?
Я хочу верить в чудо и потому  рассказываю эту сумасбродную историю.



7.  СПЕКТАКЛЬ  ДЛЯ  ПРИНЦЕССЫ

— Милый, ты стал целовать руку миссис Моне при встрече. Это хорошо, — говорю мужу. — Но ты делаешь ей непристойные предложения на своём ломаном суахили. Если б это было один раз, то можно было бы подумать, что ты шутишь. Или что пытаешься изучать суахили, и не всё правильно понял в языке. Но вчера ты предложил ей трахаться уже in English.
— Кто тебе сказал? — выпаливает он.
— Мне это сказала миссис Мона.
— Она врёт! — визжит Энди.
— Милый, я могла бы ещё в это поверить, если бы ты не вопил столь громко. Но зная твою паталогическую неверность, я верю Моне. Понял?
— Fuck off! — орёт он.
— Дружок, значит так: завтра вечером тебя будут пороть. Готовься! Миссис Мона давно хотела показать своей взрослой племяннице, ну той, которая иногда сидит с нашей маленькой… показать, как следует обращаться с провинившимся мужем.
— Ты свихнулась вместе со своей Моной! — вопит Энди. — Белого человека нельзя пороть в присутствии чернокожей девки!
Я чуть не лопаюсь от смеха. Отсмеявшись, говорю:
— Это ты свихнулся. Или в твоём изменённом сознании миссис Мона, которая секла тебя много раз, уже превратилась в белую женщину?!
— Но Джей, — канючит он, — эта маленькая шлюшка-племянница разнесёт сплетни обо мне по всему городу.
— Во-первых, не шлюшка. Её зовут Amira, что в переводе означает принцесса. Или повелительница. Во-вторых, миссис Мона велит ей держать рот на замке. И раз ты заслужил порку, то примешь розги.
— Это стыдно, давай без Амиры.
— Ха! если миссис Мона будет тебя сечь без присутствия Амиры, не будет стыдно? — удивляюсь я, — это что-то новенькое.
— Я не дам пороть себя в присутствии твоей принцессы! —  вопит Энди.
— Милый, миссис Мона никогда не секла твой пенис. Хочешь попробовать? — нагло ухмыляюсь я. — Короче, выбирай: или порка по попе в присутствии принцессы, как ты выражаешься, или за твоё отвратительное поведение миссис Мона выпорет плетью твой cock. Надеюсь, у тебя нет сомнений, что миссис с удовольствием это сделает. Она до сих пор вне себя из-за твоих непристойных предложений.
— Ну, прости меня, пожалуйста.
— Прощение за свой гадкий язык будешь просить у миссис Моны. А я вместе с Амирой посмотрю и послушаю, как ты это делаешь. Missis Mona wants to cane your bottom as hard as possible. You’ll cop it! Я сто раз предупреждала: не хочешь вести себя прилично – значит, будешь терпеть позор и боль. Но мои слова для тебя пустой звук. Теперь розги миссис заставят тебя голосить в присутствии Амиры. Завтра вечером твою попку исполосуют до крови.

***
Семь часов вечера. Плотно закрываю все окна в нашей спальне, включаю кондиционер на полную мощность. Сегодня в Малинди было жарко – тридцать два градуса в тени. Наша супружеская кровать застелена бардовой простынёй. Напротив кровати в ряд выстроились три кресла – для меня, миссис Моны и Амиры. На столе подле кровати лежат несколько красных бархатных лент и голубые штанишки Энди. Их я нашла недавно, разбирая старые вещи, привезённые из Москвы. Энди упросил меня, чтобы при «посторонних» – так он выразился – его секли в этих голубых кальсонах. Хотя какая Амира посторонняя? она наша няня и занимается с маленькой Натали. Ещё на кровать я положила белый пушистый свитер Энди – наденет, если ему будет холодно под кондиционером. Я всегда забочусь о собственном муже. В спальне всё готово для домашнего спектакля, поучительного и полезного. Поучительного, в первую очередь, для Энди.
Иду укладывать спать малышку Натали; надеюсь, она не проснётся во время представления. Когда кроха засыпает, зову Энди. Он смотрит на спящую дочку. Спрашиваю, когда он перестанет бросаться на других женщин. В сотый раз говорю ему, что у него есть любящая жена и маленькая Натали.
— Дорогая, ты слишком ревнива. Обращаешь внимание на сущие пустяки. Я же не выебал миссис Мону и не приставал к её племяннице.
Этого  ещё не хватало! Меня раздирает злость. Хватаю его за руку, увожу из детской комнаты; молча, влеку мужа в другой конец дома к двери в спальню. В гневе кричу:
— Go assume the position!
Кричу громко, так что меня наверняка слышат и миссис Мона, и Амира. Энди заходит в спальню. Прежде чем закрыть за ним дверь, объясняю, что у него есть три минуты – переодеться. Если, конечно, он не хочет, чтоб его секли голого.
Потом нахожу Амиру, вместе идём в спальню. Открываю дверь. Энди лежит в голубых кальсонах, попкой вверх; ещё на нём красуется белый свитер. В спальне действительно прохладно. Усаживаю  Амиру в кресло. Беру красные бархатные ленты, одной из них тщательно связываю ноги Энди, привязываю ленту к спинке кровати. Другими лентами привязываю руки мужа к передним ножкам нашего супружеского ложа. Смотрю на Амиру; вижу, что та смущена. Не фига! пусть привыкает, если не хочет остаться старой девой. Знаю, что Амире уже двадцать два года. У неё приятная кукольная мордочка, а мужа до сих пор не нашла.
Энди лежит, уткнувшись лицом в простыню. Немного задираю ему свитер на спине, появляется загорелая полоска кожи; разглаживаю складки голубых штанишек на его попе, после чего пару раз сильно шлёпаю ладонью. Сажусь в кресло рядом с Амирой, она сидит с широко раскрытыми глазами. Втроём ждём миссис Мону.
— Сколько меня будут пороть? — спрашивает Энди.
— Откуда я знаю. Спроси у миссис Моны, когда она придёт, — отвечаю.

Открывается дверь в спальню. В руках у Моны пучок bamboo canes, на ней длинное красное платье и чёрные лабутены, как тогда давно, ещё перед зачатием моей девочки. Однако сегодня у Моны зверское выражение на лице, что очень даже подходит для нашего поучительного спектакля. Миссис Мона кладёт розги на стол. С удивлением смотрит на привязанного к кровати Энди, который сегодня не голый, а в голубых штанишках. Мона садится в кресло, на суахили спрашивает меня: это традиционная русская одежда?
Я смеюсь. Потом отвечаю, тоже на суахили, чтобы Энди не понял: это штаны для порки мужа – кальсоны; спереди есть прорезь, через неё можно вытащить his cock and balls и тоже пороть. По лицу Моны вижу, что она мне не верит; интересуется, почему Энди одет. Говорю, что ему стыдно перед Амирой, но хочешь, спусти с него штаны и дери по голым ягодицам. Она заявляет, что попробует сечь Энди в калсонах; мягкое «л» она не выговаривает. Я снова смеюсь. Энди подозрительно смотрит на нас, поскольку слышит знакомые слова.
— Милый, — говорю, — кажется, ты хотел спросить у миссис Моны, сколько тебя будут сечь.
Энди напрягается, краснеет, произносит:
— Missis Mona, tell me, please…  how many strokes will it be?
— I don’t know right now. I’ll watch your bottom and then I‘ll decide. You must remember this teaching. 
Думаю, Энди понимает, что рано или поздно сегодня с него спустят штанишки. И спустят шкуру.
Потом миссис Мона встаёт, подходит к столу с розгами и начинает процедуру выбора самой лучшей. Она испытывает их в воздухе. Это, скорее, прелюдия для Энди; мы с ней это понимаем.
…С Амирой я сижу в зрительном ряду, а Мона заходит с другой стороны кровати и приступает к teaching. Она успевает дать Энди почти сорок strokes, когда я слышу, что моя девочка проснулась и плачет. Бегу к ней. Слышу, что миссис Мона прекращает экзекуцию. Минут десять я убаюкиваю маленькую Натали, она засыпает. Возвращаюсь в спальню. Энди лежит в спущенных до колен штанишках, на попе вздулись красные полосы, лицом уткнулся в простыню. Говорю Моне, что малышка уснула; выразительно смотрю на голую попку Энди. Миссис Мона на суахили объясняет мне, что решила посмотреть следы от экзекуции, велела Амире спустить с него калсоны – она опять не в силах произнести мягкое «л». Кальсоны, — машинально поправляю её. Да, калсоны, — говорит она с твёрдым «л», и я снова смеюсь. Ещё Мона говорит, что Энди весь покраснел, когда Амми спускала с него штаны. Очень хорошо, — думаю я; пусть терпит позор, если не умеет вести себя прилично. Смотрю на Амиру, она с видимым удовольствием взирает на исполосованную попку Энди. Похоже, эта девочка не так проста, как я думала. Ладно, хватит размышлять! Our show must go on!
У миссис Моны на лице по-прежнему зверское выражение. Я говорю ей: go on! Она берёт свежую розгу и не жалеет сил. Её розга театрально громко свистит в воздухе, прежде чем ненадолго застыть на голой попке Энди. После каждой розги он громко орёт, совсем не стесняясь Амиры. Мона говорит по-английски, что надо было запихнуть в рот Энди кляп. Наверно, имеет в виду свой любимый красный шар с застёжками на затылке. Сегодня мне совсем не жалко супруга. Хочу, чтобы миссис Мона основательно его проучила. Начинаю думать, что она права, и что без регулярной дрессировки мой тембо никогда не станет вести себя подобающим образом. Что ж, пусть терпит позор и боль.
Andy screams after each Mona’s hit and she laughs at him. Миссис Мона прекращает экзекуцию, лишь изломав о попку Энди две бамбуковые розги, довольно толстые. Ягодицы Энди сплошь покрыты красными полосами, живого места не осталось. Так ему и надо!
Миссис Мона, Амира и я, молча, лицезрим то, во что должны превращаться ягодицы stiff guys. Энди тоже молчит. В спальне повисает неловкая тишина, словно три женщины и мужчина забыли слова пьесы, а суфлёра здесь нет. Лучшим актёром оказывается Энди:
— Missis Mona, I’m sorry. Forgive me, please!
Мона подходит ближе к изголовью кровати, Энди целует ей руку, потом поворачивает голову в мою сторону:
— Джей, я буду верным и послушным мужем. Правда, Джей! — восклицает он.
Мне становится смешно. «Правда, Джей», — повторяю голосом старой карги. Мона и Амира с удивлением смотрят на меня, они не понимают по-русски.
— Говоришь, что обещаешь слушаться? — переспрашиваю мужа.
— Да, Джей.
Быстро придумываю тест на послушание. Потом говорю:
— Докажи своё послушание, милый. По-английски, прямо сейчас попроси Амиру,  чтобы она дала тебе десять розог.
Энди  долго смотрит на меня, опять краснеет, переводит взгляд на Амиру. Собравшись с духом, произносит:
— Miss Amira, give me  ten strokes, please.
— Okay! — восклицаю, — Amira, it’s a joke. But if you want, you may give him several strokes on his naked bottom.
Она отрицательно качает головой. Что ж, тогда пора опускать занавес.

Миссис Мона и Амира покидают нашу спальню. Я же беру “Canon” и запечатлеваю для истории своего русского тембо. На цветных photos он лежит, уткнувшись лицом в бардовую простыню, в спущенных голубых кал-сонах, как говорит миссис Мона. Его исполосованные ягодицы видны особенно отчётливо. Наклоняюсь к мужу, интимно шепчу:
— Милый, за то, что ты прячешь своё личико от жены и от “Canon”, миссис Мона выпорет тебя в следующий раз. К тому же сегодня ты слишком откровенно вилял своей бесстыжей попкой перед принцессой Амирой. Хочешь ей понравиться? Ну, ну… Прочти в романе Андрея Гусева, что тебя ждёт в таком случае.



8.  ДЕБЮТ  ПРИНЦЕССЫ  АМИРЫ

— Милый, ты опять хандришь, не работаешь, ничего не пишешь. Целыми днями только и делаешь, что пьёшь пальмовое вино из холодильника. Я понимаю – жара, ты её плохо переносишь. Но ты ведь мэтр русской эротической прозы, почти как Андрей Гусев, — хихикаю я. Потом вежливо интересуюсь:
— Может быть, надо обратиться к миссис Моне за сеансом teaching?
— Пошла к чёрту твоя миссис Мона! — огрызается он.
— Понятно. Ты мечтаешь, чтобы в голубых кал-сонах, как говорит миссис Мона, тебя высекла принцесса Амира. Правильно?
— I double fucked  your Amira! — орёт он.
— Когда только успел? — картинно изумляюсь я. — Ну… тогда тебе не будет стыдно повилять перед ней голой попкой в спущенных до колен голубых кал-сонах.
— Пошли вы все на ***! — визжит мой тембо.
— Ладно, значит, так, — говорю ему, — вечером будет дебют принцессы Амиры. Конечно, если она согласится попробовать. Думаю, миссис Мона её уговорит. В любом случае с твоей хандрой надо что-то делать. Малинди – не то место, где глупый русский тембо околеет или сойдёт с ума, — пытаюсь я развеселить мужа.

Долго уговаривать Амиру не приходится. Эта принцесса начинает мне нравиться. Потупив глазки, она говорит, что хотела бы увидеть белого мужчину – mister Andy – абсолютно голым, если можно. Тебе, принцесса, можно! я сама балдею, когда вижу тело Энди, особенно his cock and balls.
Вечером зову Энди в спальню. Он не откликается. Иду смотреть, в чём дело. Муж сидит в кабинете, что-то пишет. Прямо как мой любимый писатель Андрей Гусев.
— Быстро! пошёл в спальню! — командую ему.
Идёт. Я, как кроткая жена, следую в двух шагах позади.
— Раздевайся, обувь можешь не снимать, — говорю.
Ставлю голого мужа у спинки кровати так, чтобы он мог любоваться нашим супружеским ложем. На кровати лежит покрывало с вышитым слоном, у которого громадные бивни; но выглядит слон добродушно. Привязываю руки супруга к высоким балясинам, каждую руку по-отдельности. Ноги связываю вместе ниже колен, чтоб не мог брыкаться.
— Ты хочешь показать Амире мой ***?
— А также твои balls, — хихикаю, — Амира сама тебе покажет, как дерут плёткой –  твоей любимой леопардовой плёткой. Надеюсь, у неё получится; а если что-то пойдёт не так, ей поможет миссис Мона с помощью bamboo canes. Миссис, как ты мог заметить, не верит в силу плётки.
— Я не хочу миссис Мону, и Амиру не хочу. Пусть они идут в ****у! Выдери сама.
— Милый, это старая песня. Тебя никто не спрашивает, что ты хочешь. Важно, что хочет глава семьи. А я хочу сесть в кресло в нашей спальне и наслаждаться спектаклем; и буду наслаждаться, мы ведь с тобой не ходим в театр.
— В Малинди нет театра.
— Honey! спасибо за ценную информацию. Но сегодня театр будет. Домашний. В нём две чернокожие леди будут заниматься воспитанием моего белого мужа. Может быть, после этого он перестанет посылать матом свою жену и крестницу своей дочери. Радуйся, что миссис Мона не знает русского языка, но я могу перевести ей, что означает «на ***» и «в ****у», куда ты соизволил нас посылать.
— Не надо переводить, — просит приготовленный к порке супруг.
— Ладно, не буду. Я послушная жена, слово мужа для меня закон.
Покидаю спальню, дверь оставляю открытой. Нахожу Амиру, на ней короткая цветастая юбка, чёрная майка на бретельках, на шее платок в горошек. Ладно, думаю, сойдёт; но туфли надо заменить. Даю ей свои коричневые босоножки на высоком каблуке. Когда надевает, говорю, чтобы выставила правую ногу вперёд. Делает. Смотреть надо дерзко, сверху вниз, даже если мужчина стоит перед тобой, — объясняю ей. Говорит, что поняла. Вместе идём в спальню, моя обувь нарочито громко стучит по деревянному полу в коридоре. Делаю это специально, чтобы Энди слышал и трепетал. Войдя в спальню, предлагаю Амире сесть в кресло, сама сажусь рядом, закидываю ногу на ногу.
— Милый, — говорю, — перед поркой ничего не хочешь спросить у мисс Амиры? Можешь спросить in English, она хорошо говорит по-английски.
Поскольку Энди молчит, я вылезаю из удобного кресла, беру со стола леопардовую плётку, вручаю нашу семейную реликвию Амире. На  суахили, чтобы Энди не понял, говорю: давай, принцесса! вперёд и не бойся. После чего плюхаюсь в кресло и наблюдаю.
Сначала Амира помахивает плёткой в воздухе; похоже, берёт пример с миссис Моны: принцесса видела, как та опробовала в воздухе розги. Потом Амира спрашивает, тоже на суахили, можно ли пороть плёткой по спине. Можно, отвечаю, но лучше дери по ягодицам. Если хочешь, левой рукой возьми his cock, а плетью в правой руке будешь драть. Тогда он кончит тебе в ладошку. Попробуй! — хихикаю я.
Нет, с первого раза принцесса не решается на такой шаг. Она аккуратно лупит плетью по ягодицам Энди. Тот изредка вскрикивает.
Дверь в спальню открыта, в дверном проёме возникает миссис Мона, с интересом глазеет на первое действие спектакля. Быстро включается в число исполнителей. Исполнителей экзекуции, разумеется. Мона принесла свежие розги, и они уже гуляют по попке Энди. После каждого удара леопардовой плётки от Амиры следует пара розог миссис Моны.
Наконец, Амира считает свою роль завершённой, переходит  в число зрителей, садится рядом со мной. Миссис Мона со  злостью что-то шепчет в ухо Энди. Небось, вспоминает непристойные предложения, которые тот делал ей по глупости; почему-то она никак не может их забыть и успокоиться. Потом одной рукой она хватает Энди за стоящий cock,  розгой в другой руке начинает лупить с удвоенной силой. У Моны длинные изящные пальцы; сама она сейчас похожа на разъярённую пластичную чёрную пантеру. Картина не для слабонервных, скажу вам. 
Энди не вытерпит такого натиска. Полминуты я размышляю: входит ли male milking в присутствии Амиры в планы миссис Моны. Однако у меня есть свои планы. Порывисто поднимаюсь из кресла, подхожу к мужу, опускаюсь на колени, Мона убирает руку, беру в рот Andy’s cock. Балдею от его солоноватого вкуса, начинаю сосать. Миссис Мона продолжает пороть Энди по ягодицам. Её розга словно вколачивает cock в мою глотку. Глубоко всаживает, так что я чуть не задыхаюсь. Впрочем, Энди долго не выдерживает и заливает меня своим мужским молоком. Глотаю... облизываю губы, снова глотаю. Выпив всё молоко, оставляю вымя в покое. Чуть позже вижу, как миссис Мона подносит к устам Энди изящную  холёную руку, в которой зажата розга. Он целует: сначала руку, потом розгу; с придыханием произносит “thanks!”
Я надеюсь, что это “thanks!” относится и к моей работе. Поворачиваю голову и смотрю на Амиру. Принцесса беззвучно хлопает в ладоши. У меня же в голове неожиданно возникает старая, слышанная ещё в Москве песня:
«Как это странно всегда,
Вроде бы взрослые люди,
А в голове ерунда,
Мечтаем, как дети, о чуде…»



9.  РАСПЛАТА  ЗА  ЕРЕСЬ

— Скажи, Джей, как ты думаешь: Святый дух исходит от Отца нашего небесного или от Сына тоже? — спрашивает Энди.
— Кто ж его знает, — растерянно бормочу я.
— Дорогая, мы же венчались в католическом храме. Значит, надо следовать католическому канону: от Сына Святый дух тоже исходит.
— И что из этого следует, мой сладкий?
— Это я так, к слову сказал. Просвещаю тебя, чтобы ты не впала в ересь. Смысл же, дорогая, заключается в том, что на все дела свои надо иметь благословение.
Здесь Энди делает паузу, а у меня хватает ума не спрашивать, чьё требуется благословение. Убедившись, что я умна, мой муж продолжает:
— Согласна ли ты с тем, моя венчанная жена, что в мире нет ни гомосексуальности, ни гетеросексуальности, ни даже асексуальности, а есть лишь скользящая сексуальность? И сообразно этому скользящее доминирование.
— Ага, милый. Но ещё есть Дженни –  глава нашей семьи, — счастливо хихикаю я.
Энди демонстративно не замечает мой выпад и спрашивает:
— Darling, здесь в Малинди мы живём уже больше двух лет, правильно?
Я молча киваю.
 — За эти два года русский писатель ни разу не драл розгами свою венчанную жену Дженнифер, — продолжает Энди. — Даже для профилактики не порол леопардовой плёткой. Ты спросишь, почему?
— Я не буду спрашивать «почему». Я – глава семьи, а главу драть нельзя. Можно лишь исполнять мои приказы и любить. Понял, глупый тембо! — самоуверенно заявляю я.
— Дорогая, так было все два года: когда ты была беременна, и после рождения нашей девочки. Однако мы живём в изменчивом мире. Недавно сошло благословение выпороть леопардовой плёткой для профилактики венчанную жену Дженнифер.
С этими словами он хватает меня за шкирку и тащит в спальню, словно котёнка. Как и положено кошке, я пытаюсь царапаться, но не очень активно. В спальне на кровати уже лежит леопардовая плеть.
— Дорогая, ты сама разденешься или тебе помочь?
Ладно, думаю, исполню для тебя домашний стриптиз, глупый тембо. После стриптиза Энди багровеет, валит меня на кровать, но вместо того, чтобы оттрахать, упирается коленом мне в поясницу и начинает связывать.
— Осёл! — кричу я ему, — fucking bastard! bullshit!!!
Он не обращает внимания на мои вопли. Спустя несколько минут я оказываюсь распластана на кровати: лежу на животе, со связанными руками и что ещё хуже – с широко разведёнными ногами, которые жёстко зафиксированы.
— А теперь, darling, мы можем поговорить, — усмехается супруг. Он долго бродит вокруг кровати, рассматривает меня с разных ракурсов. Потом заявляет:
— Я заметил, что кто-то много раз заходил с твоего ноутбука на сайты знакомств в Найроби. И даже не озаботился стереть историю посещений. Не иначе, как это была Амира. Правильно?
Я молчу. Жду, что он ещё измыслит. Сдаётся, что я дожидаюсь продолжения целую вечность.
— Что меня поразило, — возобновляет лекцию супруг, — на сайты знакомств заходили под ником Jennie-tiger. Может быть, это была миссис Мона, придумавшая себе такой экзотический ник? — ухмыляется Энди.
Я продолжаю молчать.
— Дорогая, коль ты молчишь, то…  думаю, что на первый раз твоим ягодицам будет достаточно семи десятков плетей. Но учти, если плётки окажется мало, то в следующий раз будут розги. Ты согласна, мой ангел?
— Да… — выдавливаю из себя.
— Что «да»? — злится он, — венчанная жена забыла, как надо обращаться к своему господину? Забыла, как господин наказывал её?
У меня нет сил отвечать.
Не дождавшись ответа, Энди принимается пороть. Миссис Мона фантазировала, когда говорила, что леопардовая плётка ни на что не годится. В руках Энди плеть пробирает всю меня насквозь. Я ору и умоляю мужа остановиться. Но ему плевать на  мои вопли, он продолжает лупить со всей силы. Кричу ему, что он садист. Это раззадоривает его ещё больше. Для меня же реальность становится какой-то неустойчивой, я больше не могу терпеть боль.
— Please, no more! — визжу я, забыв русский язык.
— Really? Relax your ass! Moreover, I’m gonna hit even your back, — смеётся он и продолжает драть. Останавливается, лишь когда у меня начинается истерика. Нежно гладит меня по голове. Я постепенно успокаиваюсь. Тогда он говорит, что осталась ещё третья часть порки. Спрашивает, когда я буду готова её принять: сегодня или в другой раз.
Он – форменный осёл или сущий дьявол. Я с трудом восстанавливаю дыхание и не собираюсь отвечать на его вопросы.
— Show me how strong you are, — говорит мой венчанный супруг.
Я упрямо молчу. Он же продолжает тренироваться в английском:
— Today I’m not playing games. I’m very angry about your behavior. Now your ass knows about it. …Well, what are we gonna do without delay? Perhaps you want to get photos, don’t you? So, present your bottom for the camera. 
Этот осёл достаёт iPhone и начинает снимать мою исполосованную попу. Потом говорит, что всё получилось великолепно, а слайды не мешало бы выложить на сайты знакомств в Найроби – разумеется, под ником Jennie-tiger и дать правдивый комментарий.
— Дорогая, сделаешь это? — вопрошает супруг.
Я благоразумно молчу. Он испытующе смотрит мне в глаза.
— Ладно, так и быть: больше не буду пороть. Сейчас не буду, — уточняет Энди. — Но вот тебе ручка и блокнот. Когда развяжу руки своей венчанной жене Дженнифер, то пусть она десять раз напишет фразу: “I don’t want to be a whore”. Вопросы есть?
Глупый, глупый тембо!  Разве ты не знаешь:
«Если ты со мной,
  Мир меняет цвет,
  И других возможных вариантов нет...
  Нас ведёт любовь, если ты со мной».



10.  ГОСТЬЯ  ИЗ  ПРОШЛОГО

— Энди, — объясняю я мужу, — ещё в каменном веке у любого племени самой большой ценностью были женщины. А мужчины – это расходный материал природы. Понял?
— Пока нет… — бурчит он.
— Для существования любого племени хватит и одного мужчины, или двух… а женщин должно быть много, чтобы не случилось вырождение. Теперь понял?
— Ну…
— Что ну?!  Ты как относишься к своей единственной белой женщине? А чернокожих у тебя нет и не будет! — злобно шиплю я. — Ты порол плёткой свою единственную жену, — кричу ему.
— Моя единственная жена заслужила, чтобы плётка гуляла по её попе. Ты, Джей, должна сказать мне спасибо за науку. Что бы ни говорила индийская философия, живём мы лишь единожды. А раз так, то именно в этой единственной жизни и надо пороть жену плетью за её виртуальные секс-знакомства и прочее непотребство, которое она творила вместе с миссис Моной и Амирой. Этих сомалийских обезьянок тоже не мешало бы отстегать плёткой, а ещё лучше прогнать из нашего дома. В Древнем Риме, например, у женщин даже не было имён, ведь смешно называть по именам домашнюю утварь.
— Ты не тембо, ты – форменный осёл! — ору я. — Так вот осёл, я пригласила к нам в Малинди миссис Аманду из журнала “Real Woman”. Надеюсь, ты её ещё не забыл. Вместе с миссис Моной она устроит тебе tremendous teaching за твоё неуважительное отношение к женщинам. Две миссис навсегда выбьют из твоей башки саму идею поднять руку на Дженни, — говорю я о себе в третьем лице. — Ты понял, глупый осёл?
Некоторое время Энди переваривает услышанное. Потом визжит, что выебет обеих миссис – и Мону, и Аманду. По его реакции я понимаю, что он испугался. Тогда объясняю, что миссис Аманда уже в пути; лучшее, что мой муж может предпринять – это встретить её в Moi International Airport  и привезти в Малинди.
— Возможно, что при обходительном отношении Аманда сжалится и не будет учить тебя слишком строго, — толкую мужу. — Чего не скажешь про миссис Мону, я ведь рассказала ей про твои бесчинства. К тому же, милый, ты стал плохо тра… — прикусываю язык, — заниматься любовью со своей женой, — целомудренно говорю, —  да, плохо. Может быть, после teaching  ты исправишься.
Он пытается поцеловать меня. Отстраняюсь. Говорю, что все эти нежности уместны лишь после исправления мужа.
— Две миссис устроят тебе запоминающийся правёж. Твоя попа, мой муж, будет рыдать кровавыми слезами! — зло говорю, вспомнив, как он лупил меня плетью. 
— Джей, когда ты мечтаешь, ты ни в чём себе не отказываешь. Я угадал?
— Honey! вчера мы слушали свежую русскую песню. Там было:
«Ничего не жалко,
  Ни огня, ни слов,
  Если за мечту,
  Если за любовь», — хихикаю я. Энди молчит.
— Ладно, сладкий, розги будут учить тебя потом, — успокаиваю мужа. — А сейчас I want you to cum when I’ll fuck you with my strap-on dildo. You don’t have a choice. So, make it nice!..

***
Когда Аманда приехала, мы выделили ей комнату на втором этаже, рядом с кабинетом Энди. Увидев маленькую Натали, наша гостья умилилась тем, как та похожа на моего мужа. Энди был горд таким замечанием.
На следующий день оставляем маленькую Натали на попечение миссис Моны.  Ведём  нашу гостью в город. Сначала посещаем ресторан “The Old Man & The Sea”. За обедом Энди рассказывает, откуда взялось название у заведения: в тридцатые годы прошлого века на сафари в Восточную Африку приезжал Эрнест Хемингуэй, и говорят, что именно здесь – где-то между Момбасой, Малинди и Ламу – Хэм впервые сходил на морскую рыбалку; ну а уж потом появилась знаменитая повесть “The Old Man and the Sea”. 
Аманда интересуется, не собираемся ли мы возвращаться в Москву. Энди отрицательно качает головой.
— Миссис Аманда, Малинди хорош тем, что отсюда недалеко до острова Сокотра. Там когда-то обитала возрождающаяся из пепла птица Феникс. Возможно, что дело было не в Фениксе, а в самом острове, столь удивительном, сказочном. И согласитесь, всегда приятно знать, что поблизости находится место, где есть шанс возродиться, — смеётся мой  муж. — Нет, Аманда, мы остаёмся здесь. Да и говорят, что в Москве революция назревает.
— Русский писатель живёт мифами о России, — бормочет Аманда, — даже я знаю, что там не будет революции, последняя случилась сто лет назад. А на Сокотре обитают не возрождающиеся в огне Фениксы, а йеменские мусульмане. Йеменцы хоть и воюют с саудовскими bastards, но сами ничуть не лучше этих ублюдков, которые угнетают женщин! — патетически восклицает Аманда.
— Миссис Аманда, саудиты не так уж плохи, — пытается утихомирить её мой муж. — Во-первых, они сказочно богаты, нефти у них немерено. Во-вторых, эти несравненные творения Аллаха постепенно приближаются к общепринятым ценностям. Женщины у них уже обладают всеми правами, — Энди усмехается, смотрит на меня и добавляет: — всеми правами, какие есть, например, у верблюдов и коз.
Аманда в гневе шипит что-то in English. Я же молчу и вспоминаю давний разговорчик с Энди здесь же в “The Old Man & The Sea” – мы болтали об очередных выборах русского царя. Я спрашивала у Энди, что произойдёт. Он зло ответил, что ни-че-го, растягивая «ничего» по слогам.  Потом сказал:
— Царь, как ты его зовёшь, правит восемнадцать лет. За это время он сколотил личное состояние в миллиарды долларов, развязал три войны – в Грузии, на востоке Украины, в Сирии. У него за спиной «Норд-Ост», «Беслан», сбитый пассажирский «Боинг» в небе над Донбасом, а ещё чай с полонием-210 в центре Лондона. Этот царь отдаст власть в результате бросания листков бумаги в ящик с прорезью? Даже не смешно. Личную безопасность такому царю может гарантировать лишь бесконечное продление его власти. Тем более что у царя столько болезненных психологических комплексов и маний… я не представляю, как он ещё в силах жить на свете.
Помню, в тот момент Энди надолго задумался. Я ему не мешала, смирно ждала продолжения, ковыряясь в тарелке с королевскими креветками. После паузы Энди проронил:
— Если что и произойдёт в Москве, то всё будет решаться на улицах… Предыдущий сон русских длился больше семидесяти лет; нынешний пока гораздо короче. Интересно, что будет, когда люди проснутся. Какая подберётся команда? Мы с тобой Джей ведь тоже anti-Putin team. Хотя я не исключаю варианта, что власть в России возьмут военные. С другой стороны… когда русскими столько лет правит чемпион Ленинграда по японской драке, то я… я начинаю задумываться над менталитетом своих соотечественников. Ведь каждый народ заслуживает того правителя, которого имеет,  — изрёк тогда Энди и злобно выругался.
— Maybe, history has its own tragic irony, — сказала я ему. А сама подумала: «Наверно, мы уже никогда не вернёмся в Москву. Значит, и маленькая Натали не увидит Россию. Спасибо русскому царю-ироду».
Эти воспоминания пронеслись у меня в голове за одно мгновение, как короткий видеоклип. Когда я возвращаюсь в реальность, то слышу голос Аманды. Она словно подливает масло в огонь:
— Энди, а что можно сказать о путинской элите?
Мой муж морщится и произносит одно-единственное слово: троечники. Потом добавляет:
— С ними бедственно иметь дело. Опасно для собственной жизни.
— А разве здесь не опасно?! Придёт сюда какое-нибудь племя из Южного Судана… за протеином, — хихикает Аманда, — не боитесь?
Вопрос остаётся без ответа. Да и какой тут может быть ответ?!
— Аманда, ты есть агент KGB, — усмехнувшись, делюсь я вслух своей догадкой. — Дорогая, подумай: где Судан и где Малинди?!
— Прямой путь ищут демоны. А эти чёрные племена переплюнут любых злых демонов. Не пойму, кой чёрт, торчать вам в этом африканском захолустье, — не сдаётся моя подруга.

После обеда в ресторане мы ведём Аманду взглянуть на главную достопримечательность Малинди – белую колонну на берегу океана, увенчанную крестом, то есть Vasco da Gama Pillar. Вокруг полно туристов – и африканцев, и белых. Вдоволь налюбовавшись пятивековой архаикой, идём по тропинке, спускаемся к воде. Когда тропинка кончается, пробираемся среди влажных водорослей. В проплешинах среди них остались маленькие лужицы, а песок выглядит белым, как кость. В одной из луж с каменистым дном нам попадается крупная porcupine fish, попавшая в эту ловушку при отливе; рыбина действительно похожа на дикобраза. Потом мы долго стоим у края океана. Вблизи вода серая, чуть дальше светится зелёным цветом, а где-то далеко от берега становится синей. Может быть, это высокое небо придаёт водам океана синеву. Медленно плывущие редкие облака посылают на спокойную воду тёмные движущиеся пятна. Уже начался прилив, здесь в Малинди он высокий – больше трёх метров. Раз за разом приходится пятиться назад, чтобы каждому из нас не стать обитателем океана – каким очень скоро вновь сделается виденная нами  porcupine fish.
Затем мы направляемся к Uhuru road, там неподалёку есть дом девятнадцатого века. Он с колоннадой вдоль первого этажа, в нём находилась резиденция британских властей. Тут же в саду стоит памятник в виде мачты с парусом, который напоминает об экспедиции Васко да Гамы, посетившей Малинди в пятнадцатом веке.
Сегодняшний Малинди – это два разных города в одном месте. Европейская его часть включает современные магазины, Casino Malindi, которое называют маленьким кусочком Италии, ночные клубы вроде Pata Pata Beach Club на берегу океана или Fermento Disco Bar на Lamu road, комфортабельные отели. Арабская же часть напоминает средневековый город с соответствующими традициями. Не знаю почему, но арабов я не люблю и в их Малинди стараюсь не попадать.
Завершаем экскурсию по Малинди посещением древней Portuguese Church. Ещё обещаем Аманде, что покажем руины города Gede, который существовал в тринадцатом веке. Это недалеко от нашего дома. Говорю, что туда можно отправиться в любое время, даже поздним вечером. Наверняка в полночь там полно призраков, если кому-то интересно. Впрочем, Аманда приехала к нам в гости вовсе не для ловли привидений.
Приезд Аманды сулил новые впечатления. Вечером в спальне я говорю Энди:
— Ощущения… если добавить к ним ещё ожидания, то получится незабываемый волнующий микст.
Энди согласно кивает, нежно обнимает меня за плечи.
— Тогда поцелуй меня, тембо! — требую я.



11.  OUTDOOR  ВОСПИТАНИЕ

— Милый, — говорю мужу, — завтра в воскресенье мы покажем Аманде старый город Gede, потом отдохнём в Малинди в каком-нибудь итальянском заведении, а на следующей неделе она вместе с миссис Моной приступит к твоему воспитанию.
Тут я усмехаюсь, но подавляю смешок, чтобы лишний раз не испытывать судьбу. Поскольку Энди помалкивает, то я объясняю суть предстоящего:
— Наверно, помнишь, как миссис Мона «уговаривала» тебя завести ребёнка, нашу  Натали. Временами мне было очень жаль тебя. Теперь жалко не будет, потому как ты позволил себе чёрт знает что – поднял руку на главу семьи, на Дженни, — говорю о себе в третьем лице. — Такое Дженни не прощает. Заруби себе на носу: ничего подобного больше не повторится. Миссис Мона и Аманда проучат тебя, раз ты сам не понимаешь элементарных вещей. 
 Энди молчит. Чтобы усилить воспитательный эффект от сказанного, я продолжаю пугать глупого тембо.
— Аманда ещё сочинит и напечатает в своём журнале рассказ о воспитании русского Andy-tembo в Малинди. Понял? — вопрошаю супруга.
Подсознательно я считаю, что в любви, как и на войне, все средства хороши. Поэтому бестрепетно решаюсь отдать Энди в руки двух мистресс. Мечтаю о том, что они сделают мне послушного мужа… пусть и ненадолго; я ведь знаю: постоянно покорным мой хитрый тембо не будет никогда.

***
В понедельник после обеда маленькая Натали крепко спит в доме. Мы – Аманда, Мона и я сама – предвкушаем волнительный эротический спектакль, к тому же поучительный для моего мужа. Громко зову Энди на лужайку, что имеется перед входом в нашу африканскую недвижимость. Он приходит, все в сборе, представление начинается.
Mistress Amanda is gonna punish Andy, she herself in an elegant black dress and black high-heeled shoes.
— Now it’s a correction time.  We’ll start our discussion with this paddle. You must be in a good listening mode, — объясняет Аманда, показывая свой девайс Энди. Тот визжит, что его никогда не пороли деревяшкой. Аманда громко смеётся. Я наблюдаю за спектаклем, сидя в большом  кресле с широкими деревянными подлокотниками. Оно нам досталось от прежних владельцев дома; может быть, им пользовались ещё английские колонизаторы, who knows? В соседнем кресле развалилась миссис Мона, закинув ногу на ногу; её светло-серая юбка задралась выше колен сантиметров на тридцать, а белые босоножки отчаянно контрастируют с шоколадной кожей ног. Если б я была парнем, mzungu, то…  наверно бы, кончила от одного только вида Моны.
Аманда расположилась на длинной массивной скамье, которую мы с Моной с трудом дотащили из дома до лужайки. Обычная скамья без спинки, правда, тяжёлая. Я приказываю мужу раздеться. Он куксится. Строго говорю:
— It will be paddling on the knees. Mistress Amanda will give you a lifelong lesson. So lower your pants and bend over her knees. Assume the position!
Энди орёт, что не ляжет на колени к Аманде.
— Етить твою мать! Милый, ты, видно, хочешь, чтобы мы тебе помогли. Я готова держать тебя за руки, а миссис Мона – за ноги и даже раздвинет их тебе, когда окажешься у Аманды на коленях.  Hakuna matata!  Но в таком случае Аманда отшлёпает твои balls.
В следующем эпизоде Энди покорно лежит на коленях у Аманды, выставив голую попу для наказания. Она велит ему приподнять попку как можно выше и упереться ладонями о землю. Делает. Но когда Аманда приступает к paddling, он громко орёт, пытается встать.
— Келеме, мчензи! — срывается у меня с языка. — Stop your moaning, hubby! Take it like a man!
Миссис Мона усмехается; на суахили говорит, что мой муж во время teaching всегда пищит как ребёнок.
Влепив Энди пару десятков ударом пэдлом, Аманда останавливается, спрашивает по-русски:
— Понял в чём твой грех, мальчик?
— Надеюсь, вы скажете, — лопочет Энди.
— Что ж, раз не понял, то продолжим. I think you want me to hit you harder. Extra strokes? — зловеще вопрошает Аманда. Энди не успевает ничего ответить, на его ягодицы сыпется град ударов. His ass starts to burn like fire.

После paddling on the knees  Мона и Аманда тщательно привязывают голого Энди к скамье. Я в это время выбираю лучшие bamboo canes для порки своего любимого мужа. Выбрав, отдаю розги двум мистресс.
— Andy, you need it! — ласково убеждаю мужа. — Take my word for it, if I do say so myself. I love you, hubby. However, you must know your place!
Потом Мона и Аманда секут розгами одновременно, стоя по обеим сторонам скамьи. Связанному Энди не увернуться, сколько бы не вилял попкой: the forceful strokes leave red marks, making him moan.
После сорока розог – с каждой стороны – обе миссис останавливаются. Ягодицы Энди исполосованы красными стежками, на их концах кое-где проступает кровь. Энди просит у меня прощения. Я отрицательно качаю головой; говорю, что ещё рано прощать; объясняю, что we’ll discuss it after the next forty strokes.
И тут начинается ливень. Я, Мона и Аманда прячемся в доме. Сквозь стекло окна смотрим на привязанного к скамье Энди. Ливень безжалостно лупит его голое тело. По иссечённым ягодицам текут кровавые слёзы.
— Дженни, а слабо тебе свежевыпоротого мужа отыметь страпоном, под ливнем, у нас на виду? — подначивает меня Аманда, — ну, чтобы он запомнил на всю оставшуюся жизнь.
В ответ я отрицательно качаю головой.
— Дженни, будь реалисткой, сделай невозможное! — упрашивает меня Аманда.
Я смеюсь и говорю, что для такого трюка лучше нанять каскадёра.

Когда дождь утих, мы втроём выползаем во двор. Аманда подходит к мокрому продрогшему Энди, говорит:
— Мальчик, по завершении teaching семь раз прочтёшь «Аве Мария». Если не помнишь текст наизусть, то найдёшь в интернете, когда мы тебя отпустим. A solemn atmosphere – that’s what we want.
Миссис Мона согласно кивает в ответ на фразу in English. Чуть поразмыслив, Аманда добавляет:
 — What is more, just now Jennifer will milk your cock. In addition to our punishment, it will be a special trip for you.
Затем она поворачивается ко мне:
— Jenny! Make him shoot a huge load of cum!
— Okay, — соглашаюсь я. Опускаюсь на колени рядом со скамьёй, на которой лежит Энди. — A good lad, a fine lad! — ласково воркую мужу и принимаюсь за работу.



12.  ПОДАРОК  АМАНДЫ

Утром, когда Энди просыпается, говорю ему:
— Ты так сладко спал – значит, тебе не так уж и плохо пришлось во время вчерашнего teaching.
Энди молчит; помалкивая, отправляется на второй этаж в свой кабинет. Ну и ладно. Тогда иду завтракать вместе с Амандой. За завтраком Аманда говорит, что решила сделать паузу в воспитании моего мужа. Ещё она просит отвезти её на берег океана, чтобы отправиться на морскую прогулку. Объясняю: до океана от нашего дома десять минут пешком; а по поводу прогулки надо спросить у Энди, вроде бы у него есть знакомый лодочник. «Щас спрошу», — говорю.  Иду к Энди.
— Нет проблем, — отвечает он на вопрос про морскую прогулку, потом ухмыляется и ехидно добавляет: — Морская прогулка нужна Аманде, как Хемингуэю… чтобы потом написать “The Old Mistress and the Sea”? 
— Может быть, и напишет, — говорю, — или попросит Андрея Гусева, с которым она, как ты знаешь, хорошо знакома. Только здесь не какая-нибудь карибская лужа, а океан; значит, название должно быть “The Mistress and the Ocean”, — хихикаю я.

Вернувшись с берега, Энди говорит, что Аманда уплыла с туземным лодочником, что на воде – мёртвый штиль, сегодня Аманда далеко не заплывёт. Лодочник покрутится неподалёку от берега и получит свои двадцать баксов.
Вижу в руках у Энди бутылку пальмового вина и стакан.
— Хочу поработать, а спиртное придаёт мне нужную лёгкость в письме, — объясняет он и идёт в свой кабинет.
…С предсказанием погоды Энди ошибся. После обеда поднимается сильный ветер, он гонит облака на юг в сторону Пембы. На нашем участке земли под порывами ветра раскачиваются кроны пальм, их листья мечутся во все стороны. На воде сейчас большая волна. Молю Господа, чтобы моя подруга вместе с лодочником не утонула в океане. Ей же ещё продолжать teaching  моего мужа. In God we trust, а у природы нет плохой погоды.
Аманда не утопла. С океана она приходит вся испачкавшаяся в песке, с ошмётками водорослей на обуви.
— Ни одной рыбы не видела, — говорит она.
— Немудрено. Трудно увидеть, когда такой ветер, высокая волна и полно пены, — отвечаю.
— Да, океан разыгрался, бурлил, взметал белые кипящие всплески… хотя громадные сине-зелёные волны с барашками на верхушках смотрелись обворожительно. Поутру океан лежал ровный, как гладильная доска, и была тишина. Вода вдали от берега выглядела тёмно-синей, почти фиолетовой – как в романах Хемингуэя. Но оказалось, что утром океан просто спал. Он коварен, этот тропический океан, и свиреп. И ветер был какой-то упругий, злой. Возвращаясь, уже у берега мы чуть не перевернулись, мне пришлось спрыгнуть с лодки, вброд продираться среди водорослей.
 Впрочем, Аманда вернулась с океана со здоровым румянцем на лице, посвежевшая, дерзкая. Она заявляет, что готова продолжить воспитание Энди.
— Пробовал ли твой тембо spanking loop? — вопрошает она.
Я даже и сама не знаю, что это такое. Объясни, говорю.
— It’s a bit like a double cane but it hurts like fucking bitch. I’m gonna introduce spanking loop to Andy right now, — усмехается она.
— Что ж, давай попробуем, — соглашаюсь я.
Моя подруга идёт в дом за инструментом, а я зову мужа. Ветер немного утих, дождя нет, и даже проглядывает предзакатное солнце. Когда Энди является, вижу, что он пьян, наверно выпил целую бутылку пальмового вина. Мэтр эротической прозы, чёртов!.. Привязываю его к ближайшей от дома кокосовой пальме. За руки и за ноги привязываю, потом делаю верёвкой круговые туры окрест его поясницы и ствола пальмы. Налицо очень недурственный art bondage... ну, в моём разумении.
Возвращается Аманда. Наготове со spanking loop она ждёт, когда я завершу последние штрихи в деле художественной вязки. 
— Супер! — восклицает она, когда я заканчиваю. — Теперь Всевышний обязательно благословит наше мероприятие!
— Нивиза! классно получилось, — соглашаюсь я и хихикаю. Смотрю на Аманду, сегодня она особенно красива – с её милой улыбкой и чудесными тёмными глазами; жаль, что красота не гарантирует счастья.

— Andy! Of course, I love you. You know I do. Но тебя надо учить примерному поведению и хорошим манерам, — говорю я и спускаю с мужа шорты.
Энди стоит с выставленной напоказ, оттопыренной попкой, словно напрашивается на порку, хотя следы от вчерашней учёбы ещё не сошли. Ничего, будет знать, как поднимать руку на Дженни, — думаю я.
Наконец, Аманда приступает. Неторопливо и размеренно она лупит по ягодицам Энди, как будто пыль из ковра выбивает. Что ж, в нашем случае она через красивую попку Энди вышибает дурные мысли, засевшие в его башке. Когда Аманда выбивается из сил и останавливается передохнуть, я пытаюсь втолковать мужу:
— You must obey me! And you will wear a chastity belt starting today. Understood? No? Maybe… you reflect on your cum? Don’t worry! You know that just a few minutes of prostate massage and you will cum in your panties like a good sissy boy.
Немного отдохнув, Аманда угрожающе шипит Энди:
— And here are the last twenty coming. You won’t forget these strokes ever…
Amanda gives him very hard hits. His ass is red. I hope that she really changes Andy’s mind.
По завершении teaching Аманда отдаёт мне в подарок spanking loop. Занятная вещица, для устрашения Энди повешу её на стене в спальне.

***
Аманда вскоре покинула Малинди, попросив Энди проводить её в Moi International Airport. По своему обыкновению Аманда мчалась в неизвестность по неизвестной дороге. Перед отъездом она сходила со мной и Энди поужинать в “The Old Man & The Sea”. Как и нам, ей приглянулось это заведение. “Small place but cozy and romantic”, — сказала она.
Энди заказал тигровые креветки and grilled lobsters. Пока готовятся, мы приступили к джину Gordon’s; я – с тоником, хотя малярии в Малинди нет, по крайней мере, в сухой сезон.
Аманда опять допытывалась, не собираемся ли мы вернуться в Москву. Я промолчала. Энди сказал, что на Земле грядёт потепление, льды растают, Россию затопит, она подобно Атлантиде станет дном. Потом через паузу добавил: даст Бог – приедем на новый берег, в Киев.
Потом мы сосредоточенно ели вкуснятину. Молча ели, потому что слишком вкусно.
Насытившись, Аманда вдруг неожиданно спросила у Энди:
— Вот ты писатель. Какой процент воды у нас в организме?
Энди с удивлением посмотрел на неё: так, будто увидел в первый раз – и её высокие скулы, большой лоб, и чуть плосковатый нос.
— Восемьдесят семь целых и три десятых процента, сказал Томас Хадсон наугад, зная, что это неверно, — процитировал Энди классика.
— А огненной воды сколько? — не унималась она…
Официант принёс тоник и ещё одну бутылку Gordon’s, которую заказал Энди.
— Ладно, давайте выпьем, — примирительно предложила Аманда. — За всё, чего у нас нет! — провозгласила она, силясь вспомнить нечто утерянное.
Мы выпили. Потом пили ещё – за то, чего у нас не будет никогда. Я сидела, не думая ни о чём. Иногда это у меня получается. Энди большей частью молчал, словно он не в ресторане “The Old Man & The Sea”, а в том море, где был старик Хэма, и где непринято болтать без особой нужды. Так что прощальный ужин получился грустным, с солидной дозой джина и безмолвия.
Аманда прощалась с нами, может быть, навсегда. Было видно: что-то её сильно гнетёт.
— Что тебя так огорчает? — спросила я у неё перед расставанием.
— El mundo entero, the whole world, весь мир! — ответила она на трёх известных ей языках.
— Куда ты теперь?
— У каждого наступает время нарушить собственные правила. Хочу купить пастбище, на которое пойдёт стадо. Или хотя бы увидеть его, — усмехнулась она.



13.  СТО  РОЗОГ  ОТ  ПРИНЦЕССЫ

В нашем доме в Малинди я имею обыкновение после обеда лежать в спальне голая под кондиционером. Включаю его на полную мощность, так что струи холодного воздуха словно переносят меня в морозную заснеженную Москву. На пузе у меня лежит notebook,  на котором я смотрю всякую всячину. Работающий ноутбук слегка согревает меня, заменяя московскую шубку.
Неожиданно в спальне появляется Энди; не раздеваясь, плюхается в постель, хищно вглядывается в экран ноутбука. Там нет ничего предосудительного, однако мой муж всё равно задаёт провокационный вопрос:
— Джей, как ты относишься к пансексуальности?
Набираю в Google «пансексуальность», кликаю, после чего перехожу в Википедию и  ангельским голосом читаю вслух:
— Пансексуальность – термин,  для обозначения сексуального влечения вне зависимости от биологического пола и гендерной идентичности.
— Ага… любовь не имеет границ, — говорит Энди.
— Мой тембо, а ты мог бы выебать какую-нибудь twiga kike? Они очень ласковые и любят сосать.
— Идиотка! — вопит Энди.
— Ну, тембо, они же травоядные, и значит, не откусят твоё сокровище, — хихикаю я. — Если самка жирафа ляжет на землю, у тебя получится её трахнуть? Или твой член слишком мал для этого?
— Джей, может быть, хватит.
— Что хватит? ты же постоянно мечтаешь выебать кого угодно своим длинным ***м.
Энди злобно щурится и отвешивает мне оплеуху. Я вскрикиваю – больше от неожиданности, чем от боли. Впрочем, пару мгновений спустя моя щека горит огнём. Shit! Я багровею от гнева. Самое ужасное то, что предыдущие порки ничему не научили моего мужа, он опять поднял руку на Дженни.
— Ладно, Джей, прости, — почти сразу, примирительно говорит мой муж.
Но я не собираюсь прощать. Буду наказывать. На сей раз без миссис Моны, без Аманды, которая уже уехала… я сама выдеру его до поросячьего визга. Выдеру на лужайке перед домом, и пусть видят все, кто захочет. Мне плевать!
Полдня дуюсь на мужа и не  разговариваю с ним. В семь вечера с заходом солнца волочу на лужайку скамейку для порки. Энди стоит у входа в дом, ухмыляется и даже не думает помочь. Меня это дико бесит. «Тебе же будет хуже, чёртов осёл!» — мысленно распаляю себя.
Включаю освещение на крыльце; лампа светит довольно ярко, во всяком случае голую попку мужа я смогу разглядеть.
— Милый, — говорю супругу, — иди, раздевайся и ложись.
— Ну, Джей! я же извинился. Прости. Давай обойдёмся без экстремальных игр.
— Не обойдёмся! — зло отвечаю ему.
— Нас могут увидеть. Ты сама не захотела, чтобы стоял сплошной забор вокруг дома. И наша дочка может услышать.
— Не услышит! — злюсь ещё больше, — с ней Амира, укладывает её спать… The cane is just what you need! After caning we’ll see what your bum looks like and then I’ll forgive you. Кстати, Амира только обрадуется, когда увидит, как секут мзунгу.
— Джей! я люблю тебя, — приводит он свой последний довод.
— К чёрту любовь! — ору я. — Быстро, pants over! Assume the position! Karibu! — венчаю свой говор издевательским воплем на суахили и жестом указываю на скамью для наказаний.

Затем я тщательно и нарочито долго привязываю Энди к скамье. Привязав, ухожу в дом, чтобы посмотреть: спит ли маленькая Натали. Если какой-нибудь зверь набросится на голого Энди, лежащего на пузе, то или сожрёт, или выебет его. Я уж не говорю про всякую мошкару. Здесь Африка, — мысленно ухмыляюсь я. Честно говоря, мне уже расхотелось пороть мужа. Старой становлюсь.
Иду в детскую комнату, дверь открыта. Вижу маленькую Натали, спящую, и Амиру, которая уставилась в окно с видом на лужайку и разложенного для порки Энди. Увидев меня, Амира отлипает от окна и ехидно улыбается. Я же чувствую усталость, кураж прошёл, решаю остаться с дочкой.
— Amira! Take it easy, — говорю. Несколько секунд размышляю, смотрю в сумасшедшие глаза сомалийской девчонки, ещё мгновение думаю, на каком языке – английском или суахили – приказывать ей. Выбираю язык народов банту и бесстрастным голосом отдаю распоряжение об экзекуции. «Возьмёшь в кладовке bamboo canes, пойдёшь на лужайку перед домом, дашь моему мужу сто розог», — так бы это звучало по-русски.
Чернокожая принцесса недоверчиво смотрит на меня. «Амира! я не шучу. Учись наказывать белых мужчин, пригодится по жизни. Мой муж порку заслужил. Высеки его, и чтоб от розог остались на попе huge red marks. Иди!» — властно командую ей. Разумеется, всё это говорю на суахили.
Потом я смотрю в окно. At last, caning time begins. Завидев Амиру с пучком розог, Энди визжит как fucking pig. Амира выглядит неприступной строгой принцессой. Она снисходительно улыбается и начинает порку. Похоже, старается изо всех сил, потому что мой тембо пищит под её розгами беспрестанно, не останавливаясь ни на минуту. Хотя чёрт их знает: и Амиру, и тембо. Может быть, они весело играет свои роли в нашем домашнем спектакле. Я всё же думаю, что Амира просто-напросто способная девочка и быстро учится обращению с мужчинами, а Энди не повезло – сто розог от принцессы он будет вспоминать своим задом ещё долго.
Finally, he thanks her for teaching, but Amira strikes his ass with the bamboo cane once again, while he cries like a baby. It repeats several times.

Когда всё закончилось, иду на лужайку. Говорю Амире, что она молодчина. Наклоняюсь к мужу, втолковываю ему:
— Никогда не пытайся пересечь пустыню вместо верблюда, потому что ты – тембо.
 Амира не понимает по-русски, слышит лишь одно знакомое слово «тембо» и громко смеётся. Смекаю, что это у неё нервное, ведь чернокожей девчонке чисто психологически не так-то просто высечь розгами мзунгу. Я же продолжаю объясняться с Энди:
— Ты – тембо, красивый и сильный, за что я тебя и люблю. Но глава нашей семьи – я. Заруби себе это на носу! Понял? — почему-то срываюсь на крик, даже сама удивляюсь.
Потом, чуть успокоившись, говорю:
— Ладно, Энди, сама не буду тебя пороть… сегодня не буду. Прощаю твоё прегрешение. Сейчас пойдём с тобой в спальню, я буду любить своего тембо.
Отвязываю Энди от скамьи. Всё, пумзика. Идём трахаться. А роман, который пишет Энди, подождёт, ни фига с ним не случится. Рукописи не горят, но нечего создавать из них культ. Когда читаешь некоторые опусы, хочется спросить у их авторов: за что вы так ненавидите литературу? Даже Амира куда более полезное для словесности существо, — думаю я, глядя на разукрашенную розгами попку Энди. Ведь наверняка он напишет про сто розог от принцессы…



14.  ПОЕЗДКА  В  ЛАМУ

— Энди! говорят, что холод играет в русской литературе немалую роль. Русские писатели обожают воспевать красоту заснеженных просторов.
— Джей, окружающий нас мир фальшив процентов на восемьдесят. Что уж тогда говорить про литературу, которая является отражением этого мира, не всегда верным. Одежда становится мокрой от растаявшего в тепле снега, автомобиль плохо заводится, на дорогах скользко, того и гляди навернёшься. Я не отношусь к неизлечимо обманутым русскими зимними прелестями.
Потом через паузу Энди с грустью добавляет:
— Невозможно понять, где настоящий я – там, в заснеженной Москве или в последние годы здесь, в Малинди. Печально то, что никогда не узнаешь, каким в действительности был твой выбор – верным или ошибочным, ведь невыбранное потеряно навсегда.
Я молчу. Мне тоже бывает грустно, когда понимаю, что потеряла кучу путей в жизни.

Потом мы идём обедать, миссис Мона приготовила нам няма чома. Насытившись мясом, Энди вытаскивает из холодильника бутыль пальмового вина, наливает мне полстакана, а бутыль забирает с собой в кабинет. Пью свои полстакана, смотрю в окно – под ветром верхушки пальм кружатся в зажигательном танце, наверняка во время  прилива зелёно-пенные волны заливают берег. Я немного размышляю над будущим, затем иду на второй этаж к Энди. Нежно обнимаю его за  шею, подлизываюсь и говорю:
— Милый! мы уже столько времени живём на берегу океана и ни разу не съездили на остров Ламу. Там старый город сохранился куда лучше, чем здесь в Малинди или в Момбасе.
— Зачем нам смотреть какие-то древности, — возражает Энди, — в чём смысл?
— Иногда бывает смысл, который не имеет смысла, — говорю. — Поблизости от Ламу затонули корабли китайского морехода Чжэн-Хэ – того самого, который потребовал у жителей Малинди изловить жирафа для китайского императора. Так вот, спасшиеся китайские моряки обосновались на острове, взяли в жёны местных женщин. В Ламу у многих сегодняшних горожан есть предки китайцы. Это подтвердило ДНК-тестирование, — объясняю для убедительности.
— Ну и… почему надо ехать в Ламу? — упорствует Энди.
— Город основали в тринадцатом веке, всемирное наследие, охраняется Юнеско, — выпаливаю я. — Самый старый город в восточной Африке. А ещё Ламу был мировым центром slave trade. Сейчас это лучший курорт на всём побережье Кении. Ну, не считая Малинди, — спохватываюсь я.
— Так-то оно так, да трошечки не так… — начинает нести околесицу Энди.
— Be swift to hear me, slow to speak! — ору ему бессознательно in English. — Locals in Lamu use a donkey for transport. There are some three thousands donkeys on the island. In addition, you will be among them, — хихикаю я. Потом для убедительности перехожу на русский:
— Как твоя мистресс я хочу показать тебе место, где торговали рабами.  Считай, что поездка в Ламу – это мой каприз. Понял? — угрожающе вопрошаю и строго, не мигая, глазею на мужа.


Мы делаем события, а они делают нас. Оставляем маленькую Натали на попечение миссис Моны. В Ламу мы едем на машине, плыть по океану слишком долго. А для авто двести километров сущая ерунда, особенно для сумасшедших местных водил.
В архипелаге Ламу несколько островов, самые крупные из них Pate, Manda, Lamu. Иногда про них говорят: hot, dusty islands of coconut groves and unemployed fishermen near the dangerous waters of the Somali pirates. Мы с Энди сомалийских пиратов в Ламу не видали, а сам остров оказался неплохим местечком и даже туристической Меккой. В старом городе нас встречает огромная белоснежная арка, по верху которой надпись: “Welcome to Lamu, a UNESCO world Heritage city”. Считается, что Lamu is one of the few places that have been unchanged over centuries. The Lamu fort is majestic in its build and architecture. Форт в Ламу построен оманскими арабами в девятнадцатом веке; сегодня здесь библиотека, а при англичанах была тюрьма. Некоторым другим постройкам в старом городе уже семьсот лет, улочки там настолько узкие, что передвигаться можно лишь пешком или на осликах. Ощущение такое, словно ты перенёсся в Средневековье – Lamu history at it’s best.
В Ламу, как тут чаще всего бывает, сухо и жарко. Хорошо, что сейчас не начало года, когда стоит сорокаградусная жара. Набережная Ламу – это как Бродвей, местного разлива. Но спиртное здесь разливают не в каждом ресторанчике, чувствуется близость арабского мира; потому я и не люблю арабов, хи-хи. Набережная олицетворяет the spirit of Lamu. The people walk on foot or use donkeys as transport. А ещё в Ламу много кошек. Тут они полудикие, собираются в стаи и живут в районе набережной и морского порта. Забавно наблюдать, как перед началом прилива кошки рассаживаются цепочкой вдоль пирса и ждут, уставившись в океан. Когда рыбаки сходят на берег, то отдают им мелких рыбёшек и даже  головы крупных рыб. Кошки с достоинством утаскивают добычу в сторону и вдали от людей с жадностью поедают. В Ламу кошки ведут себя как симба.
В Ламу намного спокойней, чем в больших кенийских городах. После посещения сонного старого города и бойкой набережной мы направляемся в Шелу, это пара миль вдоль берега. Здесь классные пляжи с белоснежным песком, прозрачной чистой водой. Тут есть даже верблюды, и можно покататься на осликах. Местные очень трепетно относятся к ослам – своему главному транспорту. Автомобилей на острове нет, но подчас можно увидеть миууши, мчащегося на мотоцикле или велосипеде. Мзунгу на мотоцикле нам не попадался, белые тут – туристы. 
However, we can’t sleep on the beach standing as a horse. Ещё в Малинди для ночёвки я забронировала номер в “Peponi Hotel”, which is at the Shela beach. Идём в отель, заселяемся. За ужином в гостиничном ресторане мы с Энди поедаем the honey chilli chicken и добавляем к птице сухое вино. Wine selection is good here. Однако после долгих прогулок по жаре я не насытилась цыплёнком. Говорю об этом Энди, он заказывает the crab claws и ещё одну бутылку вина в номер. Потом мы, не торопясь, поглощаем яства и холодное красное сухое в тишине своего номера. Спрашиваю у Энди, не тоскует ли он по заснеженной Москве?
— Лично для меня, —  говорит он, — ни заснеженная Москва, ни солнечная, ни летняя не совместима с путинским режимом, как не совместим он с правдой. При Путине Россия превратилась в страну, не пригодную для счастливой жизни.
— Энди, давай не будем портить себе вечер. Забудь полоумного русского царя! его не станет, он же глубокий старик.
— С ним скоро не станет России! — рычит Энди.
— Ну, милый, ты сам говорил, что каждый народ заслуживает того правителя, какого имеет. Значит, они такие – сегодняшние русские, живущие в России. Чёрт с ними, мы же смылись из их дома хи-хи и не вернёмся туда никогда, правильно?
— Never say never again, — напоминает он.
— Всё же я думаю, что московскую квартиру давно пора продать. Пока царёвы слуги её не отобрали. За «квартирные» деньги в Момбасе можно купить приличную яхту. Ты ведь мечтал о плавании на Сокотру. Или уже передумал?
— Джей, я ведь не Васко из рода Гама. Кто будет управлять твоей яхтой?
— Сама научусь… — злобно ворчу в ответ.
— Джей, время не властно над тобой: ты как была слабоумной обезьяной, так ей и остаёшься. Давно известно, что самки обезьян не в силах подружиться с океаном.
— Ага… скажи ещё, что слоны офигенно плавают, — огрызаюсь я, — слоны, глупый тембо, даже не умеют прыгать.
Встаю из-за стола, с бокалом вина в руке подхожу к окну, смотрю на спокойный сегодня океан. Он, словно старое доброе вино, лениво вздрагивает в огромной чаше из берегов. Допиваю красное сухое из своего бокала, после вина с наслаждением плюхаюсь в мягкое кресло. Полминуты размышляю. Я знаю, что life is best for those who make love. Говорю Энди, чтоб разделся и голый подошёл ко мне. Он мешкает.
— I said you to undress! Completely! Now!.. be quick!
Делает, подходит ко мне.
— Honey, руки за спину! —  командую.
Левой рукой беру в ладошку его balls, нежно беру. Не мигая, смотрю Энди в глаза.
— Так… сейчас, чтоб быстро у меня кончил, — приказываю, —  не то выпорю ремнём твою толстую попу. Понял, тембо? — хихикаю я, вспомнив “A Ladies’ Guide to Caning”. Впрочем, сегодня я не собираюсь наказывать своего тембо. Хватаю правой рукой его член и принимаюсь за handjobs.

…Закат на острове Ламу был яростный и таинственный. И сразу наступила ночь – звёздная, глубокая. Вокруг нас лежал мир застывших навсегда древностей. Иногда у меня возникает шальная мысль: зачем люди пытаются узнать своё прошлое? Ведь умершее нельзя возродить. А вспоминая плохое, мы страдаем; когда вспоминаем хорошее, то сожалеем об утраченном.  Неужто память дана человеку как наказание?!



15.  НА  ОСТРОВЕ  MANDA

— Милый, почему бы нам не съездить на соседний остров и не посмотреть средневековую Такву… ну, то, что сохранилось, — говорю я  после завтрака в “Peponi Hotel” в Шеле.
— Опять! — визжит Энди, — что за страсть – глазеть на развалины?
— Twice a year the people of Shela come to the Pillar Tomb in Takwa to pray for rain.
— И мы тоже будем просить дождя?! — ёрничает Энди.
— Соседний остров прельщает не только руинами Таквы. На острове Manda был самый древний во всём архипелаге Ламу одноимённый город Манда, он известен с девятого века. Энди! — восклицаю я, — на остров идёт паром, расстояние меньше одной мили. На Манде сохранились разные религиозные артефакты; может быть, их использовали приверженцы культа Voodoo, — фантазирую я, чтобы заинтересовать своего тембо.
— Ага… и ради этих артефактов вуду ты предлагаешь тащиться по жаре в порт в Ламу, ждать паром, плыть через пролив, плутать по твоему острову, — перечисляет Энди, прихлёбывая пиво. — Джей, странствовать по миру надо вместе с облаками. И вообще, я сделался усталым, сердце моё следует дремоте, — изрекает он перевод чего-то древнего, по-моему, из жизни египетских фараонов, — а знание вуду опасно для всяких неумех, — разглагольствует он.
Начинаю злиться и ору:
— Just because we’re not at home doesn’t mean I can’t punish you. I think I’ll be able to make you understand what I like. Hard spanking really improves your behavior.
— Джей, ты ведёшь себя как нижние приматы, у тебя мозг с ничтожным числом извилин, — ворчит он.
— Honey, don’t try to bullshit me!  Тебе, милый, лучше запереть свой рот, пока не поздно.
— Джей, ты точно какая-нибудь англо-индуистская шпионка и учила русский язык в их разведцентре. По-русски правильно будет «прикусить свой язык», — хихикает Энди.
Долго, не мигая, выразительно смотрю на него. Молча смотрю.


…В полдень солнце стоит прямо над головой, его лучи пытаются пронзить тебя насквозь, словно это раскалённые иглы, что используются в колдовских обрядах вуду. Мы с Энди добрались до руин Таквы на острове Манда. От жары трудно дышать. Окружающий мир накатывает яркими красками растений, испарениями земли, а ещё запахами; среди них я отчётливо улавливаю запах разогретых на солнце камней – по сути, запах древности, от которого здесь никуда не денешься. 
— Джей, где же твои артефакты вуду? — возмущается Энди, — кроме полуразрушенной мечети, остатков каменных стен и груды камней, здесь ничего нет.
— Ну, милый, хочешь я воспользуюсь вуду, чтобы развеселить тебя. Сделаю магическую куклу твоего русского царя, потом буду протыкать её раскалёнными иглами. Ты ведь сомневаешься в божественности его величия, — хихикаю я.
— Джей, ты идиотка!.. — вопит Энди, через паузу ехидно добавляет: — Тебя же отравят чаем с полонием двести десять или газом «Новичок». Либо прилетит к тебе «большое огненное бревно».
— Крылатое? с русского парохода?
— Maybe… И никакие талисманы вуду тебя не спасут.
Потом мы отдыхаем в тени, которую отбрасывает старинная каменная стена непонятно чего. «Как странно устроен мир, —  думаю я, —  мы на экваторе земли, at the Takwa Ruins среди дышащих жаром древних камней, но наша судьба и жизнь зависят от прихотей лысоватого неумного старика, захватившего власть в далёкой северной стране, откуда родом мой муж, да и мои предки тоже».
— Энди, я читала, что твой царь однажды сказал: зачем нужен мир, если в нём не будет России?! Мир в смысле world. Но я, правда, не понимаю, какое дело жирафам или, скажем, бегемотам до России. Где они и где Россия?! Твой царь тупица и лысый кретин?
Энди морщится и изрекает:
— Quos Juppiter perdere vult, dementat prius, так считали древние. Кстати, у жирафов вес мозга на сто грамм больше, чем у твоих любимых бегемотов. Представь, маленькая голова на длиннющей шее, а мозг больше.
— А если сравнить с царём? — хихикаю я.
— Джей, на самом деле мы с тобой члены команды Путина, но нам дали задание говорить о нём плохое. Должны же у царя быть недоброжелатели?! ну, враги народа, короче… — лыбится Энди. — Мы с тобой выведены в романе как отвратительные отрицательные персонажи: практикуем BDSM, смылись в Кению – значит, предали Россию. Только такие гады и не любят Путина. К тому же нас с тобой подговорили против него либералы, или жирафы подговорили вместе с твоими любимыми бегемотами и сочинителем романа Андреем Гусевым.
— А…  ну, тогда другое дело, — восхищённо говорю я. — А как быть с вуду?
— С вуду разберётся охрана из ФСО! Или фэбосы. Непонятно другое: зачем мы сюда пёрлись в тридцатиградусную жару. Чтобы что?..  понять, стоя среди руин Таквы, что человеческая жизнь не имеет смысла. Есть способ проще. Выпив бутыль пальмового вина, легко приходишь к такому же результату, зато с меньшей затратой сил… Когда вернёмся в наш номер в отеле, я сяду в кресло у окна, буду пить холодное вино, а Джей станет ублажать меня медленным стриптизом под музыку народов банту.
— Ну да, раскатал губы, мечтать не вредно, — говорю ему.
— Потом я положу Джей себе на колени, — невозмутимо продолжает Энди, —  попочкой вверх и больно отшлёпаю, для порядка. После чего поставлю раком и выебу. Если венчанную жену Дженнифер долго не драть, то ей приходят в голову идиотские мысли. Всё понятно?
Я молчу и покорно киваю в ответ.

Когда возвращаемся в отель, всё происходит немного иначе. Я сажусь в кресло и приказываю Энди раздеться догола, после чего устраиваю ему spanking on my knees, звонко шлёпая по его попке.
— Don’t wiggle that much! — прикрикиваю ему, когда он начинает ёрзать по моим коленям. 
Вконец отбив ладошку, спрашиваю:
— Что нужно сказать, глупый тембо?
Сначала он молчит и краснеет.
— Ну? — угрожающе ору.
— Thank you, my mistress!  Я буду слушаться свою венчанную жену Дженнифер.
То-то же! Приказываю мужу стать передо мной на колени, а сама задираю вверх юбку и широко раздвигаю ноги; говорю, что если мне не понравится, то он получит хорошего ремня. После чего Энди старается ублажить меня своим язычком изо всех сил.

***
На следующий день на аэродроме Манды мы садимся в маленький самолётик и летим в Малинди. Когда попадаем домой,  the sun had gone down. На западе ещё светлое небо, а на северо-востоке уже двигается вал темноты, постепенно зажигающий огоньки звёзд. Рядом с нашим домом растут несколько пальм. Их кроны чеканно выделяются на вечернем небе. Длинные листья пальм парят над домом словно крылья огромных зелёных птиц. Войдя в дом, вижу, что маленькая Натали уже спит, миссис Мона любит рано укладывать её спать. Полчаса болтаю с Моной, узнаю последние местные новости и сплетни, потом иду спать. А Энди отправился на второй этаж в свой кабинет и что-то пишет. Наверное, он прав, когда говорит: жизнь такова, какова она есть; и больше ни какова.



16.  ТЕМБО,  ПЧЁЛЫ  И  СТРАПОН

В Малинди Энди завёл пчёл. Он поставил ульи на дальней лужайке нашей leasehold земли: четыре европейских улья, огородил их забором из проволоки, правда, непонятно от кого.  Местные миууши в два счёта перелезут через этот заборчик. А слоны… да, они могут прийти из здешнего леса Arabuko-Sokoke, но мёд они не едят и панически боятся пчёл. Энди толковал, что пчёлы забираются к ним в хобот и жалят изнутри; а ещё жалят за ушами, где у слонов тонкая кожа, и около глаз. Энди держит аборигенных пчёл; говорит, что они хоть и мельче европейских, но зато выносливей. Впрочем, даже им он даёт сахарный сироп, когда бескормица. Так что у нас в доме всегда много сахара – целый мешок, пятьдесят килограмм.
«Энди, откуда ты знаешь повадки пчёл?» — спросила я однажды у него. Он сказал, что русский писатель должен знать обо всём, в том числе о животных; что именно по этой причине он и живёт в Малинди вместе с одной африканской обезьяной. Осёл!
— Энди, а ты мог бы сыграть Джеймса Бонда, — допытываюсь я сегодня.
— Нет, Джей. В киносъёмках я готов только на камео.
— Ты имеешь в виду роль русского писателя в Малинди? — уточняю я.
— Почему обязательно в Малинди?!  Я готов сыграть самого себя, например, среди слонов в Южной Африке или вкупе с почитателями культа вуду в Гане, — усмехается он. — Ладно, хватит болтать. Сегодня мы будем заниматься апитерапией.
— Ты собираешься лечить пчёл? Apis – это пчела.
— Я буду лечить тебя. С помощью пчёл!
— У меня ничего не болит, — опасливо говорю, чуя подвох.
— Значит, это будет профилактическая апитерапия для африканской обезьяны, — хрюкает он, — чтобы она не старела и хорошо ****ась.
Энди цепко хватает меня за руку и ведёт в спальню. Я не сопротивляюсь, даже интересно, что он придумал. В спальне Энди раздевает меня, кладёт в постель на живот, связывает мне руки и ноги, привязывает к спинкам кровати.
— Лежи спокойно, — говорит, — сейчас схожу за пчёлами. Не бойся, я принесу всего десяток пчёл.

Минут через семь Энди возвращается, вожделенно смотрит на моё тело.
— Джей, дрессировщики в цирке допускают зверям лишь пару ужалений пчёл. После этого зверь начинает слушаться и делает, что ему велят. …Логично будет, если африканскую обезьяну покорят именно африканские пчёлы, — смеётся он и показывает мне деревянную коробочку размером меньше смартфона, с фанерной крышкой, с окошком, которое обтянуто металлической сеткой. — В таких боксах обычно перевозят пчелиных маток. На тебя я не буду тратить матку, ведь если при ужалении пчела теряет свой стилет на салазках, то вскоре погибает. Кто тогда станет откладывать сотни яиц в день для пчелиного потомства?! — патетически восклицает мой супруг.
— Какие ещё салазки, глупый тембо? — я опасливо смотрю на коробочку.
— Спокойно! Никаких салазок ты не увидишь, а начнём мы сегодня с двух пчёл. В каждую ягодицу, — хихикает Энди.
Всё-ш-таки плохо, что я привязана к кровати и не могу пошевельнуться. Этот осёл может придумать что-нибудь особо болезненное.
Пчёлы в деревянной коробке отчаянно жужжат. Энди строго смотрит на меня, берёт пропитанный спиртом ватный тампон, трёт мне кожу на ягодицах. Потом чуть-чуть сдвигает крышку пчелиного убежища, хватает одну из пчёл за бока большим и указательным пальцами, прикладывает её брюшком к моей попе – всё это я вижу, повернув голову. Через мгновение я чувствую ужасную боль, кричу, а он сразу же вытаскивает из бокса вторую пчелу и та вгрызается в мою другую ягодицу.
— Bullshit!!! — ору я на пике боли. Fuck! пчёлы будут покрепче, чем леопардовая плеть. Сравнить можно только с крапивой. Но крапивой Энди драл меня много лет назад, на даче в Подмосковье, тогда я была молодой.
А сейчас садист смотрит на меня с улыбкой.
— Энди, может быть, не надо больше? — умоляю я. Но безумец вытаскивает из коробки третью пчелу. Мгновение, и острая боль в ягодице продирает меня насквозь. Я визжу, как ошпаренная, виляю задом; наверно, со стороны всё выглядит забавно, только мне от боли не до смеха.
— Три пчелы точно умрут, они воткнулась слишком глубоко. Лежи спокойно, щас выдерну их стилеты с мешочками яда, — ворчит этот осёл, — если станешь дёргаться, не вытащу, а пчелиный яд будет втекать в африканскую обезьяну.
Пытаюсь успокоиться, хотя это непросто. Энди берёт пинцет, вытаскивает из меня пчелиные «хвосты», показывает и… без слов, без паузы вонзает в меня четвёртую пчелу. Я ору во весь голос. Хорошо, что дома никого нет, миссис Мона взяла маленькую Натали к себе в дом в гости. Продолжаю громко всхлипывать, на глазах у меня слёзы.
— Энди, я высеку тебя розгами до полусмерти, — говорю ему; шёпотом говорю, потому что у меня нет сил. — Я дам тебе двести розог!
Поворачиваю голову, вижу красные распухшие ягодицы Дженни. В отчаянии роняю голову на подушку.
— Ладно, Джей, — заявляет он, — тебе повезло: у тебя добрый тембо. На сегодня апитерапия is over. Когда развяжу тебя, немного полежи, а потом выпей спиртного. Можешь даже глотнуть своего любимого абсента Xenta, только не увлекайся, не то станет ещё хуже.
Я вновь всхлипываю, с трудом удерживаюсь от рыданий. Потому что больно! Он отвязывает меня от кровати и идёт во двор, чтобы выпустить оставшихся в  деревянной коробке пчёл. Осёл! Конец эпизода.

Встаю с постели, одеваюсь. Энди возвращается со двора, с интересом смотрит на меня. Иду к бару в нашей спальне, наливаю рюмку зелёненького абсента, пью, но хорошо мне не становится. Жду полминуты, выпиваю ещё одну рюмку. Никакого эффекта. Сегодня волшебный напиток не действует. Тогда кричу своему глупому тембо:
— Ты осёл вместе со своими пчёлами!
— Ты же говорила, что я тембо. Определилась бы, — ёрничает он.
— Как и другие писатели, ты классический осёл! — воплю из-за неутихающей боли в месте ужалений. — У Анатоля Франса мозг весил чуть больше килограмма, а у тебя и того меньше!
— Ага… почему  же у Тургенева был мозг весом в два килограмма? — продолжает спорить пустоголовый осёл.
Всё, хватит! Сейчас буду наказывать и трахать в наказание, – серчаю я. I am not the  type of girl that takes no for an answer.
— My dear, I am no longer your wife. Now I’m your strong mistress.  I own you now. And I’ll make you cry when you cum… like a little bitch on first date.
— Вот ещё! — злится он.
— Liya na tabia yako usilaumu wenzako, — говорю я ему на суахили.
— Такие надписи бывают на одежде у чернокожих девок в Малинди, — усмехается Энди.
— Ага, только сейчас это про тебя. Ты придумал заниматься дурацкой апитерапией. Теперь настало время собирать камни – кажется, так говорят твои любимые христианские пастыри.
— Для африканских обезьян апитерапия полезна, — дерзит мне отбившийся от рук тембо.
— My dear! I love to fuck your ass and I’ll fuck you all night. So pants down, then  kneel over there as a punishment! — злобно шиплю и показываю на угол в спальне.

За долгие годы дрессировки тембо знает, что когда я не в духе, то со мной лучше не спорить. Раздевается и стоит в углу, как миленький. Беру в руки смартфон, включаю видеокамеру; командую своему тембо, чтобы повернул голову. Делает.
— Fine! Look at me now. Что нужно сказать, fucking silly guy?
— Sorry, my wife.
— Stupid! I am not your wife now. I want you to remember it! — стараюсь произносить чётко, чтобы хорошо записалось на камеру смартфона.
— My mistress, I am deeply sorry, — поправляется глупый тембо. Молодец.
— Радуйся, что я не ставлю тебя в угол на горох. Просто потому, что у меня нет гороха, в отличие от твоих дурацких пчёл. Зато у меня есть bamboo canes, хочешь их?
Он отрицательно мотает головой; я продолжаю съёмку видео.
— Ладно, honey, сегодня не буду сечь розгами, буду только трахать тебя. Всю ночь, понял?
Он покорно молчит. Очень забавно записывать на видео, как я учу уму-разуму своего голого мужа, – размышляю я и подумываю о ещё одной рюмке абсента. Пчелиная боль постепенно уходит. Хорошо. Смотрю на своего личного тембо. Ухмыляюсь:
— Okay,  is your asshole sensitive?.. Молчишь? Ладно, сейчас мы это узнаем. Wait me!
Не раздеваясь, надеваю страпон, наношу смазку; полминуты размышляю о предстоящем, потом делаю пару глотков зелёненького абсента, прямо из бутылки; закрепляю смартфон с включённой камерой на высоком штативе, после чего ставлю тембо в поле съёмки, на четвереньки ставлю – как это и положено слонам; затем безумно долго трахаю его. Нежно люблю. Нет ничего лучше, чем владеть Энди.

…Потом, когда всё закончилось, я всё ж таки нахожу в себе силы встать и выключить камеру смартфона. Я ведь знаю, только картинка остаётся внятной на все времена. А сама тайна съёмки непостижима, она хранится космическими силами, которые буду похлеще, чем магия вуду.
Пока же в моей памяти остаётся финальный стоп-кадр: обессиленный Энди со счастливой улыбкой. И ещё почему-то вспоминается дивный закат на острове Ламу, который мы видели во время недавней поездки.



17.  КАПИЩЕ  ДЛЯ  МЗУНГУ

— Энди! миссис Мона говорит, что в Момбасе можно купить Андреевский крест из чёрного дерева. Я думаю, его надо установить во дворе возле пальмы.
— Джей, зачем тебе крест? Поклонницам вуду крест без надобности, — хихикает Энди.
— Милый, Андреевский крест можно использовать при твоём плохом поведении: буду к нему привязывать тебя, голого, и пороть леопардовой плёткой. Это даже символично, если правёж Andy будет происходить на Saint Andrew's Cross.
— Идиотка! — орёт мой муж.
— За «идиотку» тоже буду пороть, — спокойно говорю ему, — считай, что первое наказание на Андреевском кресте ты уже заработал.
— Сколько стоит этот твой крест? — горлопанит Энди.
— Ну, милый, совсем недорого, — лепечу ангельским голосом, — с доставкой будет всего семьсот американских долларов.
— За такие деньги можно купить целую пасеку! — вопит на весь дом мой супруг.
— Honey! пасека у тебя уже есть. А привязывать тебя к пальме для порки не эстетично; мы что, обезьяны какие-нибудь?! — смеюсь я. — People say that a wife must give her husband a maintenance spanking at least once a month. It really improves his behavior.
— Fuck off! — огрызается Энди.
— И всё-таки, милый, я намерена следовать советам мудрых дам. Андреевский крест нам пригодится, особенно в хорошую погоду в сухой сезон. Так и миссис Мона считает. It will be a wonderful pastime!
— Джей! человеческие подполя в твоей башке отсутствуют, имеются лишь обезьяньи. Правильно?
— Милый, надо идти туда, где трава зелёная. Понял меня? — говорю я немного погодя. — Короче: семьсот долларов… или отлуплю тебя немедленно.
— Что ты скажешь тем работникам, кто будет устанавливать это замечательное сооружение? — кипятится мой супруг.
— Если спросят, что это такое – скажу, что сие есть капище для мзунгу, — усмехаюсь я, — любой ниууши проникнется уважением.
— Джей, дорогая, сходи на кухню, поешь что-нибудь. Учёные говорят, что если африканских женщин хорошо кормить, то их мозг увеличивается граммов на восемьдесят. Правда, это происходит не сразу, а лет за сто, но когда-то же надо начинать.
— Мне не надо увеличивать мозг. Я и со своими мозгами заметила, что когда мы бываем в городе, ты вожделенно глазеешь на  молоденьких местных женщин, — злобно огрызаюсь я.
— Да, длинноногие чёрные девки бывают чертовски хороши, — соглашается он.
Пытаюсь скрыть своё возмущение. Ангельским голоском говорю:
— Энди, у тебя есть я.
— Дорогая, ты – моя любимая белая жена, но ты же не можешь стать чернокожей, — хрюкает этот осёл.
— Что ж, я готова познакомить тебя с леди Twiga, она как раз в твоём вкусе.
— У неё длинная шея, как у жирафа? поэтому она Твига? Лучше б у неё были длинные ноги.
— У неё, милый, имеется длинный кнут, и она любит пороть им белых мужчин. Эта чернокожая барышня не раз признавалась подругам, что балдеет, когда зад у мзунгу из белого превращается в тёмно-красный. Леди Твига очень проворно обращается с кнутом. Так считает миссис Мона, а она знает толк в местных сплетнях.
— Джей! Господь в неизъяснимой своей мудрости сделал тебя одновременно моей женой и идиоткой. Либо тебя учили русскому языку в непригодном разведцентре. «Знать толк в сплетнях» – смешное выражение.
— Ха!.. с удовольствием послушаю, как ты будешь смеяться под длинным кнутом леди Твига, привязанный к Андреевскому кресту.  Так и представляю себе картинку: Andy is bound to a Saint Andrew's Cross to be whipped on his ass by the long whip. Fine! 
— Твоё “fine” может случиться, лишь если я дам тебе семьсот долларов на покупку сооружения. Думаешь, я их дам?
— Honey, считай, что я их уже взяла с нашего счёта. Можешь меня поцеловать, любимый.
— Ага… — целует он меня в губы, да  ещё и кусает; потом злобно выговаривает: — Покупать твой крест столь же разумно, как считать, будто Солнце обнимает Луну в надежде, что та родит ему бледнолицего младенца.
Осёл! похоже, он напрашивается на spanking. Okay!  Чтобы показать свою власть, беру Энди за руку и веду в спальню, там ставлю его в угол.
— Honey! руки на голову, — приказываю ему. Делает. Я же расстёгиваю ремень на его шортах, стаскиваю их вместе с трусами вниз, несколько раз звонко шлёпаю мужа по голой попе. Потом беру смартфон, включаю камеру.
— Милый, поверни голову! Хочу запечатлеть для истории личико непослушного мужа, поставленного в угол. Ну, быстро! не то выдеру розгами.

Сделав серию снимков, хватаю Энди за пенис; он большой. Не отпуская his cock, в сердцах выговариваю:
 — ****ный карась! Honey, сколько можно тебя уговаривать?! Будешь стоять в углу, пока не согласишься на покупку erotic Andrew's Cross.
После чего ухожу из спальни, уже в дверях оборачиваюсь и прибавляю:
— Когда надоест стоять в углу с голой попкой, позовёшь меня. Понял, упрямый тембо?

…Потом, когда Энди даёт добро на покупку Andrew's Cross, мы идём на берег океана. Там в небольшом кафе я предаюсь своему любимому занятию – глазею, как за крутым изгибом берега, в заливе, солнце медленно опускается в воду. Пока солнце соединяется с океаном, я успеваю выпить пару бокалов вина. Энди тоже любит вино с видом на солнечный закат. Нам подают крабов; их вытащили из панцирей, мелко порубили и зажарили в масле кокосов. Наконец солнце окончательно растворяется в океане. Смотрю на Энди, нежно лепечу:
— Милый, я послана тебе Богом. Жаль, что ты этого не понимаешь, потому что на самом деле глубоко в душе ты атеист.
— Говоря про пославшего тебя Бога,  ты имеешь в виду высшее божество вуду? — хмыкает Энди.
— Honey, да будет тебе известно, что Bondye – всемогущий Бог – сам не вмешивается в дела людей. Для трансакций с людьми существуют божества Loa.
—  Ага… но Loa сильны в Западной Африке, а мы живём в Восточной, не так ли дорогая?
— Да, миленький. Потому у нас будет своё капище для мзунгу, во дворе рядом с пальмой, за семьсот долларов, — строго говорю я.
Leo ni siku ya furaha.



18.  ДЛИННЫЙ  КНУТ  ЛЕДИ  TWIGA   

— Милый, мы когда-нибудь поедем в Москву? — спрашиваю я у Энди, — нет, не насовсем, а просто посмотреть, как там сейчас.
— Джей! вот, скажи: может ли разумный человек, учитывая итоги двадцати лет Путина у власти, иметь надежду на перспективы в России?
— Откуда я знаю?! он же твой царь, а не мой.
— Ну напряги свои мозги. Или они у тебя потеряли эластичность, словно старая резина, лежащая под палящим солнцем на берегу океана. У путинского режима нет политической философии. Цель есть: деньги и власть. Но это, вроде бы, постулат мафии.
— Ты думаешь, в Москве с нами что-то случится? — уточняю я.
— Случится, не случится… у меня нет желания проверять. Putin’s land – это спятившее государство, оно практически постоянно ведёт войны.
 — Не все же русские воюют.
— И что? Совокупная ответственность власти и граждан существует всегда, при любом режиме. Если оказываешься в гитлеровской Германии, то рано или поздно на тебя начнут падать бомбы. Коллективную ответственность избежать невозможно. Это как гравитация или закон Ома – даже если о них ничего не знаешь, они всё равно действуют.
— Okay! чёрт с ним, с твоим царём. Не огорчайся. Давай займёмся чем-нибудь приятным.
— Джей! ну… тебе же не нравится апитерапия. Ты не любишь и боишься пчёл. Кроме вуду, секса и твоих любимых ипопо тебя мало что интересует. Был такой эксперимент: молодую самку-обезьяну учёные воспитывали как человеческую женщину. До некоторого момента она хорошо развивалась, но потом внезапно развитие остановилось. Вот и мои попытки сделать из тебя жену русского писателя – такие же тщетные, — рассказывает мне Энди. — У тебя не получается быть настоящей Дженнифер, ты даже не можешь сыграть её. 
— Кто это, твоя Дженнифер?
— Дженнифер – главный женский персонаж в повести русского писателя Андрея Гусева «Наша дикая любовь в Малинди».
— Почему же я не могу сыграть её?! — возмущаюсь, — имена у нас схожие, а Гусев – мой любимый писатель, — хихикаю я. Потом строго пристально смотрю на мужа. Долго смотрю. Впрочем, иногда это не действует; вот и сейчас он неожиданно говорит:
— Джей, ты можешь шевелить ушами? почти все животные могут это делать.
— Нет, милый, не могу.
— Это плохо, — продолжает дразнить меня Энди, — тогда вряд ли ты сможешь заметить опасность вовремя. Остаётся лишь купить тебе рюкзак с колокольчиком.
— Зачем он мне?
— Когда станешь убегать от симбы, от своих любимых ипопо, или от русского царя, то будешь знать, по ком звонит колокол, — продолжает упражняться в остроумии мой hubby.
— Меня больше беспокоят твои пчёлы, они стали залетать в дом, могут укусить нашу дочь.
— Сколько раз тебе говорить, что пчёлы не кусают, а жалят. Да, они могут укусить своими жвалами, но это не больно, а лишь щекотно. Другое дело, когда стилетом они вонзались в ягодицы Джей во время апитерапии, тогда…
— Жаль, что я не высекла тебя за апитерапию, а лишь выебала, — перебиваю глупого тембо.
— Апитерапия полезна, но если тебе не понравилось, бог с тобой! Кстати, дорогая, раз уж ты заговорила про секс…  давно хотел спросить: с кем ****ся миссис Мона.
— Откуда я знаю. После смерти мужа… не удивлюсь, если у неё никого нет.
— Тогда... — делает паузу Энди, — почему бы нам не сделать её третьей? Будет чёрно-белая любовь с превалированием белого цвета.
Осёл и маньяк! мало мы тебя драли розгами, — мысленно бормочу я. Потом полминуты придумываю a new punishment для мужа, после чего выпаливаю:
— Милый, завтра миссис Мона намерена познакомить тебя с Twiga lady, — на самом деле, Мона об этом ещё не знает, скажу ей вечером. — Заодно леди Твига посмотрит our erotic Andrew's Cross. Может быть, наступит доминирование чёрного цвета, — задумчиво говорю мужу.
— Джей, человек предполагает, а звёзды располагают. Что уж говорить про намерения всяких чернокожих существ типа Моны и Твиги. Вдруг завтра случится конец света?
— Да, милый, всё возможно, покуда Москвой управляет твой царь Путин. Но если the end of the world is not at hand, то миссис Мона приведёт Твигу к обеду.
— Мы ещё и обедать с ней будем?!
— Что тут такого, honey.  И, кстати, как бы ты хотел: отведать длинного кнута до обеда с леди Твига или после? А может, ты достоин получить порку дважды – и до, и после обеда, — хихикаю я.
— Лучше всего получить Твигу в качестве послеобеденного сна.
— Okay! обещаю, что получишь. Ты ведь ещё не имел cumming  на Андреевском кресте. Ay-hah! Long journey ahead! I want you to cum under Twiga lady’s whip. Если не будет удаваться, миссис Мона поможет. А я буду наблюдать спектакль, сидя в удобном кресле. Shake, honey!
— Are you out of your fucking mind?
— Успокойся, милый. Ты ж мечтал о длинноногих чернокожих женщинах, хотел отведать чёрно-белую любовь; я стараюсь воплотить твою мечту. Сразу две чернокожие мистресс тебя ещё не драли.  Возможно, после этого ты станешь вести себя прилично.

***
На следующий день после долгого позднего обеда я готовлюсь к спектаклю. Наша дочка в доме у миссис Моны; вместе с Амирой она вернётся завтра утром. Сама миссис Мона, Энди и леди Твига сидят за столом в гостиной, после обеда поедают сладости и фрукты. На столе у них стоит большая бутыль пальмового вина. Я же иду в спальню, надеваю длинное белое платье с рукавами и высоким воротником, чтобы всякие летающие насекомые не портили мне грядущее развлечение на свежем воздухе. Потом достаю из тумбочки свой новенький смартфон Lenovo, у него недурственная видеокамера; возвращаюсь в гостиную, мило всем улыбаюсь, демонстративно беру Энди за руку – пора, милый! – и веду его во двор. Около нашего капища в виде the erotic Andrew's Cross включаю камеру смартфона.
— Джей! У тебя проблемы с семнадцатым полем? а также с восемнадцатым и девятнадцатым?
Удивлённо поднимаю брови.
— Я про зрительные поля в твоей голове, в области затылка, —  говорит Энди дрожащим голосом; похоже, он не прикидывается и действительно нервничает. — Джей! зачем тебе фотографировать? ты не можешь запоминать картинки?
— Что тебя беспокоит, милый? А поняла: ты печёшься о своей душе,  фото и видео могут украсть душу, правильно? Наверно, ипопо тоже так думают, когда их снимают камерой, хотя проверить невозможно…
— Ты есть чиню и лао бай син, так сказали бы китайцы, — перебивает меня Энди, — да, да! ты деревенщина из Кисуму!  — верещит он.
«Московский осёл…» – бормочу я. Бросаю на него строгий взгляд, смотрю не мигая, почти полминуты смотрю. Вспоминаю читанные мной guides for mistresses:
“An important part of his punishment is to slowly undress him with his hands away. Prolong his shame. Tell him that he caused this himself and I’m only doing what’s necessary. Then whipping time”.
Кладу смартфон в траву. Командую мужу:
— Быстро, руки на голову! И чтоб не дёргался.
Медленно, смакуя, делаю своего тембо голым, как это и положено слонам. Потом тщательно фиксирую его на Андреевском кресте. It’s all over but the shouting. Энди опять орёт, чтоб я выключила камеру.
— Honey, раньше ты просил, чтоб с тебя не спускали голубые штанишки – кал…соны, как произносит миссис Мона; теперь не хочешь, чтобы я сняла видеоролик. А почему? Ты ведь можешь стать секс-звездой!
Мой супруг помалкивает, а я продолжаю:
— Длинноногие чёрные девки бывают чертовски хороши – кажется, подобным образом ты изволил выражаться. Так вот, чернокожие девки будут без ума от видео, в котором an ebony lady дерёт мзунгу кнутом.  Разве это не чёрно-белая любовь, о которой ты мечтал?! Сыграем в любовь, милый!  I’d like to watch how Twiga lady whips your ass. You are such a naughty husband, when are you going to learn? So, you’ll get some real tears today. And don’t forget why you are in this position!

…Я сижу в кресле, near by the erotic Andrew's Cross and Andy. В соседнем кресле расположилась миссис Мона.
— He looks sharp, without his kal…so…ni, — смеётся она, последнее слово Мона так и не научилась выговаривать.
Whipping time begins. We take some red wine and enjoy. Ещё у меня в руке Lenovo с включённой видеокамерой, я запечатлеваю происходящее.
Леди Твига прохаживается рядом со своей жертвой, поигрывая кнутом неимоверной длинны. Словно по заказу кнут у леди Твига с чёрно-белой раскраской; что ж Энди мечтал про чёрно-белую любовь, — думаю я. Сегодня главная роль у нашей гостьи, только она умеет обращаться со столь длинным кнутом. Я говорю ей, что пора приступать к teaching.
Twiga lady uses her nice whip to make Andy suffer. После первых двадцати strokes – чисто демонстративных, не очень сильных – леди Твига делает паузу. Наверно, она чувствует себя, как на сцене во время представления. Нарочито громко она произносит:
— He can have a little rest now, then I’ll continue with my implement.
В спектакль вступает миссис Мона. Она считает, что лучшее teaching для плохих парней вершится при пустых balls. Что ж, если наш спектакль отобьёт у Энди охоту на чернокожих девок, то ладно. Мона надевает тонкие белые перчатки, просовывает одну руку между ног Энди, хватает его за balls, другой рукой берёт his cock и начинает доить. Энди тугой и медленный, так что Моне приходится много стараться, чтобы добыть мужское молоко.
After man’s milking our show goes on. Twiga lady whips my husband while missis Mona lectures him. Но потом и миссис Мона берёт в руки кнут. Он более короткий, золотистого цвета. Так что попку Энди поочерёдно награждает то чёрно-белый кнут, то золотистый. Очень скоро Энди начинает голосить. Тогда две воспитательницы делают паузу, чтобы их подопечный немного отдохнул. Надеюсь, Энди не притворяется, и эта новая порка пойдёт ему на пользу. Да, моего мужа надо периодически драть кнутом или розгами, иначе он станет ****ься с кем ни попадя, I’m sure!

 Twiga lady stops at the first blood. Твига заявляет, что для первого раза будет достаточно. Мона смеётся, услышав про первый раз, но тоже готова остановиться. Я согласно киваю. I think it was a good hard thrashing;  впрочем, я не считала, сколько lashes получил Энди за полчаса teaching.
Заканчиваю съёмку видео, выключаю камеру смартфона; жду, когда всхлипывания Энди закончатся, и он чуть успокоится. Встаю из кресла, подхожу к супругу. Встав на цыпочки, чтобы дотянуться, шепчу ему в ухо:
— Миленький, ты по-прежнему считаешь, что я деревенщина из Кисуму? Или снова скажешь, что я идиотка?
Мой муж благоразумно молчит. Тогда я снова приближаю губы к его ушку и зловеще говорю:
— Как насчёт чернокожих дам? они действительно чертовски хороши, как ты изволил выражаться?
Энди не пытается встретиться со мной взглядом; надеюсь, что ему действительно стыдно.
— How do you like me now? — задаю наводящий вопрос.
Не поворачивая головы, он громко произносит:
— Я люблю тебя, Джей!  Тебя одну, мою венчанную жену!
Что ж, обнимаю его за шею, целую в щёчку. Однако говорю, что вечером в спальне поставлю его в угол на полчаса; лёжа в постели, буду любоваться голым мужем, разглядывать следы от кнута на его попе и буду строго допрашивать. I am a believer in corner time for my tembo. I also believe that whipping is a good tool for keeping him subdued.
— Если мой тембо станет послушным, то дам ему любимое лакомство слонов – ананасы, — на финише спектакля ласково говорю я. Пора опускать занавес. Спектакль окончен, гаснет свет – в Малинди солнце заходит в шесть вечера.
Furaha ya maisha ni upendo! Love is the joy of life!  Иногда Энди говорит, что в любви я – одна из последних романтиков. А может, к чёрту эту любовь на грани, без берегов?



19.  РАЙСКИЕ  МУКИ   

Намедни я поняла, почему в доме появились пчёлы. Они летят на мёд. В своём кабинете на втором этаже Энди повесил на стену медовые соты с пасеки. Он берёт на кухне столовую ложку, выковыривает ей кусочек сотов с мёдом, ест, а воск выплёвывает в окно. Вот, пчёлы и летят в дом. Осёл! Говорит, что у него нет электрической медокачки, потому как все деньги мы истратили на мою прихоть: our erotic Andrew’s Cross.
— Милый, у тебя же есть ручная медокачка, — говорю ему.
— Джей, мёд добывают с помощью медогонки, не путай с водокачкой. Да, на пасеке есть механическая медогонка. И что, как миууши, я должен до отупения крутить ручное устройство?! — Хочешь, крути сама, — предлагает этот осёл.
— Милый, Andrew’s Cross  нам уже пригодился. Где бы ещё леди Твига могла продемонстрировать тебе свой длинный кнут?! Кстати, принцесса Амира спрашивала у меня про это сооружение. Пришлось сказать правду, после чего Амира радостно заулыбалась.
— Амира такая же дура, как и ты. И никакая она не принцесса; она столь же принцесса, как я – китайский лётчик, — верещит Энди.
— Однако сто розог она влепила тебе как настоящая принцесса, помнишь? — усмехаюсь я. — Может быть, и леди Твига вместе с миссис Моной две дуры?!  Кстати, на пальме рядом с нашим капищем, ну…  Andrew’s Cross, я повесила колокол.
— Зачем?
— Honey, даже Богу нужны колокола. Теперь в случае твоего плохого поведения станет звучать колокол – как призыв; после чего я буду наказывать тебя леопардовой плетью на Andrew’s Cross.
— Джей, у тебя обезьяньи гормоны вскипают до небес! — визжит Энди. — Я понимаю, у самок приматов гигантский полиморфизм, но ещё одна доза BDSM – вроде того, о чём мечтаешь сейчас – и тобой будут вынуждены заняться психиатры. Сходи в лечебницу, проверься!
— Глупости, мой милый, — отвечаю ему. — Хоть ты и сочинитель, но у тебя же есть медицинское образование. Ты должен знать, что BDSM не относят к психзаболеваниям.
— А к перверсиям? — спрашивает он. — Вместо бессмысленного чтения толстых фолиантов по истории литературы лучше б ты полистала справочник по сексопатологии. На книжной полке в моём кабинете стоит «Сексопатология», можешь взять.
— Okay, милый, — усмехаюсь я, — непременно почитаю твою сексопатологию. Наверняка в ней найдётся масса жгучих идей.
Тут Энди сразу прикусил свой язык (кажется, так учил меня говорить по-русски этот осёл). Вижу, что он вовсе не рад тому, что вспомнил про справочник, и теперь опасается моих будущих мечт. Справочник я беру и внимательно его читаю. Нахожу кое-что полезное. Ещё раз убеждаюсь: в мире секса мало что удаётся добыть без хитростей. В этом смысле супружеская жизнь не исключение.

Обедать – у нас поздний обед – мы с Энди идём в an authentic old Swahili house, which is the best restaurant in Malindi. I mean “The Old Man & The Sea”. Там, пока ждём заказанную вкуснятину, я говорю Энди:
— Ты советовал прочесть справочник по сексопатологии. Так вот, в нём написано, щас припомню…  к уникальной межличностной связи, обозначаемой словом «любовь», ведёт только одна, обычно сложная, узкая и незаметная тропинка, — выпаливаю я. — Ещё там написано, что исхоженные дороги, по которым идут многие супруги, ведут совершенно в другую сторону. Понял?
— Пока нет; что я должен понять?
— А то, что вариант, когда я – глава семьи, и есть та самая единственная тропинка к любви, — втолковываю ему.
— Ты ж говоришь, что тропинка незаметная.
— Это не я говорю, а в справочнике написано. Я же эту тропинку заприметила. Теперь понял?
— А, ну если так… — неопределённо тянет Энди. В этот момент чернокожая официантка приносит нам осьминогов на гриле. Энди пожирает глазами голые ноги девки и только потом принимается за осьминогов. «Хороша… шоколадка», — бормочет он, что относится, как я понимаю, не к осьминогам.
Здесь в  “The Old Man & The Sea” Энди называют mzungu from Moscow и наблюдают за ним с интересом, а меня из-за моей придирчивости не очень-то любят. После осьминогов прогуливаемся по городу. Когда выходим к океану недалеко от Vasco da Gama Pillar, Энди доверительно сообщает мне:
— Putin’s land – это тупиковая ветвь эволюции. Рассказы в русских СМИ о хорошей жизни в России довольно смешны. Ну да, одни едят мясо, у других денег хватает лишь на капусту, а в среднем всё хорошо: в среднем люди едят голубцы. Нынешнее русское общество не аморально, оно постморально.
— Милый, ты же сам говорил, что надо учить китайский язык, потому как будущее принадлежит этим узкоглазым.
— Так-то оно так, да трошечки не так,  — бормочет Эди в ответ. Я же смотрю на океан. Океан для меня вечная тайна и вечное чудо, которое не  выразить словами. За возможность видеть океан я готова пожертвовать многим, и даже тем, что жизнь в Малинди всё больше изолирует нас от России. Конечно, есть интернет, и можно общаться с московскими родственниками и друзьями по скайпу. Энди знает русские новости не хуже, чем если б мы жили в Москве. Но не хватает живого общения; русских поблизости от нашего жилья нет. Мне в этом смысле куда легче, ведь я родилась в Кисуму, для меня Swahili почти как родной.

После прогулки по Sea Front Road, то есть по Набережной, возвращаемся из city в наш сельский дом. На крыльце вижу бегающую сине-оранжевую ящерку. Красивая. Энди топает ногой, и пугливое существо мгновенно исчезает. Иду в детскую комнату; маленькая Натали спит. Перекидываюсь на суахили парой фраз с миссис Моной; вскоре она уходит к себе домой. Энди, после прогулки по городу, весёлый. Он сидит в гостиной и пьёт пальмовое вино.
— Джей! у тебя ведь был длинный хвост, — говорит Энди, — до восьмой недели жизни, — добавляет он.
— А у тебя, мой муж, классные уши, как у тембо; что говорит про экстраординарный ум и предвещает долгую жизнь, — с улыбкой заявляю я. — Милый, сегодня я предлагаю тебе mating bout. У львов, к примеру,  mating bout  может длиться несколько дней, когда львы трахают львиц по сорок раз в день. Я понимаю, ты – тембо и на такое не способен. Но попробуй хотя бы приблизиться к львиной доле, — хихикаю я. — Honey, как насчёт здесь и сейчас?
— Джей, ещё древние люди знали, что после акта животные становятся грустными. Совсем не хочу видеть тебя грустной, ты мне больше нравишься такая, как сейчас.
— Осёл! Ты даже не тембо, ты классический осёл! — злобно ору я. — Тебя могут взволновать лишь длинные ноги чернокожих девок. Думаешь, я не заметила, как ты пялился на чёрную официантку в ресторане?!
— Ну Джей, я люблю тебя… но ты же не можешь стать чернокожей, — ухмыляется этот осёл.
— Милый, я думала, что тебя отучили от хамства. Но нет. Похоже, пора снова пригласить в гости леди Твигу. И поверь, она не забудет взять с собой длинный кнут и не станет прекращать порку at the first blood.  She will learn you… to learn to obey me.
— Джей, у тебя проблемы с мозговым кровообращением? У обезьян-алкоголичек мозг не в лучшем состоянии, — шипит мой муж. — Ты стерва, твоё место на кухне! Понятно?
Долго, не мигая, смотрю на своего тембо. Потом говорю:
— There is no question of my place; you simply have to know yours. Wewe mzungu una tabia mbaya, — с усмешкой добавляю на суахили.
— Ещё раз пригласишь свою леди Твигу вместе с миссис Моной... — вопит Энди, —  так вот знай, если они придут, я выебу и ту, и ту. Ясно?
Hubby совсем отбился от рук. Опять придётся учить его уму-разуму. Я приказываю глупому тембо идти в спальню.  И уточняю:
— When I enter the bedroom, I want you to be naked and kneel for me. Be happy and enjoy! But don’t be too happy. I’ll do my best to knock you out!

He must wait in such position, until Jenny enters the room – whether Jenny comes in immediately or keeps him waiting several minutes as some women do. Это я не сама придумала, а вычитала в руководстве для мистресс. Должна сказать, что в справочнике по сексопатологии ничего подобного не описано. Я жду недолго, от силы пару минут; после чего иду в спальню воспитывать мужа. В руках у меня кнут золотистого цвета – тот самый, которым на Andrew’s Cross  воспитывала Энди миссис Мона. Войдя в спальню, вижу голого тембо, он стоит в углу на коленях, лицом к стене. Подхожу ближе, «поверни голову!» – говорю. Делает. Смотрит на кнут в моих руках.
— Милый, у тебя есть два варианта. You have a perfect ass, ты своей попой вкушаешь этот кнут или... — тут я ставлю паузу, гляжу на мужа с хитрым прищуром, — или просто целуешь кнут, после чего я беру тебя страпоном. Ну? Тебе какое наслаждение по душе?
— Лучше райское, — отвечает Энди.
— Okay!  значит, получишь и кнут, и страпон. Христос носил один крест, а Дженни выпало целых два, — строго заявляю голому мужу.   
Энди притих и молчит. Ещё чуток мучаю его неизвестностью, прохаживаюсь перед ним, поигрывая кнутом.
— Воспитание требует жёстких мер и сильной любви, — ухмыляюсь, — мы с чего начнём, дружок? — вопрошаю я и удостаиваю мужа подобием улыбки.
Это вовсе не улыбка Моны Лизы. Это полуулыбка мистресс, которая обещает райские муки… between pain and pleasure. Карибу!



20.  ЖРИЦА  ВУДУ   

Последнее время я замечаю, что стала забывать русский язык. Кроме как с Энди мне не с кем говорить по-русски; вокруг все говорят на суахили или на африканском английском. В интернете я иногда захожу на русские сайты, в соцсети, но мне там неинтересно. К тому же русский новояз не всегда понятен. Вата, пенсы, победобесие, фэбосы... – каждый раз приходится задумываться над подходящим значением этих слов. Конечно, сленг есть и в английском языке, но там хоть можно посмотреть в словарях. Современного русского словаря у нас нет – где его купишь в Малинди. Опять же можно искать в интернете или поспрашивать у Энди, но он по своему обыкновению скажет, что я – слаборазвитая африканская обезьяна, которой ни к чему знать русский сленг. Потом ещё добавит, что обезьянам вполне достаточно английских dirty words. Московский осёл! Думаю, что он тоже скоро начнёт терять свой русский. Кроме редких приезжих, во всей округе нет русскоговорящих. К тому же Энди стал учить китайский язык, лучше б он выучил суахили, было бы больше проку.
Ещё Энди не перестаёт ругать своего нынешнего царя; говорит, что Putin’s land – это антигосударство, что Путин не солидарен со своим народом, ведь средняя продолжительность жизни русских мужчин шестьдесят лет, а деду Путину уже под семьдесят. Я согласна, надо брать пример с дедушки Ленина. У того в пятьдесят три года обе части души ушли куда положено: одна – в царство мёртвых, а другая часть души возвратилась назад в бассейн космической энергии  и присоединилась к божествам  Loa, которых бесконечно много, как песчинок на берегу океана.

— Энди, у тебя ведь есть медицинское образование, — говорю мужу, — наверняка ты знаешь, сколько весил мозг Ленина.
Энди отвечает практически мгновенно, словно он википедия:
— Считается, что один килограмм триста граммов. А что?
— Просто я вычитала, что у слона мозг весит пять килограммов. Значит... — проделываю в уме нехитрые вычисления, — любой слон в три с половиной раза умнее Ленина, — хихикаю я.
— Джей, ты точно идиотка! — хрюкает Энди. — Будучи африканской обезьяной из Кисуму, ты имеешь мозг весом в пятьсот грамм; значит, слоны в десять раз умнее тебя?
— Если ты имеешь в виду себя, мой любимый тембо, то я готова согласиться, — примирительно говорю, затем восклицаю: — Какой ты умный, мой муж! Что, впрочем, не мешает мне быть главой нашей семьи, понял?
— Да уж, замечательная глава семьи... которая увлечена вуду, Лениным и BDSM.   А, забыл, ещё ты интересуешься историей литературы, правильно? — допытывается Энди.
— Ну... — мычу в ответ.
— Что тебе до этих персонажей  русских классиков?! Сколько можно увлекаться Достоевским? У него же все герои чокнутые, — говорит Энди. Потом уточняет: — Один прибил топором старушку; другие мечтали свергнуть божьего помазанника – ну, чистые бесы; ещё один вообще идиот. Вместо того чтобы читать пыльные фолианты, лучше б ты вступила в Чама Ча Мапиндузи.
— Это в партию что ли?
— Ну да, правящая революционная партия Танзании; здесь близко: едешь в Момбасу, а потом в Тангу.
— Ты чего туда не вступишь?
— Я пробовал на их сайте в интернете, — ухмыляется Энди, — но надо знать суахили. Для тебя же он практически родной.
Я молчу. На такие приколы не люблю отвечать.
— К тому же у них мало женщин во власти; может быть, тебе сразу дадут место в парламенте, — не унимается Энди. — Выборы для этого не нужны, женщин в парламент назначает президент этой замечательной республики. В России Путин не даст тебе место в Совете Федерации; у Путина тебя посодют: дедушка Путин любит Ленина, а ты считаешь, что любой слон в три раза умнее Ленина, — продолжает острить Энди. — У тебя есть перспективы только в Чама Ча Мапиндузи, они наверняка и гражданство тебе пожалуют. Тогда мы сможем взять землю в собственность на берегу озера Виктория или в Занзибаре. Хотя, на мой взгляд, лучше купить землю на острове Pemba.
— Что мы сделаем с нашим домом здесь?
— Здешний дом с землёй и пасекой отдадим какому-нибудь фонду народов банту; с условием, что они организуют тут музей русского писателя Андрея Гусева, литгерои которого действуют в Кении. Надеюсь, ты не против того, чтоб увековечить имя нашего создателя?!
— Я-то согласна, но ты всегда говорил о важных начинаниях: главное, чтоб благословение было.
— Дорогая, — усмехается Энди, — неужто твои любимые божества Loa станут возражать?!  Да, ещё... танзанийцы никогда не участвовали в зимних Олимпийских играх. Если мне, как твоему мужу, тоже дадут танзанийское гражданство, то я готов выступить в скоростном беге на коньках, я ведь окончил спортшколу по этому виду. Замолви обо мне словечко, когда станешь парламентарием, —  юродствует Энди.
— Honey, но мы же не можем взять с собой в Тангу Амиру, чтобы сидела с нашей дочерью, а маленькая привыкла к Амире; не можем перевезти в Тангу миссис Мону и леди Твигу; кто будет воспитывать тебя на Andrew’s Cross?! да и сам крест не заберём с собой. Кстати, леди Твига сегодня придёт к нам в гости, ближе к вечеру. Я рассказала, что ты грозился её выебать – как ты изволил выразиться в прошлый раз. Теперь она мечтает тебя увидеть. За свои слова, милый, надо отвечать, — хихикаю я.
Энди переменился в лице и угрюмо молчит, а я продолжаю его пугать:
— I know that she will use a new protocol. In addition, if I want, she is ready to brand you. Да, да! надо клеймить твои ягодицы. Чтоб было видно, что ты принадлежишь мне.
— Ты совсем охуела! Идиотка!!! — истошно вопит Энди.
— Ага…  — беззаботно соглашаюсь, — а ты сделаешься моим клеймёным тембо. Владельцы ценных особей издревле их клеймили, — мечтательно говорю я. — Ладно, пока отдыхай, а когда гостья придёт, я позвоню в колокол, что висит на пальме рядом с Andrew’s Cross.  Советую поцеловать леди руку, тогда есть шанс, что её кнут не будет слишком жгучим.
— Скоро я только и буду что делать – как целовать руки твоим чернокожим подружкам, — орёт Энди, —  проще выебать твою леди.
— Опять?! ****ый карась! — возмущаюсь я и решаю сказать Энди всю правду: — Милый!  ты, видать, не знаешь, что Твига – это мамбо, здешняя жрица вуду, а по сути священник, целитель. И пора тебе понять простую вещь: что бы ни случилось – всё дело рук Loa.
Энди ошарашенно молчит. А я продолжаю:
— Запомни, глубина вуду бесконечна. Всё будет, как решили божества Loa; если ты хочешь что-либо изменить, то об этом надо просить Loa.


После обеда отправляю дочку в дом к миссис Моне. Твига приходит в гости ближе к вечеру, приносит живого петуха и матерчатую куклу белого человека с нашитым на неё красным сердцем. It’s a voodoo doll that looks just like Andy. Сидя в нашей гостиной, Твига долго и тщательно делает специальный макияж. Потом аккуратно протыкает иглами сердце куклы, оставляет иглы в сердце, показывает мне. Лучше протыкать сердце куклы щетиной борова, но как добыть щетину?! Около Casuarina road, где мы живём, легче встретить стадо слонов в здешнем лесу Arabuko-Sokoke, чем холощёного хряка. Завершив приготовления, мы идём во двор к Andrew’s Cross; птицу и куклу берём с собой. Я звоню в колокол. Когда появляется Энди, леди Твига показывает ему his voodoo doll.
— Let’s see how strong you are, — говорит она Энди. Потом пространно объясняет, что настал час искупления за все его мыслепреступления.
К моему изумлению, Энди вожделённо целует ей руку; покорно, словно зомби, он бесстыже раздевается догола и становится у Andrew’s Cross. Мне остаётся лишь зафиксировать его на кресте.
 ...Я люблю смотреть, как работает леди Твига. Это филигранная техника, высший пилотаж. Кнут у неё метра три длиной, однако каждый раз она попадает куда нужно – точно по голой попе Энди. Не выше, не ниже, а именно так, чтобы сделать его белый зад сначала красным, потом бардовым. И никаких захлёстов на бёдра.
Всё это я снимаю на камеру смартфона; позже посмотрю ещё раз, смонтирую фильм, добавлю музыку. И буду пугать Энди, говоря, что выложу видео с поркой в интернет. Даже название для ролика придумала: The young ebony girl whips mzungu.
После того, как Твига закончила трансакции с Энди, она приступает к самой важной части магической церемонии – к жертвоприношению. Она приносит в жертву птицу в знак уважения к Loa и чтобы высвободить энергию для сбычи мечт. К тому же Loa  ничего не делают за просто так, и забывать о подношениях нельзя никогда.
Как только Твига совершила жертвоприношение, я беру в руки Andy’s voodoo doll,  подхожу к Энди ближе. Он по-прежнему привязан к Andrew’s Cross.  Разглядываю его шикарно выпоротую попу; погладить попку мужа не решаюсь – ему будет больно, я лишь прикасаюсь ладошкой. Энди поворачивает голову. Не мигая, смотрю ему в глаза и громко произношу  the little love spell:
With love’s heart, your heart I pick,
Be asleep, or be awake,
To me come, and of love make.
Мысленно, in my mind, as a twist in my sobriety я говорю: Энди, я принадлежу тебе навек, ты самый красивый! я дарю тебе всю свою любовь.


 Вуду открывает  врата к истинной любви. По воле Loa  я стала сценаристом и режиссёром в наших с Энди role plays. We are all living in a world, which we create by our own mind. И нет любви без мудрости.



21.  MAINTENANCE  ВОСПИТАНИЕ

— Джей! ничего страшнее рождения с тобой уже не случится. Рождение – это ведь худшее, что происходит с каждым из нас, не правда ли? — допытывается Энди.
Меня разъедает червь сомнения; он всегда начинает точить меня, если не могу понять: шутит Энди или толкует всерьёз. Чтобы не выглядеть дурой, говорю:
— Энди, родившись, мы зато можем разделить на двоих пятьдесят оттенков серого. Не так ли, милый?
Энди мрачнеет. Он ведь знает, какая доля оттенков предназначена ему.
— Последнее время ты, мой муж, ведёшь себя хорошо, — ободряюще говорю ему. — Думаю, что на это повлияла магическая церемония, которую совершила над тобой мамбо – леди Твига. Однако все мамбо считают, что успешный результат магической церемонии надо периодически закреплять.
Энди мрачнеет ещё больше.
— Не бойся, глупый тембо, пока я не буду приглашать Твигу. Кое-что я умею делать сама. Сегодня, — объясняю мужу, — тебе предстоит сеанс maintenance воспитания. Разумеется, это будет  по воле Loa.
— Джей!  у тебя смещённая активность, я имею в виду твоё пристрастие к BDSM и вуду. Коварный  шайтан сбил тебя с пути, — пытается морочить мне голову Энди.
— Fuck off! — прерываю его глупости. — Don’t try to bullshit me!  I‘ll give you twice the number of strikes with the long whip of the usual maintenance. Now be sure to scream! — угрожающе говорю мужу, — you know I like it when you scream!
— Дорогая, у тебя мозг стареет. Это трагедия. Ты не можешь придумать ничего нового.
— Ну, милый, мы можем заменить кнут на что-нибудь другое, — говорю ангельским голосом. Энди напрягается, настороженно молчит. Тогда я объясняю: — Когда последний раз ездила в город, то купила в shopping mall великолепную деревянную линейку в полметра длиной. Безо всякой задней мысли купила; наверно, Loa велели мне купить столь длинную линейку.
— Джей, твой мозг израсходовал весь запас глюкозы, правильно? — перебивает меня Энди,  — съешь пару кусков сахара-рафинада или хотя бы шоколадку.
Не обращаю внимания на глупые советы своего тембо, говорю ему: 
— Последнее время ты стал редко трахать свою жену. Порка пениса линейкой на Andrew’s Cross  вернёт тебе былую мужскую силу. Поверь, без порки нам сегодня не обойтись.
— Ты животное с маленькими мозгами! — орёт Энди.
Не отвечаю. Молча, беру купленную в shopping mall  линейку – разумеется, я купила её для порки мужа; ещё беру Andy’s voodoo doll, которую оставила мне леди Твига. Специальные иглы, что были в сердце куклы, Твига вытащила и забрала с собой. С двумя своими сокровищами – линейкой и куклой – я иду во двор к пальме, на которой висит колокол. Линейку и куклу кидаю в траву, растущую вокруг пальмы. Звоню в колокол, долго звоню; хорошо, что в доме, кроме Энди, никого нет, а то был бы всеобщий переполох. Когда Энди, наконец, появляется на крыльце дома, с усмешкой кричу:
— Andy, is that you? Be mine! Карибу! Ты заставил меня ждать и нервничать. Быстро, pants down! если не хочешь, чтоб я отстегала линейкой не только your cock but your balls also.

…When Andy is bound to Andrew's Cross, мой внутренний голос говорит: пумзика! Я совершенно спокойна и никуда не тороплюсь. I do not have to wave, I smile. Вытаскиваю из кармана юбки начатую упаковку мирры; думаю, что Loa не будут возражать, если я немного пожую. Плюхаюсь в траву у пальмы, предаюсь наслаждению с миррой, краем глаза наблюдаю за Энди. Он надёжно зафиксирован на кресте и пока не дёргается.  Пока... поскольку скоро начнёт у меня извиваться, словно танцует твист – предвкушаю я. Сегодня Энди привязан спиной к кресту, лицом ко мне. He can only talk and scream, nothing more. And today I want to combine education and pleasure of my  tembo.
— Чего ты боишься, милый? I gaze at him. Почему твой член такой маленький?
Не дождавшись от мужа ответа, нежно прижимаюсь к нему, поднимаюсь на цыпочки, долго целую его в губы, проталкиваю свой язык ему в рот. Однако Энди словно не живой; по-моему, он искусно притворяется. Думаю, что хитрый тембо специально сдерживает себя, чтобы мне было неудобно пороть его пенис. Тогда опускаюсь на колени и пробую сосать.
— You like it, come on! — приказываю супругу включиться в процесс; облизываю his cock, полностью беру  в рот. Я всегда балдею от вкуса своего мужа. У меня во рту его член становится упругим и большим. Но тут… Энди орёт, что я – африканская курва. Не фига себе! Злюсь на мужа за «курву», выплёвываю his cock, встаю, мерзко ухмыляюсь, говорю:
— Что ж, hubby, сейчас увидишь, как ведёт себя настоящая курва.
Теперь his cock стоит, словно сделан из бивней слона. Энди дерзко смотрит мне в глаза. Я же решаю хорошенько проучить его. Для начала беру в руки линейку, измеряю длину пениса: получается семь дюймов. Похоже, Энди думает, что с таким сокровищем можно дерзить жене. Глупый, глупый, тембо…  Несильно шлёпаю ладошкой по яйцам, от неожиданности – прежде я себе такого не позволяла – он громко вскрикивает. Я смеюсь, выдерживаю паузу, затем неторопливо объясняю:
— Видать, ты забыл, как я секла тебя в Москве, в полночь, при свечах… сразу после нашего повторного бракосочетания, — мечтательно вспоминаю я. Энди молчит. — Да, это было очень давно, honey, но сейчас, когда я сказала, ты вспомнил? — Энди не говорит ни слова. — Ты проглотил язык? — начинаю заводиться, — забыл, как драли твой *** линейкой?! — картинно изумляюсь я. — Ладно… зато теперь африканскую курву ты запомнишь на всю жизнь, пороть буду до  слёз, — обещаю мужу.
— А если я сразу заплачу? — снова дерзит Энди.
Глупый смешной тембо… он ещё не понимает, что его ждёт. Ноги у него привязаны к Andrew's Cross и широко раздвинуты, член стоит колом, balls хорошо видны и словно напрашиваются на teaching. Собираю всю свою злость и луплю ладошкой по яйцам – уже намного сильнее, чем в первый раз. Энди задыхается от боли и орёт благим матом. Жду, когда он успокоится, после чего объясняю:
— Милый, ты больше не будешь дерзить своей жене. Никогда. Read my lips. Never. По воле Loa тебе следует запомнить это навек.
Затем я беру в руки  Andy’s voodoo doll, которую бросила в траву около пальмы. Кукла Энди без игл в сердце; она большая и годна, чтобы превратиться в my implement for punishment. Луплю his balls куклой. Несколько раз луплю, хотя и не очень сильно; может быть, Andy’s balls ещё пригодятся в супружеской жизни.
— Ну как, запомнил, что жене дерзить нельзя? Is that understood? — строго вопрошаю.
Энди всхлипывает и утвердительно кивает.
— Okay! Однако африканскую курву ты ещё не запомнил, мой сладкий. Long journey ahead! — хихикаю я. — We’ll do it without a safe word this time. This isn’t sex play – it’s marriage management. It’s a severe corrective session to you. Your moans will give me the pleasure. And you’ll beg me to forgive you.
Беру линейку в правую руку, становлюсь справа от Энди и принимаюсь безжалостно пороть his cock.



22.  МЕРА  ЗА  МЕРУ

В тот вечер мы были дома с Энди вдвоём, маленькая Натали гостила у миссис Моны. Мы пили пальмовое вино, холодное; Энди поставил три большие бутылки вина в холодильник ещё утром, чтоб было чем спасаться от жары. В Малинди весь день стояла тридцатиградусная жара – сухой сезон as it is…
— Джей! вот скажи: из чего состоит человек? — спрашивает Энди и наливает себе очередной  стакан пальмового вина.
Поскольку я молчу, то Энди, отхлёбывая белый холодный напиток, продолжает:
— Ты, Джей, видать, не знаешь, а я тебе скажу. Человек состоит из тела и души.
— Милый, это замечательное открытие, — хихикаю я, — какой ты умный, мой муж!
— Ты зря лыбишься, — говорит он. — Запомни, в будущее возьмут не всех. Даже божества Loa, которых бесчисленное множество, принимают не все души умерших. Правильно?
Я утвердительно киваю. А Энди злобно шипит:
— Нынешнего русского царя – как ты выражаешься – божества Loa не возьмут к себе. Он со своим замечательным государством даже у стариков отнимает последнее, пенсий лишает. Кто он после этого?! И куда же денется та половина его души, которая не уходит в царство мёртвых и обычно отправляется к Loa?
Вопрос, конечно, интересный, — думаю я. С помощью пальмового вина мы его точно не решим. Впрочем, нынче Энди не зацикливается на царе.
— Джей! знаешь, какие симптомы характерны при шизофрении? — спрашивает он.
Я отрицательно мотаю головой. Тогда он объясняет:
— Это триада симптомов – аутизм, расщепление личности и односторонняя активность. Последнее у тебя уже наблюдается, не находишь?
— Что ты имеешь в виду?
— Дорогая, твоё увлечение BDSM подошло к критической точке, — тут Энди усмехается, — я думаю, что лечение только одно: клин надо вышибать клином.
— Не понимаю, о чём ты…  пока не поздно, вспомни, кто глава семьи. Порку пениса у нас никто не отменял, — хихикаю я. — Дженни до сих пор ещё не драла твой *** ребром линейки. Хочешь попробовать?
Тут Энди буквально свирепеет, хватает меня за шею и как маленькую мартышку тащит в спальню. Там бросает на кровать, рычит:
— Раздевайся!
— С чего бы это? — огрызаюсь.
Без слов Энди грубо срывает с меня одежду. Пытаюсь вырваться, кричу ему, что он осёл. Тогда надевает на меня наручники; интересно, где он их взял. Ору ему, что он поплатится за это. На мои вопли не обращает внимания, связывает мне ноги, накрепко привязывает к кровати. Кричу ему, что он bastard, московский урод, самодур…
— Дорогая, я не буду пороть pussy, поэтому ты лежишь не на спине, а на животе, — ухмыляется он, — но сейчас я дам тебе хорошего ремня; I wouldn’t be in your place now.  Тебе, Джей, надо остановить в собственной голове движение плохой мысли. Для надёжности получишь forty very hard strokes по своей сексуальной заднице. После чего ты навсегда отменишь порку пениса в нашей семье. Договорились?
— Посмотрим, — отвечаю уклончиво, — если станешь очень больно наказывать свою жену, то не отменю.
После дюжины ударов я ору, что Дженни больше нельзя пороть. Энди смеётся и лопочет in English:
— My dear, I’m the one who decides whether you get the new strokes or not. You‘ll get forty strong strokes. Is that understood?
«Осёл! наловчился в африканском английском и возомнил, что может пороть белую женщину; ничего я тебе ещё устрою», — думаю я.
— Джей, что сказано в Святом писании о поведении, подобном твоему?
Я молчу.
— Не знаешь, — продолжает он, — а я тебе скажу: мера за меру. Ладно, считай, что ты искупаешь вину всех скверных жён. The hand of the giver will not become scanty, — усмехается этот московский осёл и даёт мне очередной удар ремнём. После чего говорит: — Только деланием добра можно стяжать жизнь вечную, а я сейчас творю подлинное добро.
— Stop squirming! — орёт он, когда я пытаюсь уклониться от нового удара. — Джей! бесы мучают твою душу, бесы пируют на тебе. Мой ремень пытается их выгнать. Тебе надо очиститься от бесовского зла. Right now, our house rules become the next: I tell you what to do; you say, “Yes, sir”.
Энди наматывает ремень на руку, зловеще глядит и продолжает терзать мои ягодицы. Я начинаю стонать и выть от бессилия и боли.
— Ну как, навилялась задом? — спрашивает он одновременно с сороковым ударом.
— Ты зверь! — кричу ему сквозь слёзы.
— Это тебе было за порку пениса, понятно? Мера за меру. Your ass is very red. Happy now? — ухмыляется Энди. — А теперь повторяй за мной: я, Дженнифер, только что наказанная… Джей, не слышу тебя! — возмущается Энди, опять берёт в руки ремень.
Ладно; говорю, как он хочет: «Я, Дженнифер, только что наказанная мужем…»
— Молодчина, — улыбается он, — повторяй за мной: я, Дженнифер, глава семьи, навечно отменяю у нас порку пениса.
Повторяю: «Я, Дженнифер, навечно отменяю в нашей семье порку пениса».
— Класс! у меня умная жена, — восклицает Энди, — такая ты мне нравишься; особенно, когда жена лежит голая и с красным задом после ремня. You sure look keen in such fine suit! — смеётся он. — Надеюсь, не надо объяснять, что Дженнифер наказана исключительно по воле Loa; всё в руках Loa, — улыбается мой муж. — Джей, любовь сродни вечности. Чтобы постичь эту вечность, тебе следует слушаться мужа своего и подчиняться его решениям. Однако хватит болтать. Сейчас буду тебя любить. Но смотри, если мне не понравится, снова выпорю ремнём. Поэтому наручники пока не стану с тебя снимать. И вообще, старайся... чтобы через девять месяцев подарить мне сына. Христос воскрес, и не стало больше ничего невозможного.



23.  СТАНОК  ДЛЯ  ВОСПИТАНИЯ

Вечером в уикенд мы с Энди идём на берег океана. От нашего дома идти к океану не долго; если не торопясь — то четверть часа. Когда выходим к берегу, над мирно урчащим океаном висит низкое, уже слегка приплюснутое солнце. Здесь на пустынном берегу мне порой кажется, что нет в мире ни войн, ни смертей, что жизнь будет длиться вечно, и нам под силу сделать всё задуманное. Я сижу на маленькой простенькой скамейке справа от Энди и бесцельно глазею на океан. Quite often words are not needed. And I know that taking time to do nothing sometimes brings everything.
Спустя немного времени солнце касается воды в заливе и прокладывает к нам жёлто-розовую сияющую полосу. Говорят, когда океан полностью берёт солнце в свои объятия, в небо иногда вырывается ослепительный луч изумрудного цвета как результат их любви. Может быть... сама я никогда не видела их любовного изумрудного луча.
Здесь на берегу, рядом с Энди, уже который раз у меня возникает непонятное, чуть-чуть тревожное, но приятное чувство. Наверно, это и есть ощущение счастья.
Потом я возвращаюсь в реальность, от которой бывает очень больно. И не только в переносном смысле.
— Энди, ты зверь! — горячо восклицаю я. — Ты выпорол ремнём взрослую белую женщину, мать твоего ребёнка. Просто так тебе это не сойдёт.
— Зато теперь в нашей семье отменена порка пениса. Как ещё можно было добиться столь замечательного успеха?! — потешается этот осёл. — В Москве, когда ты была рабыней, я порол тебя и плетью, и ремнём; даже крапивой драл. Если забыла, то прочитай у Андрея  Гусева “TRANSGRESSING 19: Джей и крапива”  — радостно объясняет  Энди.
— Ты зря радуешься, — говорю ему, — любую отмену, а значит и отмену порки пениса,  можно временно приостанавливать. К тому же никто не отменял ballbusting, и я не отказываюсь от мысли клеймить своего мужа. Будешь ходить с буквой “J”  на ягодицах – по первой букве моего имени.
— Глава семьи Дженнифер напрашивается на порку ремнём? Тебе так понравилось вилять задом в прошлый раз, что хочешь попробовать ещё. Я правильно понял, дорогая? Twist again! — гогочет Энди, — like we did last time.
— Осёл!!! — кричу ему. — Я позову миссис Мону, леди Твигу, Амиру. We’ll use canes to make your ass red and force you to scream, cry, moans. Вчетвером мы сделаем из твоей попки кровавое месиво. Your proper place is... leashed, collared and on your knees! Как тебе такая идея?
— Ты совсем офонарела! Твои мозги годятся лишь на то, чтоб обжарить их в панировочных сухарях на сковородке и съесть. Боюсь, правда, что получится слишком маленькая порция, — верещит Энди. — Ты, конечно,  можешь пригласить в гости своих подружек. А я расскажу им, как, по воле Loa, Дженнифер восхитительно виляла задом под моим ремнём. После чего исполняла все мои желания, даже извращённые. Думаю, что леди Твига, мамбо, будет в восторге от моего рассказа – ведь всё случилось по воле Loa, не так ли? — усмехается мой муж. — Да и миссис Моне с Амирой полезно знать, что ждёт непослушную женщину: белую и уж тем более чернокожую. Все женщины – это по сути слабоумные мартышки, — наглеет Энди. — И вообще, дорогая... сын божий Иисус Христос пришёл в этот мир, чтобы заплатить по нашим грехам. Ты не веруешь во Христа, потому тебе пришлось платить за грехи своей попой.
— Энди, мы венчались в Holy Ghost Cathedral;  маленькой меня наверняка крестили в Кисуму, ведь Кения христианская страна; а культ вуду признаётся католической церковью, божества вуду очень похожи на христианских святых. Стало быть, — подытоживаю я, — Христос искупил и мои грехи.
— Тебе, Джей, надо жить по правде и истине, твоё сердце должно быть открыто для Христа, — бубнит Энди, а в глазах смешливые  искорки. — Да, ещё в позапрошлом веке Ватикан признал вуду разновидностью католицизма. Однако у тебя, Джей, лишь претензия на веру, а не вера. Ты предаёшь народ, страну и лично товарища Сталина… тьфу! папу Франциска. Успей покаяться раньше, чем случится второе пришествие Христа! Ясно?
Энди любит троллить меня. Я не спорю с ним, притворяюсь пай-девочкой, которая отказалась от мести. Примирительно чмокаю мужа в щёчку. Мы сидим на берегу залива, в котором утонуло солнце, и непонятно чего ждём. Очень скоро ночь вытесняет остатки света, на экваторе это происходит внезапно. Темнота подступает к самым глазам, давит на ресницы. А небо и океан живут своими собственными жизнями и по-прежнему разделены.
У Энди есть фонарик, он идёт первым и освещает тропинку, что ведёт к нашему дому. С лучом, запущенным Энди, темноте в моём мире достаётся куда меньше места.


На следующий день, я спрашиваю у миссис Моны, можно ли в Момбасе заказать из чёрного дерева две соединяющиеся доски с прорезями для рук и шеи. Мона хитро щурится и говорит, что всё подвластно Loa, что для Loa нет ничего невозможного.
— Тогда узнай, сколько это стоит; Энди стареет и совершенно отбился от рук, — говорю это на суахили, чтобы Энди не понял, если вдруг слышит нас. Говорю и горестно вздыхаю.
Мы с Моной жуём мирру, свежую только что с рынка. Мона смеётся, она почти всегда бойкая. С усмешкой, на суахили советует мне:
— Пригласи Ариэль, эта девочка обожает древние колдовские развлечения. Ариэль даст Энди хороший урок. Да и мы с тобой немного развеемся. It will be a fine event! — заключает она in English.
Спустя неделю, тайком от Энди я заказываю в Момбасе станок для воспитания. Потом договариваюсь с Ариэль о сценарии будущего действа. Всё! осталось дождаться, когда воспитательную машину привезут. Местечко для неё я уже подыскала –  надо поставить во дворе, около самого большого нашего дерева.  Maybe Andy will learn where his place is. But maybe it takes some ultra-new punishments for him.



24.  КОЛДОВСКИЕ  ИГРЫ  АРИЭЛЬ

Мы с Энди идём в книжный магазин, что в районе аэропорта. Там есть книги на английском языке, свежие газеты. В магазине Энди покупает какую-то horror story и ворох цветных газет. Потом мы сидим на скамейке, смотрим, как взлетают и приземляются самолёты. В аэропорту Малинди две взлётно-посадочные полосы, они проложены перпендикулярно друг другу; одна полоса девятьсот метровая, другая – полтора километра. Самолёты здесь летают не часто, а увидеть большой самолёт сродни везению.
Мы молча глазеем на небо и непонятно чего ждём. Энди первым нарушает молчание:
— Джей, если купюру в десять австралийских долларов разорвать пополам, то каждую половинку можно законно обменять на пять долларов. Вот куда надо ехать жить. Тем более что и язык там английский, а не твой суахили.
— Ага… на суахили в Австралии не говорят, но и elephants там отсутствуют. А ты у меня – тембо. Австралийские женщины будут бросаться на тебя в экстазе, как на экзотическое существо.
— Джей, ты полагаешь, что всю оставшуюся жизнь мы проживём в Малинди?! Или хочешь поехать к чёртовым индусам, которых ты обожаешь?..  это не так далеко и там английский язык… но индусы пахнут мышами! — неожиданно вскрикивает Энди. — А может быть, ты хочешь вернуться в империю зла?
— Раньше ты обозначал Москву как Putin’s land, — отвечаю я.
— В Москве всё меняется в худшую сторону. Похоже, это действительно тупиковая ветвь цивилизации. They have sold their souls to a demon! — восклицает он. — Нынешний русский царь, как ты, Джей, выражаешься, просто-напросто дряхлеющий мзунгу. Ленин умер в пятьдесят три года, его называют дедушкой Лениным; теперешнего царя, которому под семьдесят, почему-то дедушкой не зовут. Видать, не дорос ещё… Нельзя представить будущее, правильно не оценив настоящее. Так вот, правитель, у которого каждый подданный имеет телезомбоящик, ведёт себя иначе, чем тот правитель, у которого любой гражданин вправе купить ружьё.
— Энди, ну почему тебе не нравится твой царь?! Он говорил, что ты попадёшь в рай, ну… как русский, после начала атомной войны. А я и все остальные просто сдохнут. Мне так объяснила леди Твига; она, как тебе известно, мамбо, и вынуждена следить за тем, что происходит в мире.
Энди не перебивает и, кажется, пытается уяснить мою картину мира. Потом заявляет:
— Джей, среди твоих чернокожих подружек надо ввести церебральный сортинг. Не волнуйся, прижизненный, я не собираюсь поедать их мозги. Триста граммов мозгового вещества – а больше у них не наберётся – слишком маленькая порция для хорошего обеда, — усмехается он. — Маленькие головы твоих чернокожих обезьянок способны лишь следить за бесконечными глупостями царей и заниматься колдовством, прикрываясь вуду. Смешно! Ваши выдумки о неисчислимых божествах Loa – это гнусная антисоветская, тьфу!.. антихристианская ересь! — гогочет он.
Говоря о колдовстве и вуду, Энди словно догадывается о предстоящем. Что ж, сам накликал сессию с Ариэль.
— Какой ты умный, мой муж! — лепечу я, — и офигенно проницательный. Сегодня к нам в гости придёт чёрная обезьянка Ариэль, которая обожает колдовские обряды. — Энди выжидательно уставился на меня, а я продолжаю: — Думаю, она уже на пути к нашему дому. Амира ещё утром забрала маленькую Натали в коттедж миссис Моны, а сама Мона готовит нам праздничный обед.
— И в чём праздник?
— Чёрная обезьянка – мистресс Ариэль – будет объяснять, как должен вести себя супруг Дженни. Тебе будет объяснять. Нам пора домой, hubby! 
 
…Когда мистресс Ариэль приходит к нам в дом, я отдаю ей Andy’s voodoo doll – старую, которой пользовалась ещё леди Твига. С куклой в руках Ариэль долго, самозабвенно чертит мелом на полу загадочные колдовские символы. Миссис Мона тем временем идёт во двор и разжигает огонь в каменном очаге, что сложен на поляне перед домом. Я же зову Энди:
— Andy, we begin the preparation for one hundred cane strokes to you. The expected time of the execution is three o’clock.
Энди злобно смотрит на меня. Плевать, пускай злится; в следующий раз будет думать, как он ведёт себя со взрослой белой женщиной, своей женой. Today I want to have a well caned husband. Может быть, микст из колдовства и эротической порки превратит Энди в такого, как я хочу. Пусть и ненадолго, но всё равно это будет чертовски здорово.
Ариэль, покончив с начертанием таинственных знаков в доме, появляется во дворе. Смотрит на разведённый миссис Моной огонь в очаге, подходит к нашему воспитательному станку, стоящему рядом с толстым деревом. Там она громко произносит: “Papa Legbo, open the gate for me! Open the gate for me, Papa… for me to pass!” Спустя немного времени Ариэль говорит, что духи Loa дали знать о кровавой жертве; бескровным подношением результата не достичь. Ариэль зажигает три чёрные свечи, после чего приносит в жертву Loa чёрного петуха, которого принесла с собой в клетке. Ритуальным ножом она отрубает ему голову, кровь петуха Ариэль собирает в причудливую мисочку. Затем вместе с миссис Моной она потрошит петуха, срезает лапы, обмазывает толстым слоем мокрой глины, насаживает на огромный шампур и пристраивает на огонь очага. Помыв руки, Ариэль принимается готовить в особом ведёрке из нержавейки колдовской напиток: высыпает банку местного кенийского кофе, вливает бутылку тростникового рома “Kenya Cane”, добавляет  немного воды – и на огонь.  Варить надо долго, это даже я знаю. Птица и колдовское варево будут готовы одновременно.
 
В вуду добро и зло не обязательно противостоят друг другу; в вуду чёрное не противопоставляется белому, мир гармоничен. Вуду – это и религия, и колдовская система. В ней светлые и тёмные силы не борются за первенство, они мирно сосуществуют, дополняя друг друга. Ритуалы вуду порождают новые взгляды на жизнь, наставляют человека на истинный путь.
Через четверть часа на огне очага варево в ведёрке собирается кипеть. Ариэль подносит горящую хворостину, тотчас пары смеси вспыхивают. Мистресс ждёт несколько мгновений, затем сильно дует на колдовские язычки пламени, и они гаснут. Напиток готов, миссис Мона снимает ведёрко с огня, приятный аромат щекочет ноздри. Четыре чашки стоят на маленьком столике рядом с очагом, серебряным ковшом Ариэль наливает напиток. В самую большую чашу Ариэль добавляет собранную в миске кровь жертвенного петуха, придавая питью частичку колдовства; подаёт чашу Энди. Он поднимает её на уровень глаз, застывает на миг и пьёт, не отрывая от чаши губы.
Я, миссис Мона и Ариэль тоже опорожняем свои чашки, но в отличие от Энди мы пьём просто захватывающий дух напиток, питьё безо всякой толики колдовства.  Сразу после я приказываю Энди раздеться догола. He glares at me. Потом что-то толкует про стыд. Глупый тембо!
— Что ты куксишься? — говорю ему. — Опомнись, дружок! Loa уже приняли жертву. Пора опробовать станок для воспитания. Quick! pants down! — разозлившись, ору ему.
…Потом я помещаю голого тембо в станок, опускаю верхнюю доску, защёлкиваю замок. Всё, пумзика! — говорю сама себе и ощущаю действие “Kenya Cane”, у меня слегка кружится голова. Тем временем Ариэль готовится сотворить культовый рисунок. Она разводит несмываемую краску ярко-красного цвета, капает туда кровь жертвенного петуха. После чего начинает рисовать большую букву “J” на правой ягодице Энди, стоящего в  станке для воспитания.
Когда рисунок закончен и краска подсыхает, подхожу к  мужу:
— Oh! Andy, you sure look beautiful with letter “J”, — говорю ему. Произношу инстинктивно по-английски, слегка заплетающимся языком, тростниковый ром такой резкий и столь крепок… Затем вспоминаю, что ещё надо сказать по сценарию. Ариэль с удивлением смотрит на меня. А вот, вспомнила: — My honey, now Ariel is ready to learn you; you must actually know where your place is.
Okay, Andy’s naked ass is a perfect target for Ariel. I think she is able to explain him what we like, and for what we punish him. Soon red marks appear on Andy’s ass. The erotic punishment goes on and on and my husband really wants to get away from such pain. But he can’t.
Ариэль даёт Энди сто розог по его левой ягодице, на которой нет буквы “J”, что должно быть символично. Порет не очень сильно, так чтобы не задеть свой рисунок. Но Энди всё равно громко голосит.
— Shut up! Shame on you! — учит его миссис Мона, которая в отличие от меня не переносит крики во время порки. Мне вопли Энди доставляют удовольствие; я ведь помню, как совсем недавно он мучал меня ремнём. Сегодня мой праздник и моя маленькая месть.
На минуту Ариэль останавливается.
— Is it a good lesson for you? — спрашивает она Энди.
— Yes, mam, — отвечает он,
— Accept your status, guy… you are inferior! — объясняет ему Ариэль и продолжает teaching.

…По завершении сессии я освобождаю Энди из воспитательного станка. С красным лицом и пылающей левой ягодицей он спешит одеться. Тем временем миссис Мона зовёт всех в дом, где она накрыла стол с праздничным обедом. Там в центре стола на большом серебряном подносе лежит жертвенный петух. Мона сбила с него глину, вместе с которой оторвались и перья; колдовская птица, запечённая в собственном соку, выглядит чертовски аппетитно. Рядом со столом только три стула, для Энди стул не предусмотрен. Он будет обедать стоя, да и вряд ли в силах опуститься на свою истерзанную клеймёную попку.
За обедом пьём пальмовое вино. Самые вкусные куски жертвенной птицы предназначены Энди. Их с некоторой долей театральности миссис Мона подаёт ему на большущем красивом блюде. Энди стыдливо молчит. Ариэль говорит, что духи приняли жертву, богиня любви Erzulie осталась довольна подарком, ждать результатов долго не придётся, мистер Энди клеймён, теперь его душа и тело безраздельно принадлежат Дженнифер.
Я теряю ощущение времени. Мне кажется, что всё происходит, как в кино: колдовские символы, которые начертила Ариэль у нас в доме; жертва чёрного петуха; нарисованная буква «J»; послушный после воспитательного станка Энди… Нет ничего удивительного, — толкую я сама себе, — так всегда бывает, когда выпьешь “Kenya Cane”, даже если хлебнёшь  совсем немного. Тростниковый ром такой резкий, столь крепок, что весь мир меняет очертания. Или меня атакует колдовство?
Ариэль и Мона по-прежнему сидят за столом, мешают мне остаться наедине с Энди. Внезапно, сквозь какую-то загадочную пелену я вспоминаю, что по-русски ни Ариэль, ни миссис Мона не понимают. Встаю, громко, истерично кричу по-русски:
— Энди, ты моя постельная принадлежность! Буду ставить тебя на четвереньки и трахать!!! В спальню принесу краску – для подкрашивания клейма, если потребуется… — чуть успокоившись, добавляю: — я люблю тебя, Энди!
Я не знаю, как действует колдовство на него. As for me, I’m tired. И что же тогда остаётся, кроме виденных картинок и запаха подожжённого тростникового рома?



25.  ПОСЛЕ  КОЛДОВСТВА

Мы с Энди снова идём к океану. Сегодня высокий прилив и волны; нашу любимую скамейку на берегу слегка затопило. Но сидеть на ней можно. Сегодня я сажусь слева от Энди. Для разнообразия. Чтобы не намочить ноги, приходится держать их навесу или поджимать под себя. Энди говорит, что на такой случай надо купить болотные сапоги.
— Ага… — хихикаю я, — на потеху любого миууши мой тембо будет ходить к океану в сапогах по пояс.
— Чёрным нечего потешаться, им куда полезней следить за здоровьем Путина;  при  недуге может случиться всякое…  Кения же входит в Британское Содружество, вот и словит из Кремля пару огненных брёвен с ядерными зарядами. Фашисты, итальянские, во Вторую мировую войну подвергали Малинди бомбардировке.
— Леди Твига считает, что сейчас больше всего фашистов среди русских, — вырывается у меня.
— Джей! все твои чернокожие подружки – это примитивные мартышки, мечтающие о колдовстве и прочих непотребствах. Они оплот сатаны, — злится Энди. — Они никогда не задумывались о первоосновах всего сущего.
I sit thinking of what had just been said. Наконец, придумываю:
— В романе Хулио Кортасара говорится, что лицо человека влияет на его отношение к коммунизму. Или на отношение к текстам Достоевского. Если так, то у моих подруг лица женщин, которые ненавидят злобных лысоватых мзунгу, ну как твой нынешний царь. Они реально не понимают, почему живя здесь, на  экваторе мы должны зависеть от обитающих среди русских снегов монстров.
— Твои подружки, небось, думают, что Путин по утрам пьёт кровь негритянских младенцев. Успокой их; пока до этого ещё не  дошло, — ухмыляется Энди, выделяя слово «пока».
— Дойдёт? — спрашиваю.
— Джей, ты же сама говорила: всё в руках Loa, для Loa нет ничего невозможного… Кремлёвский режим стал ужасно токсичен. Когда они пришли в Кремль, никто в мире им не объяснил: ребята, если вы хотите в палату, где в изоляции держат разнообразных Наполеонов, мы вас туда поместим; а если не хотите, то ведите себя прилично. Но ребятня раз за разом наступает на большие грабли, которые стоят на дороге ещё с советских времён. Быстро освоив авторитарное правление, они ползут к тоталитарному бытию. И вообще, власть, которая глумится над стариками, задвинув пенсионный возраст за порог смерти, – это конченая власть. Надо быть слепым и глухим, чтобы не чуять гнев населения.
— They are not professionals? Они тупые? — спрашиваю я у Энди.
— Они троечники, а значит, профнепригодны. У меня остался к ним только зоологический интерес. Любимый фетиш у сидельцев за кремлёвскими зубцами – деньги, дорогостоящая недвижимость, танки, подводные лодки, ракеты. Проблема нынешнего российского царя в том, что он не может уйти, но должен. Путин похож на Хроноса в трансакциях того с Зевсом: либо умереть, либо убить.
Наш диалог стопорится, а последняя фраза словно бы продолжает висеть в предзакатном воздухе на пустынном берегу, который изъеден приливом. Мы долго сидим молча и упрямо глазеем на океан. Молчание первой нарушаю я:
— Милый, почему ты не в силах принять то, что уже произошло? Ты пытаешься что-то объяснить для себя, я же вижу. Лучше прими всё как данность: ты мой клеймённый тембо и останешься им навек. Остальное неважно.
— Fucking lunatic! — злобно орёт он. — Who are you to lecture me?
— Kila uonalo wasema, na hili pia useme, — специально отвечаю на суахили, чтобы он не понял, и чтоб самой немного успокоиться. Потом толкую in English: “Do not blame others for problems you have created yourself!”
— И какие же проблемы создал я?! Может быть, это я истратил кучу денег на покупку идиотского erotic Andrew’s Cross и ещё каких-то сочленяющихся досок из чёрного дерева? Или может быть, я зову в дом цветных обезьянок, помешанных на вуду и которые притаскивают с собой птиц для жертвоприношения?!
— Andy! you want to hear my whip crack your arse?  А что касается птиц, то чёрный петух в собственном соку был очень вкусным. Тебе миссис Мона давала лучшие куски. Забыл, что ли?  Ладно, успокойся. Let’s join forces in drinking, — говорю ему, и мы идём домой пить пальмовое вино.

Пожалуй, мой мир фаллоцентричен, и солнце, по моим представлениям, вращается не вокруг океана, а вокруг пениса. После колдовства Ариэль и воспитания в станке мой муж сильно изменился – в лучшую сторону. Good spirits… wonderful Loa! Теперь Энди согласен на пеггинг. Возможно, он просто боится снова оказаться в воспитательной машине. Так или иначе, я считаю, что деньги на покупку этого сооружения уже окупились. Иногда я читаю “The Adventurous Couple's Guide to Strap-On Sex” by Violet Blue. Если мне нравится тот вид секса, которым кто-то не занимается, это не значит, что этот вид неправильный. Он просто другой. К тому же я никогда не страдала от извращений, я ими наслаждаюсь. 
…Придя домой, Энди достаёт из холодильника большую бутыль с пальмовым вином. Мы пьём за погибель квазифашистов, обитающих на севере от экватора, а на юге их и нет. Энди говорит, что его дед на фронте во Вторую мировую уничтожал немецких фашистов. Но, видно, их убили не всех, вот они и расплодились. Потом, разобравшись с фашистами, мы переключаемся на местные события; затем перемалываем косточки каждому мзунгу и миууши из тех, что живут по соседству. Дюжая бутыль с молокообразным вином постепенно пустеет.
В конце концов, выпив солидную дозу пальмового вина, я говорю любимому тембо, что для его же пользы буду драть его розгой, а потом трахать.
— Especially for you, honey, I shall not be as innocent as I look.
Он молчит. Он знает, что ЭТО неотвратимо. His usual punishment is coming…  He knows that each time I spice up our session with something more severe than previous one. I want to make him suffer with the help of my cane. I’ll go from the softer cane to the harder one.  I shall not stop caning until I’ll reach at least a hundred strokes and he has to count. Then it will be the fine erotic assfuck. I love to fuck his ass.

Кстати, при сочинении этой главы романа ни одно существо, в том числе и тембо, не пострадало. Так утверждает мой демиург Андрей Гусев. 



26.  РОЖДЕНИЕ  БАБОЧКИ

Я с Энди обретаюсь дома в спальне. Намедни здесь на стене появилась картина в строгой рамке. На холсте изображено, как мы с Энди сидим на нашей любимой скамейке на берегу океана. Картину намалевал Энди, вот уж не знала о его тяге к живописи.
— Энди, я просто прусь от тебя! Ты и писатель, и офигительный художник, — лепечу супругу, — твоя известность не имеет границ. Тебя по-прежнему помнят в России. Нынче, когда была в city, забрала нашу почтовую корреспонденцию. Беллетристка из Москвы прислала тебе в подарок свою новую книгу. На русском языке.
— И что же там? — интересуется мой тембо.
— В аннотации написано, что герои книги пробуют взрослую жизнь на запах, вкус и цвет. А ещё сказано… вот нашла: любовь – это факел, который указывает дорогу к счастью.
Тут я не выдерживаю и прыскаю от смеха. Потому что для тембо дорогу к счастью указывает моя леопардовая плеть и мой девичий strap-on. И тембо хорошо это знает. Кладу книгу на журнальный стол в спальне, раскрытыми страницами вниз, ну, там, где аннотация.
— Ты, поди, трахался с этой беллетристкой? — спрашиваю у мужа.
— Джей, ты идиотка! — произносит он свою стандартную фразу.
«Ладно, — думаю, — за “идиотку” мой тембо ещё получит, и за факел тоже».
Энди забирает книгу. С книгой удаляется на второй этаж в свой кабинет; видимо, чтобы изучать дорогу к счастью.

Когда мы уплетаем обед, приготовленный миссис Моной, говорю супругу:
— Энди, я вот что подумала про твою родину и твоего престарелого царя. Лысый мзунгу очень хотел вернуться в то время, когда он был молод… стало быть,  в Советский Союз. И вернулся, заодно прихватив всю страну. Но нельзя дважды войти в одну и ту же реку, поэтому СССР получился не такой, как раньше, а дурной и комичный. Молодые этого не замечают, они ведь не знали настоящего Советского Союза, а старикам уже и пофигу.
— Джей, твоя выдуманная конструкция не имеет ничего общего с реальностью. Всё по-другому. Лысый мзунгу, о котором ты толкуешь, в молодости никогда не был богатым; у него ущербное образование, даденное в провинциальном университете. По сути, он плебей, и вдруг по воле случая стал самодержцем. После такой метаморфозы у него поехала крыша, он вообразил себя богоданным. Богоизбранный троечник… даже не смешно. И нет там никакой идеи, нет беспокойства за страну, а лишь патологическая страсть к власти, жажда покрасоваться, желание остаться в истории повелителем всех и вся.
— И что там у них будет дальше? — спрашиваю супруга.
— Питерский кооператив «Озеро», где восседал Путин, дал долларовых миллиардеров больше, чем Гарвард и Принстон вместе взятые. Теперь озёрные кооператоры будут охранять свои миллиарды до конца жизни. Как в текстах Довлатова, у них безумие приняло обыденные формы. Мою родину они превратили в место, непригодное для счастливой жизни. Простой человек в Putin’s land  не живёт, а выживает.
— Это навсегда, Энди?
— Советский Союз существовал одну человеческую жизнь. Озёрные крысы побегут сильно раньше. Своим напускным православием они сами отменили и Бога, и Чёрта; и, наверняка, помнят о судьбе Чаушеску и Каддафи. Не в своих санях рано или поздно становится тряско. 
— Думаешь, случится народное восстание? You want to say that simple Russians remember the good things and never forget all the bad.
— Да… лично я, как и реальный тембо, никогда не забываю дурное, — повторяет он. Потом добавляет: — Я всегда возвращаю свои долги и люблю расквитаться за плохое. Карфаген должен быть разрушен. Такую личную неприязнь испытываю, что кушать не могу.
— В русской империи грядёт новая революция? — пытаюсь раскумекать я.
— Джей, ты же читала Ричарда Баха. He wrote, “What the caterpillar calls the end of the world, the master calls a butterfly.”
…Наливаю в бокал холодного пальмового вина, медленно пью маленькими глотками, размышляю, потом говорю Энди:
— Пожалуй, пока не стоит возвращаться в Москву. Подождём, когда там родится their butterfly.
— Это да… только бабочки в России рождаются долго. Во всём мире война закончилась в сорок пятом, а в России лишь в марте пятьдесят третьего. Китайцы, к примеру, куда шустрее. Они могут быстро подружиться, быстро поссориться, быстро украсть русскую атомную бомбу. Испытав её сразу после отставки Хрущёва, приснопамятный Чжоу Эньлай, говорят, поведал иероглифами: «Это тебе, лысому дурню, прощальный салют».  А русские долго запрягают.
— Ну, а  царь?
— Старый конь лучше новых двух, думает население. Сам дедушка царь, не будучи идиотом, точно знает: на Страшном суде ему ловить нечего. Даже божества Loa не примут его душу. Поэтому царь будет сидеть в Кремле до упора.
— А упор? — продолжаю допытываться я.
— Рождение бабочки. Чтобы русская бабочка явилась быстрей, ты, Джей, можешь вместе с леди Твигой принеси в жертву божествам Loa какую-нибудь вкусную птицу, — потешается Энди.
— Hakuna tatizo! — улыбаюсь я. — Энди, что будет после рождения бабочки?
— Ну как…  лихие супостаты сгинут; веселится и ликует весь народ, факельное шествие. Да успокойся ты. Всё будет хорошо; надобно жить, потом мы все умрём, и так будет всегда. Русским плохо удаётся новый мир. Вопросы есть? Вопросов нет. Hakuna matata! — he answers himself.

***
Time literally speeds up. Probably I age. Может быть и с опозданием, я решаю завести специальный блокнот, куда буду писать о прегрешениях Энди и предстоящих наказаниях. Немного размышляю о том, на каком языке вести записи. Выбираю русский, а не английский; на русском языке для Энди будет понятнее смысл teaching.  Сегодня пишу следующим образом:
Муж будет порот:
1) за непочтение к жене и госпоже,
2) за связь с другими бабами,
3) для профилактики — 50 раз.

Потом иду на второй этаж в кабинет Энди. Открываю дверь, супруг что-то сочиняет на компьютере.
— Милый, я хочу с тобой серьёзно поговорить.
— Ну… — отрывается он от работы, — произнеси несколько фраз на языке, который ты считаешь русским.
Не обращаю внимания на его подкалывание. Говорю:
— Я решила, что надо упорядочить и отрегулировать твоё поведение. Для этого я завела большой красивый блокнот. Вот, посмотри, — и показываю ему своё начинание.
He reads, and then he cries to me, “I’ll bang your white tight ass!”
“Ridiculous,” I mutter. Ухмыляюсь и объясняю глупому тембо:
— Милый друг, воспитательный станок и Andrew’s Cross рыдают без твоего присутствия в два ручья.
— Джей – тупица! — хохочет он, — когда ты научишься русской речи? Устоявшееся выражение: плачут по тебе в три ручья. Теперь-то, живя в Малинди, можешь сознаться, в какой разведшколе тебя учили столь аутентичному русскому языку? Ты, небось, индийская шпионка, да? — хрюкает Энди.
Злюсь на него, злобно шиплю: “If you know what is good for you, I expect you to kneel in front of me. Right now!”
В ответ он несёт какую-то околёсицу; говорит, что и раньше сомневался в сохранности моих мозговых клеток. Потом орёт, что я – недоразвитая мартышка из Кисуму. «Всё, хватит! — решаю для себя, — вечером буду пороть плетью». I don’t have an other choice than to whip his bare ass painfully and cruel. I hate when he doesn’t obey me.

I begin the preparation for whip strokes to Andy. The expected time of the execution is eleven o’clock in the evening. I’ll give whippings to remind Andy of his place. And I hope that the pain will transcend him into another world. Besides, I love his scream.
At last whipping time for naughty husband begins. As a first point, I say to Andy, “My dear, no more discussion, just take down your pants.”
…Наконец, Энди голый и крепко привязан к нашему супружескому ложу. Бесшумно работает старинный вентилятор под потолком, иногда я включаю его для разнообразия и остроты ощущений. Тогда кажется, что мы в коттедже английских колонизаторов, которые когда-то тут жили. Воображаю, что Andy is my slave, хотя и белый. Показываю ему леопардовую плеть.
— Andy! Remember how it tasted?
Он молчит.
— No?! — картинно изумляюсь. Выставляю вперёд правую ногу, подол моего платья миди задирается чуть выше колен. — I think that…  for you it will be like sucking the flavor of happiness! — ухмыляюсь и тут же сильно луплю леопардовой плёткой по его голой попе.
Today Andy is so sensitive that one stroke with the whip is enough for him to scream. It’s fine!  He cries, “I want to be owned by my dominant wife!..”
—  Замечательно, дружок, — говорю ему и продолжаю пороть. Делаю маленькие паузы после каждого удара, пусть прочувствует.
Потом под конец сессии я снимаю платье, надеваю кожаные перчатки, откладываю в сторону леопардовую плеть и беру в руки нечто более длинное и жгучее. Чувствую, что сегодня пятидесяти раз оказалось мало, хотя my forceful strokes made very loud Andy’s screams and cries.  Ладно, пусть будут ещё две дюжины forceful strokes and his brutal moans, а потом буду любить своего тембо. Fine journey ahead!
Can I call THIS a butterfly?



27.  ПОЕЗДКА  В  ИНДИЮ

Я люблю придумывать не случившееся и невозможное. А потом всё это реализовывать. Мы с Энди едем в Индию. Не надолго, всего на несколько дней. Маленькую Натали оставляем дома с миссис Моной и Амирой.
Когда неделю назад я предложила Энди посмотреть храмы индийского Каджурахо, он сразу согласился. Я обрадовалась, тотчас сказала ему:
— В Каджурахо буду любить тебя в позе наездницы. Понял?
— Джей, не занималась ли ты сексом с животными?
— Только с тобой, тембо, — ответила я.
Он же заявил, что в Каджурахо доподлинно узнает, являюсь ли я индийской шпионкой.

…В Момбасу мы приезжаем в середине дня, в Moi International Airport  загружаемся на airbus A320 компании “Qatar Airways”. По всяческим рейтингам “Qatar Airways” входит в десятку самых профессиональных перевозчиков мира, поэтому я и выбрала их для полёта. Над океаном всё ж лететь, а плавать самолёты не умеют.
Катарцы неплохо кормят на борту, к тому же в “Qatar Airways”  без предрассудков относятся к алкоголю: хоть опейтесь в своём кресле. Энди в самолёте надирается до состояния свинки. Заплетающимся языком он говорит, что если катарцы решат направить свой аэроплан по путям подводных лодок, то с джином в желудке ему будет куда сподручней.
Ближе к полуночи, через шесть с половиной часов полёта наш аэробус приземляется в Дохе. Аэропорт здесь весьма среднего размера, всё близко, а времени на пересадку у нас  больше трёх часов; можно погулять, выпить кофе. Кофе и свежий катарский воздух благотворно действуют на Энди, в том смысле, что он практически трезв.
 Дальше мы летим на Dreamliner Boeing 787-800. В девять утра оказываемся в Нью-Дели в аэропорту имени Индиры Ганди, после чего нас ждёт полная импровизация в части будущих передвижений. Энди снова напился в самолёте и куражится:
— Джей, твои индусы пахнут мышами! — орёт он, глупо хихикает, предлагает зафрахтовать для скорейшего путешествия в Каджурахо пару индийских слонов. Осёл! Когда приедем в отель, за беспробудное пьянство выдеру его плетью. Надо будет устроить моему тембо горячий денёк. Здесь в Индии слоны поддаются дрессировке, вспоминаю я.
С пьяным Энди советоваться бессмысленно, поэтому сама выбираю гостиницу; отыскиваю ту, в которой жила раньше. Впрочем, когда мы добираемся до места, то понимаю, что I just don’t remember anything from last time.  Да, прошло много времени, гостиница “Blue Bell”  выглядит совсем незнакомой. На стене в коридоре висит портрет Билла Гейтса с его изречением. «Неразумные индусы, — думаю я, — лучше б изречение и портрет Путина повесили. Индусы же дружат с ним. Было бы куда забавней прочесть путинскую сентенцию о том, что русские попадут в рай… ну, когда начнётся атомная война. Офигительно! Однако Loa не примут душу главного русского мзунгу – так считает леди Твига, а она мамбо».
Мы с Энди заселяемся в club room, номера такого типа в “Blue Bell” самые просторные. Какое-то время отдыхаем после афро-азиатского перелёта, потом я позволяю себе развлечься, тем более что идти обедать в ресторан ещё рано. Смотрю на своего тембо, говорю:
— Энди, слоны в Индии, в отличие от африканской саванны, поддаются дрессировке. Значит, здесь тебя, тембо, надо усиленно учить и дрессировать. Сама обстановка к этому  располагает, не так ли милый?!
Энди протрезвел, притих и молчит, а я продолжаю:
— В Малинди ты говорил, что считаешь меня индийской шпионкой. Ладно, пусть будет по-твоему, — размышляю вслух, — индийская шпионка до сих пор не драла тебя плетью в Индии. И за пьянство уже давно не порола, а это большое упущение. So, fine journey ahead! — сардонически усмехаюсь я.
В гостиничном номере помимо кондиционера есть вентилятор под потолком, как в нашей спальне в Малинди. Включаю его. В отличие от нашего африканского дома, здешний вентилятор противно визжит, отчего я злюсь и решаю безжалостно выпороть Энди за пьянство в самолёте, а заодно для профилактики на будущее.
— Эх! надо было взять твои голубые штанишки для “Blue Bell”, — говорю мужу. — Было бы символично в голубом колокольчике высечь тебя в голубых штанишках. А так придётся драть по голой попке, — строго объясняю своему тембо. 
— Джей, может быть не надо так сразу? — канючит он. Мне становится смешно, но я не подаю виду, строю из себя непреклонную мистресс.
— Are you really telling me that because I put a few redlines on your ass with my whip, you are scared of me? — жёстко вопрошаю. — Ладно, милый, можешь ещё немного отдохнуть. Я сама надену что-нибудь светло-голубое, гармонирующее с blue bell, потом поищу в нашем багаже знакомую тебе леопардовую плеть.
Переодевшись, сажусь в кресло; рядом на журнальный стол кладу плеть; закидываю ногу на ногу, как невинная школьница расправляю короткую голубую юбку. Пристально, не мигая, смотрю на Энди, затем приказываю ему исполнить мужской стриптиз. I say to Andy, “Show me more respect and pull down all of your clothes immediately. Then you will be lashed by the Bitch in blue”. Ещё говорю, что если показ мужского тела мне не понравится, то выпорю особенно больно.
 Когда, исполнив стриптиз, Энди предстаёт моему взору абсолютно голым, я встаю, с плёткой в руке подхожу ближе.
— Милый, руки кладёшь на спинку кресла, ноги на ширине плеч, наклоняешься, чтобы выставить попку. Давай, быстро!
Энди слушается, это хорошо. Можно приступать к учёбе. Пора выбить из него всю похоть и чтоб пропало всякое желание не подчиняться мне. Чтобы даже мысли такие не приходили ему в голову здесь, в Индии.
— Honey, сейчас скажешь мне правду: сколько раз ты трахался с той беллетристкой, что прислала тебе в Малинди свою книгу? Говори! Правду!
— Джей, правда – это бесценный бисер… —  пытается он отвертеться, — а в Библии сказано: не мечите бисер перед свиньями.
Бесстыжий наглец! Меня захлёстывает гнев. “Never ever try to bullshit your wife… Never!” I cry him and begin to whip. I prefer punishments, when it comes to teaching and learning. I stroke his ass really hard with my whip, while he stands in such lovely position. Hard whipping makes Andy’s moans and cries.  I am glad.


…На следующее утро мы с Энди завтракаем в нашем голубом колокольчике, а потом идём пешком в офис компании “Southern Travels”  – это недалеко, в соседнем квартале, примерно полкилометра. Там покупаем тур в Каджурахо: три дня, две ночи.



28.  В  КАДЖУРАХО

От Дели почти шестьсот километров. Чуть ли не видимая глазами стелется вокруг жара. Автобус поднимается по горному серпантину. С каждым витком дороги воздух становится прохладнее и чище, растительность ярче. И вдруг глазам открывается поразительная картина: парк с изумрудными английскими газонами, в котором возвышаются полуразрушенные храмы из песчаника. Каждый из них изумителен сам по себе, а вместе они составляют органичный ансамбль. Видно, что они сплошь украшены великолепными образцами утончённой и чувственной скульптуры, изображающей грифонов, нимф, животных, отвратительных демонов, богов в их космической эволюции и смертных, выхваченных в момент всепоглощающего чувства: страха, сомнения, ревности, пылкой любви... Наверно, только камни могут дать ответ, для чего нужно было возводить столько храмов, что подвигнуло великих воителей на созидание такого рубенсовского изобилия красоты во славу их богов?
Легенда повествует, что всемогущий бог Луны Чандра спустился с небес к дочери священника, купающейся в залитом лунным светом озере Рати, и заключил её в свои объятия как простой смертный. Покидая её, он объявил, что она даст жизнь родоначальнику могущественного племени Чанделлов. Его пророчество сбылось. Эпоха расцвета династии пришлась на десятый и на одиннадцатый век, именно в этот период было построено восемьдесят пять великолепных храмов... Но Времени подвластно всё! Там, где отважные Чанделлы жили и любили, воевали и побеждали, возводили храмы, остались лишь молчаливые склоны да тихие озёра, хранящие тайны прошлого. Но всё же сохранились двадцать два храма – поразительной красоты и изящества. В храмах Каджурахо центральный образ – ЖЕНЩИНА: размышляющая, игривая, полная любви. Она везде, где только было место резцу мастера – выглядывающая из-за колонн, смотрящая на нас со стен. Кажется, что древние камни дышат и дрожат от страсти. Женщина открыто и с достоинством отдаётся своей страсти, любит во всех мыслимых и немыслимых позах и положениях. Божественное зрелище оглушает и захватывает полностью: настолько её плотская любовь красива и величественна, а главное – естественна. И ещё храмы Каджурахо – свидетельство замечательного эклектизма в вопросах религии и веротерпимости: они посвящены и богу созидания Вишну, и богу-разрушителю Кришне, есть следы поклонения Будде, культов джайнизма, анимизма, солнцепоклонничества, тантризма. Но особенно любим был Чанделлами бог Шива, представленный здесь в различных формах, иногда медитирующим, иногда  созидающим разрушенное... Наверно, Каджурахо – это символ совершенства. Во все времена была мечта о человеке гармоничном, совмещающем в себе две ипостаси – небесную и земную. Возможно, когда-то давно, много столетий назад, эта мечта была явью здесь, среди храмов Каджурахо. Теперь мы лишь вспоминаем о будущем.
Всегда буду помнить, как над храмами Каджурахо дрожал алый закат, в котором таяли и устремлялись ввысь их вершины. То была самая настоящая сказка.

Сейчас Каджурахо – это большая деревня, куда приезжают туристы, а десять веков назад тут был центр могущественного государства. Примерно, как Москва нынче. В Каджурахо мы живём в Hotel Chandela. У нас номер с видом на бассейн. Здесь бассейн прямоугольной формы. Энди предпочитает именно такой, а не круглый или фигурный; говорит, что в прямоугольном бассейне можно хотя бы подсчитать сколько проплыл. На видном месте тут висит спасательный круг – похоже, что индусы боятся утонуть в собственном бассейне – а рядом с бортиком возвышаются здоровенные пальмы. Они не такие, как у нас дома, другого вида и намного выше; во всяком случае, это не кокосовые пальмы.
После осмотра храмов и скульптур, которые простояли десять веков – скульптур, изображающих любовные игры богов, небесных красавиц сурасундари и их спутников – совсем по-другому воспринимаешь обыденную суетную жизнь. Индуистская философия различает три цели секса: продолжение рода, просвещение и удовольствие. В эротических сценах, что изображены на стенах храмов Каджурахо, явлено как раз удовольствие. Камасутра в камне. Вот и в отношениях с Энди меня, прежде всего, интересует удовольствие.
— Энди, где мы будем ужинать? — спрашиваю в конце дня.
— Дорогая, ты же знаешь, слоны едят всё вегетарианское и не брезгуют хорошим вином. Давай закажем ужин в номер. 
Иногда ужинать в гостиничном номере очень даже неплохо. Вечер ещё не пришёл. Свет заглядывает в окно, словно посланный духами Каджурахо, падает на стол с яствами, попадает на лицо…  Во время трапезы обнаруживается, что one bottle of a semi-sweet red table wine is not egough, и Энди заказывает ещё пару бутылок. Да уж, мой тембо не дурак выпить.
После ужина с солидной дозой размышлений, сдобренных алкоголем, мне хочется развлечься. С невинным видом я пытаюсь сыграть сцену из крутого эротического романа. Сидя в удобном кресле, говорю Энди:
— Honey, в Индии ты ведёшь себя хорошо… разумеется, после teaching в «Голубом колокольчике». Однако сейчас перед сном надо крепко нашлёпать тебя. Для профилактики. По голой попе.
— Джей! что об этом сказано в Книге перемен? Ничего не сказано! — перечит он.
— Иди ты со своими китайцами лесом, — говорю, — and don’t torture yourself, that’s my duty. You can’t escape it. Never forever!
— Джей! ну я не хочу!
— Не забывайся, hubby. Я – твоя строгая жена. Будет так, как хочу я: раздеваешься, ложишься мне на колени попкой вверх, дам тебе пятьдесят крепких шлепков. Будешь спорить – получишь в два раза больше. А может быть, ты хочешь вкусить леопардовую плеть? — ухмыляюсь я.
Он молчит, исполняет мужской стриптиз, потом укладывается мне на колени. Молодец! послушный тембо! такой ты мне нравишься… Отлупив ладошкой его попу, говорю:
— Теперь идёшь в кровать, ляжешь на спину, я привяжу твои руки к спинке кровати. И не забудь широко раздвинуть ноги, милый. Today I’m going to make you my little slut. And sluts are for fucking. For fucking! — повторяю я…



29.  НА  ПУТИ  ДОМОЙ,  В  МАЛИНДИ

Old Indian roads are dirty. That is shithole area! We return to Delhi looking like black Africans. Когда мы вернулись в Дели, солнце, словно симба, то прячется, то неожиданно снова встаёт на небе. Время близится к закату. Ещё в Каджурахо Энди сказал, что на обратном пути, в Дели, он не будет жить в “Blue Bell”.
— Там была мышь; может быть, она бешеная; слоны боятся мышей, — объяснил он. — Теперь-то понятно, почему индусы пахнут мышами! — протрубил он, словно настоящий слон.
 В этот раз в Дели мы живём в Southern hotel,  что рядом с “Southern Travels”.  Нынче в Дели жарко и влажно. Иногда я тоже, как и Энди, вспоминаю заснеженную Москву, хотя она для меня никакая не родина. Костёр на снегу в Подмосковье, шашлык, куски мяса, шипящего в язычках пламени, первый в жизни глоток водки, поцелуи на морозе – такое не забывается. Но всё-таки Индия  мне куда приятнее, чем Москва. Я ведь долго прожила в Дели, когда работала переводчицей. Мне по вкусу жаркий климат; наверно, это идёт с детства, что прошло на экваторе на берегу озера Виктория, в Кисуму.
На следующий день в Дели я предлагаю Энди посмотреть Красный форт, памятник Юнеско. В ответ супруг говорит, что наелся индийских древностей ещё в Каджурахо; говорит, что бродить среди камней жарко. Осёл!
— Милый, ты, видать, соскучился по леопардовой плётке?
— Когда вернёмся домой в Малинди, я поставлю свою венчанную жену Дженнифер в воспитательный станок. Потом буду долго драть бамбуковыми розгами, после чего буду ****ь в зад. Тебя ведь ещё не ****и в воспитательном станке, правильно?
Какой нахал?! меня аж всю передёргивает. Пытаюсь успокоиться, ангельским голосом объясняю:
— Hubby, похоже, что ты запамятовал – уже давно в нашей семье секут только мужа. Думаю, что ты начинаешь забываться потому, что стёрлось клеймо на твоей попке, на правой ягодице. Придётся снова пригласить мистресс Ариэль, и, конечно, надо клеймить твой зад и справа, и слева. После, чтобы не стереть краску, Ариэль не будет драть бамбуком твою попу, а выпорет розгой your cock. А если захочет, отлупит your balls.
Энди молчит, словно проглотил язык.
— Значит, так, — заключаю я, — дома в Малинди Ариэль будет периодически повторять процедуру. По моему приказу. А мы с миссис Моной раз за разом станем наслаждаться древним восхитительным обрядом. И пора уже снять фильм о клеймении русского тембо. Всё, замётано! — хохочу я.
В конце концов, мне удаётся уговорить Энди отправиться  в Old Delhi, что не так уж и далеко от нашего отеля. Прогуливаемся по Chandni Chowk – это торговые улицы старой части Дели, которые находятся около Красного форта. Местечко тут не для слабонервных, с толпищами народа, но здесь легче всего почувствовать шумную неугомонную Индию. Покупаем сувениры, деревянные фигурки и всякие забавные вещицы, которые пригодятся мне дома; но покупать здесь золотые украшения – упаси вас Шива!  В финале гулянья пробуем местную водку. В Индии есть водка, которую делают из цветков пальмы. Индусы говорят: кто острую еду не ест, тот водку пьёт.
Когда возвращаемся в отель, Энди очень нежен. В постели он долго, до изнеможения трахает меня полночи. Я люблю быть в его власти. Он самый лучший!  мне с ним офигительно повезло.


Домой мы летим с помощью катарских дыхательных путей: именно так Google переводит на русский язык “Qatar Airways”. У катарцев нет жлобства, которым страдает Flydubai, и потому в самолёте Энди опять напился. Когда мы делаем пересадку в Дохе в аэропорту Hamad International, мой тембо передвигается не очень уверенно. В своё оправдание он снова заявляет, что слон ест всё вегетарианское и не брезгует хорошим алкоголем. Не торопясь, перемещаемся по аэропорту, останавливаемся неподалёку от скульптур копытных животных, похожих на ослов. Ни с того, ни с сего Энди кричит мне, что сочинил стих про Путина. На русском языке сочинил! Но пока только четыре строки, потому как ещё не освоил все богатства русского языка. Говорит, что свой первый стих придумал в семь лет, а теперь вот создал второй, про Путина.
Я знаю, что пьяные слоны страшны в ярости. Пытаюсь увещевать своего тембо, который, похоже, боится не только мышей, но и самолётов. Ладно, говорю, читай свой стих. Энди принимает позу трибуна и декламирует:
    «Будь я хоть негром преклонных лет,
     Хромым и кривым ротозеем,
     Я б русский выучил только за то,
     Что им разговаривал Путин».
Энди останавливается и выжидающе смотрит на меня.
— Милый, у тебя начало, как у Маяковского, — бормочу, — у того, правда, был негр преклонных годов, а не лет. Но сама идея оттуда, isn’t it?
— Джей, сначала я хотел написать «забыл бы только за то…», но решил, что негр сперва должен выучить русский язык, а уж следующим четверостишьем его забыть.
Я не знаю, что ответить; молчу.
— Джей, откуда пришёл Путин?
— Из KGB, — говорю.
— А что такое KGB? Это место, где учили совершать преступления; но объясняли, что это никакие ни преступления, а любовь к родине. В Москве сейчас толкуют, что политическая машина Путина только  набирает обороты. Смешно. What a crazy Putin’s land! — горестно восклицает Энди, и я понимаю, что он не так уж и пьян.
— Милый, русские созданы для того, чтобы попасть в рай… ну, после мучений атомной войны, а остальные просто сдохнут. Так рассказывал твой царь, — уточняю я.
Энди долго смотрит мне в глаза.
— Джей, каждую минуту мы должны выбирать между Сатаной и Господом. Зло есть незнание добра. Когда ты это поймёшь, тебе станет легче жить. Москва превратилась в источник гибридных войн и в место, откуда исходит угроза цивилизации. Гоголевский Вий за ними придёт; он всегда приходит, когда выбирают войну.
— Ага… — соглашаюсь, — эти уроды даже песенку придумали на мотив «Голубого вагона», там противным голосом пелось:
«Может, мы обидели кого-то зря,
Сбросили 15 мегатонн.
А теперь горит и плавится земля,
Там, где был когда-то Пентагон».
Ещё что-то было про жирафов, не помнишь?
Энди отрицательно мотает головой.
— А вот, вспомнила… там было про кенгуру:
«Водородным солнцем выжжена трава,
Кенгуру мутируют в собак, над Канберрой взвился красный флаг».
— Джей, ты это из своих фолиантов по истории литературы почерпнула? Но то ж песенка-пародия… из советского прошлого. Джей тупица! — хохочет Энди.
— Не вижу ничего смешного, хихикать будешь в раю. Да, в раю вместе со своим низкорослым лысоватым царём! — злюсь я.
— Джей, тебя обманули. И царя обманули. Нет никакого рая, как и нет твоих бесчисленных Loa.

***
Теперь мы дома. И не будет больше Национального парка Кана-Кисли, где  я была не раз. Там на воротах висит табличка с надписью, означающей «Въезд после захода солнца запрещён!»  После захода солнца там на самом деле опасно. И можно поставить крест на катаниях на слоне, африканские саванные слоны дрессировке не поддаются. И о разглядывании тигров на водопое тоже можно забыть – их ведь нет в лесу Arabuko-Sokoke.  И Каджурахо… Yes, Time was there. Может быть, я больше никогда не увижу храмы Каджурахо.
Остались на память два заварных чайника, что я купила на Chandni Chowk, сделанные в виде симпатичных слоников. Хоботы у них подняты вверх. Считается, что слоники с хоботом, воздетым к небу, приносят  счастье.
Впрочем, здесь, дома я понимаю, что лучше всего на свете – это пойти с Энди на берег океана, угнездиться на нашей любимой скамейке и… all you need do is peer into the flames of sunset.



30.  НОВАЯ  ДРЕССИРОВКА  ТЕМБО

Намедни, когда мы с Энди сидели на нашей любимой скамейке у океана, начался дождь. Мы, конечно, сразу пошли домой – дожди здесь надолго. Хоть до дома идти близко, всё равно промокли до нитки. Дома в гостиной я согреваюсь джином “Beefeater” с тоником, предаваясь воспоминаниям, сначала недавним.
Вот, вчера мы с Энди изменили «Старику с морем» и поехали обедать в “Karen Blixen”, что находится на  Lamu road.  Там большущая карта Африки в ресторанном зале и гигантская скульптура саванного слона с поднятым хоботом, стоящая у входа в заведение. А больше ничего примечательного; зал размером с заводской цех и туристов полно. В камерном “The Old Man & The Sea” готовят куда лучше, да и уютней у них. Вообще-то, Karen Blixen – это датская писательница, сто лет назад жившая в окрестностях Найроби. По её роману Сидни Поллак снял культовый фильм “Out Of Africa”, получивший кучу «Оскаров». Дом Карен Бликсен сохранился и нынче там музей писательницы, а район по соседству называется Karen и слывёт фешенебельным пригородом кенийской столицы.
После обеда мы пошли к океану, там прогуливались по Bridge Beach – это такой длинный мосточек, шагающий прямо в воду и ничем не заканчивающийся. На мосту мой муж опять начал говорить о России. Я чувствовала, что он тоскует по родине и жалеет о том, что нынче туда бессмысленно возвращаться. «Путин сделал государство, в котором люди ведут себя как размороженный минтай, — сказал Энди, глядя вдаль на океан. — Размороженному минтаю свобода не нужна. Я всё жду, когда Москва начнёт соперничать с Петербургом за право переименоваться в Путинград. Казахи же, вот, додумались… теперь у них столица носит имя владыки света Нурсултана по фамилии Назарбаев, которого величают елбасы. А по сути, он неуч из пэтэу, окончил карагандинский институт при местном заводе. Трудновато быть отцом нации с таким background. У царя Мидаса ослиные уши. Эти престарелые альфа-доги и елбасы – начиная с Трампа, Эрдогана и закачивая кремлёвским сидельцем – мнят себя богоизбранными, а на самом деле у них сенильная глупость, они портят людям жизнь!.. Кости царя-ирода будут выброшены из могилы». Потом Энди долго молчал, уставившись в далёкую узкую полоску неба над  океаном. Затем спросил:
— Джей, тебе нравится Путин?
— Нет, — ответила я, — он маленький и лысый.
— Почему же русские его любят?! Уже четверть века любят или терпят, какая, в сущности, разница?
— Любовь – старое слово. Каждый вкладывает в него то, что ему по плечу, — сказала я словами Хемингуэя. Энди снова уставился в океан и долго молчал. Потом обнял меня, прижал к себе и целовал, целовал, целовал…
Джин “Beefeater” постепенно согревает меня. I feel that indeed a great machine of Time turns on in my mind.  Я вспоминаю, как отчаянно боялась потерять Энди в первые годы жизни с ним. Наверно, от потери меня спасла Натали с её эротическим салоном в Москве. Для Энди её салон казался чем-то запредельным, и это было то, что нужно ему на самом деле. Потом Натали научила меня многому в искусстве быть мистресс.
Согревшись джином, я достаю блокнот c записями про поведение Энди, листаю блокнот, затем зову в гостиную мужа. Когда приходит, строго заявляю:
 — Энди, ты совсем не занимаешься нашей дочерью. Она плохо говорит по-русски, что не удивительно: половину времени она проводит в доме у миссис Моны.
— Джей, надо соответствовать  месту и времени, — отвечает он. — Люди живут имитациями, в том числе имитациями привязанностей. У каждого человека своя жизнь.
— Ты считаешь, что наша дочь должна стать африканской хрюшкой? — ору я.
— Darling, ты расистка, — смеётся он, — а как же твоя любовь к народам банту?
— Дом миссис Моны не имеет отношения к народам банту. Маленькая Натали уходит туда, потому что ты не интересуешься своей дочерью. Okay… now it’s time for one of our discussions where we discuss your behavior. Ты опять дерзишь своей жене, не заботишься о дочери, а почему, милый?
— Джей, ты же знаешь, всемогущий Bondye сам не вмешивается в дела людей, всё происходит по воле Loa, которых бесконечно много… как песчинок на берегу океана, — задумчиво говорит Энди. — Именно Loa сделали тебя моей женой… и одновременно слабоумной. Тебе можно доверить лишь изготовление каменных наконечников для копья, да и то у тебя вряд ли получится. Тебя надо ставить раком и ****ь. Это твоё главное предназначение.
— Да, милый, всё в руках Loa, — покорно соглашаюсь, — поэтому сейчас по воле Loa я буду тебя лупить. В первую очередь за то, что ты грубишь жене, а потом за неподобающее поведение в супружеской жизни. В Индии мы купили кожаный кнут красного цвета, пора его опробовать.
Энди молчит.
— Вынеси во двор скамью и поставь под большим деревом, — приказываю ему. — И не вздумай со мной спорить, иначе высеку до крови.

…He is laying in front of me: on his belly, on the spanking bench, with naked ass, waiting for the kiss of my whip. I think that he has never looked better. Кладу на скамью рядом с ним блокнот и ручку.
— Милый, пока я не связала тебе руки, напиши: сколько ударов кнута ты заслужил.
— Вот ещё, не буду я ничего писать.
— Как это? — картинно изумляюсь я.
— Не буду ничего писать в твоём блокноте, — упрямится он.
— Милый, ты, небось, мечтаешь, чтобы я пригласила Амиру?..  чтобы принцесса Амира собственноручно начертала в блокноте the amount of punishments? Должна тебя разочаровать: час назад она ушла, повела нашу дочь в гости к миссис Моне, — усмехаюсь я и сурово смотрю на мужа.
Жду целую вечность, потом ору:
— Быстро! пиши, сколько тебя пороть!
Энди молчит. Я смягчаюсь и говорю:
— Ты не хочешь писать, потому как не пробовал силу индийского кнута. Ладно, напиши, сколько розог требуется для коррекции твоего поведения.
Энди по-прежнему молчит, злобно смотрит на меня. Ничего, милый, я отучу тебя от дурных манер и глупого упрямства. Что ж, приступим. Крепко привязываю его к spanking bench. He will get a hundred and fifty hard hits with the whip.  I’d like to make him scream and moan from the pain.
“Now be sure to scream. You know I like it when you scream!” I say him and begin to whip. Энди крутит попой из стороны в сторону, но это ему не поможет.
— Stop it! Ass up! you can’t escape. Teach a lesson, hubby! You must suffer for your wife; your ass is going to be ruined!  — ухмыляюсь и ещё сильнее луплю кнутом по его голой попке. I use my hard red whip on his naked ass again and again…
I really thrash the hell out of him. I walk from left to right to examine my work. I am enjoying myself and then I continue the whipping. I like to stroke his naked ass. This time I am very keen. I give him a good amount of punishment.
“Do you love your wife which spanks you?” I ask him.
Он опять молчит.
“No?! The correct answer: yes, your Highness!”
Andy repeats, “Yes, your Highness!”
He is shaking. And then he cries, “I love you, J!”   

После наказания попа Энди выглядит сильно распухшей, а под ягодицами проступают новые складки.
— Это, милый, тебе повод для размышления, — говорю ему, — подумай, как ты будешь вести себя дальше.
I’m sure he needs strong rules, they bring order and stability. It’s my natural way to live and love. Furaha ya harusi ni kupendana. Wow!
Потом мы идём обедать и пить холодное пальмовое вино. За столом Энди стоит, не сидеть же ему на выпоротой попе.



31.  ДВА  КЛЕЙМА  ДЛЯ  ТЕМБО

Я сижу в кресле во дворе нашего дома у зажжённого очага. Рядом со мной миссис Мона, мы хотим приготовить что-нибудь вкусненькое к обеду.
— Мона, ты боишься смерти? — спрашиваю я на суахили.
— Нет! — Мона смеётся.
— Почему «нет»?
— Я видела смерть много раз – родителей, братьев, мужа. Когда умру я, часть моей души уйдёт к Loa, там я останусь навсегда. А потом туда придут мои дети.
— Как ты представляешь себе эту жизнь после смерти?
— Нет, Дженни… я не могу этого представить.

Потом за обедом мы с Энди уплетаем яства, которые приготовила нам миссис Мона. Насытившись, я говорю:
— Энди, я тут читала высказывания твоего царя, но не всё поняла в его русском языке. Там была фраза… щас припомню, а вот: шило в стену и на боковую. Объясни, что это?
— Энкавэдешный жаргон. Когда дело сшивали, то листы прокалывали шилом; если дело сшито, то свободен, спи, а шило больше без надобности, его можно и в стену воткнуть. Если провести параллели между властью и  людьми, то… скажу так: советская власть у меня ассоциируется с лжецами, циниками, чекистами, сталинскими убийцами, а нынешняя российская власть – с трупом советского человека. То, что in Putin’s land есть суд, законодатели, правительство – это смешной fake. Очень странно называть KGB-опричников демократической властью. Джей, спроси ещё, что такое «мочить в сортире», — хихикает Энди.
— Про «мочить в сортире» я знаю… Непонятно, зачем он публично так разговаривает.
— Чтоб соответствовать, казаться своим для плебса. Ему же рассказывают про глубинный русский народ… Только это враньё, нет никакого народа; есть люди – плохие или хорошие, злые или добрые, тупые или нормальные. Короче, не бери в голову. К русскому языку всё это отношения не имеет.
“And what about normal? Won’t it ever come back?” I ask him.
“What, civilization? Who wants it? First thing Putin knows there’s war,” Andy says.
— И вообще, сейчас в России остались или быдло, или оптимисты; пессимисты и скептики давно уехали, — со злостью добавляет он. — That’s human nature. Unthinking and strange, but human nature anyway. In modern Russia сложилось общество, в котором взбесилась его собственная иммунная система. В результате налицо неофеодализм, абсолютная монархия.
— Да, милый, монархия мне тоже не по нраву. Куда лучше матриархат and slavery, — хихикаю я.
Энди напрягается, подозрительно смотрит на меня. Чтобы подтвердить его подозрения, говорю:
— К вечеру у нас будут гости. Миссис Мона забирает маленькую Натали в свой дом, после чего вернётся вместе с мистресс Ариэль.
Энди  морщится.
— Да, милый, Ариэль поставит тебе сегодня два клейма. Надеюсь, это отвратит твою страсть к «шоколаду», а точнее к «шоколадкам». Шоколадка Ариэль будет клеймить воздыхателя по «шоколадкам».
— Джей, ты совсем охуела!
— Hubby,  я тебя предупреждала ещё в Индии, когда увидела, что старое клеймо стёрлось. А будешь грубить жене, тебя высекут. И если Loa сегодня вечером не примут жертвенную птицу, тогда тебя тоже будут пороть. Понял, глупый тембо?
Энди буквально свирепеет, орёт что-то нечленораздельное и даёт мне пощёчину. Встаю из-за обеденного стола и молча ухожу. «Ничего, Дженни, он поплатится за своё поведение, очень скоро, — мысленно говорю я сама себе. — И я отвращу его страсть к “шоколадкам”. Знаю, как это сделать. “Шоколадка” будет сечь его до беспамятства».

***
…I think that Andy is ready, but for all we know. Я звоню в колокольчик, что висит у нас во дворе on our erotic Andrew's Cross. Энди понимает, что ему не избежать неотвратимого. Когда с понурым видом он приходит, говорю глупому тембо:
— Come on! Take off your clothes!   
Нагого мужа я фиксирую в воспитательном станке у большого дерева. Появляются миссис Мона и Ариэль. Миссис Мона и я располагаемся в креслах, что стоят в нескольких шагах от станка с Энди.
— Doesn’t he look beautiful? — восклицает миссис Мона.
— O, yes!  And I think he will remember Ariel’s deep romantic job.
Тем временем Ариэль готовится рисовать большую букву “J” на правой ягодице Энди. Потом такую же букву она изобразит на его левой ягодице. По сути, это рисунок по телу при помощи хны. Такой техникой пользовались ещё древние египтяне. Сначала Ариэль обезжиривает кожу на месте будущих рисунков, потом натирает кожу маслом эвкалипта, чтобы раскрыть поры – тогда краска проникнет в нижние слои эпидермиса. Мистресс Ариэль ждёт немного времени, несколько раз несильно шлёпает ладошкой по ягодицам Энди и кисточкой наносит рисунок в виде красивой разлапистой “J”: вначале справа, вслед за тем слева. Она работает как опытный художник. Пасту из листьев хинного дерева со всякими добавками Ариэль долго готовила накануне по моей просьбе. Буквы “J” должны получиться тёмно-красного цвета.
Хна сохнет, лучи заходящего солнца попадают на попу Энди. Ариэль подходит к кокосовой пальме, каковая высится рядом с воспитательным станком, и произносит заклинания. Жарко. Она разделась, на ней бикини в бело-голубую полоску, что эффектно оттеняет её «шоколадное» тело. Энди в воспитательном станке хорошо видит свою художницу. До меня доносятся обрывки фраз Ариэль: “Papa Legbo, open the gate for us! …for me to pass!”
Затем мистресс Ариэль открывает клетку с чёрненьким петухом, которую принесла с собой; достаёт птицу. Где она только берёт этих немыслимых чёрных петухов?! Большим ритуальным ножом Ариэль совершает жертвоприношение, собирает кровь в мисочку, относит мёртвую птицу к дворовому очагу, который в очередной раз разжигает миссис Мона.
Наконец, Ариэль снова подходит к Энди, внимательно изучает своё творение на его попе, затем защищает рисунок, распылив на него лак в несколько слоёв. Закончив с клеймом, Ариэль хватает Энди за пенис, берёт в ладошку his balls и заставляет моего тембо кончить почти что мгновенно. Всё смотрелось так, словно она владеет какой-то загадочной техникой handjobs, при которой мужчина кончает за полминуты. I marvel her skill.
— And now destroy his naked ass! — говорю я ей. — Teach him a lesson. With canes! Make him cry!
“Yes, as you wish, Jennifer,” she answers.
Ариэль сечёт Энди чуть ниже левого и правого клейма – там, где его попка переходит в ноги. His body trembles. And yes, she hurts just like hell. Ариэль умеет быть жестокой, она последовательно расходует на Энди three bamboo canes. Andy’s reactions during the ass caning are outstanding. He suffers so beautifully and his screams are perfect.

Потом Ариэль и миссис Мона поджаривают жертвенного петуха на огромном вертеле в огне очага. Я выпускаю Энди из воспитательного станка и разрешаю ему одеться. Солнце прячется в лесу Arabuko-Sokoke, быстро темнеет, и мы все уходим в дом.
За ужином пьём пальмовое вино и поедаем жаркое из чёрного петуха. За столом во время ужина Ариэль заявляет, что Loa приняли жертву; значит, духи одобрили два клейма у Энди. За столом Ариэль говорит на суахили, так что Энди ничего не понял. Но это и неважно. За столом Энди пребывает с раскрасневшимся лицом, ест стоя; ну да, не сидеть же ему на только что разукрашенной клеймёной попе. Интересно, почему он красный, как рак: неужели ему стыдно?
— Кстати, мой милый, — нежно говорю, — если Андрей Гусев плохо опишет, как тебе ставили два клейма… — выразительно смотрю на мужа, после паузы продолжаю, — то Дженни очень больно выпорет тебя красным кожаным кнутом. Тем самым, что мы купили на Chandni Chowk в Индии. And I want that Andrei Gusev will write in English. I’d like to read in English about my Tembo. И пусть не забудет написать про чёрного петуха.



32.  СЕСТРА  ДЛЯ  МАЛЕНЬКОЙ  НАТАЛИ

— Будешь спорить со своим мужем, отдеру розгами, а потом насыплю на твою попу соль. На полчаса. Поняла, мартышка?
Энди разбушевался не на шутку, когда узнал, что я заказала монтаж камина в гостиной нашего дома.
— Какой камин?! Ты сумасшедшая! Здесь и так двадцать семь градусов по Цельсию каждый божий день. Мало того, что камин стоит кучу денег, но зачем? Ты хочешь превратить гостиную в сауну?
— Ну, милый, успокойся. С апреля и почти до августа – в сезон дождей, когда нет солнца –  здесь бывает довольно прохладно. Забыл что ли?
— Двадцать с лишним градусов – это, по-твоему, прохладно? Посмотри английскую википедию, average low in Malindi составляет двадцать три градуса по Цельсию. Как тебе удавалось жить в Москве с таким чувством холода?
— Причём здесь твоя Москва?! Moscow is a real asshole, где из-за дурацкой погоды невозможно жить девять месяцев в году, — огрызаюсь я.
— Джей! Человек – это сознание, помещённое в голову. Задумайся хоть чуть-чуть своей башкой! О чём ты толкуешь, живя в африканской дыре?! Или у тебя уже началась дегенерация? — визжит Энди.
— Asubuhi na mapema wacheni kunisema! — неосознанно, на суахили ору я. По мордочке тембо вижу, что он не понял. Тогда кричу in English: “Stop speaking against me from even very early in the morning!”
Не знаю, как его утихомирить. Наверно, пора сказать ему, что жду второго ребёнка. Однако говорю только поздно вечером, в спальне, когда мы уже лежим в постели.
— И когда же? — спрашивает он и больше ничего не произносит. 
— Через семь месяцев. Если позволят Loa, — опасливо добавляю. — Это будет девочка; я почему-то уверена.
— Надо будет проверить на ультразвуковом аппарате, это можно сделать here, in Malindi Sub-County Hospital on Casuarina road.
— Давай назовём её Rosalind, — не обращаю внимание на его идею, — по-русски её можно будет звать Лина или Роза.
— Розалинда Андреевна… it’s hard spelling, — говорит Энди.
— Твою мать звали Розалинда Петровна, — возражаю ему, — и ничего страшного не было.
“Okay, as you want, darling,” he answers.
Странно, иногда здесь в Малинди я говорю по-русски чаще, чем Энди. Вообще-то, он привык жить здесь, привык разговаривать по-английски, привык ловить рыбу со своим знакомым чернокожим лодочником, которого зовёт Сэм, хотя на самом деле тот Sampson. Наверно, мы никогда не вернёмся в Москву. И тогда зачем все эти тексты и истории, которые он пишет на русском языке?
— Не вздумай больше пить свой дурацкий абсент “Xenta”, — отвлекает меня от мечт и возвращает в спальню Энди.
— Да, не буду, — откликаюсь я. — А ты, милый, забыл наше правило: Тембо в постели всегда должен быть абсолютно голым, как это и положено всамделишным слонам. Забыл?
— Нет. Прости! — говорит он и не думает раздеваться.
— Милый, хочешь, чтобы я тебя высекла?
— Пока ещё нет, — смеётся он.
— А, по-моему, хочешь. Иначе, почему до сих пор лежишь в постели одетым? Значит так: завтра буду тебя пороть. Do not cheat on your wife!
— Может быть, я хочу сегодня, — подначивает он меня.
— Ну, милый, к порке надо готовиться. Сегодня просто люби меня, в предвкушении завтрашней экзекуции. Понял?
Он согласно кивает.
Беру губами его пенис. Целую, слегка покусываю, начинаю сосать, затем полностью захватываю ртом, делаю глотательные движения. Поскольку Энди молчит, ногтями слегка царапаю его ягодицы, и он начинает громко стонать. Тогда выталкиваю его пенис изо рта, лепечу: хорошенького понемногу, hubby. Он рычит, орёт, что выебет меня как африканскую мартышку, хватает меня за шею и тотчас, в постели, ставит Дженни раком… Alaa! Kumbe! Люблю его именно такого. Энди, ты мой герой!

На следующий день мы едем в город, прогуливаемся по магазинам, потом обедаем в “The Old Man & The Sea”. Энди очень заботлив и нежен.
Когда возвращаемся домой, я напоминаю Энди о предстоящем. Он молчит и краснеет, как мальчишка. Хотя за столько лет уже мог бы привыкнуть к  teaching.
После полдника Амира с нашей дочерью отправляется на прогулку, а потом они пойдут в дом миссис Моны, где останутся на ночь. Амира ведь там и живёт. Значит, в предвечерние часы и до утра Энди в полной моей власти. Oh, my Tembo…  I want you to learn your mistakes finally. I don’t want to waste my time by whipping you lightly. So, my voice is threatening and my words are sharp. Я приказываю мужу идти во двор, раздеться и ждать меня у большого дерева, где стоит воспитательное устройство. Сама иду в спальню, делаю a rich make-up, надеваю короткую чёрную юбку, красную блузку, сую ноги в туфли на платформе. Знаю, что Энди балдеет, когда видит меня в таком наряде. Закончив с экипировкой, я вооружаюсь деревянной линейкой, гибкой и тонкой, после чего иду во двор. Да, моему мужу иногда нужна строгая воспитательница. Подхожу к нашему большому дереву, оцениваю картинку.
Naked Andy is standing in front of me, в станке для воспитания и ждёт своей участи. Молодец, умный мальчик, это ему зачтётся. Я опускаю верхнюю доску в станке, закрепляю её. Жаль, что Энди огородил нашу землю глухим забором, и никто не увидит our BDSM show. Впрочем, Loa видят всё, и их бесконечно много, как песчинок на пляжах Watamu. Я немного прогуливаюсь перед мордочкой Энди, торчащей из воспитательного станка; виляю бёдрами; демонстрирую деревянную линейку, которой буду пороть. Он пищит, что в нашей семье запрещена порка пениса. Смешной hubby, I am your strong mistress, I decide what to do.
— Ноги на ширине плеч, прогнись в пояснице и выстави попку! — командую ему.
Однако он не торопится выполнять мой приказ. Начинаю злиться, приходится объяснять ещё раз: “My dear, I own you and I’d like to make it clear to you. Painfully clear… So, I want you ass up!  Come on!”
Я намерена наказать его очень крепко. I’d like to punish his balls… Мне хочется этого мистически, чтобы всё было хорошо с нашим вторым ребёнком. It will be the whipping justice; it will be CBT, I mean a cock and ball torture session. 
Впрочем, сначала я кладу линейку в траву и позволяю себе немного поиграть. I toy with his balls and cock. Двумя руками играю, словно это некий музыкальный инструмент. После чего беру линейку, чтобы приступить к CBT. But first, he gets a few strokes on his naked ass. Поскольку Энди молчит и строит из себя стойкого партизана, я усиливаю шлепки линейкой. I wanna see red marks on his skin. And soon his ass is destroyed. Then I start to pull his balls. I enjoy. Левой рукой держу his balls, линейкой в правой руке хлопаю по ним. Много раз луплю; наконец, заставляю его громко стонать. Класс! I continue and he is crying.  It’s my cruel training how to be a loyal husband.
“I am just caressing you!” I smile ironically. “But I see it hurts you isn’t it?” I ask him.
“Please, no  more!!!” he yells.
“You do actually sound sorry… Are you sorry, my little tembo?”
“Deeply, Mistress!” he answers.
“Okay! I think you are sorry enough. And you must remember forever: my husband’s mistress is me!

***
Потом перед самым заходом солнца мы успеваем попасть на берег океана, там усаживаемся на нашу любимую скамейку. Наверно, Энди больно сидеть на жёстком, потому что он морщится. Я надменно улыбаюсь и хихикаю.
В этот раз фатально не везёт: быстро набегают тучи, совокупление Солнца с Океаном нам не показывают. Видать, в этот раз они стесняются, спрятались за кучевыми облаками. Жаль!  И почти сразу начинается дождь…



33.  ЗНАК  LOA

Наш московский друг Серг Мёдов позвонил из Танги. Это Танзания, но от нас недалеко – километров триста, не больше. Мы, конечно, пригласили его в гости, и он согласился приехать. Серг не молод, он русский писатель, Энди зовёт его Аманычем – по отчеству.
— Увидеть Аманыча в нашем доме, здесь в Малинди – большая удача, — говорит мне Энди. — Ему уже шестьдесят шесть лет, — задумчиво добавляет супруг.
— Не может быть! — восклицаю я, со смешком добавляю: — Нынче так долго не живут!
По случаю прибытия московского гостя я прошу миссис Мону приготовить праздничный ужин. Приглашаю на ужин жрицу вуду леди Твигу, чтобы Серг мог приобщиться к местной экзотике.
Выехав из Танги, Аманыч звонит по телефону ещё раз. Краем уха слышу, как Энди объясняет путь к нам:
— Берёшь в Малинди машину, едешь в самый конец Казуарина роуд – off Casuarina road; там, в придорожной лавке спроси, где дом Энди и Дженнифер… русского Энди. Только не бери тук-тук, ещё перевернёшься; здесь любой миууши носится на тук-тук, как сумасшедший. И матату тоже не бери.

…После обеда к нам в дом приходит леди Твига. Миссис Мона закончила возиться с готовкой ужина на кухне. Мы все в сборе, сидим в гостиной. We are all waiting for Amanich. At sunset he must reach our place. Indeed, by six o’clock he comes to our house. Today is  June sixth. So, six o’clock, sixth day, sixth month – the number of the beast 666!
В Танзании Аманыч сильно загорел и куда больше напоминает старика Хэма, приехавшего в Тангу в тридцатые годы двадцатого века, чем тот образ, что сохранился у меня в памяти с московских времён. Энди церемонно представляет Аманыча сначала миссис Моне, потом леди Твиге. Как и Энди, Аманыч не говорит на суахили, потому общение с моими подругами идёт in English.
Зову всех за стол. Однако три шестёрки, описывающие прибытие Аманыча в наш дом, не дают мне покоя. Одна цифра – случайность, две цифры – совпадение, но три цифры – it’s the sign. За ужином я осторожно выспрашиваю у Аманыча: когда у него день рождения. Слава богу, что его шестьдесят шесть лет и шесть месяцев на нынешний день не попадают; хотя его три шестёрки уже скоро. Я пытаюсь развеять свои опасения и обращаюсь к Твиге, она мамбо и должна объяснить. Может быть, Loa уже дали ей тайный знак; who knows?
 «Главный знак от Loa становится видимым, если возраст человека переходит за число зверя: шестьдесят шесть лет и шесть месяцев — заявляет Твига. Говорит она на суахили, так что мне приходится переводить для Энди и для  Аманыча. — Loa не каждому разрешают перешагнуть через колдовское число, — объясняет моя подруга, — но если человек миновал магическую возрастную черту и остался жить, то это верный признак, что в своё строго назначенное время божества примут его душу, и появится новый  Loa».
“Twiga! and why the two men who spoil people’s lives all over the world… have already crossed that age line: the number of the beast?” I ask. “I mean Trump plus their kremlin Tsar,” I nod in the direction of Andy and Amanich. “Also Joseph Stalin. Why is that so?”
— Джей, ты прямой враг Трампа и престарелых альфа-догов! — ухмыляется Энди.
Леди Твига пространно отвечает на суахили; я перевожу для незнающих Swahili мужчин, хотя и весьма кратко:
«Loa попустили переход этих лиц сквозь число зверя для испытания всех живущих. Всемогущий Бог Bondye должен знать, способны  ли его чада противостоять Диаволу во плоти».
Ещё леди Твига говорит, а я повторяю по-русски, что Сергу надо подготовиться к магическому числу в его жизни; она мамбо, она знает множество healing spells, хотя частенько Loa требуют принести кровавую жертву. Я хмыкаю и объясняю Аманычу, что кровавая жертва – это чёрный петух или животное.
За ужином все пьют ром “Kenya Cane”, что, наверно, символично при встрече гостя из другой страны. Я лишь смачиваю губы жгучим напитком – помню, что мне с моей девочкой в животе нельзя. К тому же постоянно встречаю предупреждающий взгляд Энди. Да помню я, помню!
 Аманычу ром нравится, и он поднимает тост за Малинди. “Proud to be associated with the Malindians!” — восклицаю я. Чокаемся стаканами, я опрометчиво делаю большой глоток жгучего напитка и чуть не задыхаюсь. Тростниковый ром такой резкий, столь крепок, что можно и умереть.
Вскоре миссис Мона идёт на кухню, чтобы покормить ужином маленькую Натали. У нас же за столом после третьего стакана, как это и бывает у писателей, между Энди и Аманычем сам собой возникает разговор о вечном.
— В современном мире, как и в прошлые столетия, государства борются за ресурсы, причём за любые ресурсы: не только за полезные ископаемые, но и за человеческие ресурсы, информационные и в космическом пространстве, — толкует Аманыч. —  Элиты, как и в прошлые века, борются за выживание. В беспрерывной борьбе национальных элит,  государств обычный человек становится разменной монетой. Литературные Энди и Дженнифер в романе у Андрея Гусева этого не понимают, что само по себе довольно странно. Они живут иллюзиями.
— Ну, не скажи… как знать, как знать, — возражает мой муж. — Были б иллюзии, то не уехали бы они из Москвы. В Москве соль потеряла силу и даже превратилась в яд. Кто может, тот уезжает из России; кто не может – убегает в водку. В водку чаще, потому что легче.
— Опыт жизни в России, — добавляю я, — у Энди и Дженнифер уже есть. Не жить же в Москве до могильного червя?! В конце концов, на Земле восемь миллиардов человек, и неприятных людей стоит избегать.
— Не спорю, правление Путина амбивалентно, — произносит Аманыч, — но это не повод исчезать из России. Всё равно, где бы человек не находился – жизнь временна, смерть постоянна, а после смерти смерти нет. И все эти придуманные врата времени – дерьмо полное, ну… в хорошем смысле; за ними ничего не последует, хотя надейтесь…
— Ага, всё есть пустота пустот. Лишь религия, на интуитивном уровне, может дать нам то, о чём размышляют учёные. И вообще, в чём цель? Чтобы узнать: кто мы? зачем? для чего? Для этого надо жить в Москве? — вопрошаю я.
Аманыч подозрительно смотрит на меня, потом заявляет, что у Энди умная жена. Я прыскаю от смеха, поскольку Аманыч говорил такое ещё много лет тому назад,  в Москве.
— Вполне возможно, что жизнь – это очередь за смертью, — прерывает моё хихиканье Энди, — тогда теряя своё тело, ничего не теряешь. Тело и в самом деле не стоит практически ничего. Американец Arthur Porges, он писатель, посчитал стоимость химических элементов и их соединений, образующих тело человека. Получилось один доллар восемьдесят центов.
Мы снова пьём “Kenya Cane”, но теперь я куда осторожней: делаю очень маленький глоток. Затем объясняю Твиге, о чём толкуют мужчины. А Энди после рома продолжает свои философские изыскания, свершая их вслух:
 — Бывают ситуации, когда нельзя сделать, нельзя не сделать и возбраняется обсуждать, — говорит он. — Тогда надо сделать. Тогда надо уехать, в тоталитарном государстве жить опасно. А Россия в последние годы превратилась в страну с отрицательной, тоталитарной репутацией. Впрочем, первым при тоталитаризме подыхает трус – тот, кто больше всех боится за собственную жизнь. Надо делать, что должно; и попробовать дожить до рассвета. Хотя неизвестно, что ещё придумают русские. Они ведь уже сотворили Чернобыль. А в Новом Завете полынью-чернобылем названа упавшая звезда: Третий ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод. Имя сей звезде «полынь»; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки…
Я изумлена: надо же, какая память у Энди. Или это подспудное воздействие “Kenya Cane”?

***
Миссис Мона уложила спать маленькую Натали и уходит домой. Энди с Аманычем идут прогуляться и проводить леди Твигу. На прощание она говорит мне, что Loa дали знак об Аманыче. "Karibu mgeni", — уточняет она.
Вернувшись с прогулки, Энди ведёт своего друга на второй этаж в комнату, предназначенную для гостя. Какое-то время они продолжают оживлённую беседу, мне слышны их громкие, после рома, голоса; небось, толкуют про свои писательские дела. Наконец, Энди приходит в спальню. Я плотно, на задвижку закрываю за ним дверь, нарочито картинно достаю из прикроватной тумбочки зубную щётку и наручники.
 — Почему мой тембо до сих пор не голый? Быстро, jeans down! А потом покажешь мне свои руки, — говорю мужу.
 Он безоговорочно подчиняется. Голому Энди завожу руки за спину и надеваю наручники.
— Встань в постели на колени лицом ко мне, — приказываю.
В наручниках он неуклюже, словно всамделишный слон, взбирается на наше супружеское ложе. Показываю ему зубную щётку:
— Милый, перед сном надо пользоваться зубной щёткой, — хихикаю я, — но чистить своему тембо зубы я не буду – это извращение. Правильно?
Он молчит, его пенис стоит колом. Я трогаю эту штучку указательным пальцем, потом принимаюсь ласкать щетинками зубочистки. Энди по-прежнему молчит. Осёл!
— Если мой муж будет и дальше молчать с каменным лицом, то придётся поработать with his balls. А может быть, ты хочешь, чтобы я почистила щёткой your asshole?
— No, please! Not that! — его голос дрожит.
“No? The correct answer: yes, your Highness!”
Резко провожу щёткой по головке его члена. Andy yells. I can smell his fear.
— Так тебе нравится больше, мой милый? Кажется, сегодня ты вещал, что я враг альфа-догов! Не бойся. То, что сегодня ты не называл меня африканской обезьяной, тебе зачтётся, — усмехаюсь я.
Во время беременности странные вкусы. Maybe next time it will be different, but tonight I wanna drink men’s milk. А может быть, это Loa  дают понять, что надо нивелировать тот мой злосчастный глоток “Kenya Cane”, когда я чуть не задохнулась. Кладу зубную щётку в тумбочку; хитро прищурившись, смотрю на тембо, щебечу: “My dear, now when your cock is absolutely clean I’m ready to give you the award.”
Опускаюсь на колени на пол, рядом с кроватью; придвигаюсь ближе к Энди, беру в рот his cock, начинаю сосать. Ну, давай же, тембо!



34.  ПО  ВОЛЕ  LOA

Леди Твига говорит, что Loa дали знак: пока наш друг Аманыч не перешагнёт через колдовское число зверя, ему нельзя покидать Восточное побережье. Рассказываю об этом своему мужу. Энди смеётся; он считает, что Твига влюбилась в Аманыча и просто хочет забрать к себе престарелого писателя.
Я же мыслю, что Твига являет собой орудие в руках Loa, которые задумали оставить Аманыча в Малинди. Против кнута леди Твиги не устоит не один мзунгу, это знают все мои здешние подружки. Даже Энди целовал ей руку перед поркой кнутом. This young ebony girl knows how to whip mzungu very cruel. Хотела бы я знать, как она поступит с Аманычем.
Нынче за ужином Энди говорит своему другу:
— Серг, зачем тебе возвращаться в Москву? Что ты забыл в тупиковой цивилизации? В интернете ты и здесь узнаешь любые московские новости. Живи у нас или у Твиги, она не равнодушна к мзунгу, а в тебя просто влюбилась. А в Москве что?
— Там русский язык…
— А мы здесь, чего… на китайском изъясняемся? — злится Энди.
— Honey, успокойся! — призываю я, — есть люди, которые не могут жить вдали от родины. Не могут жить без хоккеиста Путина… его в интернете зовут царь-клюшка; ещё его кличут царь-китаец – поди, узкоглазые обещали ему бессмертие, — хихикаю я. — И, видать, бывают люди, которые не в силах жить без блатной лексики русского царя. Ах, да, забыла… там же ещё глубинный народ любит коверкать русский язык. Кажись, некоторые не в силах жить без глубинного быдла.
После моих слов Аманыч встаёт из-за стола и идёт во двор. Переглянувшись с Энди, я бегу за нашим гостем.
— Серг, извини! — подлизываюсь к Аманычу, — мы здесь одичали и отвыкли от московской интеллигентности. Serg, we had known each other so long, so many years…
“That’s about the shape of it,” he says.
“You are our best friend! Don’t you know us after many years?” I cry.
He laughs, gently.
Чуть успокоившись, я продолжаю по-русски:
— Зачем тебе путинская Россия?! Они же не дают людям жить, постоянно что-то запрещают, они – угроза. Там убивают… политиков из оппозиции, журналистов, скоро возьмутся за писателей. Насыплют немного кокса между страничек писательского блокнота и… сошлют в сибирские рудники, — хихикаю я. — А здесь мы с Твигой жуём мирру, не скрываясь.
Аманыч с улыбкой слушает мои излияния, после чего мы возвращаемся в дом и садимся за стол. Вместе с Энди пьём холодное пальмовое вино, я – совсем немного. Потом Энди говорит:
— Понимаешь, Серг, есть три варианта восприятия нынешней России. Пессимист видит бесконечный беспросветный туннель. Оптимист видит свет в конце туннеля. Реалист видит туннель, свет в туннеле и даже несущийся поезд. Адекватно ситуацию воспринимает только машинист поезда: он видит трёх идиотов, которые сидят на рельсах, застыли в позе лотоса, и которым уже не спастись.
— И кто же машинист? — спрашивает Аманыч.
— Ну, это просто, это тебе даже Твига скажет: невидимые  духи Loa, ведь всемогущий Bondye сам не вмешивается в дела людей, — смеётся Энди. — К тому же есть феномен запрограммированной смерти, программы самоуничтожения, например как у лосося на нересте. Для государственного организма это явление столь же справедливо. И даже для солнца справедливо. Впрочем, если солнце внезапно умрёт, мы будем спокойно жить ещё минут восемь – ровно столько солнечные лучи идут до нас.
Энди с Аманычем продолжают толковать о вечном, а я готовлю чай по-африкански. Это значит с молоком и специями – кардамоном, имбирём, корицей. Энди любит такой чай, и Аманычу понравилось. Выпив две чашки, он говорит, что превращается в поклонника африканского чая.
— Всё у вас тут хорошо, только жарко в Малинди, — заявляет раскрасневшийся после чая Серг, — а вслед за сезоном дождей наверняка пекло будет.
— Tell this to the news! Аманыч, ты ж в СССР в ракетных войсках служил. А советский военнослужащий умеет стойко переносить тяготы и лишения. Правильно? — хохочет Энди. — Серг, оставайся в Малинди у жрицы вуду.
— Энди, вино молодое не вливают в меха ветхие, потому как прорвёт оно мехи и вытечет.
— Ты, небось, хочешь уехать в Россию, чтобы писать. Почему писать в Москве? и зачем?
— Что «зачем», зачем писать? Сам знаешь: пишут или для спасения, или для соблазна.
Энди хмыкает.
— Серг, скажи ещё, что рукописи не горят, — хихикаю я, — а как же Гоголь и его второй том «Мёртвых душ»?
— В Ветхом и Новом Завете записано про невидимую книгу. О ней, таинственной, только и надо помнить, — отвечает Аманыч.

Ничего не решив, мы допиваем пальмовое вино и расходимся по своим углам. Аманыч идёт в комнату на втором этаже, я с мужем в нашу спальню. Судя по походке, Энди пьян, хотя вроде бы слоны не должны пьянеть от пальмового вина.
— Джей, для чего нужна... семейная жизнь? — заплетающимся языком вопрошает Энди, и сам же отвечает: — Семья – она для радости. Господь дал тебе супруга... для того, чтобы ты спаслась. Смысл твоей жизни должен быть в благодатной молитве и... в служении мужу своему, чтобы сделать его счастливым. А ты? — укоряет меня Энди.
— Да пошёл ты, глупый тембо, — вяло огрызаюсь я.
— Господь не одобрит твоего поведения. Ты, Джей, творение божье... плохо будет, если не спасёшься. Спасёт тебя только благодатная сила Духа Святаго. Всё, что с тобой происходит – это по грехам твоим. Вот я знаю: кто я, откуда пришёл и куда иду, — усмехается Энди, лукаво смотрит на меня; он словно протрезвел. — Забудь о Loa, у них всё пёстро снаружи и вымазано сажей внутри. Путь человека начертан для того, чтобы стяжать Христову любовь. А над тобой даже муравьи вправе смеяться.
— Иисус погубил смоковницу, — говорю я, —  после его проклятия она засохла до корня. А из-за чего? Лишь потому, что не дала Иисусу плоды, когда время плодоношения ещё не наступило. Ты б ещё вспомнил московских православных; они, вон, считают, что у слона нет души. У них самих мозг в один килограмм, и душа есть; у слона мозг весит четыре с половиной килограмма, а души нет? У слонов нет логоса?
— Джей, ты свихнулась на слонах. Вспомни, сначала слоны были у тебя в три раза умнее Ленина. Теперь ты хочешь, чтоб у них была душа. На самом деле они – ошибка создателя. Слоны боятся пчёл и к тому же плохо видят: лишь на двадцать метров перед собой. Забудь слонов!
— Слоны куда приятнее, чем некоторые двуногие особи.
— Зря упрямишься, — заявляет он и улыбается. — Покаяние – единственное русло, по которому тебе следует плыть, и тогда добудешь ты божью благодать. Человек, который ищет Христа, он его находит. Молись Господу с радостью. Джей, Бог благодатен, беспристрастен и неизменен. Сердце греется от слов Спасителя. Воскресший Спаситель вернёт тебе духовное зрение, и твоя душа будет становиться светлее и светлее. Тебе надо поднять планку своей веры. Возноси молитвы Господу! Покайся и веруй в Евангелие. Истинно, истинно тебе говорю!
Осёл! Опять глумится надо мной. Я же знаю, что сам он не верит ни в Бога, ни в чёрта.
— Милый, леди Твига грозилась выпороть тебя своим длинным кнутом, если ты не уговоришь Аманыча остаться в Малинди хотя бы на месяц.
— Вот ещё, она сумасшедшая! — шипит Энди. — Лягушка, увидев буйвола, захотела стать буйволом: дулась, дулась... и лопнула. То же и с леди Твигой может приключиться. Пусть лучше совершит жертвоприношение духам Loa, чтобы они околдовали Аманыча. Всё происходит по воле Loa, не так ли? — злобно усмехается Энди. — Кого там надо просить? кажется, Эрзули – богиню любви, верно? Всё, что я готов сделать для твоей подружки – так это не мешать её вудуистским обрядам. Хотя для неё куда разумней ничего не предпринимать. Море ничего не делает, однако реки отдают ему свою воду.
— Старый писатель похож на реку? Какой ты умный, мой муж! Но раньше ты не был столь умён, — хихикаю я, — с чего бы это вдруг?
— Я всегда был умён, — самодовольно заявляет Энди.
— А я думаю, что в тебя вселились бесы, это они говорят твоими устами. Ты не веришь в существование Loa – это козни бесов, милый.  Сегодня перед сном, пока меня не покинули силы, ну... с моей девочкой в животе,  I’ll beat the living hell out of your ass with my lash! Надеюсь, ты ещё помнишь леопардовую плеть?
— Тебе, Джей, в твоём положении стоит следовать правилам даосов и думать об обыденном. Когда хочешь есть – ешь; забудь о суете, ложись отдыхать, когда утомишься; когда хочешь пить – пей, но только не “Kenya Cane” и не абсент Xenta, — усмехается Энди.
— Всё, хватит болтать, давай в постель, — говорю ему, — но только потом не надо торопиться. Твой нефритовый стебель, — хихикаю, — должен наполниться небесной эссенцией. И лишь тогда я согласна трахаться с тобой, мой муж. Понял?


…На следующий день Твига решает провести обряд вызова духов Loa. Она считает, что очистительное жертвоприношение спасёт нас от зла, после чего на нас снизойдёт благодать духов Loa. Поскольку дело касается, в первую очередь, Аманыча, то всё должно случиться в его присутствии, и потому обряд жертвоприношения происходит у нас во дворе. В жертву Папе Легбе, как это и принято, Твига приносит белого петуха; я добавляю бутылку рома “Kenya Cane”. После жертвоприношения Твига вручает Аманычу талисман вуду – небольшой матерчатый мешочек Gris-gris. It’s necessary to protect Amanich from evil and to bring him luck.
Всё это происходит в присутствии миссис Моны, мистресс Ариэль и принцессы Амиры. Всего нас семеро: пять африканских женщин и двое белых мужчин. Конечно, одного петуха на всех не хватит, поэтому ещё с утра миссис Мона готовила nyama choma, то есть grilled meat.   
Когда ужин с жертвенным петухом завершён, Аманыч уходит вместе с Твигой и остаётся ночевать у неё. Всё в руках Loa, всё происходит по воле Loa, и Loa неисчислимы. Вернувшись к нам ранним утром, Аманыч достаёт из своего багажа мольберт, кисти, краски и принимается писать портрет леди Твиги во время подношений духам Loa. Твига получилась совсем непохожая на себя, какая-то сказочная, с белым петухом в руках. Сама Твига про свой портрет работы Аманыча ничего не знает; если только не видела иллюстрацию в романе Андрея Гусева. Такие дела.



35.  АМАНЫЧ,  ТВИГА  И  LOA

Энди ушёл на свою пасеку – на дальнюю лужайку нашей leasehold земли. Я, Аманыч и леди Твига сидим за столом в гостиной и пьём холодное пальмовое вино. Жарко! Ещё у нас есть всякие местные фрукты и немного мирры. Твига, как и я, любит жевать мирру. Твига смотрит на Аманыча, с усмешкой говорит ему: “You don’t think I can put you over my knee and make you cry right now? This is going to be our fun. I wanna give you ass spanking to remind you of the day you were born, when the doctor smacked your ass to make you cry.”
Аманыч густо краснеет; видать, он не привычен к femdom. Мне становится смешно, я начинаю дико ржать. На суахили говорю Твиге, что подобную экзекуцию лучше отложить на тот день, когда Аманыч достигнет числа зверя – 66 лет и 6 месяцев. Такая порка будет забавной и символичной. «Особенно, если случится по воле Loa», —  мысленно говорю сама себе. Хочу выпить ещё пальмового вина, беру стакан… но вовремя вспоминаю, что с моей девочкой в животе не стоит много пить даже такого слабого спиртного, как пальмовое вино.
Смущённый Аманыч встаёт из-за стола, говорит, что пойдёт к Энди на пасеку.
«Твига, тебе удалось уговорить Аманыча остаться в Малинди?» — спрашиваю у неё на суахили, когда он уходит, и мы остаёмся вдвоём.
Она утвердительно кивает.
«Молодчина! — восклицаю я, — тебе помогли Loa?»
Она молчит и, похоже, что сконфужена.
«Ну, Твига, сознавайся! я никому не расскажу».
Она по-прежнему молчит; спрашивает, не скажу ли я Энди.
«Нет, не скажу», — обещаю ей.
Наконец, она решается сказать. Говорит, что в тот вечер, после жертвы белого петуха для папы Легбы, Серг  был очень обходителен. У себя дома она дала ему попробовать волшебное снадобье, а потом... просто положила его к себе на колени, спустила с него брюки, сдёрнула его цветастые трусы и шлёпала, шлёпала по попке... как маленького ребёнка. Всю ладошку себе отбила, пока он не поклялся, что останется в Малинди вплоть до числа зверя.
Я хитро хихикаю, представив как Твига лупит ягодицы мзунгу – великого писателя. Да уж, жрицы вуду знают рецепты магического зелья, от которого не устоит никто. А Твига – единственная мамбо в Малинди. Мы жуём мирру. Накануне миссис Мона принесла несколько свежих упаковок. Потом продолжаем наш диалог на суахили. Несмотря на свои европейские манеры, Твига предпочитает говорить на Swahili, not in English. По-русски наш диалог выглядел бы примерно так:
— Твига, кнутом будешь пороть Серга? — нахально интересуюсь я.
— Хочу, чтобы он остался в Малинди, — отвечает она. —  Только Серг не такой, как твой Энди. Тебе с Энди повезло. Ты же видела, Энди балдел от одного вида кнута в моих руках. Серг, Аманыч, он другой, какой-то спокойный.
— Скажи уж, старый.
— Я люблю старых мзунгу. Старый мзунгу надёжен, с ним не бывает проблем.
— Твига, возраст мужчины зависит от возраста его женщины. С тобой Аманыч уже помолодел. И не забывай: так, как умеешь обращаться с кнутом ты, здесь не умеет никто, даже Мона, — подбиваю я Твигу на испытание для Аманыча. — Тебе понравился его cock?
Твига опять замолкает, потом утвердительно кивает. Я понимаю, что Аманычу повезло: Твига влюбилась в него… как это по-русски?..  с первого взгляда.

У Твиги есть какие-то знакомые в Найроби, в правительстве. Через них она продлила Аманычу визу, и ещё сможет продлить. Теперь он, если захочет, может оставаться в Малинди хоть до второго пришествия Христа. Впрочем, перебираться жить в дом к Твиге Аманыч не хочет и остаётся у нас. Что ж, у нас места хватает, а по вечерам мы вместе ужинаем и вспоминаем, вспоминаем московскую жизнь…
За разговорами во время ужина Энди не оставляет попыток уговорить Аманыча остаться жить в Малинди:
— Серг, смысл в том, чтобы сделать жизненную матрицу собственными руками, — бубнит Энди, — пусть совсем маленькую, однако ж свою. Это не получится в нынешней Москве, там слишком много условностей, они ж там всё запрещают! — восклицает мой супруг. — Здесь, в Малинди, может быть, удастся построить свой маленький мир. Выбрать комфортное место для жизненной матрицы – это чуть ли не самое главное. А империя не может быть комфортной в принципе. В Москве всё происходит, как в истории про лес: Лес стремительно сокращался, но деревья продолжали голосовать за топор, потому что его ручка была сделана из дерева, и они думали, что он один из них.
— Энди, оспорить эти твои полезные сведения невозможно, — усмехается Аманыч.
— Putin’s land даже молодых делает стариками, у которых нет будущего. Это кластер для рабов! — кипятится Энди.
— Ребята! — хихикаю я, — как бы плохо вы ни думали про своего лысого царя, на самом деле он ещё хуже. Аманыч, скажи лучше, как ты относишься к Твиге.
— Как она ко мне, так и я к ней, — смеётся он. — А ты, Дженнифер, объясни: зачем в романе Андрея Гусева столь много сцен женского доминирования, спаси Господи!
— Ну, это легко. Художник может изображать и естественное, и необычное, и редкое… главное, чтоб правдиво. Вот, Энди щас тебе расскажет, сколько там правды жизни, — снова хихикаю я.
— Серг, ты не врубился в фабулу романа, — улыбается Энди, — там изображена идеальная женщина – Джей, а BDSM – это целая субкультура, весьма модная. В отличие от ванильного секса, BDSM строится на эротическом обмене властью, отсюда и femdom. Эмблема BDSM – триксель – напоминает даосский символ взаимосвязи Инь и Янь, грань между которыми размыта. BDSM у каждого свой, а реальная доминантность у женщины… она или есть или её нет, тут невозможно ничего сыграть. Джей – это собирательный образ доминантной женщины, в разных обстоятельствах она даже внешне выглядит по-разному.
— Кстати, Аманыч, — встреваю я, — Твига сказала мне по секрету, что Loa решили оставить тебя в Малинди. Но это ещё не всё. Когда твой возраст достигнет числа зверя – 66 лет и 6 месяцев, Loa потребуют в качестве жертвы black pig.
Энди смеётся, потому как знает, что найти в Малинди чёрного хряка совсем не просто. Впрочем, всё в руках Loa. Духи Loa не являются добрыми или злыми, они воздушны, они дополняют  друг друга и смешиваются; они – как Инь и Янь. Loa могут входить в человека, чтобы излечить от болезни или придать своему приверженцу особую силу, которая позволит сделать трудную работу, избежать опасности. Когда Loa вошёл, человек чувствует истинную благодать. И тогда становится понятным: смерть не является прекращением жизни; просто душа переходит из одного состояния в другое.
 Некоторые Loa столь уникальны, что представляют собой практически личную собственность mambo, которая им служит. У Твиги тоже есть такой Loa. Это Loa Kanga, который помогает исцелять от болезней. Ещё Твига говорила, что будучи mambo, она должна знать чёрную магию и само зло, чтобы уметь сразиться с ним. Твига знает даже про астральных zombie, то есть мёртвых душ без тела. Она рассказывала, что есть галлюциногенная смесь, называемая «огурец zombie», которая восстанавливает к жизни жертву чёрной магии. И вообще, в вуду живые и мёртвые работают вместе, чтобы помочь друг другу. В вуду плоть и душа сгорают вкупе, а из пепла воскресает дух, словно птица Феникс.
Глупый Энди постоянно твердит, что нет никаких Loa. Но я-то знаю, что это не так. The truth can never be buried.

***
Миссис Мона узнала, что в Малинди приехала делегация русских – Russian siloviks, как она выразилась. Вот и новое слово в английском языке, вряд ли Мона придумала его сама. Значит, именно так теперь называют русских. Siloviks интересуются морским стартом итальянского космического агентства – то, чем занимался покойный муж Моны. В группе главным полковник Гаген, а делегация прибыла, чтобы посмотреть космический центр San Marco, что поблизости от Малинди. Самое интересное, что Аманыч знает этого полковника. Мир тесен.
Аманыч тоже вознамерился побывать в Сан-Марко. Он говорит, что с морской платформы Сан-Марко сделали почти четыре десятка успешных запусков в космос. Серг стал допытываться у миссис Моны, как попасть в итальянский космический центр. Она согласилась ему помочь. Ещё Серг хочет увидеться с полковником из Москвы, что ж, всё в руках Loa.
В конце концов, леди Твига на своей машине отвезла Аманыча на север за реку Галана к Ungwana Bay, где на южном берегу залива, у самой воды и находится Сан-Марко. А по протекции итальянских друзей Моны Аманычу, как писателю, показали космический центр изнутри.
Ещё я знаю, что Твига сделала вольт – куклу вуду Аманыча. Понятно, что обладатель куклы вуду может воздействовать через неё на человека, которого она изображает. По секрету Твига сказала мне, что хочет воспользоваться ритуалом «Пристальный взгляд Erzulie», чтобы вызвать ответную любовь Аманыча. Теперь мне ясно, что Твига сильно влюбилась в престарелого писателя. Подфартило ему. Или это загадочные чары писателя покорили мою подругу?



36.  ЧИСЛО  ЗВЕРЯ

— Джей, ты не порождаешь то, что тебя породило. В этом твоя главная проблема. Прочитать Библию можно за пятьдесят часов.
— Ладно, прочитаю. Со временем… Энди, как-то за ужином с Аманычем ты говорил, что если солнце умрёт, то можно спокойно жить ещё восемь минут.
— Да, восемь минут и двадцать секунд никто ничего не заметит.
— А потом что будет? — с наивным видом интересуюсь я.
— Потом суп с котом, — усмехается Энди, — всё зависит от варианта смерти. Если потухнет – хотя с чего бы это? – то наступит ледниковый период; если взорвётся, то от тебя останутся лишь атомы.
— А шахтёры выживут? — прикидываюсь я наивной дурочкой.
Энди подозрительно смотрит на меня.
— Шахтёры, Джей, проживут чуть дольше.
— Вот, видишь, — говорю ему, — значит, моя идея сделать подвальное помещение под нашим домом вполне разумна.
— Опять! — визжит он. — Джей, мы уже сделали камин, совершенно бесполезный в Малинди. Заплатили кучу денег. Теперь ты хочешь погреб; что ты собираешься в нём делать?
— Буду хранить всякие продукты; ты же видел, в холодильнике всё не умещается. Даже мёд можно хранить в холодном подвале. Ещё там можно хранить… bamboo canes для порки мужа, — фантазирую я, — ведь драть студёными розгами куда поучительней, — хихикаю.
— Размечталась! Ты, Джей, идиотка! — орёт он свою стандартную фразу.
— Ага… — соглашаюсь, — значит, так: в спальне мужа ждут розги, и вовсе не студёные, а горячие. Хочешь сейчас или подождём до вечера?
Не даю ему орать, строго смотрю прямо в глаза:
— Не вздумай отказываться от розог и злить беременную Дженни, иначе про bamboo canes расскажу Аманычу. Он, кстати, уже спрашивал про Andrew’s Cross, что стоит во дворе.
— И что ты ответила?
— Сказала, что это капище для мзунгу, — снова хихикаю я. — Ладно, милый, пошли в спальню, до вечера ждать без надобности.
“You got out of bed on the wrong side?” he shouts.
Молчу, беру Энди за руку, веду в нашу спаленку, предвкушая teaching for my Tembo. He needs me to teach him. I’ve got a bamboo cane in bedroom and with the help of it, I want to achieve my goal.
Потом, когда мой муж оказывается голым и лежит в кровати на животе, попкой вверх, я беру свой специальный блокнот. Я завела его перед нашей поездкой в Индию и пишу в нём о прегрешениях супруга и предстоящих наказаниях. Листаю страницы, читаю, последовательно перечисляю вслух изъяны в поведении мужа. Энди не просит прощения, словно то, что я говорю, его не касается; он ухмыляется, дерзко смотрит на меня. Какой нахал!  Видать, напрашивается, чтоб Дженни наградила его суровой поркой.  I think that I was too good to him and not strict enough. Крепко связываю ему руки и ноги, привязываю к кровати, без промедления начинаю драть бамбуковой розгой. Под розгой Энди виляет попкой во все стороны, что выглядит очень сексуально. Класс!
However, I have to be a strict mistress, therefore I order him:
“Don’t twist your ass so much!”
Конечно, с моей девочкой в животе,  совсем не легко сыграть жестокую мистресс. But I try. I try to be forceful, merciless; I wanna make him suffer as hell with the cane. I try to stroke stronger and stronger and my cane works hard. I give him stinging strokes. Andy knows this pain too well. Sure, he wants to stop, but that’s just too late.
“You have to bear the punishment with dignity. And you must be a loyal husband; my cane will help you!”  I say him.
My cruel hard strokes make his ass red. And I hope that my strict orders are carved deep within his mind.
“Do you promise to be good?” I ask my hubby after caning.
“Oh yes, Jennifer. I do! I love you!” he answers.


На следующий день Аманычу исполнилось шестьдесят шесть с половиной лет. Мы все так долго ждали этого дня. И вот, наконец, случилось.
Миссис Мона надела красное платье-миди с короткими рукавами, с глубоким вырезом на груди, где видна неизменная цепочка с маленьким серебряным крестиком. Платье Моне очень идёт, мило сочетается с её чёрной кожей. Мистресс Ариэль пришла рано утром, она вызвалась начертить veve. Это символы тех Loa, которых будет вызывать mambo – жрица вуду леди Твига. Магические знаки нужны для того, чтобы Loa спустились на землю. Ариэль рисует veve измельчённой золой из нашего очага, ведь в вуду из пепла от сгоревших плоти и души воскресает дух. Ближе к полудню пришла Амира, она оставила маленькую Натали играть с детьми Моны в её доме. Миссис Мона говорит, что Твига приведёт black pig ровно в полдень. Ещё для церемонии жертвоприношения у нас приготовлена целая батарея бутылок тростникового рома “Kenya Cane”. Loa любят, когда их угощают ромом.
На церемонию должен прибыть российский полковник Гаген, с которым Аманыч встретился  в Сан-Марко, а потом ужинал в ресторане “Karen Blixen”, что на  Lamu road.  Вот прочитала последнюю фразу, и мне стало смешно. С какой стати полковнику из Москвы – наверняка он из KGB – участвовать в церемонии адептов вуду?! Ну да, Аманыч его пригласил; видать Серг надеется, что полковник поможет Твиге справиться с black pig.
…Всё готово. Наш двор преобразился: появилась тумба для жертвоприношения и столб, раскрашенный по спирали в цвета радуги, а в огне разожжённого очага высится металлический жезл, символизирующий Loa Ogoun. Наконец, на своей машине приезжает леди Твига. Связанный black pig лежит в багажнике её машины и визжит, словно его уже режут. Бедный зверь, но Loa расположены забрать его дух, всё в руках Loa.
Энди, Аманыч и полковник Гаген, приехавший почти одновременно с Твигой and her black pig, стоят в нашем дворе у большого дерева и оживлённо беседуют. Стоят на том месте, где раньше у нас был станок для воспитания; однако ещё перед приездом Аманыча в Малинди я разрешила Энди убрать станок подальше в заросли, чтоб не было лишних вопросов. Слышу, как Энди напустился на полковника, спрашивает у него: «Чего вы там в Москве совсем окуклились, чешуёй обросли, уже всё людям запретили? Ваш кремлёвский дедушка, любитель плавать в батискафе, он уже постоянно на дне?»  Что отвечает бравый полковник, я не слышу, потому как Твига начинает церемонию и бьёт в ритуальные барабаны, которые принесла мистресс Ариэль.
С последним звуком ритуальных барабанов в нашем дворе повисает напряжённая тишина. Твига, мамбо, подходит к очагу, долго смотрит на высокие языки пламени.
Then and there Twiga declares, “Our ends are in our beginnings. Loa will give us liberty!”
Выдержав минутную паузу, она принимается зажигать многочисленные ритуальные свечи, хотя ещё светло, солнце стоит высоко. Затем Твига льёт на землю ром, поджигает его, после чего моет руки в пылающем роме. Не знаю, как ей это удаётся без последствий, без ожогов. Потом Твига призывает папу Легбу, ведь только он может открыть ворота в духовный мир, и никакой Loa не в силах действовать без его разрешения.
Получив дозволение от папы Легбы, Твига вызывает дух смерти и эротизма Loa Ghede, ведь смерть и эротизм неизбежны всегда и везде. Разве есть в мире что-нибудь, что не кончалось бы эротикой, либо смертью?!
Твига танцует и поёт для Ghede, в переводе на русский язык песня звучит примерно так:
Если бы влагалище имело зубы,
Оно ело бы жареное зерно.
Но так как у него нет зубов,
Оно ест очищенный член!
Очищенный пенис – это клёво, — думаю я, вспомнив, как чистила зубной щёткой Andy’s cock.
После танца и песнопений Твига втаскивает на ритуальную тумбу black pig. Совершается жертвоприношение, чтобы покормить Loa Ghede. Ведь Loa ничего не делают за просто так, к тому же всегда полезно укреплять божественных духов, если вступаешь с ними в контакт. Остро наточенным ритуальным ножом перерезается горло чёрному поросёнку, Твига собирает его кровь в специальный сосуд. Конечно, без помощи полковника Гагена тут не обошлось. Жертвенный зверь был повержен одним точным движением. Дух животного, став пищей для Ghede, увеличивает могущество этого Loa. Чем значительнее ритуальная жертва, тем большая магическая сила будет доступна благодаря ритуалу.
Кроме жертвенной пищи Твига даёт Ghede немного рома. Она трёхкратно окропляет ромом землю во все четыре стороны света. Теперь Ghede благосклонно отнесётся и к самой Твиге, и к Аманычу, ради которого была совершена вся церемония. Твига снова бьёт в ритуальные барабаны, потом поёт:
Тем, кто даёт всё,
Будет дано всё.
Исполни своё желание; наполнись любовью; всё должно быть израсходовано…
Разумеется, это русский подстрочник. Лучше перевести с суахили не могу. Энди часто смеётся, даже укоряет меня, но я, и правда, с трудом пишу на этом чертовски неудобном языке, в котором существуют babushka, shapka, potomushto, KGB… 
Ладно, заканчиваю. Под конец церемонии Твига патетично провозглашает, что отныне Loa Ghede будет защищать Аманыча, исцелять и давать советы. Ещё Твига призывает Ghede  навечно запретить Аманычу покидать our East Coast. Okay! я надеюсь, у только что накормленного Ghede хватит магической силы на всё. Смотрю на Аманыча, он лукаво улыбается; по его глазам вижу, что не верит. Подхожу к великому писателю ближе и шепчу ему на ушко коронную фразу Остапа Бендера: «Вы не в церкви, вас не обманут!»
В финале действа Твига заявляет, что Ghede дал знак: “Amanich will go from here to eternity only in a hundred years’ time”. Все начинают аплодировать, как в самолёте при удачном приземлении. Впрочем, Энди и полковник Гаген, не скрываясь, ухмыляются, когда слышат предсказания Твиги. Аманыч… ну, про него я уже сказала. Энди заявляет, что рома “Kenya Cane” у нас в достатке, и пора жарить свининку, пока не протухла. Потом он хихикает, закатывает глаза и вопит: «Чувствую… Ghede входит в меня, он даёт знак – всё должно быть израсходовано, наполнитесь ромом! ром стынет!  Ghede ожидает, что каждый исполнит свой долг!» Полковник Гаген и Аманыч радостно кивают и кричат «Горько!», как на русской свадьбе. 
Ослы! Кто с кем должен целоваться?! Меня аж всю передёргивает. Эти московские мзунгу – дикие люди. «Ладно, Дженни, успокойся! — мысленно говорю себе, — мои подруги ничего не поняли, потому как не говорят по-русски; а духи Loa поступят с упрямыми маловерами, как Бог с черепахой».



37.  ЗВЕРЬ  РАЗБУШЕВАЛСЯ,  а  АМАНЫЧ  ОТПРАВИЛСЯ  в  WATAMU 

— Джей, — Милый, ты уже давно не носил пояс верности, — говорю я Энди однажды утром. — По-моему, настало время восстановить твои навыки. Ведь пока я буду в больнице, чтобы родить нашу дочку, тебе придётся постоянно его носить.
Энди куксится и отказывается. Впрочем, я уверена, что он понимает: это неотвратимо, и есть только два варианта – он сам надевает или я деру его плёткой и после порки водружаю пояс верности on his cock.  Даже интересно, что он выберет. Я никуда не тороплюсь и молча жду.
Энди вольно или невольно выбирает вариант с поркой. Он кричит, что я идиотка, и что ему надоело выполнять мои дурацкие прихоти. Под конец орёт какую-то галиматью:
— Помыслы твои от лукавого, научись отражать их. Бесы всё время пытаются тебя погубить. Но ты, Джей, держись всеми силами за Христа. Бог хочет, чтобы спаслись все, но спасутся не все.
— Милый, — перебиваю словесный поток супруга, — ты меня утомил своими проповедями. I don’t know what you’re talking about! Короче, чтобы ты получил право не носить пояс верности, тебе надо набрать определённое количество баллов.
— Каких ещё баллов? — вопит Энди.
— Баллов за послушание и выполнение просьб жены.
— Джей, у тебя точно поехала крыша. Ты и раньше производила впечатление слабоумной, но со своими балами you are the limit! — визжит он. — Беременную Джей ещё не пороли ремнём, но, похоже, придётся.
— Fuck off!!! — ору ему, — ты совсем охуел!
Потом, чуть успокоившись, вкрадчиво объясняю:
— Милый, я отучу тебя от мыслей, что жену, белую женщину, можно пороть ремнём. Заруби себе на носу – в нашей семье секут только мужа. Чтоб ты хорошо это усвоил, твоей попе придётся поплакать кровавыми слезами. Сегодня же! Is that clear? Kak tebe takoe?
Долго, пристально, не мигая смотрю на своего тембо. Знаю, что он не выдержит моего взгляда и подчинится. He must learn that he has to do what I ask word by word!
«Ладно, — думаю я, — he will receive hard lashes with a ballgag in his mouth. I’ll be as a beast with the whip». Кляп во рту Энди нужен, чтобы не было слышно криков. Маленькой Натали совсем ни к чему знать, что её отца приходится пороть. Да и Аманычу незачем слышать вопли Энди. Аманыч по-прежнему живёт у нас в доме. Хотя Твига много раз предлагала переехать к ней, он почему-то не хочет. 
It’s quite clear that I, like other femdom wives, have some psychological techniques. К тому же меня ничто так не возбуждает, как собственная фантазия и новые идеи. And I’d like to become the most vicious domina for my husband. Нынче в меня словно вошёл какой-то зверь, и этот зверь разбушевался.
Отправляю мужа в спальню; говорю, чтобы немедленно приготовился к порке. Сама же оценивающе рассматриваю свой гардероб. Достаю туфли на высоком каблуке – знаю, что Энди балдеет, когда видит Дженни в такой обуви. Снимаю с вешалки чёрное вечернее платье-миди, надеваю; мой живот с нашей дочкой уже с трудом умещается в него, хи-хи! Беру в стенном шкафу свою бесценную леопардовую плеть. Перед зеркалом в гостиной делаю  a rich make-up. Then I walk up to our bedroom. I hope Andy is waiting for me.
…My heels are clicking on the wooden floor. Naked Andy is laying on the bed and waiting for his punishment with racing heart. I’m going to give Andy what he deserves. I’d like to decorate his ass with painful red lines and my lash will be as cruel as my heart; it will be forceful, leaving many marks on Andy’s ass. I’m going to hit his ass very sorely. How many strokes? I decide that I won’t stop until it’s a hundred.  I’m angry and I want to see him suffer.
Связываю Энди руки, привязываю к спинке кровати, вставляю ему в рот шарик с ремешками, застёгиваю их у него на затылке. At last, my strong strokes begin. Andy shakes trembling. I think that he is too weak today. Nevertheless, he must get the lash and taunting. I take a breath before I gather my strength before the each one stroke. I lash and lash his naked ass; he lows frantically, gagged; it sounds like an exciting melody. And I love his heavy breathing during the punishment. I’ll lash until I’ll be tired. I feel the satisfaction.
Закончив дрессировку, говорю своему  тембо: «Повернись набок, надену на тебя пояс верности».
Делает беспрекословно. Молодец!
После процедуры надевания, когда защёлкнула замочек, разрешаю Энди лечь на живот. «Только смотри, не повреди девайс, — говорю глупому тембо, — полежи и поразмышляй над своим поведением, потом расскажешь мне, что надумал. И учти, если твой рассказ не понравится беременной Дженни, то получишь дюжину розог».
Он мычит что-то нечленораздельное. Расстёгиваю ремешок и вытаскиваю шарик изо рта Энди.
— Ну, говори.
— Я буду слушаться свою жену!
— Что мешало достойному дону делать это раньше? — хихикаю я.
— I need you to teach me, my wife. I’ll love you forever! — с жаром восклицает он.
— Уже лучше… — ухмыляюсь; его английский вдохновляет меня на взаимопонимание. — Ладно, hubby, будешь вести себя хорошо, тогда завтра сниму с тебя пояс верности. А пока привыкай носить наше матримониальное сокровище, — заключаю я, наклоняюсь к Энди, целую в щёчку.   
Эх! если б сегодняшнего урока хватило Энди надолго… Впрочем, всему своё время: время жить и время играть,  время сетовать и время молчать, время любить и время смеяться, время обнимать и время пороть. Это мне  Библия навеяла, которую я листала намедни и даже немного читала. Разумеется, Библию мне подсунул Энди; сказал, что её можно прочитать за пятьдесят часов.

***
Энди говорит, что Аманыч любит ловить рыбу и занимался рыболовством ещё во времена Советского Союза.
— Ну, так познакомь его с Сэмом, твоим лодочником, — говорю я.
— Серг вознамерился ловить рыбу, плавая под водой. Сэм здесь не поможет, дайвингом в Watamu занимаются. Надо попросить Твигу, чтобы отвезла Аманыча в Watamu. Главное – чтоб Аманыч там не утонул. Впрочем, теперь его охраняет Loa Ghede, так что акуна матата. Правильно?
Я молчу, насмешки Энди над духами Loa меня утомили. Я даже подумываю, не выдрать ли мужа плёткой, чтобы он впредь не глумился над  божественными духами.
От нашего дома до Watamu примерно час езды на автомобиле, но дороги здесь плохие. Твига опасается доконать свой старенький автомобиль. Чтобы каждый вечер не возвращаться в Малинди, Аманыч и Твига решили поселиться в Hemingways Watamu. Ну да, где же ещё жить писателю-рыболову, как не в отеле имени Хемингуэя?! Там в баре, насколько я помню, над стойкой и на стене под потолком имеются изображения всяческих больших рыб. Энди считает, что Аманыч вполне мог бы ограничиться баром. Но нет, тому хочется самому добыть рыбину. Эти московские мзунгу не перестают меня удивлять.
На пляжах в Watamu гнездятся морские черепахи – зелёная, оливковая и бисса. Есть даже экологическая программа  “Watamu Turtle Watch”. Местным рыбакам платят деньги за освобождение морских черепах, попавшихся в сети во время рыбалки. Мне нравятся изящные зелёные черепахи, а жёлтые биссы слишком неуклюжи. Но насколько я понимаю, водоплавающие черепахи не интересуют Аманыча.
Дайвингом Аманыч занимался почти неделю, потом вернулся к нам. Он говорит, что it was a good experience; loved the whale watching… sooooo nice! we did not want to leave Watamu! С подводной охоты Серг привёз в подарок несколько штук добытых морских существ. Если б они были живы, я бы точно выпустила их в океан, настолько они красивы и великолепны даже после смерти. Миссис Мона приготовила лобстеров к обеду, но я к ним не притронулась. Поедать столь красивых существ грешно.



38.  ПРОЩАНИЕ  С  АМАНЫЧЕМ

— Джей, известно ли тебе, что Бог не может меняться? — спрашивает Энди за обедом.
— Ну… — мычу я, прожёвывая nyama choma.
— Меняться можно в худшую сторону или в лучшую, — продолжает Энди, — что для Господа невозможно, потому как он само совершенство.
— Ага… он уникальней, чем сама уникальность, — говорю я.
— Не юродствуй! — поучает меня Энди. — Тебе, Джей, надо научиться воспевать и славить несравненного Христа. Иначе не войдёшь ты в Царствие небесное.
“Oh, my silly tembo!” I say.
— Джей, иногда грех даже воняет, — говорит он, — не забывай об этом!
«Грех – не самое страшное, что бывает в жизни, — думаю я, — грех можно искупить. Гораздо хуже, если расстаёшься с кем-то навсегда, или когда прерывается чья-то жизнь». Мысли о смерти ввергают меня в состояние ужаса и отчаяния. Я ничего не отвечаю Энди, встаю из-за стола в гостиной, бегу в спальню, ничком бросаюсь на кровать и рыдаю… Наверняка Энди опять подумает, что я идиотка. Да, во время беременности глупеешь.

Everything that has a beginning… has an end. Аманыч намерен уехать из Малинди. Говорит, что пора домой в Россию. Снова толкует про старые мехи, в которые нельзя лить молодое вино. Вот уж никогда не думала, что он осёл. Какой смысл возвращаться в страну, где царём сделался наглый субчик, душу которого Loa не примут. I don’t understand Amanich. May be, our enemy, Satan, knows something about Amahich’s strange nature that I don’t seem to understand.
Ещё Аманыч долго рассуждает о том, что близок финиш, к которому приходит каждый – со своими победами, своими долгами. После чего я склоняюсь к мысли, что он глупейший осёл. Какой финиш?! Впереди встреча с вечностью, ведь придя в небесную сферу наша душа станет одним из бесчисленных Loa. Ну, если душа без изъяна. We must always have the spirit of the phoenix, that is to say, the spirit of resurgence. So, let Amanich scurry off into his Moscow hole! Loa are forceless in this case.
Энди плохо переносит жару – так и не привык за годы, прожитые здесь в южном пригороде Малинди на off Casuarina road. Нынче было особенно жарко. После семи вечера с заходом солнца становится чуть прохладней. Энди оживает, заявляет, что погода призывает нас расслабиться. Он достаёт из холодильника большую бутыль пальмового вина, ставит на стол в гостиной три высоких стакана, однако напоминает мне, чтоб я не увлекалась. Потом Энди зовёт Аманыча, тот сидит в келье на втором этаже и, наверняка, что-то пишет.
 Всё готово к ужину, который приготовила миссис Мона. Сама она ушла домой: ей надо уложить спать своего младшенького и нашу Натали. Моя дочь привыкла и любит ночевать в доме миссис Моны, называет её бабушкой Моной, что довольно смешно – Моне нет и сорока лет.
За ужином после первого стакана вина Энди упрямо молчит, поглощая muqmad – блюдо из небольших высушенных кусочков козлятины, приготовленных в топлёном масле. Миссис Мона не забывает свои сомалийские корни и часто балует нас блюдами национальной кухни. Мы с Аманычем переглядываемся, удивляясь необычной молчаливости Энди. Но, похоже, он лишь накапливал силы, чтобы вступить с Сергом в словесную перепалку.
— Аманыч, куда ты едешь?! — возмущается мой супруг. — Хочешь вблизи разглядеть особый путь России? Не увидишь ни фига, нет его. В России в начале двадцать первого века жизнь смерда ничего не стоит. Как и раньше, штраф за его убийство – пять гривен. А если смерд ранил князевых слуг, то смертная казнь смерду. За тысячу лет ничего не изменилось: по-прежнему дикая страна.
Серг ничего не возражает, а Энди распаляется всё больше:
— Добавь ещё православные скрепы. Хочешь, чтобы тебе морочили голову православием? Чем это лучше сказок про Loa?  К тому же чекистский бог тоталитарен и зол, он не умеет прощать и всегда готов мстить. В России опасно: там всегда ждёшь, что тебя убьют – бандиты или власть, чертовски похожие друг на друга. А писателю надо жить долго, чтобы сделать всю свою работу. Так… что ви решили, товарищ писатель? — со сталинским акцентом спрашивает Энди.
“Like most reasonable human beings, I’m agnostic. And we cannot foretell the future,” Amanich says.
За столом провисает пауза, после чего наш друг говорит по-русски:
— За свои  грехи каждый должен отвечать сам. В том, что происходит сейчас в России, вина моего поколения. 
Однако Энди не унимается:
— Каждое государство само пишет собственный апокалипсис, твоя помощь не требуется. Кремль слетел с катушек, ненавидит простых людей, ведёт гибридные войны по всему миру…
— Выпей ещё вина, Энди, и успокойся, — говорю мужу.
— Хорошо, — отвечает он, наливает во все три стакана, мне меньше всего, но я не в обиде, я же помню, что мне нельзя много.
Мы чокаемся, наши стаканы издают звон, похожий на погребальный – так мне кажется.
— Серг, самолёт вошёл в штопор, пилот спятил, ты хочешь усесться в этот аэроплан? — гнёт свою линию Энди. — Ты соскучился по кремлёвскому сидельцу с рыбьими глазами, у которого жуткий комплекс старости? Ты б ещё поехал к жёлтым узкоглазым коммунистам, это здесь недалеко – через Индийский океан! А можно смотаться к турецкому людоеду Эрдогану, в мире много безумных стариков-убийц. Old wankers! Зачем тебе всякая шелупонь?! —  орёт Энди. —  Не хочешь жить в доме у Твиги, так  живи у нас. Серг! ты не думаешь, что твоё решение окажется сродни эффекту бабочки?
Я смахиваю с лица нечто осязаемое, хотя и невидимое, похожее на знак от божественных духов Loa. Они словно призывают меня удержать Аманыча здесь on East Coast, но я не знаю, что можно сделать.
“May be, right now you leave your print across Eternity,” I say to Amanich.
Серг молчит и выглядит, как побитая собака. Мне его даже жалко.

Через день после перепалки за ужином Аманыч всё-таки уехал из Малинди. Твига не повезла его на своей машине в Момбасу в Moi International Airport. Пришлось Сергу брать такси. Теперь он в Москве. Небось, вспоминает обитателей подводного мира из Watamu, как вспоминал вышедших к океану львов старик from the story “The Old Man and the Sea”.  Жизнь – парадоксальная штука.
Когда Аманыч уехал, у нас в доме всё словно замерло. Маленькая Натали плачет: верно, догадывается, что никогда больше не увидит дедушку Серга – так она называла Аманыча.  Энди глубокомысленно заявляет, что God is the one who will judge us and our sins covered by the blood of Jesus.
— Джей, не так важно, что случается в жизни, а куда важнее происходящее в сознании человека, — говорит Энди. — Ты, видно, не знаешь, что у Аманыча есть роман, в котором он изобразил и себя, и нашего создателя Андрея Гусева. Роман называется – только представь – “Everything Will Be Okay, We Are All Going to Die”. Про сей чудной роман есть статья в русской Циклопедии, можешь посмотреть на досуге. 
Миссис Мона пошла в дом к Твиге, чтобы как-то успокоить её. Твига очень огорчена. Аманыч хоть и сказал ей, что вернётся, но она понимает, что это не так. Мне она сказала на суахили примерно следующее: традиции мзунгу таковы, что результатом каждой жизни становится смерть; у нас же каждый добрый человек бессмертен, его душа после смерти тела превращается в нового Loa.
Впрочем, Твиге жить в этом странном мире легче, чем многим другим. Её личный Loa Kanga, которому она служит, своей благодатью помогает преодолевать удары судьбы.

***
На следующий день после отъезда Аманыча я нашла в интернете его роман, о котором говорил Энди, и читаю. С экрана ноутбука это не очень-то удобно, а на бумаге где взять русский роман в Малинди?! Когда глаза устают, я зову Энди. Прошу мужа вытащить из зарослей станок для воспитания и поставить на прежнее место – у большого дерева, где он был до приезда Аманыча.  Не держать же наше сокровище среди лиан, чтобы его грызли всякие жуки и муравьи. Когда Энди отказывается, я прихожу в бешенство, иногда на меня находит в последнее время.
— Что это значит, милый? Как тебя понимать? Ты соскучился по леопардовой плётке? Или мечтаешь о bamboo canes? — ору я. — Немедленно иди в спальню, и чтоб через минуту лежал в постели голый, попкой вверх. И не вздумай спорить с беременной Дженни!
…Голому Энди накрепко связываю руки и ноги. Надо бы привязать его к спинке кровати, ну да ладно, авось сегодня он никуда не убежит.
This time I’d like to keep Andy busy by making him count my hard strokes with the bamboo cane. I want to give him a hundred strokes.
I say him, “After hundred strokes you will know how to behave with me. I’ll give you a great severe caning. And you have to count my strokes.”
Then I don’t say a word, only concentrate on the thing I’m doing.
So, Andy is counting the strokes of my cane and I’ll not stop until he counts them all. My cane dances on him.  Andy’s ass gets more and more marks as time goes. I often walk around him, admiring my work. I love to watch him suffer and listen his painful sounds. Andy must learn that it’s better if he does what I tell him.
Когда Энди досчитал до 66, происходит авария. С розгой.
I say, “My dear, your ass broke my cane! What a pity! And I have only one bamboo cane in our bedroom. What shall we do?”
— Я поставлю станок у большого дерева, — отвечает Энди.
— Разумеется, милый.  Не просить же мне миссис Мону и Амиру.
— Я люблю свою жену!
— Ты только сейчас, после розги это понял? — ухмыляюсь я.
— Ты лучшая жена на свете!
— И где же прошло соревнование жён? — хихикаю я.
— Я буду слушаться, я… — взахлёб продолжает он, — разрешу жене пеггинг.
— Милый, твоего разрешения на пеггинг не требуется, и ты это хорошо знаешь. Вот, если б ты полюбил пеггинг с Дженни, тогда…
— Да, да! — перебивает он меня, — я хочу, чтобы беременная Дженни выебала меня.
— Фу! какой ты грубый, мой муж. Грубый и бесстыжий! — хохочу я.
Развязываю ему ноги, только ноги. Тотчас он широко их раздвигает. Молодец, умный мальчик. Быстренько, дрожа от нетерпения, раздеваюсь, пристёгиваю пояс со страпоном.
— Милый, кто за тебя будет поднимать попку? — страстно шепчу я. — Тому, кто любит пеггинг, напоминание не требуется.
Звонко шлёпаю ладошкой по красным после розги ягодицам Энди. Он сгибает ноги в коленях и подставляет Дженни свой зад, словно на блюдечке с голубой каёмкой. Хватаю Энди за шею, нежно медленно вхожу в него, начинаю любить. Энди кончает очень быстро, как неопытный подросток; видать, соскучился по моему страпону.
 
Потом мы с Энди идём к океану. Если вам в жизни нравятся только три вещи – чтение, занятие любовью и океан – то что ещё остаётся делать?! На берегу мы садимся на скамейку, бесцельно глазеем на пустынные воды, которые плещутся у ног, вбираем в себя бесподобный запах океана. Где-то вдалеке вода темнеет и становится густо-синей, почти фиолетовой. С нашей скамейки видно лишь небо и океан, изредка на небе появляется стая птиц. Да, мы сидим здесь, на нашей любимой скамейке на берегу океана, и в книге и не в книге.
— Hapana, ni uzuri, — непроизвольно на суахили шепчу я. — Как жаль, что Аманыч уехал… 
Who knows how to beat my sadness? Почему же так тоскливо?



39.  ПОСЛЕ  АМАНЫЧА

Утром в спальне я говорю Энди:
— Милый, вчера я читала Библию, и там сказано, что блуду можно противопоставить бракосочетание. Это мы совершили. Но у меня больше нет сил драть тебя розгами за блудливые мысли. Впредь, пока я не рожу нашу девочку, сечь тебя будет миссис Мона или Амира. На твой выбор. Понял?
— У беременной Дженни поехала крыша. Ты охренела! Я правильно понимаю?
— Милый, для тебя это будет, как judicial punishment. Впрочем, если ты не хочешь получать розги от Моны и Амиры, то можно пригласить леди Твигу. Надеюсь, ты ещё не забыл её длинный кнут? 
— Джей! я, может быть, сделаюсь ревнителем благочестия, подвижником, спаси Господи! — задумчиво говорит Энди, — поеду на святой Афон, к старцам.
— Это в Грецию, что ли? В мужской санаторий? — хихикаю я. — Милый, зачем тебе Афон? пусть Бог к тебе приходит, а не ты к нему.
— Афон виден даже из космоса, луч света от Афона пробивает вечность! Главное – это созревание человека для вечности. А ты, Джей, несёшь ересь. Ты живёшь не в вере, духовное ускользает от тебя. Попробуй стяжать Святаго духа! Когда почувствуешь прикосновение Христа, бесы перед тобой будут в ужасе разбегаться. Иначе попадёшь в царство Сатаны, в Ад. Satan пытается сделать всё, чтобы погубить тебя, — проповедует Энди. 
Я насмешливо хмыкаю.
— Here a hot beverage to comfort you! — говорит Энди и подаёт мне чашку с кофе. Я отхлёбываю приятное обжигающее питьё.
— Милый, в твоей разновидности христианства мне запомнилась история про пророка Иону. Помнишь? Когда Иона ослушался Бога, то странствуя на корабле по морю, попал в большой шторм и, в конце концов, оказался во чреве кита, где провёл три дня и три ночи. А когда Иона покаялся и помолился, то кит изверг его на землю. По-моему, восхитительно! Небось, старцы, о которых ты толкуешь, расскажут тебе массу подобных историй. Они форменные ослы и жалкие импотенты. Ты станешь таким же!
Тотчас жалею, что сморозила глупость, однако не успеваю ничего сказать.
— Who do you think you’re talking to, fucking monkey?! — орёт Энди, грубо хватает меня за плечо и за шею, ставит на колени.
He looks at me with a disdainful glare.
— Удерживай свой язык от зла, а уста от коварных слов! Сейчас я буду учить африканскую обезьяну хорошим манерам. Покаяние открыто всегда, до последнего издыхания, — усмехается он. — Быстро, открой свой грязный рот!
На автомате делаю, как он приказал. Тотчас Энди вставляет мне член прямо до горла, начинает без жалости трахать. Я едва не задыхаюсь. Когда он чуть-чуть отпускает меня, я безвыходно лепечу:
— Энди, я всё поняла, я буду хорошо сосать.
— То-то же,  дурацкая обезьяна из Кисуму, — рычит он, — давно бы так.
Потом… потом я вся наполнена Энди, я глотаю его сперму; yes, I like Andy’s cock milk! Я всегда балдею, когда Энди безжалостно трахает меня. Подчиняться мужу мне временами нравится даже больше, чем делать его послушным с помощью плётки или bamboo canes…

***
После отъезда Аманыча прошёл месяц c лишним, горечь расставания стала потихоньку забываться.
Not long ago, in the morning Andy looked at me with a thoughtful expression. Потом заявил, что уже миновало девять месяцев моей беременности, и будет лучше, если я полежу в больнице под наблюдением врачей. У нас в Малинди есть государственная клиника и несколько частных больниц. Энди выбрал частную – Star Hospital. Это на полпути между заведением “Karen Blixen” и моим любимым “The Old Man & The Sea”. Ещё здесь недалеко Bridge Beach, где нам с Энди нравилось гулять после обеда.  В Малинди всё близко.
Да, наверно, Энди правильно решил насчёт больницы, и теперь я здесь в одной из палат Star Hospital. Так будет лучше для нашей дочки Лины; я зову её Линой, это от Розалинды, эдак удобней. Некоторые врачи Star Hospital получили медицинское образование в России. В общем, здесь вполне сносно. But I’m very fussy, I don’t eat just anywhere. Я и из этой больницы иногда выбираюсь в “The Old Man & The Sea”; разумеется, иду туда вместе с Энди. They have the best seafood in Malindi. They are so exclusive with an amazing, romantic atmosphere. Lots of love! Обычно мы заказываем  the whole pepper crabs and carrot salad or we have the lobsters. В какой-то из дней, насытившись за обедом, Энди говорит:
— Молитва каждого открыта перед Богом, а благодать действует постепенно. Ты, Джей, веруй в Господа, жизнедавца нашего.
— Энди, у нас другой жизнедавец, — хихикаю я, — мы ведь с тобой из романа, который написал Андрей Гусев…

Anyway, I’m a lucky woman, I have Andy and our first daughter Nataly, soon I’ll have Rosalind. I’ve got nothing to whine about. Впрочем, опасность подстерегает в любом месте. Больница в этом смысле не даёт никаких гарантий при беременности. Лучше уж полагаться на божественных духов Loa. Хотелось бы, чтоб Loa Kanga, который способен лечить людей, вошёл в меня в нужный момент. Bahati yangu huwezi kuziba; amenipa Mungu wala sikuiba.
Как бы то ни было, именно в Star Hospital  я всё чаще задумываюсь о краткости жизни и  о форме нашего существования.



40.  ДЕНЬ  РОЖДЕНИЯ  ЭНДИ

Моей маленькой Лине уже три месяца. Чтобы она появилась на свет, пришлось делать кесарево сечение. Yes, C-section… операция была плановая – мне сделали довольно длинный горизонтальный разрез на животе. Теперь отметка о Лине навсегда осталась на теле. Огорчительно и то, что у меня оказалась недостаточная лактация. К счастью, мы нашли донорское молоко, в чём очень помогла миссис Мона. Что ж, даже в Коране сказано: «Если вы пожелаете привлечь кормилицу для ваших детей, то не совершите греха». В древнегреческой мифологии кормилицы тоже упоминаются, да и у русских царей были кормилицы.
По случаю рождения моей дочки леди Твига, мамбо, совершила жертвоприношение божественным духам Loa. Церемония проходила у нас во дворе. Вместе с мистресс Ариэль Твига принесла в жертву трёх белых петухов, одного из них – специально для Loa Kanga, который заботится о здоровье людей. Надеюсь, что Loa приняли дух жертвенных птиц. Потом миссис Мона обмазала тушки петухов мокрой глиной, насадила на широкие шампуры и запекла в огне нашего дворового очага. Мы ели запечённых в собственном соку птиц весь вечер, запивая пальмовым вином.
Аманыч прислал нам с Энди поздравительное сообщение по электронной почте; написал, что надеется увидеть нас, Натали и  Лину в Москве. Хорошо, что хоть в Москве, а не в какой-нибудь тмутаракани, откуда Аманыч родом; он ведь родился в туркменском Мерве. Впрочем, я надеюсь, что в путинской Москве он нас не увидит. Когда сказала об этом Энди, тот стал объяснять, что Москву, теперь якобы похорошевшую, принято называть собянинской. А по мне, так один чёрт: оба эти субчика находятся в стоп-листе у всемогущего Bondye. Make no doubt about it, Loa не примут их души.

Наша жизнь в Малинди идёт своим чередом. Я чувствую, что нам уже трудно сдвинуться с места и куда-то уехать. Энди привык жить здесь. Наверно, надо сказать спасибо океану, Энди обожает рыбачить вместе с Сэмом – хозяином большой лодки на Mayugu beach. С Сэмом Энди делится мёдом со своей пасеки. Так или иначе, off Casuarina road, придорожная лавочка, где торгуют продуктами и питьевой водой в бутылках, наш сельский дом, пасека на дальней лужайке нашей leasehold земли, любимая скамейка у самой кромки океана – в совокупности составляют тот мир, который для Энди стал желанным. Хотя, конечно, кенийского паспорта у Энди нет. Чтобы получить кенийское гражданство, надо отказываться от российского. На такое Энди никогда не пойдёт. Когда подрастут наши дочери, им тоже придётся выбирать. Дурацкие законы придуманы в этом земном мире.
— Энди, что ты думаешь про число двадцать семь? — не без умысла вопрошаю я.
— Чем примечательно число двадцать семь? — переспрашивает Энди.
Я собираюсь сказать, что двадцать седьмого числа родился мой hubby, но Энди меня опережает, отвечая сам себе: — Если начать с одной копейки и каждый день удваивать капитал, то через двадцать семь дней получится миллион.
Я  всё же говорю Энди, что приближающийся новый год его жизни стоит отметить. Однако он пропускает мои слова мимо ушей; похоже, как и в предыдущие годы, он не хочет отмечать свой день рождения. Но я настойчивая, если надо: предлагаю мужу пойти в “The Old Man & The Sea”; говорю, чтоб пригласил хотя бы полковника Гагена, который всё ещё в Малинди – я знаю, Энди иногда видится с ним. В конце концов, мой муж со скрипом соглашается; вечером звонит по телефону полковнику и делает приглашение.
На следующий день, добравшись до ресторана, мы заказываем праздничный обед с лобстерами – oriental lobsters. Ещё мы заказываем grilled kingfish steak and Irish coffee.  Ждём полковника. Как и положено военному человеку, он появляется в заведении в точно назначенное время. Усевшись за стол,  достаёт из кейса подарки для именинника: бутылку российской водки «Столичная» и книгу Роя Медведева под названием «Владимир Путин – действующий президент». Энди застывает в немом изумлении, а я начинаю дико ржать. Придя в себя, Энди только и спрашивает:
— Надеюсь, они кошерные? без полония-210?
Полковник усмехается и говорит, что водку можно проверить right now. Энди согласно кивает, после чего полковник ловко скручивает пробку на бутылке «Столичной». Я зову нашу официантку, на суахили говорю ей, чтоб принесла три маленькие стопки. Евгений – так зовут полковника – строит чернокожей дурочке глазки. Энди благоразумно смотрит в стол, ибо знает: за вожделенные взгляды его ждут  bamboo canes.
— Ну, вздрогнем, наливай! — говорит Энди полковнику, когда стопки принесены и торжественно установлены перед каждым из нас.
Гаген вопросительно смотрит на меня; утвердительно киваю в ответ – мне можно спиртное, я ведь не кормлю Лину грудью. Моя стопочка первой наполняется огненной водой, а уж потом у именинника. Полковник наливает себе, встаёт со стопкой водки в руке, вздыхает полной грудью и произносит пафосную речь за здравие именинника, которого судьба забросила в африканскую глушь. «Многие лета!» — завершает Гаген, словно он не полковник, а православный поп.
— Всё в руках Loa, — улыбается мой супруг… мы с энтузиазмом чокаемся и пьём. Закусить толком я не успеваю, потому что полковник энергично декламирует:
— Между первой и второй перерывчик небольшой! — наливает всем по второй, и мы снова пьём за здоровье именинника.
Andy is silent for a few seconds; then he gives expression his feelings:
— Между второй и третьей не должен пролететь и комар!
«Спринтерский разгончик», — думается мне. Говорю, что я пас. Временно.
Мужчины же снова чокаются, пьют водку одним глотком, неторопливо поглощают яства. А потом моего супруга заносит: он вертит в руках подаренную книгу и пускается в рассуждения, явно не предназначенные для уха полковника – наверняка Евгений служит в KGB или как там теперь называется.
— Любой авторитарный режим вытаптывает свободных людей… и честную литературу, contemporary free literature first of all, — прибавляет Энди. — Они придумали свои людоедские правила, и все, кто не согласен, их кровные враги. Именно так поступают нынешние сидельцы за кремлёвскими зубцами вместе с дедушкой, про которого эта книга. В России дети умирают из-за того, что государство не выделяет достаточно денег на лечение. Путин и его  ближний круг поставили себя выше конституции.
— Какие ваши доказательства? — с интонацией киногероя подаёт голос полковник.
— Правит уже четвёртый срок или даже пятый, смотря как считать; по конституции нельзя больше двух.
— Двух сроков подряд… — уточняет Гаген.
— В общей сложности! — со злостью бурчит Энди.
Полковник настороженно молчит, а Энди распаляется всё больше:
— В Кремль ещё прилетят штрафные квитанции, ведь Loa знают своё дело! У Loa неограниченные возможности, они наделены огромной силой, их бесконечно много, как песчинок на пляже в Watamu. Правильно, Джей?
— Это да, — говорю, — в нынешней Москве форменная инквизиция. It’s a shit hole. Там скачут тупые носороги с рогами на носу… —  мурлыкаю, вспомнивши русскую песенку. — Loa не будут мириться с этим вечно! — подливаю я масла в огонь.
Полковник по-прежнему молчит; судя по выражению лица, чувствует себя не в своей тарелке; я даже боюсь, что чего доброго встанет из-за стола и уйдёт. Мой муж изучающе смотрит на него.
— Евгений может не беспокоиться; Loa не тронут космонавтов, потому как родство душ, общая небесная сфера и всё такое, — с серьёзным видом говорит мой супруг, намекая на контакты полковника в  космическом центре Сан-Марко.
— Да, в Сан-Марко Loa никого не тронут, — подтверждаю я. — А вы, Евгений, рассказали бы нам о своём героическом прошлом в космонавтике.
Моё предложение ставит полковник в тупик, он обескураженно взирает то на Энди, то на меня. Ну да, если он действительно из KGB…  интересно, какое донесение  напишет о нас. Фэбосы – как их зовёт Энди – могут нафантазировать чего угодно, с них станется. А меня так и подмывает спросить у полковника: Путин боится Loa? Всё же я примирительно заявляю:
— Будем поспокойнее, мы ведь собрались праздновать, а не спорить о политике.
— Тогда продолжим, — с облегчением говорит полковник.
— Ага… — соглашается Энди, — не будем судить предвзято, пусть четвёртую сменит пятая!
— До этого была третья, четвёртую вы решили не пить вовсе, — смеюсь я; затем сообщаю, что к пятой готова присоединиться.
Когда стопки наполнены, I say, “Indeed, that’s proud to be Malindians!” Улыбнувшись полковнику, добавляю: «И вы, Евгений, превращайтесь-ка лучше в малиндианца».
Полковник говорит, что в Москве его ждёт жена Марина.
— Ну, так выписывай её сюда, — ухмыляется Энди, — а мы попросим жрицу вуду Твигу, чтобы Loa Ghede оберегал вас… под защитой Loa никто не отравит «Новичком». За нашу и вашу безопасность, тьфу! свободу! — слегка заплетающимся языком провозглашает тост Энди.
I see that Andy mocks. Захмелев, Энди всегда насмехается над всем и над всеми. Полковник кривится, однако пьёт; мы все дружно опустошаем стопки. Затем за столом повисает тишина. Похоже, мы всё сказали друг другу, «Столичную» допили, будем считать, что праздник удался. Забираю книгу про Путина – подарок полковника, кладу бесценный опус в сумочку, говорю, что пора на свежий воздух…

У выхода из ресторана на улице с колоритным названием – Silversand road – мы прощаемся с полковником. Вернувшись домой, я иду посмотреть, что делают мои любимые девочки; сегодня с ними сидит принцесса Амира. Лина спит. Амира говорит, что недавно покормила её донорским молоком. Натали рисует акварельными красками. На всех её рисунках изображён тембо с длинными бивнями. Говорю ей, что такого тембо убьют охотники за слоновой костью. Она отвечает, что это волшебный тембо и его убить нельзя. Затем я направляюсь в гостиную, там Энди разжигает камин – наверно для красоты, ведь в доме не холодно. Чтобы продолжить празднество, ставлю на стол бутылку рома “Kenya Cane” и два  высоких стакана. Когда огонь в камине окреп, мы пьём ром, я любуюсь весёлыми язычками пламени.
— Видишь, Энди, ты зря ругался, моя идея насчёт камина была очень неплоха.
Супруг согласно кивает в ответ.
Потом я пытаюсь узнать у Энди про его молодость, которую он провёл в Москве. Все годы с ним я никогда не спрашивала про его личную жизнь до меня, а теперь почему-то хочется узнать.
— Энди, почему ты развёлся  со своей первой женой?
Некоторое время он молчит, затем с неохотой говорит:
— Она нарушала десять заповедей, по крайней мере две из них.
— Это какие же? ту, где прелюбодеяние? — хихикаю я.
— И эту в том числе, — через паузу отвечает он, — но хуже всего то, что она убила человека, — зло выпаливает Энди, — сделала аборт.
— Да, печально… а я родили тебе двух девочек, — с напускной гордостью за себя пытаюсь его успокоить.
— К тому же всегда чувствуешь, когда ты надоел женщине и больше ей не нужен, — добавляет он.
— Энди, забудь и не огорчайся. Ты лучший! My fondness for you will never fail. Ты, правда, лучший! — с жаром повторяю я, обнимаю его, целую в щёчку.
Потом я делаю пару глотков “Kenya Cane” для уверенности в предстоящем. Andy must remember that I am his strong mistress. Чтобы муж не слишком задавался, строгим голосом (хотя на самом деле мне немного смешно) заявляю:
 — Энди, сегодня в ресторане ты опять вожделенно глазел на чернокожую официантку. Даже Гаген это заметил, хотя вы оба пожирали её глазами. Видать, ты, милый, забылся. На мысли о траханьи с чернокожими девками ты не имеешь права!
— Допустим, что не имею. Но ты же не можешь залезть мне в голову и заставить не думать.
— Зато я могу кое-что другое. I may whip the Devil out of you. I’m going to floor this thing.
— Плетью выбить из меня дьявола?! You want to give me whipping on my birthday?
“Yes, you should be whipped tonight! I think that it’s necessary to give you teaching with my lash. It will be the wonderful birthday’s whipping!” I say with terrible expression.
Энди лопочет, что я безумная ревнивая обезьяна из Кисуму, к тому же белая. Осёл!
 — Быстро, марш в спальню, и чтоб лежал голый, попкой вверх! — ору я.
Some minutes later, I come to our bedroom. Several times I march around Andy laying on the bed to have a look at his birthday suit, I mean his naked body. There is a lash with me and Andy knows what is going to be. First of all I want to leave a few red marks on his ass as a reminder who is in charge. Then I want to spank his cock and balls; but not brutally, maybe with a small bit of fondness.
I say, “Let me think… Well, how old are you, my hubby?”
Andy says nothing.
Then I go on with a smile: “Wow! I think that a nice ass whipping will remind you of the day when you were born… when the doctor slapped your ass to make you cry. Now if I can’t make you cry in two minutes, I’ll let you stand up.”
So, I take my place, birthday’s performance begins for him. Show must go on…
Наверно, я развратна, раз люблю пороть своего мужа. Но это доставляет мне неслыханное удовольствие. Энди балдеет от моей страсти к доминированию. К тому же здесь в пригороде Малинди так мало развлечений, что отказываться от role plays очень глупо. Кто-то скажет, что мы два сексуальных маньяка, ну и пусть, плевать!  Femdom – это жёсткий профессиональный секс, в нём нет угрызений совести и сантиментов. И ещё femdom – это бесподобный наркотик, самый приятный, когда каждый раз хочется увеличить дозу.  Я знаю, благодаря femdom Энди никогда не уйдёт от меня.

***
После отмечания дня рождения Энди, ночью мне приснился странный нелепый сон – наверно, это из-за рома “Kenya Cane”, который мы пили, он такой крепкий. Мне приснилось, что в России Аманыч в одиночестве на своём авто взбирается по заснеженной дороге на высокий холм. Уже у самой вершины тёмно-синяя «Нива» Аманыча откатывается назад и несётся вниз… в последнее мгновение Серг успевает выпрыгнуть из автомобиля. Проснувшись поутру, я вспоминаю его, Аманыча, фразу, которую он сказал нам на прощание: «Вершины покоряют в одиночестве». Я тогда перевела на суахили для Твиги; она уверена, что никогда больше не увидит Серга.
Я рассказываю свой сон Энди. Он глубокомысленно изрекает:
 — Сны, Джей, бывают трёх родов: от Бога, от Дьявола и природные. Бесы хотят отвратить тебя от духовного спасения, придумывают всяческие козни и кошмарные сны. Если б с Аманычем что-то случилось, мы бы узнали из новостей, он же великий писатель. Ну… и твоя подруга, которая мамбо, после жертвы чёрного поросёнка утверждала, что Loa Ghede будет защищать Аманыча, исцелять и давать советы. Так что сон твой от бесов.



41.  ИЗ  МОСКВЫ  С  ЛЮБОВЬЮ

Из гостиной я вижу, как Энди спускается по лестнице со второго этажа. Его волосы, выгоревшие на солнце во время рыбалки, посветлевшие, живописно рассыпаны по лбу. Он отбрасывает их назад и вправо. В руках у мужа лист бумаги. Зайдя в гостиную, Энди показывает мне сообщение агентства «Интертелекс», которое он распечатал на принтере в своём кабинете:
РОССИЯ-ПИСАТЕЛЬ-РОМАН-ПРЕМИЯ
РОМАН СЕРГЕЯ МЁДОВА О ПРИКЛЮЧЕНИЯХ В КЕНИИ ОТМЕЧЕН ПРЕМИЕЙ «НОВЫЙ РУССКИЙ БЕСТСЕЛЛЕР»
Москва. 3 марта. ИНТЕРТЕЛЕКС – Роман московского писателя Сергея Мёдова о любовных приключениях в Кении снискал премию «Новый русский бестселлер» за прошлый год. В книге описаны приключения русского путешественника на востоке Африки и его любовная связь с жрицей вуду. Также затронута проблема участившейся эмиграции в Африку из путинской России.

Энди говорит, что уже посмотрел в интернете роман Аманыча.
— Серг в своём романе и нас с тобой изобразил, под собственными именами. Теперь у нас два жизнедавца: Андрей Гусев и Аманыч, — усмехается Энди. — Ты, Джей, изображена настоящей фурией. В романе Аманыча Дженнифер называет Путина русским Мугабе; кричит, что он построил shit hole state, и что Loa не примут его душу. Maybe, Serg thinks that you are a liberal pundit. Как тебе такое? — хрюкает Энди.
— Вы, русские, все сумасшедшие, разве нет? Москва – это скопище безумцев?
— Stop asking such idiotic questions! К тому же вопросом на вопрос обычно отвечают психоаналитики или недоучившиеся талмудисты. Ты, дорогая, не относишься  ни к тем, ни к другим.
— Да пошёл ты…  вместе со своим плешивым царём, — вяло огрызаюсь я.
— «Вы ненавистник пролетариата!» «Да, я не люблю пролетариата, — печально согласился Филипп Филиппович…» — цитирует Энди классика, — у тебя Джей, в отличие от лексики профессора Преображенского, пролетариат надо заменить на Путина. Ты –  хейтер Путина!
— Everybody’s flawed… especially me, — пытаюсь я перевести разговор в спокойное русло, — будто ты любишь кремлёвского дедушку. Помнится, когда тебе подарили книгу о Путине, ты разозлился… и трепался, что дедуля не бесполезен, а может служить отрицательным примером. Ладно, лучше скажи: как называется роман Аманыча?
— Fear of Loving, — отвечает Энди, — похоже на кальку с названия “Fear of Flying”, а это культовый роман Эрики Джонг, которому уже полвека.
— Лирический герой Аманыча испугался любить юную жрицу вуду, потому что чувствовал себя слишком старым?
— Ну… что-то вроде того, — подтверждает Энди, — хотя книги надо читать, а не трактовать их. Роман у Серга  объёмный, я успел только просмотреть текст, а в прозе важны слова, стиль.
«От жрицы вуду Аманыч смылся как зигзаг молнии, смазанный салом. А ведь мог бы жить здесь, в Малинди, с Твигой, — думаю я. — Хоть книгу не побоялся написать; это лучше, чем грех умолчания. Получилось послание из Москвы с любовью. Но что такое книга? Слабое отражение жизни, сделанное постфактом. Иногда в книгах встречается любовь – когда в неё верят и автор, и читатель. Однако что происходит в жизни? Смерть, горят страны, гибнет мир… Это страшно? Нет, всего лишь судьба. И кто знает: может быть, лучшее, что стоило сделать в этом земном мире – никогда не родиться. Вообще. Никогда».


На следующее утро, проснувшись, я говорю мужу:
— Энди, я заметила, что больше всего тебе нравится заниматься любовью в полной темноте. Почему? Может быть, когда ничего не видно, ты воображаешь, что трахаешь чернокожую девку вместо меня?
Он молчит.
— Энди, секс – это то, что происходит в мозгу. О чём твои мысли? Если в постели со мной, ты мечтаешь о другой женщине, то это хуже измены! Блуд!
Он лишь улыбается, какой наглец! А может быть, догадывается, что игра уже началась. Он ведь обожает role plays. «Ничего, Дженни, — мысленно говорю сама себе, — сегодня ему мало не покажется».
— Милый, наверняка ты читал в Библии о том, что блуду можно противопоставить бракосочетание. Это мы совершили ещё много лет назад. Однако ты постоянно глазеешь с вожделением на чернокожих девок. И даже розги не могут отучить тебя от подобного. I think you must be fully milked every two days.
— Джей, мы будем ****ься каждые два дня, правильно? Я согласен.
— My dear, the point of this is to empty the prostate without sexual satisfaction. I know that a fully milked male will not be able to orgasm immediately. So… я буду драть тебя страпоном каждое утро, понял?
— Только что ты говорила про каждые два дня, — возмущается Энди, выделяя слово «два».
— Не придирайся, то была фигура речи, — объясняю, —  так или иначе, you will have to recharge every morning. А сегодня перед началом процедуры я накажу тебя пэдлом. Так мы ещё не пробовали. Смотри, какая классная штучка! — показываю я Энди новый девайс. — С пэдлом ты будешь  ягодицами ощущать, кто главный в нашей семье.
— Джей, умные мысли преследуют тебя, но ты быстрее.
— Зря упражняешься в остроумии, милый. К пэдлу я тебя приучу, с его помощью буду снимать порчу с мужа, — тут не могу удержаться и усмехаюсь. —  This method may seem a little conservative, but it’s very reliable. Когда Аманда приезжала к нам в гости в Малинди, то по моей просьбе она драла тебя пэдлом; правда, не этим, а другим – тем, что был у неё. Ты покорно лежал во дворе на лавочке… да, у Аманды на коленях, выставив голую попку на обозрение нам с миссис Моной, забыл что ли?
Энди сопит, краснеет и помалкивает.
“So, I want you to kneel on the floor and hand the paddle to me. Then I’ll give you twenty-five extra strokes,” I say coolly. Долго пристально смотрю ему в глаза. Я знаю, у меня тяжёлый взгляд. И для Энди не секрет: когда речь заходит о порке, я никогда не отступаю.
…A few minutes later, Andy is naked and ready for my paddle. It’s interesting what he thinks until he will feel my first stroke. I won’t let him stand up until his ass is red and sore.
I say, “My dear, after twenty-five strokes you will know how to behave today.”
Maybe, I’m a little crazy but I think that erotic paddling is like fucking… you must concentrate on how you feel. 
At the end of the twenty-five strokes, Andy is sobbing and suffering. Теперь, когда мой тембо укрощён с помощью пэдла и боится даже смотреть на меня, я надеваю страпон.
— Ну, давай, быстро!.. подставляй свою попку, — в нетерпении приказываю мужу; он медлит исполнять команду, что меня ужасно бесит. — Милый, если не хочешь получить ещё дюжину extra strokes, то веди себя прилично. Расслабь свой зад and take pegging with dignity…

Femdom-отношения. Они складываются из кучи составляющих, как и обычные ванильные отношения; только тут всё сложней. Когда-то мне хотелось понять смысл жизни, смысл отношений с мужчиной, пока я не догадалась, что такое желание бессмысленно. Если не считать рождение детей, моих маленьких девочек… то да, такое желание бессмысленно. Only Loa Erzulie will give me the spiritual knowledge needed to navigate through this material reality. I think so.
Энди не верит в божественных духов Loa. Однажды он сказал, что мне остаётся лишь спеть куплеты «Когда Loa маршируют» на мотив спиричуэл «Когда святые маршируют». Тогда он поймёт, что я окончательно свихнулась. Осёл!  Loa существуют на самом деле. А если б их не было, то их следовало бы выдумать.



42.  МАГИЧЕСКОЕ  ДЕРЕВО

— Энди, я рассказала Твиге про роман Аманыча. Она в бешенстве.
— С чего бы это?
— Она считает, что Серг использовал её в качестве подопытного кролика, чтобы написать роман. Твига – а она, как ты знаешь, мамбо – сказала, что Loa Ghede больше не будет оберегать Аманыча. Сказала, что Amanich is fucking pig.  Ещё Твига сказала, что выпорет тебя кнутом за проделки твоего ахового друга.
— Я-то здесь причём, если она сама даже с помощью Loa Ghede не смогла оставить Аманыча в Малинди. Значит, Ghede не подсобил ей. Она профнепригодная мамбо! — смеётся Энди.
— Ладо, я так и скажу Твиге. Думаю, что кнута тебе не избежать.
— Twiga looks as a nearsighted turtle, which fell in love with a helmet… что-то вроде того.
“You think that Amanich is like a helmet? Why is it so?” I ask Andy.
— Ну а как ещё? сколько ему лет, и сколько ей, — чуть задумавшись, произносит мой муж. — Конечно, чудеса бывают… пусть Твига принесёт хорошую жертву для Loa Erzulie and Ghede Nibo, чтобы они вернули ей Аманыча. Да будет тебе известно, что когда Геде Нибо вселяется в людей, они наполняются колоссальной сексуальностью всех видов. Как только невидимые духи лоа захотят помочь Твиге, то Амыныч никуда не денется. Ясен пень, что подношение для лоа должно быть кровавым, — ухмыляется Энди. — Если обряд приключится в нашем дворе, а жертвенное животное будет крупным, то я готов помочь. Или пригласить полковника Гагена. В прошлый раз, когда мы зажарили жертвенного поросёнка у нас во дворе, было вкусно и сытно… вкупе с тростниковым ромом. Как и духи лоа, я люблю ром; полковнику ром тоже понравился.
— Andy! You should be respectful of other’s beliefs rather than mock them. And what about the colonel? Maybe, we had been under KGB surveillance. I mean Gagen. Может быть, никакой он ни космонавт, а с Лубянки.
— Ага… Джей, у тебя была мысль, и ты её думаешь, — смеётся Энди. — Из KGB прислали полковника, чтобы он завербовал невидимых духов лоа. Похвальное решение конторы. Джей, даже в ТАСС две трети сотрудников были из КГБ и военной разведки; так что тебя удивляет?!  Нет у меня для тебя других русскоговорящих в Малинди. Вот, если только Твига вернёт Аманыча, — хихикает супруг.
— Ты зря смеёшься; лишат тебя российского гражданства… чего будешь делать?
— Нынешняя Россия – это тебе не СССР, в котором гражданство отнимали.  Гражданин России не может быть лишён своего гражданства – так в шестой статье Конституции записано. Тем более, если гражданство не приобреталось, а получено при рождении, как у меня.
— Ну, так кремлёвский дедуля поменяет вашу конституцию, долго ли? Плёвое дело! — подначиваю я Энди.
— Дедуля допрыгается. Участь Чаушеску, судьба Пиночета, Саддама Хусейна и Каддафи давным-давно известны.
— Энди, от свободы твои соотечественники легко отказываются… под гром аплодисментов царю. И от конституции откажутся. Неужели ты этого не понял?!

Весь этот диалог происходит утром в спальне. Role plays у нас теперь бывают по утрам, и уже пора начинать.
So I say, “Andy! We need to have one of our special discussions again. A discussion where my paddle makes contact with your bare bottom. It’s time to give you a good old whipping.”
Однако Энди говорит, что больше не хочет пэдла. Я смеюсь:
— Милый, здесь в спальне я решаю, что тебе предстоит поиметь. Мы уже много раз пользовались пэдлом, и я не вижу причин отказываться от него. Хотя для разнообразия можно взять подарок Аманды, её spanking loop. Ты, небось, и забыл насколько хороша эта вещица.
Снимаю висящий на стене spanking loop.
“I love you, that’s why I want to spank you, dear. Any questions?” I ask Andy.
Энди толкует, что spanking loop лучше держать в другом месте, а на стене его может увидеть наша старшая дочь; будет спрашивать, для чего он нужен. Я усмехаюсь, говорю: посмотрим, it depends on your behavior. Потом картинно удивляюсь: почему мой тембо до сих пор не голый, как это положено слонам? Энди будто и не слышит меня. Разозлившись, ору ему:
— Быстро, pants down! затем наклоняешься, ноги на ширине плеч, берёшься руками за лодыжки, be quick!
Мой тембо хорошо знает, что спорить бесполезно. This time I’d like to show my cruel side. I want to hit his ass stronger and stronger. I have no problems delivering a severer spanking. When I’m angry, I spank merciless.
…Anyway, I give him thirty extra strokes with spanking loop.
Then I say, “Well, my silly tembo. I think you are sorry enough.” Впрочем, поучительная процедура ещё не закончилась, впереди пеггинг. Открываю шкаф, чтобы взять страпон.
— Я не хочу страпон, — визжит тембо.
— Это ещё почему?
— Я и так буду слушаться свою жену.
— Разумеется, милый. Но пеггинг существует не для послушания, а для удовольствия. Моего удовольствия! — уточняю я. — Чем можно заменить пеггинг?!
— Чёрт, а ты красивая! — восклицает Энди. — Вместо пеггинга я выебу свою жену!
— Фу, ты грубиян!  хочешь ещё вкусить spanking loop?
Энди отрицательно мотает головой, лапает  меня за зад, валит в постель…

***
Когда в один из дней Твига зашла к нам в гости, я решаю снова поговорить с ней об Аманыче. Уговариваю Твигу успокоиться и простить Серга.
«Демиург пишет для того, чтобы совратить мир, — объясняю я Твиге на суахили. — Потом, если это удаётся, он ощущает свою неадекватность в обыденной жизни. Ты неправильно поняла Аманыча. К тому же в романе Серг красиво описал нашу жизнь в Малинди, всех нас и признался в любви. We all have his love. Если Аманыч вернётся, то уже на новой основе».
Twiga thanks me for kind words. В конце концов, ради Серга, чтобы он вернулся, Твига соглашается принести в жертву божественным духам Loa ещё одного чёрного поросёнка; предыдущую свинку она жертвовала для Loa Ghede, когда Аманычу исполнилось число зверя – 66 лет и 6 месяцев. Не так давно это было, а кажется, что прошла целая вечность – я родила свою вторую девочку, а Серг уехал из Малинди, написал книгу и даже успел получить за неё литературную премию.
Ещё Твига вознамерилась установить в нашем дворе магическое дерево – the bottle tree. It’s an African tradition. Да, я помню магические деревья из бутылок ещё со своего детства в Кисуму. More often, the color of the bottle trees was blue, like sky and water in Lake Victoria. The bottles trapped the evil spirits until the rising morning sun could destroy them. In voodoo, the bottle trees are on the road between heaven and earth, and therefore between the living and the dead.
Твига считает, что Аманыча увели the evil spirits; и поскольку Аманыч жил в нашем доме, то магическое дерево надо ставить здесь. Когда оно изловит злых духов, можно будет провести обряд жертвоприношения. Тогда и получится вернуть Серга в Малинди.
Когда Твига ушла, я рассказываю Энди про задумку о магическом дереве. Он долго хохочет; говорит, что сей фетиш надо поставить near by the erotic Andrew's Cross, будет символично. Осёл! он по-прежнему насмехается над желанием Твиги вернуть Аманыча. А по-моему, зря. Что он скажет, если у Твиги получится?



43.  ПУТЕШЕСТВИЕ  К  НЕБУ

— Энди, все люди равны между собой, и каждый должен иметь хотя бы одного раба. Я имею, это ты, — говорю утром своему мужу.
— Джей! ты, как и все женщины, навеки неполноценна, поскольку не имеешь той единственной штучки, стоящей того, чтоб её иметь.
— Намекаешь на свой cock? — смеюсь я.
— Ты догадливая…  только эту мысль не я сочинил, а дедушка Фрейд.
Пропускаю выпад против женщин и задаю следующий вопрос: 
— Энди, не кажется ли тебе, что авторы эротической прозы в душе пуритане? правильно я думаю?
— Не кажется ли тебе, что мы все находимся в аду? – вроде бы так вопрошал Сартр. Не кажется ли тебе, что слоны попадут в рай, ведь у них мозг в три раза больше, чем у Ленина? – про мозг ты сама говорила. А уличные фонари попадут в рай? –  там ведь без света никак. И это не ответ вопросами на твой вопрос. Просто причины писательства бессмысленно анализировать. Как у всякой запутанной истории может быть тысяча начал, так и у сочинительства может быть тысяча истоков… у всех по-разному. Хотя часто бывает, что писательство – это банальная попытка завоевать любовь, — усмехается Энди.
— А как это случилось у тебя?
— Ну, Джей… скажем так: все вокруг чувствовали, что я – Мессия, но ещё не понимали, как на это реагировать. Вот, я и решил помочь людям, — хихикает Энди.
— Энди, эти твои люди, читающие по-русски, они ведь избранные, — говорю я, — они глубоко чувствуют, любят классическую музыку, живопись, любят русскую природу, любят Путина – не так ли?
Энди молчит и ждёт моего продолжения.
— В этой своей избранности они очень похожи на немцев, равно как похож и Путин, который долго работал в Дрездене for communication between the KGB and Stasi agents.
— Хочешь сказать, что судьба путинской России окажется схожей с немецким рейхом, который предполагался тысячелетним? — перебивает меня супруг.
— I can’t foretell the future… Просто вижу очередной пример того, как один человек может загипнотизировать целую нацию. Мне этого никогда не понять.
— Ну… не нацию, а лишь быдло; хотя да, быдло составляет большинство. Плюс подлецы… эти всё отлично понимают, но исходят из собственной выгоды.
На этом наш диалог прерывается, потому как Энди идёт на свою пасеку, возится там полдня. Дались ему эти пчёлы. Возвращается он в дом уже в сумерках, здесь ведь рано темнеет.

…Как обычно, миссис Мона приготовила нам ужин и ушла домой к детям. Амира ещё у нас, нянькается с Натали, а маленькую Лину я уже уложила спать. После работы на пасеке Энди сидит в гостиной. Подхожу ближе, смотрю на него:  огромные зелёные глаза, загорелый лоб, впалые щёки, таящаяся в уголках рта усмешка. Красивый! люблю его до безумия.
— Энди, что мы будем пить за ужином? — спрашиваю я супруга, — пальмовое вино или тростниковый ром?
— Ром, конечно. Уже поздно, нет времени на раскачку.
I see that Andy mocks, имея в виду любимую присказку нынешнего русского царя. Дался ему этот плешивец. Достаю из холодильника-бара два внушительных стакана, бутылку “Kenya Cane”, ставлю на стол. Несу яства, состряпанные миссис Моной.
— Джей, давай на следующей неделе посетим гору Кения, — неожиданно предлагает мой супруг, когда стаканы наполнены, и мы чокаемся. — Надеюсь, твои любимые духи Loa не будут против?
— Энди, божественные духи Loa, возможно, не воспротивятся, но что мы забыли на горе?..  умный в гору не пойдёт, — хихикаю я.
Выпив ром, Энди глубокомысленно продвигает свою идею:
— Мы где живём? В Кении, а самую высокую гору никогда не видели. Джей! да вся страна названа в честь этой горы. Разве нет?
— Ну и что… — перспектива глазеть на гору, пусть и самую высокую в стране, меня не прельщает. Более того, у меня фобия к высоте; исключение, как ни странно, составляют полёты на самолёте, даже если смотрю вниз через иллюминатор. Энди этого не поймёт, потому я и не признаюсь.
— Зачем мы ездили в Ламу? — не сдаётся Энди.
— Ламу – памятник, охраняемый Юнеско, тринадцатый век. А на соседнем острове Манда, как объясняла Твига, есть старинные артефакты вуду.
— Что-то мы их не нашли, только зазря топали по жаре почти полдня, — злится Энди. — А вот гора Кения существует не с тринадцатого века, а миллион лет. Национальный парк вокруг неё тоже в списке Всемирного наследия Юнеско. Гора эта – только представь, пятитысячник! Сейчас там проложили тропу, в том числе и по леднику.  На  уровень две тысячи шестьсот метров можно проехать на машине – это  уже половина пути, а потом из турлагеря подняться на пик Ленан. Специальная подготовка не нужна, даже подростки участвуют в таких восхождениях. Не веришь, спроси у Твиги; она должна знать, ведь по преданию на горе Кения обитают духи Loa.
I sit petrified before him. Однако моё нарочитое молчание не останавливает Энди.
— Джей, как там у Булгакова? Человек смертен, но самое печальное, что иногда внезапно смертен. Да и вообще, жизнь коротка; вон, в Ливии и на Ближнем востоке люди гибнут каждый день. Хотя бы иногда стоит видеть прекрасное и радоваться.
— Ладно, — говорю, — пойду с тобой на гору, если пообещаешь любить пеггинг с собственной женой. Обещаешь?
— Мы же и так занимаемся этим.
— Я сказала «любить пеггинг»! — сержусь на своего тембо.
— Ну… попробую, — соглашается он.
— Тогда после нашего ужина… с ромом и солидной дозой размышлений, — хихикаю, — когда всё допьём… достанешь из шкафа страпон и поможешь мне надеть его, — объясняю я непонятливому тембо.
Wow! Он согласен!  А потом… так классно я никогда не пилилась с ним! Tonight I am brutal in reminding my tembo of his place. I’m sure that a worthless husband only needs some training to become a good one. To prove this theory, I treat Andy pretty roughly to make him learn his lesson.

А через неделю поутру мы с Энди отправляемся в путешествие к горе Кения.



44.  НА  ГОРЕ  КЕНИЯ

Проснувшись, мы с Энди неторопливо завтракаем – в отличие от знаменитой поговорки нынешнего русского царя у нас есть время на раскачку. Потом на машине едем в Момбасу. До Найроби поедем по железке, как когда-то давно, когда в первый раз вдвоём с Энди мы ехали из Момбасы в Кисуму. Билеты куплены заранее на сайте кенийских железных дорог, в первый класс, на экспресс. Мы немного гуляем по пыльной многолюдной Момбасе, потом идём в этот странный Mombasa Terminal, which was built as concentric circles  and central tower, representing a ripple in the ocean. В середине дня садимся на поезд, в котором первый класс – это двухместное купе с умывальником. Через пять часов мы уже в Найроби. Ужинаем в одном из столичных ресторанов, ночуем в гостинице. В постели Энди неистовствует: хватает меня за шею, ставит на четвереньки и берёт сзади. Мне это нравится; люблю, когда муж становится властным.
А на следующий день мы отправляемся покорять гору Кения.
Сначала, рано утром, едем на каком-то раздолбанном минивэне из Найроби в небольшой городок Наньюки. Для горного восхождения Энди выбрал Sirimon route. Он говорит, что этот путь считается самым лёгким и годится для таких неподготовленных и хилых обезьян, как я. Осёл!..
Из Наньюки к воротам национального парка у горы Кения мы добираемся на джипе – это  шесть километров по шоссе, затем ещё девять по бездорожью. У ворот можно заплатить деньги за вход, но так же легко и пробраться зайцами – непроходимой китайской стены здесь нет. Энди, конечно, платит. С рюкзаками, в которых тёплые вещи и питьевая вода, мы идём пешком к кемпингу Old Moses; долго топаем – больше трёх часов, по пути обнаруживаем столбик, маркирующий место прохождения экватора. В кемпинге ужинаем и ночуем. Энди говорит, что здесь высота три тысячи триста метров над уровнем океана.  То-то я чувствую головную боль.
Во второй день вместе с гидом, которого зовут Чиди, поднимаемся в Shipton’s base camp, это уже четыре тысячи двести – так высоко я никогда в жизни не забиралась. Поблизости тут полно всяких экзотических растений – гигантских крестовников в три человеческих роста, огромных  лобелий... ещё тут много горных даманов, они похожи на кроликов, но могут лазать по отвесным скалам. Около лагеря они греются на солнце, сидя на больших камнях. Наш гид Чиди говорит, что генетически даманы ближе всего к слонам. Как-то не верится; может быть, этот чернокожий парень так остроумно шутит?
Солнце здесь жёсткое высокогорное, на нём очень быстро можно обгореть, приходится мазать лицо кремом. Наверно, стоит повязать платок на шею, что я и делаю. Но у меня опять болит голова. А Энди хоть бы что: жару в Малинди он плохо переносит, а здесь оказался в своей стихии. Я смотрю на пики горы Кения. Они скрываются в серо-голубой дымке и выглядят как призрачные волшебные животные. Солнце быстро садится; чёрные тени от скал шевелятся, словно они живые. Назавтра Энди с гидом собираются затемно подняться на пик Ленана. Я пас, мне хватит и четырёх тысяч метров, чтобы наблюдать восход солнца над Кенией. Мы ложимся спать в сторожке гидов; рано ложимся, так здесь принято.
 
Потом в три часа ночи Энди расталкивает меня и говорит, что пора идти. Светит мне в лицо своим мощным фонарём.
— Осёл! — бормочу я сквозь сон, — оставь меня в покое.
Но Энди  не унимается, стаскивает с меня одеяло. А температура тут, в сторожке, чуть выше нуля.
— Я высеку тебя розгами! — ору ему, — на твоей горе сейчас минус двадцать!
— Джей, здесь у тебя нет никаких розог, — усмехается супруг. Он тащит меня за руку из постели; сонную заставляет одеваться; говорит, что если выйти немедленно, то к рассвету мы будем на пике, а дорога простая, даже дети-подростки проходят весь путь за пару часов. Потом Энди даёт мне выпить чашку горячего сладкого чая. Его заботливость улучшает моё настроение, но лишь чуть-чуть.
Наконец, мы выбираемся из сторожки наружу на свежий воздух. Тут небольшой морозец и островки выпавшего за ночь снега. Гид Чиди подаёт мне и Энди трекинговые палки, и мы отправляемся в путь к небу. Идём по тропинке в поле застывшей лавы при свете звёзд и фонаря нашего гида. Холодно, и с каждой сотней метров становится всё студёнее. Кое-где на тропе лёд, но очень крутых подъёмов нет. Тем не менее, вояж на самую верхотуру становится для меня микстом из разнообразных страхов. Мне не хватает воздуха, кто-то невидимый сдавливает мою голову тисками, и я подозреваю у себя симптомы горной болезни; я спотыкаюсь о камни на тропе, и мне мнится перелом лодыжки. Ещё я боюсь камнепада.  Я начинаю опасаться, что потухший вулкан внезапно проснётся, и мы погибнем под градом камней и пепла из его жерла или «оживут» каменистые осыпи выше по тропе, и нас задавит обломками. О! мне хватало, что напридумывать, пока мы топаем по тропе на вершину. А ещё мой страх высоты. Когда забрезжил свет, я боюсь оглянуться и посмотреть вниз на лагерь, из которого мы вышли. Это настоящая ловушка из собственных страхов.
«Ладно, Дженни, успокойся, — уговариваю сама себя, — не надо паниковать на борту титаника, он всё равно утонет». Мысленно я взываю к Loa, я прошу помочь мне Loa Erzulie, Kanga, Ghede Nibo, Ogun, папу Легбу, барона Самеди…  – я взываю к каждому в отдельности и ко всем вместе. Лишь они в силах помочь выбраться из джунглей фобий и вернуть меня с горы на обычную землю, вернуть в виде не расшибленного тела, а живую, способную самостоятельно передвигаться.
Впрочем, когда мы оказываемся на самом верху, становится легче. Открывается вид на все четыре стороны, уже появился свет, его становится всё больше и… четверть седьмого – рассвет. На горизонте из-за туч величественно поднимается красное африканское солнце. Заворожённые, мы молчим; слышен только ветер, барабанящий по скалам. Мир кажется волшебным. Я даю свой смартфон Чиди, и он фотографирует нас с Энди. На слайдах в смартфоне мы получились на фоне восходящего солнца, словно готовые взлететь с покорённой вершины.
Да, когда находишься на пике Ленана, хоть он и не самый высокий на горе Кения, то это сродни полёту. Мы летели. Я видела себя скользящей сквозь облака, сквозь ветер навстречу встающему над Кенией солнцу. Maybe, I saw the Paradise. Or it was only phantom of the Paradise?

HOWEVER, WHAT IS LIFE? A FRENZY, AN ILLUSION, A SHADOW OR A FICTION?
WHAT IS LIFE? All Life is a Dream.
Ну да, именно мечтам я и буду предаваться. Ведь жизнь не имеет сюжета. По крайней мере, пока мы живы.



Copyright © 2017-2020  by  Andrei E.Gusev